• Приглашаем посетить наш сайт
    Григорьев А.А. (grigoryev.lit-info.ru)
  • Краснова С. В.: "... Подвиг среди народа". М. Пришвин

    С. В. Краснова 

    "... ПОДВИГ СРЕДИ НАРОДА". М. ПРИШВИН

    В старинных русских семьях, хранящих память о своих родовых корнях, живут переходящие из поколения в поколение предания о выдающихся личностях, которыми гордится семья и которые являются ее духовным мерилом. В доме Пришвиных таким исключительным лицом, окруженным семейным пиететом, была племянница Марии Ивановны – Евдокия Николаевна Игнатова, Дунечка, как ласково называли ее все родственники. На двадцать лет старше своего двоюродного брата Миши Пришвина, она более походила на его молодую тетушку, сестру матери. Многие годы жизни Дунечка провела в непосредственной близости к Пришвиным, деля одиночество овдовевшей Марии Ивановны и обучая сельскую детвору в хрущевской и соседних школах. Она стала поэтическим украшением пришвинского мира, а впоследствии прототипом романтической героини, нравственной подвижницы в романе "Кащеева цепь".

    Посылая в дар Дунечке свое произведение, Пришвин сопроводил его следующей надписью:

    "Милой Дунечке от Курымушки.

    М. Пришвин 1-Т-29. Сергиев.

    Я писал обе книги "Кащеевой цепи" шесть лет и не устал, потому что в первые дни моего сознания моя великая учительница Дунечка внушила мне долг и любовь к природе и людям" (1).

    Благодаря Дунечке жизнь Пришвина с детских лет была овеяна революционным дыханием, сочувствием деревенскому люду и поклонением тем, кто сознательно избрал тяжкую долю бескорыстного служения народу и защите его интересов. Ее стоический подвиг волновал и влек к себе Пришвина, манил "в нелегальное", в борьбу.

    Кто же такая эта необыкновенная Дунечка, каковы ее связи с Елецким краем, какой вклад внесла она в жизнь крестьянского мира, с которым бесповоротно связала свою судьбу?

    Евдокия Николаевна Игнатова (1853-1936) родилась в городе Белеве Тульской губернии в купеческой семье "среднего достатка", откуда в 1861 году была высватана елецким почетным потомственным гражданином Михаилом Дмитриевичем Пришвиным, ее молоденькая тетушка Мария Ивановна Игнатова (1841-1914), мать будущего писателя Михаила Михайловича Пришвина. В одном из первых дневников "В родных местах" (1911) начинающий автор воспроизвел ее воспоминания об этом событии:

    "Сколько раз я слышал рассказ моей матушки, как вышла она в зеленом платье с кружевами и села на диван.

    - И увидела я против себя черную бороду и больше ничего, так ничего и не видела, - говорила мне матушка с большой горечью. А уж последний раз, как она мне рассказывала, было ей за семьдесят. И все-таки с горечью рассказывала. С горечью и я слушал этот рассказ" (2).

    Юной девушкой, прелесть которой оттенена зеленым платьем и кружевом, подобно распустившейся ветке с белыми цветами, исполненная поэтических грез невеста трепетно ждала таинственного избранника. Но ее мечты вдруг навсегда были рассеяны примитивным, обыденным сватовством "черной бороды".

    Жизнь племянников Марии Ивановны в отличие от ее поколения сложилась совершенно иначе. Младшие братья Дунечки связали свою судьбу с революционным народничеством. Василий (1854-1884) – активный участник революционного движения 70-80-х гг.: ходил в народ, был членом "Земли и воли". Брат Илья (1856-1921), тоже входивший в "Землю и волю", был арестован в 1877 г., провел два года в тюрьме и три года в Вятке. Впоследствии Илья Николаевич Игнатов – крупный литературный и театральный критик, публицист, один из редакторов либеральной газеты "Русские ведомости", где в начале века появлялись первые пробы пера начинающего писателя М. Пришвина.

    Вслед за братьями рассталась с тихим домашним старообрядческим миром и Дунечка, хотя родные пенаты и перед ней раскрывали традиционные перспективы. Дунечка, однако, могла поступить смелее, чем ее тетушка Мария Ивановна:

    "К ней тоже приехала свататься черная борода. Заговорила борода о лошадях сначала, какие у них хорошие кони и какая цена им и продаются ли. После этого борода вдруг как-то и сделала предложение. Дунечка не растерялась и говорит бороде:

    - А я думала, вы приехали к нам лошадей покупать! С тем и отпустила жениха. И другого так, и третьего. Это ей позволяли..." (2, с. 13).

    Так без сожаления расставалась она с "бородами" в надежде на жизнь высокого назначения и подвига. С 1879 года Дунечка в Москве, учится на педагогических курсах и входит в народнический революционный кружок.

    В 1879 году организация "Земля и воля" разделилась на "Народную волю" и "Черный передел". Евдокия Николаевна и ее брат Василий Николаевич примкнули к "Черному переделу" (1879-1882). Вскоре Василий Николаевич уехал за границу и в 1883 году вошел в марксистскую группу "Освобождение труда". Осенью 1881 года Евдокия Николаевна тоже приехала в Женеву, где вела революционную работу, оказывая содействие возникшей группе "Освобождение труда" *. За границей Евдокия Николаевна жила несколько лет, училась во Франции, в Сорбонне.

    В ноябре 1884 года в Ницце умер от туберкулеза Василий Николаевич Игнатов. После его смерти летом 1885 года Евдокия Николаевна вернулась в Россию и поселилась в Елецком уезде Орловской губернии. "По приезде из-за границы, - указывает она в своей Автобиографии, - я решила уехать в деревню на работу сельской учительницы. Проработала в деревне около 40 лет" (3).

    на страницах своего дневника М. М. Пришвин:

    "26 февраля (1919). Вчера был в Казаках. Я был тут 32 года назад. Долго мучился – узнать домик, где мы жили с Дунечкой, и не узнал... Домика я не узнал, но Дунечку себе ясно представил...

    Маленькая, строгая, светлая, остросамолюбивая, ... всегда с народом и бесконечно далекая от него, всегда со своим ученьем (с "Русским богатством", "Русскими ведомостями") и всегда против царя...

    У нее тут, в Казаках, был домик, она купила его, приехав из-за границы, с целью устроиться здесь для дела – подвига среди народа" (4).

    Пригородные Казаки не были глушью, которую для своего "дела" планировала Дунечка. Здесь и в округе было уже много добротных школ, открытых доктором В. А. Варгуниным. И хотя Варгунин близок Дунечке по убеждениям, они были несоизмеримы по своим финансовым возможностям, и это обстоятельство заставило ее отказаться от Казаков.

    "Ее брат из "Русских ведомостей" и Варгунин, - продолжает свои записки Пришвин, - это все одно поколение из одной группы интеллигенции, которая, отколовшись от нелегальной, - задалась целью просвещать народ на легальном пути. Все они гуманисты – европейцы по идеям, а упрямство в морали, вероятно, от предков-староверов.

    У Варгунина дом-дворец на каменистых обрывах Воргла, живописно, как в Швейцарии, чудесные парки, великолепные конюшни, жизнь, отданная просвещению народа, множество прекрасно выстроенных школ..." (4, с. 255).

    Дунечка перебралась в село Хрущево ** (Соловьевской волости Елецкого уезда, впоследствии Становлянского района): "... устроила школу, учит деревенских ребят и живет у моей матушки" (2, с. 13).

    Здесь она была и первой учительницей своего двоюродного брата Михаила Пришвина, который навсегда полюбил ее как сестру и преклонялся перед нею как своей наставницей и революционеркой.

    С любовью и вниманием относилась Евдокия Николаевна к своим маленьким школьникам, старалась заинтересовать их ученьем, сделать каждый урок неповторимым по наглядности и глубине содержания. Обучение детей, их знания она соединяла с нравственным воспитанием, пробуждая в детских душах стремление к добру, справедливости, прививая чувство долга перед людьми, природой и родиной.

    Со временем ее школа стала известна всей Орловской губернии. Михаил Михайлович Пришвин рос и воспитывался под неослабевающим влиянием Дунечки, ибо жизнь ее проходила или в доме Пришвиных, или в непосредственной близости к хрущевскому поместью. Много светлых и радостных впечатлений и воспоминаний, детских и юношеских, связано с нею. Поэтому Дунечка запечатлена во все периоды и во всех жанрах его творчества, стала героиней его центрального произведения – автобиографического романа "Кащеева цепь" (1929-1952), очерка "Фильм о сельской учительнице" (1947), многочисленных дневниковых эскизов и упоминаний.

    Одно из первых изображений Дунечки – дневниковая зарисовка 1911 года. Хронологически она относится к хрущевскому периоду ее педагогической деятельности (80-е гг.), когда однажды экзаменатором в школу был назначен А. А. Стахович (1858-1915), ближайший сосед по имению Пальна, в недавнем прошлом блестящий гвардейский офицер-гусар, "известный, по словам Пришвина, своим дерзким отказом от камер-юнкерского придворного звания", бросивший военную карьеру и отдавшийся общественной службе в качестве либерального земского деятеля и журналиста. Впоследствии, в 90-е и 900-е гг., А. А. Стахович – предводитель елецкого дворянства, много трудившийся по учреждению школ и библиотек в уезде. Серьезно занимаясь журналистикой, активно сотрудничая в "Русских ведомостях", "Русской мысли" и мн. др., сам издавал "Елецкую газету" (900-е гг.). Либеральная газета "Русские ведомости" (1863-1918) весьма почиталась в семье Пришвиных, ее выписывала Мария Ивановна, а Дунечке она была близка идеологически. Особенным вниманием А. А. Стаховича как земского деятеля пользовались школы. Забота о повышении квалификации учительских кадров, улучшении бытовой стороны жизни сельских тружеников на ниве народного просвещения способствовала его популярности в общественных кругах Елецкого уезда.

    Вот как воспроизводит Пришвин, много лет спустя, памятную встречу Дунечки со Стаховичем.

    "Я помню как во сне тот год, как Стахович приехал экзаменатором к Дунечке: высокий господин, бритый, в английской кепи – ничего особенного, на мой взгляд, но вот помню у Дунечки с мамой был на языке только Стахович... Экзамены прошли великолепно, он где-то написал о замечательной школе. Говорили сестры о Стаховиче все лето, осень и зиму. Опять ожидали, но приехал другой, и потом опять другой, и больше уже Стахович не приезжал. Дунечка теперь всегда жалуется на плохих экзаменаторов...".

    Страницы, на которых Пришвин вспоминает нечаянную любовь Дунечки, - поэтическая новелла, редкостная художественная миниатюра, которую писатель оставит в дневнике и не введет в текст автобиографического романа. Поэтому хочется вновь вернуться к ней, чтобы оставить в памяти читателя.

    "Не могу передать, - читаем дневниковые воспоминания Пришвина-мальчика, написанные почти сорокалетним мужчиной, - этих женских разговоров о Стаховиче, как не могу рассказать, про что журчит вода по камням. Слышится мне шелест ивовых листьев, склоненных над ручьем, - что это значит, не знаю. Вижу кустики наших бледных фиалок под орешниками, а я во всю мочь стараюсь найти побольше: это так важно, так нужно! Вот еще, Дунечка! Вот еще! Идешь, шаришь в шумящей прошлогодней листве, дрозды поют, падает березовый сок, кинешь глазами и вот еще. – Вот еще! Даже и матушка моя вся такая деловая выходила той весной собирать фиалки. И когда потом возвращались с фиалками домой по старому саду, села на лавочку и на лавочке все время о нем: - европеец, европеец! (2, с. 14-15).

    Эта дневниковая картина овеяна благоуханием проснувшейся земли, пронизана цветописью, ритмо-мелодическим звучаньем. Здесь же начало и пришвинской символики, присущей последующему зрелому творчеству, и не здесь ли пробился родник неповторимого изображения детских характеров? Светло-сиреневые фиалки, многократно повторяясь, становятся символом цветения охватившего Дунечку чувства, и сама она, изящная, миниатюрная, уподоблена нежному весеннему цветку.

    Как хотелось любящему мальчику продлить мгновенье Дунечкиной очарованности, цветение ее любви! Он по-детски тревожится, что со Стаховичем, мелькнувшим в судьбе Дунечки, уйдет из ее жизни возможность женского счастья, и он стремится заслонить пустоту тщетного ожидания весенним фиалковым всплеском, который останется в дневнике и не перейдет на страницы "Кащеевой цепи". Фиалковой памятью лишь замкнется дневниковый вариант образа Дунечки в романтическом контексте любви.

    "Тут вошла и сама Дунечка с фиалками и томиком Надсона...

    - Ну, как ваши экзамены? Я слышала, к вам опять экзаменатором назначен Стахович.

    Дунечка вспыхнула. Это у нее так и осталось до седых волос: как только произнесут это имя, Дунечка вспыхивает" (2, с. 14).

    "Евдокия Николаевна начала свою деятельность в снятом ею флигеле в одном из имений Елецкого уезда в 20 километрах от пришвинского Хрущева. Купила несколько столов, скамеек и букварей и отправилась по деревне звать детей в школу. Сначала шли неохотно, но постепенно доверие было завоевано, и через два года произошел совсем необыкновенный для тех времен случай: от одной из ближайших деревень (Малая Сапрычка) явилась делегация крестьян с предложением устроить школу на земле, выделенной ими для этого из общины. Евдокия Николаевна взяла деньги из своего приданого. Школа была ею выстроена. Вместе с учениками был насажен фруктовый сад, и зеленый уголок среди полей на общинной земле был оазисом, где Евдокия Николаевна проучительствовала 40 лет. Когда кончились ее личные средства, она передала школу земству... В своей работе она сначала шла ощупью без всякой помощи со стороны... Но чем она владела еще более, это даром горячего человеческого общения со своими учениками. Редко можно было встретить такого мягкого, такого нежного человека, каким была Евдокия Николаевна" (5).

    Построив из крепкого дуба школу, в которой было два классных помещения, Дунечка настояла, чтобы в ней обучались дети, помимо Малой Сапрычки, со всей округи: Сотникова, Сот-Выселок, Лысовки и других деревень (ныне Краснинского района).

    "Кажется, - говорит Мария Ивановна, - в деревенских условиях должно погибнуть всякое высокое начинание, а между тем наша Дунечка... выходит победительницей: у нее теперь первая школа в уезде, даже не первая, а до нее всем, как до неба" (6). Она вносила в жизнь крестьянских детей "что-то чистое, светлое, праздничное". Здесь Евдокия Николаевна проработала 40 лет, до глубокой старости, и лишь в середине 20-х гг., когда ей уже шел восьмой десяток, "была зачислена в персональные пенсионерки и помещена в дом отдыха им. Ильича" (3), или Дом ветеранов революции, где и умерла в 1936 году. Вот эту Дунечку, свою сестру, наставницу и друга, Пришвин часто вспоминает в дневниках, а в "Кащеевой цепи" он создал ее романтический образ как нетленный памятник гражданственно-революционному подвигу пламенной народницы и нравственной героини.

    В "Кащеевой цепи" автор символизирует святость этого подвига образами цветущего школьного сада, Рафаэлевой "Сикстинской мадонны" и сопоставлением Дунечки, "миниатюрной", "строгой", "в таких верных линиях, будто ее на меди вырезал гравер", - с иконописным изображением.

    В романе Дунечка показана на новом этапе своей учительской стези, по-прежнему целеустремленной, порывистой, стремящейся к возвышенному, но уже утвердившейся, крепко обосновавшейся, окруженной признательностью народа, который уподобляет праведность ее самоотверженного служения подвига "равноапостольному". В дневнике Пришвин останавливается на этом факте:

    "... равноапостольная. И не раз я сам слышал, мужики говорили, что это Ангела нам Господь послал.

    Приход Ангела: тридцать лет должно быть тому назад образованная девушка, побывавшая за границей, на свои средства построила школу и сидела подвижницей тридцать лет в ней, переучила множество ребят, и не как-нибудь учила. Вокруг себя насадила она своими руками сад, и на голом месте бушует теперь чудесный сад" (4, с. 78).

    Мише Алпатову-Пришвину, что дети идут за ней, пока остаются детьми: после школы они возвращаются к земле, все забывается ими, а самые способные выходят "в люди": среди ее бывших учеников "два попа, семь дьяконов, двенадцать полицейских".

    "Спроси в деревне их родителей, и они скажут тебе, что я их ангел-телохранитель. Понимаешь? Они все мое дело понимают материально: дьякон – это не то что мужик, и за это они меня называют не ангелом-хранителем душ, а хранителем тела, каким-то лейбангелом" (6, с. 179-180).

    "Ангел-телохранитель" – это, по мнению деревни, повернутая к детям ипостась Дунечки, другая сформировалась в ней в общении с деревенскими матерями.

    На крыльце школы видит Миша собравшихся деревенских баб, и Дунечка быстро идет к ним навстречу. "... Из другой комнаты ясно доносилась к нему беседа Дунечки с бабами: одна принесла какие-то вещи, ... спрашивала Дунечку совета, как ей жить с пьяницей; другая просила капель от постоянных болей в животе; третья звала на крестины...

    Мише вспомнились бабы у старца Зосимы из Достоевского и то же самое, как рассказывала мать о бабах у отца Амвросия в Оптиной Пустыни, и он подумал: "Им нужен не учитель в школу, а старец, и они сделали себе его из Дунечки и очень радуются, что ее лучшие ученики идут в дьяконы и в полицейские... Вот почему она такая грустная..." (6, с. 182). Горестные настроения Дунечки обусловлены разладом ее мечты и действительности, народнических идеалов и не принявшей их жизни. Поэтому и от Дунечкиного сада с ясеневой аллеей в память брата-народника, и от школы, празднично белеющей среди зелени, и от самой Дунечки, грустно сознающей свою беспомощность, веет холодом и снежной порошей. "... Алпатову в цветущем саду стало пахнуть порошей, будто каждая частица Дунечки, пережив свое назначение, становилась белым хрусталиком" (6, с. 180).

    романа эпизод Дунечкиного увлечения Стаховичем, он нарушил бы ее прямолинейно-жертвенную отданность делу народнического служения крестьянской бедноте, ее обреченность. Мимолетно украсивши жизнь и облик молодой учительницы, он не стал реальностью ни в последующей жизни, ни в ее художественном воспроизведении писателем.

    В 20-30-е гг., когда Пришвин работает над романом, сочувствуя Дунечке, пишет о ней с грустью, сожалением и печалью, иногда иронически ("Она хотела их переделать, а они ее переделали"). Но по прошествии более полувека время расставляет новые акценты и производит переоценку ценностей. На те самые проявления личности Дунечки, которые вызывали сомнения писателя и в которых она сомневалась сама, стало возможно посмотреть несколько иначе.

    Когда В. В. Розанов определял характернейшие черты личности А. С. Суворина, редактора самой влиятельной национальной газеты "Новое время" (1868-1917), в посвященной ему посмертной работе – высокое проявление патриотического чувства, жгучую гражданственность, - он назвал его "телохранителем России" (7). Эти же функции осуществляла Дунечка на своем маленьком (и великом) поприще народного учителя. Так что "ангел-телохранитель", как величали Дунечку в деревне, - это забота, помимо сытости, о молодых поколениях России, формирующих ее будущую национальную плоть.

    С другой стороны, насмешка над Дунечкой-"старцем": "Им нужен... старец, и они сделали себе его из Дунечки...".

    Тема Оптиной Пустыни и старца как необходимой, типической фигуры русской действительности в 80-90-е годы XIX в. проходит через весь роман "Кащеева цепь" и сопутствует постановке и решению сложных семейных или хозяйственных проблем: воспитания детей, определения их будущего (учеба, замужество), видов на урожай затяжной, непогожей осенью, а главное – в связи с потребностями нравственной жизни, духовным обликом персонажей (Марии Ивановны, Марьи Моревны, Софьи Александровны и др.).

    в особом духовном служении – старчестве, духовном руководстве, требующем постоянного внимания к любым движениям мысли и сердца: борьбе со страстями, очищению сердца от дурных наклонностей, послушанию, исповеданию мыслей и чувств как условия духовного совершенствования. В основе старчества лежит сострадательная, жертвенная любовь, восприятие чужих горестей как своих собственных. Духовно-интеллектуальный расцвет Оптиной Пустыни обусловлен целой плеядой ее великих умудренных старцев, подвижничество которых продолжалось в течение XIX века, вплоть до 1917 года. В этот период Оптина Пустынь была неразрывно связана с русской культурой. Сюда приезжали виднейшие ее представители, начиная с Н. В. Гоголя, В. А. Жуковского, братьев Ивана и Петра Киреевских, которые избрали Оптину Пустынь местом своего земного упокоения. Бывали здесь Ф. И. Тютчев, И. С. Тургенев, П. А. Вяземский, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, В. В. Розанов, С. А. Есенин, братья Петр и Модест Чайковские, Н. Рубинштейн, родственники Пушкина по жене Гончаровы...

    Обращает на себя внимание одна историческая деталь. При Петре I малочисленные пустыньки, в том числе и Оптина, были упразднены, а братия в 1724 году переведена в Преображенский монастырь города Белева. Впоследствии она вновь была открыта, но период ее оскудения продолжался еще и в царствование Екатерины II (8).

    Тот факт, что Оптина Пустынь оказалась связанной с Белевым, родиной матери Пришвина Марии Ивановны и самой Дунечки, свидетельствует о многом. Видимо, среди белевцев хранились оптинские традиции и предания, в частности и в семье Игнатовых, несмотря на ее старообрядчество: Мария Ивановна проводит недели говения великим постом в Шамордино и ездит в соседнюю Оптину для беседы со старцем Амвросием. Она "... советовалась о дочери со старцем, как ее успокоить – на курсы послать или выдать замуж, - причем совет у старца просила, подчеркивая, что дочь ее девушка, ей кажется, . Старец ответил: "Если девушка обыкновенная, и недурна собой, и приданое порядочное, то и надо стремиться устроить обыкновенное счастье" (6, с. 153).

    – руководства, мудрого попечения о вверившихся ему душах, гуманности, таланта рассуждения, совета обращающимся за помощью (что в случае с Дунечкой было системой), то и не мудрено, что постепенно она стала осуществлять духовные и материальные функции старчества на своем месте (6, с. 182). Но что самое удивительное, так это утаенное, скрытое сопоставление Пришвиным Дунечки и старца Амвросия, не только лишенное какой-либо иронии, но, наоборот, возвышенное и поэтическое.

    Какие бы противоречия Дунечки ни отмечал Пришвин в своей трактовке ее художественного изображения, он с признательностью вспоминает щедро одаренный живой прототип народницы-революционерки, народной учительницы и воспитательницы будущего писателя, наравне с его матерью. Они обе одухотворили его жизнь среди "крытых соломой лачуг, похожих на кучи навоза", пробуждая мечты о чем-то прекрасном и "небывалом".

    "Романтизм нашей хрущевской усадьбы вырос: во-первых, на почве дворянского гнезда, второе, купеческой, елецкой крови, третье, и главное, что не было мужчин, а были только хорошие женщины. Так создалось устремление к небывалому" (9), - замечает писатель в одном из последних дневников.

    Под впечатлением прочитанного у Пришвина и рассказов сапрыченских односельчан Евдокия Николаевна Игнатова стала для нас легендарной личностью и вызвала настойчивое желание увидеть ее школу, в которой бывал и художественно воспроизводил писатель, а также людей, еще помнивших ее жизненный подвиг. И вот мы со студентами, краеведчески изучая пришвинские места и собирая мемориальные материалы о жизни и личности Михаила Михайловича, в июле 1976 г. из Хрущева приехали в Малую Сапрычку.

    Встреча с Дунечкиной школой вызвала глубокое волнение. Маленькая, "миниатюрная", как и ее основательница, она все еще свежа, прочна и добротна. Сколько народу здесь переучилось! Каждый сапрыченец, да разве он только, шел сюда как в родной дом. Школа окружена столетними березами, заглохшим садом, где еще можно было выделить заветную ясеневую аллею, пирамидальных тополей и лип. В глубине этого сада – осиротелый Дунечкин дом... И хотя в соседнем Сотникове с 1966 года выстроена школа-интернат, Дунечкина школа аккуратно побелена, в классах доски, счеты, плакаты, все, как положено: в 60-70-х годах здесь еще обучались самые младшие и уже малочисленные школьники Малой Сапрычки.

    – заведующей школой Ниной Борисовной Горячих, ее дочерью Татьяной Викторовной Суворовой, нашей выпускницей, работавшей в Сотниковской СШ, местными учителями-пенсионерами мы проводили ежегодные семинары. Сапрыченские учителя передали нам с просьбой поместить в Елецком краеведческом музее некоторые предметы, наглядные пособия, принадлежавшие некогда Е. Н. Игнатовой: скелет черепахи, зуб вымершего в древности животного, изделия местных мастериц...

    За стенами школы нас постоянно охватывала поднимавшаяся с нашим приездом волна воспоминаний об "Авдотье Николаевне", как по-народному величали Дунечку в Сапрычке. Здесь и ее бывшие ученики, уже немногие. Они рассказали нам о судьбах ее выпускников, среди которых были не только городовые и дьяконы, но и учителя, и агрономы, счетоводы, врачи, командиры Советской Армии, организаторы и руководители колхозов, сельских Советов. От них узнали, что Петр Семенович Сапрыкин стал генералом Советской Армии, Иван Иванович Сапрыкин, которого особенно ценила Евдокия Николаевна за подлинную страсть к знаниям, стал ее преемником на учительском поприще. За 40 лет педагогической деятельности в Краснинском районе Липецкой области И. И. Сапрыкин награжден Орденом В. И. Ленина. Во всей его деятельности чувствовалась та благородная искра, которая зажглась когда-то в юной учительнице, светилась в ней на уроках, в общении с ее воспитанниками и согревала их сердца. По ее примеру, Иван Иванович навсегда связал себя с местной школой, выучил и воспитал не одно поколение людей здешней округи. Мы с интересом рассматриваем старые пожелтевшие фотографии Евдокии Николаевны, Ивана Ивановича, сохранившиеся в альбомах их бывших учеников и коллег.

    Самое сильное впечатление у нас осталось от непосредственного общения с бывшими учениками Евдокии Николаевны, которых нам посчастливилось застать еще в живых. В их памяти она излучает революционный отсвет. Петр Иванович Сапрыкин, старейший сапрычинец, убежден, что если в здешних местах революция прошла стремительно и наиболее организованно, то в этом сказалось косвенное влияние Е. Н. Игнатовой, которая воспитывала своих учеников как будущих свершителей и участников ожидаемого переворота.

    В живой венок памяти Авдотьи Николаевны, как называют ее все в Сапрычке и как по-народному нам полюбилось ее именовать, вплетаются все новые, неповторимые воспоминания...

    Надежда Арсеньевна Сапрыкина, пожилая, представительная женщина, рассказала нам, что, помимо школы, она занималась с Авдотьей Николаевной французским языком, часто бывала в ее доме, восхищалась старинными книгами, альбомами картин, иллюстраций городов и стран, невиданных животных и растений. Это расширяло кругозор деревенской девочки, вселяло тягу к знаниям и заставляло воспринимать учение как духовную радость. В школе было много наглядных пособий, живой уголок, учиться было очень интересно. Авдотья Николаевна ставила спектакли, проводила вечера с пением, танцами, декламацией. Костюмы для спектаклей шили сами, декорации и занавес расписывали старшие ученики, сцена в школе была постоянная. В исключительном обаянии нашей собеседницы Надежды Арсеньевны Сапрыкиной невольно ощущается отзвук романтического шарма, оставленного ей в дар незабываемой наставницей.

    помощь. Она была "душа-человек", и поэтому 1-го марта по-старому стилю (14-го по-новому) вся деревня шла к ней поздравить ее со днем Ангела. У нее уже был приготовлен пирог и самовар, и всех она радушно угощала, а детям дарила книги и, помимо того, девочкам – платья, платки, цветные ленты; мальчикам – рубашки, головные уборы (картузики), и каждый чувствовал себя именинником, "очень была желанная, разговаривала с милой улыбкой".

    В архиве Государственной Библиотеки России сохранился крестьянский Адрес Евдокии Николаевне Игнатовой.

    Многоуважаемой учительнице

    Евдокии Николаевне Игнатовой

    Посвящается в память освящения нововыстроенным дома и читальни от Ова

    Вы пришли в нашу страну как в степь или дремучий лес, в непросвещенную и безграмотную. С самых юных лет Вы избрали тернистый и трудный путь учительствования в области бедных и темных нас, мужичков, как древние учителя славянские Кирилл и Мефодий просветили наших предков и нашу родину. Все было Вами забыто, всякая роскошь и удовольствия юных лет в столичной жизни, а существовали только для просвещения нашего края, несмотря ни на что окружающее, что препятствовало в Вашем пути... Много из нас, Ваших учеников, поставлены на твердую почву, как утопающим протянуты были с любовью Ваши руки и не один из учеников вечно благодарит за усердие к просвещению нас безграмотных.

    Воистину Вы святая мученица на почве просвещения и образования нашей маленькой деревушки. И Ваше имя никогда не умрет и будет вечно произноситься с гордостью и радостью. Да пусть Ваши последователи идут по Вашей дороге и несут такую же трудоспособность на благо просвещения. И вот постройка настоящего дома с библиотекой и читальней. Сколько трудов, включая денежную стоимость, было положено этим. Постройка эта была... заветной Вашей мечтой... все на пользу темного нашего народа. Пусть дом сей превратится алтарем добродетели и просвещения на долгое будущее время, сделанный Вашими трудами как памятник Вашей души и добродетели...

    По доверию крестьян деревни Мал. Сапрычка

    прикосновения к связанным с Евдокией Николаевной реликвиям, духовным и материальным. С Дунечкиной школой мы всегда расставались душевно возбужденными. Вот здесь, по этим ступеням много раз поднимался Пришвин. Здесь в него вошла "тяга в нелегальное", отсюда начался "поиск ясного пути" и не отсюда ли тянется росток его учительской деятельности в Хрущеве, Ельце и на Смоленщине, что было для него "так же увлекательно, как и писательство"?

    Дунечки не стало, а школа, выстроенная ею, много десятилетий стояла на околице Малой Сапрычки и жила наполненной жизнью, и много раз в наших ежегодных экспедициях по пришвинским местам нас, как магнитом, тянуло посетить эту святыню. Мы радовались встрече с ней, как со старой знакомой, радовались встрече с ее последней учительницей – заведующей Ниной Борисовной Горячих, отдавшей этой школе последнее десятилетие своей трудовой деятельности. Ее дочь Татьяна Викторовна Горячих, в замужестве Сотникова, собирала в Малой Сапрычке мемориальные материалы для своей дипломной работы о жизни и деятельности Е. Н. Игнатовой. Ей как местной жительнице удалось разыскать множество старинных фотографий, которые и сегодня проясняют некоторые пришвинские дневниковые сообщения о Дунечке. Так, например, читаем в его дневнике оставшуюся без комментария запись: "У Игнатовых говорили про Косиньку, что ей были навязаны формы (Некрасов, Дейч) и как она из них выбралась нутром, сама совершенно не сознавая (как Некрасов отпал, Дейч отпал)" (11).

    Кто же такая эта неузнанная Косинька? На старинных фотографиях две племянницы Дунечки – Татьяна и Наталия Ильиничны Игнатовы, которых она крестила и которые с младенческих лет называли ее "Крестненька", в детском произношении – "Косенька". Так это имя и сохранилось на всю жизнь в семейном кругу. Гостя в Сапрычке, девушки фотографировались и присылали Дунечке снимки с надписью "Милой Косеньке – Таня и Наташа Игнатовы", причем фотографии разных лет – 1909, 1913, 1926 гг., но с неизменным адресатом – "Дорогой нашей Косеньке"; "Сапрычка. В Косенькином саду". Так что старинная местная иконография, оставшаяся в Малой Сапрычке и сбереженная Дунечкиными учениками, донесла до нас отзвуки родственных связей, семейного тепла и явилась ключом к пришвинским дневниковым "секретам".

    Нина Борисовна Горячих радушно принимает нашу экспедицию, угощает холодным молоком, творогом, свежей простоквашей с только что собранной клубникой, сотовым медом... Все это оставляет незабываемое впечатление, как будто мы побывали у живой Дунечки.

    Недавно я получила письмо от дочери Нины Борисовны, нашей бывшей выпускницы – Татьяны Викторовны Сотниковой (Горячих):

    "Прошло двадцать лет, а кажется, как вчера все было. Дочка моя, которую Вы видели на руках, уже поступила в Воронежскую Медицинскую Академию, на фармакологический факультет. Мама умерла в мае 1998, не дожив года до своего 70-летия. Папа тоже болеет, но пока еще сажает огород, держит пчел, я ему помогаю по дому. От Дунечкиной школы ничего не осталось. Все уничтожено. Деревья пилят на топку..." 17. 8. 99. С прискорбием узнали мы о смерти Нины Борисовны Горячих. Да будет легка ей земля, где она продолжала Дунечкино дело и много лет была единственным хранителем ее школы... Очень жаль, что исчезли реалии, напоминавшие об увы! забытом подвиге революционерки-народницы. Но жива память у тех, кто бывал в Малой Сапрычке и прикоснулся к прошлому, к Дунечкиной судьбе и воспринял ее как историческую личность.

    Передо мной фотографии наших фольклорно-краеведческих экспедиций 70-х гг. Они конкретизируют, оживляют наши воспоминания... На факультете русского языка и литературы был такой редкостный курс (1975-1979), с которым мы, еще до появления фольклорной практики в учебном плане, продолжили уже сложившуюся в вузе краеведческую традицию изучения бунинских и пришвинских мест бывшего Елецкого уезда, а ныне Становлянского, Измалковского, Краснинского районов Липецкой области. Ежегодно в июле месяце на две недели нам любезно предоставлялись школы для размещения и работы: в Глотове Измалковского района; в Озерках, Пальне-Михайловке Становлянского района; в Двориках Краснинского района и др., откуда мы совершали поездки и пешие походы по бунинско-пришвинской округе и в обязательном порядке – в лермонтовскую Васильевку и в Дунечкину школу в Малой Сапрычке. На основе собранных в экспедициях материалов студенты этого курса создали фольклорный ансамбль "Потешки", украшавший самодеятельность факультета на протяжении многих лет.

    Среди них нынешние учителя и руководители школ, преподаватели ЕГУ им. И. А. Бунина, работники радио и телевидения, журналисты районных, городской и областной газет. Сорокина Лариса Александровна – учитель одной из елецких школ, душа и организатор каждой экспедиции, хранитель собранных фольклорно-краеведческих материалов, по которым ею была написана дипломная работа; Нестерова (Балашова) Ольга Семеновна – активный создатель и член ансамбля "Потешки", ныне работающая в Югославии, где успешно знакомит своих учеников с русским фольклором бунинско-пришвинских мест Липецкой области; Трубицына Людмила Николаевна, старший преподаватель Белгородского университета, аспирантка ЕГУ – инициатор создания ансамбля "Потешки"; ей наиболее удавалось сценическое воплощение фольклорных образов в различных жанрах; Иванов Александр Михайлович – фотограф, художник, талантливый исполнитель фольклорных песен, доносивший до зрителя диалектные особенности речи бунинско-пришвинского региона, ныне преподаватель факультета социально-культурного сервиса и туризма ЕГУ им. И. А. Бунина; Мезинов Владимир Николаевич – доцент кафедры педагогики ЕГУ; Горохова (Сергеева) Галина Николаевна – доцент кафедры русского языка ЕГУ; Крицын Юрий Владимирович – старший преподаватель кафедры русского языка ЕГУ; Трусова (Попова) Любовь Владимировна, Сафонова (Дубинина) Елена Ильинична, Потапова (Должникова) Людмила Николаевна, Селиванова Надежда Николаевна – учителя елецких школ; Тимошина (Фадеева) Татьяна Дмитриевна, Щербатых (Ионова) Татьяна Владимировна, Корчагин Виталий Владимирович – журналисты СМИ Липецкой области (редакторы газет, работники радио и телевидения); Беклемищев Евгений Дмитриевич – библиотекарь в с. Долгоруково; Салькова (Ефанова) Галина Николаевна – библиотекарь в Становлянском районе.

    Более четверти века они хранят память об исчезнувшем уже Хрущеве, о подвиге неизвестного комиссара, казненного в Двориках, в котором местные жители узнают А. Вермишева и которому на месте его анонимного захоронения нашей экспедицией был поставлен скромный обелиск и торжественно открыт при большом стечении населения. Мы надеемся, что с ними возродится и не исчезнет в народе мемориальная страница, посвященная личности Евдокии Николаевны Игнатовой и недюжинному делу ее жизни.

    Активизирующееся сегодня внимание Краснинского района к истории своей земли углубит краеведческую грамотность и осведомленность местных жителей. А пока, к сожалению, следует отметить, что в полученном в ЕГУ от Администрации Краснинского района "перечне объектов, расположенных на территории Краснинского района, имеющих историческое, культурное, ландшафтно-биологическое значение" (15. 07. 02 № 139/01-30), ни деревня Малая Сапрычка, где народница-революционерка Евдокия Николаевна Игнатова на свои средства выстроила школу, около сорока лет работала в ней и до недавнего времени, еще в 70-е - 80-е гг., школа была действующей, ни имени Пришвина, который многократно бывал в Малой Сапрычке у своей двоюродной сестры Дунечки и художественно воспроизвел ее в "Кащеевой цепи", не упоминается, в то время как школа с прилегающим садом более века была культурным очагом старой деревни. Когда же началось забвение Евдокии Николаевны Игнатовой и ее гражданского подвига? А началось, как это ни кощунственно, в условиях революции, в жертву чего она отдала свою жизнь. В Дневнике, который мы цитировали выше, от 14 мая 1918 г., где Пришвин передавал восхищение мужиков Дунечкой ("Это Ангела нам Господь послал") и ее пришкольным садом ("... и на голом месте бушует теперь чудесный сад"), далее читаем: "Теперь у нее этот сад отобрали мужики и от себя сдали в аренду. Я ушам своим не поверил, когда услышал это от батюшки, и стали мы с ним вместе думать, как это объясняется.

    чего жила, а сад их. Так, оказывается, не прав Толстой, и я вижу ошибку его: он справедливость, которая расцвела в личности и происходит не от мира сего, переносит на массу чрева неоплодотворенного, на самую глину, из которой, по легенде, был сотворен человек, на ту материю, в которой нет сознания ни красоты, ни добра как вне мира сего существующих ценностей" (6, с. 78).

    Так постепенно Дунечка была отчуждена от своего дела. В Автобиографии она указывает, что в 1924 г., благодаря хлопотам знавших ее как революционерку партийных товарищей (Лев Дейч, Ел. Ковалевская) она стала персональной пенсионеркой и была "помещена в дом отдыха имени Ильича", или Дом ветеранов революции. Имеющиеся в нашем распоряжении старинные сапрыченские фотографии относятся еще к 1926 г., так что Евдокия Николаевна покинула Малую Сапрычку несколькими годами позже. Как сообщали нам старожилы, ее односельчане, это было примерно накануне коллективизации, в конце 20-х гг. Проживая в Доме ветеранов революции, Евдокия Николаевна по-прежнему учила ребятишек, детей служащих, до самого последнего дня своей жизни. Михаил Михайлович Пришвин время от времени навещал Дунечку, и хотя ей уже исполнилось 83 года, весть о ее смерти поразила его как трагедия, тем более, что случилась она вслед за радостно-уникальным событием: вышла в Лондоне, получив европейский резонанс, его повесть "Жень-Шень". "9 июля. Великое счастье: "Жень-Шень пробил себе дорогу в свет, книга получена в роскошном издании с предисловием Гексли. После этого великое горе: умерла Дунечка" (5, с. 299).

    На фоне мирового признания смерть Дунечки вызвала в душе Пришвина обостренную реакцию осознания величия ее жизненного подвига, ее значения в становлении личности писателя, что отразилось в целом ряде дневниковых заметок. Прежде всего о похоронах и опечалившей его равнодушием гражданской панихиде: "10 июля. Хоронили Дунечку, слушали речи вроде того, что человек хороший, но средней и недостаточной революционной активности. Сам не мог говорить перед чужими, боялся разреветься. И не надо было говорить. Вечером хватил бутылку вина и так в одиночестве помянул Дунечку" (5, с. 299). Спустя 10 дней Пришвин вновь возвращается памятью к недавнему траурному событию. "20 июля. Из похорон Дунечки. Хотел не идти в крематорий, не видеть мертвого лица, а остаться с тем, которое видел за несколько дней до смерти. Колебался до последнего момента, и когда само решилось: и удачно узнал о пути, и трамвай подошел, и успел захватить, и я попал в круг расстроенных и плачущих людей, и сам заплакал, то тут и оказалось явно, что быть я должен был на похоронах, и не приди – было бы нехорошо. (Личный, дикий, неоправдываемый разрыв с людьми хорошими)" (5, с. 300).

    Как будто какая-то таинственная сила влекла Пришвина, как будто еще не оборвалась его связь с Дунечкой и обусловливала поведение и поступки. И он пишет о панихиде мягче, припоминает оплакивающих умершую людей и сам с ними плачет. Восторжествовало "родственное внимание к человеку", "связь с людьми хорошими", родственное чувство чужих людей, и оно тронуло Пришвина: он возвращается к дневниковой памяти, чтобы не забыть теплоты и любви провожавших Дунечку в последний путь.

    С небольшим интервалом дается следующая дневниковая запись, и хотя в ней не упомянуто имя Дунечки, развернутый монолог посвящен именно ей:

    "25 июля. На небе в этой игре снегов с тучами, внизу там в лесах, придавленных белыми туманами, здесь у скалы, где из-под каждого камешка бьется жилка воды и тут же в трещинах вырастают фиалки, везде раскрыта наша собственная душа человеческая со всем тончайшим оттенком сознания и чувства и в родстве..." (5, с. 300).

    В этой пейзажной миниатюре улавливается что-то знакомое, связанное с Дунечкиной юностью. Конец июля, а Пришвин говорит о фиалках, которые обычно цветут ранней весной, когда распускаются почки и в лесу звенит березовая капель. Здесь чувствуется явная перекличка с фиалками полувековой хрущевской давности, тем фиалковым буйством, в обрамлении которого впервые предстала молодая и "миниатюрная", сама, как фиалка, Дунечка. Так сложившийся на страницах пришвинского дневника фиалковый символ замкнул повествование о любимой героине и лег поэтическим венком на ее могилу.

    В Дневниках и произведениях Пришвина Дунечка отражена в двух своих ипостасях – как реальный человек и как художественный образ, над которым автор работал в течение всей жизни. Написавши роман "Кащеева цепь" в 20-е гг., он продолжал его корректировать и в дальнейшем. Последняя редакция была завершена в 50-е гг., незадолго до смерти писателя. Памяти Дунечки посвящена и большая его статья "Фильм о сельской учительнице" (12).

    В 40-х годах прошлого века на послевоенные киноэкраны вышел фильм "Сельская учительница" по сценарию М. Смирновой, режиссер М. Донской. У него счастливая судьба, он до сих пор время от времени демонстрируется нашим телевидением и даже в текущем году был показан ко Дню учителя. Фильм взволновал Пришвина своей тематикой и образом центральной героини, во многом напомнившей ему незабвенную Дунечку.

    "Я смотрю на этот фильм, как на памятник близкому мне человеку, может быть даже и матери моей, а я будто подошел к памятнику, вспомнил свое и задумался" (12).

    "сумевшей отлично сыграть одно и то же лицо в своем развитии – почти от девочки до седой женщины в очках", Пришвин узнал воскресшую Дунечку, свою учительницу-мать.

    "Тоже и я учился у одной учительницы и, может быть ей больше всех обязан теми основами поведения, которые... определяют характер моего жизненного творчества. Она была красивая девушка из купеческой семьи среднего достатка. Отцы торговали и гоняли на Оке баржи, дети пошли в революцию. Вырвалась она из тисков старого быта и вместе с братом своим попала прямо в Париж, в Сорбонну. Окончив университет, она вернулась домой и всю жизнь работала в сельской глуши Елецкого уезда на границе Тамбовской губернии. Через полвека она собрала возле себя огромную семью своих учеников... следила неустанно и за моей жизнью, и за жизнью всех членов своей огромной семьи. Умерла она восьмидесяти трех лет, незаметно для всех... на похоронах все повторяли одно и то же: "Какой хороший человек была Евдокия Николаевна Игнатова" (12).

    Сопоставляя Дунечку с героиней фильма, Пришвин подчеркивает еще одно судьбоносное совпадение: отдавая себя борьбе с темными силами за просвещение они были обойдены жизнью в личном плане, обе принесли свою личную жизнь, любовь, материнство в жертву революции, и само собой потребность материнства переплавилась в ту силу, которая соединила чужих людей в большую семью. Утрата личного счастья произошла в Дунечке без "надрыва", ее взаимоотношения с учениками всегда отличались мягким юмором, никогда не теряла она самообладания и если грустила по поводу отсутствия у нее родных детей, то это сторицей возмещалось той любовью, которой платили ей ее воспитанники.

    В фильме прекрасно показана эпоха конца XIX – начала ХХ вв., когда само время требовало появления таких героинь и приходило им на помощь, поэтому побеждает в своей борьбе вчерашняя гимназистка Варенька, поэтому крестьянский мир Малой Сапрычки поддержал Дунечку, выделив ей для школы десятину общинной земли, когда пахотной земли не хватало и она стоила недешево. И хотя дело Дунечки вызывало сомнение у окружающих и даже близких людей, она, будучи пламенной революционеркой, смело, с головой окунулась в гущу народа. Были и горькие переживания, но были и победы: "Мало-помалу деятельность первой учительницы в уезде была подхвачена прогрессивными людьми. С их поддержкой, подобно Вареньке с ее глобусом, успешно боролась за свой "глобус", и дети могли с успехом двигаться дальше по своей жизненной лестнице" (12).

    Однако народнические идеалы Дунечки не подтверждались жизнью, которая противоречила им. Мечта не воплощалась в действительность: лучшие ученики Дунечкиной школы становились попами, дьяконами, городовыми, и это стало вызывать сомнения Дунечки в правильности выбранного пути. С этим сомнением, в отличие от Вареньки из фильма, она продолжала жить и трудиться, и труд ее был благороден, почетен, уважаем народом, но не так, как она того хотела в юности. Тем не менее жизнь богаче, чем любой идеал, и она по-своему повернула Дунечкино дело: многие воспитанники возвращались к земле, другие шли ее путем, становились учителями, библиотекарями, фельдшерами, счетоводами и другими служащими, но "это не могло удовлетворить старую революционерку. С этой неудовлетворенностью она и умерла" (12).

    которыми всегда испытывал неловкое чувство: "... Надо бы написать о них и в то же время чувствуешь – мало я этим моим словом могу им сделать: им надо каждой памятник ставить... В этом смысле мы и приняли этот фильм, как памятник, но только памятник не на кладбище, среди покойников, а среди живых людей, как это в природе бывает: стоит старый ствол, а вокруг него вьется буйный хмель" (12). Образ символического памятника, которым заканчивается очерк, развился из аналогичного уподобления в романе "Кащеева цепь". Оно связано с оптинским старцем Амвросием, который свое назначение в жизни сравнил со старым стволом, поддерживающим молодую поросль: "Он (старец – С. К.) так говорит о себе: монах – сухой кол, а вокруг него вьется зеленый хмель, и для этого существует монах, чтобы поддерживать хмель.

    - Как это прекрасно! Какой он мудрый человек!" (6, с. 47)

    Очевидно, не случайно использовал Пришвин при разработке образа Дунечки это определение старца и тем подчеркнул то "прекрасное" общее, что было характерно для института старчества в России и для народнической революционности, - быть в гуще народа, откликаться на его нужды, участвовать в их разрешении, приходить на помощь своим анализом жизненных ситуаций и своими советами.

    Обозначенная в "Кащеевой цепи" ироническая параллель Дунечки-старца в конечном итоге утрачивает насмешку и оборачивается не развенчанием народнических идеалов, а их углублением в связи с требованиями самой действительности, их ориентацией на реальные запросы, что так эмоционально и жизнеутверждающе выразил Пришвин в заключительном размышлении о фильме-памятнике. Продолжая рассуждение Пришвина о памятнике Дунечке, мы надеемся, что на месте ее разоренной школы в Малой Сапрычке, если уж не сумели уберечь этот знаменательный раритет, мемориальный Дунечкин след, будет зеленеть ее любимый ясень и стоять скромный обелиск с фиалками у подножья – для краеведческого воспитания потомства. Молодые россияне должны знать, что здесь, в этих местах, свершила свой гражданственный жизненный подвиг Евдокия Николаевна Игнатова, которой в пришвинские дни 1(13) февраля 2003 года исполнится 150 лет со дня рождения, и что, по слову земляка Бунина, "венец каждой человеческой жизни есть память о ней...".

    ПРИМЕЧАНИЯ

    "Кащеева цепь" Е. Н. Игнатовой. ГБР ОР, ф. 218, к. 1279, д. 24, л. 25.

    2. Пришвин М. М. В родных местах. (Из дневников ранних лет) // Творчество М. М. Пришвина. Исследования и материалы. Воронеж, 1986. С. 13.

    3. Игнатова Е. Н. Автобиография. – ГБР ОР, ф. 218, к. 1279, д. 11, 2 л.

    4. Пришвин М. М. Дневники 1918-1919. М., 1994. С. 254-255.

    5. Игнатова-Коншина Т. И. Воспоминания // Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1986. С. 681-682.

    7. Розанов В. В. Из припоминаний и мыслей об А. С. Суворине // Телохранитель России. А. С. Суворин в воспоминаниях современников. Воронеж, 2001. С. 116.

    8. Оптина Пустынь. Тула, 1997. С. 3-31.

    9. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М., 1957. С. 349.

    10. Гос. Библиотека России. ОР Ф. 218, карт. 1279, ед. хр. 9.

    * Из автобиографии Е. Н. Игнатовой.

    ** Снесено в начале 80-х гг. как неперспективное.

    Раздел сайта: