В. Горлов,
редактор историко-культурного центра
«…Михаил Пришвин, из Ельца»
«В Ельце род Пришвиных считается основным купеческим родом, так что, если хорошенько подсчитаться, каждый коренной ельчанин мне приходится родственником».
Кащеева цепь
Елецкие корни
Ныне нет в Ельце Пришвиных – прямых потомков старинного купеческого рода, представитель которых Дмитрий Иванович в середине прошлого века в числе первых получил потомственное почетное гражданство. Он был дедом писателя. Происхождение своей фамилии Михаил Михайлович связывал с «пришвой» – передним валом или колодой на ткацком станке, предназначенной для крепления основы и постепенной намотки новины холста. Он считал, что предки его занимались полезным делом: вытачивали эту необходимую часть ткацкого станка. Однако слово пришва имеет и другие значения, в том числе: головка сапога, наставка, притачка у одежды. Не исключено, что Пришвины получили свою фамилию от клички своих предков, занимавшихся сапожным промыслом.
У предков писателя по елецкой традиции была уличная кличка – Алпатовы. Видимо, кто-то из Пришвиных был лекарем, применявшим алопатию, как способ лечения и называвший себя греческим словом «алопат», подобно нынешним гомеопатам. А его потомки стали в русском произношении Алпатовыми.
«Уличное имя Алпатов я встречал не раз в рассказах о елецких прасолах, гонявших украинский скот по большаку в Москву. Этого предка своего Алпатова я вижу на большаке, дороге широкой, как самая большая река, соединяющая степь Ильи Муромца с лесами Сергия Радонежского. Впереди всех гуртов шел козел с колокольчиком на шее. Козел шел больше для баранов, как умный вожак. За козлом и баранами шествовал великой массой рогатый скот, а сзади ехали прасолы в тележке. Тоже неизменным спутником для прасолов был петух, исполнявший дело часов: по какому-то крику его стада останавливались, ночевали».
Наш знаменитый земляк писатель Михаил Михайлович Пришвин родился 23 января (по новому стилю 4 февраля) 1873 года. Купеческое имение Хрущево входило тогда в Соловьевскую волость Елецкого уезда Орловской губернии, ныне Становлянский район Липецкой области.
Рано умершего отца он помнил мало. Михаил Дмитриевич Пришвин после семейного раздела получил во владение имение Хрущево и, видимо, не мало денег. Он жил по-барски: водил орловских рысаков, брал призы на конных скачках, занимался садоводством, был страстным охотником. Однажды он так проигрался в карты, что пришлось продать конный завод и заложить имение. Отец не пережил несчастья, стал пить и умер. Уже умирающий он нарисовал на память Мише голубых бобров, рисунок, которым будущий писатель очень гордился.
Мать его – Мария Ивановна Игнатова – родом из города Белев Тульской губернии, из староверческой семьи купцов-мукомолов, тащила на своих плечах все заботы о доме. Она родилась в 1842 году, в девятнадцать лет ее выдали замуж. Родила семерых детей, пятеро из которых – четыре сына и дочь: Николай, Александр, Михаил, Сергей и Лидия выросли. В сорок лет потеряла мужа, оставшись без средств. Заложенное имение Хрущево с двумястами десятинами земли оказалось последней надеждой. Пришлось «работать на банк».
В ту пору Елецкий Общественный Банк, основанный в 1863 году, располагался в здании нынешней трикотажной фабрики на улице Успенской. Он изображен на одной из старых открыток. Позже здесь располагалась городская управа. В Великую Отечественную в этом здании размещался госпиталь, разрушенный прямым попаданием вражеской бомбы.
Мать сделалась отменной хозяйкой. Вставала чуть свет и до темна хлопотала на скотном дворе, в саду, на огородах, в поле, на току. Резкая и решительная она отдавала распоряжения, бранилась с мужиками, вела во всем жесткую экономию. И, в конце концов, смогла выкупить имение и дать своим детям образование. Старший, Николай, стал акцизным чиновником, Александр и Сергей – врачами.
«Конечно, как хозяйка, мать была скуповата, – писал Пришвин, – но нам казалось, что плохой кусок доставался не от нее, а от самой курицы, утки, индейки». «А мать была героическая здоровая женщина, как бы созданная для трудовой победы над отцовским наследием. Я был любимым сыном своей матери, мне кажется, она передала мне свой завет: продолжать эту борьбу за жизнь».
Здесь, в Хрущеве, родилось у мальчика чувство родины. «Конечно, и тело, и душа этой родины была моя мать – высокая, загорелая, как мне казалось, всемогущая женщина… Яблоки в саду, и ягоды, и птицы, и небо, и воля полей, и лесная таинственная тень, и вся природа – это все было в матери. Понимаю теперь в этом, – писал Пришвин впоследствии, – первое прикосновение к моей детской душе чувства родины, потому что потом, взрослым, вынужденный учиться за границей, испытывал то же самое чувство, что называется тоской по родине».
Среди елецких корней Пришвина была еще одна ветвь – известных купцов Горшковых. Из этого рода была бабушка Михаила Михайловича со стороны отца – Марья Петровна. Кстати, среди учредителей и крупных акционеров того самого Елецкого Общественного Банка, на который пришлось работать матери Пришвина, был почетный гражданин Иван Платонович Горшков, Александра Алексеевна Горшкова и Николай Иванович Пришвин.
«Все даровитые, – писал о Горшковых Пришвин, – закончились даровитым чудаком Михаилом Николаевичем, художником».
В экспозиции елецкой картинной галереи выставлено живописное полотно М. Н. Горшкова «Натурщик». За эту учебную работу елецкий художник получил отличную оценку, а писавший рядом с ним Илья Репин – только четверку. М. М. Пришвин так рассказал о своем родственнике:
«В Ельце на Манежной улице есть дом братьев Горшковых, большой двухэтажный каменный дом с колоннами. В нижнем этаже жил хозяин дома старик Петр Николаевич Горшков, а верх снимала моя мать.
место, но жить в бане, окруженной деревьями, было одной из его причуд. Второй причудой художника было питаться одной гречневой кашей и никого не затруднять ее приготовлением: был он холост и не держал прислуги. Третьей причудой его было вечное странствование на своих на двоих. Ранней весной он уходил и возвращался осенью, когда поспевали яблоки. Мы, ребята, приходили к нему за яблочками, ели у него их целыми днями, и он не уставал беседовать с нами, маленькими, как со взрослыми. Запомнилось, когда ребята спросили художника, почему он не пишет краской небо, тот ответил: «Посмотрите, какое небо, и вот я его краской».
Илья Репин дружил с Михаилом Горшковым, приезжал к нему в Елец, гостил в его баньке. Они вдвоем о чем-то спорили. Как-то, много лет спустя, М. М. Пришвин говорил с Репиным о Горшкове: «Талантливый он был художник?» ‑ спросил я. Он немного подумал, поморщился. «Нет! — сказал он решительно. Потом еще подумал, вдруг весь встрепенулся, сразу посветлел и еще решительней сказал: – Да, но он был гениальный!..»
Даровитому родственнику посвящены два рассказа писателя «Загадка» и «Наш сад». Образ чудака-художника на всю жизнь запечатлелся в памяти будущего писателя. В сложное для себя время он запишет в дневнике:
«Буду учиться, страдать, делать все, что только мне велят, но когда станет так плохо, хоть умирай, – я не буду умирать, брошу все, возьму палочку и уйду в Италию, как художник Горшков».
Имение Хрущево
Имение было куплено в 1863 году дедом писателя, преуспевавшим елецким купцом Дмитрием Ивановичем Пришвиным у «гвардии прапорщицы» Марии Алексеевны Левшиной. Оно было обычным имением среднего достатка. Дом, окруженный цветником и фруктовым садом, за ним скотный двор и другие хозяйственные постройки. Из большой передней дома просматривалась анфилада комнат.
Село Хрущёво-Лёвшино, называлось так по фамилиям своих бывших владельцев. Второе название села, видимо, по имени приходской церкви – Борисоглебское. В произведениях Пришвина неоднократно упоминается, что Хрущево лежит в четырнадцати верстах от Ельца. С циркулем в руке проверяю по «Специальной карте Европейской России», отпечатанной в 1918 году: пятнадцать верст до центра города. На карте мимо села от Ламской слободы, с юга на север, ведет старинная «Большая дорога», или – в просторечии большак, соединявшая некогда Елецкую и Данковскую крепости. На запад от Хрущева к деревне Морская, что примыкает с юга к знаменитой Пальне-Михайловке, показан трехверстный проселок.
Писатель считал, что купеческое имение Хрущево было куплено его дедом Дмитрием Ивановичем Пришвиным у разорившегося дворянина Левшина, «кажется, генерала». Автору удалось разыскать неизвестные ранее архивные документы, которые уточняют эти воспоминания. В государственном архиве Липецкой области имеется чертеж с длинным названием:
«Геометрический план дачиОрловской губернии Елецкого уезда части земли села Борисоглебского, Хрущево тож, с поселенною на оной земле деревнею, которая состоит в пользовании временнообязанных крестьян и гвардии прапорщицы Марии Алексеевны Левшиной».
На плане, который ранее не публиковался, записано:
«По отношению господина Мирового Посредника первого участка вышеозначенной дачи села Борисоглебского Хрущева тож произведено разверстание земель по натуральному показанию магнитной стрелки в 1863 году в мае месяце состоящим при Орловском губернском правлении по крестьянскому делу землемером Сомовым.
В отведенном крестьянском наделе, отделенном одною окружною мерою от прочих смежных земель, по нынешней мере и по исчислению земли состоит пашенной сто тридцать одна десятина двести сажень, под облогом пятьдесят десятин тысяча четыреста сажень, кустарнику по сенокосу четыре десятины тысяча семьсот сажень, под поселением, огородами, гумянниками, конопляниками четыре десятины. Выгону четыре десятины тысяча пятьсот сажень, под улицею, проездом и проселочными дорогами две тысячи пятьсот пятьдесят четыре сажени, под оврагами, водомоинами и половина от верх Ляпин три десятины тысяча восемьсот сорок шесть сажень.
А всего удобной и неудобной земли сто пятьдесят шесть десятин, а за исключением неудобных мест осталось одной удобной земли согласно уставной грамоте в количестве сто пятьдесят десятин».
На чертеже стоит штамп: «План сей представлен в Главное выкупное учреждение». Эта запись уточняет, у кого и когда имение Хрущево было куплено Пришвиными.
В «Описании смежных земель», данном на чертеже, указано, что по северной границе имения к нему примыкают земли деревни Моревой, владения этой деревни государственных крестьян. С юго-востока располагалась земля «дачи первой части села Борисоглебского Хрущева тож владения Елецкого купца Ивана Герасимова сына Петрова». С запада –– земли «второй части села Борисоглебского Хрущева тож владения гвардии прапорщицы Марии Алексеевны Левшиной».
Земельный участок на плане выглядит равносторонним треугольником, обращенным верхней стороной на северо-северо-восток. Вдоль юго-восточной границы участка показан проселок, идущий «на большую дорогу на Данков», с юга на север идет дорога в деревню Мореву. На северной границе обозначен «верх Суровский», по южной – «отвержек Ляпин». Масштаб чертежа: в одном английском дюйме 100 сажень.
План подписали: «по доверенности гвардии прапорщицы Марии Алексеевны Левшиной гвардии поручик Иван Николаев сын Телешев и мировой посредник Н. Хрипунков».
В августе 1918 года при национализации была составлена опись имения, дающая наглядное представление о нем. Основной дом был деревянным, имел размеры 40 на 21 аршин, (аршин = 0,71 м – В. Г– 12 на 8. Из хозяйственных построек в описи названы: каменная конюшня 40х15 аршин, два амбара 40х9 и 9х6, сарай, кошара, ледник, курник, каменная рига 30х20 аршин. Все строения усадьбы были крыты железом.
В Елецкой гимназии
В 1883 году мать отвозит десятилетнего Мишу Пришвина в Елец и отдает его в классическую гимназию в первый класс.
Здание бывшей мужской гимназии ныне занимает школа № 1. Директором гимназии в то время был латыш Закс Николай Александрович. Он имел чин действительного статского советника, равный званию генерал-майора. Его заместителем, завучем, он назывался тогда «инспектирующим», был С. П. Федюшин. Закон Божий преподавал протоиерей Г. Н. Селехов. Законоучитель был третьим лицом в гимназии. Преподаватели М. А. Смирнов, Г. А. Фишер, М. В. Десницкий, А. К. Кедринский, П. Д. Первов, В. В. Клушин, В. В. Берг, Л. Ф. Моррисон, М. А. Смирнов, И. Л. Демидов, И. И. Тарановский, И. Ф. Петропавловский входили в состав педагогического совета. Учеников в гимназии было более трехсот человек. Среди других преподавателей в архивных документах упоминаются Николай Евгеньевич Постников. Позже упомянут: Василий Васильевич Розанов, перемещенный в Елецкую гимназию из Брянской прогимназии с 1 августа 1887 года учителем истории и географии по его ходатайству к попечителю Московского учебного округа.
«Я поступаю в Елецкую гимназию и живу на пансионе вместе со старшим братом Николаем у Непорожних», – напишет впоследствии. В прошении матери будущего писателя о зачислении сына в гимназию, хранящемся в Государственном архиве Липецкой области, также указано, что жить он будет у г. Непорожних. Краеведам еще предстоит выяснить расположение и судьбу этого дома. Видимо, позже гимназиста устраивают у «доброй немки Вельгельмины Шмоль», дом которой стоял на углу Бабьего базара. Ныне он числится по адресу: ул. Советская (Успенская), дом 133.
Учился Миша Пришвин очень слабо. Уже в первом классе его оставили на второй год. Вспоминая эти годы, писатель запишет: «Я совершенно не в состоянии понимать, что от меня требуют учителя. Мучусь, что огорчаю мать единицами и за успехи, и за поведение». В третьем классе Мишу догнал его младший брат Сергей, с которым он сидел на одной парте.
«Ни одного предмета из всего, что преподавалось в школе, я не любил, не понимал, и если в чем-нибудь успевал, то брал это только насилием, зубрил». Особенно боялся он латинской грамматики, из-за которой даже пытался бежать из гимназии. Учителя казались ему врагами. Мать стала на их сторону, не принимала его оправданий по поводу дурных отметок. В автобиографическом романе «Кащеева цепь» М. М. Пришвин ярко показал свое отношение к учителям, в том числе к В. В. Розанову, преподававшему историю и географию. И только значительно позже он переосмыслит свое поведение и запишет в своем дневнике: «Священный бунт Курымушки теперь представляется не священным, и кажется, что учителя были гораздо лучше, чем описаны».
Побег и исключение
Уже зрелым писателем М. М. Пришвин так оценит два важнейших происшествия своих гимназических лет: «Большое значение в моей жизни имели два события в детстве и отрочестве: первое – это побег из Елецкой гимназии в какую-то прекрасную свободную страну Азию, второе – исключение меня из Елецкой гимназии. Первое событие впоследствии определило меня как путешественника, охотника, художника слова и сказителя, второе – как искателя добрых человеческих отношений или как гражданина. В этом столкновении свободы и необходимости началась моя сознательная жизнь».
Хранящийся в архиве Липецкой области журнал педагогического совета Елецкой мужской гимназии от 16 сентября 1885 года читается как приключенческая повесть. На его заседании доложили о чрезвычайном происшествии. 12 сентября не были на уроках ученики IIa класса Чертов, Пришвин, Тирман, и IV кл. Голофеев. Дома их тоже не оказалось. Но Голофеев оставил в квартире записку, что он вместе с другими отправляется путешествовать в Азию. Инспектирующий С. П. Федюшин, он оставался за директора, немедленно дал знать и уездной, и городской полиции; быстрый розыск тотчас обнаружил, что эти ученики в 10 часов утра отправились на лодке по р. Сосне вниз по течению, за город. На другой день утром пристав второго стана Елецкого уезда Крупкин привез обратно этих учеников в Елец, настигнув их в 20 верстах от города. При этом отобрал у них три револьвера, три ружья, две сабли, топор, патроны.
Инспектирующий провел дознание. Голофеев, Пришвин, Тирман «согласно показали», что предприняли это путешествие по настоянию и убеждению Чертова и что все отобранные вещи принадлежат Чертову и куплены им частию в магазине Чермашенцева, частию на базаре и в мелочных лавках. 12 сентября в 9-м часу утра все эти ученики отправились будто бы в гимназию, но пришли в заранее условленное место городского сада. Здесь Чертов показал им приготовленное оружие и деньги. Приехав на извозчике к р. Сосне, беглецы сели в купленную Чертовым за 19 рублей лодку и отправились вниз по реке.
Все эти ученики, кроме Чертова, выразили чистосердечное раскаяние в своем поступке и со слезами рассказывали как Чертов уговаривал их и даже угрожал.
Порядок в гимназии был достаточно строгий.
«Совет определил: ученика IIкласса Николая Чертова уволить из гимназии на основании пункта 15§11 Правил о взысканиях, а остальных: Пришвина, Тирмана, Голофеева подвергнуть продолжительному аресту, с понижением отметки поведения за 1-ю четверть учебного года».
Михаил Михайлович вспоминал:
«На лодке по Сосне я удираю в неведомую страну и, конечно, имею судьбу всех убегающих: знаменитый в то время становой, удалой истребитель конокрадов, Н. П. Крупкин ловит меня верст за 30 от Ельца. Насмешкам гимназистов нет конца: «Поехал в Азию, приехал в гимназию». Будущему писателю было тогда двенадцать лет.
В «Кащеевой цепи» М. М. Пришвин красочно повествует об этом своем первом путешествии. Вот только запамятовал он, Розанова в Ельце тогда еще не было.
Известный впоследствии писатель, философ и публицист Василий Васильевич Розанов переехал в Елец из Брянска летом 1887 года, через два года после пришвинского «побега в Азию». В Елецкой гимназии Розанов преподает историю и географию. Ему 31 год. За плечами преподавателя гимназии был историко-филологический факультет Московского университета и большое философское сочинение «О понимании». Вместе с другим учителем гимназии П. Д. Первовым он работает здесь над переводом «Метафизики» Аристотеля. В этот период в печати появляются статьи В. В. Розанова. Одна из них: «Место христианства в истории» была издана отдельной брошюрой. «Эта статья одна и сразу дала мне имя и положение…», – отмечал впоследствии ее автор. Но вернемся к воспоминаниям М. М. Пришвина.
«Розанов был самый нежный тихий человек с таким сильным чувством трагического, что не понимал даже шуток, сатиры и т. п. Розанов мог быть, однако, очень злым», – писал впоследствии М. М. Пришвин. Попытки биографов писателя приписать злой воле В. В. Розанова исключение Михаила Пришвина из Елецкой гимназии необоснованны. Учился гимназист Пришвин, как говорится, из рук вон. За шесть лет он дошел только до четвертого класса. И в нем должен был стать второгодником. В этом легко убедиться, если взглянуть на его успеваемость в последний год пребывания в Елецкой гимназии. Из семи предметов, внесенных в ведомость, лишь по одному, Закону Божию, он успевал за три четверти. По другим – двойки перемежались с тройками. А по географии и по французскому языку – одни «неуды».
В 1889 году шестнадцатилетний гимназист оскорбил своего учителя. Василий Васильевич Розанов, как сделал бы и всякий другой преподаватель, сообщил об этом директору. Его докладная записка также хранится в архиве Липецкой области.
Михаил Пришвин решением педагогического совета был исключен из елецкой гимназии «с волчьим билетом», без права поступления в другое учебное заведение.
«Я не мог поступить иначе: или вы, или я, – объяснил Розанов. Я посоветовался с Кедринским. Он сказал: «Напишите докладную записку». Я написал. Вас убрали в 24 часа. Это был единственный случай. Голубчик Пришвин, простите меня, только это пошло вам на пользу!»
Размышляя о причинах неудач в гимназии способного от природы мальчика, невольно приходишь к выводу – безотцовщина, отсутствие в семье твердой мужской руки.
Сто лет назад
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Михаила Пришвина после исключения из гимназии, но в Хрущево из Сибири приехал его дядя, старший брат матери Иван Иванович Игнатов, богатый пароходовладелец. Он забрал племянника с собой в Тюмень и устроил там в реальное училище, несмотря на «волчий билет». «Я – племянник богатейшего человека, – вспоминал писатель, – учусь в реальном училище, не увлекаясь, ни хорошо, ни плохо».
Твердая мужская рука дяди сделала свое дело. В 1892 году Михаил Пришвин успешно окончил шесть классов реального училища, а в следующем, в Елабуге, экстерном сдал экзамен за седьмой и получил аттестат.
Осенью 1893 года двадцатилетний юноша едет в Ригу и поступает там на химико-агрономическое отделение политехникума, считавшегося высшим учебным заведением. Он увлекается химией, изучает труды Менделеева, Бутлерова, Оствальда; мечтает после окончания помогать матери в ее хозяйстве. Судьбе было угодно свести Михаила Пришвина в Риге с пропагандистом марксизма В. Д. Ульрихом и действующей нелегально «школой народных вождей». Здесь он познакомился с модным тогда среди молодежи марксистским учением, читал «Капитал» Маркса и спор Энгельса с Дюрингом, переводил с немецкого историю социализма Меринга и работу Августа Бебеля «Женщина и социализм», стал членом социал-демократического кружка. «Марксисты меня соблазняли верой в знание, – напишет он впоследствии, – готовностью к определенному и немедленному действию».
на три года в Елец под надзор полиции. Здесь он поселился в доме товарища по гимназии Александра Коноплянцева (Детский переулок, 20), близко сошелся с еще одним своим бывшим однокашником – Николаем Семашко, так же сосланным на родину в Елец за революционную деятельность и участие в студенческих беспорядках. До нас дошла фотография Пришвина и Семашко тех лет. Двадцатипятилетние молодые люди с короткими стрижеными бородками дуэтом играют: Семашко на гитаре, Пришвин на мандолине. «Высланный на родину в Елец, продолжаю быть марксистом», – будет вспоминать писатель.
Друзья характеризовали Николая Семашко как необычайно живого и остроумного человека, весельчака, любившего играть на гитаре и балалайке. Он был на год моложе Пришвина, но являлся душой компании. Семашко был потомком известного польского рода. Он с отличием окончил Елецкую гимназию, но не получил золотой медали за чтение запрещенной литературы. Его мать была сестрой Г. В. Плеханова. Пришвин будет потом вспоминать: «Мой друг детства Николай Александрович Семашко, окончив Елецкую гимназию, поступил на медицинский факультет и сделался врачом. Профессия врача потом определила в значительной мере и его поведение: как врач он сделал много добра. И еще больше добра сделал как народный комиссар здравоохранения». Дружба с Народным комиссаром здравоохранения Николаем Александровичем Семашко продолжалась долгие годы.
В круг елецких друзей Пришвина в тот период входят также Семен Маслов и Илья Валуйский. Маслов был очень интересным человеком. Сын крестьянина из Ливен, он придерживался радикальных взглядов. В своем дневнике Пришвин называет Семена Маслова «пассивным революционером».
Семья купцов и кожевенных промышленников Валуйских была хорошо известна в Ельце. Мелитон Валуйский первым из ельчан был удостоен звания потомственного почетного гражданина. Он был городским головой, организовал и содержал за свой счет первую пожарную команду в городе. Его сын Илья окончил медицинский факультет университета и стал впоследствии известным хирургом.
Друзья читали нелегальную литературу, много спорили, часто встречались под видом вечеринок, танцевали. Мария Михайловна Введенская, сестра А. М. Коноплянцева, выпускница Бестужевских курсов, вспоминала: «Компания у нас в Ельце была большая и дружная. Сдружились мы еще до того, как к нам пришел Михаил Михайлович… Семашко был одним из главных в нашей компании. В эту компанию вошел и Михаил Михайлович, примерно в 1898 году, когда снова вернулся в Елец и поселился у нас. Жил он без всяких претензий, очень скромно, так что жилец он был тихий, но выдумщик необыкновенный».
После Митавской тюрьмы проживание в университетских городах Пришвину было запрещено и он ходатайствует перед властями о разрешении выехать за границу для продолжения образования. В 1900 году он получает разрешение и отправляется в Германию.
«1902. Марксизм мой постепенно тает… я учусь на агронома и хочу быть просто полезным для родины человеком».
За два года он заканчивает университет в Лейпциге. «Михаил Пришвин, из Ельца!» – восклицает ректор при вручении ему диплома.
В 1902 году молодой агроном возвращается на родину. Работает земским агрономом, пропагандирует прогрессивное землепользование, азотные удобрения, плуг вместо допотопной сохи.
коротая время, нашел бумагу и карандаш и стал описывать свой парижский роман.
«Первый раз в жизни, – записал он потом в дневнике, – я просто от скуки выдумал себе за чайным столом немного пописать, и вдруг увлекся, и как!.. Это было открытие в моей жизни великое, на всю жизнь.., я бросил все мои образовательные достижения и начал писать».
1903 год стал для Пришвина определяющим надолго и в личной жизни. Он фактически женился на крестьянке Ефросинии Павловне Смогалевой, урожденной Бадыкиной, нанятой им с сослуживцем для домашних услуг.
Как бы невольно оправдываясь за этот «неравный брак» Пришвин продолжает: «Ефросинья Павловна была настолько умна и необразованна, что вовсе и не касалась моего духовного мира». Она «вся состоит из сказок и песен». «Через деревенскую женщину я входил в природу, в народ, в русский родной язык, в слово». И позже: «Лучше Фроси я никого не знаю».
«неравный брак», отлучила сына с женой от Хрущева, несмотря на рождение внука Сергея, отказала в материальной поддержке.
станциях, сотрудничает в журнале «Опытная агрономия», пробует себя на поприще журналистики, работая корреспондентом в газетах «Речь», «Утро России», «Русские ведомости».
1905 год памятен в жизни писателя важным событием. С этого года он начинает вести регулярные дневниковые записи и ведет их до конца жизни.
Из своего первого путешествия Пришвин привез интересные записи и отличные фотографии недалекого, но неизвестного петербуржцам Выговского края. И вскоре в издательстве Девриена вышла богато оформленная книжка Михаила Михайловича Пришвина «В краю непуганых птиц». Интересная книга получила признание. Пришвин был избран действительным членом Российского географического общества, познакомился с его председателем, известным путешественником Семеновым Тян-Шанским.
Российское географическое общество поручило своему действительному члену совершить новое путешествие по европейскому Северу. Результатом этого путешествия была новая книга «За волшебным колобком».
В 1908 году Пришвин отправляется путешествовать в Заволжье, к Светлому озеру. В народе оно звалось Светлояром. Об озере издавна жила легенда, что, спасаясь от татарского нашествия, в него опустился город Китеж. «У стен града невидимого», – так назвал Пришвин свою повесть об этом путешествии по лесным тропинкам к озеру Светлояру.
«Состоялось свидание с Розановым, – записал Пришвин в своем дневнике…
Встретились два господина, одному 54 года, другому 36, два писателя, один в славе, другой робко начинающий. Двадцать лет тому назад один сидел в кожуре учителя географии, другой стоял возле доски и не хотел отвечать урока».
Август 1909 года. Пришвин отправляется путешествовать по Киргизии. Путевой дневник, с которым он вернулся в Петербург, стал основой поэтической повести «Черный араб», одного из лучших произведений писателя, названного им поэмой. Успех повести был полный. «Вот как надо писать путевое, мимоидущее», – откликнулся Горький. Пришвин становится признанным писателем.
«В Петербурге жить не по средствам… Ефросиния Павловна не столичная дама…» Эти дневниковые записи проливают свет на вопрос, почему писатель часто меняет место жительства, переезжает с семьей с места на место, нигде не оседая надолго. Кроме того, его манят охотничьи угодья, возможность заниматься любимым делом.
«Хрущевское эсэрство»
2 ноября 1914 года, в возрасте 72 лет, в Хрущеве скончалась мать Пришвина Мария Ивановна, урожденная Игнатова. Большая семья начала рушиться.
После смерти матери по ее завещанию было разделено имение Хрущево. Михаилу достался участок земли, на котором он решил построить дом и навсегда поселиться на родине. Пришвин вернулся в Елец корреспондентом петербургских газет. Воодушевленный возвращением на родную землю, встречами с друзьями и близкими, Пришвин много пишет, осмысливает происходящее. Елецкие дневники писателя – кладовая интереснейших сведений о жизни провинциального города, его порядках и нравах, о драматических событиях в нем в годину тяжких испытаний.
На зиму Пришвин уезжает в Петроград. Здесь он становится свидетелем Февральской революции, падения монархии. Он делегат временного комитета Государственной думы в Елецком уезде. И с 9 апреля 1917 года писатель снова в Хрущеве, в своем новом доме.
Пришвин явно гордился построенным домом:
«Терраска у меня крытая, с перилами и столбиками, будто рубка на пароходе. Вечером, бывает, когда спать лягут все и тихо сядешь и оглянешься возле себя, – вот деревья распускаются, другой раз сядешь и смотришь – деревья цветут, а то вот уже и пожелтели и листья на террасе лежат, и кажется, будто плывешь куда-то – куда?»
Пришвин самозабвенно работает на родной земле, пашет, сеет, радуется результатам своего труда. Вот дневниковые записи 1917 года:
«20 августа. Три дня не был в поле и вышел и увидал свое дело, я работал простуженный, ходил с пудовым лукошком семян на шее, швырял семена… А вот теперь, – о, какая радость! – я глянул на поле после дождя по солнышку: рожь уже вышла из краски, внизу была розовая, вверху зеленая и на каждом зеленом листике висела капля сияющая, как алмаз».
«Хрущевское эсэрство» – так подведет писатель итог своего пребывания на родине в 1917 году.
«Воля народа» редактором литературного отдела. Ефросиния Павловна с детьми остается в Хрущеве.
Октябрьскую революцию он не принимает: «Вся-то пыль земная, весь мусор, хлам мчатся в хвосте кометы Ленина».
На глазах писателя рушится уклад жизни, бурлит политический котел, газеты закрывают, бешено растут цены, надвигается угроза голода. И он стремится на родину, чтобы вновь припасть к земле, дающей силы.
«Мой хутор маленький, в девятнадцать десятин, с посевом клевера и отличается, как образованный офицер от земледельческой армии: он буржуазен, потому что отличается от всей массы трехполья».
На хуторе его ждут горькие разочарования. Уже 22 апреля он записывает в дневнике: «Мужики отняли у меня все, и землю полевую, и пастбище, и даже сад, я сижу в своем доме, как в тюрьме… Звезда жизни моей единственная почернела, а коровушку мою принципиально зарезали мужики».
«Неведомый друг мой, с книжкой в руке, вам пишу это письмо из недр простого русского народа, который отогнал далеко от себя лучших друзей своих».
Семья писателя оказалась без средств, на грани нищеты. А тут еще решение Елецкого совдепа «о выселении помещика М. М. Пришвина». 6 октября он запишет в дневнике: «Вчера в мое отсутствие (ездил хлопотать, чтобы не выгнали) –– пришла «выдворительная».
Положив в ягдташ свои дневники, фотоаппарат, он пешком уходит из Хрущева в Елец. Останавливается в доме своего друга и однокашника по гимназии Александра Михайловича Коноплянцева. Дом Коноплянцевых в Детском переулке, 20, сохранился до нашего времени.
«Виноватая правда!»
– расстрелы, тревожная обстановка, угроза немецкого наступления с юга. Прокормить семью становится невозможно и Ефросиния Павловна, забрав младшего сына Петра, уезжает на родину, к матери в Смоленскую губернию. Отец со старшим Лёвой остается в Ельце. Пришвину сорок пять лет, он в расцвете сил, но страна в развале и литературный труд не дает средств к существованию, негде напечатать свои повести и рассказы. Возможность кормиться крестьянским трудом тоже отнята. Как быть?» «Литература – зеркало жизни, – запишет он в своем дневнике 31 декабря 1918 года. Разбитое зеркало».
Годы революции и гражданской войны, пули и тиф стали роковыми для большой некогда семьи Пришвиных. В 1917-м умер брат Сергей, в 1919-м –Николай и в том же году на фронте гражданской войны, в юношеском возрасте погиб сын Ефросинии Павловны Яков Смогалев, к которому Пришвин был по-отцовски привязан. 7 декабря в елецком «Красном кресте», ныне первая городская больница, от тифа, «умученная холодом и голодом» скончалась сестра Лидия. Михаил Михайлович похоронил ее рядом с братом Александром, умершим в 1911 году.
Тиски голода и холода все сильнее сжимают писателя. «Холод хуже голода… Я бы знал, как бороться с тобой, враг мой, да лыжи мои украли, а ружье реквизировали».
Писатель предлагает новым елецким властям свои услуги в качестве учителя русского языка и географии. Он преподает в «трудовой школе второй ступени», в том же здании бывшей мужской гимназии (ныне школа № 1), из которой тридцать лет назад был изгнан с «волчьим билетом».
По поручению отдела народного образования писатель пытается спасти от разграбления библиотеки из барских усадеб. И первой в его плане стоит библиотека Стаховичей.
«Цель моих статей – указать такой путь, чтобы каждый, прочитав и обдумав написанное мной, мог бы немедленно приступить к делу изучения своего края. В основу своего дела я положил чувство прекрасного, настоящая красота есть пища души». Весенние хождения по делам краеведения он назовет образно: «Соловей на кладбище».
От Коноплянцевых писатель переселяется к Истоминым, а затем устраивается в доме Кожуховых. Краеведам еще предстоит определить адреса его двух последних пристанищ.
Осенью 1919-го фронт гражданской войны подкатывается к стенам Ельца. Со дня на день ожидается вступление в город белых. Паника. Эвакуация. Тревожные слухи. «Наши Елецкие вожди коммунизма, видимо, истрепаны и не способны уже к делу…» В Извалах крестьянское восстание. «А колокольни все стоят запечатанные, и нет звона церковного, благовеста людям».
«Мое участие в действии белых будет короткое, я открываю ворота родного города, передаю ключ и ухожу в сторону, в какой-нибудь чужой город. Передаю ключи белым, ибо так нужно Времени: всему свое время». «Мне белые нужны, прежде всего, – пройти в деревню достать свой хлеб, починить мой запрещенный велосипед, откопать на чердаке зарытое охотничье ружье, выкопать из подвала несгораемый ящик с рукописями и зарытый талант свой откопать – все закопано, все откопать».
«24 октября. «набили морду», а Казинку брали белые в числе двенадцати человек…
Так вот и закончился праздник двухлетия большевистской революции: год тому назад меня изгнали из Хрущева, два года назад из литературы – все гнали, гнали, есть чем помянуть!»
«2 ноября. Открылся звон (сняли осадное положение). Встал, не зная, чему я радуюсь, и понял, что это звон меня обрадовал».
«4 Ноября. Казанская. Зазимок превратился в настоящую зиму, снег лежит, мороз трещит. Сегодня еду в Хрущево узнавать про хлеб…» Хрущевские мужики и отец Афанасий, как могут, поддерживают писателя.
«А батюшка спрашивает: «Как, по-вашему, что хуже — холод или голод?»
«Вспоминаем, как прошлую зиму Стахович повесился в своем дворце: сбежал вниз, укрылся у лакея до тех пор пока мог терпеть, а как лакей захамился, пробрался наверх в холодный дворец и повесился: удавил холод дворянина во дворце, лакей жить остался в лакейской. Страшно подумать о дворцах, о больших каменных купеческих домах в Ельце с выбитыми стеклами — жилище холода».
Пришвин выступает в Народном Университете с двухчасовой лекцией о творчестве художников слова накануне революции, читает здесь же свою пьесу «Чертова Ступа», рассказывает о народной вере.
«За свою лекцию, над которой я работал неотрывно целую неделю, мною было получено 300 р., которые я сейчас же отдал за три фунта махорки. Жалованье за полмесяца (1320 р.) я отдал за 20 пуд. дров – 1000 р. и за 1 четв. молока».
Единственный способ выжить при такой оплате – продавать старые вещи: «Базар – учительский ряд. Родные мои умирают и оставляют после себя мне свои шубы…»
«18 декабря. – тоска сгустилась в свинцовую тяжесть, и к вечеру это уже не тоска, а свинцовое бремя. И я написал завещание».
Он с сыном продолжает жить в маленьком флигеле дома Кожуховых, заведует всеми библиотеками Елецкого уезда. «Мы с Левой живем в берлоге: в маленьком флигеле, засыпанном снегом, всё у нас, окна, двери, завешено одеялами, колем, пилим, варим, жарим…»
Жуткие картины тифозной зимы проходят у него перед глазами.
Писатель наблюдает картинки новой жизни в Ельце, заносит их в свой дневник: «…бывший диакон Казанский (большевик ныне) живет, кормится, подворовывает у советской власти (казна!), а когда доходит до совести, то расшибает себе лоб в клятвах верности большевикам, клянется и Христом, и Богородицей…».
Пришвин продолжает свой литературный труд, работает над созданием городского архива, организует краеведческий музей. 1 апреля 1920 года он записывает: «После обычных хлопот с чугункой и чаем обрабатывал дневник нашествия Мамонтова… Делал фантастическую смету об охране архивов, получил здание для музея краеведения».
«Любопытно отметить, что прошлую весну все ожидали освобождения и переворота извне, а теперь все, решительно все хотят убегать — это шаг вперед, все-таки некоторая активность. Я же думаю, наоборот, закрепляться на месте».
Однако надежда на то, что можно закрепиться в Ельце не сбывается. 11 апреля 1920 года начинаются драматические дневниковые записи:
«Св. Христово Воскресение. Тетрадь моя заканчивается — лампада догорает. Положение выясняется — делать, служить нельзя».
«23 Апреля. Приехали из Хрущева мужики сказать, что мой дом в Хрущеве куда-то переводится (а сами они составили приговор, что дом –мой), и просили меня, нельзя ли, чтобы им его разобрать себе.
Значит, окончательный конец моего Хрущевско-Елецкого периода».
В довершении всего писателя выселяют из кожуховского флигеля.
В дневниковых записях начинает проскальзывать ощущение тревоги и опасности.
«Я стараюсь держаться в затоне и смотрю с тоской на это кувырканье, но больше нельзя, нужно переплыть к другому затону через бурю, и вот… (направил лодку в Москву, а ее погнало в тюрьму…»
Пока не удается полностью понять последние краткие дневниковые записи Пришвина, связанные с отъездом: «Путешествие из Ельца. 1. Командировка. Чекист командировал, а диакон Казанский назначил в тюрьму. 2. Тюрьма. 3. Винный король. 4. т. Львов». Но слова: «теперь стало опасно, ехать нужно поскорее», «тюрьма» и «сквозь щелку провезли» – наводят на раздумья о причинах отъезда. Дело, видимо, не в отсутствии любви к родному краю.
Приходилось не раз слышать, что Михаил Михайлович Пришвин не любил своей елецкой родины. Кому-то из столичных литературоведов было выгодно поддерживать такое мнение. Утверждают, что после пресловутого выселения его из Ельца, писатель ни разу не приехал на родину. А к кому было ехать? Все родные умерли, имение разграблено, дом снесен. Но живы еще среди людей воспоминания, что ты из богатых купцов и помещик. А это могло иметь очень неприятные последствия в то суровое время. Не баловали тогда себя визитами в Елец ни Стаховичи, ни Валуйские, ни Заусайловы. А если кто и приезжал, то тайком, прячась от широких людских глаз. Думается, можно понять их поведение. Не отсутствие любви к родному Ельцу было тому причиной, а условия тогдашней жизни.
5(18) июля 1920 года началось путешествие писателя из Ельца в Дорогобуж через Москву. Ему 47 лет, сыну Льву –14. На родину он больше никогда не вернется. Но уже через месяц он начнет тосковать по ней и запишет в дневник: «Начинает показываться Хрущево таким, как я его любил». Эту любовь и тоску по родине он пронесет через всю жизнь.
Писатель, Мыслитель, Гражданин
Он был в расцвете невостребованных творческих сил. Елецкие дневники писателя – неопровержимое тому доказательство. Ему еще предстоит долгая жизнь, широкое признание его писательского мастерства, обеспеченная старость в московской квартире и на даче в Дунино на берегу Москва-реки. Ему еще предстоит написать свой знаменитый автобиографический роман «Кащеева цепь» – поэтическое повествование о елецкой родине. Ему еще предстоит создать и опубликовать «Мирскую чашу» и «Журавлиную родину», «Лесную капель» с поэмой «Фацелия» и поэтическую повесть «Жень-шень», «Корабельную чащу» и «Осудареву дорогу», замечательные очерки, повести и рассказы. С охотничьим ружьем и фотокамерой писатель совершит немало увлекательных путешествий по стране.
Его творчество будет по-разному оцениваться официальной критикой: «певец природы», «детский писатель», «охотник за волшебным словом». Дневники писателя – главное произведение его пятидесятилетнего творческого труда – и поныне остались неизвестными его читателям. Они публиковались с большими сокращениями, подборками в угоду тем или иным интересам.
Ельчанам повезло. В составе трех, вышедших в свет, из примерно двадцати пяти намеченных к изданию, томов полных дневников – все записи, сделанные Пришвиным в Ельце и Хрущеве. Уже из-за этих дневниковых записей встает фигура, не вмещающаяся в прокрустово ложе господствовавшего литературоведения. За елецкими дневниками во весь рост встает великий писатель, мыслитель и гражданин, беззаветно любящий свою землю.
Перебравшись на родину жены, на Смоленщину, Михаил Михайлович Пришвин устраивается учителем в деревенской школе, создает музей усадебного быта в доме купцов Барышниковых, работает агрономом на научной сельскохозяйственной станции А. Н. Энгельгардта, терпит тяжкую нужду. Осенью 1922 года он привозит в Москву повесть «Мирская чаша» со своими деревенскими впечатлениями. Ее начинают публиковать. Писатель переезжает в Подмосковье, живет сначала в Талдоме, затем в Переславле Залесском и, наконец, в Загорске (Сергиевом Посаде). В 1927 –1930 годах выходят в свет два многотомных собрания его сочинений. В 1937 году союз писателей предоставляет ему квартиру в Москве. Ефросиния Павловна остается в Загорске. Государственный литературный музей в начале 1940 года просит Пришвина передать в его фонды писательский архив. Для подготовки архива ему рекомендуют в качестве литературного секретаря Валерию Дмитриевну Лебедеву, урожденную Лиорко (1899–1979), которая становится женой писателя.
Во время войны Пришвины отказываются от эвакуации и перебираются в лесную глушь, в деревню Усолье под Переславлем Залесским. В 1943 году, в связи с семидесятилетием, писателя награждают орденом Трудового Красного Знамени.
«Поречье», восстанавливает полуразрушенный дом, ставший ныне его музеем, и живет здесь до конца своих дней с 1946 по 1954 год.
«…Мне кажется, будто я вернулся в Хрущево, в лучшее прекрасное место, какого и не бывало на свете!»
21 апреля 1953 года. Писателю 80 лет. Он болен. Его сын, Лев Михайлович, принес отцу картину «Хрущево», написанную их родственницей М. Г. Игнатовой. И в дневнике появляются строки:
«Лежу и днями смотрю на картинку Хрущево, и все не нагляжусь, и кажется, так много в ней чего-то, и мое духовное питание этой картинкой никогда не кончится. Когда же опомнишься и подумаешь: «Что же такое дорогое представлено в этой картинке?», то ясно видишь: да ничего! грязный пруд, на месте которого теперь, говорят, капуста растет, два кирпичных столба от ворот, тощая акация, даль черноземная в полях и оврагах. И ничего, ничего для постороннего глаза… Для себя же неисчерпаемое богатство, и каждую минуту все новое…».
На могиле писателя, он скончался в ночь с 15 на 16 января 1954 года, на Введенском московском кладбище стоит памятник «Птица Сирин», исполненный скульптором С. Т. Коненковым.
1. Акуленко В. Вечерний звон. –– Липецк,: «Ленинское Знамя», № 1, 1989.
2. Воспоминания о Михаиле Пришвине. Сборник. –– М.,: Советский писатель, 1991.
3. Гришина Я. З. Гришин В. Ю. Комментарии к «Дневникам» М. М. Пришвина, 1918 –1922 годы. –– М.,: –– Московский рабочий, 1994 – 1995.
4.«Елецкая мужская гимназия. Списки учеников, выбывших из гимназии за 1888 – 89 учебный год». ГАЛО. Фонд 119, опись 1, единица хранения 225.
«Елецкая мужская гимназия. Журнал педагогического Совета 1885 года». ГАЛО. Фонд 119, опись 1, дело 170.
6.«Елецкое уездное земельное управление. Сведения о бывших частновладельческих имениях». Фонд Р-150, опись 1, дело 9, листы 168,169.
7. Зархин В. «Кащеева цепь». Автобиографический роман М. Пришвина. Приемы создания образа главного героя. Ученые записки ЕГПИ. –– Липецк, 1957.
8. Краснова С. В. «…И вдруг вспомнилось Хрущево». Истоки, ЦЧО издательство. –– Воронеж, 1981.
9. Липеровская С. За волшебным словом. Жизнь Михаила Пришвина. ––. М.: «Детская литература», 1964.
«Межевая контора Елецкого уезда. План села Хрущево». ГАЛО, Фонд Р-150, опись 1, связка 41, дело 3180.
11. Пришвин и современность. Сборник. –– М.:,«Современник», 1978.
12. Пришвин М. М. Дневники, 1918 – 1919.: Московский рабочий, 1994.
13. Пришвин М. М. Дневники, 1920 – 1922.: Московский рабочий, 1995.
14. Пришвин М. М. Собрание сочинений в восьми томах. –– М.: «Художественная литература», 1982 – 1986.
–– М.: «Молодая гвардия», 1989.
16. Пришвина В. Наш дом. –– М.: «Молодая гвардия», 1977.
17. Пришвина В. Путь к слову. –– М.: «Молодая гвардия», 1984.
18. Пришвина В. Круг жизни. –– М.: «Художественная литература», 1981.
–– М.: «Художественная литература», 1982.
«Мы с тобой». Дневник любви. –– М.: Художественная литература, 1996.