1908
7 октября. Вчера познакомился с Мережковским, Гиппиус и Философовым... Как только я сказал, что на Светлом озере их помнят Мережковский, вскочил:
– Подождите, я позову...– И привел Философова, высокого господина с аристократическим видом. Потом пришла Гиппиус... Я заметил ее пломбы, широкий рот, бледное с пятнами лицо... Я рассказывал...
– Так что же нам делать... практически...– торопился Мережковский,– пошлем им книги... или...
Перешли к религиозно-философским собраниям... Мне рассказали о них... просто.
Гиппиус оживилась. Долго мне говорили о том, что нужно вместо иконы и Библии ставить что-то реальное... Общественность... Я сказал что-то о «рационалистическом мосте» от декадентства к соборности. Но его не оказалось... Соборность, общественность есть лишь результат более утонченной личности. Зинаида Николаевна оживилась, заискрилась, я заметил ее прекрасные золотистые волосы, глаза.
– От них к нам! – сказала она мне...
Я уже член совета р. -ф. общества... Мне открывается что-то новое... большое, я понимаю значительность этого знакомства. Но многое мне неясно... Оттого что я не чувствую одинаково...
Мне кажется, у них много надуманности... Я не чувствую путей к этим идеям... Для того чтобы сказать так значительно: от них к нам,–нужно остро чувствовать: они и мы... А я этого не чувствую, и мне все кажется, я боюсь, не то донкихотство, не то просто комедия не из-за чего... Пойдем в следующий понедельник к Мережковским. Вот когда я поближе узнаю цикл идей.
21 октября. «Приведите,– пишут,– Проханова».
Пришел Проханов – идем к Мережковскому. Насилу уговорил. Это высокий господин с маленькой головой, низким лбом, черный, что-то кавказское. Сектант... доктор и теолог. Разрушать веру в «букву» – вот его задача, христианство искалечило русский народ, нужно его вернуть к временам дохристианским, языческим... Издает для этого журнал «Духовный христианин»... Он пессимист... Верил в творчество русского народа, теперь не верит: все это было на Западе.
Как будто и большие мысли и большое дело... Но что-то в нем есть такое, что не очень хочется слушать: вянет у него и скучает что-то в голове. И сам он большой, и мысли большие, и голова большая, но кажется маленький, тоненький...
Кабинет Мережковского... Что-то серое под ногами, вроде театра Комиссаржевской... Письменный стол, шкаф с книгами. В углу неизменная молчаливая аристократическая фигура Философова – скучающий человек... Скучал около Дягилева скучает и здесь, около них... Но скрывает это от себя. «Книжник», черный лохматый – хлыст... Карташев еще два-три «своих»...
Свои... Секта?.. Собрание?.. Журфикс?..
– Мы все нездоровы, Зинаида Николаевна больна... Заседание неудачное...– говорит Мережковский.
Значит – заседание...
Проханов говорит, что хочет «логику» ввести сектантам.
– Почему же вы тогда христианство распространяете, а не философию?
Проханов опешил... Я объяснял, что такое «логика» Проханова – это систематизация сектантского хаоса...
– Но мы как раз и дорожим этим хаосом,– ответил Мережковский. Меня только сектанты и понимают, а здесь нет...
Мое сомнение: понимают ли?.. Не есть ли это то чувство, когда усталый человек уходит в деревню, и вот даже растения ему ближе, и в мужиках, этом первоначальном мире, он видит уже нечто неразложимое... Примитивный человек, размышляющий о боге... Как это красиво! Ведь самый чистый, самый хороший бог является у порога от природы к человеку... Но как его уловить? И вот приходит к ним иностранец, эстет... Какой путь от одного к другому?.. Где этот нерв?..
Д. С. Мережковский настоящий иностранец в России... Он не прислушивается, не озирается... от быта он не берет, а дает... Чувствуешь, его так легко провести... Он Дон Кихот, гуманист... Декадент, парит высоко, высоко... И вот он у костромских мужиков... обыкновенных русских мужиков, хитрых, прикованных к мещанскому факту бытия, всех этих «соломки», «дровец»... Что общего?.. Он является туда не в лаптях и рубашке, а барином и даже с урядником на козлах...
В результате: Мережковский говорит, что поняли его только мужики, а мужики говорят, они знают о каком-то совершенно чуждом им мире, что из этого мира оседают в их среду господа... Господа бывают разные... И вот не было еще ни одного такого человека, как Мережковский, Короленко с ними близко не сходился... Он природу описывает. «Мережковский наш, он с нами притчами говорил...»
Есть путь к душе простого человека такой: соломка, по этой соломинке можно прямо добрести к земной душе человека...
«Как живете?..» – «Плохо... Правительство обижает...»
Правительство обижает и интеллигента – и вот союз... священный союз, против которого неприлично говорить порядочному человеку. Впрочем, этот союз может украситься разными экономико-социальными теориями... Но этот союз непрочен... У меня есть один знакомый чиновник, человек либеральный, который всю жизнь мечтал съездить в Крым... Ему мешала семья, малый заработок. Когда же была брошена первая бомба... почувствовав дыхание свободы, он собрался и уехал... не в Москву, не на баррикады... а в Крым.
Я говорю о модернизме, о писательстве, об искусстве – это «Крым». Мережковский явился в костромские леса из сияющего юга... Но у него нет ни покаяния, ничего...– он декадент.
И вот устанавливается так... Мережковский говорит с мужиками про Апокалипсис, об антихристе. Мужики его понимают... Но тот ли это антихрист... Это тот же самый... Но как они с двух концов добрались к нему?..
В этой точке на Светлом озере сходятся великие крайности русского духа... В широких слоях общества думают, что мужицкий антихрист что-то вроде черта... Ничего подобного... Это настоящий христианский антихрист. Но понять трудно, не будучи всем этим вооруженным...
Когда я был там и напал на след Мережковского, то меня приняли за него. И говорили, как с ним: вот как есть такой же!..
Но скоро раскусили: «Нет, брат, далеко тебе до него. Не силен ты...»
Я стал «Завет» с ними читать... И понимание мне открылось, что тут какая-то своя наука... Что этой наукой никому из нас в голову не приходило заниматься... За этими огромными книгами с медными застежками, за славянскими буквами скрывается особый недоступный мне трепет души... И в этих апокалипсических словах скрывается что-то, соединяющее Мережковского и мужика... Но как они непохожи друг на друга!..
Вера мужика мне недоступна. Вера Мережковского тоже: ведь его «плоть Христова» требует или огромного гносеологического аппарата... или же огромного утончения души... особых дарований... По-мужицки верить нельзя...
По Мережковскому тоже нельзя... По-своему?.. Но я не религиозный человек. Мне хочется самому жить, творить не бога, а свою собственную нескладную жизнь... Это моя первая святая обязанность.
Когда собрались, перешли в столовую пить чай... Давила пустая комната... Картин я не заметил... Философов по-прежнему в углу курит... Все курят. 3. Н. Гиппиус тоже с папироской... Похожа на актрису. Мережковский принимает капли Боткина и говорит о вечности плоти... об искуплении... о воплощении... рассказывает о каком-то теологе, который признает две плоти во Христе, одну бросили в общую яму, другая воскресла...
Часты искристые шуточки... Я веселю их рассказами: хохочут... Что-то внутри поджигающее и веселье и религию... Шампанское не очень удивило бы меня. 3. Н. очень умна... Как она резко поправила Мережковского... Движения у ней изящно-вульгарные... что-то парижское... Говорят, как джентльмены: всякое пустое детское замечание кого-нибудь подхватывается и серьезно разъясняется...
Мы вышли на улицу: воплощение, искупление, папироски, женщины, похожие на актрис, эти священные поцелуи в лоб... Секта... И как это далеко от народа...
Я помню 17 октября, когда уличная толпа с красными флагами, с пеньем «Марсельезы» привлекла меня к площади возле университета, то на Дворцовом мосту встретились мне мужики,– увидев всю эту толпу, они перекрестились... Быть может, они приняли тогда красные знамена за хоругви, а «Марсельезу» за «Боже, царя храни»... Не знаю. Но вот почему-то до сих пор я помню эти кресты, как самое важное на улице... И, кажется, я так понимал, что они хотели выразить радость революции... И меня-то именно и поразило: что мужики крестятся на красное знамя... Мне так хотелось... и я так понял...
И помню молчаливую толпу крестьян перед горящей усадьбой. Никто не двинулся для помощи,– а когда увидели в огне корову, то бросились заливать... потому что корова божья, безвинная...
Почему же люди, которые говорят о боге, невнимательны к собеседникам, не видят их... У Мережковского будто и внимательны, но как-то джентльменски, с внешней стороны, а не с внутренней.
Ту же оценку Мережковского и его единомышленников можно найти у Блока: «Мережковские совершенно закрыты для внешних влияний, ничего нового они не увидят – ни в ком и ни в чем» (Блок А. Записные книжки. Л., 1965, с. 297).)
2 ноября. Отдал рассказ «У стен града невидимого» 3. Н. Гиппиус и сегодня ночью все представлял себе: как она мне ответит. И не мог представить, и решил про себя все замечать, когда пойду за ответом. Кроме меня там была г-жа Ветрова и разговора о моем рассказе даже не было... Потом 3. Н. начала цитировать из него места... Думал, хорошо. А потом нет. Много лирики, мало эпоса...
– У вас есть способности, вы будете хорошим писателем.
– Одним словом,– сказал Философов,– многоточие и восклицательные знаки вы должны заменить точками...
– Хорошо это место,– сказала 3. II.,– где соловей поет в голом саду...37(37 Имеется в виду глава из книги Пришвина «У стен града невидимого» – «Черный сад».)
– Мы напечатаем,– сказал Мережковский,– сделаем сокращения...
– У вас много вкуса,– сказала 3. Н.,– но много модности...
– Мыслей вам хватит на всю жизнь,– сказал Философов.
«эпоса»)...
– Как же надо учиться? – спросил я.
– Нужно писать,– ответила 3. Н.,– и слушать, что говорят...
Умная женщина (...) Говорили много против хлыстов, против потому, что они обожествляют человека... значит, делают то же, что другие, обожествляя царя или папу.
Не представляю себе ясно – что же они хотят от интеллигенции... «уклонить ее на путь богоборчества или богоотступничества» – что это значит?.
– Я не согласна... Вы признаете только бога-отца... но ведь Христос есть смысл. Вы смысла не признаете?..
Я говорил, что люблю жизнь, с женой скитался, как зверь, и любил ее как женщину.
– Вы любите жизнь...– сказала 3. Н.,– но как же без смысла?
И тут вошел Дмитрий Сергеевич и сказал:
– Об этом можно без конца говорить... Дайте мне программу реферата.
... Гремели тарелки к обеду. И я удалился.
– Вкусная ваша вера,– сказал я, уходя.
И из всего этого вечера мне больше всего понравились слова: «Поймите красоту «Капитанской дочки», эллинской статуи и вы поймете, что Евангелие не брошюра... Вы оттого не принимаете Христа, что боитесь смысла».
На религиозно-философском собрании: Блок и Рябов Философов и сектанты, Гиппиус и Рябов.
– кто знает – что-нибудь помешает – закрылась душа, и нет его.
Кто подходит – мешает все во мне.
14 ноября. Вечер у Павла Михайловича. Чтение Сологуба у хлыстов.
Я вижу Блока, слышу и опять боюсь: вот закроется окно...
17 ноября. Вечер у Мережковских (3 нрзб.) с А. Белым, у поэта красная роза в петлице, плешив, тих, говорит вкрадчиво.
– Знакомьтесь, хорошо знакомьтесь.
В столовой Дмитрий Сергеевич со Столпнером и с Базаровым. Говорят, будто крадутся... Д. С. подбористо-вежливо и ratio, те скрывают иронию.
– и столичным холодным резким голосом схватит и повернет.
В заключение величественным резким жестом лотерейной богини она дает мне мою рукопись для поправок.
В заключение я, по обыкновению, взволнован чем-то так, что на другой день охоты нет работать. Что-то не так... и это мучит... будто лгу... будто суюсь, куда мне не надо... будто прошелся нагишом и стыдно... Отчего это? От искренности, которая ведет к раскаянию, от неудачи моего положения, от холодного и резкого жеста пишущей дамы? Что это значит, что лишает меня спокойствия и самообладания? Неравенство среды, моя неподготовленность? Моя хаотичность?
– Мережковский, вот путь сближения: рел. -фил. сознание... это какая-то туманная основа модности, декадентства... мне хочется не отстать – как я боюсь этого – и хожу на р. -ф. собрания.