1937
7 января. Ночью, часто просыпаясь, читал Серую Сову в немецком издании «Kleiner Bruder». И действительно, это мой молодой брат, жизнь совсем складывается, даже иногда охватывает настороженность, когда читаешь рассказ своего ученика: явится ли он сам или будет подражателем, что неприятно.
10 января. Мороз – 4. Ездил в Териброво, вернулся в восемь. Ни одного впечатления, ни одной мысли: весь день в переживании мускулов. Но нечего горевать: мысли радостной вереницей придут в то время, когда тело начнет отдыхать...
12 января. Мороз хватил в 20 °. Наконец-то! Кончаю замечательную книгу индейца Серая Сова и так считаю, что я больше его много как писатель, но он больше меня как человек.
Мефистофеля надо понимать как чародея-техника и цивилизатора, почему христианка Маргарита (культура) не пойдет с Фаустом и остается в тюрьме. Но Мефистофель является злой силой при наличии доктора Фауста. Если же на черта садится кузнец Вакула, простак, действующий силой креста, то при помощи черта он достает своей Маргарите царские башмаки и как ни в чем не бывало женится на ней по всем правилам православия.
13 января. Встал в 6 утра и почувствовал в глубине себя тоску, которая не дает работать. Стал ходить на морозе под звездами по двору из конца в конец. Дымок поднимается из трубы у Дуни. Барашек кричит у нее на дворе. Пыхтит паровоз. Мерный шаг, мерные повороты, дыханье на чистом воздухе, и вдруг как бы что-то спадает (...) И после того радость, какая-то легкость жизни и родственного внимания к этому дымку живому из трубы. Вроде сбрасывания шкуры старой: спало и хорошо. Так, может быть, и жизнь в свое время отпадет и под самый конец станет вдруг хорошо, не потому ли покойники становятся опять «хорошими». На это и поставлен Платон Каратаев: что-то не важное (личная телесная жизнь) скинуто, и стало хорошо, все кругом засветилось.
20 января. Вымирает поющий русский народ, воскресает певец народный и музыкант как личность (Римский-Корсаков). Народную песню создавали тоже личности, но они терялись в народе. Теперь явилось имя автора. Стало цениться само творчество.
Хочется жить, как все, иметь то, что у всех, а надо свое дать, надо прибавить к потоку нечто свое и через это – страдание (не могу, как все, и не знаю даже, что я «лебедь»). Живешь гадким утенком, а про лебедя узнаешь. нескоро, когда это разутешить не может.
Книга, как орудие моей души.
6 февраля (23 января) день моего рождения, мне будет – страшно сказать! – 64 года. Уймись же, Михаил, пора собираться.
28 января. Достоевский продолжает оставаться единственным, описавшим бесов...
29 января. Жить бы на земле, где старые деревья маленькими видели моих дедов и прадедов.
30 января. Все свелось к техническому приему. Столько сил истрачено в напрасной борьбе, и, когда стало казаться невозможным дальше бороться, пришло в голову нечто весьма простое, почти не требующее усилий ума и воли, чисто технический прием, который можно рекомендовать и другим. Кажется, все в этом приеме, которым каждый может пользоваться, не тратя себя, даже вовсе не думая. Так в глубине всякой техники заключается живой человек, отдавший жизнь свою за это. И вот некоторые (и их множество) в пользовании этими даровыми полезными приемами видят все счастье человека: какое счастье, если все дается даром! Пользоваться техникой имеет право лишь тот, кто, в свою очередь, тратит жизнь в достижении чего-то и достигает, в свою очередь, обращает это в прием (...)
Проследить градации перехода личного на пользу государственного: всякого рода творчество начинается лично, то есть духом, а переходит в полезность, воплощаясь, делаясь телом, множеством (когда-то рукопись Пушкина была одна, и ей одной начинается нынешний Пушкин).
Но почему тянет меня к простому, интуиции, инстинкту, народу, природе, земле, красоте, искусству, а не сложности декадентов, аристократизму, космополитизму, науке, рационализму и мистицизму, к отвлеченному.
Интеллигент и простак: простак живой, он берет все из первых рук природы и человека, интеллигент – из книг. Тому труднее выбраться из-под чужого; смотреть на все своим первым глазом. Но зато каждый из них находится в образованном обществе и действует его силой.
31 января. Они (1 нрзб.) «плановики», люди, посвятившие себя плану, чистому плану и в этом плане живущие: каждый из них по-своему честен, но жизни они не знают... Это «завелось» и движется, но внутренней самостоятельной жизни в этой исторической заведенности нет ни малейшей.
2 февраля. Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой, если она просто придет. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью легче гораздо, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе – и на этом пути являются праздники: чуть-чуть полегче и праздник. От праздника к празднику с мечтой о свободе и до смерти. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать, люди дуреют, имеют возможность летать, а сами мечтают о натуральном хозяйстве.
Пользоваться научились всем на свете, силами природы, умеют всякого зверя поймать и вынуть из воды всякую рыбку умеют... только не научились пользоваться своей свободой, и все силы и добытые знания обратить на путь человеческого счастья.
4 февраля. Пушкиным я никогда не занимался, потому что всегда казалось, что Пушкин – это именно то, что «само собой разумеется».
Одна из самых выразительных особенностей восприятия природы, которую все замечали у меня,– это природа в движении, «фенологическая», конечно, происходит от Пушкина, который очень любил сезоны. Вспоминаю, что именно «Евгений Онегин», роман, написанный так, что автор дал мне мысль написать «Кащееву цепь» в двух планах: герой действует, а переживания самого в себе этого героя автор Судит. В особенности же в Пушкине близка мне простота, которая ему как будто врожденна, а нам приходится ее достигать. Об этой простоте все знают, и в то же время очень трудно сказать, в чем именно она состоит. Что она значит? Народная простота. В декадентском кружке это называлось кляризмом (ясностью), у Достоевского, для которого пушкинская простота была недостижимой звездой, называлась целокупностью.
Мне это лучшее пушкинское (2 нрзб.), когда я думаю о Пушкине, что художник есть такой человек, который сохранил в душе своей себя, как ребенка, и может по-своему (1 нрзб.) смотреть на мир (2 нрзб.) тем первым младенческим взглядом и потом пропускать свой материал через всю сложность взрослого, мыслящего человека. Чем больше сохранится этот младенец, тем больше в творце простоты, целокупности, ясности. Я не говорю, что литератор должен быть прост: Гоголь, Достоевский не простые писатели, а гениальные. Но и Гоголь и Достоевский с наслаждением забросили бы всю свою гениальность, если бы могли. «Я» Пушкина – это «мы», и не хочется говорить от своего имени без стыда, надо учиться у Пушкина простоте.
8 февраля. При обеспеченной изоляции мысли, как в большом городе, обеспечивается всякая отвлеченная мысль, как полезная обществу, так и преступная. В большом городе невозможно, как Сократу, выйти на площадь с учением добра в познании самого себя и невозможно, как герою Раскольникову, опуститься на колени и поклониться народу, покаяться.
17 февраля. Сегодня Map. Влад. очень удивилась моей общественной тревоге: «Вы же пишете о животных, что вам?» И как я ей ни объяснял, так и не могла она понять, как это можно писать о животных и до смертушки волноваться судьбой своей родной страны.
Человек иногда из своей лично-мучительной жизни, как в окошко, выглянет в жизнь вокруг себя с травой-муравой, с букашками и таракашками, ребятами и девчатами на качелях, на салазках, увидит в тихом радостном свете под золотыми лучами! Это значит, что дух освобожденный увидел действительность, как она есть и должна быть для человека. Даже это просто и после болезни бывает, но как надо, чтобы без мук и болезней?
Мы о том человеке говорим, который будет: мы путь указываем, звезду человеческую, а как идти к ней, в каком порядке, это не наша забота. Между нами и государством время: время для нас не существует, но государство нас упрекает временем.
22–23 февраля. Возвращение к своей описанной в «Кащеевой цепи» гимназии: священный бунт Курымушки теперь представляется [вовсе] не священным, и кажется, что учителя были гораздо лучше, чем описано.
Необходимость дисциплины, осознание этого приходит у Курымушки на 65-м году жизни!
3 марта. Решил достать Гёте и почитать его по-немецки. Никогда с такой радостью и без всякой тревоги не ждал весны. Когда вспомнишь о сближении своем с природой, то вспоминаешь, сколько этому счастью помогла моя бедность: нищенское существование до революции обрекало на деревенскую жизнь, после революции долго не давали комнату и стали вообще опускаться руки на перемену. Между тем при других обстоятельствах я мог бы так же, как природу, полюбить в городе искусство и книги. Когда будет квартира: я непременно сделаю опыт в этом отношении: попробую пожить в городе «эстетически», то есть свободно, как в лесу.
5 марта. Бедняк – это кто отстраняет от себя бремя, как долг.
Бедняк – это прежде всего завистник (Сальери), отравляющий Моцарта...
Осел презрительно называется ослом не за ум: у него ума довольно, вообще осел – умное животное. Нет! Мы называем презрительно ослом того, кто несет свое жизненное бремя не свободно, а имеет за своими ослиными ушами какую-то заднюю мысль злую, с претензией за свой ослиный труд получить признание, как за творческий.
Без ослиного труда, конечно, не обойтись и Моцарту, но Моцарт прячет этот свой труд, как ничтожный в сравнении с тем благом, которое им получено даром, как некая реальность мира, достигаемая трудом миллионов.
6 марта. Приходил «читатель» за таким словом, которое могло бы вернуть ему желание и силу жизни. Очень плакал. Сам в валенках, а в сумке кожаные сапоги на случай оттепели. За это цепляется и говорит: «Вероятно, я уцелею, видите, какая предусмотрительность!» Первое: пишете слова ежедневно для всех вдаль, и приходит человек и говорит: «Нет ли у вас слова для меня лично, спасите меня». Денег не берет, в бога не верит, докторов не хочет: слово ему нужно. Вот жуткое положение! Второе: это ведь современное явление, это раненый: смертельно ли? Сейчас ведь война, и это надо помнить, надо не забываться, что война вокруг самая жестокая. Болезнь его в том, что он не может жить без чтения (не было раз чтения, он драл обои, под ними читал газетную заклейку). Потерял себя, не может найти своего ритма.
7 марта. Возвращаюсь к читателю: писатель и читатель. Читатель просит такого слова, чтобы ему им можно было жить. Нет, настоящий читатель не станет нищенствовать: тот не просит, а получив, сам творит и помогает автору. Это был запоздавший интеллигент: о, как давно это пережито!
8 марта. Писать в «Юный натуралист». Осуществлять мечту: создать сказку жизни, чтобы читали мой детский рассказ, как сказку, все возрасты. Это единственно возможная теперь литература. В такой форме единственно художник может служить будущему. И пусть все, кто хочет жить, смирится, и все будут, как дети.
14 марта. Одно время поэты, очевидно, из чувства самосохранения старались доказать, что поэзия тоже делается (Маяковский), и как всегда и во всем, что исходит из чувства и еще чувства самоохраны, палку перегнули; стали думать, что раз поэзия делается, как вещи на фабрике, то и рабочий может делать поэзию, стали зазывать в литературу рабочих с заводов и фабрик. Когда же рабочие пришли, то оказалось, что труд в поэзии – это малая сторона, а что главное для поэзии – это что надо талант, что надо родиться поэтом и что сыспокон веков поэты трудились и только виду не показывали. Трудились, конечно, много, но трудящимся открывали, как идеал, добытую в жизни возможность жить без труда и без раба. Правдой в этой сказке было то, что у человека, может быть каждого, может быть такое любимое дело, выполняя которое он не чувствует бремени труда подневольного.
Я развиваю мысль о том, что только в глубине себя самого таится сила личности, преодолевающая «тугу» труда (...) На этом пути именно и нужно искать происхождения непонятного для нас «счастья» без трагедии. Трагедия, страдание предполагает личность, они же, находя силу простого счастья в родниках общества, восстают на трагедию, на страдание и тем самым на личность. У них личность есть индивид, получающий счастье свое не путем страдания, а непосредственно из запасов этого счастья в обществе (...)
Раз происходит такое разделение всего мира, значит, это меряются между собой необходимые для существования силы: сила личности и сила общества.
Окаянство жизни не в том одном, что есть люди, творящие зло, а и в том, что напуганные ими люди приготовились к злу, стали очень подозрительные и уже не в состоянии встретить человека незнакомого с доверием.
14–15 марта. Бьюшка умирает. Когда умирает любимое животное, ни в чем не повинное, то человеку всегда это бывает упреком: так невинно животное, и все-таки должно страдать и умирать, а ты виновен во многом и все-таки не допускаешь мысли о необходимости страданий и смерти.
17 марта. Ясно видел происхождение своей литературы от писем к В. П., похожих на те излияния, которые пишут мне литераторы, начиная с похвал мне и кончая просьбой устроить творения. Вот этот провинциализм именно и был в основе страдания: Мадонна, подбитая совершенной глупостью пола. Страдание и утрата всякой возможности сближения дали мне силу выхода из «провинции» индивидуального к личному творчеству: таким образом, творчество есть разрешение, есть выход из борьбы индивидуального и общего... В процессе борьбы свое унижение было смертельно, и действительно нечто и умерло, а осталось это сверх своего, нечто неунижаемое, и это «сверх» себя непременно должно в конце концов найти место в общем достоянии, в культуре.
И вот это есть, наверно, самый общий путь поэта с некоторой видовой разницей: есть, например, род поэтов, которые мое единое переживание повторяют при каждом стихотворении. И вот, может быть, именно единство переворота и множественность разделяют между собой человека жизненного дела и поэта.
«настоящих» поэтов: до чего моя жизнь и моя поэзия бедны! Я не свободен в своей поэзии – меня держит жизнь, я не свободен в жизни – меня держит поэзия. И так я живу «особенной» (за это упрекали Пастернака) уединенной [жизнью]. Из всего этого возникает вопрос: обязательно ли для жизни и творчества страдание личное, трагедия, или же эту трагедию, признавая как чисто личный путь, необязательный для других, надо таить в себе, как некоторые певцы и танцоры веселят людей, скрывая смертельную болезнь?
19 марта. Если взять словесное искусство, то Пушкин – Толстой характерны радостью жизни, которой закрыта личная трагедия: мы видим готовую вещь, совершенством которой закрылась личная трагедия мастера. Напротив, у Гоголя, Достоевского природа, счастье и вся жизнь планеты и вселенной существует как среда и условие страдающей личности.
Вот весна света сейчас переходит в весну воды, и от этого почему-то душа в смуту острой, быстро мелькающей боли, радости, неожиданных мыслей, голова то горит, то вдруг вся сила куда-то проваливается, слабеешь в поту. Нет времени года, когда человек со своей человеческой душой до такой степени бы зависел от природы в ее стихиях тепла, света, воды. И вот я вижу снегурочку, сидящую на ветке дерева, засыпанного снегом. Я беру эту видную снегурочку из внешнего мира, она тает в моем горячем чувстве, но форма остается, и так я, личной своей трагедией растопив куколку, создаю форму, точно такую, как она была на дереве, но уже не подверженную влиянию обыкновенной температуры. Так я создал снегурочку, вдохнув в форму природы свою человеческую душу. В этом и виден именно смысл и свой подвиг, чтобы в чарующей форме погасить свою личную трагедию и этим привлечь к ней людей, как к своему счастью, и тем убедить их в необходимости личного подвига по их собственной линии жизни. Сколько раз я клялся себе, что никогда-никогда не буду учить их, «как надо жить», а буду лишь это показывать.
На этом пути и произошел мой очерк, между тем бездушные ребята, разобрав механику моего очерка, стали ездить по стране и описывать этим «способом» «наши достижения».
Мое искусство, как личный подвиг, как счастливую службу, никто не понял, и до сих пор не нашлось у меня ни одного ученика.
Я буду жить и писать вам, друзья мои, как будто эта весна моя последняя и у меня уже больше Нет времени рассказывать о печальном прошлом моей личной жизни. Я буду рассказывать о великом богатстве жизни на каждом месте, о счастье непомерном, которое каждый может достичь себе и создать из ничего. Всякий родился и некоторое время живет радостной жизнью, но не всякий, страдая, достигает радостной старости.
20 марта. Мы все умираем, оставляя следы после себя, все, что есть хорошее или дурное,– все это наследство предшествовавших нам миллиардов индивидуальностей. Я хочу оставить след любви своей к прекрасному, заинтересованный в длительном его существовании, но не в личном своем писательстве. Конечно, всякий, оставивший (1 нрзб.) след на земле человек непременно забывался, непременно выходил из себя, но ведь это не легко, и никто из великих людей не оставил нам секрета к такому совершенно бескорыстному творчеству, и большинство из них сами об этом не знали. Но мне кажется, отчасти можно достигнуть этого сознательно, если только представить себе, что наступила своя последняя весна и надо со всем любимым проститься...
Все киснет в тумане. Все брошено старое (Кавказ так и остался не дописанным).
3 апреля. Лесков со своим кудрявым языком, пожалуй, больше всех наших писателей художник слова (Ремизов это понял и довел языковое художество Лескова до того, что можно назвать виршеплетством, то же, что и у Белого).
12 апреля. Самки сядут на яйца, самцы веселей будут петь. Но чем больше будет веселых звуков в лесу, тем сильнее для понимающего будет выступать и значить сила молчания. Не тем ли и в поэзии сильно слово, что открывает нам силу молчания.
15 апреля. Мучусь своей отрешенностью от литературного общества, злюсь, обижаюсь своей оставленностью, но в конце концов хочу оставаться, каков есть и как оно есть.
21 апреля. Читаю «Соки земли» Гамсуна, перечитав перед этим «Власть земли» – Успенского, и ясно вижу, насколько же выше, свободнее, легче, убедительней искусство Гамсуна в сравнении с морально-народническим нытьем Г. Успенского. Понимаю себя в этом свете, свою глухую борьбу с «гражданской моралью», перешедшей в литературную колбу. И вот сейчас глухое недовольство свое, в отношении моральной чуткости, понимаю, как долг старого времени: плачу и плачу. Единственная вещь, написанная мною свободно,– это «Корень жизни». И надо в дальнейшем помнить, что сказать от души, от себя самого и полным голосом – вот единственная мораль писателя.
30 апреля. Наука для поэта тем ценна, что указывает верный путь, чуть только сбился с чудесной дорожки, наука предупреждает: «Уходи отсюда, здесь чудес не бывает».
1 мая. Самая злая неправда о природе бывает от самомнения плохо образованного человека; он ставит себя слишком высоко для того, чтобы считаться с какими-то зверушками, и оттого спешит объяснить их жизнь по себе – человеку (...)
И вдруг я понял свое дело как науку связи между всем существующим.
7 мая. На Кубре вчера вечером был холод, но цвела черемуха – и соловей пел: соловью только бы цвела она...
Вот это утонченное наслаждение поэта петь и в бедности, и при всяких самых дрянных условиях многие принимают за добродетель.
Каждую весну и каждую осень человек поэтически переживает и свое собственное рождение и умирание.
Перед чем это было в лесу такое глубокое молчание? Мне почудилось, будто мне кто-то сзади шепнул что-то на ухо. И до того явственно было, что я оглянулся. Вокруг везде и на высоких деревьях не шевелился ни один лист, а здесь внизу возле моего уха одна ветка сильно качалась. Значит, я не ошибся, услыхав шепот, кто-то сзади пролетал: мне показалось, шепнул...
13 мая. Черемуха все еще только зацветает.
Вот эта же самая, точно такая, с тем же видом и запахом цвела черемуха, когда любовь я мог понимать только по роману Ивана-царевича с Марьей Моревной. И теперь, когда у меня уже внуки, раз в год, когда зацветает черемуха, понюхав ее, на одно мгновенье я вдыхаю в себя ту любовь.
И так не одна черемуха, а всякий запах является как бы термосом нашей души и до старости дает возможность помнить свое детство не головой, а всем существом.
21 мая. Спасение сказки. Удивление покидает мир. Даже воздухоплавание, даже радио и телевидение больше не удивительны. И можно вперед сказать, что перелет на другие планеты не даст того счастья, той радости, о которой сейчас грезится. Удивление связано с детством человека. Современный взрослый человек рано расстается со своим ребенком: он с 20 лет взрослый и больше ничему не удивляется. Сказка питается детством и детство здоровьем, и здоровье дается землею и солнцем.
Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление и с удивлением вернется и сказка. Невозможно? Нет ничего невозможного. Во всяком случае, возникает вопрос: почему современный человек не отказывается от возможности перелететь на другую планету, и поднимают даже вопрос о физическом бессмертии в будущем, но почему же тогда невозможно вернуть человечеству удивление и сказку.
23 мая. Не понимаю, как можно любить Андрея Белого и Щедрина!
Писатель тот, кто умеет следить за собственной личной своей жизнью – это первое, этого довольно, чтобы сделаться писателем; но чтобы сделаться писателем-художником, нужно еще это свое увидеть отраженным в мире природы и человечества.
Как за 11 лет разросся малинник у забора за липами! Придет Гоголь, увидит это и создаст «Старосветских помещиков». Быт человеческий ведь тоже так, как малина растет, складывается и находит своего певца. И кто-то, прочитав стих о малине у забора, вздохнет о возможности счастья смотреть, как из года в год разрастается малина за липами. Как будто это действительно возможно сидеть и смотреть, как малина растет...
4 июня. Сильнейшее впечатление от «Опавших листьев) Розанова, переживание.
Разбираясь в природе с жизнью, диву дивишься, до чего мало изучено: столько лет прошло биологии, а ведь почти ничего. А люди? Если заглянуть в души,– то же самое, так мало! Но почему же так тысячи лет «сознательно» живут и друг возле друга и так мало знают? Ответ на этот вопрос: людям некогда друг в друга глядеть, они для этого слишком заняты.
5 июня. Разговоры везде стали светскими, то есть люди говорят между собою, избирая темы, о том, что ни мое, ни твое, а чье-то третье. Ни мое, ни твое, ни наше, ни ваше, а что-нибудь всем постороннее, о чем говорить можно, не оглядываясь по сторонам. И вот теперь оказывается, почему существуют салонные разговоры...
6 июня. Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это – реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение.
8 июня. Бывает, в редчайших случаях описание предмета является усилением любви к нему. Так вот мне очень удались рассказы о двух собаках, о Перли и Ладе, и в состав моей особенной любви к этим собакам входило в большой степени и радование о рассказах. Вот если бы и вся литература стала не обиранием жизни – «собираю материалы» – а любовным усилением ее...
11 июня. Розановские «Опавшие листья» интересны лишь потому, что свой интимнейший мир, семья, дети и проч. в свете великих проблем.
14 июня. Говорят, что в «Правде» меня опять назвали столпом «Перевала». Так это надоело, что лень уже и отвечать.
15 июня. Свобода творится всем обществом, но ее нельзя просить у хозяина государства. Просить свободы – все равно, что просить у хозяина снять замок с его кладовой, дверьми обращенной на улицу. Вам свобода книжку писать, а другой полезет в кладовую...
16 июня. Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто – ото ты сам виноват.
Поэзия – это чем люди живут и чего они хотят, но не знают, не ведают и что надо им показать, как слепым.
Разве я не понимаю незабудку: ведь я и весь мир чувствую иногда при встрече с Незабудкой, а скажи – сколько в ней лепестков, не скажу. Неужели же вы меня пошлете «изучать» незабудку.
18 июня. Всем смешно в самом начале лета слышать о начале зимы, а я это чувствую: все то же в лесу ку-ку и (1 нрзб.) сытое молчание, как редчайший случай, трель барабанная дятла,– услышишь и вздрогнешь: «Нет ли кого?..» Нет шума зеленого, поет певчий дрозд – один, и это милей, все милей, все лучше,– все верно, только «того уже нет».
19 июня. Чем тише едешь, тем больше видишь движение жизни. Даже после велосипеда не сразу придешь в себя и начинаешь понимать жизнь. Машину освоить – это не баранку вертеть, а научиться, сходя с машины, быстро приходить в себя.
21 июня. Хорошее в русском народе – это что если ты встретил неизвестного человека и через минуту ты с ним говоришь, будто всю жизнь знал его. Хорошее чувство: «вместе несем». Русский человек хорош для незнакомого, готов открыть все и служить...
В мире нет ничего чужого, мы так устроены, что видим только свое, только одно свое раскрытое «я».
Читал «Каиново болото» Уэллса и почувствовал, что они находятся еще накануне того, что мы пережили...
23 июня. Простота жизни и мыслящее затишье с готовностью внимания ко всякому проходящему,– вот я бы чего хотел сейчас для себя. И мне думается, к этому вскоре побегут многие.
24 июня. Наступает самое напряженное время перед возможностью войны, и вот именно и передается, через кутерьму, какое-то «каиново» чувство.
И такая усиливающаяся заостренность подвижничества в чистом воздухе и собравшаяся у самых ног вся пыль человечества! Трудно продвигаться, но надо.
Гибнет Испания, но испанский футбол процветает; недавно бригада испанских футболистов была в Москве торжественно встречена. Это ли не кутерьма!
Наша тревога происходит от быстроты движения государственной планеты: невозможно всмотреться, влюбиться и вжиться, все мелькает, и хочется, чтобы скорее и скорее мелькало, чтобы самое мелькание, быть может, заменил быт, необходимый человеку.
Стал бы на такое высокое прочное место, откуда бы это мелькание сливалось в огненные полосы, как при падающих звездах...
Стал бы... Но как стать, если вся мораль в том, чтобы идти нога в ногу: отстал, и ты как виноватый, ты обречен, и на тебя стараются и не смотреть. Перескочить бы во время общего хода на что-нибудь, как в метро с движущейся постоянно лестницы переходят на последнюю неподвижную ступеньку.
28 июня. Чтобы описать дерево (1 нрзб.), реку, мотылька на цветах или в корнях дерева землеройку, нужна жизнь человека: нужно до того дожить, чтобы все это до крайности далекое стало близким и возможным для человеческого понимания.
6 июля. Map. Дм. Менделеева прислала философское письмо, в котором называет меня очень добрым человеком, пытающимся все примирить. Интересно мне, что ее упрек в «доброте» исходит из того же источника, что и у тех, кто упрекает меня в без-человечности. Я пишу о зверях, деревьях, птицах, вообще о природе от лица такого человека, который в жизни своей ни вовсе бы не был оскорблен или преодолел бы свое оскорбление, непременно тем самым вызывающее злобу.
Я не беру такого человека из головы, не выдумываю, это я сам лично, поместивший занятие свое искусством слова в ту часть своего существа, которая осталась неоскорбленной. Впрочем, я тогда не думал о себе, мне думалось, что вся поэзия вытекает из неоскорбляемой части человеческого существа, и я взялся за нее, как за якорь личного спасения от оскорбления и злобы. Вот отчего в своих книгах я оптимист и совсем неисправимый, потому что всего себя отдал служению неоскорбленного существа человека. Если бы я ошибся, то, наверно, давно бы попал в дом умалишенных, но выходит напротив: у меня появляется друзей все больше и больше, даже в Англии, даже в Германии «Жень-шень» назван «мужественной» книгой.
8 июля. Думаю о «по ту сторону добра и зла» – там, где человек не оскорблен, не обижен. Там находятся родники поэзии. Проходя оттуда к нам через почву добра и зла, поэзия часто принимает вкус добра, и потому поэта часто считают добрым человеком. Поэзия начинается не от добра.
По ту сторону добра и зла хранятся запасы мировой красоты, лучи которой проходят через облака добра и зла...
11 июля. Обиды разного рода – это раны души, одни тоже, как раны, заживают скоро, другие очень долго, третьи с детства и на всю жизнь. Страх, я думаю, собирается вокруг больного места, он предупреждает об опасности: где-то болит, и вот страшно, что этим больным местом зацепишься.
Писать по художеству, как все равно и любить что-нибудь, возможно, лишь забывая личные обиды. Я пишу, конечно, в обход всяких обид из целины души и, вспоминая все пережитое, не знаю, как объяснить сохранность в себе неуязвленных мест. Мне кажется, что в самой природе таланта заключается какое-то легкомыслие, вроде сорочки счастливого: родился в сорочке, и все как с гуся вода.
Замечаю себе, что надо стараться записи делать как можно лучше, имея целью научиться сразу писать: посмотрел и написал.
12 июля. Начал работу над книгой «Канал» и должен выжать из нее все соки, какие в ней есть.
Канал мой. Конец: «Где же люди? Не ищите их далеко, они здесь: они отдали свое лучшее, и их так много, что имен не упомнишь. Имена здесь сливаются в народ, как сливаются капли в падун».
18 июля. Вспоминали с Павловной мою сдавленную жизнь и сохраненную мной радость творчества («геооптимизм»). Этой силой жизни творили и на канале некоторые инженеры.
Строительство канала нужно понимать из себя: там это погуще, тут пожиже. Сгустить жизнь вокруг себя, и получится строительство канала. Мы все строим какой-то канал.
Было древнее равновесие края, которое поддерживали скалы, лес, вода. Человек расстроил это равновесие и тягостный труд соблюдать равновесие взял на себя.
20 июля. Начало записок о создании канала.
как соединилось лицо человека, и все детали лица: глаза, уши, нос, губы и так все до самой ничтожной ниточки можно видеть в ее происхождении (...)
Увлекательное это занятие – проследить все фазы создания какой-нибудь вещи, записать все и оставить все это жить, как в природе. Со временем явится такой удивительный поэт, он все лоскутки мои соберет, и будут они жить – целый мир рядом с героем его...
Когда это будет? Мне кажется, это можно сделать. Вот явились воздушные корабли: воздух оказался довольно плотной средой. Но если явились воздушные корабли, то почему же не явятся воздушные замки? Но и воздушные замки тоже с чего-то начинаются, и вот я вздумал начать это дело: писать повесть и так: сегодня повесть – а завтра повесть не пишется и я пишу о своих материалах, о том, как я делаю эту повесть. Конечно, в писанин тоже есть свои законы и первый закон, чтобы написанное было интересно для чтения. Задача моя чрезвычайно трудная и две опасности, как Сцилла и Харибда, ужасные: одна опасность, что повесть напишется хорошо, а план ее окажется неинтересным и никто это не будет читать; другая опасность, напротив, интересно будет, как я искал путь создания, но самую повесть не напишу.
21 июля. Итак, вот мое достижение в эту поездку: я представил себе, что я сам на канал попал, хотя бы по культурно-просветительной части работал. И, конечно, я бы работал: «Канал должен быть сделан». Я бы работал, как и вообще работают в советское время «неоскорбленной душой», и в этом деле моя свобода, мое счастье, моя правда (канал должен быть сделан).
Никогда этого не было раньше: скучно одному.
23 июля. В одном опыт не дает ничего, и даже наоборот: чем больше опыта, тем более неведомой остается область любви, и все кончается тем, что герой попадает в обыкновенные лапы. Напротив, неопытный делается господином и строителем семьи.
Так что есть область жизни, которая не открывается в опыте.
24 июля. Дневник, как он будет собран вокруг Аврала, будет иметь особенную ценность при анализе «я» – враждебного миру, разрушительно-мефистофельского и «я» – творческого, неоскорбленного.
5 августа. Строительство моего канала должно в глубине своей быть строительством мира. «Бобры» – есть тоже книга мира и, конечно, все детские рассказы. В этом сознании есть прочность.
6 августа. Вот наконец желанная квартира, а жить не с кем…
Получается пересмотр самый подробный всего содержания жизни и соединения под высоким давлением всего народа для боя со всем миром за коммунизм. Это явление стало огромно, война предстоит такая большая, что требования к личности, могущей стать выше времени и судить независимо, возросли чрезвычайно.
9 августа. Иногда, когда музыку слушаешь, свое «я» застаешь за какой-то совсем ничтожной посторонней музыке мыслёнкой. А музыка сама собой. Это показывает, что «я» – моя душа не хочет подчиниться и отдаться и лучше готова заниматься маленьким делом, но своим собственным. И сколько вот таких не занятых музыкой «я» треплется в мире со своим маленьким ничтожным делом. Как часто, глядя на них, кажется до крайности непонятным и страшным ввиду краткости нашей личной жизни их поведение: заниматься такими пустяками, когда жизнь наша так коротка.
А может быть, и все мы работаем общее дело, но только одни имеют досуг думать о себе и ставить в этом себя на главное место, другие силой первобытной общественности должны были делать общее дело, не думая. Вот это «я», которое опускалось в свое время, как «я» теперь должно было остаться и тоже войти в общее дело.
Анализировать: «канал должен быть построен». В огромной стране все были против государственной власти и разбили ее; но без власти люди жить не могли. Жить не могли без власти, но, презирая власть, брать ее не хотели. Всякий порядочный человек обязан был выказывать свое презрение к власти и даже называть себя анархистом. Но пришел единственный человек и убежденно сказал: «Надо брать власть». Его послушались, потому что в воле единственного человека сошлась воля миллионного народа: невидимая воля миллионов стала видимой через одного человека – Ленина. Так на развалинах империи возник грозный Союз ССР.
18 августа. Читал с восторгом «Антигону»...
19 августа. Неписаный закон (Антигона) это душа, это я.
Писаный закон создала неписаная душа, не зная о тех, кто еще будет. Мы новые неписаные приходим и законы изменяем. Я так понимаю.
В Москве опыт: ходил по музеям и сравнивал, что дает лес, что красота, не то ли это самое?
Материалы собраны для канала, остается найти тон.
20 августа. Решение Ленина – взять власть, то есть то, что всякому интеллигенту было ненавистно, есть решение гения. Он шел против всех и в этом был прост, как ребенок.
23 августа. Нужно собрать внутри себя тишину, чтобы не зависеть от внешних событий без побега во внешнюю пустыню.
24 августа. Слово, как мышь, пухом подушки его не удушишь. Дави его,– скроется в землю и вырастет на его месте березка и своими зелеными листиками вышепчет ветру родимое слово. И полетел ветер, и понес, и понес...
26 августа. Видел ужасный мото-пробег, в деревянном цилиндре американец с его девушкой, настоящие американцы, сказочные. И подумалось: вот только бы мотоциклы, а то наши теперь тоже сумеют.
Американизм характерен исчезновением культурной линии, исходящей от личности, как в Западной Европе. Это дает возможность индивидуальности как грубо-животной силе не стесняться...
28 августа. Раскладывая тетрадки, выдумал создать из них том: «Записи». Начинать их делать без системы, а прямо выбирать из тетрадок отдельные, поддающиеся оформлению места, после чего можно будет их приписывать одну к другой для характеристики того и другого места, эпохи.
3 сентября. Проверял себя по календарю и по записи расходов: не могу и никогда не удастся мне приучить себя ежедневно на ночь отрывать страничку календаря, не могу записать все расходы. Но я могу, например, ежедневно писать в эту книжечку, могу, потому что это идет изнутри моей личности совершенно свободно. А принудить себя надолго к чему-нибудь я не могу, для этого мне нужен принудитель. И мы все такие, русские.
7 сентября. Рабство не в том, что один человек другого заставляет работать и даже посылает на смерть. Если мысль соединяет людей и один ей предан более другого, то почему же одному более сильному своему единомышленнику не послать другого, если так надо? Рабство тогда, если один бессмысленно подчиняется воле другого...
11 сентября. Вчера по радио слышал чтение Книппер рассказа Чехова о том, как он катался на салазках с девочкой Надей. И рассказ мне не известный, и чтение (первый раз слышу, читает актриса человеческим голосом) – оставили глубокое впечатление. И сейчас утром вспомнилось и свое.
Помню, что когда с любовью своей я попал в безнадежное положение, захотелось писать, и в этом писании открылось мне чувство, похожее на любовь. И когда у меня стало выходить и я понял, что этим и жить можно, то стал думать о том, как бы мне это чувство удержать навсегда. Я стал разбирать те свои недостатки, от которых погибла моя любовь, и, переводя на свое новое чувство, стал заговаривать себя,– устранить это в новом моем чувстве и тем удержать его. Прежде всего в любви моей была смешана эгоистическая чувственность с неспособностью вникнуть в душу другого человека. Спешку я решил в новом чувстве контролировать трудом, и т. д. В сущности, это была система охраны Марьи Моревны, то есть того самого чувства, которое охватило на салазках девочку Надю: сохраненное ею и после замужества, детей: это девственность – родник поэзии.
Листья падают. Сколько ни гляди на дерево, не угадаешь, какому листику лететь вслед за упавшими.
15 сентября. «Канал» закупорил всю мою работу... Не взяться ли за Кабарду, не отложить ли канал?
16 сентября. То, что я задумал – сделать вещь для всех возрастов, по-видимому, сделал Вал. Катаев в новой книге, имеющей большой успех «Белеет парус одинокий». Но кажется по первым страницам, что он слишком верно придерживается стиля повестей Пушкина.
18 сентября. Эпиграф к моей работе и одна из тем ее это: «Да примирится же с тобой и покоренная стихия».
Бабье лето неописуемой красоты. Что делали пауки: пока ночь жерлицы стояли, все они были опутаны жемчужными нитями. Туман насел так, что капли, собравшись, падали слышно и сшибали лист. Такая тишина!
Между желтыми листочками, точно блюдечки, купав в речке за ночь утка проложила ходы, и теперь можно видеть, где она плавала.
21 сентября. Конец бабьего лета. Ну и лето! Впервые понял, какая прелесть это бабье лето.
1 октября. Повесть моя должна быть исторической не в обычном смысле «истории», как прошлого, а история, как она действительно совершается в настоящем: переходом жизни прошлого в будущее, как переходит через падун вода озера в море.
«сердце оторвется» – и если после того удалось, если счастье, то на всю жизнь остается в глазах, какие были тут осинки, трава, облака; если же, напротив, сделал ошибку, промахнулся по зверю или птице, то все вокруг тоже остается с тобой, но в другом свете. Так и не только в охоте, но и во всем, весь наш человеческий мир окрашен нашим счастьем и нашим горем.
Шепчут, падая,– «расставаться!». Но их расставанье короткое: зиму перележат и старые листья, прея, как удобрение, воскресают молодые.
Расставаться! Не раз уже было мне в жизни, что вот, кажется, конец. Но проходишь перевал, и там опять открывается дорога. Это дает какую-то надежду.
7 октября. К слиянию капель-людей смутная мысль, как во сне у меня: что если бы не общее дело, то как мог бы жить человек, зная, что он умрет. Человек живет на земле, не думая о смерти, он живет, как будто жизнь его вечная и он никогда не умрет. Это бывает у него оттого, что вся жизнь людей вместе велика, бесконечна, бессмертна и каждый Иван жизнью дорожит не ивановской, а всей жизнью, только ему это по-ивановски представляется.
«Талант неизъясним», но все-таки первое условие, подпочва поэзии – это особое чувство, похожее на пересыщенный раствор, в котором кристаллизуется и осаждается мысль.
него потянуть можно только тебе одному. Вот отчего хороший грибник не боится народа в лесу, он верит, что твой гриб от тебя никуда не уйдет и никто твоего гриба не заметит. И хороший охотник не боится чужой стрельбы, напротив,– «стреляют,– думает он,– значит, там-то и дичь». Так идет счастливец на гам и стрельбу, и оттуда на него прямо и зверь, недаром же говорят, на ловца и зверь бежит.
13 октября. Боже мой, как трудно оторваться от материалов своих, от земли, от мыслей и полететь. Что за участь такая! как будто мне суждено природой моей, что пока я всего себя не ухлопаю со всеми своими помыслами, досугом и проч., до тех пор не оторвусь.
14 октября. «Так надо» должно быть одной из главных тем работы: в этом свете показать русский народ на канале.
19 октября. У Пушкина говорится о двух единственных ценностях: воля и покой.
21 октября. Старость,– это, конечно же, заключение, но не безвыходное. Вот смерть,– это серьезное заключение, такое серьезное... И то бывает... Да, смерть, только смерть решает окончательно вопрос о тюрьме и свободе.
«как надо» – следует жить «как хочется»? Все в силе, если «до смерти» захотеть, то такая смерть и выйдет «как надо».
3 ноября. Смерти, конечно, все живое боится и бежит от нее. Но когда надо постоять за такое, что больше себя,– есть это! – человек, охваченный смертью, говорит: помирать собираешься – рожь сей! И сеет ее для тех, кто будет после него, и так подает руку другим, и по мостику своего жизнетворчества, как по кладочке, над смертью потом переходит в жизнь будущего.
7 ноября. Ночью читал Некрасова «Рыцарь на час» и восхищался. Мне вспоминается такой человек, о котором я думаю в последние дни: человек в несчастиях (...) радостно крепнущий духом, независимый от внешнего мира. Вот настоящие большие поэты наши и были именно такими людьми. Пусть формально будет такой человек даже и пессимист, вот именно такой пессимизм у него будет лишь формой, внутри же себя в истоке своего творчества, тем самым существованием в себе истока,– он оптимист.
10 ноября. Так приходишь к необходимости оправдания того, что мы называем «обманом», а может быть, иначе это есть творческая легенда или «идея», бессмертная личность, сверхчеловек – (стоит присмотреться к ребенку, когда у него складывается речь, и тут видишь тысячи примеров, как жизнь происходит от слова (что есть слово?) и стулья в один миг превращаются в поезд... и т. п.). Слова тут рождаются между прочим и суть в «я могу»: я хочу и я могу – в слиянии создают поезд и все другое. В том «действительном» поезде едут чужие люди, в этом созданном поезде едут все свои, милые.
Итак, поезд «действительный» есть как «вторая» природа (такой же и канал), а «свой поезд» есть настоящий и окончательный поезд, в котором все – только люди. Так и строительство канала – «вторая природа» кончается «усвоением» ее ребенком: он едет на обрывке болота – и это есть морской корабль, он управляет парусом – и это есть подчиненный падун. Так что окончательная ценность – это превращение ребенком второй природы в третью.
Из этого всего выходит, что герой мой Зуек и будет победителем: он придет, как Лоэнгрин, и одновременно будет умиряться вся стихия.
И... так надо! И пора приходит всем, кто может зажигать свои факелы.
11 ноября. Время подходит к тому, чтобы людям забыть свои лица, народам – забыть свою народность и броситься в Чан истории...
У фашистов стоит вопрос о своем народе, у нас же поставлен вопрос не о себе, а о человеке.
– жизнь человека...
И так искра за искрой и эти все люди, один за другим. Искра сопутствует переходу первичного тока в ток высокого напряжения.
Часто мелькающие искры дают непрерывно свечение.
И это жизнь.
А мы эти искры, и какой бы ни был малый промежуток от искры к искре – все равно искра – «я» исчезает, и перерыв тока есть наша смерть.
«настоящим» делам, включая революционные.
25 ноября. Ветер и стужа свирепствуют, а ведь листья-то летают по ветру.
Да, конечно, это листья, и их носит.
Но мы люди, мы созданы, чтобы осуществить на земле желанную свободу, и потому вкладываем в листья себя самих и говорим, что листья летают.
Как будто всем им хочется и они все по-своему делают. Мало того! вез эти существа дружные, любят друг друга.
Мы этого хотим, и у нас это даже и выходит.
Как судить небывалое? нет ни аршина, ни метра у людей для меры небывалого. Тогда все это событие персонифицируется и является единственный, богоподобный герой-победитель, и о нем говорят, что победителей не судят. И только уже когда все кончится, и все прошлое встанет как одно лицо и не из чего будет возникать небывалому, тогда настанет тот Страшный суд, на котором будут судить всех победителей.
Победители создают небывалое?
29 ноября. В лесу очень тихо и так, что только не тает. Деревья окружены снегом, ели повесили громадные снежные лапы, березы склонились и некоторые вовсе наклонились к земле арками. В этой тишине снежные фигуры стали выразительны, что странно становится,– отчего же это они ничего не могут друг другу сказать. И когда снег стал лететь, то было так тихо, что казалось, будто слышишь шепот снежинок, как разговор между странными фигурами.
Культура – это есть та атмосфера, в которой живут, которая связывает высокоразвитых людей...
Культура – это есть творческая связь между людьми... и если автомобиль и самолет служат для такой связи, то они являются агентами культуры.
30 ноября. Самим невозможно судить властителя, если он даже тиран, можно только кряхтеть, и ворчать, и сулить: «Ужо тебе!», и невозможно судить, потому что невозможно учесть, какими жертвами сохранено будет отечество. Если же война, то все само собой скажется, и если война проиграна, то жертвы тирана встают как мстители.
4 декабря. Легенда, как связь распавшихся времен,– все, что есть реальность и самое нужное.
5 декабря. Где-то Гамлет говорит о том, что самое удивительное у людей, что все они знают неизбежный свой конец и все-таки живут, как будто они никогда не умрут.
Проверить, так ли у Шекспира, не я лк это сам: эта мысль, к которой я постоянно возвращаюсь и от которой прихожу теперь к заключению о реальности легенды, то есть что сказка, соединяющая распад времен, и есть именно то, «чем люди живы».
8 декабря. Раньше мне казалось, что все написанное написано о пройденном и раз уже оно написано, то больше к нему люди не вернутся, и книга написанная, как надпись на могильной плите. И вот теперь смотрю па жизнь и читаю книгу, и все перевертывается: в книге – пройдено, в жизни все тысячу раз пройденное опять начинается.
другие для взрослых и на разные темы, то это действительно они выходят, а не делаются, как я того хочу.
Та единая тема, над которой я работаю, это дитя, которое я сохраняю в себе, мальчик.
27 декабря. До того мерзко! а спросишь: «Чего же бы ты хотел?» И ясно видишь, что и там, в хорошем прошлом, и теперь, в благополучных государствах, и было, и есть, и будет всегда благополучием некоторая длительность устойчивости человека, идущего по канату; что – всегда, везде и всюду этот момент устойчивости расцвечивается сказками и эти сказки, по существу, и являются реальностью, а никак не то жалкое состояние равновесия.
30 декабря. Перечитал по-новому речь Тургенева при открытии памятника Пушкину. Как хорошо! И куда все девалось! И еще что «простой народ» ни в какой стране не читает своих гениев. Теперь в этом вся закавыка. Мы не знаем, кому мы книгу даем и что из этого выйдет. Не в писателе дело теперь,– довольно написано! – а в читателе.
«Быль», и впечатление превосходное: спокойствие, простота, сжатая сила. Полное убеждение, что вещь будет сделана.