• Приглашаем посетить наш сайт
    Цветаева (tsvetaeva.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1954 гг. (Собрание сочинений в 8 томах,1986 г.).
    1915

    1915

    [д. Песочки.]

    1 января. На второй день Нового года брали ратников, стон, рев, вой были на улице, женщины качались и падали в снег, пьяные от слез. И вот, как он отстранил их и сел в сани, в этом движении и сказался будущий воин: отстранился и стал тем особенным существом, в какое превращается мужик на позициях.

    Как я любил эту печку в избе напротив нас, бывало, утром рано, часов в пять, проснешься, часы стоят, и не решаешься, стучать ли в стену, самовар чтобы поставили, или рано и еще спят хозяева; вот тут и посмотришь в окно, пылает печка напротив, смело стучи. А вот уже дня три с тех пор, как взяли ратников, печка не горит, а только чуть светит лампада.

    5 января. Не знаю, как для всего света, много ли даст существенного война, только для России она положит грань совсем новой жизни.

    [Петроград.]

    12 января. Молоденькая парочка идет: казалось, что это давно-давно прошло, а вот она идет, и до того ясно, что это вечное' вечная безумная попытка своим личным счастьем осчастливить весь мир.

    22 января. Очень, очень мучусь всем своим домашним, очень мучусь. Возможное появление Марухи – появится, и всему этому конец. Но она не являлась, так что вся эта жизнь как бы украдкой, временная, случайная. И вот это случайное, это игрушечное предъявляет свои права, как самое высшее и единственное. Кажется это вторжением в чужие права и через это унижением самого себя. Мелькает мысль все чаще и чаще о бездомье и одиноком странничестве: «с палочкой».

    От 12 по 31 января был в Петербурге – определялся на войну.

    Салон Сологуба: само-говорящая, резонирующая, всегда логичная мертвая маска... поиски популярности... Блок всегда благороден.

    Поездка в Карпаты от «Русских ведомостей» корреспондентом.

    Эта поездка будет отличаться от всех моих прежних поездок тем, что писать я буду на месте для газеты, а не беречь материалы для последующей литературной обработки.

    Вообще я отныне расстаюсь с путешествием как литературной формой.

    Велебицы. 7 февраля. Поездка на войну.

    9 февраля. Проходил обоз, бывало, идут молодец к молодцу, а теперь больше бабы, да старики, да какой-нибудь бракованный.

    Старик просит узнать, почему же они все на месте топчутся и когда будет конец – вот самое главное. Другой пришел узнать: честно ли ведется война?

    Все эти разговоры убеждают меня до очевидности, что задача наша поддержать неизбежно утомляющийся тяжелым настоящим и неизвестным будущим народный дух.

    15 февраля. Есть предчувствие близкого конца войны, но уверены, что мы победим. Как будто все постарели. Но я не думаю, что духом пали. Один большой художник уверял меня, что никогда ему так хорошо не работалось: живет верой в будущую лучшую жизнь и это дает новые силы в работе.

    По пути в Вильну.

    Офицеры окружили артиллерийского солдата с тремя «Георгиями» и той известной медалью Японской кампании: «Да вознесет вас Господь в свое время». «Георгий» был получен разведчиком в эту кампанию «в свое время», офицеры, еще не бывшие в бою, с почтением слушали солдата. Говорили о последней восточно-прусской операции, обсуждали ее, толковали так и эдак. Разведчик только улыбался.

    – Это,– говорил он,– все наша неосведомленность, у нас не знают самого главного: немец не может против нас, ну, просто не может и не может.

    Я хотел проверить прочитанное где-то: правда ли, что немец потому не может, что как личность задавлен государственностью, массовой муштровкой, в рассыпном строю он не может проявить своей личной инициативы, как русский солдат.

    – Неправда, вот уж неправда! – ответил разведчик и горячо стал доказывать превосходные качества германского солдата.

    – Почему же все-таки не может?

    – Почему? а потому, что не может. Нужно это видеть, как вам объяснить: ну, вот лежат наши солдатики, один другого, кажется, хуже, робко лежат, и вот как на них крикнут: «В штыки!», и как они тут подымутся, ну, так этого он не может.

    – Чего этого?

    –- А я не знаю чего...

    И опять мы снова начинаем расспрашивать разведчика, и опять он приходит к чему-то неизвестному, и такая у него вера в эту неизвестную величину, что и мы все заражаемся, и прежняя вся критика кажется малодушием тыла, и я знаю по опыту, это настроение мало-помалу по мере приближения к позициям будет все нарастать и в конце концов получится та пропасть между (1 нрзб.) братской линией и все анализирующим тылом.

    16 (?) февраля. Гродно. Весь город как-то задавлен войной, вы берете извозчика в гостиницу и не верите, что он доберется. По одной стороне улицы остановился обоз с сеном, по другой стороне повозки беженцев со всякой рухлядью, те стоят, и эти стоят, и некуда разъехаться. Лошади беженцев воруют обозное сено, одни только среди криков, ругани стоят довольные. Вокруг везде серые фигуры военных, все эти дни бывших в жарком сражении, с виду они, кто не знает, суровые и недоступные, но стоит вот подойти к любому из них и спросить о решительном моменте встречи его с неприятелем, как на лице его появляется какая-то детская улыбка и начинается рассказ и вы чувствуете, будто и вас призывают, вас спрашивают ответа в этом, что это значит.

    23 февраля. Сегодня, 23 февраля, было совсем весеннее солнце над Гродно.

    Я очень чувствителен к этому февральскому свету еще младенческому (З нрзб.), первый год в жизни своей я равнодушен к нему, теперь мне все равно, все это задавлено войной, и еще я знаю, как будет весной... страшно подумать об этом отравленном трупами запахе, какая героическая борьба предстоит общая со всеми эпидемиями... какая тут весна, какое тут солнце может обрадовать.

    28 февраля. Нашему отряду удалось из-под огня спасти около четырехсот людей, обреченных на смерть. Три дня я видел, как врачи без сил и пищи перевязывали раненых, изумлялся, откуда взялись у них такие силы. Потом Августовскими лесами мы спасались от неприятеля под страхом попасться в плен или вовсе погибнуть от разъезда врага, шли (1 нрзб.) при страшном морозе и, когда прибывали в безопасные места, опять принимались за работу – откуда, я спрашивал себя, бралась такая сила? Это была мука, но этой мукой искупались муки других. С каждым часом работы, мне казалось, люди взбирались все выше и выше на неприступную гору: муки давали силу; муку брали мукой.

    Пройдут столетия – какая легенда будет у людей о этой борьбе народов в Августовских лесах, эти огромные стволы деревьев, окропленных кровью человека, умрут, вырастут другие деревья, неужели новые стволы (2 нрзб.) будут по-старому шуметь о старом человеке? Нет!

    Один мой знакомый сравнил войну с родами: так же совестно быть на войне человеку постороннему, не имеющему в пребывании там необходимости. По-моему, это прекрасное сравнение, я уже видел войну, я именно такое и получил там представление, как о деле жизни и смерти, поглощающем целиком человека. (Потом, вернувшись в тыл, я долго не мог помириться с настроением тыловых людей, в большинстве случаев рассуждающих о какой-нибудь частности. Перед ними была завеса, а я заглянул туда.)

    7 марта. Стараюсь, как после обыкновенного путешествия, припомнить все мелочи, в то же время преодолеть все их, как препятствия, и представить всю картину пережитого, но сил не хватает: это необыкновенное путешествие. Самое странное, что все случилось в три дня, а кажется, прошли целые года опыта. Так ясно, что жизнь постигается в очень короткое время и даже в момент, а все остальное долгое напрасное карабканье вверх.

    Так ясно и почему мы так мучимся над разрешением мировой загадки и не можем ее разрешить: просто мы не живем полною жизнью, не причащаемся к ее постижению собственным подвигом.

    И, конечно, война – постижение, но не отдельным человеком, а всеми.

    [д. Песочки.]

    25 марта. Прилет грачей. К вечеру – что сделал день! – до проруби уже дойти трудно – по всей реке намойная вода, все бледно-зеленовато на реке, бор стал тушеваться от выступающих берез. Миром веет воздух, не тем человеческим, а предчувствием вечного мира. Голосят мальчики за рекой. За баркой прячутся девочки: в прятки играют. Первая проталина еще мерзлой земли. И вдоль берега низко летят первые грачи и спускаются к реке попить воду.

    Движение и открытия, движение и радость. Никогда не установишь, когда как начинается весна.

    Первая весна – первое прикосновение, всегда первое к жизни. Любить можно только в первом и единственном прикосновении, нельзя любить два раза одно и то же, можно к тому же испытывать новое прикосновение и новую любовь. Весна – это вечно новое прикосновение к новому миру, нашему миру.

    Любить, значит, в то же время и единственная способность узнавать мир, любить, значит, начинать узнавать, а потом приходит (2 нрзб.) и тем и страдать. Но в конечном страдании есть опять новое начало первого узнавания, первой любви, и так вечно сменяется старое знание и страдание новым узнаванием, новой любовью – зима сменяется весной.

    31 марта. Где-то затор, лед сгрудился, вода залила все луга и подступила к самому кряжу на нашей стороне и к самым избам на той. Целыми плёсами лед ложился на луга, вода заливала, по ней плыли новые льдины, напирали, и вода из-под них в рыболовные зимние дырки била фонтанами.

    Установился весенний поединок зимы и солнца: при ясном небе одинаково днем и ночью, при равных условиях ночью все скует мороз – царство зимы: звезды,– утром встает солнце горячее и часов до двух разрушает все, что сковано за ночь.

    Сколько солнца! в хлеве корове есть принесли, и она замычала музыкально, и все были в солнечных полосках, я очень удивился, что и у коров бывают музыкальные нотки.

    На солнцепеке на проталине курится пар земной, и ангелы с крыльями голубыми все вместе сошлись у входа в рай. Белое поле льда верхних рек все в движении по голубому простору разлива. Торжественным амфитеатром, замыкая горизонт полей, сошлись леса и празднуют. Человечек черный стоит у кряжа, наметкой рыбу ловит. Другой поймал тяжелое бревно, несет и рад ему, еще поймает не одно до вечера, уморится, но будет рад. Из рыхлого снега я выбился, нога моя коснулась земли, уже согретой лучами солнца: первое свидание и радость чистая неназываемая, как запах первых полевых цветов. Я чувствую, что я живу, как я и как никто теперь, и никто не может меня уничтожить, и, верю я, мое единственное неведомое богатство будет некогда радостью всех.

    2 апреля. Так ясно, что надо делать для понимания мира: нужно отказаться от себя (эгоизма), и тогда душа будет светиться (поэзия и есть свет души).

    Космос устроен человеком же («природа») –почему же на войне исчезает природа? потому что это новое человеческое дело – человек еще не успел подыскать символ в хаосе, но он и это подыщет.

    8 апреля. Первый Апрельский весенний день, общее (внутреннее – не от разогрева) тепло. Земляника, придавленная снегом, расправляет листья, растет крапива, дерутся петухи, показались босые девочки. Рыжебородый мужик проехал (сам Апрель – не забыть рыжего!).

    превратиться, но мы уже были обломки прежнего мира и должны были дальше дробиться.

    28 апреля. Всегда представлялось, будто я – несовершенное и обделенное существо, я не смею сказать свое, потому что где мне... я представлял себе, что это существо тут, между нами: Гёте, Шекспир, Толстой? даже не эти, а просто люди старшие, учителя, устроенные семейные деловые люди, люди труда и проч. А потом, когда живешь и к этим людям вплотную подходишь – они исчезают, и так ясно, что то существо, совершенное и высшее, перед которым боишься, стыдишься, стесняешься, не в людях, а лишь почивает на людях.

    Верю, что существует мир, созданный богом, и человек его душа.

    2 мая. Неудачей, мукой, трудом начинается в природе человек, и только если всю муку грядущую принять на себя вперед, можно говорить о прекрасном мире: дойти до того, чтобы не бояться и быть готовым даже па смерть, через смерть видеть мир сотворенным.

    13 июня. Рожь цветет, травы цветут, время васильков. В лесу мужики делят свои покосы, мечут жребий. По утрам чисто, росисто и зарно (зарное утро – ни одного облачка; осенью бывают зарные дни). Вечера светлые без конца. В десятом часу в сосновом бору на закате горят стволы, и кажется, там служат вечерню. Скроется солнце, потухнет в бору, но светло, ровно светло, и так на всю ночь. Звезд не видно. Месяц встает и не светит. Кричит всю ночь коростель на мокром лугу.

    эти могилы, и кажется, вот настанет время – и я останусь один на земле.

    Вчера узнали, что Львов отдан немцам.

    Посмотрите на птицы небесные: вы думаете легко им жить? летят – шишки под крыльями, повеселятся денек весной – и в гнездо, сиди не шевелись, а потом вывели – таскай весь день червей. Выкормили – опять в дорогу, опять шишки под крыльями. И попить и поесть ей не радость, кругом враги: клюнет и оглянется. А после всего этого посмотри на птицу, и нет краше ее ничего на земле, и нет ничего свободнее: свобода, говорят, как птица.

    26 июня. Кто родился с жаждой свободы, тому не миновать рано или поздно, как необыкновенной бабочке, попасть на иглу. Рано или поздно проколет сердце игла, и уже не возвратиться назад, как ни бейся, к прежней глупой, но драгоценной свободе. Пронзила игла, и трепещи крылышками, пока не умрешь. Трепет крылышек у пронзенного сердца – вот источник всех наших песней и мыслей о свободе. Но какие же это были песни на всей людской плесени, покрывающей землю!

    Люди родятся и живут с маленькой тайной, нераскрываемой, несознаваемой, по этим тайнам они и отличаются друг от друга, и, вероятно, из этого складывается тайна всего мира «непознаваемого». Сама тайна очень смешна, если ее назвать, так же, как нос, убежавший с лица но, раскрытая в поступках, она называется жизнью человека.

    всякое простое немудреное дело, главное, что это дело.

    18 июля. В нынешнее время войны пустыня закрыла и лицо свое, п голос ее умолк для всех, кто проходит ее без всей полноты крестного труда и страданья. Желтой зеленью и голубыми цветочками светящиеся орошенные льны не говорят теперь сердцу обыкновенно, по-старому живущего человека о возможности обыкновенного счастья здесь, на земле: никого не обманывают.

    Во всей силе показывается немецкий механизм и беспомощная русская первобытная удаль. Чтобы разбить их, нужно в корне измениться, во всяком случае, нельзя же с голой дубиной идти. Поменьше теплоты бы да побольше рассудка.

    20 июля. Столько пришлось пережить, что как посмотришь на себя тех времен до войны, до революции – не я, а бедное дитя блуждает там где-то в мареве. Как это ни странно, но именно теперь, во время великих событий, наступило время ценнейших интимных признаний: регистрация событий при нынешних средствах общения сделается механически само собой, нынешний летописец освобождается от этой работы, участвуя в событиях или озираясь на них, он может быть занят исключительно личной судьбой. Как эта личная судьба совпадет с общей судьбой? Непременно совпадет. Вот у меня сейчас не хватает чернил, я посылаю в лавочку свою чернильницу налить за копейку (так это у нас водится), ко мне возвращается пустая чернильница: «Лавочник велел сказать, что теперь налить чернильницу стоит пятачок».– «Почему же?» – «Война! все вздорожало...» Ложь, это ложь о чернилах, но я сделать ничего не могу и пишу теперь свои признания дорогими чернилами...

    3 сентября. Осеннее небо, усеянное звездами, такой вечный покой, и особенно здесь, в деревне, где каждый день раньше и раньше засыпает деревня.

    – такой покой! и вдруг падучая звезда, обрезано все небо на два полунеба – метеор, мчащийся во вселенной, коснулся нашей атмосферы и открыл нам, каким сумасшедшим движением дается этот деревенский покой.

    Моя старинная мечта заняться как-то особенно, по-своему, географией, вообще природоведением, одухотворить эти науки, насильно втиснутые в законы одной причинности.

    [Петроград.]

    6 сентября. И корреспонденции писать некуда, разве только в старый Петербург из Петрограда, покойникам, что за это короткое время осыпались, как желтая листва после осеннего мороза: милые покойники, мы, поколение, следующее за вами, в глубине души вашим покоем живем, наши надежды на мир, на победу, на хорошее правительство – надежды людей, мечтающих о покое. А не нужно этого, пусть уж больше и больше все разрушается до последнего часа, когда молодежь будет строить новый град...

    (Хрущево.)

    – способность лепить людей из чего-то живого: читая, вы постоянно чувствуете под собой безликую стихию (как это называют) или, что ли, подпочву, из которой по воле творца легко и свободно возникают, проходят, исчезая куда-то, лица людей.

    Все недаром!

    Какая масса людей проходит даром, как тени, и кажется, все это ненастоящие, неинтересные люди, между тем в действительности все они настоящие, все интересные, стоит только попасть с любым из них на одну тропинку, как откроется неизбежно их природа в ужасающей силе, и тогда понимаешь действительность, все равно как, глядя на мелькнувшую падучую звезду, догадываешься о действительной движущейся, мчащейся природе неба, а не спокойной, как кажется.

    9 октября. Понимающих литературу так же мало, как понимающих музыку, но предметом литературы часто бывает жизнь, которой все интересуются, и потому читают и судят жизнь, воображая, что они судят литературу.

    18 октября. И что бы враги ни говорили о религиозно-философских собраниях, а историк отметит это искание бога перед мировой катастрофой, как все равно простонародный летописец не упустит сказать о горевших лесах в июле 14-го года и о померкнувшем от дыма солнце.

    1 ноября. Когда-то в начале войны казалось мне, что победа наша над врагом будет в то же время победой над самим собой, что мы организуемся. А вот уже прошло 15 месяцев войны и Россия вся такая же: мечтает и утопает в грязи.

    8 декабря. Не понимаю, какая это может быть новая счастливая жизнь после войны, если после нее освободится на волю такое огромное количество зла. Зло – это рассыпанные звенья оборванной цепи творчества. А сколько во время войны рассыпалось творческих жизней!

    10 декабря. Родина. Что скажет о ней дитя ее, что откроет – не откроет чужой, прохожий человек. И то, что увидит чужой, не знает рожденный на ней.

    Раздел сайта: