Краснова С. В.
доцент ЕГПИ.
След Пришвиных в Ельце 60-70-х годов XIX века
(по материалам метрической книги)
отражения основных явлений общежитейского характера (рождения-крещения, бракосоетания-венчания, смерти-похорон), что с неукоснительной тщательностью фиксировалось церковью. «Метрическая книга данная изъ Орловской Духовной Консистории въ Введенскую города Ельца церковь священно-церковно-служителям для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1868 годъ…» 1 привлекла наше внимание многократным упоминанием фамилии Пришвиных во всех трех разделах. В течение охваченного книгой десятилетия, с 1868 по 1879 годы, члены семьи елецкого потомственного почетного гражданина Дмитрия Ивановича Пришвина (деда писателя) фигурируют на ее страницах сплошь и рядом. В 33 случаях церковных записей в связи с Пришвиными насчитывается 19 конкретных персоналий из пришвинского рода. Данное наблюдение позволяет сделать некоторые выводы и предположения.
Во-первых, тот факт, что старший в роде Дмитрий Иванович Пришвин именуется в Метрической книге «Елецким Потомственным Почетным Гражданином», свидетельствует о подлинности мемориальных сведений Пришвина в биографическом романе «Кащеева цепь» о своих семейных корнях, а также высвечивает ряд сопутствующих обстоятельств: наличие в роде Пришвиных более ранней общественно-коммерческой ступени, обусловившей главе его звание высокого российского достоинства.
Привилегированное звание почетного гражданина введено в России в 1832 году для лиц, не принадлежащих к дворянскому сословию. Оно освобождало от рекрутской повинности, подушной подати, телесных наказаний и подразделялось на две категории – потомственное и личное. Право более престижного ранга – потомственного почетного гражданина – наследовали дети выслуживших дворянство родителей, дети православного духовенства при получении высшего или среднего духовного образования с отличием; дети потомственных почетных граждан; представители интеллигенции, получившие ученую степень в русских университетах; по особому ходатайству некоторые авторитетные купцы, заслужившие общественное признание и пробывшие не менее 20 лет в первой гильдии. Следовательно глава семьи Пришвиных был удостоен «титула» потомственного почетного гражданина, имея за плечами длительный опыт купеческой практики высшего разряда. Вернее всего это был сам Дмитрий Иванович, унаследовавший достаточные для первой гильдии средства и сохранявший по крайней мере в течение 20 лет перед присуждением звания свою принадлежность к самому состоятельному местному торговому сословию, несмотря на хронические (в силу разных причин) колебания елецких капиталов, как это показывает наш историограф и краевед Н. А. Ридингер в своей книге «Материалы для истории и статистики г. Ельца». 2 К тому же именно Д. И. Пришвина персонально называет он среди 15 ельчан,- владельцев купеческих домов, «замечательных красивою своею архитектурою» (2, 82).
Во-вторых, упомянутый Н. А. Ридингером дом Дмитрия Ивановича Пришвина находился (или находится) поблизости от храма Введения, где был приход Пришвиных, что удостоверяют ежегодные церковные записи их семейных событий, подлежавших духовной регистрации. Данное обстоятельство перспективно в краеведческом отношении, ибо определяет наиболее вероятные ориентиры в поиске пришвинского дома или его места. Подтверждением нашего предположения является и один косвенный штрих. В этой же книге за 1877 год (март) отмечено крещение мещанской дочери Клавдии, восприемницей (крестной матерью) которой была «Воскресенской церкви (старого собора – С. К.) диаконица Александра Адрианова Руднева». По воспоминаниям В. В. Розанова, которого в Ельце судьба свела с семьей Рудневых-Бутягиных, «они жили против церкви Введения Пр. Богородиды…» 3 Так что Введенская Метрическая книга осуществляла духовную регистрацию соответствующих актов (рождения, бракосочетания, смерти) для жителей соседнего церковного окружения, где сохранившиеся старинные дома хранят елецкий пришвинский след полуторавековой давности и ожидающие своего часа предания.
В-третьих, исследуемая Метрическая книга отражает географически расширявшиеся родственные связи Пришвиных, в круг которых включаются представители городских сословий не только елецкого, но и более отдаленных регионов: Ливен, Землянска, Саратова, Санкт-Петербурга, вплоть до заграничных (Сербия). Многочисленные местные контакты с домами чиновничества, духовенства, купечества – Хренниковых, Заусайловых, Череновых, Добродеевых, Барбашиных, Ершовых, Васильевых, Перекалиных, Жеребцовых, Давыдовых, Вуколовых и мн. др. – образуют различные степени родства (зятья и невестки, кумовья и сваты, поручители и восприемники, свояченицы и свояки, деверья и шурины, дядья и тетки, племянницы и племянники, двоюродные братья и сестры со чадами). Зафиксированные Метрической книгой, они являются документальным комментарием к утверждению Пришвина о его свойстве со всеми коренными ельчанами.
– романом «Кащеева цепь», формируя летопись жизни и продумывая концептуальную канву основополагающих событий, Пришвин констатирует органическую связь своего рода с елецкой землей и ее «городским множеством» *: «В Ельце род Пришвиных считается основным купеческим родом, так что, если хорошенько подсчитаться, каждый коренной ельчанин мне приходится родственником». 4 К тому же старинный официальный реестр позволяет увидеть семью Пришвиных в исторической ретроспективе, определить и примерно конкретизировать состав и возраст ее представителей.
Дмитрий Иванович Пришвин упоминается в нем как глава дома и фамилии и как главный обладатель звания Елецкого Потомственного Почетного гражданина. Каждый член его семьи по непосредственному родству и наследственному праву удостаивается аналогичного «титула». Некоторые записи книги, относящиеся к его детям, указывают на отца как на генерального носителя почетного звания. Так, в разделе о бракосочетавшихся помещена следующая запись от 3-го ноября 1869 года:
«Бывший Сербского княжества, города Новосада гражданин Лука Феодоров Петрович, православного вероисповедания, первым браком – 46 лет.
Девица Мария, дочь Елецкого Потомственного Почетного Гражданина Дмитрия Иванова Пришвина, первым браком – 29 лет.
Священник И. Вуколов.
» (1, 67).
Вера Петровна Пришвина, потомственная почетная гражданка, имеет довольно развернутую метрическую характеристику. Она умерла «от воспаления» 13 ноября 1878 года 65-ти лет, следовательно, родилась в 1813 году, во время Отечественной войны с французами. По датам жизни и частоте ее упоминания в Метрической книге Вера Петровна претендует быть женой Дмитрия Ивановича, бабушкой многочисленных внуков, в том числе и Михаила Михайловича Пришвина. В январе 1870 года она крестит его старшего брата Александра и записана как «Потомственного Почетного Гражданина жена», в июле 1878 года, за 4 месяца до своей смерти, выступает в той же роли восприемницы – крестной матери и кумы: совместно со своим прежним кумом Николаем Дмитриевичем Пришвиным, ее старшим сыном, крестит младшую сестру писателя Марию Михайловну Пришвину и здесь аттестована как «купеческая жена, вдова. Потомственная Почетная Гражданка Вера Петрова Пришвина» (1, 423). Овдовела она, как видим, в 70-х годах, так что будущий писатель, возможно, застал еще в живых своего деда Дмитрия Ивановича, о котором он с нежностью пишет в своих ранних дневниках 5.
Следующее поколение Пришвиных представлено в данной Метрической книге детьми старшей четы. Имеются записи о дочери Марии Дмитриевне (см. выше) и четырех сыновьях: Николае, Василии, Михаиле и Дмитрии Дмитриевичах. Трое из них принимают участие в церемонии венчания своей сестры Марии: Николай Дмитриевич – «поручителем по женихе», Василий и Михаил Дмитриевичи – «поручителями по невесте». Старшими сыновьями Дмитрия Ивановича были, надо полагать, Николай и Василий, ибо в то время как в 60 — 70-х гг. у отца Пришвина Михаила Дмитриевича рождались дети, у его брата Николая Дмитриевича они уже женились и выходили замуж. Кстати, ветвь Николая Дмитриевича Пришвина представлена в Метрической книге наиболее широко: помимо него, здесь проходят три его дочери (Варвара, Любовь, Юлия) и четыре сына: Иван, Александр, Гавриил и Николай. Сам Николай Дмитриевич Пришвин, их отец и дядя писателя, в записях церковного фолианта непосредственно встречается трижды: поручителем жениха сестры Марии Дм. (ноябрь, 1869), крестным отцом (восприемником) брата Пришвина Александра (январь, 1870) и восприемником младшей сестры Пришвина Марии (июль, 1878).
Елецкая церковно-биографическая пришвиниана открывается 11 ноября 1868 года записью о браке 16-летней Варвары Николаевны Пришвиной с 23-летним елецким купцом Череновым Николаем Петровичем, которому предстоит оставить глубочайший след в жизни нашего города. 6 В феврале 1869 года другая дочь Николая Дмитриевича Пришвина Любовь Николаевна выходит замуж в Ливны за купеческого брата Я. И. Аксенова. У нее поручителем брат Иван Николаевич Пришвин. В мае 1876 года семнадцатилетняя «Елецкая купеческая дочь, девица, Потомственная Почетная Гражданка Юлия Николаевна Пришвина» выходит замуж в город Балашов Саратовской губернии, ее поручитель – муж сестры Любови Николаевны «ливенский купец Аксенов Яков Иванов».
Не менее впечатляющи метрические данные сыновей Николая Дмитриевича. Иван Николаевич Пришвин записан четырежды. В феврале 1869 года – поручитель в браке сестры Любови Николаевны. 11 ноября 1873 года зафиксирован его собственный брак, метрическую выпись о котором приводим полностью:
«1873, 11 ноября.
– 21 год.
Елецкая купеческая дочь, девица. Почетная Потомственная Гражданка Елена Гавриловна Барбашина, православного вероисповедания, первым браком – 22 лет.
Кто были поручители.
По женихе: Елецкий купец Потомственный Почетный Гражданин Александр Николаев. Пришвин и елецкий купец Петр Николаев Ершов.
».
В феврале 1878 года вместе со своим зятем Николаем Петровичем Череновым (женат на сестре Варваре Николаевне) является поручителем по невесте при венчании ефремовской девицы Александры Андреевны Николаевой. Наконец, в сентябре 1878 года он крестит свою племянницу Анну Пришвину, дочь брата Александра Николаевича и Дарьи Васильевны Пришвиных. С Александром Николаевичем Пришвиным здесь мы встретились во второй раз, а впервые – 5 лет назад (1873), когда он был поручителем брата при его венчании, того Ивана Николаевича, который станет его кумом. Гавриил Николаевич Пришвин на страницах Метрической книги встретился однажды (1873), когда он был «поручителем по невесте» при венчании своего брата Ивана Ник. с Еленой Гавриловной Барбашиной. Этот братский круг Николаевичей замыкается траурной записью о смерти юного Елецкого Потомственного Почетного Гражданина Николая Николаевича Пришвина, умершего «от чахотки» 20-ти лет в декабре 1877 года.
Живой волнующий интерес вызывают рассеянные в неоглядном море актов листаемой книги пришвинские инкрустации, непосредственно связанные с семьей будущего писателя. Его отец Михаил Дмитриевич упоминается трижды, начиная с ноября 1869 года: поручитель «по невесте» при венчании сестры Марии Дмитриевны; в 1870 г. как отец новорожденного Александра, крещение которого состоялось на другой день после рождения (11 и 12 января); в 1878 г. как отец дочери Марии, родившейся 1 июля и крещенной 2 июля. Мария Ивановна Пришвина, помимо записей ее как матери Александра и Марии, крещенных во Введенской церкви, и «законной жены Елецкого купеческого сына, Потомственного Почетного Гражданина Михаила Дмитриева Пришвина», встречается еще один раз в октябре 1869 года как восприемница (крестная мать) совместно с «Елецким Потомственным Почетным Гражданином Александром Николаевым Хренниковым» (кумом) сына мещан Васильевых Димитрия, причем как «такая же гражданка», т. е. Елецкая Потомственная Почетная…
Указанные метрики уточняют дату рождения брата писателя Александра (11 – 12 января 1870), в то время как в пришвиноведении годом его рождения ошибочно считается 1868, вносят дополнительные сведения о наличии в семье самой младшей дочери Марии, родной сестры Михаила Михайловича, которая как-то затерялась в его биографии (4,378).
Время елецкой жизни молодой семьи Пришвиных, частично отраженное в Метрической книге, писатель восстанавливает по рассказам матери в одной из ранних дневниковых миниатюр 1909 –1911гг.
«Маркиза 2* стала рассказывать о прежних временах…
В этом доме есть мебель дворянская Левшинская и купеческая… Тогда (в 61 г.) дом только что был выстроен… стены не оклеены, дубовые (в Хрущеве — С. К.)… Имение вскоре было куплено Пришвиным, но только 10 лет спустя поселилась в нем Маркиза.
Эти 10 лет пришлось выжить в Ельце. Внешний блеск купеческого быта: тройки, костюмы, и внутреннее разложение, пьянство молодежи. Впрочем, Дмитрий Иванович был мягкий добрый человек. Отец был похож на Колю… Никогда не читал ничего, даже газет. Маркиза получила свое либеральное крещение от чиновников судейских, которые играли в то время первую роль в городе»(5, 11).
Вернемся однако к Метрической книге. Сквозь сухой перечень актов, в контексты однообразной регистрационной канвы вдруг пробиваются комментирующие отвлеченную авторскую характеристику факты, прямые и косвенные. В октябре 1878 года скончался «от горячки» 27 лет «Елецкий купеческий сын, Потомственный Почетный Гражданин Дмитрий Дмитриевич Пришвин, младший из детей Дмитрия Ивановича. Эта смерть является возможным наглядным примером «внутреннего разложения, пьянства молодежи», тем более, что следом за ним, через месяц, вдруг умирает Вера Петровна Пришвина, еще не старая женщина, летом крестившая свою очередную внучку (сестру Пришвина), вероятно, не снеся потрясения внезапной смертью младшего сына.
Метрические материалы с обязательной закономерностью органично смыкаются с воображаемой реальностью, и творческая фантазия становится естественной сферой, сопутствующей восприятию документальных сведений. Над правдой факта выстраивается правда домысливания, и в этой диалектике восприятия воссоздаются живые образы, лица, конкретные эпизоды и картины русского купеческого быта в пришвинско-елецком варианте. Так возникает вполне вероятная ассоциация из взаимоотражения двух ипостасей матери писателя – в метрической выписи и в дневниковой ремарке. В октябре 1869 года, как отмечалось выше, Мария Ивановна Пришвина, Потомственная Почетная Гражданка, приглашена быть восприемницей новорожденного сына мещан Васильевых Димитрия совместно с таким же сановитым купцом А. Н. Хренниковым. Само собой напрашивается вывод, что просьба к двум известным почетным лицам быть кумовьями исходит из дома, очевидно, не менее значительного в городе. Вполне возможно допустить, что семья Васильевых принадлежала к тому кругу «чиновников судейских, которые играли в то время первую роль в городе» и от которых молодая Мария Ивановна «получила свое либеральное крещение», а вместе с ним авторитет и властность, отразившиеся в ее дневниковом наименовании маркизой. Здесь как будто намеренно взаимоотражены оба крещения, из чего возникает дополнительное содержание, приоткрывающее за метрикой более широкую действительность, о чем Пришвин сообщает в раннем дневнике и вводит документальный факт в поэтическую сферу, ибо Пришвин в своем творчестве неоднократно отмечает наличие пришвинско-хренниковских контактов в жизни семьи. 7
источника. О почвенных, глубинных корнях купеческой семьи Пришвиных в Ельце писатель вспоминает в юмористической дневниковой новелле 1915 года, неожиданно открывая для себя былое своего рода и его роль в экономической и гражданской жизни города.
«Через тысячу лет, кажется мне, возвращаюсь я к этой своей родне. Усмехаясь, смотрят на меня отцы города, молчат и крепко держат узду времени. Один гласный, вылитый портрет своего висящего на стене отца, входит в залу, подсаживается ко мне.
–– Сколько лет, сколько зим? Какими судьбами? Надолго?
–– Совсем.
Изумленный, смотрит на меня, как будто сюда из вечного пространства метеор свалился, встал на ноги и заговорил:
–– Что же вы тут делать будете?
–– Пересмотрю, как жили отцы и деды.
–– Жили, жили! – Гласный озирается на портреты.
–– Те жили правильно, совестливо жили, а нынче война. Отечество в опасности и жулик на жулике. Были и войны в прежние времена, были и богатей, и наживали.
Он рассказывает мне об одном, как он нажил на войне, ругает ужасно и вдруг говорит:
–– Извини меня, ах, батюшка, я и не подумал.
–– В чем дело?
–– Да как же, он, батюшка, вам родня…
–– Родня?
–– А как же: Михаил Петрович, извольте видеть… – он показал на старый портрет, – был вам прадедушка, а бабушка ваша … родня, как же не родня. И продолжал дальше в каком-то восторге:
–– Можно сказать, даже ближайшая родня. И как же вы так этого не знаете, ближайшая родня» 8.
Этот дневниковый этюд возрождает и одухотворяет столетнее прошлое пришвинской семьи, воскрешает исторически сложившиеся связи ее с елецкой землей. Портреты незнакомых предков на стенах Елецкой городской думы вдруг ожили и наполнились фактическим содержанием. Прадед Михаил Петрович и бабушка, упомянутые в дневниковом рассказе как «ближайшая родня», – очевидно, старшая в роде Пришвиных и постоянно встречающаяся на страницах Метрической книги Вера Петровна (1813) и ее отец, прадед Пришвина, только не Михаил Петрович, а наоборот — Петр Михайлович. И если речь идет о том, как разбогател прадед на войне, то это явно война Отечественная 1812 года. Вот в какую отдаленную эпоху уходят корни пришвинского родства. Но прадед Пришвина прославился в памяти ельчан не тем, что разбогател на войне. Факт сохранения его портрета на стенах городской Думы в продолжение целого столетия свидетельствует о том, что он был символом городской гражданственной доблести и патриотизма. Удостоенный благодарного признания сограждан, он стал знаменит, надо думать, употреблением своего капитала на пользу общества, города. Возможно, часть его в качестве приданого перешла к дочери — Вере Петровне и обеспечила ее мужу Дмитрию Ивановичу Пришвину первую гильдию и звание Елецкого Потомственного Почетного Гражданина.
Факты Введенской Метрической книги предоставляют очевидную возможность сделать вывод, что семья Пришвиных в Ельце жила большим домом и была подобна дереву, мощными корнями уходя в елецкий чернозем и во все стороны разрастаясь молодыми побегами. Книга иллюстрирует сложившийся долголетний быт городской купеческой семьи в ее многоаспектных взаимоотношениях с «городским множеством».
Расставшись навсегда с домом, елецким краем и родством, всматриваясь в дореволюционное прошлое с недальней, но уже исторически невозвратной пространственно-временной дистанции, Пришвин в раздумье о трагических судьбах близких доискивается причин падения и исчезновения своего рода. В майском дневнике 1921 года, который пишет под Смоленском, уже за много верст от Ельца, он приходит к следующему выводу:
«Семья наша, как и каждая семья, была ячейкой, к которой примыкали семьи родственников, соседей, старинных знакомых. Когда нас разорили и умерла мать, сестра и я переехали в другое место, то, казалось, умерли и все родственники, тетки, двоюродные сестры, племянницы – никаких отношений, все распалось. А страшно, кажется, они все были так близки, так любили, так уважали некоторых из нас. Распалось, потому что отношения были не личные, а домами, через мать, через род – дом наш исчез, и все рухнуло.(4, 3, 173). Распыление семейных кланов с их устойчивыми традициями свойских взаимоотношений лишило былое родство почвенных сил и развеяло разветвленный род, что писатель иллюстрирует и другими примерами – семьи елецких дворян Стаховичей, бывших соседей и хороших знакомых Пришвиных до хрущевскому имению. Даже оставшееся кровное родство после разрушения семейных очагов и их связей – духовных корней, нравственной и культурной общности, не убережет род от рассеяния. Вот что пишет Пришвин о столь же трагичной судьбе рода Стаховичей:
«После революции род Стаховичей совершенно прекратился в России, но в районе их имений часто встречаешь среди мужиков вылитые типы Стаховичей, это все их незаконные дети, и думаешь, встречая незаконных Стаховичей как теперь считать – прекратился их род или продолжается? Конечно, прекратился, потому что род составляет и дух, а тут осталась только кровь. И род, и народ то же, от него остается лишь кровь, если разрушились культурные классы» (4, 3, 257 — 258).
Пришвин не ограничивается констатацией разрушения коренных родов России в перевороте 1917 года. Он осмысливает созидательный характер рода. как русского этнографического явления, экономическую и нравственно-культурную диалектику родового бытия, рода как уклада жизни бытовой Руси, ее принципы. Ностальгически вспоминая Елец с его былыми внутренними связями и взаимоотношениями, которыми когда-то держался каждый род, писатель оставляет в дневнике 1922 года воспоминание о личности удивительного ельчанина – Ивана Сергеевича Кожухова, наиболее интенсивно представлявшего специфику своего дома, фамилии, породы.
Расставшись с Ельцом, на Смоленщине Пришвин разрабатывает поэтический образ елецкой земли – «Родина в голубых снегах». Одним из самых дорогих ельчан, «друзей родины», стал «милый Иван Сергеевич», а «Повесть про Ивана Сергеевича Кожухова» стала экспозицией замысла. Необыкновенная личность замечательного земляка вызывает изумление, поражает писателя своей самобытностью как чудом сохранившийся феномен проявления родственного чувства к окружающим, что впоследствии. он сформулирует как «родственное внимание» к человеку или природе. Познакомимся с пришвинским портретом нашего славного горожанина и мы:
«Милый Иван Сергеевич! и не выдумываю ли я его недостатки, правда, не я ли это в том, что мне кажется его недостатком? Вот что меня раздражало всегда: сидите вы с ним в комнате вдвоем, беседуете задушевно, и такая радость вас охватывает, что нашли вы себе друга такого умного, такого верного и такого русского… ну что же может быть лучше русского человека, такого, например, как наш Иван Сергеевич… Когда я сижу с ним и беседую – чудесно, а вышли с ним на улицу, и начинается раздражение. По Торговой улице от Поповской гостиницы 3* и до конторы Нотариуса Витебского всего 10 минут ходьбы, а с ним нужно идти два часа, не меньше.
Только вышли на улицу, сейчас же кто-нибудь: «Иван Сергеевич, на два слова», – и тянет его за рукав. Вы дожидаетесь у магазина, разглядывая миллион раз виденные вещи, а он шепчется, и эта драма чувств его на лице точь-в-точь такие же, как в интимнейшей с вами беседе, кончилось перешептывание, а уж тут возле – другой кандидат, и опять у Ивана Сергеевича точь-в-точь, как с первым собеседником, и так часа на два вы совершенно забыты, Иван Сергеевич принадлежит всем. Вот недостаток, или это достоинство?» (4, 3, 259).
веками складывавшихся родственных уз. Прежде всего дружественного взаимопонимания и участия, ибо «от роду ни в воду» и «свой своему поневоле друг», духовного родства, нравственной близости, искреннего сочувствия, озабоченности людскими судьбами с их нуждами, печалями и радостями, отклика, готовности на помощь близкому и далекому человеку.
Так попавшая нам в руки Метрическая книга из елецкой церкви Введения (60 – 70 гг. Х1Х в.) оказалась путеводной нитью в комментировании многих страниц творчества Пришвина, дополнив их конкретными фактами из жизни его семьи в более ранние годы и зримыми картинами быта большого купеческого гнезда.
Помимо пришвинской темы, анализируемый экземпляр Метрической книги заключает в себе и другие познавательные ценности. Подобно осколку зеркала, она колоритно отражает внутреннюю гражданскую жизнь российского «уезд-городка», каким был наш Елец в середине XIX века. В этом отношении она может явиться своеобразной наглядной иллюстрацией к многочисленным мыслям и высказываниям связанного с Ельцом бывшего гимназического учителя, а впоследствии знаменитого в России философа и писателя Василия Васильевича Розанова (1858 –1919).
– «трудным» учеником, которого из-за конфликта с ним исключили из гимназии безвозвратно и которого через два десятилетия тот же Розанов приветствовал как своего собрата на литературной стезе и состоявшегося писателя.
Вот некоторые миниатюры Розанова о значении для него введенского уголка: самой церкви, ее священника, прихожан и соседнего домика с его обитателями. В «Опавших листьях» они особенно впечатляющи:
«21 ноября, в праздник Введения. Любимый мой праздник – по памяти милой Введенской Церкви в Ельце».(3, 290).
Церковь Введения в душе Розанова осталась навсегда и отразилась в творчестве как драгоценный памятник важнейшей жизненной эпохи – выбора пути, будущего, решения загадки своего предназначения.
«До встречи с домой «бабушки» (откуда взял вторую жену), –читаем в «Опавших листьях», –я вообще не видел в жизни гармонии, благообразия, доброты… и вдруг я встретил этот домик в 4 окошечка, подле Введения (церковь, Елец), где было все БЛАГОРОДНО.
В первый раз в жизни я увидал БЛАГОРОДНЫХ ЛЮДЁЙ и БЛАГОРОДНУЮ ЖИЗНЬ. …Было что-то «благословенное» в самом доме, в деревянных его стенах, в окошечке в сенях на «За-Сосну» (часть города)… Тут не было совсем «сердитости», без которой я не помню ни одного русского дома… и был удивлен. Моя «новая философия», уже не «понимания», а «жизни», –началась с великого удивления…» (3, 242).
Е этом «благословенном» доме, где был квартирантом учитель приготовительных классов И. Ф. Петропавловский и где часто бывал Розанов, неожиданная смерть друга у гроба свела его с «хозяйками». «Тут –грация, ласка души, тончайшая деликатность, нежность» и «взрыв о нем скорби, и слез, и отчаяния…»их милосердие вызвало глубокое нравственное восхищение, а впоследствии восторженную любовь, подобную свету неугасимой лампады «…где найду оазис душевный – я горю перед ним лампадой». Своей обетованной землей провозгласил писатель этот тихийелецкий уголок, скромный домик, в котором смиренно жила его избранница, молодая вдова Варвара Дмитриевна Бутягина со своей дочкой и матерью и над которым мирно сиял старейший в городе и прекрасный в своей простоте страж божий: «Они жили против церкви Введения Пр. Богородицы – храм навсегда для меня милый, моя нравственная родина. Где около его стены хотел бы я быть похороненным (3, 697).
марте 1877 года крестившей девочку Клавдию, о чем уже упоминалось выше. В книге часто встречается подпись священника Иоанна Вуколова с причтом. Он был духовником этой женщины, с ним она советовалась о тайном венчании своей дочери с Розановым: «У нас был духовником отец Иван (Вуколов) «высокий худой священник» (3, 161). Иоанн Иосифович Вуколов прослужил в этом храме более 55 лет, пользовался у ельчан особенным уважением, «авторитетом опытного в духовной жизни старца и мудрого советника» (6, ХI) На старом городском кладбище в Ельцесохранилась его могила (ум. в 1896 г.), и до сих пор среди верующих он почитается как чудотворец.
В домике Рудневых, в котором родился их прославленный родственник архиепископ Иннокентий Херсонский, получивший известность «русского Златоуста», в семье Рудневых-Бутягиных, храме Введения Розанов «нашел второй упор бытия в себе и вместе душевную теплоту, уютность». Весь этот возвышенный комплекс обусловил цветение любви в сердце уже отчаявшегося человека:
«…Настала любовь к месту –этой церкви Введения, седому высокому тамсвященнику, большой полянке вокруг церкви (ребятишки по веснам играли), домику Рудневых, ребенку, старушке и вдове». И «одинокий задумчивый странник» возжег душевную лампаду этому оазису елецкой земли. (3, 698)
Листая метрическую книгу, делая выписки, прикасаешься к старинному раритету, к истории, которую ощущаешь под руками. То, что происходило больше века назад и тогда же заносилось в книгу, не утратило своего бытия благодаря сбереженному документу. Невольно вспоминаешь слова, которыми открывает И. А. Бунин роман «Жизнь Арсеньева»: «Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же, яко одушевленнии…» 9
ПРИМЕЧАНИЯ
2 Ридингер Н. А. Материалы для истории и статистики г. Ельца. Изд. 2. – Елец, 1993. – С. 82.
3 Розанов В. В. О себе и жизни своей. – М.: Моск. рабоч., 1990. – С. 242.
4 Пришвин М. М. Дневники. 1918. 1919 – Т. 2. – М.: Моск. Рабоч., 1994 – С. 365; 1920. 1921. 1922. – Т. 3. – М.: Моск. Рабоч., 1995.
5 Пришвин М. М. В родных местах. (Из дневников ранних лет). // Сб. Творчество М. М. Пришвина. Исследования и материалы. – Воронеж, 1986. – С. 16 – 17.
– Гл. ХI.
7 Пришвин М. М. Кащеева цепь. // Собр. соч. В 8 т. – Т. 2. –М.: Худ. лит.,1982. – С. 9.
8 Пришвин М. М. Из дневника 1915 г. в период пребывания Пришвина в Хрущеве и Ельце в связи с оформлением наследства после смерти матери –Пришвиной М. И.
9 Бунин И. А. Жизнь Арсеньева. // Собр. соч. В 6 т. – Т. 5.–М.: Худ. лит., 1988. – С. 7.
3* Ныне Профессиональный Лицей №2, улица Мира (Торговая), 119.