1936
(Загорск)
1 января. Народ валил весь день из леса с елками (после 18 лет запрещения можно и порубить). Чувствовался глубокий перелом жизни и пока в хорошую сторону.
13 января. Некоторые думают, что двадцать поколений немцев работали, чтобы создать Гёте (Герцен), надо бы сказать, что работали они между прочим, сами того не зная, вернее, просто жили, а Гёте сам собой заводился, как заводятся птицы в чистых кустах.
15 января. Почему детская литература не может до сих пор стать на первое место?
Потому что писатель плохо сознает себя строителем будущего, создателем радости.
Мой путь в детскую литературу: сказка, путешествие, секрет вечной молодости. Ремизов и я: через Ремизова я поверил в себя. Ремизов – материал в книгах, мои – в народе. Пушкин ходил на базары, Толстой – на большие дороги...
26 января. Создавая детский рассказ, писатель должен не склоняться к маленьким детям, а их поднимать, узнавая их потребности через своего личного ребенка, в существе которого, собственно говоря, и заключается то, что называют талантом. Мне иногда представляется, такого рода «талант» заключается почти в каждом человеке, но что люди именно это самое нужное для создания нового человека, нового общества знать не хотят.
1 февраля. Бросился в Москву от страшной и беспричинной тоски. Все размотал в разговорах.
2 февраля. Вместо жизни картина. Отец и мать на службе, ребенка нужно занять, и вот вместо жизни ребенку дается картинка с текстом. Ребенок забывается. Что-то вроде головокружения при покачивании люльки (вместо любовного усилия).
3 февраля. Толстой. То самое лучшее, вокруг чего я с трепетом хожу всю жизнь, он назвал богом.
6 февраля. Улыбка Хаджи-Мурата: человеку с такой улыбкой можно резать людей.
9 февраля. Алексей Денисов, толстовский мужик: этот человек возможностью существования своего вскрывает, что русский народ жив не единым хлебом, хотя живет безобразно и своего лучшего не сознает, и это лучшее потому как бы ни во что ставит, и если придется его выказать, никакой платы за него не берет.
10 февраля. Свидание с Калмыковым. Бетал: «Я читал «Жень-шень» – вы хорошо знаете зверей – у нас много зверей, только не Лувен, а Бюль-Люль»
13 февраля. Отъезд 1-го марта.
15 февраля. Мелькает возможность путь «Жень-шеня» развить на материалах Кабарды: строительство осветить изнутри светом интимной жизни личности.
22 февраля. Леонардо считал живопись величайшим искусством, литературу, как искусство от слуха, а не глаза, считал ниже ее, и даже часто о литераторах говорил заодно с математиками. Вот отчего и я сопротивляюсь Белому: я, исходящий в литературе исключительно от глаза, вижу в Белом «математика», это действительно математик от литературы.
24 февраля. Заболела Павловна. Вчера мне она рассказывала, как она песням научилась. Бывало, ни одной работы без песен не проходило: зимними вечерами спать хочется, песня не дает спать. А на поле! Как ведь устанешь, и не больно-то сытно, другие сало едят, у нас кой-что, и заморошные, и голодные, а как хватят после работы песню, вся затрясешься и даже плясать. Как научилась! Да тогда без песни и жить нельзя было. А теперь Паня, девочка той же деревни, списывает! Тогда песни сами рождались, теперь их списывают и учат. И опять будут петь, но не как народ поет, а как интеллигенция. 6 марта. Собираемся в Кабарду.
10 марта. Выедем 14-го. Поезд уходит в 11 вечера, значит, утром я буду на родной широте возле Ельца, а вечером где-то за Харьковом, значит, с утра до вечера исчезнет весь великий снег этой зимы, мы увидим в тот же день всю весну воды, встретим грачей, жаворонков.
11 марта. В Москве на ходу перечитал «Гамлета» с упоением. От Гамлета, вероятно, и начинаются все Фаусты и демоны индивидуализма, мировая скорбь и все такое... В муках творчества, в столкновении добра и зла, поэзия в безумном лепете Офелии: поет и утопая. Читал эту библию искусства – Шекспира, считал себя счастливым обладателем такого сокровища. Но главное мое счастье, конечно, в том, что и без книги сам могу читать жизнь, как книгу...
Шекспир – вот родина индивидуальности.
почки... Возможно, что люди в городе с атрофированным чувством природы только маскируют условиями жизни города свою утрату чувства природы: оно может утратиться, как и всякое чувство, от самых разнообразных причин.
15 марта. На рассвете, открывая вентилятор вверху купе, Петя нечто услыхал и, подумав немного, с величайшим волнением воскликнул: «Кажется, это грачи кричат». Мы открыли шторку и на деревьях какой-то маленькой станции увидели грачей. Между тем отъехали мы от Москвы всего только 280 верст. Поля же тут были закрыты всем тяжелым слоем зимнего снега, обледенелого сверху при последней большой оттепели и утренниках. К Орлу появились проталинки и грачей было все больше и больше. За Орлом было грачей великое множество, и стало понятным, что те, слышанные нами утром через вентилятор грачи были только передовые разведчики.
Почти каждый час нашего движения на юг сопровождался переменой в отношении черного к белому в «сорочьем царстве». Снег держался только на парах и жнивьях, вспаханные же с осени черноземные поля почти вовсе освободились от снега. Природа была такая, что будь так дома, мы пошли бы вечером на тягу вальдшнепов. Но у нас ведь еще месяц до тяги! И причина этому была, кажется, не так в широте, как в лесах нашего подмосковного края.
Что же это такое? Ведь дома мы целый месяц ждем весны воды, радуемся при хорошем солнечном таянии, горюем при возвратных морозах, нежданных весенних метелях. Мало-помалу в горе и радости мы так сживаемся с природой, что весна становится как бы плодом наших собственных усилий. Тут же мы заплатили за купе по 140 р. от Москвы до Нальчика и сидим, как в кино: весна делается быстро – в один день вся весна! – и без малейших наших усилий.
16 марта. До вечера ничего не видели особенного,– степь и степь, еще неживая. Ночь прошла в сборах и тревоге не проспать.
17 марта. На станции Прохладной нерусский старик схватил чемоданы и бросился бежать, едва поспевали за ним в кутерьме восточных людей.
Нас ожидала машина от Бетала, высланная за нами из Кабарды. Ехали в темноте. По дороге стало рассветать, но в Нальчике был туман.
Приехали в гостиницу, очень чистую. Окна нашего номера против огромного молодого парка, переходящего в дачный поселок. Дальше полукругом (Нальчик, значит подковка) должны бы стоять северные склоны большого Кавказского хребта, но теперь был туман и ничего не было видно.
Меня навело на мысль о происхождении Хлестакова с внутренней стороны: как он откалывался от самого Гоголя. И я тоже, как сказочник и литератор в Кабарде,– разве тоже в своем роде не Хлестаков в моей попытке отобрать Кабарду у Бетала?
18 марта. Сегодня горы открылись, вся заключающая Нальчик подкова, хотя и не сразу вся, но в разное время была видна. Так играли с нами горы, то открываясь, то закрываясь до обеда, и после до вечера вовсе закрылись. Наверно, высокие горы со снежными вершинами и никогда не стоят, навязываясь, перед глазами. Вот почему они никогда не надоедают, и так держатся тоже большие люди, вечно играя (часто смущая) туманами рядовых людей.
Мы гуляли в парке. Было одновременно и жарко и холодно, жарко от солнца, холодно от воздуха, обнимающего тело с теневой стороны.
20 марта. Горы! горы! Два месяца я буду смотреть на вас с этого места, и каждый день по-разному вы будете играть мною, часто определяя на весь день мое настроение. Вчера шлепал с обеда до вечера мокрый снег – снежинки в кулак! и с утра до вечера не видно было гор ни на одно мгновенье. Сегодня утром перед окном земля белая – поднимается к небесам. На лесах туман рассек все черное белой полосой и оставил вверху черные зубчики леса, пилой своей пересекающие бок ближайшей горы (Дахтау) с вечным снегом, закрывающей еще высокий Эльбрус. Да, так и у гор, как у людей, очень часто небольшие закрывают собой высочайшие и надо сделать лично большое усилие, лично совершить трудный путь, чтобы увидеть вершины во всей их свободной и ничем не заслоненной красоте.
Фольклор у кабардинцев – эпос, у балкар – лирика.
22 марта. Ночью был морозик со звездами, и утром впервые горы показались без игры и во всей правде. Открылись цепи, намекающие на перевал, показались горы, как белые палатки с плотными синими тенями, и чего, чего только там не было, па что только не думаешь. Только глядя на горы, больше не думаешь ни о чем, а ласкаешь себя, и в этой нежной ласке души вполне уже ни о чем не думаешь. Если же проснется мысль, то горы от мысли исчезают, как от тумана, глядишь и не видишь.
Так я сегодня забылся, но кучевые облака показались из-за гор, легкие, дымки поползли по склонам, закурились вершины, и началась игра...
Мы прожили уже пять дней против гор, и нам разве только чуть-чуть они стали намеком понятны.
23 марта. Солнце восходит со степи из земледельческой Кабарды, и горы Балкарии расцветают в лучах степной Кабарды... От этого получается редкое явление на восходе: и внизу каждая елочка и каждое человеческое лицо горят на восходе, и высочайшая снежная вершина светится, как лица людей...
Сегодня было тихое морозное утро. Я любовался горами впервые от первого легкого разлива света до тех пор, пока не стал свет белый, и день белый и горы встали белые в славе.
Горы видят.
В новом месте только видишь и понимаешь скорость движения собственной жизни: жизнь проходит в непривычных условиях, и нужно уметь закрепить в памяти все, пока все станет привычным и движение жизни своей станет незаметным. Поэтому для других непонятна бывает и неприятна торопливость моя... А я должен стремиться, чтобы час мой не пропал.
Отъехав десяток километров от города, увидели всю цепь главного хребта от Эльбруса до Казбека. Это весеннее самое лучшее время, чтобы смотреть на горы. Три рода гор, первые – лесистые, вторые – голые камни, третьи – снежные; летом бывают покрыты снегом только отдельные вершины из третьего ряда.
похоже на Константинове – чем? Баксанстрой – похоже на Нивострой. Заюково и дальше: животноводческий колхоз, овечий хош новый и старый, жеребцы кабардинцы. Молочнопродуктовая ферма. Пастухи каждый для каждого из нас несут по тарелке масла, каждая в полкило, потом каймак, вареную простоквашу и кукурузные лепешки (...)
Видели настоящую саклю старинную (...) каменные вечные изгороди, снимал мосты через Баксан. Слушали знаменитых певцов и музыкантов: что-то кавказское, но кабардинского не понял...
Люди, дети были иногда очень красивые. Возвращаясь, видел ту же цепь, но не ярко, сильно отраженную, Эльбрус скоро остался назади за горой, а вершина двуглавая Казбека исчезла только у переезда в Нальчике через полотно железной дороги.
24 марта. Стоит один цветок на окне в лучах солнца, и по цветку знаешь, что ты на юге, что такого богатого солнца на севере у нас никогда не бывает.
В 9 утра выехали верхами с Романовым (...) до вечера были на кабаньих засидках.
Желтая круча является центром охоты на кабанов, на Верхней будке, сверху донизу крутообсыпающейся горы от трех до пятисот метров. За 15 лет дорога отошла от края приблизительно на три метра, значит, слой в три метра толщиной осыпался. Стоя наверху у края, слышишь непрерывное движение песка и камней; переводя глаза в сторону большего шума, видишь скачущие камешки. Но разве не такая жизнь горы вообще, разве не есть, с одной стороны, и вся жизнь беспрерывное рассыпание? Да, несомненно, только там везде процесс рассыпания маскируется нарастанием. Здесь же до того открыто шумно рассыпается гора, что, принимая к сердцу эту беду горы, чувствуешь и свою неизбежность... и всех...
Романов, следя за одним камнем, сказал: «Лег! И вечность свою нашел». Мы сами так рассыплемся и все найдем свою вечность.
26 марта. Утро вечера мудренее: туман с утра. В 10 утра пришел Романов... Ввиду тумана решено выехать на машине в 4 вечера: успеем! Выедем с прямой целью убить кабана.
Вблизи высокого кургана начались «дубы», и тут была Нижняя будка. Не доезжая до места, в каком-то логу мне нужно было испробовать винчестер. На двадцать шагов пуля попала в точку, шофер-кабардинец сказал:
– Охотник хороший – погода плохая.
– В туманный, серый день охота лучше выходит.– ответил я и очень удивил шофера. А оно так вышло в этот день. Мы вышли из сторожки и сели в шалаш 20 минут шестого. И сразу же решили, что из засидки ничего не выйдет: действительно, на черной, растоптанной кабанами площадке была рассыпана свежая кукуруза и виднелись свежие следы машины, значит, сегодня же рассыпали, шумели, портили землю и воздух резиной и бензином. На свежую приманку слетелись во множестве черные дрозды, сойки, мелкие птички, пришел фазан.
Вот мы видим его только второй раз и уже не разглядываем страстно в бинокль и не волнуемся: фазан и фазан. Вот она великая сила первого взгляда на вещь... Раздумывая о фазане этом, я понимаю себя инженером, овладевающим этой силой, применяющим ее для творчества счастья. И тут же в связи с этим вспоминается, что гора Эльбрус с кабардинского значит счастливая гора. «Не сделать ли мне Эльбрус фокусом «исследования» моей Кабарды?» – подумал я, и в этот самый момент Петя прошептал: «Кабан!» Тогда с фазана мгновенно я перевел глаз – и черное, страшное, необычайной формы чудовище стояло в десяти шагах от меня. Вот в этом первом взгляде на кабана и мысли, что он вовсе не похож на свинью, что это самостоятельное не виданное мной чудовище, и было самое главное. Первое, не по-свиному было уже то, что кабан не пришел, как свинья, а явился с необычайной легкостью. Отчего-то он вздрогнул и замер. Не услыхал ли, не заметил ли нас? Отверстие сделано в шалаше шириной не меньше четверти, через него можно видеть все лицо человека, и хорошо, я догадался сесть как можно поглубже и на нижний край отверстия уложил самый кончик винчестера. Вздрогнув, послушав, кабан хватил носом кукурузу, опять вздрогнул. Тут вот и началась мгновенная в нашем общем времени и длинная во времени, мною переживаемом, борьба. Вспоминаю и понимаю теперь рассказ Калмыкова о том, что он не может стрелять зверей на засидках; до того необычайно интересно глядеть на повадки зверя. Мне хотелось бесконечно сильно побыть наедине со зверем и в то же время, как тяжкий долг, как злая необходимость давила на меня: надо стрелять, а то ведь, если зверь почует и убежит – ввек себе не простишь.
29 марта. Под вечер вышел пройтись и столкнулся с Беталом, который, наверно, шел проведать меня. Он говорил мне много о пошлости того, что пишут о Кавказе: «бурный Терек», «Эльбрус – высочайшая вершина», и что если я опишу животных и природу просто по своим впечатлениям и в подробностях, то ото будет великое дело для Кавказа.
30 марта. В 12 дня поехали на машине на Верхнюю будку. Шофер оказался смоленским парнем. Мне интересно было узнать у него, как ему показалась эта богатейшая страна поело смоленских болот, песков и морозов.
– Тяжкий климат,– сказал он,– и очень опасный, даже летом бывает днем жара, а вечером пальто надевай.
– А люди? – спросил я.– Люди тут какие, взять, например, Люля.
– Люль,– ответил шофер,– человек талантливый, но только мало таких, у нас же все, как Люль.
– Ну ладно,– сказал я,– климат, люди, а какая у них земля.
– Земля! – воскликнул он.– Земля у них прямо без навоза, прямо хлеб по хлебу родит, да! если бы такую землю да не им, лентяям, а нам, смолякам, так мы много людей кормили такой землей.
Движение взрывами – здесь, у нас: всему свое время.
Вся весна здесь движется взрывами; чуть пробьется солнечный луч и делается очень жарко, и видно, как все приходит в движение, как появляются цветочки даже (сейчас уже много синих подснежников). Но скроется солнце, и наступает южная зима, не сильно холодная, но равнодушная. У нас же каждый цветок, каждая травка свое время знает.
рассматривал по дороге кабаньи, волчьи и козьи следы.
Описание Люля, например, его выносливость: что с благодарностью вспоминаешь Толстого, умевшего тогда, во время войны, возбудить дружбу к горцам, поющим в кустах предсмертную песню. Люль из этаких: и он бы резал, как Хаджи-Мурат... и вот он же и мирно сидит и дружит.
4 апреля. Маленький ручей распилил скалу сверху донизу. И гора с той и другой стороны обрушилась на ручей и засыпала, но задавить не могла. Ручей выбился, а на отлогих берегах рассыпанной скалы поселились разные травы, а потом люди пришли и начали землю пахать,
Думая об этом ручейке, я думал о творчестве и, конечно, о себе, потому что это моя вечная мысль... Я вспомнил долину Желтой кручи: ведь и ее создал тот ручеек. И долины Черека со своими колхозами, черными пашнями – все это от горного ручейка, бегущего из-под ледника. Смотрел туда, в снежные горы, бродил по снежным и бесснежным пустыням, и мне было точно как на море: ничего нет лучше, веселей наблюдать битву волн со скалами и как пусто в самом море; так и здесь, наблюдая в предгорьях разрушение гор от воды, хорошо посматривать на те снежные вершины и понимать их жизнь по этому маленькому ручейку, которого не может задавить гора.
Ночью мне приснился мотив моей повести «Женьшень»: «охотник, охотник, отчего ты не схватил ее за копытце» – в его автобиографическом происхождении, и это во сне понималось как родник поэзии, который не задавит никакая скала.
6 апреля. Когда я поднялся наверх, то вдруг увидел все горы, от Черного моря до Казбека и дальше в туманной дали Осетии к Дагестану в бесконечность... Первый раз за все пребывание свое на Кавказе я, выходя из дома, забыл взглянуть па горы, и они сейчас как будто упрекали меня в этом моем первом грехе.
Давно ли я давал себе обет не отдавать себя привычке и каждое утро отмечать перемену в горах и так понять их жизнь. И вот я забыл о горах впервые, хотя они сияли сегодня, быть может, даже лучше, чем в прежние разы.
Лес великий, наши сосны перед чинарами, как спички, но какой это лес, если можно забраться повыше и просмотреть его сверху насквозь. У нас на севере это и есть самое главное в лесе, что он выше нас...
9 апреля. Встали в 6 утра до восхода солнца. Небо ясно, из-за гор встают золотые от восходящего солнца кучевые облака и образуют свой снежно-золотой хребет правильно на ровной высоте от нашего черного, еще покрытого белыми пятнами. Как они почернели эти белые горы с тех пор, как я увидел их первым глазом. И горы чернеют, и взгляд мой тупеет, остается только записанный мною пройденный путь. Но я, действуя, буду приближаться к горам, буду учиться понимать их жизнь и тем взрывать тупящую оболочку, облекающую первый взгляд.
15 мая. Все едут в Пенхонсу на праздник к 12-ти дня. Узнав это, мы почли необходимым отложить нашу поездку в горы и тоже ехать на праздник.
Приехали к самому началу. Бетал с трибуны говорил по-кабардински народу речь. Все происходило на площадке огромной террасы реки Черека (...)
После речи народ распределился полукругом, уселись на зеленом лугу, налево вдали длинным строем стояли повозки приехавших на праздник из других колхозов района, вправо автомобили гостей из Нальчика. Внутри полукруга начались выступления сначала физкультурников, потом разных колхозов с пением и пляской. В каждой группе при этом каждый колхоз хотел как будто перещеголять в танцах широтой возрастного состава; в одном случае были 6-летняя девочка и старец за сто лет. И таких древних людей около этого возраста было много, один, стройный и гибкий, танцевал превосходно, другой, бодрый, красивый, совсем удивил (103 года!) и, как старейший, занял почетное место на трибуне.
После еды смотрели джигитовку: стрельба из кремневых винтовок на всем скаку в яйцо, рубка лозы и др.
16 мая. Сидели у водопада, удивляясь разрушительной силе воды. Я думал о горных людях (...) которые могут думать горным временем, и, например, могут сказать, через сколько десятков лет вот эта струя воды, падая на скалу и разбиваясь в пыль, разрушит ее и будет бежать, не разбиваясь... Мы нисколько не мешали думать друг другу, но и не молчали: очевидно, можно думать вместе и вопросы ставить как бы ритмически (...) Так редко приходится в пути встречать людей по себе! А потому в пути больше, чем где-либо, надо усваивать особый тон, выработанный европейской культурой путешествия.
17 мая. Не по утренней зорьке, как у нас. определяется день па Северном Кавказе в горах, а часов в 8–9 утра, и ночь определяется тоже в 8–9 вечера. Рано поутру встаешь и до 8 – 9-ти живешь в неопределенной погоде. Сегодня я встал в облаках, ничего не бито видно вокруг, и сырость облачная оседала, как мелкий и редкий дождь.
Каждую минуту перемена в горах: там откроется, там снова закроется, и только мало-помалу определяется и устанавливается. И определилось, что весь день мы должны провести в сырых облаках.
Мы трое пошли к нарзану Адыл-су и дошли до «приюта трех» – пещеры против слияния Шхельды и Адыл-су.
Горной тропой ровным, медленным шагом один за другим ступают нагруженные ишаки. Совсем они не глупые животные, как принято думать, и откуда только это взялось, что осел глуп? мало ли людей, нагруженных тяжестью, идут по жизни тоже молча медленным шагом. Неужели это тоже ослы? Нет! это не ослы, а мудрецы идут, они понимают, чувствуют жизнь в ее достоинстве так глубоко, что если оставить всю суету, тщеславие, хлесткость и только ровным ритмическим шагом идти под тяжестью, то все-таки и тут не конец, и тут можно привыкнуть нести и жить хорошо про себя... Да разве вся тяжесть условностей так называемой культурной жизни не для таких создана, чтобы внутри ее мог человек жить про себя? И так можно по-ослиному на любую гору всякому подняться.
29 мая. Из Орджоникидзе получена телеграмма на юбилейные дни поэта Коста. Решил вдруг, что пора уезжать, и пошел прощаться с Беталом.
31 мая. Поездка в Орджоникидзе.
2 июня. В 4 утра до восхода солнца смотрели с Терека на Казбек и Становую гору. День обошелся без дождя.
«Охотник ходят у пропастей: он живет близко к мертвым, но, умирая, редко попадает на кладбище». Музей посмотреть отдельно. Встреча с писателями.
8 июня. Утром взяты билеты в Тифлис на завтра.
9 июня. Дождь. Мы выехали в Тифлис в 9 1/2 и могли добраться лишь в 7 вечера, от дождей везде размыты мосты. На перевале лежал снег, как у нас зимой, и хорошо еще, что солнце было закрыто, а то бы очень трудно было глазам. Спуск в Грузию, в глубину возделанных клочками гор.
10 июня. Тифлис. Солнце и ветер. Сухо, но не жарко, как бы следовало. И тут тоже все были дожди.
Разочарование в ботаническом саду. Красивые женщины. Упитанные дети. Породистые лица, грузинские носы. И никаких не может быть разговоров о национальности: ею весь воздух наполнен.
11 июня. Петя пошел билеты покупать в Батум. Очень мне хочется повидать место самой моей радостной встречи с Черным морем через 40 лет!
12 июня. В час ночи выехали в Батум.
Вблизи Батума начались чудеса растений, увидели море (...) Ходил под теплым дождем к морю, Петя купался, я сидел голый, и, как мальчик, попадал камешками в намеченный камень. Так можно сидеть сколько угодно. На бульваре цветут магнолии, роскошь тропических растений необычайная, хотя, по правде, всем этим искусственно выращенным пальмам и эвкалиптусам я предпочел бы естественно выросшие сосны с черникой внизу и березки с иван-чаем.
Спали в хорошем номере, но душном, потому что из-за малярии боялись открывать на ночь окно. Просыпался. Видел, как зелено-голубое море стало молочно-белым и зеленое оставалось только возле судов.
14 июня. Дождя нет, день серый и нежаркий. Вероятно, переполнился впечатлениями, и мне страшно думать, что в Сухуме надо о чем-то хлопотать, на что-то смотреть. Взял да и решил: плыть морем в Одессу и оттуда в Москву.
Природа творчества жизни: вскрыть природу творчества жизни – это значит показать потребителю, какой ценой достается тот «рай», о котором он мечтает в свои выходные дни, или же открыть природу страсти, делающей человека творцом.
15 июня. Ночью в 12 мы отчаливаем на «Аджаристане», нагруженном цибиками чая и кишмишем.
Так заканчивается прекрасное путешествие, в котором не прошло ни одного дня, не встретилось и не осталось без внимания ни одного значительного человека. Начинает показываться ярче и ярче образ Бетала и его творчество.
Купил в Сухуме сборники произведений местных писателей.
Читая у абхазского писателя о радости, с которой встречают старики невесту, радости, то есть будущей жизнью своего рода, я вдруг понял, что большие строители, вроде Бетала, в глубине себя именно и живут этим самым чувством хозяев рода («государственный человек» и есть трансформированный родовой человек: «хозяин»),
17 июня. Беспокоимся о здоровье Горького.
20 июня. В 2 часа дня выезжаем в Москву. У самой Москвы узнали о смерти Горького... сегодня кремация, завтра похороны.
[Загорск. ]
Смерть Толстого вышла тоже на людях, как и у Горького, но Толстой от известности хотел убежать в какую-то неведомую избушку, в неизвестность. Это было здоровое чувство: зверь, умирая, удаляется с глаз зверей... И непременно каждое существо умирает, значит, удаляется. Кто знает, что думал, удаляясь, Горький...
Просят от «Крестьянской газеты» моего отклика на новую конституцию 22 июня. «И я думал также, что здесь, в Советском Союзе, есть нечто новое и неожиданное: до сих пор во всех странах света крупный писатель почти всегда был в той или иной степени мятежником и бунтарем (...) Сейчас в Советском Союзе вопрос впервые стоит иначе: будучи революционером, писатель не является больше оппозиционером». Это из речи Андре Жида на похоронах Горького.
В этих словах меня что-то затронуло очень больно, и я стал рыться в себе, в своем внутреннем, вечно бродящем и вечно мятежном своем существе, и понял: нет, я сейчас не могу жить и писать безмятежно, напротив, если вынуть мятежность из моей груди, я превращусь в живой труп.
Мои современные писания доказывают, что я по-прежнему близок к родному русскому народу, но почему же, несмотря на это, я остаюсь мятежником и обращусь в живой труп, если этот мятеж каким-нибудь способом будет изъят из моей груди. Спрашиваю себя: «Кто же этот мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем безмятежным?» И я отвечаю себе: мой враг – бюрократия, и в новой конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всякого творчества. Мой враг в творчестве – это прежде всего мое собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий.
24 июня. Письмо от читателя-пограничника. Восторгается «Жень-шенем», недоволен, что охотник не схватил ланку, и до крайности разочарован тем, что женщина пришла не та.
27 июня. Читаю свои записки, расплавляю места и сроки, соединяю людей.
29 июня. В одной древней книге неплохо сказано, что творчество мира, начиная с хаоса, создавая постепенно звезды, луну, солнце, рыб, птиц, зверей, в конце концов приходит к человеку. Можно, пожалуй, даже сказать, что всякое творчество есть замаскированная встреча одного человека с другим (как сигнал одного тура в горах вызывает другого). И вот что еще: есть на свете сила падающих рек, посредством которой теперь освещают, как солнцем, большие города. И есть сила первого взгляда на вещь,– человек взглянул, и ему неудержимо хочется полученную силу сообщить другому. Это очень большая сила, ею начинается, может быть, просвещение всех народов. От силы падающих рек происходит освещение, от удивления, вызванного силой первого взгляда человека на вещь и последующего страстного желания поделиться с другим человеком,– просвещение.
Да, пожалуй, так можно сказать, что всякое настоящее творчество есть замаскированная встреча одного любящего человека с другим, и часто на таких больших отрезках времени, что без книги, картины, звука эти люди в пределах земли никак не могли бы встретиться.
Через тоску, через муку, через смерть свою, через все препятствия силой творчества переходит человек навстречу другому, и это «культурная» связь людей начинается, как я думаю, силой первого взгляда на вещь.
1 июля. Думаю, что не надо спешить переезжать с Павловной в Москву. Лучше перевести на ее имя дом в Загорске. Можно сделать так, что в эту зиму оставить все, как было, только мне почаще ездить и устраивать квартиру, а дальше будет видно.
9 июля. Великое счастье: «Жень-шень» пробил себе дорогу в свет, книга получена в роскошном издании с предисловием Гексли. После того великое горе: умерла Дуничка.
10 июля. Хоронили Дуничку, слушали речи вроде того, что человек хороший, но средний и недостаточной революционной активности. Сам не мог говорить перед чужими, боялся разреветься. И не надо было говорить. Вечером хватил бутылку вина и так в одиночестве помянул Дуничку.
20 июля. Из похорон Дунички. Хотел не идти в крематорий, не видеть мертвого лица, а остаться с тем, которое видел за несколько дней до смерти. Колебался до последнего момента, и когда само решилось: и удачно узнал о пути, и трамвай подошел, и успел захватить, и я попал в круг расстроенных и плачущих людей, и сам заплакал, то тут и оказалось явно, что быть я должен был на похоронах, и не приди – было бы нехорошо. (Личный, дикий, неоправдываемый разрыв с людьми хорошими.) И после того вывожу по себе: что архивом своим заняться надо, потому что это именно долг мой, живущего человека, в отношении себя, как покойника (да, действительно, заниматься своим архивом – это значит создавать свои похороны) .
25 июля. На небе в этой игре снегов с тучами, внизу там в лесах, придавленных белыми туманами, здесь у скалы, где из-под каждого камешка бьется жилка воды и тут же в трещинах вырастают фиалки, везде раскрыта наша собственная душа человеческая со всем тончайшим оттенком сознания и чувства связи и в родстве.
Ни герой, ни изобретатель самолета еще не личности, потому что герой, достигнувший такого положения тем, что «покрыл» 9 тысяч км., предполагает следующего героя, который покроет его рекорд. Наоборот, личность не может перекрыть другую личность, потому что личность неповторима (индивидуальности могут повторяться).
Можно ли обладать политическим общественным сознанием и в то же время не быть личностью? Так, мы думаем, живут пчелы и муравьи (по заведенному). Личность характеризуется тем, что является непременно обогатителем сознания: живет по-своему. Чудаком называется человек до тех пор, пока он во внешней своей жизни живет не как все, но как только заметят, что тот особенный образ жизни порождает нечто для сознания людей, чудак становится личностью. Личность во мне, когда я задал вопрос: что есть в существе перемен? Личное сознание есть агент перемен в сознании общественном, личность всегда борется с косностью. В обществе личность создает качественную оценку вещей. Искусство не может быть безлично: его создает только личность.
Смотришь на передвижение людей во время войн, революций и думаешь о человеке изнутри, как он себя чувствует, догадываешься о нем по себе, и с него переводишь на другого и различаешь другого, третьего, четвертого.
И если ты выбыл из строя живущих, дальше за его судьбой невозможно следить по себе. И когда, начав думать о движении народов, благодаря встрече с ручьем, размывающим скалу, вернешься опять к воде, то как досадно, что жизнь воды, судьбу действующей капли не можешь понять по себе. Между тем вот она ;кивая форма действующей капли, как человек, умирает и обращается в пар. И тут же видишь, струи пара там, наверху горы, соединяются с дождевым облаком и возвращаются каплями.
Неужели же это только потому, что человека я понимаю по себе, и как я неповторим, то не могу допустить, чтобы другой повторялся и каплей такой же круглой, как первая, вернулся.
Нет, нельзя мне понять жизни воды по человеку изнутри себя. Но зато, глядя на воду и забыв о себе, я могу легко понять подобные же действия человеческие в истории.
Эта сила различия, данная человеку, это сила родственного внимания внутри – наружу сказывается в переменах и вызывает перемену в условиях ее жизни. Вникни в живительную силу этого своего родственного внимания, и в ней сразу возникнут различия, и мало-помалу судьба животных и растений сливается с судьбой человека. Через множество тысячелетий, возможно, и между каплями воды человек уловит различия. И когда кто-нибудь примет судьбу какой-нибудь капли так близко к себе и полюбит ее и увидит, что капля на глазах его исчезает... Тогда он о капле воды будет плакать, как о человеке, и струи пара, образующего облака, не будут, как теперь, утешать бессмертием формы. Нет различающей любви – и все хорошо, а где любовь, там и смерть.
28 июля. Рассказ «Посредник»: посредником сделать Шапиро и его двойную бухгалтерию, посредник между Чичиковым и владельцами мертвых душ.
Начало: как это никто до сих пор не обратил внимания на ошибку Гоголя в «Мертвых душах»,– трудно понять. Чичиков представлен деловым человеком, а между тем обходится в деле, столь щекотливом, как покупка мертвых душ, без всякого посредника. Ведь местами досадно читать и больно за Чичикова, что автор, столь неделовой человек, поставил его в глупейшее положение объясняться с Коробочкой, с Ноздревым и т. п. «типами».
14 августа. Наши мысли похожи на смерзающиеся льдинки, плывущие в направлении текущей воды внутри ледника...
тяжелые камни.
Животные – это существа, которые вовсе не растрачивают себя на образование разума и все понимают и ничего не могут сказать.
Восхищаться разумом в человеке можно только в том случае, когда заметны бывают на нем следы личного происхождения с личной тратой огромного чувства: так из снега образуется лед. Но разум, которым пользуются, не затрачивая ничего из себя, тот безликий разум – «чужой ум».
Если бы не о женщине сказано было, а о природе, что идешь в природу – бери с собой кнут,– я бы охотно это признал. И не только кнут, а надо быть готовым, если можешь – вцепиться и вгрызться, если не можешь – улепетывать, не стыдясь, во все ноги. Надо это принять, надо быть готовым на это во всякую минуту. И еще больше: надо быть готовым во всякий момент, что тебя загрызут, и все-таки переполняться восхищением жизнью и говорить, что она хороша, прекрасна. Вот тогда, имея это в себе, можно восхищаться травой, солнцем, вальдшнепом, бабой и чем хочешь. А наши описывают, захлебываясь... Тогда только можно благословить все существующее с его добром и злом и решительно стать на сторону человека в природе, создающего небывалое, лучшее...
18 августа. Есть люди, которых оценить можно только во время какого-нибудь дела, захватывающего их целиком. В этот момент они все на свете понимают, и, если бы можно было бы их спрашивать, записывать их ответы, мы бы давно узнали такие вещи, что такое правда и многое, о чем сейчас и не догадываемся. Но безумно спрашивать в интересах будущего человеческого сознания в то время, когда идет борьба за самую жизнь. Оттого и кажется, что нет правды на свете.
В бессловесном молчании переменяют люди эти нашу жизнь.
Другой человек, напротив, при всем своем мучительном желании не может с головой уйти в дело, и скопленная энергия ищет себе какого-то иного выхода. Вот я такой человек и хочу оправдать и теперь жизнь свою рассказом о своем друге, который, по-моему, должен бы все знать, но не может ничего сказать о себе.
27 августа. Есть власть, оправданная своим происхождением: власть, исходящая от личности. И есть власть, которую захватывают, как восточную рабыню. Можно стать на место внутри себя, то есть найти самого себя, и тем самым ты сделаешься властным. И можно занять место в бюрократическом аппарате и тоже сделаться властным.
Есть в полете всякой творческой индивидуальности непременно такое пустое место, в котором держаться не за что, и все самолеты падают. Без достижения сферы этого «ничто» не может быть творческой личности: это ничто является пробой на творчество, если оно во имя себя, то такие «самолеты» все падают, если же конечное звено сцепляется с чем-то большим тебя, то ты из Ничто вылетаешь.
1 сентября. Вчера барометр сильно упал. Сегодня окладной, но теплый и, наверно, долгий дождь. Высыпали грибы.
Молча движется история...
Молча движется страна в ту сторону, куда надо, и никакие слова об этом не выходят.
2 сентября. Заосеняло. Мухи стучат в потолок... Воробьи табунятся. Грачи на убранных полях – черным-черно. Сороки семьями штук по пять, по семь пасутся но дорогам. Роски холодные, серые. Иная росинка в пазухе листа весь день просверкает.
3 сентября. Гриб растет ведь только до того времени, пока его не найдут: после этого он делается предметом потребления. Так точно и писатель растет. Одну книгу возьмут, и опять из той же подземной грибницы, пользуясь теплым дождиком, надо расти, пока не придет и не откроет тебя потребитель и не срежет тебя под корешок. В молчании под сенью листьев и хвои совершается творчество. Вот почему художники, писатели, артисты всех времен и стран прославляют природу с ее лесами, горами, океанами и пустынями.
Среди пряных запахов в осеннем лесу есть такой аромат, что, схватив его на ходу, начинаешь непременно искать повторения. Бывает, нападешь, и опять обдаст тебя всего ароматом, но сейчас же опять потеряешь, и так источника этого очарования и не найдешь, как будто кто-то надел шапку-невидимку и с тобой играет...
Тайный гриб (ждет меня и этот), мой гриб всегда на меня смотрит.
Однажды пошел я на охоту за грибами и рябчиками, но, увидев на земле разноцветные осиновые листья в росе, стал собирать их и так набил полный рюкзак опавшими листьями. Так и вся моя охота, о которой я столько написал охотничьих рассказов, по существу своему есть охота за своими опавшими листьями.
16 сентября. Вернулась в 31-м году начатая работа о том, как мальчик затерялся в лесу. Теперь захотелось ту же историю перенести в северный лес и таким образом описать лес по-настоящему, включив в материал «Берендееву чащу».
под конец он создал дерево и оно стало такое живое, что зритель видел, как движутся на нем листики, вдруг художник в том дереве узнал самого себя и понял, что ото не дерево он писал, а себя самого в борьбе с человечиной.
Основная же ошибка «рационалистов» в том, что они искусственно проводят черту между инстинктом, навыком и разумом и потом рассуждают, исходя из этой ограды, вовсе не существующей в природе вещей.
для целей «низших», например, просто для истребления своего врага. Так, передавая секрет, открытый без контроля трудности подлинного творчества: создавая «облегченный путь»,– мы создаем «цивилизацию», не имеющую никакого отношения к связи людей между собой в прошлом, и настоящем, и будущем.
Итак, если писать что-либо, то современность надо содержать в себе всю целиком, то есть сейчас, например, что на глазах наших исчезла Абиссиния потому, что была мала и стояла на пути Италии. Мы видим, как исчезает Испания, и, вероятно, увидим исчезновение демократической Франции. (Фашисты должны уничтожить демократию, к знаем, непременно подерутся между собой.)
27 сентября. Самое трудное в доле писателя не писание: писание – это самое легкое. А трудно переживать то время, когда не пишется. В то время как люди занимаются игрой, писатель прячется. То же относится и к старца м-пустынникам, когда их мучают «бесы». Книги, выпущенные автором, всегда есть обман уже по одному тому, что содержат лучшее его жизни и не раскрывают, какою ценой далось это лучшее. Автор отдает обществу свои сливки, а сам простоквашей питается (как и всякий подвижник) .
«Все куплю»,– сказало злато. А о фашистах: «Все возьму»,– сказал булат.
15 октября. То место, где я стою,– единственное, тут я все занимаю и другому стать невозможно. Я последнюю рубашку, последний кусок хлеба готов отдать ближнему, но места своего уступить никому не могу, и если возьмут его силой, то на месте этом для себя ничего не найдут и не поймут, из-за чего я на нем бился, за что стоял.
19 октября. Льют дожди. Наступает переломный в году месяц ноябрь.
Чувствую сильный упадок стимулов к писанию (...) Если и движусь вперед, то толчками сзади, а передним умом ничего не вижу (...) Очень боюсь, что задуманную повесть (борьба с горой) придется бросить и написать «Веска на Кавказе», как «Родники».
20 октября. Перечитал начатую повесть «Счастливая гора» (одна глава). И вдруг загорелся и обрадовался: «Счастливая гора» должна быть написана. И я начал на ходу ее продолжать (ходить стало весело). В сотый раз исправив, отправил в «Известия» парадный очерк «Счастливая гора» (празднование 15-летия Кабарды).
«Иностранная литература» 35 – 36 год – роман «Улисс», автор Джойс, Дос Пассос, Хемингуэй.
1 ноября. Наступило время перечитать кавказские записки и поступить с ними, как поступил один хозяин с фруктовыми лесами: он вырубил все лишнее, оставил фруктовые деревья и некоторые декоративные, ко всему интересному подвел дорожку, возле всего замечательного поставил лавочку. Так точно и я все лишнее в своих записках вычеркну, ко всему интересному и замечательному подведу дорожку сюжета и вместо лавочек всюду расставлю главы и части.
2 ноября. Вся наша трагедия на земле с темным рождением и беспричинным концом состоит в том, что подобно тому, как животное, участвуя в маленьком деле, не вполне ясно понимает, для чего оно делается, так и мы тоже не видим конца нашего дела, лица существа, для которого работаем. В темных догадках или в претензиях на ясность дела проходит наше земное существование. Все состоит в том, проникаем ли мы постепенно в понимание нашего дела или просто усиление, усложнение нашей работы сопровождается иллюзией нашего могущества и понимания цели.
5 ноября. Расписываю дневник по карточкам и надеюсь, что когда все выпишу, в голове повесть окончательно оформится, и тогда я напишу ее всю в один месяц. Из дома не выходил.
13 ноября. Творчество – это прежде всего борьба со смертью, с забвением. Вглядитесь в себя – и ничего не умерло, все живет в тебе.
протерпеть одну холодную ночь и тем кончить жизнь. Может быть, он в бога сильно верит, и тем объясняется его упорство в добывании себе средств жизни – не все ли равно? Пусть за бога держится, но все равно он тем самым живет и хочет жить. Мало того! Ведь сколько бы ни говорили о богатых душах, великих умах и сердцах людей разных разностей – о накоплении народом сокровищ,– все это старик не чувствует, и весь мир для старика расположен, как немая мертвая пустыня: только я – только бог и пустыня. Такая, кажется, незначительная величина этого стариковского «я», и между тем в этот ноябрьский день под дождем весь мир где-то на той стороне показывается в чувстве этого старика. А может быть, там и не бывает осеней и дождей: там перемена, движение, время видят прямо в душах.
18 ноября. Нельзя целью поставить себе счастье: невозможно на земле личное счастье как цель. Счастье дается совсем даром тому, кто ставит какую-нибудь цель и достигает ее после большого труда. Верное счастье обретает тот, кто целью своей ставит счастье своего ближнего.
1 декабря. Мнится моя работа в лесу, как современное отшельничество, спасение своей личности (об этом надо много подумать).
4 декабря. Толстого упрекали много за то, что он живет в барских условиях, и рекомендовали уйти. Молодежь всегда хватается за это «уйти», потому что это самый легкий способ решать трудный моральный вопрос. Вообще «уйти» – это «не способ».
Я сам всегда берег для себя это «уйти». И не уходил никуда не потому, что это трудно, а подчиняясь воле неведомого спящего во мне человека с гораздо большим моральным кругозором, чем мой действующий, рассуждающий, сознательный человек. Этот спящий человек, вероятно, и есть «совесть», к которой прибегают люди, не умея ясно осознать свой поступок, говорят просто: «совестно». Бывает, человек даже покраснеет: так ему совестно. Выходит так, что сам гораздо лучше в существе своем, чем думаешь, и «совестно», и страшно оказаться со своими маленькими делами «на виду», быть застигнутым врасплох.
«Живая ночь» из «Кащеевой цепи», вдруг понял, почему Белый и антропософы не поняли «Кащееву цепь». Живая ночь, например, так близка к природе, что кажется фантастикой автора. Между тем сама близость именно и является мотивом поэзии. И вся «Кащеева цепь» построена именно на этой близости поэта и человека. Неужели этого никто не поймет и не скажет? Едва ли...
5 декабря. Читаю дневник Толстого за 1910 год и считаю эту книгу одним из величайших документов человеческой жизни мирового значения.
Философия усилия в дневнике Толстого. (Обдумать: личность и усилие. Неприятное чувство, сопровождающее усилие.)
«пикап», кузов превратить в фургон с отоплением от мотора, спальней и проч.
10 декабря. Письмо Л. Толстого Миклухе-Маклаю о том, что его научные изыскания ничто перед человечностью, которую он открывает у диких, теперь сбылось. Научные работы его забыты, а «Берег Маклая» читают дети и долго будут читать. Точно то же было с Арсеньевым и его Дерсу. Итак, надо жить и записывать за собой даже совсем просто, и получатся замечательные книги. Можно сложно записывать, наделяя свои переживания воображаемыми лицами. И, наконец, можно воображать по возможностям жизни, сидя за столом. В основе хотя и возможная ложь, но все-таки жизнь. Значит, если явится у писателя сомнение в своем даровании, то можно проверить, записывая за собой жизнь (очерк).
– мужчины и женщины, изобразить на фоне всего, что люди называют «счастьем».
Ночью читаю Толстовскою библию – 1910 год – постоянно встречаются знакомые лица, эпоха проходит перед моими глазами. Начинаю понимать, что все те возражения, которые складываются относительно его поведения, Толстой знал. Надо написать такую повесть, чтобы мой воображаемый Толстой в своем положении нашел бы себе достойный выход, и такой, чтобы покойник Лев Толстой мог бы с ним согласиться.
11–12 декабря. «Уход» Толстого из дома надо понимать как уход из жизни. Начал уходить он, когда еще... когда началось? А бунт его против жизни выходит из какого-то общего его бунта. Посредник смерти его есть слава.
13 декабря. Дело писателя, как и всякого другого художника, если только посмотреть на него с точки зрения всех других выгодных профессий,– нестоящее дело. Но ведь точно так же и детей рождать, если все взвесить, нестоящее дело. Жизнетворчество во всем одинаково. Однако рождают же... Есть искупающие все муки моменты счастья, из-за них вся игра, хотя бы счастье первой встречи матери со своим ребенком. А у нас, писателей, я считаю чем-то вроде этого встречу с читателем: есть такие читатели, вроде А. М. Горького, встреча с которыми является большим счастьем.
18 декабря. В Толстом заключается вся наша революция в зародыше. Толстовство – это начало революции, замаскированной в религиозно-этическую реформацию. Читая Толстого (дневники 1910-го),надо думать о современности.
«Жень-шене».
Человек прекрасен, если его собирать из лучших людей, оставивших следы в истории культуры, и особенно тех, которые близки к себе. Можно поискать и в настоящем таких и подивиться им.
20 декабря. Письмо Дмитрию Ивановичу Волкову, бывшему миллионеру, теперь собственнику дневника, который ему теперь много дороже тех миллионов. Это у меня (хранение дневника) вышло настоящее, органическое доброе дело, подобно созданной книжке для детей «Зверь Бурундук». Выходило так, что делал для себя, но это «для себя» в то же время значило и для других. Это доказывает, что в душе человека есть такой род собственности, который является одновременно и личной собственностью и общественной.
23 декабря. Продолжаю разбирать драму Толстого по дневникам 1910 года. Очень тяжело, но, читая, сам становишься на высоту и видишь свои поступки в прошлом смешными: заключить бы и на сегодня – но нет: сегодня кажешься себе мудрецом.
К старости вокруг себя, в непосредственной близости надо устроить мир (тишину). Это основное условие жизни, и в этом Толстому было отказано.
«Евгений Онегин» и думал о том образе, которому адресовалось письмо Татьяны, и о том, к кому оно попало: девичьем образе любви; что отними образ, и будет свинство-без-образие; этот образ и есть начальный, исток равно как искусства и рода: в первом случае дитя в искусстве, во втором: дитя и... [как назвать?] жизни (искусство тоже есть жизнь) или в роду (дитя искусства и дитя рода человеческого).
Долг Татьяны (жизнь со стариком) вышел из первообраза, как у меня в «Жень-шене»: сложилась жизнь: жизнь течет и жизнь , но сила первого образа остается там и тут.
26 декабря. Два миропонимания: 1) Восточное: человек считает себя частью огромного целого, «мира», поэтому он себя благоговейно подчиняет этому целому, или богу. 2) Европейское (Западное): человек считает себя господином мира и создает систему господства, называемую им цивилизацией, внешней – наука. Вот почему Толстой презирал науку, а Горький ее обожествлял.
Книг много, но идей, в которых движется современное человечество, немного, их конспект надо всегда держать в ясном сознании для того, чтобы поток родственного внимания и реализации своей личности в нем (творчество) проходил бы, как река, систематически размывающая свои берега.
29 декабря. Человек, который овладевал машиной подобно тому, как кузнец Вакула черта крестил,– вдруг узнал, что об этом рассказано у Гёте: Фауст овладел Мефистофелем, но Маргарита из тюрьмы за ним не пошла. Он и знал, но не догадывался, что его переживание кем-то обдумано: переживая сам лично в первый раз, он думал, что и весь мир это в первый раз переживает (открытие Америки). Но как же быть: ведь надо же самому переживать лично всем существом, а не по книжке. Когда дойдет до себя, то каждый вновь открывает Америку.
Несомненно, мое охотничье юродство приходит к концу не потому, что стало особенно жалко убивать, а просто я достаточно воспитался, чтобы находить интерес в природе и без охоты. Стала мешать охота. Но, отходя от охоты, очень постепенно, ни в коем случае не надо из этого делать какой-нибудь «перелом». Попробую заняться рыбой. Кстати, почему все рыбаки всегда как-то интеллигентней охотников?
быть с людьми. Радио – это великий разлучник. И великий обманщик: человек не поет, не беседует с другим человеком, поет и беседует радио за всю страну.