17 Февраля. Вчера вернулось письмо из Англии обратно. Там или нет ее, или она переменила фамилию, или умерла. Теперь исчезли, кажется, все нити, связи, значит, самое лучшее время все закончить романом. Только это не будет панихида о себе самом, а скорее пир хищника. Что за пустяк эти маленькие хищники, лишающие девушек невинности и оставляющие их беременными. Нет, большой хищник и не прикоснется к телу ее, но он выпьет самую душу девственницы, так что после того ей останется только примкнуть к суфражисткам или просто быть старой девой.
В романе жизнь ее изображается посредством слухов, которые достигают Алпатова.
18 Февраля. Началось это путешествие по жизни, сидя на месте: удачно начал писать роман. Алпатов совершенно не виноват в этом «выпивании» души девушки, он ведь даже и не знает, откуда исходит его любовь и при первом движении чувства просит руки. Если тут и есть грех, то «первородный»: он предназначен творчеству, и она предназначена отдать свою душу без тела. В этом и есть ее трагедия: она боится «жизни», думает, что, удержав при себе тело, удержит и душу, но душа убегает.
Сладость любви. Корень этой сладости есть господство: и это господство преобразуется в любовь иную. Точно так же и социальная любовь Алпатова была стремлением к господству (откуда и явилось: я – маленький).
NB. По опыту других, по книгам складывается так, что будто все известно, а когда начинается собственное движение чувства, то кажется, так случилось впервые в мире, и ужасно бывает думать, что я – исключение, значит, нет никакого примера, никто не поймет этого, ничто не поможет.
<3апись на полях> Приехал Лева. Был гостем князь.
20 Февраля. Явление барина.
Вчера пришел Дав. Ив. Иловайский, тяжелый, угрюмый человек, барин. Он рассказал мне как пример явления барина в народе – случай с его братом. Ему приставили к виску револьвер, стали считать: раз, два... «Погодите, – сказал он, – дайте помолиться». – «Молись!» Он помолился, повернулся, открыл грудь и говорит: «Я готов». Но они не стали стрелять.
– Как вы это себе объясните? – спросил Д. И.
– Мужеством мыши, – ответил я, – кошка бежит за мышью но у Дурова сделано так, что вдруг мышь обертывается – и на кошку, тогда кошка бежит от мыши. А, кроме того, тут признаки «христианской непостыдной кончины живота», это убеждает.
– У него да, – сказал Д. И. – а как же у них? для них, я думаю, это было просто явление барина.
Стало очень тяжело, потому что я же сам навел Д. И-а на разговор, рассказав ему о своей теме «воскресение князя». Я хотел воскресить князя, а вместе с князем и барин воскрес. Вот почему нам не по пути с эмиграцией и, как ни противно, как ни воротит душу Маркс, придется, наверно, идти с марксистами. Это нас и держит в плену. А князь может воскреснуть только лично: князья не воскреснут, потому что вместе с ними поднимутся и баре.
Нат. Касаткина.
... и вдруг из этой, казалось, обыкновенной женщины, мимо которой проходишь ежедневно, не обращая внимания, поднялась навстречу ему живая стихия, которая, если бы уметь спросить ее в тот момент, могла бы ответить на все и всякое, и всякая попытка противопоставить ей свое нажитое лопнула бы с треском, как пощечина, или, может быть, просто даже как смех простого уличного дурака над совершенным дураком образованным.
... тут выход один: сдаться на милость, смиренно потупив глаза, это они любят и за это милуют.
А разве пережить несчастье и выйти из него с радостью ко всему живущему не есть подвиг, и может быть, более скромный, естественный, органически-жизненный, за который человек награждается истинной свободой?
Всякий бунт и скандал основан на естественной значимости каждого из нас в механизме общества (вот откуда «естественное право»).
Написать себе о вреде грамоты (в части, политграмоты): об утрате чувства души и цельности прикосновения душ.
22 Февраля. Вчера прочел «Современники» Форш с большой радостью, казалось, будто продолжаю беседу в Питере с этой веселой в печали женщиной. Интересная книга. Да, я считаю, книга должна быть непременно интересной, это главное качество книги быть интересной в том смысле, чтобы автор сдерживал печаль про себя (подвиг) и, обращенный к читателю, увлекал (жил). Один из основных признаков жизненности книги, если после чтения читателю кажется, что это про него писано. Так я взял из книги «миражи» (Иванова, Гоголя) и долго думал о своих миражах. Да, как ни вертись, а искусство, должно быть, всегда паразитирует на развалинах «личной» жизни.
«мираж» искусства, может быть, и состоит именно в этой славе победителя личного горя. Однако эта «слава» имеет такой же органический рост, как и жизнь, и непременно подводит художника к новому горю, которое для победы себя требует подвига иного качества.
«Новое горе» состоит, по-моему, в том, что художник мастерством своим постепенно уплотняя жизнь своего духа до физического его ощущения, начинает забывать только лично–духовное (ограниченное) происхождение своего подвига, начинает забывать свой срам в первоначальном жизненном пути, свой грех считает слишком рано искупленным и объявляет свое право святого вступления в органическую жизнь уже мимо своего художества (Гоголь, Толстой – типично, а частью – все).
На этом у Форш остановка анализа, если не считать «все–человечность» Иванова (явно пустая). Нет объяснения, почему же у всех непременно на известной ступени творчества слова обращаются в «колоды», и какой намечается из этого выход художнику. Они при этом очень любят затушевать процесс влиянием внешних условий (у Иванова «травля», у Чистякова –«маринад» Академии), это очень надувает публику, но перед совестью – нехорошо. Ведь у нас уже достаточно ярких примеров великих художников, погибающих от одних и тех же ошибок претензий своих на творчество органического мира, данного не ими же! В «Современниках» мало трагического просвета. Нельзя же удовлетворяться влиянием в будущих поколениях. Нет, в конечном надо найти бесконечное, показать людям в перспективе прекрасную кончину живота.
Вспоминаю рассказ Клавдии Васильевны о кончине мужа ее, Ивана Сергеевича («Соловья»): «Мы сидели у его постели, знали, что он умирает, а он не знал. Вдруг он говорит: «Почему я вас не вижу, милые мои, смотрю и не вижу, почему?» А у него глаза умерли, глаза вперед умирают. Мы наклонились к нему, потрогали: мертвый». После того Клавдия Васильевна говорила, будто бы пел соловей (его «Соловьем» звали), а была зима. И все слышали, все говорили друг другу: «Слышишь?» И другой отвечает: «слышу». Рассказ я не выдумал, так было в гор. Ейске. Знаю, что нам, не бывшим при кончине Ивана Сергеича, «соловей» – только галлюцинация любящих, но это не мешает ему быть «трагическим просветом» в конце «живота». Прекрасный конец, и я знаю не один такой.
Но почему же художник умирает непременно в претензиях на религию, нравственность, сверхчеловечество, всечеловечество и всякий дьявольский вздор. И я очень хорошо знаю, что Ив. Сер. умирал от враждебных микроорганизмов в его крови. Но любящие его люди про это не говорили (я даже и не знаю, какая это была болезнь). Поэтому я считаю лишним у Форш ударение на невежду в искусстве, на их травлю. Травля везде.
В этом прекрасном романе не хватает яркой фигуры победителя своего миража, трагического просвета, что, вероятно, можно бы сделать из жизни Чистякова в поправку Иванову (ведь «тюфяк» – это убийственно и гениально выдвигает в авторе женщину, только женщину).
Опять забили на войну. А мне вспоминаются атрибуты старой власти – «незыблемость». Да, вот бы власть на весь мир, чтобы действительно была совершенно незыблема, но чтобы она была открыто без–человечна, и мы бы смотрели на нее как на физическую силу, вроде как бы на электричество и пользовались ей для себя как электричеством. Пример большевиков, потом фашистов, а потом какая-нибудь всемирная с химией <1 нрзб.>.
23 Февраля. Я смотрю на власть государства как на силу физическую, вроде электричества, но не в современном обладании этой силой, а когда еще электричество было нам только в виде грозы. На государственную власть люди смотрят еще до сих пор анимистически, так же как в былое время в явлении грозы видели Илью Пророка.
Революция Ленина состояла в открытом признании государств, власти физической силой, научить пользоваться которой можно (в далеком будущем) каждую кухарку. Но, вероятно, еще долго эта страшная сила будет сталкивать лбами народы, пока она в представлении людей будет совершенно обесчеловечена и подчинена разуму человека, как всякая физическая сила.
На маленьких примерах видно яснее. Несколько лет тому назад налоги собирались матросами с револьверами в руках. Теперь является агент с карандашом и бумагой для описи имущества. Через десяток лет агент не будет являться, а граждане будут вносить сами налог, и еще через сколько-то времени граждане, внося налог, будут ходатайствовать о тех, кто его не может внести. Точно так же будет и с той слепой силой, которая сталкивает народы для войны. Но для этого, вероятно, весь мир должен подчиниться на некоторое время деспотизму одной власти (химия поможет ускорить этот процесс). Другого пути трудно представить, если принять во внимание, что всякое очеловечивание власти в одном государстве ослабляет его в отношении другого. Разве только если последнее положение неверно.
Просвет в романе:
1) Как тюрьму удалось мне описать, окружив ее лесом, как тюрьма ему была школой чувства природы, так Германия –школой чувства родины, и Германия будет ему, как тюрьма в лесу, Германия – город ему будет Берлин или Лейпциг в тайге.
2) «Она» – Ина Ростовцева, тюремная невеста под вуалью так остромузыкально входит в состав его души, что каждая женщина его отталкивает при малейшем пробуждении в ней чувственности к нему. Поэтому женщина его начально влечет, как весна, как сестра, и это влечет к нему женщину, но как только она покраснела, у него: не та! – и отталкивает. Тогда мельчайшие подробности, несовершенство костюма, не такая теплота руки и пр.: холод... холодный. Другое чувство, если при сближении в нем начнется пробуждаться пол: это бывает ему так, что ему себя неловко с образованными, но зато Мейер тащит в Tanzlocal1: и там вихрь, и конец: <1 нрзб.>. И можно из-за этой дамы дуэль, которая подчеркнет половую силу.
Михаило Новиков из Лазарева привез дубы на забор. «Сколько тебе лет?» – «Мне: 65, а тебе?» Я сказал. «Тебе, значит, тоже немало... только не горюй, жить надоест». – «Тебе-то надоело?» – «Нет, мне ничего... ничего... нет: стройка вот замучила, кабы не стройка».
<3апись на полях> Купить папки: 1) документы, 2) письма деловые, 3) письма писателей.
24 Февраля. Вчера вечером весенне–морозной зарей галки разминали крылья, носились над городом высоко в воздухе: то большим дымящимся пятном, то растягиваясь кораблем. Бывают такие же отрадные галочьи прогулки и осенью.
Ночью мороз 25°. Утром иней. Прекрасно!
Бывает порядок в доме мещанский, когда вещи поставлены неизвестно зачем: «для порядка» (так видел у Замятина). Бывает порядок музейный, это еще сносно, только для этого надо быть эстетом. Милый порядок – это когда все вещи, находящиеся в доме, живут, движутся, и дело хозяина хоть мало-мальски угомонить их, прибрать к рукам: в этом порядке всегда есть немного и беспорядка.
Высказывал вчера Григорьеву свои мысли о природе власти и нахожу, что в них есть начало своих собственных мыслей, которые надо продолжать; это не «пассивное сопротивление», а очень даже активное: не вмешиваться в дело властвования, а изучать власть как физическую силу, узнавать ее законы с целью обез-человечить, выделить от всего человеческого и потом подчинить ее человеку, как электричество и проч. Ближайшая задача: создать во всем мире единую и незыблемую власть. Русский мужик – замечательный материал для анализа холодного отношения к власти.
гранатами. Просили оставить «хоть на полшишечки». Пашка не тронул, испугался, проснувшись ночью, что рука его лежит на ней, привез княжну в Москву, довел до родительского дома. Она звала к «папе-маме». Но Пашка не пошел, и она его расцеловала.
Вот этот матросский романтизм есть у Горького. Он до того силен, ясен и прост, что все Блоки сплющиваются и растекаются, и все рыцарство ни к чему. Удивляюсь словам его: «мужчина в тупике»: откуда это у него взялось.
Да это Горький, это мужское. Женское, по-моему, «специфическое» заключается в скепсисе, в издевательстве над слабостью мужской («тюфяк» Ольги Форш), в создании недоступности, преодолеваемой только простотой. «Специфический романтик» – мужчина второго сорта с «полшишечкой» (это рыжий, Пашкин помощник: сидит и, мечтая о ней, думает, что Пашка оставит ему на полшишечки).
Еще к матросскому романтизму – вот где сила пола: один за другим 20 человек, что это? как вместить? Сила заключенная. Безвыходность. А у романтика есть выход всегда в бесконечном.
Лева спросил мужика: «А ты веришь Богу?» Мужик ответил юноше: «Я об этом говорить не могу, милый мой, ведь я – пьяница».
1 Марта. Предсказывают весну воды в Марте. Явно к Апрелю романа не будет. Съездить на этой неделе объясниться к Полонскому и Смоленскому. Буду писать роман методически, т. е. непременно каждый день, хотя бы на несколько минут к нему обращаясь, чтобы вся «Любовь» написалась свободно, начиная от первого Берлинского дня, кончая током на Золотой луговине. (1-я часть: вхождение в тюрьму жизни: Берлин: гибель идеи мировой катастрофы, т. е. цельности своего мироощущения (Ины нет – есть Роза Катценэлленбоген). Половое (Беляева и портниха). Разрыв с Ефимом (вместо кружка, Ефим застает его в Музее, тогда окончательная потеря смысла и хозяйства: под влиянием Розы Политехникум. 2-я часть. Труд как тюрьма, сквозь окно которой виднеется родина. Письмо Ины: Париж – Петербург – Ток.)
2 Марта. В этот раз наконец-то я понял, как нужно писать романы и отчего я раньше не мог написать целую картину, а писал «звеньями». Чтобы роман писать, нужно продумать материал до конца и в этой работе наметить центр картины, сердце романа, к которому и должна приливать и потом убегать, разнося кислород, вся кровь писателя. Любовь, так вся любовь! а не отдельные клочки. И удивительно, что делают средства: до февраля я мог нащупать сердце звена только на материале листа в два, теперь, получив средства от продажи сочинений, я сразу же переместил это сердце в глубину материалов, и писание пошло на большом подъеме.
Ясно: любовь, как она мне мерещится и как раскрывается смысл пережитого, есть путь к творчеству.
3 Марта. Блины.
Пустить по роману роковой посул: «не видать тебе ее, как ушей своих».
Состоялись блины, жратва, питье – дрянь. Больше такой гадости не буду устраивать и вообще бросаю питье совершенно.
Мой милый протеже напился, все хорошее, выработанное в страстотерпстве от большевиков, слетело, и остался гвардейский офицер с пошлыми словами о коммунистах, о женщинах, даже о жене. «Козья матка» слушала его и сказала: «А у меня этого нет» (и стала рассказывать о хороших коммунистах, и что она не по коммунизму смотрит на них, а по человеку). Вот в этом-то «обывательском» понимании человека и заключается единственное средство против войны.
Как разврат заводится прежде всего в голове, в воображении, так в голове же, в отвлеченности, начинается и война.
4 Марта. Снег киснет.
5 Марта. Воскресение князя: 1) Братья князья, один заграницу бежит (почему?), другой остается (мои мотивы: в Ельце – хабар бар?) и следователь. 2) Жизнь того заграницей и тайное путешествие в Россию: князь другой, отрекшись от всего княжеского (офицерского) смотрит глазами человека (а этого нет у меня...). Вот и надо сделать, и весь смысл будет: одного обнаружить как гусара, другого как человека, и когда сам человек, Другие называют князем. Внутренний материал взять из себя.
Писарев Сергей Евгеньевич. Безумный химик. Трагический эротоман.
Этому человеку можно отдать идею «химического господства». Вот как значит: вся сила теперь находится в науке, причем происходит все большая и большая концентрация знания в личности, и это должно кончиться таким изобретением, которое <она> не отдает за деньги, а, сохранив его в тайне, организует Для господства класс ученых. Пора, давно пора перестать ученым быть в рабстве «государей», опирающихся на физическую силу людей, эта физическая сила людей уже отказывается безропотно повиноваться, но без единой воли государя она ничто на ее место станет физическая сила интеллекта и сделает господами мира не капиталистов, не рабочих, а ученых. Эти ученые дознаются, что «власть» исходит вовсе не от желания народа, а существует как физическая сила, которую берут в свои руки люди, инстинктивно ее понимающие. Свет знания окончательно уничтожит господство этих проходимцев, и народы будут жить, подчиняясь тем же законам, как и планеты. Вместе с этим совершенным отделением власти от демократии и гуманизма будет освобождена личность, творящая качество жизни: нравственно – безнравственно, красиво – некрасиво.
7 Марта. 1-я неделя Поста.
Солнечный день. Зелень хвойного леса в этих весенних лучах узнает свою красоту. И темные стволы деревьев лиственных стоят, как беременные. В городе сыро стало ходить в валенках. Проселки побурели.
Радиосны.
радиопередачу. Зайдешь к ним чаю попить. Хозяйка станет рассказывать что-то в своем обыкновенном стиле сна.
Часто думаешь, сон она это рассказывает или явь, даже, бывает, спросишь: «Это что же у нас было на улице или вам привиделось так?» «Нет, – отвечает хозяйка, – это сказывали намеднись по радию».
К устроению Берендеева царства: обдумать новый закон (закон светлой точки), который будет относиться к «гигиене духа» для подготовки «родственного внимания». «Игра» в Берендеевом мире: «охрана детства».
На завтра: 1) Сходить к садовнику и упросить доставить доски и столбы для загородки.
2) Послать Груздеву «спешное» о корректуре и в нем <1 нрзб.>
3) К Егорову и в Охотничий союз в поисках егеря, может быть, к лесничему.
Организация поездки на весеннюю охоту. Хорошо бы поехать до распутицы: установить завтра с охотниками этот срок (если от 9-го ст. Марта (22) по 9 ст. Апреля (22), значит, две недели – и до Пасхи: неделю в ожидании пролета, неделя пролет, глухари, ток)...
До поездки, за две недели, надо прочитать весь роман, чтобы, вернувшись, сесть за отделку, т. е. с Мая, Июнь, Июль и к Августу сдать: за три месяца 5 листов. С 1-го Августа опять в деревню на охоту.
Перечитав сегодня письма с почты, пошел по городу с приятным чувством, как будто у меня душа маслом полита. Долго не мог припомнить, отчего же именно: в письмах все было среднее. И вдруг вспомнилось, почему: Смирнов ужасно хвалит «Кашееву цепь». Подумав крепко, я постарался снять масло с души: Смирнов такой человек, что, может быть, и врет, и пишет чтобы выманить у меня рассказ для охотничьего сборника, который редактирует сам. «Кащеева цепь» писалась под таким давлением нужды, что не может быть цельной, ровной вещью, в ней, наверно, есть много неверного. Хорошо еще, если достоинства перемогут недостатки.
Купить непременно «Дневник» Короленки: сегодня я читал выдержки из этого дневника и мне мелькнуло, что как некоторым людям, служившим революции, пожинавшим лавры признания, тяжело было иго революции: да, ведь были, конечно, и такие, и какая должна была за то выработаться у них, у этих «честных, прямых», личина (Розанов о Короленке: «он, конечно, несколько сумасшедший»...).
10 Марта. Начало токования тетеревей.
Продолжается оттепель, был дождик. Дороги держат еще, но очень побурели. Снег без осадки зимой – теперь уже дрыхлый, зернистый местами.
Илья Мих. Старое говорит, что за Баркановым, проезжая, видел 2-го Марта на дереве 8 тетеревей, одна самка была на дереве, другие на снегу, и один петух чуфыкал на снегу, бежал и проваливался: токовал.
О молодом рябчике
Спугнешь выводку, молодой рябчик взлетит, зацепится за "черешок орехового листа, лист повернулся и закрыл его. Я заметил, вижу, а он (хозяин) не видит. Смотрел, смотрел – плюнул. «Ну, скажи!» – просит. – «Скажу только с условием: не стрелять». Он согласился, я показал.
О лисице
Лисица мышкует на поле против леса. Я объехал ее, прижал к лесной дороге. Поставил на дороге лошадь, а сам обошел лесом к другому краю, утаился за деревом возле дороги и жду в расчете: лисица пойдет по дороге на меня, а если в другую сторону – там лошадь, от лошади повернет и опять на меня.
Лисица же пошла на лошадь, увидала ее, посмотрела, тихонечко подошла. Лошадь подняла голову на нее, глядит строго. Но я крепко ее привязал: чувствует повод, стоит. А лисица это все поняла: значит, в санях нет человека. Обошла она лошадь, к саням подошла, понюхала что-то, подняла ногу, оставила тут свою заметку и пошла себе... (проверить).
О неопределенной тоске
Бывает, усталый приляжешь, и побежит по сильным ногам поток здоровья, силы, разбегается по всему телу, голова ничего не думает, а в сердце тоска щемит совершенно отдельно от тела, такая тоска вроде чувства вины за свое здоровье и счастье как будто упрек в этой тоске... В такие минуты человек надвое, <2 нрз6.> свое счастье – отдельно лежит, и роковой ответ за других – тоже отдельно. А то бывает, мы все это знаем, во время веселья вздох вырывается. «Чего это вы?» – «Так!» И все продолжается. Вздох этот был тоже о <1 нрзб.> вине, за которую чем больше будешь радоваться, тем сильнее потом и поплатишься.
обыкновенно причиной тоски бывает забытая своя вина в чем-то: что-то сделал не так и не можешь поправить. А то, бывает, уже не от себя, а через тебя, через твою душу проходит не тобою уже сделанное, часто это сводится тоже к своим недостаткам, где-то в бесконечности воспоминаний, чуть ли не утраченных.
Сознание собственного невежества тоже иногда проходит тоской, но только сознание: естественное невежество...
Поток жизни в берегах естественного невежества, встречая препятствия в образованной среде, сопровождается тоской...
«Знакомо ли вам чувство своей вины за других?» – «Сострадание?» – «Нет, глубже: сострадание естественно и немного эгоистично: оно начинается от страха: „а что если и мне так придется". Нет, есть такое чувство неприличия бытия, отчего... бывает еще: они могут быть, а я не могу и что я не могу, это значит: я виноват...»
И это не то. Я хочу добраться до возмущения неправдой, до зарождения такого чувства, которое человека вооружает, делает революционером, или... вот что это «или»? порождает чувство своей вины за всех..., за самый ход жизни, за грубость этого ствола ее продолжения (в трепетной красоте проводят короткую жизнь свою зеленые листики и умирают, а ствол продолжается).
Ах, эта стыдливость бытия, где же предел твой...
Анализ происхождения основного чувства революционера:
1) чувство грубости властелина, желание освободить жертву из когтей ястреба,
2) это предполагает непосредственность, сознание силы своей и возможности (один властелин ведь бывает всегда на срок, за которым начинается неправда его бытия, он уже не творит, а только мучает жертву, его вина: он силой упал, и другому, свежему, будущая власть его представляется высшим правом). И в этом может быть ошибка от влияния современности: тот революционер мог и не... или в скрытом виде он был всегда претендент, очередной козел: ведь жизнь показала нам Чернова (может быть, вот это Алпатов и прозрел на Авксентьеве? но почему же он того же не видит у Несговорова?)
Вещи и сны
Вещи сжечь, сны рассказать! такие вещи больше не купишь, и повторения видений ночных перестают появляться, если о них рассказать.
Есть вещи, какие не повторяются, и их хранят, как единственные. Есть сны, которые повторяются, вновь и вновь появляются, не давая себя забывать. Но стоит только записать такой сон или рассказать, и он больше не явится. Вещь сжечь! сон рассказать!
Завтра Петя должен приехать.
– Завтра, Ефр. Павл., – говорю я, – наш гусар приедет.
– Да уж вот, правда, гусар! Елена Алексеевна первый раз, как увидала его, сказала мне: много от него останется несчастных девиц.
– И ты с этим согласна?
– Нет, не согласна: наш Петя сторонится девиц и, я знаю, он себе этого не позволит.
– Не позволит себе сделать девицу несчастной? да разве он будет сам знать об этом: влюбится в него девушка, она отдаст ему все свое лучшее, а он и не обратит внимания. Вот несчастье!
– Ну, это что: только бы не портил.
– А разве это не порча?
– Какая же порча: ты говоришь, она остается девушкой.
– А, по-моему, это еще не порча, что она не девушка по телу, есть женщины и детей рожали, а все как девушки душой. А есть «невинные» девушки с выпитой душой – вот несчастие.
Но Е. П. этого «несчастия» не хотела понять и стояла на своем (по-моему, это оттого, что Павловна цельный, совсем чистый человек, а не потому что глупая или «неразвитая»). У всех таких женщин девушка их отлично сохраняется, им и в голову не приходит, что, может быть, из человека душа выпита.
И у здоровых людей вообще тело имеет некоторую свободу от духовной жизни: тело поиграет, родятся дети, душа займется ребеночком, и опять не вся душа, потому что мало ли еще родится детей, надо же и им оставить силы.
12 Марта. Свержение царя.
Мы все угорели и не слышали, как ночью родила нам Кента 6 щенков: 3 кобелька и 3 сучки. От угара хотел спастись ранней прогулкой в Параклит, но голова еще больше заболела.
Сидя на месте (в России это или везде), человек самоотравляется, и он путешествует не для того, чтобы видеть чужое само по себе, а себя самого через чужое. Вся писательская деятельность есть путешествие к самому себе непременно. Центробежное писательство, которое уходит от себя как можно подальше, или юношеское, или фальшивое («международные Пильняки»).
Беляева. Всякая частица ее тела была как бы пронизана соответственной долей науки и философии, и напряжение пола было как бы на раз: родить один раз. В естественной женщине тело имеет некоторую свободу от души с хозяйственным расчетом, что рожать-то ведь не один раз придется (Беляева хочет родить гения: родить надо, но раз высшее уродство души и тела = да, это уже уродство в женщине – родить гения = похоть разбросанных разорванных остатков природы соединится и родишь не человека, а гения).
13 Марта. Кента выкинула еще двух, но сросшихся, мертвых щенят.
Роман пишется с пугающей легкостью, как будто спихнул в оттепель ком снега, и он бежит вниз, навертываясь сам по себе.
14 (1 Марта. Евдокия). Ездили с Петей поздравлять Дунечку... Объяснился с Полонским (глаза у него маленькие, нос огромный, но щеки умеют еще краснеть, щеки поправляют дело).
На обратном пути разговаривал со мной инженер-организатор. Договорились с ним, что прежде всего надо организовать отношения спец-человека, парт-человека и раб-человека. Воздух, которым дышит «спец-человек» – жертва личной выгодой (творческая личность бескорыстна), напротив, раб-человек этим только и дышит (надо этот мотив бескорыстия творческой личности положить в основу разочарования Алпатова в Германии: Бебель и Гейне).
Что такое Кащеева цепь?
Мне удалось написать несколько рассказиков, может быть, один из них был замечательный. Хотя я не вполне уверен, что я сделал нечто действительно ценное, но мне, однако, из этой работы представилось ясно, как нужно вести себя, чтобы получалось все лучше и лучше. Вот это «как вести себя» в создании лучшего я и считал путем для освобождения от Кащеевой цепи, т. е. творческим процессом, а установка личности своей будет в коррективе: «не я выдумал, а так есть», а я только хозяйствую: я хозяин. Я-то радостно узнаю себя в других.
16 Марта.
Хвосты
Пришлось «купировать» хвосты щенятам. Оказались довольно толстые, в мизинец. Еф. Пав. держит, я режу ножницами. Во время операции входит Дуня и, заметив, чем мы заняты, назад. «Не могу глядеть, – говорит, – жалко». А между тем сама помогает мужу постоянно резать лошадей, и там ей не жалко, потому что там «надо», – они живут продажей лошад. мяса – здесь же она только наблюдатель. И я тоже не мог бы смотреть на резню, замутило бы и затошнило, но когда надо действовать –ничего. Так, верно, в революцию убивали, не жалея людей: надо было.
Писатель всегда охотник за материалами, он проглатывает их, как окунь пескаря, широким ртом. Но философ проглатывает художественные произведения так же, как щука окуня.
А то я думаю иногда о брачном отношении художника и его материалов: он влюбляется, и темы отдаются ему с радостью. Цветы, птицы, звери, человек, вся земля вступает в брачный союз, и художник через это становится отцом и хозяином всех своих владений. Хорошей школой такого писательства была у меня журнальная работа: по робости своей я старался так писать о людях, чтобы не обидеть их и брать от них в свои очерки то, чем они гордятся в себе, чего достигли.
«Хорошо, – говорит, – что вы любите природу, значит, человека не любите, нельзя его любить». Совсем Розановская манера, и лицом, и натурой совсем Розанов. Она говорила, что Вас. Вас. приходил иногда со службы расстроенный, чем-нибудь его обидели, и он долго плакал, ложился в кровать и плакал, как ребенок. И она тоже мучится службой и тоже, наверно, плачет от нее.
Глубина человеческой души измеряется памятью ее о прошлом: столько-то метров от первого впечатления до встречи с ним в работе сегодняшнего дня. А беспамятные люди все равно, что бессовестные.
Ценю того человека больше, кто больше сохранил в себе своего ребенка.
План
1) Работа над романом: набросанное звено «Зеленая дверь» хорошо бы теперь написать в отделку, а потом, не сдавая в печать его, продолжать дальше и, если понадобится потом, переделать.
2) Путешествие осуществить со Старовым, начать его в момент определенного поворота на весну воды. Роман не брать, книг не брать. Съездить к Мантейфелю с Петей в Зоопарк. Сегодня сходить к адвокату. И еще непременно к учителю.
3) Написать: 1) Груздеву, 2) Попову, 3) Маршаку.
Идеи
Считаем мы время и знаем, когда поспевает рожь. Мы знаем, сколько носит корова, лошадь, собака, сколько времени сидит птица на яйцах. Так и законченность формы выражения наших мыслей и чувств надо считать ударами сердца. У иного сердце бьется так часто, что уже в молодом возрасте он скажет все и умолкнет. У другого тихое сердце, и нужна долгая жизнь, чтобы форма созрела. Очевидно, я принадлежу к тем, у кого сбор урожая начинается с сединой в бороде.
17 Марта. Вчера сидел у меня Евдокимов. Он несколько не в том плане, что я, и потому, хотя беседа была и дружеская, но остается от нее даже на другой день взволнованность своей поверхности (от болтовни) очень неприятная. Так всегда от общения с большинством людей временно утрачиваешь себя –самое неприятное! От других приближаешься к себе и обогащаешься. Получена «Охота» Смирнова, такое же макулатурное создание, как Рог. Надо пробрать его.
18 Марта. Вчера осматривал Зоопарк (Петр Александрович Мантейфель). Звери на показе все равно, что литургия по радио. «Начинается «бурный период», – говорит М., указывая на множество уток, лебедей и гусей в пруду. А нам вспоминается «бурный» период на Переславском озере. Его обычные слова сторожам: «Покрыл? подмял?» Зайцы, открыто лежащие, волки, виляющие перед людьми хвостами. Тигры при звуке голоса ложатся на спину или трутся, как кошки, боком, мордой о решетку. Соболь «Топсик» на ласковое слово высунет из дупла мордочку и начнет вылезать, длинный какой! лезет, лезет, и все нет конца туловищу.
С другой стороны, очень уж трогательно, когда волк, узнав П. А-а, вдруг просветляется изнутри добротой и любовью в ласковом взгляде.
Впечатления: охота за Мантейфелем; русак; антилопа – родоначальница коров; медведь – вспыльчивость.
Следы тигра на снегу: вот следы! И что значит, если, скажем, в Уссурийской тайге: вот след тигра.
<3апись на полях> 3-го дня массовый прилет грачей.
К роману
Глава: Лейпциг. «Я понимаю теперь это перемещение нашей веры с иконы на «прогресс» и науку – это была неведомая миру наша реформация... (помнить, что я изображаю в Алпатове всю русскую интеллигенцию как секту).
Мужик из Бобошина говорит, что тетерева уже сильно бормочут и что тетерева начинают за месяц до полой воды.
19 Марта.
Тоже материал к изучению тока: Суворин в своем дневнике рассказывает со слов Григоровича, что какая-то дама, имевшая множество любовных событий в своей жизни, между прочим, и с Григоровичем, вполне затрепанная, под конец попала к поэту Толстому, он влюбился в нее и сделал женой, а в то время как он с ней объяснялся в любви, явился, было, и Григорович, но... «ретировался».
Читая это, так и видишь двух старых сатиров, подхихикивающих над любовью поэта. А между тем очень возможно, что эта затрепанная женщина переживала с Толстым свою истинную «первую» любовь.
Вчера явился ко мне вестник «Черного гостя». Я ему рассказывал о будущей своей работе по изучению «Тока», о своих думах: мы все думаем о токах по Дарвину, что этот бой петухов значит половой отбор, а на самом деле сильнейшие петухи занимаются дракой и пением, а слабейшие, робея выйти на состязание, сидят по кустам и совокупляются с тетерками. На это гость мой заметил: «Может быть, именно это и подтверждает закон Дарвина: отбор совершается по подлости и хитрости».
– самая кокетливая литературная форма. А Суворин кокетничает по-коровьему.
Дикий зверь должен быть диким, это не зверь, не волк, если, видя человека, начинает вилять хвостом.
<3апись на полях> «Скоп копить» собирать молоко (не продавать).
20 Марта. В дневнике Суворина нашел прямые слова о женщине в смысле стимула для мужского творчества. Очень занятно бывает читать такие «заключительные строки».
Сегодня буду сидеть на запоре, есть две опасности, одна – нашествие от Григорьева пьяниц во главе с Орешиным, другая – мистиков с вождем их Горским. И лучше уж пьяницы, только не мистики. Мне эти мистики телесно противны, как вспомнишь, ведь ни одного в жизни своей не видал телом свежего мистика: какая-то в них дряблость телесная и сырость духовная, полумонахи.
«Ток»: Куст можжевельника: это значит
1) человек упал с высоты;
2) пробуждаясь, он замечает, что весь этот земной шар, даже черви живут, как и он, и те «боги», и ему хочется опять начать все по-новому и с самого начала, и если опять подниматься, то захватить с собой всю землю: все. Это присоединение к хору будет то же самое, как в роще по выходе из тюрьмы...
Надеюсь, что всю неделю эту (3-ю) – от 21-го до 28-го можно будет писать и есть на 4-й: 4-я – 5-я – 6–7-я – месяц; за эту неделю написать в отделку лист, всего будет лист l 1/2 – звено «Зеленая Дверь». Второе звено «Лейпциг» в общем, как «Тюрьма» (в заключение) предвосхитит «Ток», так и «Лейпциг» возьмет мотив «Петербурга». Сильное звено «Париж», вся высота, а «Петербург» – все падение. После написания «Зеленой Двери» надо создать такие же условия «лавинные», какими писалась «Зеленая Дверь».
В эту неделю, начиная со вторника, надо начинать ежедневную подготовку к путешествию: завтра до обеда сходить в музей к Розановой, в аптеку за медикаментами.
для охраны животных, предназначенных для убийства. Мне представлялось, что убивать можно только в том случае, если это делается бессознательно и, что то же самое, по необходимости в борьбе за существование, для защиты своей жизни от голода или нападения. Но если сознательно воспитывать дичь для удовольствия ее убийства, то это безнравственно и потому, отдаваясь инстинкту охоты, я ненавидел и не признавал правила: без правил – можно, по правилам – нельзя. Бывает, думаешь, когда приходится стрелять в запрещенную тетеревиную матку: «ведь запрещается стрелять в матку, чтобы потом в новом году застрелить ее детей. Какая мерзость. Так лучше же я сейчас убью ее». (Мантейфель и ворона). Впоследствии выработалось у меня через охоту специальная способность воспринимать природу и описывать свои впечатления: для меня, как и для ученого–зоолога, охота стала главным образом в помощь работе, и я уже отношусь к правилам охоты, признавая их с точки зрения разума, но не сердца, как прежде. Однако теперь, когда я увидал в Зоопарке, что волки, встречая людей, виляют хвостами, сердце мое сжалось, и я вернулся к передумке об охоте со стороны сердца.
21 Марта. Весь день вчера просидел на запоре и так отсиделся: не захватили ни мистики, ни пьяницы. Мне кажется, я начинаю ненавидеть писателей, каких-то честолюбивых обезьян, и особенно тех, кто имеет успех в наше время. Успех в наше время почему-то особенно быстро отпечатлевается обезьяньим выражением. Самая умная и самая достойная из всех успевающих Ольга Форш, по-моему, со времени издания «Современников» получила малую, самую малую долю печати этой. А Разумник утратил печать совершенно и явно носит выражение воскресающего человека. Несомненно, и мой успех тоже дает эти обезьяньи черты и, вероятно, потому что я их очень чувствую – держусь пустынником: на людях не избежать. Боже мой, закутавшись вечером одеялом, ведь я способен улыбаться кому-то детской улыбкой, не шевеля своих толстых, покрытых конской щетиной щек. Но днем на людях как я могу улыбаться, не безобразя человека.
Встретил вчера Т. Вас. Розанову. Она мне нравится. Я ее причисляю к Берендееву царству.
Моя старая тоска («тоскливый невроз») начинается всегда под ложечкой, не раз я задумывался о близости этой боли к физической боли от желудка. Лет 20 тому назад случилось, эта тоска действительно перешла в настоящую физическую боль, хоть кричи. Я едва добрался до доктора, он прощупал живот, и оказалось, что причина боли под ложечкой – настоящая боль в области червеобразного отростка слепой кишки. Значит, все в слепой кишке, и, быть может, вся моя лирика исходит от слепой кишки.
Вчера был такой мороз, что, несмотря на солнечный день, только после обеда дорога стала рыжей. Сегодня с утра облачно, дорога припорошена, да и летит, кажется, и сейчас в 5 ч. д. пороша.
22 Марта. Оттепель. Мокрый снег.
Вчера пришла Т. В. Розанова в 7 в. и была до 1 ч. ночи. Я таких людей еще не встречал, в ней было мне то, чего я ожидаю себе найти в работе над детским рассказом. Это желанный человек, в свете лучей от которого насквозь все мои люди. Почему-то мне, прежде всего, пришла на память Дунечка, о которой с детства слышу: «святая». И что же? эта «святая» теперь на подножном корму у большевиков, которых ненавидит. И какой надрыв вся ее жизнь: все эти 30 лет учебы в деревенской школе ведь совершенно то же, что годы заключения В. Фигнер. Очень похоже. Ужасно, что ведь это лучшее революции!
Что особенно поразительно – это одни и те же переживания от «Лунных людей» Розанова вплоть до пренебрежения газетами: «я весь Шанхай и весь Китай и Англию – все узнаю не по радио, а по копеечке на булке: копейка прибавилась, копейка убавилась».
Очень некрасива, невзрачна, но так оживлена, так игрива в мысли, что становится лучше красивой (и проста, как Катя -тоже прекрасная).
«а есть за что подержаться?»). Тут совсем ничего: полное отсутствие, в голову не приходит. Но, тем не менее, в этом общении, чисто духовном, есть особенная сладость какая-то и столь сильная, что может сравниться лишь с самой игрой, мартовской любовью. Вероятно, это сила религиозно преображенного эроса. Но Еф. Пав. ее не ревновала (как всех) ко мне, к этому не ревнуют.
Т. В. рассказывала, что когда ее позвали в ГПУ для допроса и там намучили ее глупыми вопросами до того, что, когда они зачем-то вышли из комнаты, она легла на диван и уснула» Это ее и спасло: гепеусты образумились и выпустили. И, кажется, это они же способствовали ее устройству на службу в музее: «Вам, – говорили, – там хорошо будет с монахами».
Еще рассказы ее о какой-то ее «боли», которая началась у нее после чтения «Людей лунного света», кстати, простудилась и думала, что боль от простуды. Пошла к докторам, ей сделали операцию, боль не перестала. Потом она стала мучительно работать над преодолением «Лунных людей» и когда преодолела, боль прошла.
Таким образом, у этой девушки и у меня лучшие силы ушли на преодоление боли, причиненной одним и тем же (впоследствии любимым) человеком, ее отцом и моим учителем. В психофизическом мире ее «православие» вполне соответствует моей «природе»: то и другое для спасения себя самого, но не для учительства (ни Боже мой!). Однако и мне, и, вероятно, ей эта найденная самость представляется не индивидуальным достоянием, а общим, назовем это «Христос и Природа»: очень возможно, что в моей природе есть тайный руководитель Христос, а в ее Христе – природа. Для меня самое главное кажется в том, что оба мы свое мученичество преодолели и стали мучениками веселыми.
23 Марта. Мороз с ветром. Только после обеда дорога побурела. Грачи еще не интересуются гнездами. Где-то на стенах Лавры, вероятно, филин кричит. Начинается 2-я треть старого марта.
К роману: Сергей Писарев – технократ.
Волнение от разговора с N. не покидает меня, нетерпение новой встречи все растет, и эта встреча обещает ту сладостную соприкосновенность без конца в глубину, которая, вот именно я этого и боюсь, не перейдет ли потом в отталкивание, потому что всякая сладость физического ли порядка или преображенно–физического (душевного) должна же иметь конец, после которого и бывает всегда отталкивание. Но может быть, возможно, что эта встреча явится новым истоком творчества, около которого, быть может, я только стою теперь. Я на это очень надеюсь и потому в этом случае подойти крайне осторожно. Надо подумать еще, давать ли читать «Козла». Словом, надо взять этот материал в руки и обойтись с ним крайне хозяйственно, бережно. На первых порах надо будет определить: все ли тут свое и нет ли чего от испугу (от влияния «душеприказчика»).
Ефр. Павл.
Эта полная женщина удивительна по строю своей души, и недаром «дева» сказала, что она «правильная». Пока я с ней, она и не молится и в церковь не ходит, хотя я не препятствую: ей будто бы все некогда. На самом деле просто потому, что она удовлетворена, и, значит, молиться, просить Бога незачем. Но она знает, что когда пробьет час, она готова идти.
«УКОМ приказал торговать». Но она все-таки пошла. Говорят, она религиозная, только я не думаю, что сильно: она для этого просто уж очень утомлена, детей много, мать. Смотришь на нее и понимаешь, почему истоком религии считается девичья душа.
Говорил с Григорьевым о бремени славы, что Бунин умел это нести. Вероятно, силы для этого дает заслуженность.
25 Марта. Новое Благовещенье. Без ветра.
На рассвете выпустил на двор Кенту, поставил самовар, вышел. Утренник приятный, без ветра. На огороде у меня растут горы навоза. Оглядел навоз, кинул ласковый взгляд на половинку месяца и вернулся домой писать главу романа из быта Германии.
Тат. Вас. сказала об отце: он был неверующий, да, в этом все: не верил...
Вопрос: от какого господства люди больше страдают, от господства интеллекта или чувства?
Вечер сегодня, вот вечер-то! я вошел в лес – вот тишина! только под валенками очень сильно хрустит вечерняя намерзь. Белый, такой белый снег, так чисто, и пахнет март морозом и солнцем. Светит заря. В это время всегда деревья, выступая узорами своих тончайших ветвей на небе, своими стволами, то слишком белыми, то слишком темными, деревья-то больше всего и обещают весну.
Много разного я надумал, наслаждаясь мартовским вечером, и еще больше пробежало не захваченных мыслью чувств. Вот я помню, мне показалось, что сошлись времена в один миг и все, что совершается, как нам кажется, на протяжении веков, то стало одним творческим коротким моментом, в котором мы все, в сущности, очень немногие разновидности душ, показываемся в различных сочетаниях, переменяем своих соседей, и эта перемена представляется жизнью и смертью.
Мне вспомнилось, как Т. В. спросила меня при первой же встрече строго:
– Вы живете с одной женщиной?
Я сказал, что с одной.
– Это хорошо, – сказала она, – я рада – и давно вы живете с одной женщиной?
Мне хотелось сказать:
– Да, это очень хорошо жить с одной, потому что, когда живешь с одной, то тем более страстно ожидаешь другой.
– Я живу с моей женой скоро 25 лет.
26 Марта. Роскошное, тихо морозное солнечное утро. В правом паху у меня сегодня почему-то давит сильнее, чем это бывает у меня (я думал всегда, что это последствия аппендицита). Вот бы не хотелось болезни! но что делать, надо быть готовым всегда и твердить на этот раз и помнить: «Да будет воля Твоя!» – это очень хорошая молитва.
Замечательно, что Т. В. говорила очень хорошо о смерти, о ее величии: это в духе чистого православия и против отца. Хоронить у нас умеют прекрасно.
27 утро месяца Марта. Солнце во всей славе над снегами. Мужики везут корову в санях, потому что по скользкому хрусту ей не пройти: вся корова заиндевелая. От Горького хмурое письмо: роман не ладится, хворает. У меня роман идет, настроен все время был так повышенно, что, казалось, нет конца силам. И вот второй день тупая боль в правом паху, и я весь потускнел. Да вот то-то и надо помнить, если хочешь свести счеты с жизнью песней победы, надо все свои верования испытывать на самом простом, вроде боли в желудке. Православие для этого создало посты.
Наст скипелся и держит. Я иду прямо по снегу в валенках, только чуть хрустит. За Вифанией открывается поле десятин в пятьдесят и все покрытое высоким репейником. Множество щеглов. Я навел бинокль на березу с щеглами, и дерево, покрытое разноцветными птичками, тихо поющими, воскресило в моей памяти ранее цветущий в Крыму миндаль, трагическое дерево: сегодня цветет, а завтра мороз, и дерево на весь год остается бесплодным.
На Вифанском пруду видны следы падающих на снег пуль, видно, тут где-то военное стрельбище. Кстати, недалеко выстрел раздался. Я подумал: «вот еще убьет». И если убьет, скажут: «несчастный случай!». «Нет, друзья, – говорю я, – за случай отвечает государство, а за государство – народ» (ведь и явление личности есть не больше как случай).
Причина несчастия коренится отчасти в неуважении к случаю: случай в механистическом плане не только не принимается во внимание, а даже считается враждебным расчету. Презрение к случаю переходит и в презрение к даровитой личности и даже вообще к индивидуальности. Вследствие этого личность, попадая в сферу насилия, бездействует, тоскуя о своем эксплуататоре.
На заседании в газете «Соха и Молот» по вопросу о туризме смотрел на молоденького Сорочинского, «организатора». Этот милый с виду юноша внутри совершенно разложен, как-то до конца «публичный человек».
«Нет, Алексей Макс., не сетуйте на свой талант, большой у Вас талант и, я сказал бы, «без–мерный»: вот если у Вас и есть какая беда, так это без–мерность. Вы сами знаете эту свою беду хорошо и всю жизнь хотите найти седло для своего таланта в знании. Вы вечный какой-то богоискатель («еретик») и потому, а не по таланту, является иногда неравновесие частей в ваших произведениях. Но, знаете, одному то, другому другое: зато ведь Вы Горький, что в Вас помимо таланта много человека с неотрезанным пупом от Бога (один демонический хлыст однажды мне так и сказал: «человеку надо пуп от Бога отрезать). Примечание к понятию «Бог»: и земля Ваша, геофилия, как Вы называете, – все Бог! А ведь чистый художник, эстет абсолютный, это, конечно, человек с отрезанным пупом: такому легко. Я вот сам тоже не оторванный, но я спасаюсь как-то «службой», т. е. полагаю, что мне дано малое дело, спеццель хранить ризы земные, ну, вот я и храню по мере сил».
Интересно: переход к Зоопарку – пример какой-то лжи в отношении с Горьким.
Теперь я начну деловые письма: пора бросить этот вздор. Дохожу в этом до того, что езжу в Зоопарк смотреть, как волки виляют хвостами Мантейфелю, как тигры от его ласкового слова перевертываются вверх брюхом и выдра бегает за ним по дорожкам. Не очень меня удовлетворяет это, по-моему, зверя не надо переделывать в человека, пусть он останется «диким». Кроме того эти ученые, развращая зверей гуманностью и даровой кормежкой, не умеют их наблюдать: они смотрят в упор на них и записывают. Нелепо в высшей степени, похоже, как если бы явился человек, никогда не видавший солнца и много о нем наслышанный, и стал бы на него глядеть, портя свое зрение. Мы же, жители земли, знаем, что к солнцу надо стать задом и смотреть на освещенные им предметы. Ученые снисходительно смотрят на нас, художников, в помощь себе. А между тем дело только тогда пойдет, когда художник в деле изучения жизни станет на первое место, пока не подчинил себя науке (хотя и понимая ее методы). У меня есть такая идейка, и проделанные с ней опыты дали приличные результаты. Я очень рвусь к этому, но не дает хода роман, <не дописано>
К обеду пришла Т. В-а и я читал ей Курымушку. Под конец пришла Григорьева и помешала. Т. В-на сказала, что Розанов и должен был меня исключить. Она забыла, что это худ. произведение, трагедия, в которой все люди должны делать так, как они делают. Но в действительности ведь было вовсе не так: Розанов был виноват.
В Китае начались военные действия.
Катастрофа в Китае. Пиши роман!
Слышал разговор: «Англичане-то не дураки». – «Но ведь и наши не дураки». – «Нет, наши дураки», (т. е. могут ввязаться).
Шел по улице в Сергиеве, на панели половина французской булки лежит, и никто ее не подымает. Я подумал: «Какие мы стали богатые!» Так я подумал, потому что уже мерещится перспектива новых голодных лет и вспоминаются годы, когда мы за такой кусок булки отдавали последние остатки имущества. Тяжело вновь переносить, и, кажется, невозможно. Главное, что живем все на фу-фу, где тут воевать, а кричим громче всех.
29 Марта. Юго-вост. ветер, все небо покрыто серыми сплошными облаками, и все-таки очень холодно, и дорога после обеда не оттаяла, а вечером была буря, думали – перемена, и нет –все мороз, холод. Но мне и не надо тепла. Роман пишется.
«Господи, до чего же у нас с вами похоже!» А когда доходило до природы, напр., это место «Гусек», столь прославленное всеми ценителями моих писаний, по-моему, она просто не слушала, наверно, во всяком случае, не все принимала. Это замечательно подтверждает понимание православной души Розановым. Но, по-моему, он и сам едва ли не подходил к природе – сказать: супронатурально. Впрочем, очень возможно, что ошибаюсь. Во всяком случае, понимание природы, о котором я говорю, есть чувство самого тела, сказать так: телом сливаюсь с природой и это описываю. А то можно описывать или догадку, или отражение в голове.
Думал я, читая дневник Суворина, о своей отшельнической дикости. И в то же время думал, какую огромную роль сыграла в этой жизни Ефр. Пав-а: «здоровым» человеком в смысле того «чувства тела» сделала меня, конечно, она (да еще мать не забыть), если бы вычесть из меня мать и Еф. П-у, то я остался бы тоже «блаженным», вроде Тат. Вас-ы.
Святые православные люди (как Т. В-а) лишают доверия чувство своего тела, может быть, стыдятся его и достигают умерщвления, а может быть, как пишет Розанов, просто лишены его и, действительно, люди лунного света.
По-видимому, столкновение с Китаем Европы будет не сейчас. Но мы ввязываемся в это дело. Вероятно, не только «авантюрами большевиков», а и внутренней судьбой Востока. Господское высокомерие европейца–колонизатора и цивилизатора получило от русской революции хорошую гримасу, получит и в китайской. В этой гримасе раба скрывается и святость сердца, а в прогрессивном жесте европейца («вперед!») пустой материализм. Китай надо принять к сердцу (вот где надо искать оправдания и смысла).
Мысль в роман о коротенькой правде: вся природа большую часть времени отдается поиску корма, но этой святости бытия нельзя достигнуть, если от разума прийти к этому (пахать, как Толстой, или «учить», давая уроки, как Алпатов), эта коротенькая правда за собой имеет душу в молитве: «хлеб наш насущный даждь нам днесь».
«спасаются» лунным светом.
Еще для романа: тема господства, с которым Алпатову должно расстаться: истина господства за спиной видимого господина. В любви – тоже господство.
30 Марта. Порывистый ветер. Таяло немного после обеда и к вечеру замерзло, как и вчера.
Был у меня фотограф Пендрие с князем Трубецким. Пендрие снимал Кенту с сосущими ее щенятами. Вот пример, как начинается война. Пендрие начал ругать егеря Егорова такими словами: «У него места не хватает для клейм». И все это за то, что он их, воскресных охотников, поднадул с волками. О Егорове я писал статью, знаю как превосходного охотника и великолепного рассказчика. Пендрие знаю как темную личность, метиса француза с евреем. А тут еще присоединились думы о Китае. И вот я выпалил, что не для русского народа клейм не хватает, а для тех случайных пришельцев, которые являются к нему и господствуют над ним. Я говорил, что русский народ, вор и мошенник, когда-нибудь со всем Востоком покажет все величие своей души. А еще говорил, что господствует не тот, кого фотографируют и выставляют в витринах напоказ толпы, а скрывает и лицо свое, и имя за спиной своего господина. Кончил я все это рассказами о лучшем каждой народности и так нарисовал картину подлинного интернационала.
Конечно, все это говорилось потому, что был и Трубецкой. Пендрие такой прохвост, в присутствии которого мы все большевики. Да, пожалуй, если бы он был чуть-чуть поумнее, он мог бы подумать, «все русские – большевики, одни только официальные, а другие тайные и огромное большинство тайных».
– помесь еврея с французом. Он говорил, что он по своему призванию коммерсант крупного размаха: в этом он мог бы себе найти удовлетворение, а на малом деле он совершенно пуст.
Предсказание погоды на завтра:
Дальнейшее потепление. В полдень оттепель. Порывистые южные ветры.
«Цум Шпасс».2
Надо подгонять ход романа к идее «коротенькой правды»: что, значит, эта коротенькая правда (выполнение заповеди труда как проклятие человека) и является Алпатову личным препятствием в творчестве мировой литературы, напр., больше надо подчеркнуть работу Мейера в деле достижения анстэндан фрау3.
Был в редакции второй раз на совещании об экскурсиях, никто из интеллигенции не был. Мальчишка–редактор препротивный. Не надо больше ходить.
Розанова вернула «Кащееву цепь», и было очень неприлично это: все-таки, несомненно, это жест, иначе она сама бы занесла книгу, жест очень тонкий вышел. В общем, мира с покойным Вас. Вас. не происходит.
Китай приблизился. Родина. Россия показывается в новом свете. И стало, будто человеческий мир стоит на трех китах: Россия, Индия и Китай.
Мне принесли большой портрет Розанова, сделанный с маленькой карточки, которая висела под большим портретом Курымушки. Портрет мне так понравился, что я переменил решение подарить его Т. В-е, поставил его на полочку, а маленький снял с гвоздя для Т. В-ы. Через несколько часов в комнате у меня все переменилось: пока Розанов был маленьким и висел под большим портретом мальчика, он возбуждал во мне любовь, жалость и чувство большого светлого примирения. Но когда портрет стал большим, я стал испытывать, встречаясь с ним глазами, все более и более неприятное чувство, как будто я опять вернулся в тот гимназический класс, из которого меня выгнали. Сегодня утром я снял портрет большой, повесил маленький, и стало опять хорошо. А большой портрет сегодня же направлю к Татьяне Васильевне.
«Мне так жалко, мне так жалко, я не могу сказать, как их жалко». И тут же расскажет, что однажды сердце его не выдержало, он вынул 25 р. и заставил взять. В этот раз опять сказал, что привез детям конфет (жалко!). Подумаешь, какой благодетель, а между тем, когда я отругал его, князь, видимо, был очень доволен. Верно, нельзя поганому человеку взять хорошего подарками, да, наверно, и никак не взять. Вот почему и литературы нет хорошей, а жизнь у нас так нестройно идет, что подходят к ней не изнутри, а извне.
Эта внешняя жизнь в советских учреждениях города Сергиева начинается в десятом часу. А еще в 4 утра встала сестра царя Берендея и ушла молиться в лесной скит. Навстречу ей из лесов, из <1 нрзб.> монастыря Параклит сила монаха... и проч... Целый мир прошел... когда проснулись обыкновенные <1 нрзб.> люди, стали открываться учреждения, кооперативы. И сестра царя Берендея вошла и села за машинку.
1 Апреля. Дальнейшее потепление. Надо собираться ехать.
Были у Тат. Вас. Розановой. Рассказывала о конце В. В-а. Он оставался, оказывается, до конца при своем, что христианство создало революцию. Письма за 4 дня до смерти.
Книга мне возвращена, конечно, по приказу Старца, даже и письмо видел. Очень любопытно: испугалась жизни, не хватает сил ее выносить, а там даётся жизни новое русло. Вот бы неврастеникам что!
Сегодня день разведки. 1) Справиться о деньгах в банке. 2) Встреча с лесничим. 3) Бухгалтер Фролов. 4) Охотприпасы. 5) Яловецкий (вечером).
Назавтра, часов в 11, к Яловецкому на базар, в 5 придет Фролов, в 7 к Ник. Рудол. Обрехту, к лесничему. Ехать надо в Торгошино.
Путешествие Татьяны Васильевны в миску (рассказ о щенке). Т. В-на очень слабая, но умная. У Кэтт 6 щенков. Одна маленькая. Какую себе выбрать? Самую умную. 1-я двинулась сучка с белой звездочкой. Солома, бревно. За бревно и свалилась, там сходила и вернулась. Миска, в которой ест мать: овсянка с бульоном. Рядом с матерью, точно такая. И в миску. Когда явилась назад, все стали ее лизать. Она что-то поняла. На другой день полакала в миске, а голова вся в овсянке. Ее опять полизали. Потом все отправились с ней. Тогда мы стали молоком поить и мать освободили. Типы: змей (характер) и другие характеры: сучка с одной коричневой звездочкой и белая лысина, с двумя звездочками.
Наблюдение: первую неделю в борьбе за молоко брали верх сильные кобели, но потом сучки изловчились и приладились лучше их.
лохмотки шпалер.
Глаза голубые.
3 Апреля. Серый день. И, кажется, еще будет теплей, чем вчера. Был с Вяч. Павл. Яловецким на базаре, огромный базар. Это последние базары (перед распутицей). Со всеми советуюсь о последней дороге, и все говорят, что еще неделю поездят.
Нужно ли... был у меня бухгалтер МСПО Фролов, охотник. Рассказывал, как собака из норы за хвост вытащила лисицу и половина хвоста осталась у нее в зубах, а лисица опять пошла. Забилась под корень дерева, и тут один охотник схватил ее за ноги задние, другой за шиворот, и так взяли (вопили и переживали радость: нечто от далеких времен).
Пришла Т. В-а и принесла печальную весть: умер Ив. Алек. Рязановский 30-го Марта от астмы. Написать жене.
– портрет Розанова. Ее лицо так просто, что на улице не заметишь. Она истощена и жизнью, и постом своим. И вот при всей своей невзрачности, при невозможности думать о ней как о женщине, она вносит в мою душу атмосферу какого-то тончайшего сладострастия, что это? понять еще не могу. Она так утонченна, так умна душой, что все мои лучшие и интересные люди вспоминаются как примитивы, даже Дунечка и Форш.
Будь она монашка с отрезанной от мира душой или же просто женщина в мире, все было бы обыкновенно, но она соединяет то и другое, она, по-моему, не фиксирована в христианстве, и утверждение ею Христа так же мучительно зыбко, как отрицание Христа Розановым: отец и дочь с разных концов проживают жизнь одинаково.
В этот раз она сказала: Розанов был неверующий, он верил в себя, в свое открытие. Сегодня, напротив, говорила, что именно он был верующий, потому что ему <1 нрзб.> близок был Христос, и он кончил тем, что два раза причастился, (странно, однако, почему она об этом говорила не горячо, а как бы вопросительно: что это значит?).
Перед самым концом Розанов что-то увидел, и ему это большое надо было скорее сообщить Флоренскому. Послал Таню: беги, беги скорей. Но Флоренский почему-то не пошел.
Она еще говорила мне, что я слишком верю в людей, что в людей нельзя верить. Да, это очень верно, что я держусь верой в людей и что в Бога начинают, должно быть, по-настоящему верить, когда теряют последнее зерно веры в человека... Ефросинью Павловну, естественного человека, это возмутило, она смешалась и поколебалась.
Но это же и верно! это светлый героический путь. А неверие в человека есть несчастие, есть болезнь роковая. Люди, ну а дети? Вот, вероятно, тут-то в этом месте и поймал старец Марью Моревну и опутал ее Кащеевой цепью, непременно ему надо разбить все ее связи, чтобы безраздельно одному пасти ее душу. В этом духовном союзе есть больше сладострастья, чем в плотском: тут оно тоньше, слаще, длительней. А если нет сладострастия, то власть сама по себе дает удовлетворение. (При первом знакомстве: вы природу любите, это хорошо, значит, не любите человека).
Т. В. сказала: «Нас соединяет не христианство, а чуткость и сложность переживаний: сколько вы накрутили себе».
Неверие в людей. Меня всегда пугала эта бездна, когда я подходил к ее краю, и тут я все брал на себя: не люди плохи, а я! И когда я уходил в себя, страдал о себе, что я не такой, как все, что у меня нет чего-то, что все имеют, вдруг при каком-нибудь нечаянном взгляде на мир какая-нибудь березка, птица, река являлись в необыкновенной красоте и тогда я, как бы прощенный красотою, я с любовью обращался к людям, я верил им, и они мне помогали.
<3апись зачеркнутая> Литературная деятельность, хотя бы даже чисто художественная, непременно имеет дело не только с обществом, но и с рынком. Можно освободиться от влияния рынка, но от читателя ведь не освободишься...
– смешон, потому что наивен, и если не имеет наивности... < потому> что подл. Возможны два отношения к читателю: или читатель – друг, и роман будет письмом к другу (наплевать на всех), или читатель – дурак, которому отвести надо глаза героем. В своем романе я буду чередовать обращение к другу обращением к дураку.
<3аписъ на полях> Шлагбаум: Поезд проходит, и все кланяются.
<3апись на полях> Женщина пришла к старцу в безумной тоске и отдала все свои деньги, только чтобы он взял от нее тоску. Старец стал молиться. Женщина освободилась, но сам он был охвачен ее тоской.
Толкование Ефрос. Павловны: в народе есть поверье, что если отдать другим любимую вещь, то и болезнь отдашь ему.
5 Апреля. Сегодня, друг мой, в Москве на Тверской я увидел, как два пожилых гражданина встретились и вдруг узнали друг друга, наверно, не встречаясь полвека, один вскрикнул «Сережа!», другой «Миша» и обнялись.
Сколько в жизни своей эти люди, наверно, налгали, сколько переменили личин и запутались так, что даже от себя-то самих отделываются игрой в карты, и вдруг эти седеющие люди –мальчишки, вдруг – все по правде высказывают.
Вот и я так думаю иногда о себе: а вдруг мне когда-нибудь встретится друг, и я выскажусь до конца... Когда-нибудь, а теперь не <3 нрзб.>. Такой я не один, и, значит, лирика моя в романе имеет всемирное значение жажды затерянного человека найти родную душу для встречи.
Ровно серое утро с самым легким морозцем. Везде бормочут тетерева, начиная от 1-й ж. д. будки в направлении Переславля, прямо вышел за Красюковку, и слышно. В '/2 7-го ток везде прекратился. Я ходил до Ляпунова завода, вышел в 5. 20, вернулся в 9. 20 = 4 часа. Таяние очень медленное. Снег не только в лесах и на поле весь цел. Грачи орут на гнездах, поют овсянки и синицы, но скворцов и жаворонков не слышно.
Иванов-Разумник рассказывал <со слов Клюева – рукой Иванова-Разумника>4 «Ты, может быть, и богат, – упрекнул его Клюев, – а у меня богатство это одно: благословение матушки». В номере у Есенина оказалось до того отвратительно, бутылки, закуски, грязь, что Клюев принялся убирать, чистить. Потом Есенин стал его умолять ночевать с ним, но Клюев сказал «не могу» – и ушел. Потом он объяснил, что видел над головой Есенина уже голубой венчик смерти и что весь он был окружен бесами, сделать тут ничего он не мог, и потому пошел домой за него молиться и молился всю ночь.
Иванов-Разумник это рассказывал, видимо, очень возмущенный Клюевым: по Разумнику, непременно Клюев должен был остаться.
А когда я то же самое рассказал Т. В. Розановой, она стала на сторону Клюева. «А то, что Есенин перед концом просил помощи у Клюева, – говорила она, – именно и доказывает, что все уже было кончено. Самоубийцы часто перед концом и в церковь заходят, хватаются как бы за последнее, но эта последняя попытка вызывает новый сильнейший приступ злобы, и потом бывает конец».
Я сказал ей о Разумнике, она это назвала: «обыкновенное интеллигентское толкование». Я же думаю, что не совсем интеллигентское – вот Ефросинья Павловна тоже возмущалась, в этом случае интеллигентское толкование совпадает с естественным толкованием здравого смысла. И хочется быть уже просто неверующим дураком, способным помочь, чем обладать способностью предвидения и устраняться.
Тут ошибка в том, что человек живой в такую минуту не уполномочен устраняться... «Интеллигентское толкование» – это значит настойчивость в осуществлении воли Божьей на земле, такая настойчивость, что и вплоть до разрыва и непременно до гибели (если же не погибает, то запоет: сами, сами комиссары, сами председатели!). Этот страх «интеллигентского толкования» и уводит Т. В-у от Христа (потому что отказываться от веры спасающего действия своей руки и передать дело спасения воле Божией – не христианский поступок).
«гениального» Розанова («Все, все мне говорят: «Ваш отец был гениальный») не в 19–м, а в прошлом году получила место курьера при музее и с ведома заведующего носила дрова по квартирам Музея. Трудно себе представить более слабую физически девушку, чем Т. В-на, и все же на глазах администрации она носила, конечно, не вязанками, а по пяти поленьев, да, по пяти поленьев 1/2 сажня в день! В этой беде ей помогли не образованные люди, а два простых дворника. И едва ли эта помощь их исходила оттого, что они верили в Бога: им было просто жалко, и вот это и есть религия человечества естественная, та самая жалость к человеку, которой страдают и немногие боги, Прометей, Христос...
Игра с Ромкой
Я подхожу к окну и стучу по стеклу пальцем. Ромка знает по стуку, что я у окна, и в несколько скачков влезает на всю высоту штабеля лесных материалов против моего окна: он хорошо знает, что только с этой высоты он может видеть мое лицо у окна. Несколько мгновений он вглядывается, насторожив уши, потом узнает, и голова становится гладкой, хвостом вильнул несколько раз и остановился: Ромка ждет от меня какого-нибудь действия. Я молчу и не двигаюсь. Ему это невтерпеж, он вызывает меня:
– Гам!
И насторожив <1 нрзб.> уши, ждет ответа. И как только я в ответ на его «Гам!» кричу свой «Гам!» – стремглав бросается со всей высоты штабеля, мгновенно исчезая из поля моего зрения. Но я знаю, что он делает: он бросается к стене дома под моим окном, потом становится на задние лапы и – такой дурень! – пробует передними лапами дотянуться на всю высоту окна, превосходящую высоту его прыжка в десятки раз. Его останавливает, однако, не высота, будь лицо мое видимо, он не посмотрел бы на высоту и во что бы то ни стало попробовал допрыгнуть до моего носа. Его останавливает от геройского прыжка только то, что лицо мое снизу не видно, останавливает, что исчезла самая цель действия, полученная от зрительного впечатления с высоты штабеля лесных заготовок. А если исчезло лицо, то надо скорей его увидеть, проверить, все ли я еще стою у окна. И он в три прыжка взлетает на высоту, всматривается, узнает, опускает уши, опять вызывает меня:
– Гам!
Я кричу ему: «Гам!» И он опять бросился вниз и опять исчезает, и опять появляется. И это можно повторять с ним сколько угодно. Я этим пользуюсь, чтобы нагулять его на маленьком дворике в самое короткое время.
Тарасиха о Тане Розановой.
– Очень хорошая, но все-таки человеком никогда не будет. Я так ей и в глаза сказала: «За глупого ты не пойдешь, а умный тебя не возьмет».
7 Апреля. Благовещение. Вчера сказали: «Если хотите попасть в Ведомшу, спешите, дорога еще держит, а болото опрело».
Собрался, было, с Ефр. Павл. пойти в скит к заутрене, да как-то голова очень свежа, писать хочется, и к тому же вспомнилось, что нога у меня растерта. Е. П. пошла одна, а я принялся писать рассказ «Нерль и Дубец». В этом-то вот и есть одно из главных невозможностей быть художнику христианином: там у них своей воли, своего каприза быть не должно, здесь же своя воля, как пар для машины.
После 9 у. пошел мелкий частый дождь. Явился Старов, говорил, что скворцы, жаворонки прилетели дня три тому назад, а вчера слышал, просвистел передовой кроншнеп.
Ведомшу по боку: роман не дает ходу. А охота будет и здесь: тяга около Хотькова, – дер. Шипилово, глухари около Васильевского, домашняя тяга в 1 1/2 в. от Сергиева в направлении Хотькова от линии.
Сегодня написан рассказ «Выбор щенка», или «Нерль и Дубец».
Сегодня, день Благовещения, надо считать в этом году таким же началом весны воды, как прошлый год 16-е Апреля. Видели уток, журавлей.
8 Апреля. Туман.
Попытка Суворина в конце дневника говорить афоризмами похожа на буксование колес паровоза в тех местах, где рельсы смазаны жиром.
После обеда солнце.
Поправлял рассказ «Нерль» вчера, сегодня в отделку. От Замошкина: деньги получил. От Каратаева: приедет 17-го за Яриком. Кончил Дневник Суворина. Замечательная книга, поучение: бойся оптимизма, вспоминал гимназию, царя Николая II («Царь» – исследование жизни Николая II; поначалу купить дневник Витте).
Тарасиха – елецкий человек, специфически елецкое что-то: пренебрежение к идеологии (своим умом обойдемся; два типа умных купцов: «своим умом обойдемся» (елецкие), и, напротив, вера в энциклопедию Брокгауза (белевские); в моей природе есть то и другое.
В моей природе есть от елецких купцов некоторое пренебрежение к ученому уму: «своим умом обойдемся», и есть от белевских Игнатовых слепое доверие и уважение к ученым умам.
Намечается тема «Из жизни Алпатова»: «Розанов» (изображ. на этом сюжете Религ.–филос. общества).
С 6 утра до 11 д. – переписывал рассказ «Нерль».
В 12 пошел к Т. В. в Лавру занести ей какао. В Лавре шел я, думая о своем, какой-то молодой без шапки встретился мне, плюнул мне вслед и громко сказал:
– Тьфу, е. твою мать!
Я оглянулся. Он шел вперед, не оглядываясь. Я решал задачу: от моего вида ему сплюнулось или, может быть, от вида роскошных строений религиозного культа. Скорей всего, от моего вида: в моем лице есть что-то раздражающе–интеллигентское. Удивительно, какие есть еще люди! но есть, я знаю: эти теперь стали самыми подонками, но когда-то... Было страшное время. Их двое сидело у окна в вагоне. Один выкинул наган и сказал: «Ну как, попаду в того старика?» Потом выстрелил, и другой: «Попал, е. твою мать!» Я болен этим воспоминанием.
«Нет, не спущу». Подхожу: «Гражданин, стойте!» Он повернулся ко мне с порога двери в финотдел. «Вы за что меня сейчас изругали и плюнули вслед?» Он был крайне изумлен, потом вдруг вспомнил и рассмеялся:
_ А, вы думали я это вас... Фу, черт, вот еще. А я ведь это фининспектора.
Превращение фининспектора в черта (а тот обыкновенный чиновник).
Сост. отм. в 7 у. 9 Апреля
Состояние погоды за 8 Апреля:
° тепла, в Закавказье до 20°. Небольшие осадки на севере, северо–западе и Белоруссии.5
Виды на погоду в Ц. П. О. – 10 Апреля.
Ночью незначительные заморозки возможны на востоке области. Завтра по всей области теплая, переменная облачность, умеренные, южные ветры. Дожди местами на с.–з. области.
Дождь.
В 6 в. вышел с Левой к Яловецкому. Полный развал зимы, шоссе обесснежилось, дождь идет теплый, и когда я почувствовал, что этот дождь мне знакомый, то вдруг как бы в ответ себе увидел высоко над городом пролетающую цаплю. Я сказал Леве, он остановился. Мальчишка, пробегавший мимо нас, остановился, вгляделся. Мы сказали ему: «Вот цапля!» И он закричал: «Цапля!» И собрались люди и долго смотрели.
11 Апреля. Утренник и прочный наст, открытое небо и горячее солнце. Иду по шпалам, гляжу на желтый песок и слышу над снежными полями песню жаворонка, первого ангела жизни.
Жаворонка слушать и понимать надо еще на снегу.
Параклит и Коминтерн.
Переписал рассказ «Нерль». Вечером был Ив. Вас. Евдокимов. Говорили о нашем гнилом строе, но я нарисовал ему перспективу, в которой возможно, что мы по совести будем стоять за большевиков.
12 Апреля. Безличный день, ни холодно, ни тепло, но вечером солнце и заря вечерняя были прекрасные. Заходили Григорьевы, мы провожали их по темным улицам с белеющим снегом, на горизонте была светлая полоса долгой зари. Светилась самая яркая луна, и звезды были всю ночь. Мороз явился к полуночи и к восходу крепко заковал лужи.
13 Апреля. Утро тихое, светлое, роскошное. Встает заря, кричат петухи, дерутся собаки, пыхтит паровоз, достукивает последний час свой колотушка 12-го века и еле слышно бормочут тетерева...
Есть религия жизни и религия смерти, наши великие художники, исповедуя радость движения... <не дописано>
(Роман: однажды Беляева увидела у Алпатова шаль и спросила о ней. – У меня была в институте подруга Ина Ростовцева. Они виделись с ней в Берлине, на Фрид. шт. №14. Это к Лейпцигу. Она говорила, что была тюремной невестой...)
Апрельский хор зябликов
Шоссе обтаяло и по утреннику сухое. Только на самых высоких холмах кое-где начинают обнажаться озими. Малые речки еще не трогались. Все леса звенят зябликами. Хороши в апрельском свете белые березы с их тончайшим сплетением ветвей по голубому.
Земля трудом человека не насытится, сколько ни трудись, все как будто кто-то смотрит на тебя и ждет усилия особенного в понимании. В тревоге без памяти отдаемся труду до изнеможения, а собачка рядом сидит и глазами своими говорит: «Брось пустяки, не вертись, пойми, а потом делай, пойми сразу и начинай». Самая пустая собачонка, а тоже трудно забыть эти глаза.
Искусство играет богами, как куклами...
– продолжение жизни, а жизнь играет богами, как куклами. Почему и явился такой Розанов: ему в жизни во всем было отказано, а когда явился наконец талант, он был ему все: и богатство, и вечная юность, все было ему в таланте. Тогда он проклял черного бога, мешающего жить, и объявил религию человеческих зародышей, религию святого семени.
Флоренский и Мережковский происходят от католичества, где знание признается тоже даром Бога и им пользуются для укрепления веры. Но едва ли выносимо это для православия, которое в таком отношении к католичеству, как староверство к никонианству. Если, однако, знание не противоречит религии, то в чем же дело, почему вместе с знанием люди теряют веру в Бога (ведь и сам-то Флоренский верит ли?)
14 Апреля. Продолжаются яркие дни с ночными заморозками. В малых речках вода везде идет поверх льда. Напирает везде на дороги и размывает. Трещат рябинники, кое-где изредка посвистывают певчие дрозды. «Давно ли скворец у тебя, Иван Петрович?» – «Дня четыре свистит». Теперь бы только один дождь, и сразу бы явились вальдшнепы. В этом особенность весны: птицы летят по морозцу, а не с водой: день птичьего дождя отсрочился. Наст держит на поле и среди дня.
Птичий дождь.
Я прошел сегодня до Параклита на Дерюзино и оттуда Дерюзинской дорогой домой. Немного таких дней бывает у нас, это воистину святые дни (от прилета зябликов до первого кукования: «святая неделя»).
птицами, потому что голоса по пути в себе собираются и вырастают в себе же чистые березы с раскинутыми по голубому небу нераскрытыми почками в сплетениях тончайших ветвей. Скоро все это кончится в природе: березы оденутся, ручьи протекут, птицы сядут на гнезда. Но собранная певучая роща святых дней в себе остается навсегда.
Параклитский монах поднимал в город навоз на серой кобыле и крикнул: «ну, черт!»
Кто-то из обезбоженной колонии инвалидов имени Каляева пел на весь лес: «вечерний звон, печальный звон», хотя было утро, и было так весело, и колокола запрещены.
Да, монах крикнул: «ну, черт!», а революционер пел: «вечерний звон»! Я подумал: «Как далек человек от согласия с песней земли, даже если бы Шаляпин явился сюда, то не мог бы ничего спеть согласного с пением маленьких зябликов. Только древний монах, пустынножитель, не оскорбил бы природы».
Еще я думал о вере и знании, что не в самом знании заключается источник разногласия с религией (Короленко. Дневник. Т. I.), мы и сейчас можем найти среди верующих католиков много ученых, а у нас есть Флоренский. Но дело в том, что (вероятно, вследствие ошибок, «греха» церкви) знание ускользнуло из церковного руководства и было направлено против церкви как орудие борьбы. Христианином, конечно, можно быть и без знания, но защищать веру в обществе можно только при помощи знания. Поэтому собирать церковь в наше время – это значит привлекать к церкви ученых, которые в наше время являются тайными господами эпохи. Все это, конечно хорошо известно католикам, и все это делается.
– где же гнездится начало революции).
<На полях> (На привале мы собрались и заспорили, одни охотники говорили, что собак надо драть, другие – обходиться с ними лаской.
– Ну, а ты как думаешь, Илья? – спросили мы молчавшего егеря.
– Я учу, – ответил Илья, – собак лаской, конечно, какая собака, другая требует плетки, но редко, а больше, я думаю, бьют от жестокости, а жестокость бывает от непонимания).
– Жестокость, – сказал Старов, – бывает часто от непонимания. Приходилось вам разбирать заячьи петли? Ну, хорошо, вы это понимаете. А вот приехал ко мне на охоту лесничий. У меня собака была по русакам первая в волости. Разобрал я петлю русака, пустил Завирая. Лесничий стал на пригорке, а русак прошел по дороге. Он на дорогу, и Завирай следом бежит по дороге. Вдруг лесничий видит сметки с дороги и след по снегу. Манит Завирая, а тот понюхал этот свежий след и бежит по дороге дальше. Я подхожу, лесничий говорит: «Вот след, если бы это моя собака, я бы убил ее». Посмотрел я на след и вижу: лапки круглые, значит, беляк, а мы русака гоняли. Я ничего, однако, не сказал и только ответил: «Убить никогда не поздно, не надо только убивать сгоряча». Потом пошли мы дальше по дороге, стали. Слышим, гонит Завирай, и русак бежит прямо на лесничего по дороге назад. Лесничий убил. Завирайло понюхал зайца и дальше, а как дошел до сметки, пустился гнать. Через короткий час лесничий поймал беляка на кругу. А когда Завирайло пришел, я напомнил лесничему: «За что же вы хотели убить Завирайлу?» Он смешался и говорит: «Я не понял». А я ему ответил на это: «Жестокость часто бывает от непонимания».
мой интерес к ней пережитым с В. В. Розановым. Но мне кажется, не совсем это верно. Я думаю, что моя страсть влюбленности была от одиночества, от жажды встретиться с понимающим другом. Этот чистый душевный процесс тогда маскировался физической потребностью женщины Потом все это разделилось, животное было удовлетворено семьей, а духовное писательством. Но писательство, в конце концов, разряжает душу излучением в пространство. Раньше казалось, что кто-то, какой-то друг (читатель) явится вследствие этого писания, но потом оказалось, что он никогда не придет и не может прийти. И когда явилась Т. В. вне писательства, и все у нее оказалось мне столь близким, что казалось, душа с душой коснулись физически, до сладострастия. Это было удовлетворением одиночества столь уже привычного мне, что я перестал его ощущать, как будто это у всех, и человек с этим рожден.
<На полях> (Одиночество, доведенное до возможности страстного влюбления в душу другого).
Последний же разговор оттолкнул меня от Т. В. крайней запуганностью ее христианством, ее старцами, и что она даже в одном мне солгала. Мне показалось даже, что при волнении у нее на лице показываются синие трупные пятна, и что в этом старцы виноваты. Убегая от жизни, которая ей не переносима, она запостила себя до умора. Ее жизнь продолжается только в расчете на смерть. Своим бытием она доказывает «темный лик» христианства, открытый ее отцом.
Она живет помощью старухам, калекам, убогим и не хочет признать, по крайней мере, равным этому, если, живя, помогают другие прекрасным детям и юношам, словом, тем, кто жить начинает, а не кончает.
Дальнейшие наши беседы положительно вредны друг другу, потому что она, доказывая обязательность для другого, что годится лишь ей – будет переходить за черту необходимого смирения, и я непременно буду заноситься со своим писательством, которым ничего нельзя доказать, а только можно показать тем, у кого для этого открыты глаза.
1 танцевальный бар (нем.)
2 в шутку, шутя (нем.).
3 порядочная женщина (нем.).
4 Здесь рукою Иванова-Разумника вставлено: «со слов Клюева» и зачеркнута фраза: «что как будто бы».
5