• Приглашаем посетить наш сайт
    Островский (ostrovskiy.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1929.

    Пришвин М. М. Дневники. 1928–1929. Книга шестая. – М. Русская книга, 2004. – 544 с.

    1929

    2 Января. Каждый день летят пороши, леса, наверное, уже очень засыпаны.

    4 Января. Завтра Павловна уезжает от меня в Дорогобуж на две недели.

    Многие за последнее время простые люди привыкли газеты читать, и им легко вспомнить, как странно казалось им в газете при первоначальном неумении выбирать нужное, встречать один за другим разнородные, несвязанные между собой факты. Так и в лес войти, чтобы понимать его, нужна своя особая грамота и навыки.

    Одна из глав: писать хорошо о людях – плохого и нет.

    9 Января. Читаю «Бродяги» Гамсуна. Так хорошо, что плохо думается о наших писателях: меня брало сомнение, не отстал ли я вообще от чтения, а теперь вижу, нет, значит, пишут плохо. Но непременно достать последнюю книгу Вс. Иванова.

    Люди, едущие на базар, давно заметили меня, и еще я целое лето жил при большой дороге. Теперь, пожалуй, можно сказать, что я на учете в уезде... Что же, я скажу, это, в некоторой степени, положение.

    Есть два отношения к людям, личное – это когда при встрече взвешивается весь человек, и массовое: личность стирается, как нечто мешающее делу, и все отношения машинальные, вроде того, как на почте, я пишу «заказное», чиновник хлопает по нем печатью – и все. Первое – это общество, второе – государство.

    Люди не только не виноваты, но даже и вовсе не плохи, если вникнуть в каждого. Плохое у них получается от бедности и безработицы.

    себя это как-то оправдывает, благодаря чему каждое лицо в отдельности бывает искренним. Ложь – это порок, слабость мужчины или просто женская практика.

    10 Января. Вчера только после полуночи начал стихать ветер, показались звезды. В расчете на короткие следы мы с Трубецким вышли на охоту в княжеские места. Мы упустили из виду, что зайцы две ночи из-за метели не выходили и, когда стихло и стало морозить, все разом бросились на корм. С полночи до свету они так натоптали, что было хуже трехдневной многоследицы. У князя вышла осечка. Ничего не убили.

    Мы заметим этот денек как первый день весны света: при довольно сильном морозе солнце пригревало щеку.

    Нечто вроде позиции. Простейшие рассказы, к которым влечет меня, – это я понимаю, как стремление к делу не для денег или <1 нрзб. > для славы, и еще в этом есть тоже и, вероятно самое главное, желание оберечь себя от иллюзорности литературного дела. У наших романистов, начиная с Пушкина, это было в традиции, сочиняя роман, посмеяться вообще над романом, как иллюзией, вероятно, в тайной надежде, что вот мой-то роман, мое слово будет значить как действительная жизнь. По всей вероятности, так и раскрывается понятие «простота», о которой у нас все сверху и донизу всегда говорят, как о чем-то самом хорошем.

    Однако, у некоторых наших величайших писателей это стремление в искусстве к «простоте» кончалось разрывом с искусством и побегом в религию, искусство они объявляли «художественной болтовней» или искушением черта. Я привык объяснять себе (может быть, ошибаюсь), что такой побег объясняется не действительной немочью искусства, а крушением личности художника, не сумевшего побороть в себе искушение дать больше, чем может дать искусство, все как бы сводится у них к неудаче в обожествлении созданного ими образа. Я сильно подозреваю, что Христос в поэме Блока «Двенадцать», грациозный, легкий, украшенный розами, есть обожествленный сам поэт Блок, вождь пролетариев. Эту свою догадку я очень подтверждаю себе наблюдениями мистическо-хлыстовской среды, окружавшей поэта. Ведь было даже время незадолго перед этим, когда самый маленький петербургский поэт не только где-нибудь в «Аполлоне» или «Золотом руне», а просто в «Копейке» или «Биржевке» говорил: я – бог.

    – может быть, я ошибаюсь, – что в русской литературе наметились две линии, пушкинская, в которой поэт, творец формы, остается верным до конца своему служению, и другая, в которой он не удовлетворяется служением и выходит из сферы искусства, балансируя между смешным и великим. Кажется, нелюбимый у нас «эстетизм», служение искусству для искусства, является из второй «нескромной» линии.

    Для меня лично дело как-то не дошло до такой заостренности и такого большого размаха. С первых дней занятие литературой сделалось моим ремеслом, и если что и получилось сверх съеденного мной за труд хлеба, то вышло нечаянно, по усердию и ревности. А стремление к простоте детского рассказа явилось из моего убеждения, что писать нужно хорошо не потому, что на свете все неважно, был бы мастер слова, а как раз наоборот: писать надо о всем, потому что на свете все важно. Эта формула мне годится для борьбы с эстетами, я скажу им на их слова «мастер может о всем написать все неважно, был бы мастер»: «Все важно, а я выберу из всего этого то, что мне милей». С другой стороны, если придут плохие мастера с важными вопросами, я скажу им: «Бросьте грандио-манию, пишите хорошо о малых вещах, потому что на свете все важно».

    16 Января. Метели. Лес завален. Вчера ездили с Петей в Москву. Купили винтовку Savage. Разумник начнет дело с договором о втором издании. На той неделе в понед., вторн. надо ехать в Питер.

    О простеце. Думаю о происхождении у нас культа «простеца». Религиозные корни. Православие. Обожествление простеца («народ – богоносец»). Разложение простеца.

    Пошли пристреливать «Savage». Предвидели большую работу по сооружению из снега опоры для точной стрельбы. А когда пришли, там все было сделано по всем правилам военной техники. На этом месте учили стрелять красноармейцев, опоры сделаны были солдатами для себя, но нам пришлись так, даром, что казалось, будто какая-то благодетельная сила служила нам. Отсюда открылось мне, что может быть, если удается в деле и кажется, будто какая-то неведомая сила несет тебя на руках и так чудесно помогает тебе, то это значит – до тебя тут допрежь много поработали другие люди и тебе так легко, потому что все материалы приготовлены и дожидаются твоей мастерской руки. Я заключаю на свой талант, что, может быть, он и есть наиболее яркое выражение той энергии, которая освобождается при сотрудничестве. Как государственного деятеля отличает исключительно от других способность к выбору сотрудников, так и художником делает любовное родственное прикосновение его к материалам, которые ожидают своего волшебника: «приди и возьми!»

    бессознательный, и только я даю лицевое выражение всему этому безымянному труду, я –вольный стрелок.

    <Января>. Гоняли с Петей русака вокруг Ильинки, Соловей ходил шагом, и в снегах была видна только его голова. Ничего сделать не могли и уморились до крайности. От лазанья в снегах было жарко, это была какая-то снежная война. Утром было тепло, к вечеру сильный мороз. Лес совершенно завален снегом, и так это красиво!

    18 <Января>. Ночью опять выпал снег и утром стало тепло, почти до капели. Петя поехал в Москву за винтовкой Holland.

    Начинается жизнь радостью и кончается унынием смерти. Есть люди, которые нарочно мучают себя всю жизнь, чтобы достигнуть смерти как радости избавления от мучений жизни. Вот ужас!

    В моей душе вечная тревога, в которой радость постоянно меняется местом с печалью, и эта печаль тоже вспоминается как радость, если спускаешься до тупого безразличия, а последняя ступень – головная боль и бездействие. И вот как ясно иногда бывает, что вся эта смена жизнеощущения непременно кончится последним падением, унизительной смертью, что нет возможности, отдаваясь радостям жизни со всей страстью, сделать конец свой осмысленным, что это закон всей жизни, она начинается радостью и должна кончиться унынием смерти. Вспоминаются люди, которые нарочно мучают себя всю жизнь, чтобы достигнуть смерти, как радостного избавления от сознательно принятых на себя мучений. Вот до какого ужаса и уже окончательной бессмыслицы жизни доводит сопротивление человека смерти, стремление его к управлению жизнью. Да не будет же сего у меня! Есть не умирающая победная радость творчества самой жизни вокруг себя.

    за свою литературу я должен благодарить, прежде всего, ее.

    22 <Января>. День смерти Ленина. Совещались, как быть с флагом, с чердака из слухового окошка нельзя в этом году спустить – улетит Терентий. Решили повесить на воротах.

    В четверг 24-го еду заключать договор о втором издании Собрания. Предстоит трудная серия дружеских вечеринок в Царском Селе. В четверг выехать в 7 у. В 10 ч. по ружейным делам. В 11 ч. – «Охотник». В 12 ч. – Федерация – разговор о Разумнике, о «простоте». Обед. К Леве.

    Сегодня после чая к Ломакину за советом. Завтра подать заявление о постройке, о вступлении в Союз печати, послать книги Коте, купить одеколон, разменять 100 руб.

    Собрание: 1) «Охота за счастьем» – 12 лист.

    «Колобок» – 10

    3) «От земли» – 12

    4) «В краю непуганых птиц» – 10

    5) «Родники» 9 л., добавить 7 лист.

    1) Итак. «В краю непуган. птиц» – 6 листов

    «Родники Берендея» – 9 листов

    3) «Колобок» – 10 листов

    4) «Охота за счастьем» – 12

    5) «От земли» – 12

    6) «Кащеева цепь» – 12

    «Кащеева цепь» – 12

    8) «Журавлиная родина» – 12

    Всего 17 600 руб. по 500 в месяц с января 1929 г. = 35 мес. = 3 года, т. е. до 1932 г. – мне будет тогда 59 лет, если жив буду.

    Сочинения 1-е издание 6 томов.

    Сочинения 2-е издание 8 томов.

    Из «Родников» выпадет – 4 3/4 листа, остается 9 листов.

    В «Краю непуганых птиц» – выпавшие из «Родников» 4 3/4 + 1 1/4 =6 листов + 3 листа иллюстраций = 9 листов.

    Из «Колобка» выпадет 1 лист и переходит в новый том «Журав. родины».

    «Журавлиная родина» – 13 3/4.

    План 2-го издания.

    1-й том – «Охота за счастьем» остается по-прежнему.

    2-й том – «В Краю непуганых птиц» с иллюстрациями 9 листов.

    Для 2-го издания это новая книга в целом, но часть ее 4 ¾ листа берется из тома «Родники Берендея». Иллюстрации должны быть сделаны художником по фотографиям. Рамки, заставки и концовки удалить.

    – «Колобок», из него удаляется последний лист «Детские рассказы» и переходит в последний 8-й том «Журавлиная родина».

    4-й том – «Родники Берендея», из его 13 3/4 лист. 4 3/4 со стр. 153-й (шмуцтитул «В краю непуган. птиц») – по 324 стр. (включительно) переносятся в том 2-й «В Краю непуган. птиц». Остается 9 листов.

    5-й том – «От земли и городов» остается по-прежнему.

    6-й и 7-й – «Кащеева цепь» – по-прежнему.

    8-й т. – «Журавлиная родина» – новая книга, 13 или 14 листов.

    Все книги, за исключением «Журавлиной родины», представляются в готовом для издания виде. «Журавлиная родина» может быть доставлена к 1-му Апреля.

    Число листов 2-го издания от 83 до 85.

    «Savage», заключил договор на второе издание Собрания. Вечер у Шишкова, слушал его пьесу. Суббота: утром был занят в Гизе, вечером читал у Разумника «Журавлиную родину». Воскресенье провел у Разумника, вечером у Толстого слушал его пьесу «Петр». Понедельник: посетил Виктора Сергеевича Миролюбова, вечером от скуки попал в кино Титан. Вторник: обедал у Груздева и выехал вечером домой.

    Морозы ужасные! Послать книги Миролюбову и Разумнику для Пушкин, дома. Книги достать у Сабашникова.

    «обнажение приема», а потом сказал: «Это недурной прием, я сам лет пять тому назад пробовал написать один рассказ этим приемом». Пришлось познакомиться с учением Шкловского, – очень интересно. Уж очень вышло странно: я думал, пишу авторскую исповедь, а они признали в этом форму обнажения приема, по Шкловскому притом.

    Обнажение приема. Написав эту книгу, я прочел ее первые главы в кругу литераторов. Два часа терпеливые товарищи слушали мое чтение, после того один из них сказал: «Это обнажение приема». Кроме одной книжки Шкловского о Льве Толстом, я из его сочинений ничего не читал и никакого не имел ясного представления о формальном методе. Я хотел написать авторские признания, изложить свои домыслы о творчестве с иллюстрациями, чтобы этим ответить на обращенные ко мне запросы: «раскрыть тайны творчества». Меня очень смущала при этой работе возможность выйти за пределы искусства и претенциозно высунуться учителем молодого поколения. Вот почему я в этой работе свои мысли высказывал не абсолютно, а только относительно их рабочей ценности в своем собственном литературном производстве, вроде как это сделано у Станиславского в его книге «Жизнь в искусстве». Конечно, меня брал задор и в этом случае остаться художником слова и найти в процессе признания такой прием, чтобы эта исповедь сделалась не скучным вступлением к роману. И вот первые услышанные мною слова от опытного литератора были:

    – Это обнажение приема по Шкловскому.

    После того, пораженный и уязвленный, сказал я:

    – Честное слово, я не читал Шкловского и писал без приема.

    – Четного слова нет у художника, – ответил формалист, – вернее, оно есть, но тоже как прием. И чего вы волнуетесь, обнажение приема – недурно, лет пять тому назад я сам пробовал этим приемом написать одну повесть...

    Я был уязвлен до конца. Мне казалось это небывалым в литературе, чтобы автор, сочиняя свою повесть, в то же время не исчез в ней, а сохранился отдельным лицом или обывателем со своей домашней философией. И вот оказалось, что и я сам со своей бородой, лысиной, слабыми руками, стальными ногами и каким-то зеркальцем под ложечкой, где непрерывно сменяются острая боль и яркая радость, я – сам без остатка ни больше ни меньше существую как «прием».

    Я был подавлен и не мог найтись в защите себя: ведь я не имел никакого понятия о формальном методе!

    Ко всему этому один блестящий драматург, бывший среди слушателей и тоже, как и я, не имевший <1 нрзб> дела с формальным методом, сказал:

    – Я признаю твою вещь очень хорошей, но только с тех страниц, когда начинается действие, а эти все предшествующие рассуждения о творчестве, ей–Богу, неинтересны.

    «Бесы» Достоевского, где в начале тоже есть скучные страницы. Мало того! Он говорил, что скучное вступление необходимо, тогда получается гуще, значительней. Мало того! Он говорил, что за эти скучные страницы авторских признаний он готов отдать много талантливых и даже гениальных строк.

    – Ведь только тут, – говорил он, – автору есть время немного пожить как человеку, потом он неминуемо должен исчезнуть. В заключение один добрый приятель посоветовал:

    – Тебе надо весь твой груз как-нибудь переслоить.

    Потом очень хвалили мои боковые сцены, высказали множество комплиментов, и сам формалист тоже обласкал меня такими словами:

    – Я теперь понял вас: прием родился у вас бессознательно, и этим вы отличаетесь от тех, кто пользуется им как рецептом. Вы не с Шкловским в родстве, а с Т..., автором комедии «Кот в сапогах». В этой комедии обнажение приема представлено во всем блеске, у вас немного неуклюже, по-русски...

    – Я тоже думаю, – сказал Вячеслав Шишков, – надо немного переслоить густоту.

    Начало «Журавлиной родины».

    Неизвестные птички. Вот я что заметил в себе, если скажут: «ваше произведение блестящее, но пустое, в нем нет содержания», – это не так уязвит, если скажут: «очень глубоко, но трудно слушается». Словом, сочинителю лучше быть талантливым дураком, чем разумнейшей и человечнейшей бездарностью. И потому «густота» меня больше задела, я внял совету друзей и решился как-нибудь ее растворить. Мне пришло в голову, что для этого надо только вспомнить побольше жизненных подробностей, сопровождающих возникновение повести, изложить все по правде, как было в действительности и, если я художник, то рано или поздно вся моя «действительность» останется «формой» безукоризненной, как будто с одной стороны я все делал строго по Шкловскому, но с другой, только я, единственный во всем мире, мог так сказать, потому что ведь я же единственный могу сказать правдиво о той смене горя и радости, которая происходит у меня под ложечкой... Кто там был? Только я. Вся действительность там – это моя уверенность в ней. Никаким честным словом я, художник, не могу уверить других, и «прием» необходим мне совершенно для создания формы своей уверенности, доказательной и для других.

    Началось с того, что я задумал богатые впечатления, которые дает мне каждая весна, в этот раз выразить посредством простейших детских рассказов и целиком посвятить себя на некоторое время этому делу. В это время разогнали московскую организацию.

    этого путешествия он захворал, будет ли жив? Если бы он выжил, то дал бы нам весной послушать свое токование, а потом мы бы отдали его в зоопарк, и там бы ему было все: и пища, и уход, и, может быть, самка... Можно бы легко и теперь написать об этом рассказ, но я предпочитаю выждать и писать на основании опыта.

    Сегодня сразу четыре ястреба бросились на стаю белых голубей у соседей, один даже схватил было двух, но мальчик выстрелил и одного ястреб выпустил. Четырех унесли, четыре улетели неизвестно куда и два – «монах» с голубкой от ястреба сразу бросились вниз под балкон и тем спаслись. От всей стаи в 10 штук остались «монах» с голубкой. Явление сразу четырех ястребов объясняется особенным блеском солнца, отчего белые голуби, вероятно, были далеко заметны. Мальчики сказали нам, что голуби темного цвета, «галки», ценятся дороже белых именно за то, что их не так бьют ястребы. Можно догадаться, почему альбиносы в природе так редки... «Монахами» называют белых голубей с черной головой. Еще есть названия «сороки». На мои слова в утешение мальчикам о том, что от «монаха» с голубкой они разведут себе скоро много голубей новых, они ответили, что в лучшем случае через год будет только два новых, что выход молодых у голубей – дело капризное, и все зависит от того, насколько пара подходит друг к другу и дружно живет. Так обыкновенно у них самец и самка сменяют друг друга во время насиживания, а то был случай, она сидит хорошо, а он посидит немного, бросит и к голубям, это заметила самка, и тут же у гнезда стерегла: как он сойдет, она сядет и оттого вовсе извелась, и ничего хорошего у этой пары не вышло.

    Некто (табачный торговец) рассказывал мне в пути: «Я в плену у своей жены, потому что могу только с ней. Мне нужно по крайней мере год, чтобы я мог привыкнуть к другой женщине и у меня бы с ней что-нибудь вышло. Я пробовал: год. Пробовал ускорить – не мог, и было гадко потом. С проституткой никак не могу. И без этого я делаюсь на себя непохож, болею, работать не могу правильно. Так я живу тайным рабом своей жены. Бывает, бунтую, ненавижу ее, но, в конце концов, непременно смиряюсь: безвыходное положение!».

    6 Февраля. Вчера фыкнул мороз в 35°, а я ходил проверить лисицу. Это было уже третье утро, как мы ее зафлажили. Ко второму утру она из норы не вышла. Вчера набродила в оконце и вернулась в нору. Ошибка в том, что «затылочный» флаг поставлен далековато от норы, в темноте она его не рассмотрела и ушла. По следам можно было видеть, как осторожно она подходила и останавливалась каждый раз, как видела флаг. А вероятно уже начинается течка. Рассказ для детей: жизнь лисицы по следам. Ее женихи сидят за флагами и дожидаются. Один вошел ночью в воротца – флаги повалились, и вывел ее, голодную. Описать эти морозы, – что мы не могли идти на облаву.

    <Приписка на полях> Цветы на обоях и другие разные фигуры, повторенные множество раз, совершенно бессмысленны и их не замечают, тем не менее, перемени обои, и будет...

    «всякая наука вне марксизма есть полунаука». Возмущение охватывает от этих слов, когда собираешь в себе свой естественный разум: отбросив даже теоретическую науку, трудно человека, работающего над туберкулезной бациллой, обязать марксизмом. Но понимать надо все эти фразы с ключом: Лун. хочет сказать, конечно, что половина работы ученых в капиталист, условиях попадает на войну и роскошь, тогда как в условиях осуществленного марксизма вся наука целиком будет помогать людям жить. Такое упование, и ему должна подчиняться наука. Но с точки зрения ученого «марксизм» такая же наука, как, напр., «геология». И ему непонятно, почему же одна дисциплина должна подчиняться другой, столь несродной. А если признать марксизм верой, то тем более понятно, что наука не хочет повторять давно пережитое в средних веках. Самое же главное сопротивление является из самого процесса творчества ученого: дерзновение на открытие нового питается непременно чувством личной свободы с обладанием абсолютной истины. Пусть разум ученого говорит об относительности всех истин и незначительной роли личности в истории, но гипотеза необходима, а гипотеза есть уже не коллективная, а личная догадка, и смелость для этой догадки питается силой, которую понять невозможно, потому что эта сила – мы сами, и мы не имеем возможности где-нибудь установиться, чтобы это исследовать, как землю не можем сдвинуть только потому, что не имеем опоры для рычага.

    Развитие наук в истории связано вернее всего не с оскудением веры в Бога, а с бременем постижения его лично. Ученый часто говорит «нет Бога!», но это значит: нет Бога, в котором насильственно должна исчезнуть его личность. Такого рабовладельца он отвергает и занимается «законами» в тайном уповании, что и тут все – Бог. Ученый извне, «политически», атеист, а в творчестве непременно теист. Словом, ученый осуществляет свою веру методом, а не догматом. «Марксизм» же свой догмат выдает за научный метод, «закон» и тем самым вечно ищет в своем догматическом единстве овладеть творческим разнообразием жизни. Вот истоки столкновения коммунистов с Академией наук. Луначарский прав, печатая статью «С огнем не шутят». На огонь обыкновенно льют воду. И ученый, желая отстоять свою дисциплину, должен влить на огонь некоторое количество воды политграмоты. Все льют и заливают, «достижения» идут вопреки всему, это чисто органические достижения, на которых паразитирует «погремушка», а старики-академики только подливают масла в огонь. Луначарский уже опоздал, ссылаясь на мужиков, как на враждебную силу. Мужики теперь поняли свою ошибку и скоро все, как некогда шкрабы, пойдут в коллективы: им тогда и луг прирежут и трактор дадут. Есть расчет! Так жизнь постепенно рассосет, обмирщит догматику марксизма и коммунизма, от всего останется разумное и полезное для личного органического творчества жизни, так, уже сейчас намечается у крестьян возвращение к старой «гамазее», т. е. общественной ссыпке семян. Прав Луначарский: не шутят с огнем, академики, лейте больше воды!

    <На полях> «у них вечности нет».

    К «Журавлиной родине». Я хочу написать о том, что вокруг происходит, разобрать идейно и психологически столкновение ученых, заступившихся за водоросль, с коммунистами, которые уничтожают вечно ценное и под предлогом защиты человеческой массовой жизни создают «погремушку». Найти материал для изображения секретаря ячейки. Мужики сопротивляются, как «академики». Секретарь умный, сам мужик, завлекает их выгодой не играть огнем, а лить на него воду. Избрать центральным «академиком» Николая Фадеича, потому что он, городской, может больше рассуждать и высказываться (напр., что «в советской власти нет вечности»). У Яловецкого узнать: чем может соблазнить мужика секретарь и чем должны поступиться мужики. В этом компромиссе отразить и вскрыть борьбу творческих сил в создании хлеба насущного. Секретарь побеждает или мужики – оставить в неясности. Как на войне: никто ничего не знает. Правда секретаря, вероятно, в том, что он смутно для себя в образе казенного оптимизма отстаивает общегосударственные интересы, а мужики в образе частных интересов –творческую личность в труде.

    «Погремушка», т. е. осушение, происходит на периферии сознания деревни, и к этому деревня индифферентна, пока не расчухает, что магистраль-то проведена государством, а канавы придется рыть им.

    «Погремушка» – это как государство – агитка, а жизнь деревни – это вся наша общественность.

    Сходить сегодня в Исполком: Яловецкого и Жданова.

    <Газетная вырезка> Известия № 9. Луначарский о марксизме:

    «Ведь совершенно ясно, что буржуазная наука, т. е. западная наука, отпрыском которой была и наша, была искалечена, была искажена в угоду интересам буржуазии, ибо она отвергала такой выход из всего развития подлинной научной мысли, как марксизм, вывод, являющийся не только краеугольным камнем в построении нового обществоведения, но и приводивший к новому миросозерцанию, дававший для всех наук новый гносеологический подход. Для нашего времени наука без марксизма – это все равно, что церковное миросозерцание в эпоху отвергнутого Галилея. Это попросту полунаука».

    <Вырезка> Луначарский о крестьянстве:

    «Борьба наша с этими элементами происходит в обстановке, когда имеется еще и третий враг, – самый дух темноты, косности, мещанства, безлико рассеянный по всей нашей стране. Сами носители этого духа очень часто не являются сознательными врагами; они представляют собой как бы пассивный объект, на который вздеваются, с одной стороны, новые пролетарские мысли, а с другой – старые, обывательско-собственнические. В этой среде, конечно, происходит расслоение. Из нее постепенно выделяется значительный массив, который уже более или менее сильно освещен лучами социалистической зари, дальше идет то, еще не дифференцировавшееся «болото», которое спит или медленно колеблется своими тяжелыми волнами то в одну, то в другую сторону. А еще дальше – мещанин, определенно злобный мещанин, тяготеющий к нэпману и кулаку.

    Это относится, конечно, в первую очередь именно к индивидуалистическому крестьянскому хозяйству. Эти процессы ввиду массовости деревни, ее исключительной роли в общем нашем хозяйстве, имеют для нас особый интерес. Борьба происходит напряженная. Каждый раз, как мы встречаемся с обострением трудностей, обостряется и эта борьба. В нынешний момент, когда громаднейшие и труднейшие задачи борьбы за урожайность, связанные с социалистической реконструкцией деревенского хозяйства, встали перед нами грозно, мы замечаем оживление среди наших классовых врагов, попытки использовать эти трудности в своих целях и дать энергичный бой, который сорвал бы наше продвижение в деревне».

    Не надо пугаться ни такого марксизма, ни такого крестьянства. Все гораздо проще. Формировка государства истощает граждан, и они вопят. Идеи бессильны. Вопрос о хлебе. Зло крестьянства: их местные интересы. Уступить – все разберут, города вымрут. Прижимать – останутся без хлеба. Уступить идею Ленина – все уступить.

    12 Февраля. Свирепый мороз сегодня сломался. Тихо, не холодно, и снег идет.

    Очень люблю быть в лесу, когда идет снег, и слушать беззвучный, интимный разговор прикосновениями белых снежинок и темно–зеленых хвои. Только бы не было ветра, а то тихое падание снега имеет и в открытом поле свою прелесть: так много падает впереди, оглянешься – и направо много и налево много, везде много и везде там, где не видишь, чувствуешь новые великие массы.

    <1 нрзб.> норе много отнорков. Палкой расщепленной лисью шерсть достают, обнюхивают. В отнорках множество зимующих комаров и тепло: пар идет.

    14 Февраля. Был у прекрасного зубного врача и выслушал обычную жалобу порабощенной творческой силы.

    За две недели от приезда из Питера написаны след, главы: 1) «Ночная красавица» (3 т.), 2) «Маралово» (6 т.), 3) «Ток» (2) – 11 тыс., набросано: 4) «Замошье». 8 т. (сюда: «Экскаватор»), 5) «Заболотье» (6 т.).

    1) «Замошье». 2) Не написано: по Дубне – «Экскаватор». 3) «Заболотье» (Клад.). 4) «Ночная красавица». 5) «Маралово». 6) «Ток». 7) «Коллектив». 8) «Берендеево царство». 9) «Утро свободы» и другие рассказы вместе с творчеством Алпатова. 10) «Фокус действия». 11) «Маленький человек». 12) Не написано: фенология осени с нарастанием слухов об экскаваторе. 13) «Похороны озера». 14) «Утонул».

    15 Февраля. Спит разум, но сердце работает днем и ночью без отдыха, ни воля, ни разум, одно только сердце создает сновидение. Бессмысленны все «толкователи» снов. В этих извилистых тропинках своего сердца только я один сам для себя что-то понимаю и могу разбираться и никого не могу взять с собой на прогулку и, наконец, не могу об этом сказать, потому что спит разум, нет слов. Но сердце продолжает ночную работу и днем, когда разум встает, умывается. В эти минуты готовности разума снисходительно думать о том, что делало бессмысленное сердце во сне, в этот предрассветный час я берусь за перо и стараюсь записать эти редкие моменты дружбы разума, воли и сердца. Влияние ли такой согласной работы в предрассветное время или, может быть, такой порядок существует и вне меня, но весь заутренний час и восход солнца являются мне, как подтверждение моей работы и великое распространение меня во всем и всего мира во мне.

    падало и прыгало без головы. И сейчас огромное большинство деревенских мальчишек делают так, редкому «натура не дозволяет», но в большинстве случаев такой мальчик потом или не жилец, а если выживет, то не делец. Можно, конечно, повлиять на мальчишек, остановить, воспитать, они не будут рвать зря птицам головы. Но не в том, так в другом эта потребность возникнет, мы можем обезвредить ее, но истребить невозможно: Deus caritatus1 является с годами, после большого организованного труда, и мне гораздо понятней все, если этого бога мило–сердия, называть богом у–сердия, т. е. что человек тогда начинает щадить все живое, когда разум его согласовался с деятельностью сердца и человек стал у–сердным, значит, весь поступающий в его голову материал вгнездился в сердце, усердился. На этом основано «раскаяние» преступников, с одной стороны, и существование милосердных законов, отменяющих казнь и дающих преступнику время одуматься.

    Марахин и «полковник» – нельзя ли их вгнездить в обоз? Прочитать тетрадку этой зимы.

    К главе: я в ловушке, я – тип. С далеких гимназических времен, когда мы писали сочинения о «типах» Гоголя и когда, встречая на улице в Ельце смешного человека, нахала, или очевидного дурака, говорили: «Вот тип»! – не было мне ничего страшнее этого слова, и если бы я хотел себя видеть окончательно уничтоженным, то представлял себе, что кто-нибудь о мне самом скажет: «Вот тоже тип!» О, как я понимаю семьи старых елецких купцов, что когда звонился к ним неизвестный, лучше их одетый и с <1 нрзб. > человек вроде Чичикова – они <2 нрзб.> и разбегались по комнатам, а сам хозяин открывал форточку и ругался:

    – Николка, сукин сын, спусти кобеля!

    Председателю Сергиевского Союза Охотников

    Михаила Михайловича Пришвина

    Заявление

    В мае прошлого года П. Д. упросил меня уступить ему за 50 р. моего годового щенка Дубца. Я дал согласие и сдержал свое слово, несмотря на то, что в промежутках времени от переговоров в <1 нрзб.> и прибытием Д-а за собакой, покупатель из Москвы, о котором может засвидетельствовать зав. кровным собаководством А. Чумаков, давал мне 100 руб., т. Даувальдер взял собаку и дал мне 25 руб., обещаясь в течение лета отдать остальную сумму. Вместо этого в конце охот, сезона, в Сентябре, он прислал мне собаку с письмом, в котором писал, что собака никуда не годная и я могу ее или застрелить, или подарить кому–либо «от его (Д-а) имени».

    отлично пошел по бекасу, проявляя необыкновенное чутье и очень вежливый поиск.

    Т. Даувальдер, услыхав через знакомых о моей удачной натаске, в Январе с. г. обратился с письменной просьбой возвратить ему 25 р. денег, аргументируя тем, что я «ничего не потеряю». Возмущенный поведением Д-а, я ничего ему не ответил. Тогда он прислал еще письмо, с требованием денег и обратным аргументом: «Собака была мной продана никуда не годная». Я опять не ответил. Он прислал посыльного. Я сказал: «Ответа не будет». После этого Д. прислал письмо, в котором угрожает мне «административным взысканием».

    К названным фактам, которые могу подтвердить как письмами Д., так и свидетельством т. Чумакова (о предложении мне 100 р. за щенка), равно как восторженными письмами покупателей братьев и сестер (экземпляры того же семейства) Дубца, считаю нужным сообщить следующее: вследствие моей уступки собаки т. Д-у я, во-первых, получил вместо 100 р. всего 25 р., во-вторых, потерял время для натаски ненужной мне собаки и при невозможности продать ее с окончания сезона шестой месяц уже ее содержу. Согласитесь, что молчание мое было самым милостивым ответом лицу, столь мало понимающему в натаске собак и элементарных человеческих отношениях.

    Будучи сам лично глубоко возмущенным, я не в состоянии вести переговоры с т. Д. и обращаюсь к Вам с просьбой, если возможно, убедить его отказаться от своих требований или предложить ему третейский суд.

    18 Февраля Сегодня за вечерним чаем получил телеграмму от председателя Моск. Союза охотников Параск...: «имеем две берлоги». Телеграфировал согласие. В пятницу 22-го едем. Е. П-на уже начала собирать меня. С этого часу в моем литературном уединении поселился медведь. Думы с разных сторон, и что очень хочется взять ответственное место при стрельбе, но и неловко, никогда не стрелял медведя, могу не уложить и все испортить. И еще думается, необходимо дать телеграмму Рябинину, просить фотографа. Удовольствие небольшое появиться в «Охотнике» с медведем, но в этот раз проболтался в редакции, обещал, и отказать неловко. А еще вспоминается торжественное описание охоты Александра II на медведя, замечательное тем, что описание ведется в торжественно–почтительном тоне, а между тем все устраивают, всем распоряжаются два помещика Дудин и Прокудин, повторение этих имен всегда рядом при почтительно серьезном, почти подобострастном описании производит гораздо более комичное впечатление, чем у Гоголя Добчинский и Бобчинский. Попрошу Рябинина прислать двух фотографов. Дудин и Прокудин совершенно необходимы, потому что в век экспрессных штуцеров нет возможности описать охоту на медведя совершенно серьезно. Избираю себе оружие гладкоствольную двадцатку Лебо с пулей Жокана. Есть винтовка, но телескопическая, а навскидку с.. <1 нрзб. >.. стрелять не упражнялся.

    2

    1) 200 шагов прицел 300 3

    2) Если ниже, то поднять прицел 3 Возможно, выйдет

    слишком высоко или тогда еще

    <атвор> и добиться попадания в центр или все еще низко

    3) Тот же <1 нрзб.> на 100 шагов,

    но целиться под яблоко.

    4) Тот же прицел на 250 шагов, 3

    но целиться в верх яблока.

    узнать, насколько брать ниже

    Итого 15 пуль. Будет достигнута возможность одним прицелом сделать от 50 до 250 шагов.

    19 февраля. По этой программе выпущена 21 пуля, и результаты следующие:

    20 февраля. Вчера просверкал золотой день весны света, морозило на солнце – борьба, и в полдень капель. Ночью луна яркая, и сегодня рассветает уже в шестом часу.

    Вчера вечером распутывал историю, совершенно непонятную без предварительных объяснений, действующие лица: старообрядка Рогожского кладбища (Елизавета Васильевна Соколова) – жена сосланного станового пристава, княгиня Трубецкая, какая-то старая генеральша, сын мой Петя и прекрасная Зоя. Хуже всего, что всю эту историю за тонкой стеной подслушивали два еврейчика.

    Все вышло из-за того, что старуха погорячилась и хотела ускорить естественный ход событий, подослала княгиню: «Надо выяснить». Мой разговор с Петей: «Ты можешь иметь много женщин, но для хорошей девушки бывает один: ты ее смутишь и уйдешь, а ее жизнь будет загублена – это девичья трагедия». – «У нее так и будет», – сказал Петя. «Как же ты, уже зная это, ходишь в их дом, зачем ты ходишь?» – «Я не буду ходить». Но сам так устроил, что теперь его просят ходить.

    С Петей у нас охотничьи отношения, а где-то в сокровенной глубине его, я чувствую, таится почти враждебная мне индивидуальность... С Левой он тоже не близок. Только мать. (Тайна Пети.)

    Лева становится истинным графоманом. Приезжает раз в две недели. Несколько минут с приезду просидит и начинает читать. Потом идет спать. В охотничьем деле нас разлучил с ним первый убитый им вальдшнеп: убил, вообразил себя охотником и перестал меня слушать, хотя охотником не сделался. Боюсь, что теперь приближается то же и в литературе: напечатает один рассказ, возомнит, и конец.

    23 Ф<евраля>. Сегодня в 10. 30 выезжаем из Москвы на медведей. Чуни вместо рукавиц.

    <На полях> Все путешествие за медведями 5 1/2 суток.

    1 Марта. Сегодня с поездом 8 ут. возвратился с медвежьей охоты, которая была исполнена так: выехали в 10 1/2 вечера из Москвы, приехали на ст. Вандош в воскресенье 24-го вечером и поехали к Павлу Васильевичу Григорьеву за 7 верст в <1 нрзб.> (лунная ночь). В понедельник 25-го был убит первый медведь, во вторник 26-го – второй, в среду 27-го вскрытие медведя, расчет и проч. В четверг 28-го в 1/2 6-го утра отъезд со станции Вандош и в пятницу 1-го Марта в 8 часов утра триумфальный въезд в Сергиев.

    Проезд по ж. д. 13 руб

    Подводы 3 по 3 р.

    5x4

    7x2

    1x3   ____

    – 194 р.

    6 руб. женщинам. – 200 р.

    <Приписка на полях> Завтра: 1) Почта. 2) Судебное дело. 3) Камушек. 4) Медвежья тетрадь.

    Завед. фотоотделом Мосторга Румянцев.

    Зампред охотсоюза Вологда Александр Александрович Василевский – выписать план Каргопольского уезда, копию Нименской дачи, сумку.

    2 Марта. Чем счастлив бывает иногда человек: Гоголя не читал и вдруг сделал открытие: Гоголь великий писатель! У нас в СССР много таких граждан. А я в своей специальности, охоте, ни разу в жизни не стоял у берлоги, и вот теперь, пожилой человек, испытав эту охоту, могу рассказывать о ней с таким же пылом, как некто, открывший Гоголя.

    Одни говорят, будто первое впечатление всегда обманчиво, и проверяют его яркость, обращая яркое впечатление в серый факт. Другие, напротив, отдаются первым впечатлениям как единственно верным источникам познания. Я принадлежу ко вторым и верно могу говорить только о том, что впервые увидел своими глазами и удивился. Весь вопрос для меня только в том, чтобы увидеть именно своими глазами. Сколько раз я видел и в зоологическом парке и на улицах медведя, видел и не видел, потому что зверь был в плену, в унижении, как говорят: сам не свой.

    Окна в полдень оттаяли, а к вечеру вновь закрылись, но такими тонкими узорами, что сразу по ним запрыгало сердце: опять, опять еще одна приходит весна!

    По Московской улице сваты везли сундук с приданым и постель новобрачной в дом жениха. На сундуке сваха и сват, выпившие, притворяясь вовсе пьяными, давали свое представление. Прохожий старик, заметив, что я улыбался, тихо спросил меня: «А дозволяется?»

    7 Марта. Лева едет в Питер в субботу 9-го (10-го пристрелка – Разумник, понедельник – вторник – среда). Четверг Лева утром возвратится, у него на квартире встреча с Петей, Андрюшей и позже к Дуничке.

    Наказ Леве.

    2) Телеграфировать Охотн. газету в 12 ч. дн. <1 нрзб.> Борису Михайловичу.

    3) «Огонек» 12 ч.

    – разделяет на 2 части по 1/2 листа. С А... М... по 300. Показать снимки и отдать их Пете в тот же день. «Право перевода». Сокращать нельзя, если хотят, то известить, сделаю сам. Вторая часть – четверг. Выяснить о книжке.

    4) Замошкину: воскресные блины.

    <Приписка на полях> 1) Телеграфировать Дуничке.

    2) Телеграмма Разумнику.

    9 Марта. Закончены «Медведи».

    Итак, ровно неделя охоты и столько же дней описание. В среду Петя отдает в Огонек 2–ю часть, в четверг (14) еду поздравлять Дуничку и узнаю...

    С 15-го (пятница) сажусь за «Родину».

    «Будьте как дети!» (брат Саша, мужики, купцы, веселье и боль).

    13 Марта. Весь день мокрый снег. На деревьях висят капли воды. Возможно, это первая за зиму оттепель станет весною воды.

    Клад – шары: игрушка. Тайна творчества – это тайна игрушки.

    Помню очень хорошо тот день в Петербурге, когда мы увидели на Дворцовой набережной первый автомобиль, и за городом, где-то за Новой Деревней, встречаем первый аэроплан. Теперь аэроплан – это почта или государственная оборона, тогда для всех нас он был игрушкой. Мы все стали как дети, удивлялись, забавлялись, восхищались, напирали радостно, давили беззлобно друг друга, чтобы протиснуться поближе к машине, мечтали вслух, незнакомые друг другу, о душевных переменах людей, когда все они будут летать. Итак, вспомните: все новое из личных рук его создателя переходит в руки общества непременно в форме игрушки, а когда оно применяется потом для действительной пользы, то сливается с нашими буднями, и мы перестаем ему удивляться и замечать.

    Творец создает, играя, новую вещь и непременно передает ее обществу в форме игрушки. И если общество хочет быть само, как творец, оно непременно должно заниматься своими делами, играя. Оглянитесь, друг мой, вокруг себя на серьезных людей, разберите их жизнь до конца, и вы увидите, что если серьезный человек не совершенно забит и не туп, как обух, тайная пружина его жизни непременно игрушка. Наши деды и отцы строили очень серьезные мины труда и забот только для того, чтобы нас, детей, подготовить к возможным слезам на пути к великой игре взрослых, потому что в жизни непременно, как во всякой игре, будут первые и последние. Раскрывая себе секрет серьезных мин наших дедов и отцов, подумаем и о наших ребятах. Не будем запугивать их, как делали наши отцы, скажем им откровенно: счастье человеческой жизни, смысл и дело ее не в труде, а в игре, надо устроить жизнь свою так, чтобы весь повседневный труд был направлен к игре и через это стал легким. Мы воспитаем внимание у детей–победителей к слабым, горбатым, слепым, убогим, чтобы они не завидовали нам, а в потаенных уголках определенной им жизни восхищались игрушками и тоже были как дети.

    – ребенок, и рядом с ней ее дочь, которая всегда говорит ей: «Ты ребенок!» Я и вокруг меня неудачники: Миша Герасимов, Киселев, Коноплянцев, Григорьев и особенно Рязановский.

    Ошибка неудачника в том, что себя он считает обиженным, тогда как другим доставалось как будто даром, а между тем настоящий творец был сам когда-то тоже в унижении и преодолел его.

    Движение весны.

    Накануне Евдокии (1–14 марта) оттепель и в четверг 14-го летел снег, и на деревьях висели капли воды. В пятницу вечером схватил сильный мороз.

    15 Марта. Это был один из последних вечеров весны света, когда в тишине при морозе и полных, нетронутых снегах светит вечерняя заря, и молодой рог месяца со своею вечерней звездой до того показно является на небе, что даже в самом тяжелом состоянии духа я не мог от них отказаться. Правда, месяц с весенней зарей и звездой не постоянно были у меня на виду, они то показывались, то исчезали. Они показывались мне, однако, без внутреннего своего значения, а чисто графически, рожок и блестящая пуговица. Их появление на фоне моего помраченного сознания сопровождалось каким-то почти неприятным чувством, и я передал бы его так: «Все было и прошло, зачем же мертвые появляетесь вы и просите чувств, которых нет больше ни у вас, ни у меня». Мне было очень плохо на душе, и там на небе перестало являться мое лучшее.

    очень низкий, и отметил невидимую раньше мне особенность: в этот раз рожок не был, как всегда, серебряным, а красным, мне казалось всегда, что красным является нам месяц только старый и полный, а вот что совсем молодой и красный, этого я никогда не видал. «Жив, жив!» – сказал я себе, очень обрадованный. И так было мне понятно, что жизнь моя вполне связана с ними, и что все силы надо устремить к тому, чтобы не потерять с ними связь.

    Особенность характера Павловны.

    Я был потрясен грабительской бумажкой фининспектора, расстроен до последней степени. И Павловна знала об этом. Собираясь к защитнику, я стал одеваться и попросил у нее необходимый мне шнурочек. Это был красный крученый поясок, когда-то купленный ею для меня за 30 коп. Сегодня я прицепил его к ружью, и она, заметив это, потихоньку от меня его отвязала и спрятала: по ее мнению, нельзя было расходовать его на поганый ремень. Теперь он совершенно был мне необходим, чтобы одеться. Я просил ее, она молчала. Я начал требовать. Молчит. В моем полном душевном расстройстве от бумаг фининспектора и прерванной работы эта мелочь врезалась мне, как нож в сердце. Я начинал бесноваться... Так было множество раз раньше, бывало, я доходил в припадке до того, что бросал вещи, колотился о стену, схватывал ружье. Но она оставалась неколебимой. Теперь, зная по опыту, что она не уступит, я затих и вышел на улицу, удрученный такою страшной жестокостью, непонятно живущей в добром и любящем человеке. Неужели же она не знала, что я безумно работаю и все отдаю им на житье, что я сейчас бумажкой фининспектора расстроен до последней степени. И вот все-таки она поставила на своем и сохранила поясок.

    Я могу поманить ее, она поедет со мной на Камчатку, а дом бросит. Я вообще могу лаской убедить ее выйти из дома, в чем есть, и все бросить за собой. Но я ничего не могу с ней сделать, если ей вздумалось поясок в 30 к. ценой поберечь и не дать мне. Вспоминаю сцены, из-за таких пустяков довольно опасные: она могла бы серьезно потерять меня. Она именно этим самым сделала когда-то, что я не был с ней два года. И все-таки...

    «мелочной» природы, поддержанной деревенским воспитанием. Эти пустяки – корки того мира, который большевики хотят разрушить, применяя к жизни учение Карла Маркса.

    <тем>, любят они друг друга или не любят, а вот этой борьбой двух миров. У меня поясок, а там, очень возможно, какие-нибудь отруби: Софья Андреевна заметила исчезновение отрубей и стала сама их выдавать, в то время Толстой писал о любви к людям, и она за это его возненавидела. Это чувство ненависти воплотилось в отруби, а Толстой однажды, зная, сколько он зарабатывает, улыбнулся, когда графиня пошла сама выдавать отруби, из-за чего она чуть не отравилась, а он... Но бывают же разумные женщины, которые преодолевают в себе это «мещанство»? Ошибусь ли, если скажу, что они преодолевают вместе с тем в себе и женщину – так что отношения полов при этом бывают ослабленными и невыразительными (драма Толстого, как обнажение пола).

    В этой привязанности к мелочам сказывается сила материнства, это выражение власти матери. Посредством отрубей Софья Андреевна выражает свое господство матери, и Лев Николаевич в это время для нее просто ребенок, его творчество – его игрушка или самое большое «дело», т. е. с женско-материнской точки зрения, то, чем занимается каждый мужчина, что является его обязанностью (это дело в понимании женщины то самое, о чем говорят: «не в этом дело»). А настоящее дело в том, что она ему теперь уже не только мать его детей, а и мать его самого со всеми его игрушками – делами.

    Так иногда пустяк, какие-то отруби или поясок в 30 к. противопоставляются в значимости всей творческой личности, и она перед этим пасует.

    Примечания

    1 Бог милосердный (лат ).

    2

    Раздел сайта: