1946
2 января. Грипп дал мне возможность перечитать Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Вот было же время, когда поэты шли впереди революции, и в свете их творчества политики являются просто дельцами. В этой поэме – вся русская революция 1917 года. По этой поэме теперь можно видеть, насколько же подготовлено было сознание народа.
Был Константин Сергеевич Родионов. Он высказал хорошую мысль о том, что отношения с людьми есть труд, а не удовольствие только, как думают иные «потребители» таких отношений.
В новогодней статье Тихонов пишет о «темах, ожидающих писателей»: какая-то ярмарка невест – эти темы, и писатель жених, как в старой Москве, приезжает на ярмарку и выбирает. Между тем невесту еще кое-как, имея в виду «род», можно как-нибудь выбрать на ярмарке, но... отношение писателя к теме еще более интимное, чем жениха к невесте. Это никак не родовое или групповое, а только личное отношение. Невеста может и не нравиться, если она богата: стерпится, слюбится. Но тема писателю должна нравиться, и выбрать ее он может только сам.
Лучшее в моих отношениях с Лялей это никогда не изменяющее мне чувство ее высоты, не поддающееся измерению и вычислению.
25 января. «Соборяне – это одно из величайших явлений русской художественной литературы: это повесть о хороших людях.
2 февраля. Сколько отдельностей в человеческом мире, столько и случаев, и вся жизнь была бы цепью случайностей, если бы не заложенное в нашу природу стремление к закону и правилу.
И вот в этом чередовании законного начала и случайного (личного) и проходит вся история человечества.
20 февраля. Дневник пишется или для себя, чтобы самому разобраться в себе и вроде как бы посоветоваться с самим собой, или пишется с намерением явным или тайным войти в общество и в нем сказать свое слово. В последнем случае именно, когда надо сказать людям о себе, то это можно сделать, лишь если сумеешь от себя отказаться. Впрочем, и не только дневник, но и все человеческое творчество состоит в том, чтобы умереть для себя и найти или возродиться в чем-то другом. Тут и думать-то особенно нечего, стоит только поглядеть на все живое в природе и понять: все живое – зверь, птица, дерево, трава умирает для себя, чтобы воскреснуть в другом. Из этого не выходит, чтобы человек превращался в животное или брал себе с него пример. У человека есть своя человеческая область, где он умирает и возрождается: эта область – его человеческое творчество, или его собственный путь к бессмертию. Если бы это знать на каждом месте и во всякое время, то нечего бы нам было бояться смерти и атомной бомбы. Есть две реальности: одна, что после нас остается, другая – к чему мы стремимся. Умирая, мы оставляем сделанное и недоделанное и остаемся с тем, к чему стремимся. В этом смысле каждый художник много раз в жизни своей умирает и возрождается: произведение его остается, а другая реальность, стремление вновь воплощается.
24 февраля. Мне надо как автору подчинить себя, свое мнение, свое «хочется» творимому единству мнений, называемому у меня в «Канале» именем «Надо». Словом, я сделаю с собой то самое, что сделают с собой все мои герои – строители канала. И вообще «Канал» надо писать так, что мы, находящиеся на свободе, в сравнении с каналоармейцами, только очень относительно свободны, что все мы освещены одним светом этого Надо и что это Надо несет нам ветер истории. Пусть Сутулов с точки зрения личника человек недалекий, но он верно чувствует человеческое Надо и делает правильно. Напротив, Анна, женщина, таящая в себе, как всякая женщина, младенца, как небывалое существо: она мнит о нем, Сутулов понимает каждого рабочего, но внутри себя все эти Хочется сводит к общему Надо. Напротив, Анна извне руководствуется делом партии, а внутри себя втайне от самой себя держится своего Хочется, личного начала. Это будут Митраша и Настя.
1 марта. Чехов явно издевается над пейзажами-«дачами», рассыпая их тысячами в своих рассказах большей частью, чтобы показать тоскующую душу человека в такой даче-пейзаже. Вот, например, у него солнце величественно склоняется к западу. Мы приготовились встретить муэдзина, молящегося на минарете. Вместо этого в лучах вечернего солнца по пыльной дороге катится бричка ветеринарного фельдшера. И мы уже вперед знаем, что выйдет из встречи лучей великого солнца с душой маленького человека. Но у того же Чехова, измученного думой о человеке, природа однажды вырвалась из дачи-пейзажа и развернулась великой картиной его «Степь».
8 апреля. Правда и сказка – вот тема всей моей жизни и будет главным планом в «Канале», и это есть моя жизнь.
19 апреля. Природа меня вылечила от душевной болезни, я ведь тут все прошел. И зато нигде так не принимаются радостно мои писания, как в санаториях.
25 апреля. На той стороне уже трактор работает. Смотришь с этого берега, и шевелится в голове: что, может быть, десятки тысяч лет прошло жизни человеческой от начала сохи до начала трактора. Но грачам ходить все равно, что за сохой, что за трактором: те же черви. А люди? Только очень немногие движут жизнь вперед, к этому небольшому числу сколько-то сочувствующих «средних» людей, остальным решительно все равно, соха или трактор, были бы лишь червячки.
5 мая. Прежде, в молодости, бывало, чтобы заснуть, я пользовался счетом до тысячи, считаешь, считаешь, отгоняя тем тревожные мысли, постепенно от этого глупеешь, глупеешь, да и заснешь незаметно.
Теперь же я при бессоннице мысленно перемещаюсь в село Хрущево Елецкого уезда, Орловской губернии, где я родился и вырос. Слышал я, что никаких следов не осталось от дома, где я родился, от великолепного парка и сада, и что даже пруд, в котором я ловил пескарей и карасей золотых и серебряных, теперь спущен и на илистом дне его колхозники выращивают капусту. Тем удивительней бывает мне ночное путешествие, восстанавливающее с необычайной точностью, четкостью и яркостью то, чего для всех людей уже больше не существует и о чем, кроме меня единственного, никто на земле не может свидетельствовать.
Всматриваясь с закрытыми глазами в то, чего нет в действительности, я догадываюсь о происхождении всей созданной мною картины природы. Всего удивительней в этом путешествии на родину для меня теперь кажется, что дорогие для меня в детстве деревья выступают теперь вполне наравне с дорогими людьми. Больше! Дорогие люди все, даже любимая мать, даже красивая Маша, из которой я создал себе Марью Моревну, выступают в моей памяти с какой-то душевной ношей, обременяющей их не за свои, а [за] чьи-то чужие им грехи.
Но деревья мои, тоже личные, как и люди,– каждое дерево я вижу теперь, как человека, со своими собственными лицами,– все эти деревья выступают без всякого бремени прекрасные и святые. Собаки наши вспоминаются тоже святыми, или скорее ангелами, но среди собак, впрочем, были и подлые. Основной источник благодати, называемой теперь по-ученому геооптимизмом, исходит от деревьев и всего зеленого покрова земли. К сожалению, у меня нет никаких знаний, позволяющих делать исследования в этой области психологии творчества. Я могу говорить лишь о своем личном опыте, опираясь на то, что у меня удачно выходило и было признано в свое время и до сих пор признается. Всей этой своей географией я обязан вот этому чувству благодати, исходящей от родной земли.
Признаюсь, мне было иногда неловко за свой геооптимизм перед человеком, обреченным на страдание, но я оправдывал себя тем, что то ведь тоже страдание, и все-таки в конце концов благодатное чувство природы непременно воскресит.
аскетизм во имя самого человека.
18 июня. Но есть тяга в природу, исходящая из совсем другого источника, чем юношеская вера в лучшее место. Нас манит в природу какая-то гармония всего сущего, которая при нашем приближении, однако, исчезает, если только мы сами не забываемся в действии (бесполезная пахота Льва Толстого и полезное мичуринское садоводство). А что же это нас манит, откуда гармония? Думаю, что манит нас со-творчество, в котором находятся все живые и неживые существа мироздания. Тем или другим способом мы стремимся примкнуть к нему. Другой вопрос, почему Байрон, Толстой, Лермонтов, Пушкин – все эти наши учителя изображали распад высшего существа (человека) при соприкосновении с гармоническим естественным порядком.
22 июня. Вечером ходил к N. Он удивился тому, что я так чувствую текущее время.
– Вы дивитесь,– сказал я,– что я, понимая время, могу сочинять сказки. Но я не могу их не сочинять: это есть дело жизни.
24 июня. Некий человече ссорился постоянно с женой из-за ее, казалось ему, личных недостатков, а потом через друзей узнал, что все эти недостатки не жены его и что это вовсе не недостатки, а существо женщины (материал для психологического рассказа о женщине).
1 июля. Обида в конце концов неминуема. Она как ранняя вода обтачивает камешки, делает нас кругленькими, чтобы могли мы вместе катиться в море по назначенному пути. Когда Маруся рассказывала о своих геройских подвигах на войне (ходила даже в атаку), я удивился ее бесстрашию и спросил:
– Значит, вы ничего не боитесь?
– Этого ничего,– ответила она,– но одного боюсь.– И глаза ее наполнились слезами.
– Чего вы боитесь одного?
– Обиды, Михаил Михайлович, обиды, одной только обиды боюсь.
Так говорила женщина, попавшая в мужское героическое дело, все это для нее пустяки. Но вот именно с горней высоты этого дела особенно ясно видна та долина женской обиды, откуда поднимаются вверх руки к небу за помощью. С каждым мигом герой, поднимаясь вверх, раскрывает себе новые горизонты, и все дальше и дальше от него в тумане скрывается долина обиды и слез, все дальше, все глубже, и там, на снежной вершине он уже не видит этой долины, а только чувствует ее сердечной своей глубиной и каждую новую горнюю мысль этой глубиной проверяет.
2 июля. Читал сегодня дневники, и мелькнула мысль о том, чтобы выбрать из всех дневников записи и сделать книгу «Михаил Пришвин. Дневник».
Директор санаторной охраны сказал нам, что это закон: лес гибнет в соприкосновении с «человеком». Я же подумал и о поэзии: тоже и поэзия гибнет при соприкосновении с цивилизованным человеком.
4 июля. Большое искусство – это одна из форм аскетизма. Художник – это монах, девственник, часто имеющий облик распутника, это монах «в душе». И вот именно поэтому, как все признают, семейная жизнь художника находится в противоречии с его призванием.
5 июля. Вчера начал очень спокойно и уверенно рыть свой «Канал». Думаю, что вырою.
Писательство – это концентрация силы всей личности в слове.
28 июля. Прокурор Джекстон сказал, заключая Нюрнбергский процесс: «Если мы не сумеем и т. д.,– можно будет с основанием сказать, что XX столетие приведет к гибели цивилизации».
И даже если сказать «планеты», это все будет в области фактов, а не только выдумки.
– Скажите,– сказал я доктору,– во мне есть, живет чувство радости жизни, которое не покидает меня даже вот и в таких положениях, мне кажется, что люди спасутся...
– Конечно, спасутся,– ответил доктор,– я тоже так и сам думаю и тоже про себя радуюсь: непременно спасутся. Эта радость от внутреннего чувства вечности.
30 июля. В детстве сестры приезжали из Италии и рассказывали, как беспечно живут люди у кратера Везувия. Тогда казалось это страшным и непонятным. А сейчас при атомной бомбе весь мир в таком и еще худшем положении. И ничего! Нет даже тех маленьких детей, какими мы были, чтобы ужаснулись нашим рассказам о жизни у нового всеобщего Везувия.
31 июля. Главное мое дело теперь – это писать без всяких уклонов и одумок «Падун» и написать его, «Падун» за все ответит и все оправдает. Ближний – это с кем жить, а Дальний – это с кем умереть...
18 августа. Утром ходили на реку умываться. Очень [Ляля] слабая от постоянной нервной траты. А река! Боже мой, как она вечно дрожит и тоже сколько печали и радости.
21 августа. Основное руководящее нашей совестью чувство жизни такое, что все мы живем для целого, всего человека, и каждый из нас в тишине души своей согласуется с ним (совесть) и согласует своего ближнего (люби ближнего).
Но только в исключительный момент жизни удается нам понимать свою личную жизнь в согласии со всем этим тайным человеком (например, во время атаки делается и «смерть красна», в пору любви тайный весь человек радуется, обнимает и целует нас).
«Аврал» должен быть изображен как атака, в которой исчезает страх смерти. Мы преодолеваем смерть личную, отдавая душу за други: в этом есть назначение смерти. А Кашей лишен этой смерти и вместе с тем друга. Смерть есть имя конечного в своем поиске связи. Момент творчества есть момент преодоления смерти, личного начала и соединения... Кащей не творит, и его эпитет «бессмертный» равнозначен с эпитетом бес-совестный.
26 августа. Трудность создания «Падуна» заключается в том, что я хочу создать «ведущую вещь», в которой я честно отстаиваю наш коммунизм против индивидуализма. Я отстаиваю матерински-служебную идею в 'борьбе за творческое единство всего человека на земле. Соблазненный свободой, Зуек уходит в природу и вместо свободы познает необходимость («обиду»), распространенную на всю природу. Свободу он понимает как борьбу с необходимостью всей плененной природы и всего плененного человека. Все звери на плавине потому и присмирели, что чувствовали «страх божий» перед ведущим их человеком. Итак, опыт Зуйка показать как свободу, порождаемую сознанием необходимости.
«природой».
Сутулов – это Максим Максимыч в форме чекиста, а Пахан – это Печорин.
28 августа. Небо опять серое, ровно матовое, как все эти дни. Под этим небом, сосредоточиваясь, собираешься сам в отношении людей в такое же холодное серо-равнодушное существо и чувствуешь, что есть такие люди, так они живут в расчете, свободном от приязни и неприязни. Да так оно и должно быть: раз небо такое, то и люди, значит, такие есть. В человеке еще бывает такое, чего нет в природе, но в природе никогда не бывает и не может быть такого, чего нет в человеке.
Сегодня мне от работы моей пахнуло верой. «Почему бы,– подумал я,– не писать для себя, как будто я в самом деле открываю новые берега сознания...»
29 августа, (Записываю с опозданием по «Брит, вестнику»). Умер Уэллс. «Уэллс был перстом, указывающим человечеству путь к спасению. Не его вина, что мир не мог стать на эту дорогу».
деловые, получают мотивы своих действий непосредственно от жизни, другие, назовем их в плохом и хорошем смысле мечтатели или качественные люди, в поступках своих руководствуются мотивами качественно переломленными в их душе.
– выдрать его. Это в природе человека, а педагог начинается там, где человек останавливает в себе это естественное движение и старается обойтись без дранья.
6 сентября. Жизнь есть движение от необходимости к свободе, и потому на земле все живое является и необходимым и свободным.
И все на земле можно рассматривать как движение от свободы к необходимости (рождение – смерть) и наоборот, от необходимости смерти к свободе возрождения. Материя движется в сторону разрушения, дух движется в сторону воссоздания (творчество).
Желание и воля (анализ Хочется и Надо).
7 сентября. Итак, всякое решение, если оно приводит к плену себя самого, есть решение своевольное, не согласованное с волей мира. Свободно только то решение, в котором душа человека не попадает в плен (Надо) и в своем решении радостно и безгранично расширяется. Мы это ярко испытываем, заключая в формы свои поэтические, музыкальные и всякие артистические движения души. Точно так же равное удовлетворение получает всякий работник, совершенствуя до конца свое мастерство, раскрывая до конца свою личность. Все эти люди своими решениями освобождаются, а не попадают в новый горший плен (творческий аскетизм).
– это их поле борьбы. Но вот какое-нибудь желание победило Другие и вышло на свет как желание личности разумного человеческого существа. Другое желание исходит от другой личности и от третьей, и начинается борьба различных желаний между людьми, и люди разделяются на друзей и врагов.
чем только мы. Что же это большее?
Враги наших желаний еще не означают врагов всей нашей личности, входящей творчески в состав всего человека. Враги наших желаний могут быть друзьями всей нашей личности, и вот этих врагов надо уметь понимать и любить. Если бы только мы могли понимать этих наших друзей! Но нет! Мы некоторое время их не можем понять, и эти наши лучшие друзья должны пребывать какие-то сроки как наши враги.
В основе «я – сам» мерит желания от самых примитивных до отдать жизнь свою за други. Но если я, желая скушать пирожок, протягиваю к нему руку, а мне говорят: «Нет! Весь пирожок ты не можешь съесть, как хочется тебе, есть еще один желающий, и тебе надо отказаться от половины в пользу него». Так возникает первое «надо» в пользу твоего ближнего, и так в нашем человеческом обществе, состоящем из личных желаний, утверждается некое «надо» в пользу ближнего и за счет нашей самости. Вот этим ограничением желаний под предлогом пользы ближнего и занимается государство. Социализм есть охрана этого государственного принципа заботы о ближнем против личного произвола всякого рода властелинов.
Аскетизм есть школа человеческой личности в направлении сокращения своих чувственных желаний в пользу таких, которые материально не ограничены («не о едином хлебе жив человек»).
– образец воина, Андрей – это художник. Остап идет прямо к цели, Андрей между собой и родиной ставит некую Музу и, очарованный ею, погибает для родины. Русская революционная этика требует от Андрея, чтобы он эту Музу привел в отцовский дом и, как бабу деревенскую, заставил работать на общее благо дома.
16 сентября. Вчера на ночь я Ляле сказал: – Личность в русской истории, мне представляется, стоит всегда перед искушением во имя общего блага броситься в некий чан. Помнишь Андрея в «Тарасе» у Гоголя, соблазненного красотой, мы вместе с Гоголем ему сочувствуем, но во имя общего дела, родины, отец убивает его. Помню, как Блок стоял у края чана секты Легкобытова и вождь секты искушал его: «Бросьтесь в наш чан и воскреснете вождем народа». Блок отвечал: «А куда же денется моя личность? Нет! Не могу». Но после не утерпел и в своих «Двенадцати» бросился и не воскрес. А Флобер, высказывающий о личном бессмертии, что претензия на бессмертие есть недостаточное смирение перед вечностью,– разве это и у французов не то же искушение чаном, что и у русских?
– Ты забыл,– ответила Ляля,– о Коньке Горбунке: помнишь, он бросился в чан кипящий и остался невредим, а царь бросился по его примеру и сварился. Эта сказка обещает нам бессмертие личности.
Так мы утешаемся сказками.
23 сентября. Поднимает тебя волна, и поднимайся, только помни всегда: это ты не сам, а волна тебя поднимает. Пользуйся высотой и живи, только отделяй ту высоту, на которой ты сам от себя поднимаешься, и ту, на которую тебя поднимают. Горький перед нами стыдился своей высоты.
– замечательная: понимаешь всю беспомощность служителя слова и думаешь о теократии, милитаризме, бюрократии, о временах жрецов, воинов и т. д. и ясно видишь, что никакая «кратия» не пристает к художникам. Они вечные слуги, понимающие себя господами. И такое воображаемое состояние в мирное время более или менее поддерживается, а война и революция вдруг обнажают тело жизни и срывают с него разноцветные одежды.
29 сентября. Есть такое дело у человека, и его много, много! Когда его делаешь, то и в голову не придет поглядеть ночью на звезды, а днем на облака; и если кто-нибудь станет с этим вмешиваться, то ему скажешь так же, как сказал Цезарь на войне одному поэту: «Уйди отсюда, дурак!» Так вот человек это делает и, бывает, неделями, месяцами неба не видит и раздражается, если ему напоминают о какой-то жизни небесной. Мало того! даже и хорошо понимающий жизнь небесную, глядя со стороны на этого занятого человека, находит нравственное оправдание его отвращению к религии, поэзии, искусству. Революция, и особенно наша, обратившая себя в государственное дело, ищет философию не личного, но общего дела, поэзию, искусство общего дела, и с ними вместе такого неба, которое со своими звездами, и солнцем, и месяцем могло бы спуститься на землю и помочь человеку строить справедливую человеческую жизнь. Ученые постоянно работают над этим обращением небесной жизни в законы природы, делающие постепенно человека на земле существом всемогущим. Но эта великая работа ученых останавливается на перекрестке путей, ведущих к добру или злу. Искусство, желанное для революции, должно решить эту задачу и вывести человека из раздумья, идти ему по пути добра или зла. Искусство революции должно быть образом поведения. 3 октября. Меня удивляет, почему читатель остается на стороне Цезаря, когда тот так грубо выгоняет поэта, инженера душ человеческих. Неужели же Шекспир, или Цезарь, тоже писатель, не разделяет высказанного мной предположения о движении всей жизни природы, всего человека к слову (мысли). Не может быть! Ведь он же и меня научил этому и заразил верой своей в назначение всего человека. От Шекспира же отчасти произошла и вся эта удивительная в своем священном понимании гуманистическая русская литература.
Как помнится, у Шекспира не сказано о поэте, что он был с «пыльцой», нет! Очевидно, дело в том, что служитель личного начала в человеке, инженер душ, мешал Цезарю, как таковой, что и вообще есть момент в строительстве всего человека чисто материального характера и настолько материальный, что инженеру душ самое лучшее не входить в палатку Цезаря и не мешать ему стихами. (Что же делать ему?)
А разве в повседневной-то жизни не бывает такого, когда за столом читает поэт стихи, и вдруг хозяйка дома, вспомнив необходимое для общего дела, бросая стихи, уходит за чем-нибудь в кухню. Материнская забота о человеке, о всем человеке, о его общем деле оправдывает поведение хозяйки стола. И в этом смысле Шекспир оправдывает грубый и как будто бессмысленный поступок Цезаря. Нашу революцию, воспринятую мною еще в младенстве, я ведь так и понимал, как материальное и даже материнское дело. И с тех пор, как я стал только чуть-чуть понимать слова Старших, я слышал от них, что со своим личным делом, какое бы оно ни было священное и полезное в общем творчестве природы и человека, нельзя соваться, пока не совершится, не исполнится материнская цель социальной революции. Эти слова Старших всюду распространялись по формуле: сначала социальная революция, а потом личная жизнь. На этой формуле мы выросли.
Но что же делать личности, которую нельзя погасить в материнской заботе о человеке? Так в истории русской интеллигенции возник страшный вопрос: о возможности самого искусства в условиях материнской озабоченности нашей земли. Со стороны государства: что делать? Со стороны художника: как быть?
–1917) вопрос этот решен был отрицательно: творческий индивидуум оторвался от своего материнского пупа, и вот «пошла писать губерния»! Чисто в литературном отношении тогда было создано множество замечательных вещей, но вся литература в целом была похожа на осень, когда, роняя по своему листику, каждое деревце выступает по-своему, и опавшие листья тлеют... Это была осень искусства. С освобождением индивидуума в то самое время, когда идейно был объявлен в Европе крах индивидуализма.
Но эта литература была в резком противоречии со всем русским искусством, таившим в недрах своих возможности искусства, питающего наше общественное поведение.
Вот сейчас, когда я пишу, осень, листопад, умирание. Но отчего же трепещет радостью моя душа? Сквозь этот похоронный [траур] природы я вижу, как после всего очистится бирюзовое небо и на тех же веточках, откуда упали сейчас желтые листья, острые ароматные почки будут прокалывать небо и на тех же деревьях будут петь птицы. Это чувство жизни невыразимо во время листопада, и это именно оно, тайное чувство радости жизни, дает наслаждение.
7 октября. Если вечно думать о чем-нибудь дурном и со страхом и трепетом его ждать, то ни одной минуты нельзя жить спокойно и ничего делать нельзя. Жизнь основана на доверии, которое не всегда оправдывается, значит, на доверии героическом и жертвенном.
9 октября. Десять лет я выращивал сад, удобрял, поливал. Теперь ем свои фрукты...
И вот два живут: один сам вырастил сад, другой купил его.
Третий служит обществу и получает возможность пользоваться садом за свои заслуги, скажем, в области медицины, и тоже рядом с теми живет, и так их три соседа: один посадил сад, другой купил, третий заслужил. Один чувствует сад по себе самому, другой по деньгам, третий по заслуге.
наука в отношении нравственного синтеза слова своего не сказала. Но искусство... сколько великих примеров! Так почему бы нам сейчас, в самый страшный, небывалый, ответственный до невозможности момент, осторожно не взять это на себя: мы должны в последний момент сказать свое слово, образующее поведение.
29 октября. В конце концов собрание сочинений не больше, чем храм, в котором собираются люди молиться, и автор в нем, как священнослужитель. Так, если говорит Пушкин, то это значит храм Пушкина, так же и Достоевского и Льва Толстого и в особенности сочинения Шекспира – это совершенно как храм.
«Волшебный камень» Асанова. Сказать ему, что волнение от пережитого, позывающее написать, не надо обдумывать до конца, вернее заключать в оболочку логики. Надо, напротив, успеть, пока не замкнулась цепь, вызвать из первичного волнения ряд образов, отвечающих волнению. Если же выставлять образы после того, как удовлетворишь себя логически, то образы эти будут не живые, а кукольные.
11 декабря. Все искусство рождается из нашего Хочется, и все воспитание детей и связанные с ним государственные обязанности определяются женским бременем (Надо). Мораль – это творчество женщины, и если мужчина ее начинает творить – собственное творчество его погибает (Гоголь, Толстой).
19 декабря. Вспомни брата своего, Михаил! Какой был хороший человек и как не пришлась ему жизнь от начала до конца. А что? Не его ли идею теперь (о светлом человеке) я веду и хочу провести ее... Брат должен быть мне благодарен.