• Приглашаем посетить наш сайт
    Фет (fet.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1954 гг. (Собрание сочинений в 8 томах,1986 г.).
    1922

    1922

    10 февраля. После многих дней метелей сегодня глянуло солнце, и в час-два все деревья покрылись густым инеем. Был сверкающий полдень, и тепло от солнца было очень приметно, мы долго грелись на солнце. Отгоняю мысль о необходимости ехать – очень опасно ехать, свирепствует тиф (...) ну, как тут ехать!

    12 февраля. Газеты выписаны, но не получаются, потому что говорят, что по дороге выкуриваются. Ничего не знаем (...)

    18 февраля. Как подумаешь иногда, усталый, каких маленьких людей собираюсь я описывать – оторопь берет: зачем, кому это нужно, и бросишь. А потом соберешься с духом и опять за свое: большие люди, думаешь, сами расписываются на страницах истории, и у них имеется множество слуг, которые не дадут им исчезнуть. Но тихий скромный человек так-таки сходит на нет, такой хороший, милый мне человек,– и вот нет его, нет никому до него дела. Досада вызывает новые силы, и думаешь: «А вот нет же, не дам я тебе от нас исчезнуть, живи, любимый человек, живи!»

    1 марта. Ездил в Бураково, видел картину нового расселения крестьян, все деревни в этом углу, за исключением Люстова, рассыпались. Но каждый двор, ставший самостоятельным, является семенем новой деревни, потому что семья, разделившись, землю оставляет в общинном пользовании, переделяя ее по-прежнему полосками.

    10 марта. Все яснее вырисовывается фигура моего брата которого я буду представлять в образах революции. Он неудачник, падал в жизни и оставил при себе: 1) веру в светлого человека (...) 2) задушевность, 3) детскость, то есть способность удивляться всяким невиданным пустякам (сказка). Вся Россия такая, как мать моя, детская, легковерная, веселая.

    17 марта. Приехавшие из Москвы рассказывали, что Ленин болен.

    20 апреля. Первое слово, прочитанное мною после перерыва литературы в России, было слово Андрея Белого: само-сознание. И первое, что я написал из деревенского быта, о самости. Так опять, как в 1905 году, мое деревенское пустынное жительство приводит к тем же словам, которые говорятся в столице, и не мудрено: деревенская и городская курица несет одинаковые яйца.

    27 апреля. Средоточие нашей чувственно-нравственной природы мы относим к сердцу, которое расположено около кишок (...)

    Сердце общественной жизни тоже расположено где-то в брюхе провинции, а не в столице же? (Москва слезам не верит.)

    Из Москвы я привез настроение бодрое и странно встретился этим с провинциальной интеллигенцией: откуда им-то взять бодрости среди всеобщей разрухи. Я им говорю, что разруха пройдет, нельзя связывать свою судьбу с преходящим, а верьте, будут отыскивать следы возрождения, которое несомненно же есть в народе. Это умственно верное заключение они обходят молчанием, упираясь в стену мрачной действительности...

    30 апреля. Да, они (Запад) создали Париж и там есть много зданий, книг, картин, так что кажется это уж вечной опорой – что ни случись, а это ценность. Но раз молодой человек, испытавший большое несчастье, подошел к Сене, подумал немного и бросился. Почему же он, зная, что за его спиною Париж,– не остановился?

    21 мая. Революция делает то же, что делает ветер в природе: рожденный неравенством распределения тепла на земле, ветер равняет тепло и всюду разносит семена, но растут семена сами, пользуясь теплом и светом солнца и питаясь от земли и воздуха.

    2 июня. О, не мысль мне дорога, нет! мне дорога стала после многих страданий частица меня самого, тот остаток жизни: десяток, сотня, а может быть, тысяча и не одна грядущих дней и ночей и времен года, я дорожу ими и вижу в них все, и дух, и материю, и народ, и литературу, своих ребят... все! точно так же, как в дни голода видел все в куске черного хлеба. Я обыватель: о-быватель! я бытую и понимаю свое бытие как улучшение личных отношений к людям и вещам, я понимаю быт как постоянное улучшение личных отношений, культуру их. Быт – культура личных отношений своих к людям и вещам. Непременно к вещам, потому что человек, считающий грехом сорить на полу и топтать ногами частицы солнечной энергии, заключенной в крошках хлеба, несомненно, и к людям относится лучше, чем сорящий на пол, небрежный...

    9 августа. Ведь мы же в России живем и по необходимости должны мерить жизнь свою русскою моралью, пусть где-то на свете есть машинно-легкий пуд хлеба, в России он добывается при условии существования человека в аду: условия деревенской работы – адские, живет человек без грамоты, без всяких радостей, в муках, вшах и болезнях, и тут рождается пуд муки.

    У кого есть совесть, кто это знает, чувствует – какой мед своей хитрости (таланта, удачи, творчества, изобретательности) может дать сознание своей правоты, довольства без вкуса полыни во рту: в России всякий мед пахнет полынью и горчит.

    Какой удельный вес, например слова, должен быть, чтобы оно дало удовлетворение творцу его, это слово должно быть пророческим и никак не служить только забавой и развлечением – таких слов мы ждем от искусства.

    А дело – оно, кажется, должно быть таким всеобщим, что свое в нем бы исчезало: о себе думать – маленькое. Но мы непременно должны быть большими,– мы – большевики.

    Блок, прочитав «Колобок», сказал:

    – Это не поэзия, то есть не одна только поэзия, тут есть еще что-то

    – Что?

    – Я не знаю.

    – В дальнейшем нужно освободиться от поэзии или от этого чего-то.

    – Ни от того, ни от другого не нужно освобождаться.

    культурных сопровождался как бы крещением и таким чувством свободы, что я до сих пор считаю свое дело святым делом, не имеющим ничего общего со всеми другими делами.

    [Москва.]

    24 августа. Я предлагаю им [писателям] для будущей огромной синтетической работы художественного сознания воспользоваться и моим «этнографическим» методом художественного изображения действительности. Сущность его состоит в той вере, заложенной в меня, что вещь существует и оправдана в своем существовании, а если выходит так, что вещь становится моим «представлением», то это мой грех и она в этом не виновата. Поэтому вещь нужно описать точно (этнографически) и тут же описать себя в момент интимнейшего соприкосновения с вещью (свое представление). Попробуйте это сделать, и у вас непременно получится не безвкусное произведение для читателей и чрезвычайно не удовлетворяющее себя самого, а это-то и нужно, чтобы открылся путь. Он мне открывается в работе искания момента слияния себя самого с вещью, когда видимый мир оказывается моим собственным миром. Так смотрят на мир наши неграмотные крестьяне, и так все мы, образованные и деятельные люди, пожалуй, будем смотреть, когда освободимся от философской заумности (...) Нужно нам учиться у мужика глазу его, как он смотрит на мир. Вот почему я и толкусь всю жизнь среди наших крестьян.

    Гению, конечно, не стоит считаться ни с каким этнографическим методом и просто написать то, что увидит, но ведь это мы своей сложной работой подготовляем путь к его простоте.

    30 августа. С виду бульвар такой же, как прежде, но, всматриваясь, видишь то, да не то – какая-то легкая толпа, не оседлая, тыл гражданской войны...

    8 сентября. В лучшем случае, если даже мне удастся совершенно очистить свою душу от эгоизма, у меня останется одна тема: Евгений из «Медного Всадника».

    Чувство природы, которым обладают в большей или меньшей степени почти все художники слова, легко может развиться в чувство народа (и не надо это даже объяснять, почему), а чувство народа, если хорошенько поработать над собой, можно не «милостью божьей», а вполне сознательно использовать для изображения масс.

    А как это нам теперь нужно!

    Выдвинулась на сцену истории огромная масса, и вчера мы были свидетелями этого события воочию, так что можно было вложить персты в язвы и все-таки «Лагерь Валленштейна» и «Ткачи» пришедшие из чужеземной литературы, почти единственная (и, надо сказать, малоудачная) попытка изображения масс.

    Вот почему неудачны все попытки изобразить массу: художник чувствует индивидуум (тип), потом складывает это с чувством другого типа, третьего, и тип у него получается только соединенный арифметическими плюсами.

    А нужно чувствовать вперед не отдельные существа масс, а всю ее как лицо, и это лицо чтобы стало героем, и из этого лица после выделились сами собой отдельные лица...

    У поэтов это выходит само собой, но я не могу достигнуть этого иначе, как не уехав в новое место. И, по-моему, это можно рекомендовать всем, кто начинает писать: новое место есть факт, новая данность, новая уверенность, и признаки ее выступают отчетливо.

    Я ловлю эти признаки слухом (ритм) и глазом (пейзаж), мускульное чувство (когда много ходишь) странным образом выводит (хотя версты считаешь) из пространственных измерений, пространство становится эфирным, и время без газет, без правил дня идет только по солнышку, тогда без времени и пространства мне вода, земля пахнут своим запахом и все в мире становится так, будто слушаешь сказку мира: в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе и так далее. Одним словом, человек заблудился, а ведь это-то и нужно художнику для восприятия реальности мира.

    Недаром сказка начинается смешением времен и пространств: в некотором царстве, при царе Горохе, она выводит нас из категории времени и пространства для того, чтобы представить нам вещь, как она существует без этого, или, как говорят философы, в себе.

    Иначе говоря, нужно посмотреть на вещь своим глазом и как будто встретиться с нею в первый раз, пробил скорлупу интеллекта и просунул свой носик в мир. Это узнает художник, и первые слова его – сказка.

    [Талдом.]

    мужестве. Это вера в достижение невозможного. Множество людей, коснувшись этой стихии, потом вздыхают всю жизнь, другие злобятся на обман – скептики, сатирики, третьи (обезьяны) иной породы и, не зная никогда этого чувства, делают свое дело.

    В богатырях земли бессознательно живет это чувство, как невскрытый подземный пласт плодородия лежит под цветами луга...

    27 октября. Я один из тех странных русских писателей, которые искусство свое [мерят] самой жизнью.

    11 ноября. Правда страшная лежит на дне мира людского, как в могиле правда лежит, и весь мир устроен так, чтобы люди встречались и лгали, боясь назвать правду, потому что как назвал ее, так будет непременно война.

    Говорят, будто где-то (3 нрзб.) в лесах есть люди (1 нрзб.) ласковые, и у них-то по правде живут.

    13 ноября. В лесу пусть и одна веточка тихим гостем явится, шепнет на ухо: «Я здесь! милый друг»,– и ляжет на плечо или шею, обнимет. «Милая веточка! за что-то меня полюбила, как доверилась!» Сердце раскрывается и готово обнять весь мир, а другая в ту же минуту рогулькой стоит и метит в глаза, стукнет туда, и света невзвидишь.

    [Москва.]

    «Это для вас характерно». Тут я вспомнил Блока – вот кто единственный отвечал всем без лукавства и по правде, вот был истинный рыцарь.

    17 декабря. Дело совершенно безнадежное для художника ставить на разрешение проблемы разного морально-общественного характера, потому что все они разрешаются только жизнью, а жизнь есть некая тайна, стоящая в иной плоскости, чем искусство. Конечно, должно быть в душе художника стремление дать нечто новое в своем произведении, но это состоит лишь в художественном восчувствовании новых наработанных жизнью материалов: внимание к ним и есть полное удовлетворение тому стремлению художника дать нечто новое. Жизнь есть прежде всего личное действие, но художник потому и взялся за свое художество, что отказался от личного (1 нрзб.) участия в жизни.