1950
8 февраля. Лариса Леонидовна сказала:
– Это вы (то есть писатели, поэты) делаете любовь в том смысле, как об этом твердят, на самом деле люди соединяются надолго в очень сложном чувстве, составные части которого никак не похожи на то, что вы называете любовью.
– Мне кажется,– ответил я,– в этом сложном чувстве резко выделяется чувство незаменимости любимого существа, мы в этом чувстве отдаемся друг другу «навеки» и продолжаемся в детях или в стихах. Таким образом, любовь есть попытка человека утвердить незаменимое в вечности, в результате чего живут дети и создается для них культурная среда. Если же выключить из понятия любви незаменимость личности, то человеческое воспроизведение станет механическим, атмосфера культурная нарастать не будет, тогда человек забудет себя как человека. Так, возможно, что все эти миры, подчиненные законам тяготения и движения, представляют собой обезличенные комплексы забывших себя лично существ и входят в состав того, что мы называем «природой».
Итак, «незаменимость» есть основание для большого здания любви.
10 февраля. Читаю Стерна и нахожу себя среди родных (Стерн, Ричардсон, Руссо, Гете, Гамсун, Карамзин, Жуковский, Радищев, Гоголь и все наши «реалисты»). Сентиментализм пробился в XVIII веке, как живой ручей под горой лжеклассицизма.
Прочел о Марксе старую книгу, читанную в 1910 году, забытое вернулось сквозь пережитое, и я увидел всего Маркса, каким он вошел в историю и открыл собою новую борьбу.
7 марта. Природа вся персональна (живет, как хочется), а законы ее (надо) – это закон отделения, закон разума павшего великого существа: разума, ограниченного распадом... (Своеволие природы и принуждение разума человека.)
Сейчас обе силы, принуждение человеческого разума и своеволие природы, до того напряжены друг против друга, что начинаешь догадываться о том, что это и было когда-то... Было такое напряжение двух сил в этом боге, что произошел взрыв, и разбитый бог начал собирать свои части и составлять себя: вот эта принудительная сила, этот ковач и есть человеческий разум, а природа сохранила в себе свободу.
10 марта. Моя служебная гипотеза происхождения вселенной из распада единого великого существа, включая в него человека, продолжает очень мне помогать при раздумье. Что же касается эволюции, то есть преображения во времени, то это есть движение всех частей к воссоединению и возрождению.
14 марта. Боже! как страшно вспомнить себя в Париже и потом постепенное свое падение. На Большом суде, однако, я в оправдание свое могу показать «Жень-шень»: в нем содержится моя победа.
16 марта. «Жень-шень» – это поэма о распятом любовнике.
26 марта. У Ксении Некрасовой, у Тани Розановой, у самого Розанова, наверно, и у Хлебникова, и у многих таких души не на месте сидят, как у всяких людей, а сорваны с места и парят в красоте.
31 марта. Начал вырабатывать рассказ «Мать-героиня».
8 апреля. Жестокость нами переживается с детства и кончается у человека милостью (биологический закон). Так что «идеализм» в прошлом не есть идеализация прошлого, а действительно отцы в общем идеалисты, как и дети неминуемо в общем жестоки и, переживая эту жестокость, чувствуют веяние прошлого ароматное, как мы чувствуем, плывя по реке, аромат срубленного леса.
Так что мы, поколения старших, не можем честно сойтись с молодежью из-за их жестокости. Но молодежь неминуемо по биологическому закону идет к нам, и, значит, этика старости состоит в умении ждать (в эту этику ожидания включается, само собою, терпение, смирение, любовь, а может быть, на этом же пути является тоже и особый свет, называемый целомудрием).
19 апреля. Читаю взасос Рёскина: он написал то, о чем я мечтал всю жизнь написать, а вместо того писались мои «сочинения».
7 мая. Искусство обладает особенной силой, если выступает как искусство, невозможно искусство принудить быть моралью. И не думаю, что такое оскопленное искусство может помочь, и нужно ли такое искусство.
11 мая. Людей становится больше, и от этого больше забот. Мы стараемся помочь себе техникой, а кажется, будто техника приносит с собою новые заботы.
12 мая. Читал у Стэнли Холла, что воображение есть орган сердца и путь разума. Да и все, о чем говорит С. X., мне кажется, он взял у меня. Мне думается, эта близость с ним у меня от двух начал моей природы: 1) что я очень русский, как и он очень англичанин, 2) что я представляю собою консервированного юношу и об этой юности все время пишу. Разница только в том, что он, как англичанин, ищет морального руководства над всеми народами, а я, скорбно любя свой народ, считаю всех выше нас. А в общем думается: как много высказано в Европе великих мыслей о воспитании, и какие прекрасные люди воспитались, и как мало этого вошло в массы.
Как писатель получаю в этом чтении толчок: писать языком простым: языком сердца, как говорят между собою о себе люди простые и хорошие, а не языком расчета, как говорят политики и литераторы (газетный язык).
13 мая. Путь художника – это побег от человеческих идей к самой жизни материала, а путь читателя от этого оживленного художником материала к новой идее, интересной и новой, быть может, больше всех самому автору.
18 мая. Ничтожеством самым ничтожнейшим чувствует себя ученый и художник из тех, кого люди называют великими. Они потому чувствуют себя ничтожеством, что видят возможности для человека настоящего величия и, сравнивая идеал с тем, как он сам к нему подползает, чувствует свою малость. А то, что по сравнению с ним другие еще тише ползут, не возвышает его в своих глазах, а еще умаляет.
26 мая. Компромисс – это такой же продукт распада общества, как страх и насилие.
30 мая. Надо бы обрисовать, как приятно бывает пережить какую-нибудь свою страсть или пристрастие и что это, как рождение свободы. Вот так бы состариться счастливо и, пережив самую жизнь, уйти на свободу.
3 июня. Когда сам сидишь неподвижно, повертывая баранку, и в то же время пожираешь пространство, мысль исчезает. И даже на другой день не можешь вернуться к себе. Выход из поглупления один: передать руль шоферу, а самому сесть назад и не смотреть на дорогу. Так мы все в обществе разделяемся и свое внутреннее само-управление, облегчаясь, передаем на сторону. И так все дальше и дальше уходим от себя и отдаемся во власть (бога, царя и т. п.). В результате такого движения образуется авторитет, поглощающий личность, и то, что было личностью, распадается на фанатиков и лишних людей.
попы, но до нас этот голос ретроградных людей не доходил: мы верили. Лев Толстой поколебал нашу веру, а вскоре и все мы сами увидели в делах, что научные и технические открытия не всегда непременно повышают уровень нашего нравственного сознания. Так мало-помалу мы дошли и до атомной пустыни, расколовшей человечество на два враждебных лагеря с мелькающей тревогой о том, что если так дальше идти и влагать свою веру в прогресс, то можно даже и всю планету взорвать.
Нравственная пустыня объяла человечество, и так начало иногда по ночам представляться, что, может быть, и не раз в истории нашей планеты такая страшная пустыня подбиралась к душе человека и что, может быть, когда-то очень давно, в незапамятные времена на земле не было ни животных, ни растений, а жил только человек в полном единстве себя самого и во множестве лиц, как и теперь. И вот тогда, как и теперь, подошла к душе великого единого человека пустыня еще более страшная, чем теперь, и в душе чистого единого человека начался панический страх. Тогда от ужаса кто-то запищал и сразу же обратился в суслика, кто-то залаял и побежал шакалом, кто-то прыгнул и полетел птичкой или зайцем побежал, и кто-то в безумье остановился и остался на месте расти деревом, и так возникла природа в распаде единого человека. Среди всех падших существ, составляющих так называемый мир природы, не было человека, и в то же время он был в каждом живом существе.
Страх был причиной распада, и кто больше боялся, тот стал жертвой, кто меньше – стал хищником, а кто ничего не боялся, тот, понимая человеческое начало в каждом живом существе, стал собирать всех в прежнее единство.
И мы, дети, еще при каком-то царе верили в прогресс и в науку, что наука соберет в единство всего человека и сделает его имеющим полную власть над природой, чтобы не только живое освободить от страха, но воскресить и всю мертвую материю.
15 июля. Любовь создает свой полюс, и качества любимого располагаются, как железные опилки у магнита: одни, милые, поближе, а что похуже, то и подальше. Бывает, по мере движения любви отдаленные качества приближаются, и это значит, проходит любовь. В настоящей любви на всю жизнь отдаленные качества, оставаясь на том же месте, делаются более видимы, и любящий их видит, но мирится, как с чем-то несущественным.
27 июля. Позывает взяться за лесную повесть. К прототипу капитана Оршанко присоединяется Капица академик, тоже такой. Всякое творчество требует честности.
Особенное свойство капитана и академика – они честные, даже и взахват честные.
1 августа. Капица сказал, что в поэтическом произведении не допускается ни малейшей доли лжи. Он прав, но надо выяснить, что же есть в поэзии правда и что есть ложь, и в связи с этим, что есть автора, о котором так давно я думаю и не прихожу ни к чему.
2 августа. В конце концов, думаю, люди выйдут из нынешней беды, пусть даже и большими жертвами. Но кому удастся увидеть новый свет, то первое, что ему представится, это быстрота движения человечества в деле преодоления пространства и времени. Давно ли и войны и радости мира происходили на пятачке, а теперь весь шар человеческий кругом состоит в войне двух половин и произносит цель войны: мир всего мира. Такой великий прогресс в преодолении пространства и времени!
Второе, что откроется будущему человеку и поразит его совершенно, это, что, очевидно, существует какой-то мир, независимый от пространства и времени, и в нем человек остается таким же неизменным, как и тысячи лет тому назад. У нас сохранились памятники, свидетельствующие о том человеке, и мы видим в них нечто неизменное, и в них поклоняемся вечности независимого духа, заслоненного от нас страшно быстрым движением внутри пространства и времени.
8 августа. Мы на пороге какого-то нового синтеза этического сознания, но каждому из нас больше всего надо бояться подчинения «сверхразуму» (то есть рацио totum) и безответственной мистике.
– Первая твердая точка у меня на земле,– сказала Л.,– теперь могила матери, тут и вся моя собственность.
6 сентября. Психология среднего разночинца была (по незнанию жизни) оптимистическая (...) вроде того, что: все к лучшему. Каждый революционер (начиная с Руссо) так верит в лучшее (прогресс), что вера его уплотняется в действие, направленное к будущему: надо уничтожить настоящее (веру, семью, государство) и «на обломках самовластья» создать новый, лучший мир. Другая (консервативная) психология удержать настоящее, как «прекрасное мгновение». Итак, два решения: 1) удержать настоящее (неизбежный пессимизм), 2) разрушить настоящее для счастливого будущего (необходимый оптимизм).
20 сентября. Капица говорит, что сделал большое открытие (...) Не знаю и не интересуюсь «открытиями», они теперь везде и находятся в полном отрыве от мира нравственного. Но я завидую семье Капицы, например, что огромную лодку они делали всей семьей и сделали, как не сделать настоящим мастерам: этому чему-то я завидую и, глядя на это, чувствую, что жизнь меня обошла, как и Лялю, и мы тем и зацепились друг за друга, что каждого из нас в этом жизнь обошла. А впрочем, этот божественный лад (семейный), о чем я мечтаю, связан с каким-то «дворянским гнездом», и Капица тут ни при чем. Я с этой тоской по семейной гармонии родился, и эта тоска создала мои книги.
21 сентября. И. Иванова вчера рассказывала о том, как она рассталась с родителями в 1943 году. Она была в Ленинграде, они в Детском Селе. Они рвались к ней, но пропусков не давали. Наконец, объявили в Детском Селе, что немцы подходят, но поездов уже не было, и все, кто мог, пошли пешком. Родители ее в это время были очень слабы и держались друг друга, как попугаи-неразлучники. Варвара Николаевна была совсем седая, белая, у него последние волосики стали белые. Ина полагает, что они пошли и не дошли...
22 сентября. Свет солнца есть вещество, но тень земных предметов содержит в себе то же вещество, только в более разреженном или разбавленном виде. Мы же знаем, что в тени рождаются и вырастают организмы, как на свету.
28 сентября. Правдотворчество дает бесстрашие себе самому, а со стороны становится страшно за правдолюбца: кажется, вот, вот он погибнет. Правдолюбец в обществе плывет, как корабль, рассекая лоно воды на две волны, правую и левую. На одной стороне друзья героя (...) (на другую сторону) враги его.
30 сентября. В чем у нас расхождение с Лялей: моя зависимость от успеха моего дела ей представляется жалким, унизительным состоянием, сплошным «легкомыслием». А я не вижу ни одного поэта, включая Шекспира и Пушкина, кто мог бы помириться с жизнью вне своего творчества.
31 октября. Из первого же опыта намечается, что играть в политику поэту с нерешенными вопросами в душе опасно. Политика сейчас – это как религия в прежнее время.
–3 ноября. Пишу очерк: «Заполярный мед».
24 ноября. Нравственное усилие наше направлено теперь к тому, чтобы рабочим нашим днем закрыться от вечности.
22 декабря. Пишу я о природе, а мои читатели хватаются за мои книги, как многие думают, чтобы забыться на стороне от мучительной действительности. Некоторые люди, мои недруги, говорят, что я обманом живу. Но я замечаю, что когда они в моей природе вдруг узнают нашу же действительность с другой, с хорошей стороны, то они особенно радуются. И это я так понимаю, что они очень ждут от писателя, чтобы он осмыслил и воодушевил их повседневный труд. Не обман они видят, а мысль сердечную своего же собственного дела.
27 декабря. Можно убить свой дух в запойном труде (...) Кажется, еще никто не описал этого способа самоубийства, но каждый ученый, не сделавший открытия, есть самоубийца. Надо оставаться в своем труде и в крайнем случае, если в себе нет ничего, растить живых детей.