• Приглашаем посетить наш сайт
    Гумилев (gumilev.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1954 гг. (Собрание сочинений в 8 томах,1986 г.).
    1928

    1928

    4 января. Новый год мой начался хворью. Роман мой трещит по всем швам.

    16 января. Считаю смешным сочинять, то есть описывать воображаемую жизнь, если иметь у себя материалы жизни действительной.

    25 января. Сверхъестественная сила несомненно существует, это сила нашей человеческой личности: она сверхъестественна в своем творчестве, она создает такое, чего не бывало в природе: это не радио, это не аэроплан – все это есть, в природе есть...

    6 февраля. Пишу звено «Любовь по воздуху». Начинаю думать, что ехать никуда не надо, пока не кончу.

    12 февраля. Григорьев предостерегал меня: «Победителей в жизни нет». Я отвечал: «Прометей лично не победитель, но раз люди получили огонь, то он достиг и в этом победил. Победа есть достижение и остановка (2 нрзб.), но личность движется, и потому то, что казалось сегодня победой, завтра в отношении личности поражение, но людям остается огонь».

    Я назову победой момент творческой высоты, когда субъективно я и мир – одно, а объективно остается свидетельством этому созданная новая форма.

    Итак, отчетливей: друг мой, сижу я у костра, ожидая зари на глухарином току, и думаю о победе, как вы мне говорили: бойтесь упования победой. Я думаю: «Вот огонь, могу ли я праздновать победу, если творец его, Прометей, висит прибитый гвоздями к скале?» Нет, я не могу, если крепко задуматься, но огонь меня греет, и мне хорошо, как же мне не радоваться и не славить победу, если я вижу такое добро, и, угретый, сам начинаю творить.

    Мало-помалу к моему костру собираются дровосеки и, согретые, начинают cмeятьcя и мне рассказывать; каждый из них, я знаю, бьется за кусок черного хлеба и ценит не только огонь Прометея, но даже мой маленький костер. Пусть висит на скале Прометей (...) пусть нет победителей, но победа... ее только тот не поймет, кто не страдал.

    20 февраля. Достоевский и Гоголь – писатели с воображением; Пушкин, Толстой, Тургенев исходили от натуры. Я пишу исключительно о своем опыте, у меня нет никакого воображения.

    22 февраля. Вчера прочел «Современники» Форш с большой радостью, казалось, будто продолжаю беседу в Питере с этой веселой в печали женщиной. Интересная книга. Да, я считаю, книга должна быть непременно интересной, это главное качество книги – быть интересной в том смысле, чтобы автор сдерживал печаль про себя (подвиг) и, обращенный к читателю, увлекал (жил). Один из основных признаков жизненности книги, если после чтения читателю кажется, что это про него писано. Так я взял из книги «миражи» (Иванова, Гоголя) и долго думал о своих миражах.

    Да, как ни вертись, а искусство, должно быть, всегда паразитирует на развалинах личной жизни. Но в этом и есть особенность подвига художника, что он побеждает личное несчастье. Весь «мираж» искусства, может быть, и состоит именно в этой славе победителя личного горя. Однако эта «слава» имеет такой же органический рост, как и жизнь, и непременно подводит художника к новому горю, которое для победы себя требует подвига иного качества. «Новое горе» состоит, по-моему, в том, что художник, мастерством своим постепенно уплотняя жизнь своего духа до физического его ощущения, начинает забывать только лично-духовное (ограниченное) происхождение своего подвига, начинает забывать свой срам в первоначальном жизненном пути, свой грех считает слишком рано искупленным и объявляет свое право святого вступления в органическую жизнь уже мимо своего художества (Гоголь, Толстой – типично, а частью – все).

    20 марта. Вчера окончил «Кащееву цепь» и сегодня увидел грачей – какое удивительное совпадение.

    Ездил в Москву сдавать «Цепь». С половины 10-го до 1 ч. дня вел разговор с Замошкиным.

    23 марта. Закончена в отделку «Кащеева цепь». Роман был начат в 1922 году, значит, писался 6 лет. В основу второй части, где изображается любовь, положено личное переживание в 1902 году. Единственное сохранившееся письмо моей невесты с отказом мне во все время писания лежало под руками и давало мне силу писать. По возвращении из Питера, когда откроется земля, я похороню его в землю, и это место будет могилой моей любви. Я твердо верю, что этот роман будет жить взамен нашего ребенка.

    26 марта. Кончилась алмазная весна света, плачет серыми слезами весна. Сухие глаза у меня, слезы мои выливаются внутрь, и никто их не может увидеть.

    (Ленинград.)

    27 марта. Солнечный день. В ГИЗе никого не застал. В Царском тоже. На Невском много молодых людей, толпа серая.

    Эта поездка будет означать одумку перед новой работой.

    28 марта. Мое утро – только до восхода солнца, как только солнце взошло – это день.

    И моя весна только до первых цветов, как только цветы показались – наступило летнее время. Но и осень моя от первых желтых листьев на березе и до первого снега – длинная осень. Зима моя короче – от первого снега и до первой капели.

    3 апреля. Не удивит ли тебя моя мысль, что «любовь», о которой так много все говорят, не стоит того, чтобы из-за нее страдать. Нет! Я не вижу для себя никакого соблазна в такой любви, мне тех жаль (1 нрзб.) и не хочу даже быть молодым. Я хотел бы так полюбить, что [бы] не мною любовь владела, эта слепая сила, а я сам бы стал ее хозяином: этого мне очень хочется, я даже не могу представить себе жизнь без надежды на такую любовь.

    «грешной» женщины к идеалу святой мадонны. Мне бы хотелось иметь такую любовь, в которой идеальная была святая брачная ночь, восторг участия в творчестве жизни...

    Знаю, что осуществление такого идеала может быть не к лицу мне и даже недостижимо. Но что из этого? Я говорю только о свете моих отношений к женщине. Мне понятней, правдивей, честней и даже святей моя дружба с женщиной, если я не скрываю от себя, что она держится силой моего идеала брачной ночи с ней...

    16 апреля. Слова в любви бывают самые простые и о простых вещах... Но если начинаются слова изнутри, огненные, страстные, то это идет за счет любви, и получается та самая песнь песней, которую мы слышим с незапамятных времен. Смысл этой песни песней – призыв к священной брачной ночи жизни...

    Но никогда своя песня не может служить себе самому в своей собственной любви, в деле достижения своей возлюбленной: эта песня направлена в мир, к другим, но никак не внутрь к себе, и поэт только смешон, если направляет стихи свои собственной возлюбленной.

    (Сергиев Посад.)

    10 мая. Ночью проливной дождь. Утро солнечное. Сильный ветер. Новые тучи заходят. Мне снилось этой ночью, будто жизнь человека превращается в звук, который остается вместо жизни и не для одной только нашей планеты.

    16 июля. Сегодня я думал о своем серьезном занятии тем, что для всех служит забавой, отдыхом, потехой. Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то веселым отшельником, или это до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения «мира в себе». Что, если вдруг окажется, что накопленные материалы знания столь велики, что их охватить никакому уму невозможно, что в этих накопленных полу-богатствах полу-ума заключается главная причина нашей современной растерянности, разброда и что людям от всего этого аналитического опыта надо отойти для простейших синтетических исследований, что на этом пути и надо ожидать гениального человека, который охватит этот весь аналитический опыт человечества...

    17 июля. Толстовское творчество так близко к органическому целостному процессу творчества жизни, что его произведения кажутся нам почти как сама жизнь. В наше время господствует литература тенденциозная, только по теме близкая к жизни трудящегося человека, рабочего и крестьянина. Я бы желал, чтобы современная литература заимствовала у Толстого его близость к самой жизни и через это обрела бы естественную правдивость, подвижность, свободу.

    28 июля. «Положа руку на сердце» говорю, что никогда не осмеливался думать о беллетристике, как о пошлости, хотя все крупные русские писатели, начиная с Пушкина, занимаясь писанием романов, высказывались о романах, как о пошлости.

    Некто А. К. Г-й привел мне множество примеров глумления над романами русских романистов. По его словам, это объясняется тем, что европейское искусство с давних времен заняло иллюзорную позицию к жизни, и читатель всерьез говорит о словесном искусстве, только как об «отдыхе»: обманулся на несколько часов и то хорошо. Таким образом, в наших русских условиях, где литературный обман не нашел еще вполне крупных фабрикантов и прочного сбыта, не является в голом виде, а по-детски наивно тащит за собой из недр земли-жизни корневище правды, истины, справедливости, красоты. Крупные русские писатели не пером пишут, а плугом пашут по бумаге, пробивая ее, вывертывая на белое черную землю. Вот почему легкое писание, беллетристика русскому кажется пошлостью, и русский писатель кончает свой путь непременно той или другой формой учительства и объявляет дело всей своей прошлой жизни «художественной болтовней». II если иные и не кончают учительством, а остаются художниками до конца, то ото художество не совсем свободно, в нем какой-то безумный загад смотреть и радоваться солнышку, когда голова будет отрублена. Не знаю, кого бы назвать из таких писателей? Вероятно, если ничего не переменится, я сам буду такой...

    16 августа. Закончил чтение книги Авдотьи Панаевой, на редкость замечательная книга. Мне захотелось написать свою книгу, в которой тоже пройдет целая литературная эпоха, но чтобы это было не воспоминание, а роман (3-я книга «Кащеевой цепи»).

    Моя книга возьмет эпоху богоискательства и будет иметь содержанием психологию творческого процесса.

    25 августа. Творчество – это, во-первых, личный процесс, чисто «духовный», это процесс материализации духа-личности.

    Я увлекаюсь теперь синтезом искусства и науки в деле познания жизни: наука строит берега для искусства... но... я иногда думаю, что это является во мне за счет наивных остатков религии (детства), которые охраняю я с необычайной последовательностью и жестокостью к другим сторонам жизни (да есть ли они?). Правда, все говорят и вздыхают о своем детстве, и никто не хочет истратить силы своего характера на достижение этого лучшего. Сильные люди, вздохнув, отбрасывают свое детство и со злобой обращаются к «делу», исполнив которое, истратив себя на него, они думают в будущем открыть людям ворота к счастью. Люди слабые, хорошие, сами «впадают в детство ».

    Нам нужно овладеть творчеством науки и искусства для творчества жизни.

    У Мережковского была речь о творчестве бога (теургия), но я не слыхал там о творчестве жизни. (Алпатов: – Друг мой, я хочу вам сказать в этот раз свою заветную мысль о творчестве жизни: что идеалы наши рождаются по тем же самым законам, как рождаются шипящие, прыгающие шарики, когда брызнешь водой на раскаленное докрасна железо – как эти прыгающие шарики, рождаются из крови живые мальчики и девочки, и так же рождаются из нашей собственной крови, нашего огня, нашей воды и железа и наши идеалы. В час раздумья вскройте, чего вы хотели вчера, намереваетесь делать это завтра, вы увидите непременно в тайнике ваших дел смешной идеал, верьте мне: все идеалы наши, в которых все наше лучшее, наивны, как дети. Всмотритесь в них: это дети любви, такой же, как физическая, но только бесконечно более сложной... Среди этих детей царит такая же смертность, но некоторые в сравнении с физическими детьми имеют такую продолжительную жизнь, что кажутся нам даже бессмертными, вечными. Всякий идеал, с другой стороны, есть наше же на долгие сроки закрепленное детство.)

    Ребенком входишь в атмосферу своего идеала и отдаешь ему на охрану свое детство и так живешь до старости, возвращаясь в идеале к своему детству. Но я уже говорил вам, что идеалы смертны, случается в короткий срок нашей жизни быть свидетелем смерти идеала, вскормившего в течение нескольких сот лет тысячи тысяч детей. Так во время моей жизни умер идеал Северного полюса: он был открыт. Сколько великих характеров сложилось по этому идеалу! и какими ничтожными существами оказались люди, поехавшие туда на дирижабле без идеала, когда полюс был уже открыт. Смертью идеала на севере было его достижение...

    И вот я освобождаюсь от власти идеалов и делаюсь сам творцом своего идеала. Мне кажется, я-то не сделаю ошибки,я-то учту все причины смерти моих идеалов, создам непорочный, бессмертный.

    28 августа. На странице 86 «Искусство видеть мир» Вороненого говорится, что религия убила художников в Толстом, в Гоголе... Я сам думал раньше приблизительно так же легко, но теперь думаю, что не художника убивает религия, а то надменное самолюбивое гордое существо, которое вырастает в человеке, питаясь его общественной славой художника. Художник остается, но ему невозможно бывает творить в искусстве такого, раньше незамечаемого «черта», и сила его устремляется не на творчество «художественной болтовни», а на борьбу с чертом.

    Если бы художник начинал свое дело в согласии с богом и постоянно озирался на свое поведение в жизни, то и создавал бы без встречи с чертом, как создавали эллины свои статуи богов и христиане свою литургию в картинах.

    2 сентября. Такое было прохладно-росистое настоящее крепкое охотничье утро, но я вышел, безрадостно походил возле деревни и пасмурный вернулся назад. Так иногда бывает с охотничьей собакой, даешь самую любимую пищу, и не ест...

    Верней всего после вчерашней ужасно утомительной охоты я переутомился писанием на ночь, нет ничего хуже, когда на мускульное утомление ляжет умственное.

    дерева, тростника и коровьего рога, простейший инструмент. На волчьей палочке просверлено пять дырочек без всякой мысли о гамме. Но, конечно, дырочки расположены не зря, верней всего, они сделаны так, чтобы удобней было играть коровам мелодии. Люблю я эти мелодии больше всякой музыки. Многое множество людей надо перебрать, чтобы найти такого, кто променял бы концерты Бетховена на мелодию пастушьего рожка в лесу на утренней росе. Но я готов отвечать чем угодно, что сегодняшнего пастуха до солнышка пришел бы послушать сам Бетховен, он сказал бы:

    – Это лучше, это больше меня!

    Я сегодня на вечерней заре взял рожок, и вдруг тайная прелесть этой музыки для меня открылась, простейшая грустная мелодия с последующей вариацией, изображающей веселье и радость коровьего шага – вот и все искусство.

    Тут все в простоте, чтобы деревня была, коровы, лес, солнце и звук выходил из коровьего рога, волчьего дерева и тростника. У открытого моего окна собрались ребята, женщины, я спросил одну:

    – Милая, как будто у меня выходит не хуже, чем у пастуха?

    Она мне серьезно и убежденно ответила:

    – Лучше!

    Я осмелел и, когда погорела заря, вышел на крыльцо и стал играть. Показался на дороге целый воз чужих мужиков, ехали свесив ноги, покуривая. Я был уверен, что они сейчас будут хохотать надо мной, издеваться. Но, к моему удивлению, они остановили лошадь и слушали серьезно меня, лысого, с седеющей бородой, играющего на свирели из волчьего дерева и коровьего рога. Я удивился, потому что забыл, что за два месяца лесной жизни вид мой приходился уже к рожку...

    Окончив мелодию, я быстро повернул и вошел в дом. Окно оставалось открытым. Я слышал, чужие мужики говорили между собой, один спросил:

    – Чей это дом?

    Другой ответил:

    – Софронова Николая Василича.

    – Николая Василича! – подивился первый мужик.– Так оно и есть. Николаю Василичу есть чем пастуха угостить: каши наелся и заиграл.

    Первый мужик на это заметил:

    – А хоть бы и не у Николая Василича, последний мужик по череду пастуха накормит, сам не поест, а пастуху все отдаст. Вот он и свистит, нет, брат, на пустое брюхо не заиграешь.

    Из этого разговора я понял, что жизнь пастуха не плохая, и в крайнем случае можно поступить в пастухи.

    5 сентября. Думал о правде художественного творчества у Льва Толстого.

    Правду я понимаю как уверенность в том, что в наших человеческих отношениях возможно установить наше желанное, наше лучшее. Бывает правда, которая «глаза колет», бывает, напротив, правда – награда человеку, отличающая его перед теми, кому правда колка.

    В художественной литературе в огромном большинстве случаев воплощение правды считается необязательным, напротив, желанный мир – это недостижимый идеал и возможный лишь в вымысле, осуществление этого мира в человеческих отношениях возможно лишь чудом. Поэтому считается крайне наивным и вульгарным вопрос к писателю: «Было ли это так, о ком вы написали». Роман – это иллюзия.

    Произведения Толстого стремятся к правде. Каждая строчка Толстого выражает уверенность, что правда живет среди нас и может быть художественно найдена, как исследователем, например, железная руда.

    Актеры действуют на сцене, и в передних рядах люди сидят спокойно, потому что знают: это театр, а не действительность. А на галерке иногда волнуются, там наивные люди принимают это за жизнь. Может быть, люди на галерке более правы: почему, правда, «представления» тоже не жизнь?

    У Толстого отношение к своему искусству такое, как на галерке: он верит и нас заражает своей верой: это жизнь, это так бывает, так было.

    «дикарь», о которых говорят наши путешественники, но которых, вероятно, уже не осталось на земле. Современный дикарь, оставаясь дикарем в образе своей жизни, лишился удивления, как набалованное игрушками дитя. Я видел наших крестьян, когда начали летать аэропланы, никакого впечатления: «ученые все могут выдумать»...

    6 сентября. Давайте, друг мой, думать о пережитом, чтобы оставить потомству картину жизни наших современников.

    7 сентября. Бывают дни, когда солнце светит трагически: кажется, вот, вот что-то случится, и лучше не надо ходить далеко.

    Все было в этот день: ясно и хмарь, гроза, буря, дождь.

    Творчество – это реализация запросов бытия и сознания.

    Всякий большой писатель в России делается мало-помалу «властелином сознания», таким образом, его деятельность, исходя из игры (как всякое творчество (3 нрзб.), перемещает его в класс монополистов сознания. Стремление поэтов 900-х годов было вернуть творчество бытию – вот истоки этого второго хождения в народ).

    Образы нашего художественного сознания имеют в бытии свей первообразы, то есть живые существа. И Платон Каратаев (как у меня был Гусёк). Но Платон Каратаев живой не имел влияния на людей, он стал влиять, когда был сопоставлен у Толстого как положительное начало жизни с отрицательным, присущим самому Толстому, гордым властелином сознания. Итак: Платон Каратаев – это воплощение желанного – человеком, погибающим от бремени власти сознания. Все видно и по себе: сейчас на одной стороне у меня роман (я боюсь в нем накопления своей власти), на другой – детские рассказы (Каратаев).

    8 сентября. Пропотеешь на охоте и высохнешь, дождик пойдет, вымоет, опять пропотеешь, и так густо, что вот, кажется, через рубашку трава проросла, и на траве своей паутина легла, и в строгое холодное утро паутина покрылась мельчайшими каплями росы и засверкала. Тогда все книжное, начитанное, надуманное исчезает, и если приходит в голову мысль – верь ей! это своя мысль, проросшая из своей головы, как мох из пенька...

    17 сентября. Есть два рода иллюзорных представлений, которые мы обретаем себе при наблюдении природы. Одни представления «поэтического» происхождения являются нам вследствие нашего родства с природой. Взять, например, дом человека и гнездо птицы: так это близко, так хочется одно сделать образом другого. Крестьяне, моряки, звероловы, по моим наблюдениям, наблюдают природу исключительно через себя. Народные песни, причитания, сказ дают нам громадное полотно такой очеловеченной природы.

    ничего не имеют общего.

    Другого рода иллюзорность имеет происхождение научное (...)

    Пример иллюзорности научного характера, свойственной, впрочем, и любознательным детям: игрушечная уточка крякает, ребенок ломает игрушку и узнает, что уточка крякает от пружинки; ребенок узнает причину, но для него исчезла реальность игрушки, которая состоит в возбуждаемом ею веселье. Известно, что склонность к такого рода иллюзорности подала Диккенсу повод создать бессмертные его записки «Пиквикского клуба». Поэтическая иллюзорность, исходящая из чувства родства с природой, конечно, более раннего происхождения, чем научная утеха причинами. В борьбе с этой иллюзорностью до сих пор наука казалась нам мишенью Давида, мечущим в Голиафа суеверий камешки. Вот почему мы мало замечаем иллюзорность представлений, создаваемых наукой. Однако последствия такого рода иллюзорности мало-помалу начинают давать о себе знать. Взять, например, живую природу. Возьмите любую птицу, скажем, журавля. Тысячи ученых передержали в руках все его косточки, и препарировали все его мускулы, и сосчитали все его перья. Но самая жизнь журавля неизвестна почти совершенно (...) Простейшие явления в живой природе, с которыми на каждом шагу встречаются запросы человеческого сердца, и усилия ума, присущие человеку, не находят ответа. В настоящее время мы переживаем эпоху победы мальчика Давида над Голиафом: поэзия природы, порожденная чувством родства с ней, уступила место механизации ее... Так одна иллюзорность заменяет другую.

    Но можно заметить и признаки грядущей эпохи реализма, то есть синтеза наших творческих способностей, чувств, разума и воли в деле преобразования мира. Изредка появляются как поэтические, так и научные произведения, которые вдруг сбивают людей с их пути. Все такие творения имеют одну общую черту схождения поэтической мысли с научной посредством чего-то лежащего в нас глубже того и другого. Такого рода творчество похоже на реку, берега которой снижены волей разума, а самое движение воды (первопричины) предоставлены сердцу.

    Надо признать, что творчество природы определяет творчество человека: новый мир является актом воскрешения старого посредством мертвой воды – науки (анализа) и живой воды – искусства (синтеза).

    сознания для действия. Мне нужно было пережить, продолжиться, подрасти, как дерево, чтобы в новых условиях начать понемногу догадываться о значении минувшего, скажу яснее: в настоящем из прошлого догадываться о будущем.

    24 сентября. Процесс душевный при переходе ритма из природы в личность, это и есть «рождение человека» (сознания) – болезненно. Это и есть явление смысла.

    Не бессмысленно наше существование, потому что есть закон смены времен, поколения, только... где ритм, там и смысл.

    26 сентября Творчество – это воля к ритмическому преображению Хаоса.

    Есть люди такие хорошие, что все вопросы любви и брака, отношений индивидуальности к обществу лично их совершенно минуют, исчезая в их умном и добром управлении самими собой. Они проходят в жизни мало заметно, как не слышно нам тиканье маятника и бой часов: надо нарочно прислушиваться. Есть, несомненно, значительное число таких достойных ритмических жизней, влияние которых в многомиллионных массах простого безымянного народа столь же велико, как собрание культурных ценностей, сотворенных человеческими личностями в высшем так называемом интеллигентном обществе. Если бы не было такого ритма в безымянной жизни, соответствующего ритму, заключенному в культурных ценностях, то каким бы образом иногда люди высокой культуры и простейшие, даже неграмотные труженики понимали и уважали друг друга?

    Мы вышли ровно в 3 часа утра в Серково выслушать осенний ток глухарей.

    4 октября. В тот момент, когда на фоне давно знакомого мне волнения вырисовывается какая-то форма, которую могу я записать, и я беру бумагу,– это «я», от которого я обыкновенно пишу, по правде говоря, уже «я» сотворенное, это– «мы». Мне не совестно этого «я»: ого пороки не лично мои, а всех нас, его добродетели возможны для всех... Теперь я очень хорошо понимаю, что это превращение «я» в «мы» выражает собой сущность всего творческого процесса, и, с одной стороны, бесконечно просто, с другой – бесконечно сложно. Раньше, когда я писал, не углубляясь в себя, мне казалось дело писания таким простым, я был так наивен, что думал, это возможно для всех и каждого можно этому научить. После многих глупейших моих опытов учить, оказалось, что чувствовать себя, как «мы», во время писания очень трудно и дано немногим. Но хорошо, не всем же писать. Всякий, создающий вещь какую бы то ни было, новую, лучшую вещь, превращает свое маленькое «я» в «мы». Есть несколько детских и охотничьих, написанных мной маленьких рассказов, которые, по моему сознанию и множества понимающих искусство людей, совершенны. Вот и довольно: я – творец, как все равно и один мой приятель – башмачник, создавший небывалой красоты башмаки. Есть ли какой-нибудь «смысл» жизни другой, кроме творчества, значит, этого превращения «я» в «мы»? (...)

    «я» в «мы», то опишу весь процесс творчества. Могу ли я это сделать? Могу, потому что я создал в детской литературе рассказ «Еж» и в охотничьей «Смертный пробег».

    Арсеньев, между прочим, рассказал мне, как он написал свою книгу. Она вышла из дневников, которые вел он в экспедициях.

    вращения солнц и земель и является на свет тем же самым чутьем, которым животные и люди в тайге определяют без компаса, в какой стороне находится дом.

    9 октября. На искусство в своем происхождении – поэзию, а также на чистую науку я смотрю так, что «вдохновение» при творчестве их происходит от облегченного в человеческих условиях ритма, которым сопровождается работа в природе. Там этот ритм – условие вращения тяжких миров. У нас – ритмический ход образов и мыслей.

    Если делать ежедневные записи движения жизни в природе, то можно добиться слышания этого (1 нрзб.) природного ритма. По-моему, гений человека не огонь похитил с неба, а музыку и направил ее вначале к облегчению труда, а потом и самый труд, на который распространяется ритм, сделал через это наслаждением...

    22 октября. Завтра в Москву. Посетить Дуничку, Замошкина. Хорошо бы найти Горького.

    26 октября. Творчество я представляю себе как жизнь, пробивающую себе путь к вечности. Она очень похожа на поток, размывающий себе путь в океан.

    «Эта капля получила свое назначение в мировом творчестве жизни попасть в луч моего сознания, эта капля среди других гениальна, потому что является точкой соприкосновения и согласования творчества природы и человека». Я слежу за жизнью этой гениальной капли дождя, как за своей. Вот другая повисла над ней и набежала, обе капли слились, скользнули по стеклу на подоконник, упали на землю, просочились к потоку. Я понимаю этот поток как сообщество агентов жизни, размывающих себе путь к вечности. Знаю, что и океан имеет границы, но я говорю относительно: безграничная даль океана. Так называю скопление вещей, согласованного человеческого творческого труда, нашу культуру – вечной; она так же безгранична в отношении меня, творческого ее агента, как океан сравнительно с каплей дождевой воды.

    Некоторые, сидя на береговых скалах, склонны думать, что они определяют направление потока. Это неверно; если скала мешает жизни потока, через миллионы лет она будет размыта: берега рек меняются.

    Так, в потоке творческого сознания людей, несомненно, есть берега, властно стоящие на пути; они созданы нами, они те же мы в конечном счете, но временно они получают назначение высоко стоять над потоком и давать ему направление.

    Совлечение покровов с действительности, друзья мои, имеет предел в последнее покрове, который определяет наше лицо: если вы снимаете это последнее покрывало, то кровь наша выливается и тело обращается в труп.

    А потому не будем трогать этого покрывала, оно есть наше искусство, наша способность заключать все живущее в форму и каждому творческому агенту придавать свое лицо, свой смысл.

    еще их раз-личать. А если взять даже близкую нам родную природу, то способность видеть лица у диких животных и растений оказывается очень слабой, присущей только очень немногим. И если вернуться к способности понимать лицо людей даже в своем народе, то эта способность окажется чрезвычайно ограниченной, свойственной немногим художникам. Таким образом, под-солнечный мир представляет нам сам по себе неограниченный материал для различия, требующий к себе для этого тесного приближения с родственным вниманием. Вот эта способность раз-личать в под-солнечном мире и есть главная основа «искусства видеть мир».

    Каждому человеку в большей или меньшей степени дана способность видеть мир, и каждый человек с детства спешит воспользоваться этой способностью и мало-помалу пополнить себя тем запасом образов знакомых и родственных лиц, с которым он начнет свою жизнь (...).

    Пределы этому родственному вниманию бесконечно расширяются посредством искусства – этой способности особо одаренных людей, художников, видеть мир с лица.

    Творческий акт человека, согласный с творчеством всей жизни на земле, заключается в способности его останавливать пролетающие мгновения жизненного потока.

    Спасать мир надо не гордостью человека своим сознанием перед миром низших существ, а согласованием творчества своего сознания с творчеством бытия в единый мировой творческий акт.

    – это творческая личность (творческое неделимое).

    13 ноября. Ровно четыре утра, сию минуту погаснет электричество, и я останусь с рыженьким светом керосиновой лампы. Вчера весь день сидел дома, ничего не писал, читал стихи и согревал флюс. Дожди угробили.

    26–27–28 ноября – 29 – дожди. Работа над книгой «Журавлиная родина».

    30 ноября. «Журавлиная родина» сильно движется.

    1 декабря. Послал Чуковскому свои «Рассказы егеря» и получил от него чрезвычайно лестный отзыв, он, как и Горький, рассказы мои называет «гравюрами на меди» и т. п.

    дальше, кончая богом...

    2 декабря. Я лично любил в молодости неизвестные страны, с простейшими, верными себе людьми и животными. По своей наивности я вначале ходил за ними далеко и после узнал, что это совсем недалеко, совсем возле себя. Теперь мое занятие – открывать неизвестные страны возле себя. Но должен сказать, что еще робею совсем вплотную подойти к себе. Я, как охотник, подкрадываюсь к себе, как к зверю, тренируясь, упражняясь где-нибудь от себя по соседству. Неизвестное в себе, к чему я теперь не осмеливаюсь подкрадываться, я ищу в ближайшей от меня природе, людях, и очень много дают мне мои охотничьи животные. И оттого, что я стремлюсь к неизвестному в себе чере:1 создание вещей, куда только ни брошу свой взгляд, все это для людей оказывается до сих пор неизвестным, вернее, забытым, или умершим, но воскресшим. Я в этом совершенно уверился по отзывам моих новых друзей. Не скрою, что это общество новых друзей, которое появляется постепенно по мере создания скромных моих вещей, меня очень радует.

    Раздел сайта: