1906
[Петербург.]
28 мая. Сегодня на пристани у Летнего сада все, ожидая парохода, обратили внимание на странного матроса. Он ходил взад и вперед так, как ходят моряки по палубе во время качки, а когда подходил к краю, то останавливался и напряженно всматривался вдоль Невы. Иногда он нервно вздрагивал и словно искал, ждал чего-то вдали. Его о чем-то спросили. Он быстро остановился, видимо, понял вопрос, но сделал руками такие жесты, как делают немые. Тогда все уже смотрели с удивлением на странного немого матроса. Ему дали кусок бумаги и карандаш. И вот что он быстро написал: «С крейсера <-Баян», паралич, Иван Новиков – обо мне в газетах писали». Он по-прежнему начал поморскому ходить, нервно вздрагивать и всматриваться в даль вдоль Невы. Кто-то сказал:
– А, верно, я помню, о нем писали.
Высокий пожилой рабочий с сухим темным лицом и тусклыми малоподвижными глазами подошел к нам и громко сказал, указывая на матроса:
– Немного, немного осталось ждать, отплатим мы им!..
– Ну, брат, они уже теперь по заграницам разъехались, не достать,– сказали мы.
И вдруг рабочий нагнулся и прошептал таинственно и убежденно:
– Вы не знаете... И там тоже пролетариат... теперь все соединились... теперь конец, теперь никуда не укрыться, голубчики...
– Это так,– сказал я,– будущее за рабочим классом, но ведь нельзя же думать, что мы сразу теперь достигнем всего...
– А отчего же нет, ведь это там они шли сначала через буржуа и все там такое, а у нас нет, а прямо, и к нам все пристанут.
Он говорил это пророческим тоном, глубоко убежденный. Мы сели на пароход. Он достал газету с какими-то стихами и просил меня прочесть вслух. Стихи были обыкновенные, газетные, с множеством слов о страданиях рабочих. Я стал читать. Меня сразу обступила толпа рабочих, и каждое слово ловилось на лету, все жили моментом, ловили слова, теснились ближе.
Заговорили о земле.
– Вот если бы хоть клочок земли, стал бы разве я вести ужасную жизнь. Эх, хорош у меня мальчонка! – И рабочий вытащил из кармана фотографии мальчика.– Это студент у меня будет, он впереди меня идет, газеты нам и все читает, а ведь только 12 лет. Вот бы землицы клочок, сейчас бы бросил все, ушел. Ну, скажите, кто им позволил землей завладеть. Земля божья!
Я сказал, что если говорить о боге, то и Горемыкин скажет, что частная собственность освящена богом. И сразу десятки голосов заговорили: собственность на земле освящена богом! Да где же это сказано, когда бог это говорил. Нет, бог никогда этого не говорил и нигде об этом не писано.
Они говорили так убежденно, что не оставалось никаких сомнений в их глубокой вере в бога. Это были люди убежденные, чистые, без тени сомнения.
А я им сказал:
– Но, может быть, бога-то и нет совсем и нет на земле правды и никогда ее не будет...
Но мои слова приняли как не имеющие значения и, помолчав немного, продолжали:
– Никогда не говорил об этом так бог, бог никогда не говорил.
ему удается сказать что-то смешное. Все от нечего делать смотрят на него и смеются. Больше всего смешило то, что пароход качался – было сильное волнение на Неве – и мужичок постоянно терял равновесие. Раз он так махнул рукой, теряя равновесие, и задел пожилого, очень прилично одетого господина с седеющей бородкой, похожего лицом на крупного образованного фабриканта. Едва только мужичок коснулся его, вдруг он вскочил и стал перед ним, словно хотел вступить с ним в бой. Всем это показалось смешно. Господин, подбоченившись, смотрел на мужика. Мужик недоумевал и тоже молча глядел на барина. Все хохотали. И они все стояли и стояли друг перед другом...
Вдруг господин вытянул вперед челюсть, все лицо его покраснело, жилы на шее надулись, глаза налились кровью...
И он дико захохотал...
А толпа, безумно хохотавшая перед этим, сразу смолкла, и так, что сразу стали слышны всплески волн и ход винта в машине...
А мужик, как только захохотал господин, вышел из своего оцепенелого состояния и тоже захохотал: он подумал, что барин так же пьян, как и он.
– По волнам, ха, ха, по волнам, ха, ха, ха... И мужик смело подошел к нему:
– Забавник ты.
– По волнам, ха, ха...
Безумный схватил пьяного и стал с ним разгуливаться... Пьяный был очень доволен. И, повернувшись к толпе, безумный закричал:
– Это ведь он, голубчик... Сергей Юльич... вот он меня с чем оставил.– И показал медный пятак.
А пьяный вынул из кармана серебряный рубль и, смеясь, стал показывать рубль.
– А... у меня рупь... рупь... а у тебя пятак.– Пьяный и безумный стояли перед тихой испуганной толпой и, подняв руки вверх, показывали рубль и пятак.– Выпьем... пойдем со мной... угощу,– говорил пьяный.
Безумный начал бормотать громко, бурливо что-то никому не понятное. А пьяный один только понимал и тоже бормотал ему свое... Никто их не понимал... А они стояли и словно старые знакомые весело и остроумно болтали. Вдруг барин остановился, вгляделся в один из дворцов, притих, съежился, пригнулся к земле и в невыразимом ужасе закричал:
– Кр-р-р-о-в-ь!
– Ну уж, брат, это не того... ну тебя.
Эти очерки давали яркую, правдивую картину жизни и настроений русского общества, только что пережившего революцию 1905 г и стоявшего на пороге новых социальных перемен. См. об этом периоде в кн.: Киселев А. Пришвин-художник. Хабаровское книжное издательство, 1978, с 20-31)