22 Июня. Был агроном Андреев, подтвердил мои наблюдения о расселении крестьян за спиной власти, говорил, что это все российское явление и что это должно быть скоро легализовано, потому что единственный выход. Несколько раз я слышал от крестьян, что они готовы отдавать много государству, лишь бы дали им право собственности, причем тон этих слов выражал готовность работать до самозабвения и тем отделаться от ненавистной политики. Так теперь за спиною коммуны по всей русской земле над каждым мельчайшим куском ее завязывается узел личного обладания ею в поте лица и так создаются те крепкие земле люди, которых хотел насадить Столыпин.
Любопытно еще наблюдать, как легко расстаются крестьяне со всеми заветами прошлого, если это только требует хозяйство, причина этому материальная скудость, вечная угроза голода.– Откуда же берутся «принципы»? – От удобрения! «В ночное время – в бразды святое сеять семя нисходят ангелы с небес». «Ангелы» – это существа личные, личность может независимо от голода нести святое семя, но общество, народ, государство несомненно живут только в пределах железного закона двух глаголов – есть и съесть. А личность выходит тонким стеблем из удобренной земли, цветок свободы.
Завтра еду в город. Дела: Виноградскому о школе. Керосин у Сем. Демьян. Щенок у Афанасьева и чучела. Политпросвет для разрешения книг. Центр, библиотека. Комтруд: о плотнике. Библиотека музея. Мыло и табак в потреб. Комиссарово дело. Зубы. Учит. -свояченица.
Vivere momtnto 1.
Тов. Корнюшин, Михалкин с Шарапина, Иван Иваныч, участник с Вязмичей, крючок или хранцуз (что задирает всех, а Михаил, кот. все примиряет), какой-то Дмитрий Иванович.
Ив. Ив.:
– Дайте газету покурить. – Взяв газету: – Блаженны милостивые.
Корн.:
– И в карман! вот церковь! все учреждения под отчетом, только церковь не учитывают.
Ив. Ив.:
– Церковь отделена, потому что церковь наша и вам не подлежит.
– На что же тогда отделение от государства?
– Церковь наша, мы ее и учтем: она не подлежит.
– Далеко заглянул! вот у нас полено с печи упало, баба ревет, полено могло бы ребенка убить! а у вас и ребенка нет и не будет: стары.
Против коммуны: сын с отцом не могут жить. А когда скажешь о настоящей коммуне, то говорят, что это нужно – детей воспитать, чтобы дети не видели, не знали нашей жизни.
Михалкин признает две «вещи» в свободе: одна, что можно выходить на участки, и другая – разводиться с женой.
Словом, время стало новое, все поняли, что разом через узкие ворота в Царство Божие не войдешь, а нужно идти поодиночке.
Решение земельного вопроса: собственности не надо, собственность моя одна: яма на Едраши, а земля, пока я работаю, моя.
– Земля государственная!
– А я чей? я тоже государственный и земля моя, бросим работать землю, и переходит другому.
Конторщик положил на счетах мой паек:
– 36 ф. + 2 ф. на жену + 10 ф. на детей = 1 п. 30 ф., хорошо?
– Очень хорошо!
Мужик засмеялся: хорошо ли так, этакому человеку положили пуд хлеба, и он доволен!
Как ни грозит нам рок суровый,
Но снова вспаханы поля
И всходы вновь дает земля.
Как ни грозит нам рок суровый,
Но всюду знаки жизни новой
И взлет свободный без руля.
Как ни грозит нам рок суровый,
Но снова вспаханы поля.
Сологуб
26 Июня. Каждодневные дожди. Рожь налила, местами желтеет. Овес колосится и гречиха цветет.
С четверга был в городе. По пути видел, как целые деревни исчезают на участках. «Губернское запрещение».– «Губернское? тьфу! – если бы из центра!» Огромное значение этого факта. Разговаривали о схоластике сов. вл-и и чернобожии. Подобрать черты: напр., запрещение танцев, вычисления о безлошадных (сколько ангелов на булавоч. головке). Воспоминания: о докторе в Берлине и «Сикс. Мадонне».
На каком гвозде все это держится? – Чем черт не шутит, когда Бог спит.– Князя Оболенского разводишь – Обломанство.
27 Июня. Раннее утро. Солнце изнутри тучи. Теплый слепой дождь. Зяблик поет – только зяблик. Кукушки больше не слышно. День на убыль. Зелень на березах сереет.
День пошел на убыль. Липа цветет. Начинается вторая половина года.
Симфония зяблика в золотой дождик. Гад ползет и сверлит душу такими мыслями: «С февраля не получаю мыла, а все Уткина! вот поеду в Смоленск, упеку эту Уткину. Подам заявление...», подробно сочиняется заявление и жалоба, что меня не ввели в план снабжения.
«Все тяжелое мира вещественного и все злое мира нравственного». (Письма об изучении природы. Герцен.)
«Сильная натура умеет выпутаться из затруднительных обстоятельств, умеет похоронить милое себе и, оставаясь верною ему, идти на новое действование и на новые труды; а слабые натуры теряются в своем плаче об утрате, хотят невозможного, хотят прошедшего, не умеют найтись в действительности и, как этрурийские жрецы, поют одни похоронные песни, не имея силы разглядеть новой жизни и брачных гимнов ее». (Письма об из. природы. Герцен.)
«Света не было бы, если б не было тьмы, или, если б он и был, то, беспрепятственно рассеиваясь, что освещал бы он? Но свет сам собою ставит тьму, тоска безразличности стремится к различению; на этом основана вечная потребность быть чем-нибудь; в этой потребности раздвоения проявляется Я, то есть субъективность природы». (Яков Бёме.)
«То, что было страданием во тьме, расцветает наслаждением в свете; все, что было страхом, ужасом, трепетом, станет криком радости, звоном и пением... Зло – необходимый момент в жизни и необходимо-переходимый... без зла все было бы так же бесцветно, как бесцветен был бы человек, лишенный страсти; страсть, становясь самобытною,– зло, но она же инстинкт энергии, огненный двигатель... Зло враг самого себя, начало беспокойства, беспрерывно стремящееся к успокоению, то есть к снятию самого себя...»
«Положительные науки имеют свои маленькие привиденьица: это силы, отвлеченные от действий, свойства, принятые за самый предмет, и вообще разные кумиры, сотворенные из всякого понятия, которое еще не понято: exempli gratia 2 – жизненная сила, эфир, теплотвор, электрическая материя и проч.». (Пис. об изуч. прир.)
Последние русские символисты, даже те, которые брали материалы из русской этнографии и археологии (Ремизов), лишились восприятия действительной жизни и страшно мучились этим (В. Иванов, Ремизов). Непосредственное чувство жизни своего (страстно любимого) народа совершенно их покинуло. И всегда символисты меня этим раздражали, и был я с ними потому, что натуралисты-народники были мне еще дальше. Мне всегда казалось, что для художественного творчества нужно, во-первых, заблудиться в себе до того, чтобы, вдруг нечаянно выглянув из себя, увидеть нечто вне себя и, временно поверив этому внешнему миру, отдаться ему, и потом, во-вторых, путем художественной работы передать другим, рассказать, как сон. Итак, в основе должна быть находка, предполагающая искание с верой в существование действительной жизни (реализм). Основание находки в вере своей, что это не я. Так что «блуждание» есть как бы процесс бессознательного творчества, и сила находки заключается в бессознательности: куда-то, зачем-то влечет... я называю силой – уверенность в существовании находки; сила ее бывает так велика, что довольно продолжительное время можно без вреда для нее осознавать, вычитывать о ней книги, выписывать находящиеся выдержки, изображать; но можно и переосмыслить до того, что находка раздвоится: останется на одной стороне остов (т. е. вещь, ничего особенного из себя не представляющая и всеми видимая, обыкновенная), а на другой свое представление о ней, т. е., как это мне показалось, в таком случае пропадает творческий жар, который кажется теперь наивным пережитым состоянием. Так некоторые и всю свою жизнь засмысливают и остаются ни с чем. И вообще процесс творчества совершенно подобен жизненному процессу в его напряжении, в «жажде жить» и «ловить мгновения».
Сила бессознательности (втемную – пари) заключается в том, что на время «я» делается не «я», а часть мира вне меня, т. е. природы и общества, в это время через мое отсутствующее «я» и показывается нечто реальное, которое потом возрожденное «я» встречает «находкой». Вопрос в том, как и откуда вновь обретается «я» (хлыст: бросьтесь в чан и воскреснете вождями народа), и еще вопрос, как отрешиться от «я» и броситься в темную. Оба вопроса решаются при уверенности... т. е. так это должно происходить: Я высшее, имеющее с Мы и Мир равенство, отличное от них только малым, разумным «я», отдает это малое «я» в полной уверенности, что оно возродится; ведь в большом Я существует малое, и там оно все понятно, а трагедия заключается в невозможности малым «я» постигнуть большое. Так выходит, что Я возрожденное есть Мы.
Я стихийное (большое), из нею выходит Я сознательное (малое), и, в конце концов, Я стихийное переходит в Мы.
Сознательное «я» для того и существует, чтобы перетворить стихийное Я в Мы. Так что гибель Я сознательного (малого разумного) предопределена, и у Христа она возводится в сознание (смертию смерть): сознательная смерть для спасения души и воскресения. Эта смерть (страдание) и есть единств, путь выхода сознат. из себя, другой путь: страсть.
Если бы художественное творчество захватило весь дух и всю плоть человека, то оно бы стало религиозным, и все отличие худ. тв-а состоит в том, что оно целиком не захватывает человека («как художник и как человек»), но в своем кругу, в своей частице плоть и дух художника имеет судьбу, одинаковую с религиозным творчеством, т. е. с творчеством жизни.
Истинное худож. творчество должно знать свое место и не становиться на место действия жизни, не становиться тем, что делает одна религия (дело жизни) (как у Ничше, Гоголя, Толстого).
Художник должен быть скромен, потому что свет его, как лунный, только исходит от солнца, но сам он не солнце.
Черт творчества – такое существо, которое берется не за свое дело (Черт Гоголя).
Черти бывают разные, начиная от маленьких попрыгунчиков, кончая демонами, вполне симулирующими дело жизни. Но, в конце концов, те и другие и третьи, все они делают не свое дело.
Сознание, что делаешь свое дело,– вот счастье и награда художника, и это есть добро, а не свое дело – несчастие, зло. Большие художники часто берутся за религию, а малые за публицистику. Толстой хорошо сделал, что отрекся от себя как художника, а Гоголь влип, как дурень, со всем своим художеством в религию.
В деле жизни многие берутся не за свое дело, и так порождается индивидуализм как начало, враждебное личности.
Личность может быть очень маленькая, но она всегда цельная и представительная, а индивидуальность всегда – дробь.
Истинный человеческий коллектив имеет одно лицо – это есть личность, тогда как коллектив Легиона не имеет лица. Безличный коллектив есть Легион индивидуальностей (бесы).
– мое отвращение к этому коммунизму исходит от высшего Я, т. е. от сознания истинного коллектива, или же вся критика исходит от моего неудачного жизненного положения. Ведь я чувствую, что если бы наш коммунизм победил весь свет и создались бы прекрасные формы существования,– я бы все равно не мог бы стать этим коммунистом.
Что же мешает?
1) отвращение к Октябрю (убийство, ложь, грабежи, демагогия, мелкота и проч.).
Разбираю это первое, т. е. отвращение к Октябрю.
– Разве эта мерзость не существовала раньше? – Да, но она была привычная: на место этой привычной мерзости стала непривычная, и это вышло отвратительно.– Значит, ты был в «счастливом» состоянии, что привык к мерзости, однако это не аргумент (1 нрзб.) Октября.– Пожалуй, да.– Нельзя ли найти аргумент более веский, иначе все твои разумные построения чертова Легиона могут показаться продолжением твоего аристократического отвращения к массам.– Кроме личного отвращения, у меня было еще нежелание страдания, нового креста для русских людей, я думал, что у нас так много было горя, что теперь можно будет пожить наконец хорошо, а Октябрь для всех нес новую муку, насильную Голгофу. Я бы хотел еще немного повоевать, после чего стало бы, наверно, бедным людям на Руси жить сносно.– А общий враг, капитализм, остался бы, и потом, после отдыха, опять бы началась война, гнев Октября был против этого начала капитализма, неизбежно порождающего мировые войны.– Войны всегда были и всегда будут, их уничтожить невозможно принципиально, а только посредством хорошего ухода за ранеными смягчить их пришествие, ведь умирать не страшно, а очень страшно смотреть, когда умирают, и особенно без ухода, как теперь.– Вижу я, что ты не революционер, потому что так может теперь назваться лишь человек, имеющий универсальную идею обновления мира, а не только отечества своего.– Да, в отношении этой революции я не имею в душе того пламени, который соответствовал бы идее универсального обновления, и оттого я вижу только преступления; между тем я жажду истинной революции, я – чающий евангелия революции, но разве Маркс – евангелие? Я пережил Маркса в юности. И я наверно знаю, что все, верящие теперь в Маркса, как только соприкоснутся с личным творчеством в жизни, оставят это мрачное учение. Будет такое же возрождение общества, какое было со мной лично, когда сердце мое освободилось для любви к миру в его подробностях, ко всякой малой вещи в нем; эти восторги освобожденного сердца никогда не позволят мне заковать его снова схемами разума. Мне кажется, так – я на пути к своему делу, хотя оно такое до смешного маленькое, как мое писательство, между тем как революционеры все делают не свое дело – в этом, кажется, источник всех наших разногласий (не свое делают – «не знают, что творят»).
– Но не все же должны быть христами, кто-нибудь непременно должен его предать и распять, иначе как бы Ему проявить свой свет на земле. Этим темным силам ведь можно и приписать явление света. Так, видно, русский народ до своего возрождения должен был испить еще чашу страдания и те, кто причиняли ему это страдание, вели его по пути возрождения. Итак, хвала вам, все излюбленные эмигранты и уголовные преступники! И тебе, Иуда Искариотский.
Какая простая формула общественной жизни в словах мужика: «Добро перемогает зло». Так это надо понять: преступники, обманщики, воры, расточители, пьяницы, составляющие зло общества, живут на средства трудящихся, отнимая у них часть их труда, но трудящихся всегда больше, и рано или поздно эти призовут к ответу «злых». У нас в эти годы коммуны чаши весов бездельников и трудящихся как бы колебались, «злые» одно время, казалось, готовы были совсем пожрать «добрых», но им самим стало нечего есть, и пришлось отпустить немного трудящихся. Теперь, видимо, добро начинает зло перемогать.
Злые почти все таланты, добрые не хитры, не изобретательны, любят меру жизни, покой и застаиваются. Так, добрые русские люди застоялись, их вышибли из рутины, и они, сознав весь ужас застоя, бросились с удесятеренной силой работать. Пробужденные, они скоро увидят (если уже не увидели) в своих пробудителях дармоедов и спихнут их в яму. Уж сейчас почти в каждой деревне прозябают презрение и насмешки всех – отставные комиссары, «бывшие люди». Горячка кончается, начинается выздоровление. Оно уже и началось.
В сущности говоря, моя психология худ. творчества есть психология всякого дела, вернее, начало дела, у брачного периода дела, когда оно еще в девушках и называется действием.
Действие – брак жизни.
Влетел в открытое окно шершень, гудел, жундел, бился, бился о потолок, пока не спустился побитый пониже и вылетел в окно. Так, может быть, и с философией нашей есть выход где-то пониже, в простом деле: простое дело есть окошко нашей философской тюрьмы.
Что может быть роскошней вида павлиньего хвоста! когда весной первый раз старуха выпустила его на двор, все любовались, восхищались, останавливались и разговаривали о красоте тропических стран, откуда принес к нам павлин свои радужные цвета. Теперь все привыкли, мальчишки плюют на хвост, бросают в хвост щепки, обливают водой, а у взрослых у всех решительно одно с трудом сдерживаемое желание, проходя мимо, наступить на хвост. Вот лебеди, те живут на озере, редко подплывают, и к ним сохранилось у всех благоговейное отношение, если бы они жили на дворе или мы бы жили на озере, то непременно бы их тоже заплевали. Видно, красота должна только иногда показываться. Только хлеб никогда не наскучит: хлеб и хлеб.
Закраснелись ягоды бузины, зажелтели на березах листики, видно, что уже глубокое лето. Как хороша наша природа, как она умна тем, что показывается разно и проходит... Если бы она остановилась на весне или на лете, то была бы, как павлиний хвост.
2 Июля. На горках рожь подняли, местами жнут.
Наш крестьянин противится техническому новшеству в земледелии, как всякий практик сопротивляется вооружению теорией в его деле. Не прав он: его ум должен быть открыт знанию. Но и наши пересмысленные теоретики, лишенные практической осмотрительности, тоже не правы. Нужна культура здравого смысла или уменье пользоваться знанием, обязательные и для теоретика и для практика. Главный смысл трудовой школы и есть эта культура здравого смысла, воспитание осмысленного действия. Не надо этим, однако, чересчур увлекаться, как Джемс, и говорить, что воспитание «сводится в конечном счете к организации в человеке таких средств и сил для действия, которые дадут ему возможность приспособляться к окружающей социальной и физической среде».
Разве приспособление к среде может быть поставлено всепоглощающей целью воспитания?
И сам Джемс потом говорит, что обновление жизни народа исходит от мыслящих людей, распространяясь сверху книзу. Значит, не приспособление, а действенная мысль у самого Джемса стоит в углу воспитания.
3 Июля. Первое утро после периода дождей и холода – совершенно ясное, тихое, но уже заметна как бы легкая усталость в природе, задумчивость. Ай, дни-то уменьшаются!
У писателя символ должен быть в сердце и чувствуется, как «самое главное», о чем нужно писать; если это самое главное сознается головой и потом к нему подгоняются материалы, то получается «символизм» – литературная школа или теория писательства, которой не воспользуется ни одни настоящий писатель. Символ живет у писателя в сердце, а у читателя в голове, читатель рассуждает и создает школу.
Символизация (соединение) значит духовная деятельность человека, сводящая мир к единству (Богу).
– «Изобретение... и подражание – вот... те две ноги, на которых человеческий род шагал по своему историческому пути». (Джемс.)
Прекрасен освещенный лучами восходящего над озером солнца верхний белый угол моего открытого окна! Живот мой варит черный хлеб и картошку отлично, был бы хлеб, была бы картошка! Прекрасен восход. Красавец павлин, задрав хвост до невозможности, стал в воротах усадьбы всей своей синевой и радугой к солнцу.
Проезжий с возом, закрытым брезентом, увидал меня в окне неожиданно, засуетился:
– Здравствуйте, товарищ!
Догадываюсь: под брезентом у него запрещенное, провозит зарей, пока спят.
– Все буржуи из дома выехали? – спрашивает. А уж сам, вижу, всем буржуям буржуй, догадываюсь окончательно: под брезентом запрещенное.
– Буржуи,– говорю,– известно, из всех усадеб выехали, а вон последний.
Указал на павлина.
Спекулянт обрадовался: раз уж товарищ перевел разговор на павлина,– воза не коснется.
– Вы сами кто будете?
– Здешний шкраб!
Совсем успокоился: шкрабы все равно, что нищие, силы никакой не имеют, одно слово шкраб.
– Красота! – указал на павлина. – Ну, счастливо оставаться.
– Счастливый путь!
Поспешай, поспешай, вон выходит Василий Иванович, заведующий ссыпным пунктом, он тебе не шкраб, содрал бы с тебя не одну бутыль самогонки!
– Ай, ай, ай! – сказал Вас. Ив.
– Что?
– Да хвост-то, хвост-то! Красота! Происхождение птицы вам, Мих. Мих., известно?
– Райская птица.
– Райская, я понимаю, а из каких стран?
– Из райских, конечно.
– Из райских. Господи, есть же такие страны, хвост-то, хвост-то.
– Пав, пав, пав! – крикнула старуха.
Павлин сложил хвост и побежал к старухе клевать.
Кузнец подошел, злой человек, желчный, недоволен пайком своим.
– Зерно выдают? – спросил старик.
– Выдают.
– И тебе паек?
– Паек.
– Советская Русь! люди голодные, а они птицу... и старуху для птицы содержат.
– Что поделаешь, красота! – сказал Вас. Ив.
– Красота, а польза какая, и при птице старуха, ох, советская, советская! – ворчал, уходя, кузнец.
– Вот крючок! – сказал Вас. Ив. ему вслед,– ко всему придирается, крючок!
– Хранцуз! – ответила павлин, старуха.– Пав, пав, пав! хранцуз.
4 Июля. Дождички продолжают перепадать. Косцы пошли на луга. Предполагаю.
17 Июля. Мы (Лева и Ник. Ив.) вернулись из своего похода, обошли следующ. деревни и в таком порядке: Алексино, Пискарево, Секорино, Теплянка, Волочек, Хошеево, Новоселье, Фролово, Кудиново, Крушинники, Веригино, Заборье, Буда, Осеевка, Баканово, Подопхай, Кряквы, Маркове.
14 Июля. 28-го вечером пошли в Плоское, ночь провели в лесу на «заводе», в среду – в Лопатине, в четверг – в Алексине.
Почти каждый день набираются облака, налетают тучи, обкладывают небо и дождь льет. Последняя ночь была очень холодная. Березы все сереют и желтых листьев все прибавляется. Чаще и чаще, слышу, называют меня просто «старик».
Меня уговаривают не быть идеальным.
Люди: Карл (Кирилл) Герасимович Власенков – дер. Баканово, около Буды, военнопленный, превратившийся в немца, западник из мужиков.
Дм. Ив. Дедков – будущий фермер.
Мельник Гавриил Вас. Холенков – фермер и мельник, жена, как ферма.
Старички Кузьма Конов с женой – участок в лесу, заклятие на 9 лет, колос тощий, волчий заговор.
2 Августа. Предполагаю ехать в Смоленск: 1) подогреть паек, 2) фотопластинки, 3) ориентироваться в агрономии.
2-го в Починке, 3-го в Починке-Дорогобуже, 4-го Дорогобуж, 5-го Кулево, 6-го Смоленск, 7-го, 8-го, 9-го Дорогобуж, 10-го Алексино.
3 Августа. Вчера возвратился в Алексино, попав вместо Смоленска в Батищево, где и определился на службу.
Итак, целый месяц странствования из-за того, что дома нечего есть. Целый месяц – все дожди и холод, теперь, кажется, установилась погода, но холодные ночи, сильные росы.
Встреча с Энгельгардтами. Петербург: жизнь эмиграции на пайках. Газетное известие о комитете Красного Креста, вспышка надежд Мар. Мих.: «Это спуск курка». Викт. Петр.: «Нет! слишком много крови... нет!»
Хуторяне (мужики).– Спецы интеллигенты. Прагматизм.
Спор о: кончилась ли революция в октябре и началась с тех пор реакция или революция продолжается и будет состояние революции, пока все население не усвоит новой жизни («революция произошла, а ум человеческий не произошел»).
Краеведение
I. Природа верхнего Приднепровья
1) Формы поверхности и строение земной коры.
2) Климат.
3) Растительный и животный мир. П. Население
1) История края.
2) Этнография.
3) Промыслы.
4) Пути сообщения.
Технорук сказал: «Если бы я захотел, то не отдал бы вас опытной станции»,– и тон был такой, будто дело шло не о мне, а о какой-то собаке или рабе крепостном. Так я объективировался в виде высшего специалиста по агрономии.
Жаркие дни и холодные строгие зори. В болотах молчание. Ржаные поля давно пусты. Начинают овес. И луга косят. 6 болын. кроншнепов летели с одним маленьким.
Душа сдвинулась...
Стая окаянных мальчишек колонии бросает камни в церковный крест и называет крест – чертов рог.
Коростель посватался за перепелку, обещался корову привесть. Поженились, а коровы нет, обманул.
– Я,– говорит,– приведу. И пошел за коровой.– Тпрусь, тпрусь! – кричит коростель.
– Вот идет,– кричит перепелка,– вот ведет!
– Тпрусь, тпрусь! – кричит коростель, а перепелка:
– Хлеба нет!
Так и по сие время на мокрых лугах слышится всю ночь: «Тпрусь, тпрусь!», а на хлебных полях: «Вот идет! вот идет! хлеба нет! негде деть!»
Почему наш крестьянин не сажает деревьев – он боролся с лесом и сейчас борется: лес бес.
Перерождение пшеницы в рожь (потому что не полют, но по генетике возможна помесь (гибрид) пшеницы и ржи).
Как волчица тащила за морду теленка к волчатам и подгоняла его хвостом.
– зарастающие лесом поля.
«Сахара» – песочные поля возле Буды.
По поводу декрета о восстановлении частных предприятий.
Правда ли, что всякая ценность создается трудом? Неправда, потому что и лень играет большую роль в производстве ценностей. Только имеющий возможность ничего не делать может иметь свободу взглянуть на прошлое с новой точки зрения и тем двинуть все дело вперед, потому что новое или будущее есть лишь новый взгляд на старое, вечное... Даже такой бездельник, как сын, проматывающий ценности, накопленные отцом, является фактором производства ценностей, он осуществляет собой свободу действия, желанную цель всякого работника. Рабочий, требующий 8-мичасового дня, требует его, чтобы полениться, и труд поленившегося человека считается более производительным. То отдых, а то лень: отдых только восстанавливает истраченные силы, после отдыха работник не понижает производительность, но лень, или сверх-отдых, дает сверх-производительность, делает работника изобретательным и капиталистом. Так что не только избыточный труд, но и избыточный отдых создают прибавочную ценность.
Значит, социалист бунтующий, потому что все хотят быть капиталистами, все хотят лениться, учиться, изобретать. Следовательно, это неправда, что один труд создает ценности, эта теория выгоднее, с одной стороны, лентяям для того, чтобы понудить дураков к работе, с другой стороны, и дуракам, претендующим на творчество. Так что мораль труда ошибочна в своей основе. Секрет истинного творчества только художники выражают вслух: труд создает ценности в известном сочетании с ленью. Теория трудовой ценности не верна.
Истинный лозунг движения – лень и чтобы всем быть, как один (т. е. как ленивый). Но это неверно: все не могут лениться, все должны работать, а лениться может только один, если все будут лениться, то будут голодными. Основная же ошибка социалистов в том, что они насильно хотят добиться полного тождества личности и общества. Они не могут понять, что нельзя отрезать нос у собаки и приставить к носу человека – дать последнему собачье чутье, что нельзя вкроить мозги человека в собачьи – дать последней человеческий разум, что нельзя сделать из женщины мужчину и наоборот и нельзя законы личной души механически сочетать с законами души общественной, потому что личность и общество существуют раздельно, как два пола, соединить которые можно только в любви.
Классовая вражда (трудящихся и лентяев), однако, существует, как половая вражда, как национальная.
Религиозное сознание и есть тот путь к сочетанию, в котором все эти вражды исчезают, это есть сочетание внутреннее, полное двух начал, производящих третье, новое.
Социализм – явление отрицательное, он говорит, что нельзя так жить, а как жить, может научить только религия.
«Страшно то, что нет ничего страшного, что самая суть жизни мелко неинтересна – нищенски плоска. Проникнувшись этим сознанием, отведав этой полыни, никакой уже мед не покажется сладким...» (Тургенев «Довольно»).
Осень. Хмурое небо. Дожди. Еще ласточки вьются возле старых гнезд у окон. Березы желтеют. Все избытки жизни кончаются. В голоде рождаются привычки новой жизни, которые после долго-долго темной рекой будут течь под всеми избытками. Вся моя жизнь со всеми мечтами ее кажется теперь мне избытком.
10 Августа. На Польне сено скошено и убрано. Такая тишина, такая пустыня.
В Дорогобуже оперные певцы не нашли публики: весь город сено убирал.
11 Августа. Все, что было избытком во мне, что бросало меня в разные стороны, теперь собралось в одну точку зрения на себя обыкновенного, как все. Правда, это духовное зрение на себя, как на всех, бывает только моментами, но что это за «счастливое» существо – обыкновенный человек.
«я»...
Столинский – вполне Молчалин, хотя всегда говорит социалистическими фразами Жореса и пишет в день по фельетону... Можно себе представить и наоборот, с виду это будет Молчалин, все поступки его будут Молчалинские, приспособляться будет он до неотличимости от среды, а внутри будет сам и будет человек современный, двойная личность, внешняя, как выражение внешней общественно-принудительной неправды и внутренней пленной правды... Господи! но когда же на Руси было иначе?
В моем существовании есть признаки возвращения к исходному пункту 15-летней жизни: я опять агроном, не имеющий понятия о своем деле, опять время от времени ласкается сердце к неподвижной мысли о насильном конце с облегченными средствами...
Радость, бодрость и все свои силы я получаю от моментов сосредоточенности в себе в тишине, когда рождается какая-нибудь мысль, которую можно записать.
13 Августа. При первом свете падали звезды. Чистый восход. Жгуче-холодная роса. Первое осеннее токование тетерева.
«дельных» людей, разных кооператоров, торговцев, специалистов и т. п.
Служить – значит доказывать свою любовь.
14 Августа. Осень. Ярко. Молчаливые тени в лесу.
В Плоском нас угощали сливами красными. Захотелось желтых. Хозяин подошел к чужому саду и натряс желтых слив целую шапку.
– Мы украли?
– Нет, у них можно, у каждого есть свои сливы, и их не жалеют.
– И не воруют?
– Зачем воровать, когда у каждого есть свое.
– Значит, чтобы не воровали, нужно каждому иметь свое, каждый должен быть насыщен своим.
Сон. Кто-то сказал, что у Семашки длинная седая борода. Я стал спорить, и вдруг сам Семашко, а я ему рассказываю спор. В ответ он вынимает свой портрет и показывает, на портрете порядочная седая борода и лицо совсем не Семашкино, а жандармского ротмистра, притом умиленное, в лице сохранилось все типично жандармское и пробивалось умиление, просветление. Спрашиваю: «Как же так из Семашки вышел жандарм?» Ответ: это вышло по закону среднеарифметического правда + долг = просветленному жандарму.
... Вот это странно: она отдавалась, а ему нужна была недоступная, нужна была трагедия, и он сделал ее неприступной девой. Пример: дают денег, нет! я хочу быть бедным и тосковать о богатстве... какая нелепость!
19 Августа. Каждый день в лесу на охоте, очень тепло, иногда брызнет теплый дождик и смочит траву. Застилаю ветвями ольхи место зольное, где курили самогон, и возле самогонной ямы, как у могилы, отдыхал, положив голову на кочку. Мальчишки хмель собирают (за 1 ф. хмеля – бутылка самогона – или 25 тыс.) и все время ругаются по-матерному. Бабы в клюкве. Кто тащит веники, кто лозу. Собираются жать овес, ячмень и сеять озимое.
Продолжаю думать о ненужном (о романтизме), вспоминаю белокурую девочку в Черной Слободе.
Еще: вера во всемирную катастрофу.
Бороться с паразитами в голове без мыла и частого гребешка невозможно, овладевает отчаяние, и вот утешение: все они пусть победят, но отдельного из них я луплю каждое утро целыми сотнями; им приходится сражаться со мной, презирая отдельного, они бессмертны, как все, но отдельный в лице моем видит смерть; из мельчайших, которые я не вычесываю, вырастают новые, но каждая, достигшая величиной промежутка зубцов гребешка, должна погибнуть; я существую для них как смерть, и они смертны в лице моем, каждая из всех дождется конца: я раздавлю ее ногтем. Так человечество, паразит природы, побеждает ее, но природа поражает человека смертью...
Всемирная катастрофа – вера в эту катастрофу некоторое время держалась в Германском социализме, потом перешла в виде большевизма в Россию – (из моей жизни)... тогда среди студенчества занятие специальностью презиралось, в самом деле, к чему все эти маленькие дела, если мы находимся накануне всемирной катастрофы. В то время катастрофа эта окрашивалась только верой, теперь эта вера выродилась в международно социалистическую авантюру.
... Понятно, почему теперь молодежь ищет специализацию и оправдывает себя прагматизмом, потому что молодежь пошла в большевики из-за деятельности (для юноши сидеть без дела невозможно, как невозможно котенку весь день спать); вот в прагматизме есть оправдание философскому делу, будь это дело осуществления мировой катастрофы или же дело специализации.
21 Августа. Ночь бушевал ветер и днем продолжалось с мелким дупелиным дождиком. К вечеру дождя не было, и холодные облака цвели цветом осенних антоновских яблок – осень, осень идет!
«Картофель» на Опытной станции: лучшая книга! если бы они знали, в каком безумном состоянии и как писалась эта книга, жизнь моя цеплялась за нее, как теперь за кружку молока.
22 Августа. Бодрые облака осени, когда день серый, кажется, вот-вот пойдет дождь, а посмотришь на облака – нет! Крепко и надежно синеет на небе.
Пусть молодежь охватывает стремление к специализации, это утопающий хватается за соломинку, как я, когда-то писавший книгу о картофеле. Специализация – это как-никак, а все-таки личное дело, как выход крестьянина на хутор есть тоже индивидуальный почин.
27 Августа. Дорога поднимается в гору пыльная, на ней следы прошедших людей и домашних животных.
Где они, прошедшие, теперь? Лист обрывается неслышно и желтый слетает к моим ногам. Лист окончился в своей жизни, поспел. Но ведь люди, которых я знал, многие из них оборвались на половине затеянного, кто с протянутой для дружбы рукой, кто с оружием, кто с идеей, кто с желанием; их идеи, желания – я понимаю, между нами, мы их наследники, но...
«Да! я живой наследник их, они все во мне, и я за них отвечаю!»
А дорога все выше и следы продолжаются.
Шли они в гору и думали, может быть, что за горою что-то откроется, с интересом шли, думали, что куда-то придут. Вот лес расступился, хутор, оседлое место, тут отставшие осели, и жизнь им стала повторяться одинаковыми кругами из года в год. И видят они, что мимо них все идут, идут.
Если не идти вперед, то остается жить, чтобы быть сытым, и они работают, воруют, чтобы только быть сытыми, больше нет ничего в их жизни, разве дети, но дети их скоро покинут и тоже пойдут по дороге в неизвестное.
Старики...
а решение впереди за горою...
28 Августа. Успенье. На днях, числа 12-го, вероятно, был первый мороз: ботва картофеля и многие болотные растения убиты. Надо обдумать поскорее план продовольствия и учения для семьи и работы для себя.
Прежде всего устанавливаю, что духовная прострация происходит оттого, что я совершенно оторвался от жизни: прошлое можно воссоздать, если как-нибудь прикасаться к действительности, т. е. к настоящему; с другой стороны, является такое гордое сознание – неужели необходимо потолкаться в столице, чтобы начать какое-нибудь серьезное дело, с третьей стороны,– кто из ссыльных в Сибирь привозил с собою научные или литературные работы?
31 Августа.
Неожиданность
остановил меня, попросил закурить, а сам вынул кисет – дело долгое, товарищи утрепывали дальше.
– Пастуху надо иметь,– сказал я,– кремень и огниво.
– Как пастуху,– закричал он,– я не пастух, я солдат, еб. твою мать! Я солдат! – закричал он, дико вращая глазами.
– Ну, если ты такой сердитый,– сказал я,– то нет тебе огня,– и пошел дальше.
А он орал, пока слышно было, орал во все горло, что он не пастух, а солдат, слышно перестало быть совсем, когда мы вошли в лес – «мать, мать!» и стихло.
Русская работа
С. В. все лето корчевал, косил, возил, лето прошло, как сон больного, и только хотелось спать и спать. «Понимаю теперь,– сказал он,– что после такой работы можно всю зиму проспать».
Ласточки.
С неделю уже не вижу ласточек, улетели. Говорят, будто журавли и гуси улетели, но я не верю.
1 Сентября. Пасмурно... сыро. Домашняя медицина.
Дурные (мелкие) мысли связаны с дурным состоянием желудка, но неизвестно, что служит причиною – дурные мысли или дурной желудок, бывают, напр., случаи, когда при внезапном известии о расстройстве дел у дельца внезапно расстраивается желудок. Хорошие мысли и намерения тоже, несомненно, связаны с хорошим состоянием желудка, доказательством чему служит деятельность множества человеколюбивых обществ и даже обществ покровительства животным, словом, при хорошем состоянии желудка постоянно бывают хорошие намерения, но я не слыхал никогда, чтобы человеколюбивые намерения исправляли дурной желудок. Итак, дурные мысли могут испортить желудок, но хорошие мысли на испорченный желудок не действуют и, вернее всего, являются прямым следствием роскошно удовлетворенного здорового пищеварительного аппарата. Из этого прямо выходит, что людей надо кормить, и они будут добрыми. После этого можно направить деятельность в область духовную, чтобы бороться с теми дурными мыслями, которые не имеют, как мы видели, желудочного происхождения, а напротив того, внезапным своим появлением могут расстроить совершенно здоровый желудок.
Странно и жалко, что благороднейшие люди теперь выпаливают свой душевный заряд, в сущности говоря, по поводу мелочей (большевизма). Выходит так, будто они готовились в бой с большим врагом, а выходит маленький, миллионы маленьких, и на каждого нужно готовить заряд, как на большого, ну, разве так хватит зарядов! хлоп, хлоп! и никакого действия. За этим всем нужно не стрелять, а не обращать внимания в ожидании настоящего врага, нужно уметь отличать серьезное от мелочей, бороться же с мелочами – значит приспособляться или отступать, но в приспособлении (отступлении) нужно знать предел, а то как раз отступишь в нужник и там тебя запрут.
Раньше беспокоил пристав, теперь рабочком.
Бельский технорук уступил Василия Федоровича техноруку дорогобужскому за 5 возов сена. А Вас. Фед. когда-то был владельцем 1000 дес. земли, теперь его, специалиста, меняют, как меняли когда-то предки Вас. Фед. своих крепостных на сено, на собак...
Одно, только одно дерево на берегу озера стоит уже совсем золотое и светится у воды своим светом, даже когда потухает заря. Сегодня один посетитель Музея, осмотрев колонную гостиную, сказал, что похоже, будто он был у постели смертельно больного. Правда, усадьба наша вся труп, и чуть только тлеет искорка жизни у озера и у нас в комнатах, засыпанных умирающими мухами. А может быть, это и я такой: мои заметочки в эту книжку – последние признаки жизни. Но все кажется, пока не кончился, что еще увидишь жизнь. Так дерево на берегу озера наверно скоро осыплется, а перед концом зацветет золотом осени.
Тут взял я хорошую уручину.
Заповедь: признай самого себя.
Залунело. Побежали облака. Стало светлеть. Осенние тяжелые облака расходились, как мои сны, и я вспомнил их, они все имели значение, как моя жизнь... да, сны могут быть понятны только самому себе; я знаю, что сны мои сегодня были укором за то, что я когда-то побоялся признать самого себя... да, вот великий грех: себя не признаешь.
Признай самого себя!
Бывает, человек разыгрывает какую-нибудь поэму, представляет свой идеал, изображает себя.
Не изображать, а быть самим собой.
Сын мой, первая тебе моя заповедь: будь сам собой. Старайся быть сам собой как можно скорее, потому что к этому неизбежно приходит каждый рано или поздно, и кто поздно приходит, жалеет пропавшее время. Не быть самим собой, изображать что-то из себя – это все равно, что стрелять мимо цели.
Давно ли на липах пели зяблики, а теперь такое уныние – что же поделаешь, земля движется вокруг солнца, это неизбежное, необходимое, это сознание того, что и после себя что-то на свете совершается, да, конечно же, свобода – это Я, за пределом Я – необходимость, причинность; и раз я это сознаю, то сознаю, что после меня будут другие...
Смерть моя – долг мой.
Смерть моя – уплата счета.
Видел ее во сне, мы не знали, чем кончится наша связь, достигнем ли мы когда-нибудь полного соединения; и вдруг я тихонько, воровски подсмотрел в Судьбу, что через два года мы соединимся; тогда я говорю ей уверенно и даже с бахвальством: «Непременно мы достигнем, я достигну! я уверен!» Как жаль тех несчастных, которые живут, не зная, что с ними будет.
Крот больше всех нас хотел света, но за работой к свету зарылся, ослеп, хотя и слепой, все швыряет из-под себя землю. Может быть, крот тоже за светом в землю пошел, закопался, ослеп и слепой все швыряет землю из-под себя. Так мы, русские люди, закопались, ослепли и, будучи диким разбойничьим обществом, все еще повторяем: Р. С. Ф. С. Р.
8 Сентября. Был страх восстания черного люда (детство мое: мужики придут с топорами, черный бог; Блок о вулканах и проч.), этот страх миновал, мы пережили его, теперь возникает страх Европейский, что придут культурные варвары...
Окончилась осенняя политическая волна, большевики ее пристукнули разгоном комитета.
– вот, кажется, смысл смутного понятия трудовой школы.
Прежнее классическое образование предполагало известную норму знаний, которую должен вместить каждый ученик, нужно это ему будет в жизни или не нужно. Прочим образование дает только нужное в пределах интересов и способностей ученика. Такое образование, практическое, смутно выраженное понятием «реальной школы» или школы здравого смысла, было всегда, разные талантливые самоучки (вероятно, и сам Наполеон) шли именно этим путем. Совсем не нужно, напр., Льву Толстому уметь читать в подлиннике Аристотеля. Необходимо, однако, чтобы в обществе был человек, умеющий читать в подлиннике Аристотеля, но эта специальность вполне совместима с понятием практической школы. Прагматические школы дают толчок к образованию и, в конце концов, приводят к специализации. Импульс к личной инициативе и самодеятельности в области образования – вот что должен дать преподаватель школы ученикам в первую очередь, а во вторую очередь он должен удовлетворить искателя знаний справками, указанием, где что найти и как разобраться в источниках.
От классической школы нам остается идеал бесконечною совершенствования в образовании, мы очищаем этот идеал, устраняя застывшие нормы его, в которых создавались лишь чиновники просвещения и касты образованных людей.
Русские самоучки, Толстой, Суворин, Максим Горький, все были люди, совестливые к знанию, может быть, именно потому, что они ничего не «кончили», они до конца дней своих чему-нибудь учились, я это и называю совестливостью в противность окончившим дипломированным и бессовестным к знанию: они кончили и все знают достаточно.
Есть, однако, та же опасность слепоты к знанию и в прагматической школе, потому что она приводит к специализации, заглушающей чувство смежности других знаний. Эту опасность должно устранить народное преподавание религии и философии в церквах и других общественных зданиях. (Попробуй-ка теперь в церквах устроить религиозный диспут, как раз будет митинг!)
12 Сентября. (Одна строка нрзб.). Вышел при звездах, чуть белело на востоке, двенадцать часов ходил, потом двенадцать спал и съел на ходу фунта три черного хлеба. Дер. Васюки. Убил зайца. Из кустов, окруженный овцами, вышел настоящий гном: короткий, голова огромная, бородища рыжая, глаза ясные.
– Ты за что,– говорит,– моего зайца убил?
– Как твоего?
– Да я же все лето им любовался, с овцами ходил.– Осмотрел зайца.– Да, мой, он самый, а какой хитрый был! Их тут три таких, два ходили к Ивану, а этот всегда у меня...
Дер. Громово. Озверелый мальчик у Азара Григорьевича часами трясет люльку и приговаривает: «Опять тебя забирает, у (1 нрзб.)».
Лиха беда начало. Не везет мне на рябчиков, сколько раз ни начинал эту охоту, никогда ничего не выходило. Теперь нашел выводок, пришел к нему за 6 верст, уселся, устроился – пищик испортился. Говорится еще: «Терпение и труд все перетрут», но все-таки при этом должен быть начальный порыв достаточно сильный и в начале благословенная удача. Бывают у цыплят такие три дня, когда, кто ни явись к ним, курица, утка, человек, за всяким они будут идти, а потом дичают, если не удастся им найти такого руководителя. Вот при начальной удаче похоже, будто кто-то пришел, за кем идти хочется, а при неудаче – пусто, идти не за кем.
Речка «немудрая»: перешагнуть можно, извилистая, заросшая кустами ольшаника, по обоим берегам темный лес, у поля на углу леса стояла береза очень высокая – на этой березе сидели витютни огромной стаей, одни слетали попить у реки, другие покормиться на лугу у речки, третьи в поле... Деревня возле называется Ивашково.
14 Сентября. Дупелиная высыпка.
– иначе как же понять теперь свое литературное бессилие...
... Родные выступают в своей обыкновенности, родные – это плазма, заполняющая среду; как только кто-либо потерял связь со своим родом, непременно чувствует пустоту. Я видел этой ночью всех моих близких родных в родном доме, лицо видно было только матери, остальные были в тенях ночи, хотя тут же возле; ночь была пасхальная, мать собиралась к заутрени, а я все ее отговаривал, потому что она нездорова: «И какая твоя, мама, служба, ведь ты бываешь только в заутрени, после заутрени ты любишь разговеться – заутреня теперь кончается, оставайся, не ходи». Я стал копаться в тех заветных местечках нашего дома, откуда, бывало, в детстве няня нам нет-нет да и вытащит какую-нибудь диковинку.... И вот чудо! мне попадается там под руку почти целая шоколадная пасха, кулич, лепешки наши сдобные, пшеничные, как пекла их одна только няня, и много всего такого съедобного пасхального – какая радость! и тут же рядом лежит открытка, посланная рукою моей матери; я читаю эту открытку, в ней мама пишет, что Коля кончил земледельческую школу, а я поступил в техническое училище и год стоит 1881-й. Лида высчитывает (лица ее не видно, только дух ее), сколько же лет эта пасха, пышка и куличи пролежали, оказывается, 20 лет и ничуть, ничуть не испортились. Кто-то приходит к нам в гости, мы угощаем пасхой, куличами, объясняем, что им 20 лет. «И ничуть, ничуть не испортились!» – говорит гостья...
Отвык от чая, турецкого табаку и от жареного, вообще от мяса совершенно. Не могу отвыкнуть от чтения новых книг, и неиспользованная духовная энергия часто выходит ночью кошмарными снами.
Снилось мне сегодня, что в животе у меня 300 пар голубей и я спугнул их на какой-то зеленой долине.
Примечания
1
2 Например (лат.)