1913
Только по всему опыту (11 лет!) вижу, что она неистребима, на место ее ничего не становится, все остальное только навык, привычка, жизнь обыкновенная. А оно произошло из уединения и отчаяния весной, когда вокруг было так много искусства, природы, людей. Костер вспыхнул большим пламенем, дождь пошел. Не сразу большой костер заливает, и зола надолго остается горячая, так вот и теперь зола горячая... Как забыть мне пламя, создавшее меня?
Идея вечности рождается из любви к жизни, когда вся любовь сосредоточивается на мгновении настоящего, то это мгновение,– подлинность после становится, как вечность. Вечность есть сила жизни, и тут бесконечная радость.
Свобода существует исключительно для личности, для всех нет свободы, потому что «все» – не все личности, во всяком случае не согласные личности и сходятся между собой в узлах материальных. Потому-то и разделяется мораль на личную и общественную.
Закон духовного развития (личного) основан на риске, беспощадном отношении к себе, а закон (жизни) других, их материальной жизни – на сохранении: и потому к себе я должен быть беспощаден, к другим милостив, других я должен устраивать, кормить.
Я хочу создать ее (женщину будущего) из ничего, потому что я верю в нее. И вот является настоящая женщина, и борьба сделать из нее будущее (обидная ей борьба) не удается, воля разбита, как в зеркале видна узость идей, анализ подтачивает подстройки идеала, идеи как жалкие подстройки... Упали подстройки, и настоящее требует своего признания. Я виноват перед настоящим: я устраиваю себе быт, все тетушки оправданы, я женюсь, быт не удается: и вот тут каким-то образом волшебная сказка прошлого – вся ширина и глубина мира открыты... Звезда сотворенная, сотворенный мир (2 нрзб.) и тоска по собственному творчеству... Чтобы стать поэтом, я должен отбросить фанатизм, частичные идеи, пассивно приобщиться к миру, я сам должен стать как женщина...
Я ездил по океану, по лесам, по степям Средней Азии, притворяясь, будто я этнограф – изучаю жизнь полудиких людей. Обман удавался: меня стали читать, воображая, будто в самом деле где-то в необъятной нашей родине есть страна непуганых птиц. Я становился все смелей и смелей, хитрости мои стали все утонченнее. И вот наступило время, когда, мне кажется, я уже не хитрю: я победил, не в них правда, а во мне и моей Версальской Деве. И, быть может, наступит час, когда я прямо скажу без всякой посредствующей цепи технического литературного приема – вот где правда: я и Она!
Раз в своей жизни видел я бога. Это было, когда мы встретились весной. Сколько было света! Какая чистая, тихая вода была в озерах. Какие волшебные зеленые светящиеся деревья были вокруг озер! Мне казалось, что оскорбил Вас предложением быть моей женой... Что все неясное от этого. Тогда я ушел за город в ясный солнечный день. Кажется, это было в Версале. Там было это волшебное озеро, и купол небесный был над ним такой большой, большой. И тут, идя по берегу озера, я вдруг понял, до того ясно понял всю, всю правду. Хотелось (2 нрзб.), хотелось сказать Вам сейчас же. И вот я подхожу к киоску, покупаю лист бумаги и карандашом пишу Вам: что понял все, что нам увидеться нужно немедленно. Одно то тяготило меня в эту минуту, что не могу я тут же сказать Вам все, что Вы, не зная этого света, промучитесь еще во тьме.
мой. Что же может нас соединить? Между тем я могу Вам писать, я постигаю Ваш духовный облик, я верю, что Вы существуете и Вам, если только пишу Вам в лучшую минуту и вижу (1 нрзб.), ни одного не будет слова неверного. Вы и моя совесть, и правда, истина и красота... И как я могу не верить в Вас, если все лучшее от Вас?
Аскетизм как цель есть величайшая нелепость. Он есть покров ханжи и лицемерия (...) Настоящий аскетизм является сам собой, как морщины на лбу, как следствие глубочайших переживаний.