1921
7 января. Пышные белые нетронутые снега.
Маленькие, забитые жизнью взрослые, и среди них дети, как большие,– вот дети Достоевского.
8 января. Бывает, отважные дети берут на себя дело старших; так поэт отваживается и, как горный лазун,– страшно смотреть! – идет впереди.
15 января. Ночью пороша вершка на три. Солнце греет •щеку. На снегу голубые тени. Свету много. Сосны и ели, занесенные снегом, как будто узнают себя и спрашивают: «Что с нами было, какой темный сон!»
16 января. Искусство есть способность человека изображать предмет своей веры и любви (...) Вера без дел мертва, а вера без любви – зла и есть, кажется (надо подумать), основа величайших злодейств.
19 января. Вера есть сила жизнетворчества: ребенок верит всему. Живя, человек отмирает от мира и, как вулкан оставляет холодную лаву и пепел, так и он оставляет продукты разума.
Смерть – конец жизнетворчеству: перед лицом смерти всякая вера – обман. Значит, как же надо верить-обманываться, чтоб выйти на борьбу со смертью!
27 января. Душа песню поет о пятилинейной керосиновой лампочке – какое счастье! Достал 3 ф. керосину и зажег пятилинейную лампу, хватит на месяц (начал жечь – среда – раз, четверг – два, пятница (утро) – три), до февраля начала, а солнце помогает, тогда день против тьмы на 3 часа.
5 февраля. Мое рождение: 48 лет.
Хорошо, что вспомнилось в этот день, вернее, не вспомнилось, а встало, потому что вспоминается это всегда и всегда будет, но вставать нет, придет час, а не встанет... Я читал сегодня Карамзина о Париже и вот воробей в Люксембургском саду встал передо мной в ярком первовесеннем свете, какая-то дама бросала ему крошки хлеба, я загляделся – и вдруг она в розовом вся, смеющаяся, пришла.
– Вы запоздали,– сказал я.
– Так нужно,– ответила она,– нельзя же мне первой...
Правда: первой на первое свидание, как это можно! NB. Нам, неопытным и выученным по романам, кажется, что женщины должны стремиться ко лжи и т. д., между тем они искренны до такой степени, что мы и вообразить это себе без опыта не можем; только эта искренность, сама искренность совсем не похожа на наше понятие о ней, мы смешиваем ее с правдой. Ну, вот мы пошли, и сколько было светящейся зелени и мрамора! Я не помню ни одной фигуры в Люксембургском музее скульптуры, но мрамор, какой-то бело-ярый мрамор, чувствую и посейчас...
6 февраля. Время голубых теней. Что радоваться о свете, когда все свет, а вот теперь после тьмы, вот радость! В час, когда бывало уже темно, теперь стоишь и кажется, кто-то ушел от окна и небо открылось. Вечером видел 1-й раз, как горела заря на деревьях рощи, и хотелось мне опять, как бывало, оставить, забыть человека и быть со всем миром и в мире.
10 февраля. Качество мира создается индивидуальностью, а индивидуальность варится жизнью рода, именно в сердце женщины избирающей: пусть родовые оковы заключают двух, и пусть привычка еще крепче железа их связывает, все равно, там и тут прорывается тот подземный огонь избрания, выбора, свободы творчества, индивидуальности.
14 февраля. Написать деревню по работам моих учеников, надо задать сочинения.
27 февраля. Крестьянская душа – это детская душа, им нужно хлеба и забавы, причем они все это – и хлеб и забаву сами производят. Это детское у них я всегда любил и теперь люблю.
15 марта. Как может возникнуть идея бессмертия, если все люди смертны? Бессмертие не идея, а самочувствие жизни – это есть чувство жизни. В «Психологии» должна быть глава «Чувство жизни или бессмертие».
Жизнь – это борьба за бессмертие, опушки старых лесов покрыты, как щеткою, молодою порослью: старые передали молодым дело борьбы за жизнь, и молодые так живут, будто они родились совершенно бессмертными. Тут борьба совершается без лозунгов, без идей, на опушке леса величайшее из дел совершается в стыдливом молчании.
И среди всего этого царства стыдливого молчания холостой человек произносит идею бессмертия!
Что такое идея? Идея – это усилие человеческой воли. Исключительное внимание на чем-нибудь ограничивает натуру, дает стремление вперед и крик, это атака с криком. Идея бессмертия – это атака-порыв, а жизнь рода – молчаливый и мощный ход борьбы за бессмертие.
Что остается делать после неудачных атак? Остается прислушаться к голосу природы и делать то же самое дело в стыдливом молчании.
Идея бессмертия – это личное сознание мировой борьбы за существование, это сознание личности.
Человек со своей личностью в отношении природы является как бы максималистом.
16 марта. Опять легкий заморозок и полный солнечный праздник. Так чудесно уступами проходит зима, и будто уступами по мрамору сходишь изо дня в день к югу. Я узнал сегодня этот мартовский свет, отчего он так мил мне: все тот же единственный свет, голубая весна на всю жизнь, но какою ценою!
глаз, и я очутился на земле. Увидав цветы вокруг себя, пахучую землю, людей здравого смысла и самые недоступные мне звезды, я очень обрадовался. Мне стало ясно, что интеллигенция ничего не видит оттого, что много думает чужими мыслями, она, как вековуха, засмыслилась и не может решиться выйти замуж.
Объявив войну чужой мысли в себе, я попробовал писать повести, но они мне не дались все по той же причине: мешали рассуждения. Тогда я попробовал умалить себя до писания детских рассказов, после многих опытов один мне удался, но случайно, неудачи были все по тем же причинам: я вкладывал в рассказ много «смысла». Пропутешествовать куда-нибудь и просто описать виденное – вот как я решил эту задачу – отделаться от «мысли».
Поездка (всего на 1 месяц!) в Олонецкую губернию блестящим образом разрешила мою задачу: я написал простое виденное, и вышла книга «В краю непуганых птиц», за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке. Только один этнограф Олонецкого края Воронов, когда я читал свою книгу в Географическом обществе, сказал мне:
– Я вам завидую, я всю жизнь изучал родной мне Олонецкий край и не мог этого написать и не могу.
– Почему? – спросил я. Он сказал:
– Вы сердцем постигаете и пишете, а я не могу.
15 апреля. «Обломов». В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою. В романе есть только чисто внешнее касание огромного русского факта, и потому только роман стал знаменит.
Антипод Обломова не Штольц, а максималист, с которым Обломов действительно мог бы дружить, спорить по существу и как бы сливаться временами, как слито это в Илье Муромце: сидел, сидел и вдруг пошел, да как пошел! Вне обломовщины и максимализма не было морального существования в России, разве только приблизительное.
19 апреля. Никогда не был так близок к природе, а почему? потому что никогда не было так тесно среди людей. Будет ли день, когда возьму свою котомку и пойду от природы к людям, к их руководящему жизнью сознанию, к их высшим добродетелям?
27 мая. Разрушение пространств. Разделение на здешний мир (земной) и «тот свет» (идеальный мир) явилось от несчастья, страдания, греха, а грех – «такое действие», от которого наше умственное существо и чувствующее распадаются и существуют в нашей душе как два отдельные мира. От этого наша жизнь часто представляется каким-то тяжким путем на далекое расстояние. Но бывают страсти – психические взрывы, которыми разрушается расстояние, пространство, предмет становится лицом к лицу, и мир обыкновенный – желанно-прекрасным. Так бывает у влюбленных, поэтов, охотников, страстно-добрых, религиозно-любящих, удачливых игроков и дураков. (Достоевский на этом пути создал своего кн. Мышкина.)
30 мая. Символ – значит объединение, символизировать – значит сводить к одному, но не одним умом по общим признакам, а посредством особой интуиции, дающей начало художественному творчеству. Ум в этом деле играет роль простого работника, носящего кирпичи для здания (какой это хороший и самый, возможно, свободный работник!). Так называемая чисто «интеллектуальная» работа без посвящения вначале сердца есть воровское творчество. Всякое истинное творчество было и будет всегда символично, и потребность в новейшее время выделить такое понятие явилась ввиду господства чисто интеллектуального (механического) творчества, например, школы натуралистической и всеобщей фальсификации искусства и культуры.
27 июня. Последние русские символисты, даже те, которые брали материалы из русской этнографии и археологии (Ремизов), лишились восприятия действительной жизни и страшно мучились этим (Вяч. Иванов, Ремизов). Непосредственное чувство жизни своего (страстно любимого) народа совершенно их покинуло. И всегда символисты меня этим раздражали, и был я с ними, потому что натуралисты-народники были мне еще дальше. Мне всегда казалось, что для художественного творчества нужно, во-первых, заблудиться в себе до того, чтобы вдруг, нечаянно выглянув из себя, увидеть нечто вне себя и, временно поверив этому внешнему миру, отдаться ему, а потом, во-вторых, путем художественной работы передать другим, рассказать, как сон.
Влетел в открытое окно шершень, гудел, жундел, бился, бился о потолок, пока не спустился побитый пониже и вылетел в окно. Так, может быть, и с философией нашей есть выход где-то пониже, в простом деле: простое дело есть окошко нашей философской тюрьмы.
3 июля. У писателя символ должен быть в сердце и чувствоваться как «самое главное», о чем нужно писать; если это самое главное сознается головой и потом к нему подгоняются материалы, то получается «символизм» – литературная школа или теория писательства, которой не воспользуется ни один настоящий писатель. Символ живет у писателя в сердце, а у читателя в голове, это читатель рассуждает и создает школу.
Символизация (соединение) – значит духовная деятельность человека, сводящая мир к единству.
3 августа. Вчера возвратился в Алексине, попав вместо Смоленска в Батищево, где и определился на службу.
Итак, целый месяц странствования из-за того, что дома нечего есть.
12 августа. Радость, бодрость и все свои силы я получаю от моментов сосредоточенности в себе в тишине, когда рождается какая-нибудь мысль, которую можно записать.
21 августа. Не забыть, как меня выручил «Картофель» на Опытной станции: лучшая книга! Если бы они знали, в каком безумном состоянии и как писалась эта книга, жизнь моя цеплялась за нее, как теперь за кружку молока.
Где они, прошедшие, теперь? Лист обрывается неслышно и желтый слетает к моим ногам. Лист окончился в своей жизни, поспел. Но ведь люди, которых я знал, многие из них оборвались на половине затеянного, кто с протянутой для дружбы рукой, кто с оружием, кто с идеей, кто с желанием; их идеи, желания – я понимаю, между нами, мы их наследники, но...
Да! Я живой наследник их, они все во мне, и я за них отвечаю!
А дорога все выше, и следы продолжаются.
Шли они в гору и думали; может быть, что за горою что-то откроется, с интересом шли, думали, что куда-то придут. Вот лес расступился, хутора, оседлое место, тут отставшие осели, и жизнь им стала повторяться одинаковыми кругами из года в год. И видят они, что мимо них все идут, идут.
Старики – это память о прошлом, верстовые столбы на дороге, люди, обращенные, как жена Лота в соляные столбы за то, что оглянулись назад. Нельзя назад оглядываться, назади по дороге только следы прошедших, а решение впереди, за горою...
17 сентября. Умер Блок. Ремизов опасно болен.
как пуды черного хлеба? Вот сильное слово, как хлеб: «Женщина, тебе говорю, встань!» – и мертвая встает; тут слово и дело сливаются.
Если мне не удастся написать продолжение «Чертовой ступы», то придется написать книгу в форме дневника, где [в] различные художественные произведения мои будут вкраплены страницы моей жизни.