10 Апреля. (А ведь, кажется, 11-е число? потому что разрешение охоты 11-го, и охотники начали.)
Дворец существует с 1853 года – в нем почти не жили, он совсем новенький. Между тем деревья, птицы, звери к нему за 70 лет очень привыкли. Перелесок возле самого дворца на холме совсем дикий, и одно дерево даже рычит (трется о другое), как бывает в самых глухих лесных оврагах. Этот звук чаще или реже, смотря по ветру, слышится всегда во дворце при закрытых дверях и окнах, и в общем какой-то очень приятный мне звук.
[Запись на полях]:
Зайцы в подвале прячутся, а в зале летучие мыши.
А тетерева, я теперь узнал, почему бормочут тут возле, хотя версты на четыре отсюда нет для них необходимой базы, леса с болотцами, часто поросшими: раньше тут у самого озера был очень большой мокрый лес, и, наверно, тут много было глухарей, рябчиков, тетеревей – те, глухари и рябчики, уже перевелись, а тетерева еще живут, воображая себе утраченный лес, значит, им тоже будет скорый конец.
Был у Робинзона на Гремячей мельнице, он сегодня поймал сову и приручает, уже дается погладить. Избушка ужасная, пол проваленный, печка покосилась, дует во все углы, согреваться можно, подтапливая постоянно железку. Охотники рассказывали, как они поставили прошлый год в мае капкан на барсука, а сами пошли собирать ландыши. «Что это такое ландыши?» – спросил Робинзон и очень всех удивил. Когда же ему объяснили, какой ландыш, он, оказалось, очень хорошо знал, только название услыхал в первый раз! Крысы на мельнице рыжие, большие, но, говорят, когда спишь, не кусаются. А – в рассказывал о тетеревах, что есть два вида, разной окраски, решили мы, что это от жизни, которые больше в поле живут тетерки, те посветлее, в лесу – потемнее, петухи же (стали) одни почернее, другие посинее. Так же есть вальдшнепы покрупней и помельче, и кряквы – побольше и поменьше.
[Запись на полях]:
Поточинки – выжимки – мочежинки.
А страшно, как вспомнишь то время, когда и я так жил, как этот Робинзон: он на мельнице, а я агроном, а в сущности это естественно ненавидеть мечтателю мужиков. Только я этого не смел: ведь я не дворянин; и я тоже не смел ненавидеть и дворян, то и другое чувство: презренье к мужику, злоба к дворянам мне были чувством низшего порядка, я их боялся в себе, как тупиков: войдешь и не выйдешь. Выход из этого: чувство радости при встрече с личностью человека, живущей одинаково и в дворцах, и в хижинах.
Охотники принесли мне круговую утку, но я не остался, не верилось в охоту, очень мало видел уток: они, верно, на той стороне, верно, там больше воды.
На рассвете услыхал я крик круговых уток, одна очень крепко взяла, рассыпалась, разахалась,– и вслед за этим раздался выстрел: значит, убит селезень.
Утро с легким морозцем, но мягкое, ветерок с озера холодненький чуть ласкает щеку, и очень приятно, будто мороженое ешь. Пасмурно.
Идет мелкий, нехолодный дождь. Не сильное, но есть все-таки значительное движение сока в березах.
(К описанию тяги. Вчера я срезал над своей головой сучок с березы, под которой стою на тяге, и сок очень слабо собирался в каплю. Ночь была теплая (и... как это бывает?), день угревный, вечером сильно тянули вальдшнепы, я только успевал заряжать ружье, стрелял, и все время, мелькая, сверкала в глазах непрестанно падающая капля березового сока. Еще момент весны: теплая ночь и пахнет березовыми вениками (парно, парит: конец весны воды).
Заседание музейной комиссии (той, пока единственной). Я, рассказывая о Сокольнической биостанции, обратил внимание членов комиссии, что самое трудное там считается ввести детей в природу, заинтересовать явлениями ее, а когда заинтересуются, то сравнительно легко уже приохотить их к очень кропотливой исследовательской работе. Условия подмосковной природы, указал я, такие, что встреча с природой должна подготовляться педагогами: там нужно в малом увидеть большое, и так на станции всё микро: микро-климат, микро-заповедник, микро-организмы, комары и птицы даже всё больше маленькие. В нашем же краю, напротив, всё макро: макро-водоемы-озера, громадные леса, болота, у нас встреча легче, и наш метод должен быть основан не на микро, а на макро: путешествие у нас, а не экскурсия, и уклон нашей биостанции должен быть географический.
Заведующий ОНО, бывший учитель, был против макро, стоял за микро, и с ним был наш жуковед Сергей Сергеевич, исследователь музейных вредителей и неспособный много ходить. Я ему возразил, что законы бури в стакане воды такие же, как в Переславском озере, однако нельзя одно приравнять к другому, и нам непременно надо исходить из макро. Сергей Сергеевич, желая мне ответить, дернул рукой, задел стакан с чаем и опрокинул его на колени учителя естествознания. Все испугались, спрашивали его, совершенно забыв о споре микро и макро.
– Ничего,– успокоил нас учитель,– мы хотели микро и макро, а вышло мокро.
Дядя Михаиле имеет четырех сыновей, свой дом он отдал им и все имущество. Теперь он живет и работает то у того сына, то у другого, где ему нравится, а старуха его то же самое. И большей частью приходится так, что старуха живет у одного, а старик у другого.
Охотники сказали, что кроншнепы уже здесь, но бекаса еще никто не слыхал.
– чуть поранил сучок – и заплакало! – и такой малиновый вечер. Я старался отделаться от Михаилы, остаться одному, но грубо казалось мне отсылать, и, напротив, я участливо спрашивал о его семье, почти совершенно не слушая его ответа длинными рассказами, только долетали до меня заключения:
– И суд присудил им ко-ро-ву.
Говорю:
– Неужели корову?
– Ко-ро-ву.
Он остановился, большой, мохнатый, держит меня за рукав и заполняет всю тишину, весь мир и ждет моего мнения, и я не знаю, в чем дело.
– Как же быть? – говорю.
Он отпускает мой рукав, идет вперед и говорит:
– Как быть? Бросил я этого сына и пошел жить к другому.
– Та-ак.
– Так, милый, так вот и хожу...
В это время пролетела кряква над лесом и за ней мчался по воздушным следам селезень: свись-свись! Свись-свись!
Как хорошо! Но что же делать мне со стариком? Он что-то рассказывает о жизни своей у другого сына и вот, кажется, заключил:
– Гам, гам! – на меня.– Что ты,– говорю,– собака? Гам, гам! – Да так вот и остудились.
– И ты к третьему?
– К Ивану.
– Сколько же у тебя сыновей?
– Четыре. Да ведь не два века жить.
– Вот что, дядя Михаиле, у тебя там, я видел, самовар ставили, я тебя от чая увел, ступай на...
– И то! А чай я не пью, чай! Там бревно, пособить надо: бревно.
– Ну вот!
– А ты – чай, бревно, батюшка, бревно-о-о!
Очень смеялся и, уходя, обернулся со смехом:
– Бревно-о-о!
От его веселья и мне стало весело, и мне пришло в голову, что вот все дети его теперь в такой страшной запряжке жизни, а он все-таки ходит в лес на охоту и радуется миру. Я сказал:
– А ведь ты хитрый мужик!
Он обрадовался, шагнул опять ко мне и весело подмигнул:
– И то сказать: ведь продналог-то не с меня берут, а с них, а там штраховка, такая...
Просвистела еще пара уток, я прозевал.
– Иди, дед, иди чай пить!
– И чаю попью,– отвечает,– и когда на охоту пойду, и не думаю, а они, только и слышишь, что продналог да штраховка.
[Запись на полях]:
Михаилу никто дедом не назовет, хотя он помнит царя Николая 1-го, самое большое дашь лет 50, и все зовут дядя Михайло.
И вдруг оказалось по страшной тишине в лесу, что это еще Март, старый Март, а казалось, Апрель и непременная тяга, потому что Апрель шел по-новому, и от бесснежной зимы в лесу было пестро. Только очень далеко единственный допевал зарю певчий дрозд и в сумерках единственный раз протоковал бекас. Вальдшнепы еще не тянули. Я пошел по тропе домой, вдруг передо мной свись-свись! <1 нрзб.> показались две птицы, одна за одной, быстро по воздушным следам. Я выстрелил в заднюю - споткнулась и рухнула и громко шлепнулась в лесу. На снегу полумраке я едва-едва разыскал крякового селезня. Когда я пришел ночевать к Михаиле, то селезень был у меня в сумке, и я знал, что по-мужицкому большая утка в сравнении с вальдшнепом все равно, как корова или овца. Но я сказал:
– Неудача, ни одного вальдшнепа еще не протянуло, вот!
– А вы как будто стреляли?
– Да, там пролетела пара крякв.
– Мимо пустили.
– Нет, попал.
– Умирать полетели?
– Да нет же: вот он.
– А! – охнул он.
А я так себе, равнодушно сказал:
– Я не люблю <3 нрзб.>.
Сытые черные тараканы, почти в мышь ростом, только и жили в щелях (сыпались с потолка дождем).
Охотничий рассказ.– Шалаш-кормилец, ток-кормилец.– Возле деревни на поле.
Кормилец-ток. Михаиле и церковный сторож, 3 шалаша. Михайло садится иногда с гостем, а церковный староста в лес. Токовик живет в лесу, и повадка его – в темноте еще взлететь на дерево и там, как увидит зарю, чуфукнуть. Потом снижается на поле и начинает свою песню, скликающую на бой разных бойцов со всех сторон. Эту повадку и самого токовика Михаиле со старостой изучил до тонкости и даже заметил, что токовик их немножечко пышней прочих.
Немец:
– «Мой» не понимает (как его научили охотиться на тетеревей). Мой очень рад!
Хирург – руки трясутся,
Ёшка, Ёжка, Йошка, Йожка.
Редактор экономического отдела, грузный человек с проседью, пыхтит трубкой, никогда ни о чем не рассуждает, пишет и только, если завести речь про охоту, расскажет, как он однажды в Америке убил кондора.
То время, когда леший с водяным в дружбе жили, у нас прошло: лес отступил от озера на пять верст, на берегу под яром остались только ольховые кустики, и село на яру стоит голое.
Тетерева хотя и называются полевые, а лес как основание жизни им необходим. Вместе с лесом отступили и тетерева от села, но небольшое число самок, следуя вековечной привычке, продолжали класться в приозерном мелятнике возле самого села, под яром, и только из-за них исключительно весной каждый день самцам приходилось прилетать за пять верст и драться между собой на деревенских полях прямо за гумнами.
11-12 Апреля. Установилась погода днем теплая, даже и жаркая, хоть в одной рубашке ходи, а ночью луна и такой мороз сильный – забереги намерзают почти на палец. Вокруг льда на озере теперь широкая голубая река, и лед держится только на мысах. Кругом, <1 нрзб.>, на 26 верст стоят шагах в 100–200-х, как часовые, любители щучьего боя с длинными «строгами» в руках. Из-за мороза утренний выход щук пропадает: если и выйдет, нельзя по шереху без шума подойти к ней с острогой. Вечером по забережью всюду огни: строжат с лучом, т. е. идут по воде выше колена между берегом и льдом, один несет свет (посмотреть), а двое по сторонам идут с острогами, человек с лучом и два с острогами вместе называются «коза».
С лучом сейчас уже, говорят, убивают, а днем полный застой, и только изредка кто-нибудь убьет щучонка-молошника фунта в два. Ожидают с часа на час боя больших щук, и терпение берется оттого, что каждому хочется первому начать, азарт берет, многолетние счеты друг с другом. У нас против Веськова стоят: Иван, три брата Комиссаровы (недавно только поправились и завели длинные непромокаемые сапоги, надо изучить всех).
Если большая щука идет, то азарт бывает страшный, охотник не посмотрит на ледяную воду, готов броситься за щукой под лед. Иван рассказывал сегодня, как его отец убил щуку в 1 пуд 18 фунтов. Он заметил, что она ходит возле самого льда и к берегу никак не приближается. Он приволок бревно, проткнул его по закрайку, перекинул на лед и сам перебрался туда по этому мосту. Сидел он в ожидании там целые сутки и наконец дождался: щука вышла из-подо льда. Увидав огромную рыбу, охотник испугался сначала ударить, она могла его утащить под лед. С берега ему все кричали: «Бей, бей!» Он собрался с духом и ударил и, верно, попал в голову, оглушил и пригвоздил к дну. Как же дальше, как теперь ее достать? Бросается в воду по самую грудь, и, верно, ему так жарко в ледяной воде. Не выпуская остроги из рук, стоит на чудовищной рыбе ногами, а руки не хватает, чтобы взять, окунуться надо совсем. И окунается. Чуть бы малейшее, оглушенная щука в этот момент ожила и махнула бы его под лед – риск! он хватает ее под водой за глаза (только и можно за глаза взять, а то и руку отхватит), выволакивает на берег ее, и с ней молошник фунтов в десять, на берегу бросает добычу в яму, и тут щука вдруг ожила и так махнула хвостом, что молошник отлетел от нее из ямы шагов на пятьдесят. Убив щуку, он подвешивает ее кушаком за жабры, несет в деревню, и там собираются смотреть все бабы, и разговору об этой щуке будет надолго.
Каждую весну кому-нибудь так удается, и эта затрава из года в год так ложится на душу, что берет страшное терпение, и потому только и понятно то время сейчас, что почти нет никакой надежды, а все стоят весь день.
К вечеру одиночки парятся, троятся, собираются в кучки, приносят дрова и складываются «козы».
Говорят, что щуки должны идти, когда день будет 14 часов, сегодня от 13 часов 25 минут, а 14 будет во вторник.
[Запись на полях]:
История колеса.
Да здравствует масштаб мировой революции!
История ссоры Соловья с Яриком
2-го Апреля в четверг утром я взял большой кусок хлеба и вывел Соловья из сарая, чтобы покормить на воле. Забыв про Ярика, я бросил хлеб подальше и пустил Соловья. Откуда ни возмись Ярик и схватил кусок. Соловей ринулся на Ярика и сгреб его. До смерти перепугались за маленького Ярика, я схватил могучего Соловья за хвост и свалил, а Ярик этим воспользовался и насел на Соловья. Я ногой дал Ярику, сбил его и уже двумя руками оттащил далеко Соловья за хвост. Вероятно, подумав, что это Ярик тащит его за хвост, Соловей обернулся и через ватный рукав прокусил мне руку до кости. Я выпустил хвост, и Соловей опрокинулся на Ярика. В это время Ефросинья Павловна явилась с лейкой воды и стала поливать желтый клубок псов. Ей удалось на мгновенье их разнять, я схватил опять Соловья за хвост, а она Ярика и впихнула его в дверь и прихлопнула.
После этого начались очень дурные отношения между Соловьем и Яриком. Целую неделю они видеть не могли друг друга и поднимали с рычаньем шерсть. Только на Ботике, где всем стало очень хорошо, мы решились свободно пустить Ярика, в то время как Соловей делал на стене Дворца свою заметку. Ярик очень почтительно подошел в этот момент и обнюхал основание хвоста у Соловья, а когда тот расписался на стене, стал читать носом написанное на стене. Во время чтения Соловей сделал медленный круговой обход Ярика, и, когда тот, прочитав заметку, стал на ней в свою очередь расписываться, обнюхал у него основание хвоста. После этого Ярик стал делать круг, а Соловей, прочитав написанное Яриком, в последний раз расписался. И на этом уже окончательно расписался Ярик, что означало окончательную ратификацию мирного договора.
Основной жилец моего дома с шестинедельного своего возраста Ярик, ирландец, Верный, гордон, явился ко мне два года тому назад, когда ему было уже 5 лет, гончий Соловей живет всего один год, это громадный рабочий кобель и одними только добытыми из-под него лисицами окупает содержание всех трех собак. Ярик живет в доме, Верный на дворе свободно, а Соловей сидит на цепи.
Нос Ярика: если я пришел с охоты, то дома он долго меня обнюхивает и читает, где я был. История Ярика: в голодное время: решился; а если ребенок? Случай: рано перешел на лес и понял, что рано: пришлось искать, нашли Верного «Понтия» (у хозяев).
[Запись на полях]:
Собаки у меня были всегда, но в первое время революции я лишился их, и, думал, навсегда. Но в голодное время мне пришлось детей учить в деревне, где были мои дети. Ружьецо я кое-как сохранил и стал раздобывать себе, а без собак охота – не охота. История Флейты, стойка задом.
13-15 Апреля. Простудился и лежал. Вчера был теплый дождь, гром и вообще поворот на тепло. Сегодня утром в постели слышал зяблика, в полдень во время обеда перед нашим домом отжила и скакала лягушка, мы все думали, что она наскочит на Ярика, но она свернула от него, и он, заметив ее, принялся сдуру лаять. Валовой прилет мелких птиц. Наш двор весь покрыт ими: зяблики, певчие дрозды, скворцы... Купаются в лужах.
Та лужица, куда скакала лягушка, чем-то привлекла внимание чаек, и множество их налетело с озера, бегали по луже и клевали что-то (что?). Какие они сторожкие! я зажег спичку папиросу закурить, будучи сам в доме,– взлетели.
Слабый утренник. Солнце восходит чистое. Все наполнено криком чаек. Они, верно, достают себе из луж оживающую там травку.
Утро. Был на Мемека-горе. Хороши овраги к озеру, по бокам снег, внизу ручей, над ручьем склонились цветущие орешники, сквозь их золотые сережки виднеется голубая река, окружающая лед озера, потом лед, и дальше, за озером, чуть видные синеют леса. На припеке уже много жужжит насекомых, о каждом жучке уже думали люди, о каждом почти составлена целая книга. Можно бы, так все бы прочитал и все бы знал, но это нельзя, потому пусть себе жужжат, пусть кричат и летают какие-то птицы, и разные рыбы, выныривая из-под льда, мечут икру у берега, и люди там всё идут с холма на холм по своим каким-то делам,– я живу сам, сцепленный на короткое мгновенье со всей этой летающей, плавающей, бегающей тварью, и, если в эту минуту моего глубокого сознания я встречаю одно из живых летающих, ныряющих, бегающих существ, я, не зная его ученого имени, знаю по родству: для каждого из них у меня в душе есть образ-памятка, сохраненный в моей крови, переданный предками за миллионы лет; всё, решительно всё было во мне, глядишь и узнаёшь.
К полудню, как и вчера, слегка прогремело и полил дождь, в один час лед на озере из белого сделался прозрачным и принял в себя, как вода заберегов, синеву небес, так что все стало похоже на цельное озеро. Какое это прекрасное Переславское озеро, чистое, глубокое. Ночью, закрыв глаза перед сном, я вижу его узорчатый берег и у каждого зубчика на голубом белую чайку – так сказочно! а на правде еще лучше. И так хорошо тут в природе, что если уж и будет потом что плохо, то от себя. На этом мы согласились и отправились после дождя в Соломадинский лес на тягу.
Возле одного ручья, протекающего краем зеленых полей, мы встретили спаренных лягушек, их было такое множество, что приходилось очень осторожно ступать из опасения потревожить ногой этот омерзительный образ любви. Они скакали по зеленям одна на одной, сверкая спинами там и тут, их присасывание друг к другу так сильно, что можно их до смерти застегать хворостиной и не разлучить (вспоминаю ночь в Жабыни: концерт гром-лягушки – надо считать самым ярким узлом весны, в это время подлет всех птиц и высыпка на поляны и в мелколесье всех притаившихся).
Дюны против Соломадина – одно из красивейших мест озера, потому что Переславль отсюда кажется стоящим в голубой воде. (Задача, весь берег Озера изучить по названиям оврагов, ручьев, отмелей и т. д., стараясь узнать происхождение названия (легенда), и найти пункт своего личного соприкосновения; уже замечены: Шутов враг, Мемека-гора, Гремяч (списать названия тонь).)
На заре загудели все тетерева в лесу и запырхали рябчики, их было до того много, что лес, казалось, был весь переполнен дичью. И если уж сегодня бы вальдшнепы не полетели, то значило бы, что они погибли в пути. После заката солнца (когда солнце до половины скрылось за горизонтом и потемнели основания деревьев) началась прощальная песнь тетеревей, и, когда солнце скрылось совсем и померкли вершины даже самых высоких елей, с лесных дорожек стал подниматься туман. В семь вечера (прежде было в 8?) протянул стороной вальдшнеп. Следующий стал было пересекать полянку засеки, я ударил в него боковым выстрелом на 50 шагов, взяв навскидку (с задержкой) вперед вершка на три, дробь моего очень кучного чока пронеслась, вероятно, у него возле самого носа, потому что он мгновенно повернул на 90° и помчался в угон вдоль тропинки, на которой я стоял. Пока я взял его на мушку и уверенно выстрелил, он успел пролететь еще 25 шагов. Пробежав все расстояние, разыскав его в полумраке, я обернулся назад, и вот за все это время,– как же, значит, было тихо в воздухе и как хлестко бьет мой чок на 75 шагов! – за все это время только в полдерева успело спуститься сверху кольцо из мельчайших перышков вальдшнепа.
На обратном пути в темноте в стороне города были тройные огни: наверху голубые звезды, из которых две во время пути упали, на горизонте более крупные желтые – жилые огоньки и на озере – огромные почти красные «лучи» рыбаков. Ближе, когда мы подошли к озеру, возле этих лучей показался дым, и среди искр и дыма иногда тонкая фигура человека с острогой, очень напоминающая фигуры скифов со стрелами и копьями на древних вазах.
«Вот красота!»
Итак: узлом весны, началом весны буйной, страстной (концом весны света и потом весны воды), весны растений и животных в этом году надо считать 15 Апреля (3 Апр.– по ст.), когда после ряда, после недельной борьбы дней очень тяжелых и ночей сильно морозных, от которых на палец почти замерзала вода, в один из таких очень теплых дней набежала туча, загремел гром, пролил дождь, множество птиц высыпало на нашу площадь и прискакали к луже лягушки. На другой день это явление повторилось – и все пошло... (началась тяга вальдшнепов).
[Запись на полях]:
17 Апреля. Приехали дети. Витаха: чайка. Скрипи-косьё (луг). О(А!)веновский враг.
Горица. Шутов враг, Овеновский враг, Мемека-гора, Каменная, Гремяч-гора, Брусничный враг, Хахелев враг, Кольцова гора, Треста, Татьин куст. Св. Дмитрий Прилукский вышел из Веслева.
На заросших прудах возле города гнездуются чайки в тысячных сообществах. Они поднялись от нас в воздух, и стало, будто снег пошел, и потом, когда они расселись на зеленя, то зеленое поле стало белым. Эти чайки называются здесь витахи и находятся (по всей вероятности, очень вредные птицы для рыбы) под охраной населения. Михаил Иванович говорит, будто они к Петрову дню улетают, и ставит вопрос в связи с этим: не полярные ли это птицы?
Ознакомившись с краеведческой деятельностью Михаила Ивановича, я сказал:
– Вы, должно быть, у нас единственный краевед.
– Ну, что вы,– ответил он,– и потом ведь это не я, а край-то уж очень хорош!
Опрокидываю свое желанное из будущего в настоящее и начинаю подсчитывать, что осталось в сумке.
[Запись на полях]:
Спор Левы с Робинзоном: 1) жать слабого (я и С. Клычков).
Множество русских людей чувствуют отврат при одном слове «государство», и это потому только, что не научились смотреть на него холодно, как на машину, совершенно необходимую для жизни множества людей на очень ограниченной пространством планете.
Тут было множество людей в процессе испытания личности жизнью, так называемых неудачников, которым надо было перенести неприятность отсутствия таланта, безобразия своего лица и т. д., чтобы потом, перемечтав, взяться за дело и стать рабочей пчелой. Революция освободила этих людей от необходимости проходить этот тяжкий путь смирения, и их безличная злоба нашла объект, названный буржуазией или интеллигенцией. Еще бы один какой-нибудь год, и учительница стала бы старой девой, но тут она вдруг как бы вновь родилась и, раньше бессловесная, получила первый голос на собраниях...
[Запись на полях]:
спец-человека.
18 Апреля. День был неопределенный, то солнечный, то серый, ветер менялся, не было ни тепла, ни холода, и, хотя к вечеру стало очень тихо, птицы мало пели, вальдшнепы не тянули и ни один тетерев не токовал. Я никогда в жизни весной не слыхал такой тишины в лесу, и когда один вальдшнеп нарушил забастовку природы и потянул, то голос его был, как труба, а выстрел мой, говорили, будто весь ад опрокинулся. В этой тишине я понял, что живу с природой в постоянном законном браке, что женился на ней случайно и как бы нехотя, все время тосковал о другой, но в то же время любил жену и хотел любить, больше заколдованный ею, чем свободный.
Охотничий рассказ о собаке «Верный». В голодное время охотник продал свою собаку за пуд муки мужику, который купил ее за господский вид, но не знал, что с ней делать. Собака ныла и раздражала его, бил, приучал носить дрова в избу. Я натаскивал Ярика (характер Ярика – коварство, ум) и рано пустил по тетеревам (беда с побегом). И вот, проходя деревней, вижу, гордон носит дрова... и т. д.
[Запись на полях]:
Новь рассказа: узнавал чужой загад в собаке, открыл анонс, вместе с этим новый, низенький лес (Воргаш), думал, что по коростелю, оказалось, по глухарям. Встреча с лесным охотником: «наш!» Я шутя, чтобы отвязаться, сказал: «по глухарям». У них вышло: по бутылкам.
метали жребий, кому достанется заяц. Не отдали. Охотники сказали: «Ну, погодите, встретим вас в лесу, ноги из жопы выдернем».
Вы знаете дом Караваева, нет? Ну, а Кудашева? И Никольскую улицу не знаете в Переславле? А вал, конечно, заметили и церковь князя Андрея,– вот от этой церкви по прямой черте будет улица Никольская, в конце ее дом Караваева, и тут заяц жил на огороде, кочерыжки грыз. Этого зайца мы сто раз гоняли и взять никак не могли. Ход у него был через вал к озеру, по озеру на ту сторону к Александровой горе – вот какой ход! назад к Ботику Петра Великого и тут терялся возле самого Дворца.
Пробег зайца: с Александровой горы в Рыбацкую с., по Трубежу, пробовал лечь за старой баней, услыхал базарный шум (?) и на вал возле старого Собора 12-го века, за гимназию, в церковь Духа – железная ограда, напорол глаз, мальчишки штыками, на Советскую улицу и в милицию.
Заяц махнул по Шутову врагу к берегу озера, миновал гору Каменную, Мемеку, через деревню Веськово взобрался на Гремячую гору, вернулся по Брусничному врагу, обежал Гремячий ключ, и вот бы прямо бежать ему теперь кругом по Усольскому тракту в город на лежку, как вдруг навстречу мужик едет. От мужика круто повернул назад, и тут собаки. Махнул на озеро. Плещеево озеро (рыбаки). Собаки за ним. Мы расставились по горам. Заяц меньше, меньше, и только голос собак, и это не слышно. Показался, растет. Взял свернул в Рыбацкую слободу: в город. Мы перехватывать: Ежик стал на лежке (надо изучить план города). Препятствия зайцу в городе. Мальчишки взяли в переплет. Через железную изгородь, наткнулся, прутом глаз вышиб. Мальчишки встретили его шапкой, и тут он на Большую улицу и в милицию. Пока на Большую улицу – следы затерли. Хотели бросить, и вдруг возле милиции сметка: Соловей! он бах! и бросился в милицию с ревом, за ним <1 нрзб.> и другие. Мы все туда.
После охоты мы вернулись домой и вдвоем с Павловной, когда дети заснули, долго сидели за чаем. Я говорил ей, что если от религиозного быта ничего не осталось, то уж лучше проводить праздник в лесу: вот и рыбаки сейчас на воде. Народ не осуждает охотников и рыбаков, что не ходят в церковь, и прощает им: им все разрешается. Вдруг ударил колокол и раздался пасхальный трезвон среди ночи. И этот один звук сразу опрокинул след всего прошлого, все заутрени от детства, и стало так, будто мы участвовали в празднике.
быстротой. Мелькнула такая начальная минута восприятия, когда не нужно бывает принуждать себя к наблюдениям, выискивать интересное, необыкновенное, все становится интересным и необыкновенным и всему в душе все отвечает.
Образы наших утрат
Я думал об искусстве, что оно вообще дает нам образы наших личных утрат,– как же иначе? Непременно я должен полюбить что-то, расстаться, оборвать брачный полет и боль залечивать образами утраченного. Потому все поэты начинают петь о природе, что утрачивать природные богатства свойственно всем. Ведь мы, люди, миллион лет двигаясь вперед, теряли способность плавать, летать или сидеть, как листики на черенках, прикрепленных к могучему стволу дерева, ползать по тонким стеблям растений, качаясь от ветра, кружиться в воздухе семенными летучками, трескаться, как орех, пылить воздух спорами – мы были всем и многое утеряли, такое хорошее, что очень хотелось бы опять иметь. И только потому, что мы в родстве со всем миром, восстановляем мы силой родственного внимания общую связь и открываем свое же личное в людях другого образа жизни, даже в животных, даже в растениях, даже в вещах.
Грубо говоря, человек творит мир по образу своему и подобию, но мир существует и без человека – это должен знать художник больше всех, и непременные условия его творчества – забываться настолько, чтобы верилось в существование данного предмета, живого или мертвого, без себя, без человека. Мне кажется, что наука только доделывает уже лично восстановленный образ утраты. Так, если художник, сливаясь в существе своем с птицей, летает, то вот это и важно, что в мечте своей он уверяет (укрыляет) нас в возможности летания, а ученый по этому образу строит аэроплан. Искусство и наука, вместе взятые, есть силы восстановления утраченного, воскрешения наших отцов.
Неопределенный день, как бы продолжение вчерашнего, разрешился бурей (ю. з.) и сильным дождем. Таким образом, вчерашнее молчание тетеревей нашло свое объяснение, и можно установить: накануне ветреной погоды, хотя бы вечером, была полная тишина, птицы молчат.
N. О., и за день лед был возвращен к нашему берегу растресканный. К вечеру пошел дождь. Вальдшнепы сильно тянули.
Веселилась обыкновенная «буржуазная» молодежь, играли в фанты, в веревочку, в городки, в футбол, и вдруг явились из Сокольников «натуралисты» – коммунары, в рубашках, с погонами, серьезные молодые люди, распределившие время труда и отдыха до последней минуты. Секта (вот это и отталкивает: их тайный сектантский сговор).
У них есть своя, чуждая мне жизнь-гордость, как у дворян их рыцарская честь. Они гордятся, например, что отвыкли браниться матерным словом,– чего это стоило! а вот отвыкли. Я же и тут в стороне, как и при дворянах: я никогда не умел ругаться по-матерному, не воровал, не убивал.
– Если бы я сказал ей: «Катька, почини мне штаны!» – она бы ответила: «Я не понимаю, Лешка, такой постановки вопроса». Но если в ее обязанность войдет вообще починка штанов, то она будет чинить, все равно, как я буду шить юбки. И так у нас нет разницы между полами, если она более слабая, то мы и относимся к ней, как к слабому мужчине. Мы уговорились между собой, что в современных хозяйственных условиях нам невозможно производить потомство, и потому от брака мы воздерживаемся. Вы говорите, что «хозяйственные условия» брака можно обойти путем искусственного прекращения деторождения, но мы возражаем против этого как натуралисты: наши ткани восстанавливаются исключительно благодаря «секретам», и потому непозволительно расходовать только для удовольствия драгоценнейшее для жизни вещество.
– Все-таки будет же когда-нибудь конец вашему воздержанию от потомства?
– Я думаю, приблизительно через год.
Апрель
Центральные моменты В Сокольниках У нас
1) Начало движения сока у березы 3
2) Ледоход 9
4) Появление летучих мышей 17
5) Первая икра трав, лягушек 17
6) Зацветание красной вербы 19
7) Зеленоватая дымка черемухи 29
Сопутствующие наблюдения
1) Ясные, облачные, пасмурные дни и дни с осадками
2) Туманы
3) Наибольший подъем воды (рек и прудов) 11
5) Исчезновение льда в пруде 30
6) Появление листьев конского щавеля 10
7) Зацветание мать-мачехи, ольхи, орешника 14
8) Зацветание чистяка 28
лягушек 7
10) Позеленение лужаек 24
11) Зацветание тополя 28
12) Бабочки-лимонницы 8
14) Осы, шмели 17
15) Личинки Си1ех в шелк, водоросл. 22
16) Весенний взяток у пчел 23
17) Прилет пустельг 3
19) Прилет трясогузок (бел.) 6
20) Прилет коршунов 8
21) Песнь певчего дрозда 10
22) Пролет журавлей И
24) Прилет мухоловок-пеструшек 18
25) Прилет и кукование кукушек 26
26) Прилет деревенских ласточек 29
27) Выставка ульев 16
29) Выгон скота на пастбище 26
21 Апреля. Егерские кусты. Хахелев враг (разбойник Хахель).
Клад Гремячей горы должен выйти в 25-м году в сентябре.
С утра все небо закрыто. Мелкий теплый дождь. Первая зелень на лужайках. Говорят о дожде: благодать! Овца и сейчас уж может наесться. Все-таки больше желтого, чем зеленого. Лужи прежде всего поросли травой и стали не желтым, а зеленым пятном. На них сидят белые чайки. Стала очень заметна работа кротов. Снег двумя-тремя пятнами остался только в ложбинках северного склона Гремячей горы. В 5 веч. выглянуло солнце. Перед закатом воздух стал до того прозрачным, что та сторона озера – Городище, Александрова гора – была видна, как в бинокль. На заре был слышен из Веслева первый девичий хоровод. Напряженно-страстная тяга вальдшнепов, даже возле дворца. Очень легкий С. У., незаметно за день угнал всю громаду льда к той стороне, и желтоватый лед после заката сливался с рекой синей громадой отработанных туч, и озеро было без того берега, как море.
клад выйдет не советскими деньгами, а старинными, и это будет жалко. А ближайшие к нашей горе разбойники были Кольцов (К(г)ольцова гора), а потом Хахель (Хахелев враг).
О болезни Ефросиньи Павловны эта Надежда сказала уверенно: «Тут чья-то рука». Она выспросила подробно, кто к нам приходил на праздниках, и, узнав, что мужик из Веслева приносил щук, спросила: «И щук вы у него купили?» – «Нет,– ответила Ефросинья Павловна,– я не купила».– «Надо было купить, а то его мать колдунья, это он вас испортил». Надежда очень упрашивала Ефросинью Павловну пойти к ней и залезть в горячую печку. А ведь Надежда работала 20 лет на вязальной фабрике.
22 Апреля. На заре восток открыт, а по всему небу облака довольно серые как бы сговариваются против солнца. Оно восходит победно, а в 7 утра смотрит уж только через матовое окошко. Лед на той стороне. Но ветер очень легкий тянет с севера.
В полдень поднимается ветер, падает сначала град, потом дождь. Вся рыбацкая флотилия выезжает в озеро нашей стороной (узнать, зачем, куда, почему все вместе). К вечеру идет сильный снег при северном ветре, зелень на лужайках становится белой, весь лед приваливается к нашему берегу. Узнать, что сталось с рыбаками. Я думаю, что они, услыхав, что в Урёве бьют щук, за которых они платят деньги, поехали перебивать.
Урёв (озерное устье реки Вёксы, а, может быть, и всякой реки, выходящей из озера).
голубая. Весна воды. Зеленая весна).
Эти натуралисты мне возбуждают душу, с одной стороны, о нашей юной «компании», в сущности, коммуне, а с другой, о сектантах. И вместе с этим встает мудреный вопрос: «Есть ли выход к универсализму из секты».
Они жаловались на комсомольцев, что они поверхностны и не интересуются природой. Я спросил, есть ли все-таки у них комсомольцы.
– Да мы же комсомольцы и даже коммунисты.
[Запись на полях]:
«рефлексы спаривания человека».
24 Апреля. При легком утреннике и безоблачном небе встало солнце. Лед остался у нас в гостях: вот уж незваный-то гость! Ясным утром и, может быть, потому, что на той стороне вода живая и лед там оставил возле темных лесов белые вехи, а может быть, я уже привыкаю, озеро со всеми берегами кругом виднелось очень отчетливо и казалось совсем невелико.
Земля нашей Гремячей горы раньше была в распашке, теперь еще отчетливо видны полосы, наверно, совершенно выпаханные крестьянами. Такие славные выросли в межполосных бороздах кусты можжевельника, иногда сосна, иногда ель и березки, местами сплошь ореховые кусты. На незаросших полосах пашут отлично кроты, выворачивая там темную, там светлую землю. Всякая птица живет в мелочах и хорошо кормится в можжевельнике. В Брусничном враге сегодня вылетел мой хороший знакомый косач и при нем семь тетерок, он до того доволен и так расходуется, что и не токует. Вылетели еще два кобчика или две кукушки, я думаю: это кукушки. Они полетели к берегу, хотели перемахнуть через озеро, но показалось далеко, и повернули к Урёву к большому лесу.
Петр Великий выстроил в... году на Переславском (Плещеевом) озере свою потешную флотилию. Через 30 лет, под конец своей жизни, он приехал сюда посмотреть колыбель русского флота. Увидев брошенные гниющие суда, он очень разгневался, и нам остались от его гнева слова воеводам боярским: «надлежит... а буде... взыщ. на вас и потомках ваших». Теперь уцелел от всего флота один ботик с отгнившим дном, он хранится в особо выстроенном для него <1 прзб.> доме. Вблизи этого дома живет сторож Иван Акимыч, показывает гостям ботик, а жена его Надежда Павловна – канат, которым будто бы Петр стегал бурное непокорное озеро. По словам Надежды Павловны, следы Петровского бичевания и посейчас сохранились на воде: в ясное время можно видеть полоски. Показывают еще триумфальные ворота, называемые царскими, выстроенные в 185... году, и пустой дворец.
Проклюнулись почки берез, и черемуха покрылась зеленоватой дымкой. С полудня дождевые облака тепло-приятные прикрыли солнце, и стало оживленней в природе, хотя напуганные птицы еще не верят и не поют.
свет.
И я не с какой-нибудь целью встаю и выхожу до солнца: выхожу по своей надобности... и между тем не могу оторваться от солнца и озера.
25 Апреля. После теплой ночи солнце встало сразу жарко в полной тишине. Лед гостит у нас, страшный, как мертвец, зеленый, растресканный. Вскоре после восхода потянул, постепенно усиливаясь, ветер с юга, и к полудню послышался с озера крик:
– Пошел, пошел, поехал!
– Кто поехал? – спросил я в окно.
– Плохой зять у тещи гостил.
Мы поняли: лед пошел на ту сторону.
Когда мы потом вышли из дому посмотреть, как там внизу, то «худой зять», зеленый, растрескавшийся, был уже далеко, а у нас плескалась совсем голубая, живая вода. Рабочие сходились к берегу с острогами, и тысячи чаек слетались на голубое почти в одну точку. И вдруг взвились и по голубому небу рассыпались белые – и на голубом озере Переславль, весь осыпанный белыми птицами.
Подвалил охотник Михаил Иванович Моисеев и, конечно, разговаривать о чайках.
– Вредная птица? кто вам сказал – какая же она вредная: что рыбу ловит? ну посмотрите, сколько раз она к воде и все пустая: у нее это не выходит. А вот начинается пахота, и вся чайка будет ходить за пахарем по полю. Было то же раз на охоте, приехали гости из Москвы, и Альбицкий с ними был. Слышат, дятел долбит дерево. Московский гость и говорит: «Сколько дятел вреда приносит лесу!» А наш Альбицкий, хороший человек, говорит: «Дятел дереву не вреден, вот посмотрим». Нашли дерево, где долбил дятел, дерево подсыхало. Спрашивает: «Отчего дерево подсыхает?» Отвечают: «Червяк ест».– «Ну вот,– говорит,– а дятел червя этого достает, значит, он дереву не враг, а доктор».
Сегодня на тяге: цветет лоза, и цветы, как маленькие желтые цыплята. Летают навозные жуки, жундят. Вечером тепло, но ветрено.
К вечеру оказалось, что худой зять ушел совсем, оказалось, что лед до того истаял, что вдали стал виден едва различимой серой полоской. Озеро впервые открылось нам все целиком и было большое, овальное.
Михаил Иванович сказал о сватовстве: Он ей говорит: «Я согласен, хотя и сегодня не благословенный вечер, потому что спрашиваться мне не у кого, родни у меня нету ни спереди, ни сзади». Она же на это ответила: «Нельзя мне так скоро, у тебя нет, у меня есть и спереди, и сзади».
Альбицкий, легендарный профессор, по неделям жил в лодке на озере и в лесу. Изучал привычки птиц, рыб, зверей. Вороны летали в лодку, заяц махнул, как на остров. Он, верно, утомился искать причины и весь отдался созерцанию.
(грязнуха). «Ледянкой» называется и щука, и плотва, идущие к берегу («норост») из-подо льда. Порядок нереста: 1) щука, 2) язь, 3) плотва, 4) уклея, 5) окунь. Еще рассказывал рыбак, что нет никакой возможности взять рыбу с глубины, пробовали, но изорвали невод, что на этой глубине может укрываться старая рыба (до 20 саженей). И может быть, там на глубине таится щука, прожившая три столетия, видевшая в молодости смены поколений рыбаков, стоявших свечами каждую весну. Теперь она больше не показывается у берега: неинтересно и опасно.
Состоялось собрание переславских юных краеведов, на котором московские юные натуралисты «обрабатывали» наших. Они предлагали изучать только полезное, потому что нам теперь нельзя допустить роскошь измерения расстояния зрачков у серой жабы. Мы должны изучать, во-первых, народное хозяйство, во-вторых, народную гигиену и, в-третьих, материализм.
Один из лучших учеников М. И. Смирнова при этом спросил:
– А ежели бескорыстно?
– Елки зеленые! – ответил Галкин.– Материализм – это есть не корысть, материализм то есть, откуда что идет, и так далее. Понимаете?
– Понимаю, но как же изучать нам без руководителя?
– А вы научитесь сами работать по нашему исследовательскому методу, когда научитесь, то вы поймете, что двадцать юннатов могут заменить одного профессора. Продуктивность нашей работы зависит от нашей связи с государственными заданиями, а потому необходима увязка с комсомольцами, желательно с натуралистами, если же среди них не найдется натуралиста, то, нечего делать, возьмите общественника, хотя бы одного,– и то будет увязка.
– Разум – это вам не фунт изюму, разум есть вещество темное.
Утилитарно-писаревская секта юннатов. Немедленная готовность к делу. Всезнайство. Хорошая сторона: дисциплина воли (против расхлябанности).
[Запись на полях]:
<1 нрзб.> сотрудники. Мне очень нравилась их борьба с расхлябанностью, их практичность, но когда я заметил, что я интересую их тоже как материал для использования, то это меня очень задело.
– Вы, конечно, как исследователь поверхностный, но мы вас ценим как художника, потому что мы разделяем жизнь на труд и отдых, вы нам ценны для отдыха.
[Запись на полях]:
Сегодня уезжает Лева. Сходить ему: 1) Коноплянцеву, 2) «Охотник», 3) Рудневу, 4) Маслову (адрес у Коноплянцева).
Борьба с методом готовых знаний
«Начиная исследование, не читайте ни одной книжки и пользуйтесь книжкой только после как справочником». Сам он, отправляясь на экскурсию, берет пробирки, сумки и хватает в них все. В Гремячем ключе он берет воду. «Зачем?» – «Я подозреваю, что он железистый, надо сделать анализ».– «Но ведь анализ ее уже сделан, самый подробный». Напротив, доклад свой о чайке он взял у Мензбира.