17 Апреля. Страстная. После ночного дождя озимь вдруг позеленела, и некоторые мужики выехали пахать. По пути в Переславище видел у ручья журавля, окруженного лентами воды из талого снега. После Зимняка на песках снег совершенно исчез.
Извозчик Улитин, злейший враг «их». Много врагов и не подавленных, как в интеллигенции. Вообще в столице мало учитывают победу мужика. У каждого человека, старого и малого, на устах легенда о красной армии с Ворошиловым.
Страшнейшая чистка «головотяпов» (наган на стол и мужикам: «Колхоз или Нарым»).
Роль женщин в колхозное время. «Хотя и равноправие, но все-таки бабу считают как бы глупенькой, с нее не взыскивают, если она скажет лишнее и она все говорит. А мужик прятался за бабу. Он тоже все понимает и не глупей ее, да вот с него спрашивается, он отвечает, а баба как бы глупенькая, ей все можно».
Поняли победу свою, как временную. Данило сказал: – Телку я оставил теперь на два <1 нрзб.>: коли не так, нож в горло и кончено,
В Ведомше было 500 овец, теперь осталось 40 (посолили).
Странная зима. Время шло, а как шло, мы не знали.
18 Апреля, – в Переславище – 19-го выехал назад и вечером под Пасху был дома. К сожалению, было ветрено и охотничьих впечатлений мало, разве только этот черносотенец Марконетт (Александр Гаврилович) с глухарями...
Деревенское настроение. В городах все теперь в большой тревоге: как будто некто сжал в ладонь свою весь русский народ и собирается швырнуть его, чтобы этой бомбой поджечь международный пожар. Все затихло перед катастрофой неминучей. А в деревне мужики этим нисколько не беспокоятся, они рады-радехоньки, что их коровы из колхозов вернулись домой.
– Был колхоз?
– Был и развалился.
– Корова вернулась?
– И корову вернули, и лошадь. Спасибо Римскому папе.
Нет никого, даже маленькие дети знают, что Римский папа помог. Наряду с этим все уверенно говорят и о Красной армии. (Ворошилов).
Чистка руководителей колхозоустройства. Некий Сыроешкин после чистки был арестован, и бабы плевали ему в лицо.
Мужики больше всего волнуются, что в делах хозяйства им указывают ничего не понимающие мальчишки. Молодостью, невежеством при коротенькой политической натаске объясняется возникновение такого множества негодяев среди партийцев, строителей колхозов («в два счета на ять»).
20 Апреля. (Пасха). Солнечный тихий день, так тепло, что в одной рубашке – самый костюм. Как говорят, со вчерашнего дня, а сам видел сегодня: лягушки начали скакать. Черемуха навострила тонкие зеленые почки. Ольха доцветает. Начинает осина. Видел желтые цветочки.
Сап.
Эпоха диктатуры страшно понизила нравственное сознание масс и, по-моему, главным образом через мальчишек, которых в месячный срок учат на курсах «в два счета на ять» классовой борьбе. Их бы таких надо было на фронт и они бы героями были, а они упражняются в геройстве на беззащитных гражданах под видом войны с кулаками. Так через них и сами граждане мало-помалу затемняются в своем нравственном сознании. Вот моя хозяйка в Переславище Домна Ивановна какая хорошая, трудолюбивая женщина и вот как удивила она меня, как задела, как расстроила. Правда, ничто так не расстраивает, как это понижение сознания. Конечно, Д. И. ненавидела большевиков с самого начала революции, а нынешней зимой дать бы ей в руки нож и позвать помогать бить (сказать, напр.: «большевиков бьют, иди помогай!»), то она бы и помогла. А когда ее Сережа пошел в комсомольцы, – ничего, хоть бы что, вероятно, так понимала: «к Сереже не пристанет, а нам на пользу». Теперь девочка ее Дуня, ученица школы шитья, тоже стала комсомолкой, так вот об этом Домна Ивановна даже с радостью мне сказала с похвальбой: «а Дуня у меня косомолка!» В этот раз разговорились мы о конском мясе, что вот мужики правильно же едят конскую колбасу, «тпру, тпру, а едят!» хоть бы что! Домна Ивановна при этом рассказала, что сапом от конины можно заразиться, что в Кимрах так было – 40 человек заразились.
– Расстреливать будут! – сказала Д. И.
– Виновников? – спросил я, полагая, что ветеринар не досмотрел и вот их за это.
– Да, да, – не поняла меня Д. И., – всех их сорок человек расстреляют, чтобы других не заражали.
– Вздор! – сказал я, – не может этого быть.
И рассказал Д. И. о двух-трех случаях из медицинской практики, когда смерть человека и ему самому кажется желанной и другим очень полезно, а вот нельзя...
– Подумайте, – рассказывал я, – если бы можно было уничтожать безнадежно больных, то непременно это перекинулось бы на бесполезных, потом стали бы отбирать на племя более сильных, а слабых топить. Чуть нехватка в чем, и лишних долой. С землей-то как хорошо: переумножились люди и чистка! Да разве так можно! да разве можно поверить тому Кимренскому сапу, Господь с вами Домна Ивановна!
Равнодушно так ответила Д. И.:
– За что купила, за то продаю, Михаил Михайлович, слышала от людей, сказывали, что болезнь заразная, неизлечимая...
Тяжело мне было, главное, потому, что речь моя так и не возвратила Домне Ивановне ее прежнее, очевидно умирающее в ней сознание. Правда, столько расстреливают людей признанных гражданами вредными, почему же не расстрелять зараженных этой страшной неизлечимой болезнью людей.
И вот это не все. Продолжение было у меня в Сергиеве. В самый день Пасхи вчера пришла Евг. Ив. Гиппиус (мужики ее зовут «гепеусиха», а интеллигенция из-за этого шепчет, что она в ге-пе-у).
Вот, чтобы занять ее, стал я рассказывать о нравственной деградации и как примером воспользовался случаем мнимого расстрела сорока человек в Кимрах за сап.
– Так и было! – воскликнула Гепеусиха.
И рассказала один случай, что молодая девушка губы помазала помадой, заразилась сапом и пошла показать прыщик доктору. Этот доктор будто бы дал ей порошок и велел принять после обеда и лечь в кровать. Так она и сделала. Приезжает карета скорой помощи. Спрашивают девушку. Отвечают, что спит. – Нет, говорят – она не спит, а умерла.
– Не было этого! – сказал я.
– Зарегистрировано, – ответила Гепеу, – и есть такое распоряжение Совнаркома о сапе и какой-то еще болезни.
– Хорошо, – сказал я, – завтра я иду к Заведующему больницей и потребую от него распоряжение.
Гепеусиха вдруг опомнилась. Ведь она этот случай выдумала в тон рассказу моему о 40 расстрелянных в Кимрах и выдумала именно для того, чтобы этим случаем оттенить мораль большевиков. Точно так же и сосед ее в мещанской слободе извозчик Устин, когда крикнут «большевиков бить!», схватит нож и побежал «помогать». Гиппиус этим рассказом (большевиков) помогала бить. Но вдруг опомнилась, струсила и сказала:
– Очень возможно, в этом обществе и я отупела.
Александр Гаврилович Марконетт.
Часто не поймешь этих воспитанных аристократов, – кажется, глуп, и вдруг скажет такое, чего и очень умному не сказать. Это бывает, когда их обыкновенный ум приходит в соприкосновение с залежами богатств их кровного воспитания (благородство). Условие благородства – это непосредственная соприкосновенность крови с идеей (органичность), напротив, хам носит идею, как маску (отсюда бой, война, т. е. восстание крови за идею).
– Родина? я служу династии и у меня родина, какая может быть родина без династии?
Николай 1-й, Аракчеевщина, военизация страны – вот идеал. Русский фашизм (черносотенство).
Универсальный аристократизм, как возможная составная часть общественного понимания будущего: был князь буржуа говорят: «и у нас есть не хуже» и он доказал. Так вот чтобы и последний разряд рабочих и мужиков мог сказать: «и у нас есть люди не хуже, чем у князей и буржуа». Освобождение творческой личности из недр всего народа, без отношения к классу. Соединение всех освобожденных. Фашизм противоположен коммунизму: первый вызывает творческую личность из недр для работы вне классов и для всех классов, второй напротив, устремляется к классу и творчество жизни возлагает не на собор внеклассовых личностей, а на коллектив машинно-принудительно организованных классовых единиц. Те и другие организации общества являются в бедственном состоянии народов, так сказать в силу военно-полевой необходимости. Нормально – это правое и левое крыло общества, два потока: обиженные в правой стороне текут в левую и, наоборот. Раз нет сосуществования этих сторон, то они чередуются во времени: после монархизма коммунизм, после этого опять монархизм.
он ставил выше признаков умного. Это бывало оттого, что рядовой человек подходил к этим понятиям, как к данным и с готовым умом. А он свой ум всегда ставил вразрез с чужим и, когда его медленно доходящее, зреющее десятками лет свое собственное опытное понимание встречалось согласно с чужими давнишними – он вдруг чувствовал себя дураком и отставшим.
У Марконетта (как все говорят глупого человека) много чего-то данного ему воспитанием и он легко может ставить в тупик образованного и умного человека.
Глухариный ток
За час, за два можно пройти на середину тока. Глухари спят. Вдруг что-то треснуло. Совсем похоже: человек крадется к току, или большой зверь. А это, может быть, глухарь спросонья отломил клювом сучок. По поломанным сучкам под сосной узнают, что на ней сидел, кормился глухарь.
Токуют два раза: когда чуть рассветает (чем дольше, тем темней) и потом когда восходит солнце.
Хорканье – тревожный сигнал одного, когда под песню охотник подходит к другому.
Коп – Коп (Тэк – тэк) – интересно таинственностью: лес и этот... звук (Звон к заутрене – ...).
Централизованный ток.
У многих драки (глухарей и косачей).
22 Апреля. Теплая ночь и теплое утро. За ночь сок плакучей березы из корней вверх подавался так сильно, что утром пропитывал через сережки, на всех двойных рожках висело по две капли, как после дождя, все березы были в радостных слезах, и только теперь я понял, почему березы с длинными опущенными как волосы, ветками, называются плакучими; ведь это явление могло быть только при опущенных веточках.
Это было самое певчее утро, какое только бывает весной: пели все зяблики, все дрозды. «Плыть, плыть, плыть!» – раздался в лесу чрезвычайно резкий крик, прилетела желна и забарабанила по сухому стволу с такой силой, что, не зная, подумаешь на какую-нибудь машину, вроде того трактор в колхозе налаживают. Глухарь ли спросонья, желая поразмяться ночью отломал наверху сучок, или дятел – лесной доктор, выбирая насекомых из пораженных мест дерева, задел своим носом за живое и поранил березу – только все время с высоты березы капало вниз, мерно, как по часам – сверкало и тюкало.
На опушке тающий снег оставил широкую мелкую лужу, солнце прогрело ее сильно до самого дна, через прелую листву пробилась тонко-иглистая изумрудная трава, и тут все местные лягушки собрались метать икру, и их хор урчащий был далеко слышен. Было бы омерзительно глядеть на них, если не были они лягушки: что с них спрашивать! выпучив глаза на меня и все-таки не слезая друг с друга, все они тут наметали такую массу икры, что я решил все эти их занятия сфотографировать. Собрались какие-то ребята, и не смея спросить меня, в чем мое дело, стояли выпучив на меня глаза, как лягушки. Сняв это действо, я объяснил ребятам, зачем я снимаю лягушек.
Один из них спросил: «Специально этим занимаетесь? – Специально, – ответил я и, показав на винтовочку, добавил: – А если встретится утка – убью. – Факт!» – ответили все хором ребята.
Ранняя ива цветет, и пчелы на ней работают. Осина цветет, и ольха еще не сбросила на землю сережки. У березы стали такие большие почки и рожки, что она совсем как шоколадное дерево. Трава на лужайках показалась и на ней уже держится роска, но в лесу, в общем, все очень серо, только напряженно так, что когда увидишь неожиданно кустик цветущего волчьего лыка, подумаешь: – Вот не выдержало и прорвалось.
Торбеево озеро, вероятно, только вот-вот освободилось от льда, потому что возле него холодно и сильно пахнет гниющими водяными растениями. Возвращались Параклитской дорогой, в лесу на поляне, залитой весенней водой, увидел я множество голубых пятен и пошел туда, крайне удивленный, полагая, что так голубым преломляются лучи солнца на лягушках. Но не было никакого преломления и светового обмана: лягушки были действительно голубые, маленькие и в великом множестве.
Никогда в жизни не видал голубых лягушек и не видал, чтобы сок у берез выступал на сережках, как от росы или дождя. И это большое счастье, что я все еще открываю каждую весну что-нибудь новое.
Из разговора с Б<острем?> запомнилось: – Монахи брали себе дело для спасения души, и потом, отдаваясь делу, забывали о душе: делает и забывается, в таком забвении и проходит время и это самозабвение принимается за спасение.
23 Апреля. На тяге.
Ничего нет прекрасней ранней ивы в цвету, особенно когда неожиданно завидишь ее где-нибудь среди серого молодого осинника: такое чудесное видение почти зимой многоцветущего дерева, какое-то чудо воскресения земли; когда же подойдешь вплотную и станешь разглядывать, все так и вблизи прекрасно: группа цветов собирается в яичко, желтенькое, как новорожденный цыпленок, душистое, на каждом работает пчела и все деревце, далеко слышно, гудит...
Рыцарь «на ять»
Есть нечто, в чем очень трудно признаться, вот хотя бы признаться мужчине, что он никогда не был с женщиной... или... да мало ли чего! Так вот и охотнику, известному по всей стране своими рассказами про охоту как признаться, что никогда он не бывал на глухарином току. Много раз я пытался и все как-то не выходило ничего, раз даже, помню, убил глухаря, но не слыхал его песни: он летел на ток, и я хватил его на лету.
– конь) и рыцарь франц. эмиграции (Люд. XVI): монархизм по крови. Родина? это служба династии. Вопрос ему: «Интересно бы знать, в каком живом представлении видите вы теперь династию?» В это время затоковал глухарь и ответ на конец. Мы подскакиваем. Хвост глухаря. И после того ответ: «он жив!»
К рассказу. Колхоз Параклит. Свистки лесопилки. Моя родина – родина глухарей: сплюшка и прочее – сюда.
Железный ремонт.
Fodis.
Этот инструмент для измерения расстояния от предмета, не сходя с места и без метра, устроен так, что смотришь в щелку на предмет и видишь два изображения его, повертываешь кольцо таким образом, чтобы эти два изображения слились в одно, и когда они сливаются – кончено! смотришь на деление и черточка на движущемся круге указывает число метров от себя до предмета.
Я работаю в литературе совершенно так же как Fodis: у меня два круга, один видимый, и другой в себе самом, но видя все вокруг себя, я ничего не нахожу ценного для изображения словом, и точно так же, бродя постоянно где-то в себе, я тоже ничего не могу извлечь оттуда и сказать с уверенностью, что раньше меня никто не говорил об этом, притом еще и много значительней. Но случается, когда я брожу где-то в себе, происходит встреча этого моего личного круга или <1 нрзб.> с видимым кругом, часто совершенно ничтожным предметом. И вот когда эти два круга сходятся в один, то видимый предмет как бы вспыхивает внутри «души» и волшебно просвечивает. Весь этот сложный процесс можно выразить простыми словами: я обратил на предмет жизни родственное внимание.
Вполне допускаю, что в этом схождении родственных кругов действует какая-нибудь обыкновенная сила вроде родовой жизненной силы, сводящей в одно живое существо два его изображения, – мужское и женское. Вполне допускаю, что поэтическое «родственное внимание» питается, а может быть и паразитирует на чувстве родового влечения. Но это интересно для ученых аналитиков, а не для самого поэта... Я изнутри поэзии не могу увидеть ту силу, как сидя внутри поезда не могу увидеть самого поезда. Так жизненную силу нам тоже не с чем сравнить... (Пути сознания – это пути смерти, отмирая, – человек сознает).
26 Апреля. Вчера была гроза и ночью дождь. Деревья распускаются. Апрель вышел на славу, и не запомнишь такого!
Вчера сватья уехала. В понедельник уезжает Лева в Петину сторону.
N был и опять расстроил меня. В конце концов, эта попытка заглянуть правде в лицо сводится к чувству конца или смерти. Маркс употребляется будто бы для невежд. Через это создаются кадры войны (политграмота создает жизнь в резиновом мешке, война реализует в <1 нрзб.> все этические ценности: будут геройски умирать, будут побеждать. Искусство, как выход из мешка, должно быть уничтожено. Союз международных анархистов. Пятилетка – это организация войны. Предусмотренное переустройство личной жизни.
А Лева сказал: «Плюнь, папа, на все это, плюнь! живи по-прежнему веселым человеком». И он прав. Спасаться от уловления в резиновый мешок, все равно как в былое время Ник. Мих. зарывал себя в землю (дни и ночи копал) – какой смысл? жизнь так коротка, я довольно пожил, пусть будет, что будет.
<На полях:> Организация добра и организация зла. Невидимые помощники. Почему сорвалось дело антропософов.
Он сказал: – Я считаю своими родственниками две группы людей: один человек говорит, что мир и я – это одно, и я – это проводник (сознание мира). Другой человек, кроме этого, чувствует влияние высшей силы (святость), такой может и оградиться от мира, чтобы лучше слышать веление божества.
О Толстом. Нарушил закон пребывания в самости. Стиль <1 нрзб.> диктатор-стражник и Толстой в его статьях – одинаковый.
Толстой – большевик.
Учитель-педагог приходил (не помню его имени) один из тех, кто органически не понимает моих книг. Я думаю это оттого, что лишены чувства природы. Это люди без натуры. Множество художников и писателей теперь в материалах своих исходят не от первичного материала, а от книг и картин.
Все эти разговоры очень важны для проверки себя, для самоутверждения. Одно отрицательно подтвердили мое, другое положительно...
Глухари
Обходя стену пустыньки с правой стороны, попадаешь на «кривую канаву» и по ней идешь версты три до поваленной через канаву березы, которая теперь совершенно сгнила, хотя следы ее заметны даже в темноте. Сюда на глухарей, так бывало, не только звон колокола проникал, но даже слышно было, как били часы. Это часто мешало выслушивать ток... Теперь тут колхоз «Смена».
Меньше и меньше становится людей, кто может выслушать песню глухаря, и людей меньше и глухарей: эта птица не современной эпохи <4 нрзб.>, в лесу она исчезает и <3 нрзб.> лишь в заповедниках.
Колхоз «Смена» получил две тысячи гектар леса и начинает вокруг себя корчевать...
27 Апреля. Со вчерашнего дня после грозы похолоднело. Не «майские» ли это холода начинаются?
В нынешней войне скрывается ее противоречие и какая-то расслабленность: с одной стороны снаряды и всякая дальнобойная злость, с другой – солдат, пускающий в ход это зло, в большинстве случаев добрый человек. Во сколько же раз усилится действие снарядов, если будет и снаряд зол, а солдат еще злее. Так будет у нас, потому что значительная часть нашей армии будет воевать «сознательно», молодые люди, комсомольцы, через войну даже впервые свет увидят, самоопределятся, реализуются.
Встретил искусствоведа из Третьяковки (Свирина) и сказал ему, что для нашего искусства наступает пещерное время и нам самим теперь загодя надо подготовить пещерку. Или взять прямо решиться сгореть в срубе по примеру наших предков 16-го в. Свирин сказал на это, что у него из головы не выходит – покончить с собой прыжком в крематорий. – А разве можно? – спросил я. – Можно, – сказал он, – когда ворота крематория открываются, чтобы пропустить гроб, есть момент, когда можно прыгнуть. А Бострем собирается уехать на Кавказ и жить пчелами. Одному смерть мелькает, другому жизнь в одиночку в природе с пчелами.
Глухари
Второе начало
Когда у нас развалился сразу после газеты колхоз «Гигант» и множество маленьких внутридеревенских, один колхоз «Смена» не только не развалился, а даже именно в самый момент выхода газеты электрифицировал и установил лесопилку. Главная причина этому – что колхоз «Смена» сложился год тому назад без помощи «головотяпов» – это раз, второе, что когда в других колхозах энергия инициаторов тратилась на уговоры, здесь руководители, пользуясь распоряжением правительства <2нрзб.>, подобрали себе живой и мертвый инвентарь, чуть ли не даром где-то на складе Рудметаллтреста подобрали старый локомобиль, ремонтировали его и пустили электричество на лесопилку. Но самая главная причина, это что «Смена» воспользовалась хозяйством «пустыньки», как все звали здесь этот пустынный лесной монастырь, в который никогда не допускались женщины. «Пустынька» эта устроена...
28 Апреля. Отзимок. Леву проводили в Сибирь.
Вчера было – 4 °R. Сегодня – 2 °. Ходили за сморчками. Нашли замерзшего на земле дрозда-рябинника. Сморчков урожай.
Опять голова болела. Принимал пирамидон. Вечером читал К. Леонтьева и дивился. Чувство весеннего перелета покидает меня, напротив, хочется зарыться в свой будничный день..
Обдумываю «глухари».
29 Апреля. Земля переночевала под серым одеялом тяжелых туч, много подтаяло под ним, согрелось, и это утро, после морозов вышло довольно теплое, дождь пошел.
Кулик
В Ченцах взялся меня везти Данило, седеющий, кудрявый бездетный Авраам. Мы поглядели с ним друг на друга и, как это бывает, без слов уговорились дорогой молчать и не мешать друг другу думать. Моя дума была невеселая: о том, что я пережил всех своих родных, притом еще вышло так, что не видел смерти ни матери, ни сестры, ни трех своих братьев. «И за то вот, – думал я, – что был избавлен от зрелища смерти родных, теперь вот живу и смотрю на смерть всего, что называл своей «родиной». Данило, вероятно, тоже думал о чем-то невеселом, я заметил это в нем, когда мы переезжали ручей: куличок-песочник с писком взлетел и пересел от нас подальше; так вот Данило, думая, посмотрел на него, повел головой в сторону его полета и, когда он сел и закачался, а лошадь двигалась, то Данило повертывал глаза в сторону кулика по мере того как лошадь двигалась: так цепляются равнодушным глазом за что-нибудь мало-мальски живое среди огромного мертвого, когда одолевает однообразие неразрешимой думы. В тот момент, когда кулик стал невидим, я спросил:
– Скажи, Данило, о чем ты сейчас думаешь?
– О мальчишках, – ответил он, – что вот я остарел на своем хозяйстве и землю постиг, а теперь приходит чужой мальчишка, лошадь не умеет запрячь, а учит тебя... Хуже этого ничего нет. Я об этом думаю: для чего такая напасть?
Все утро сегодня провел в беседе с комсомольцем из колхоза.
С малолетства осталось у меня в памяти из жизни дворянской России: у одной светской барыни единственная любимая дочь из Москвы поехала в деревню к родным и пропала. Следы ее скоро нашлись в одной женской общине. Мать поспешила туда. Но игуменья видеться матери с дочерью не разрешила, и дочь через послушницу прислала отказ. Несколько дней под дождем без пищи бродила в лесу мать и потом вошла в монастырь навсегда и жила там долго с дочерью, не будучи никогда религиозной, не только <1 нрзб> кто из них раньше помер, мать или дочь...
Пусть не такой монастырь и даже не женский, и в мужском нет монахов, ничего нет монастырского, только стены монастырские и башни, из которых слышится иногда крик и плач колхозных ребят, но я, выслушав в этом колхозе жизнь Насти, вспомнил о матери ради дочери, заточившей себя в монастырь. Настя, красивая, высокая женщина была отличной матерью и хозяйкой: трое маленьких у нее, свой дом был, две или три коровы, лошади, свинья, птица. А муж ее, партиец, был назначен в колхоз устраивать новую жизнь в монастырских стенах. Там устраивал коммуну, сюда приезжал помогать жене в своем хозяйстве. «Одно исключает другое» – это родилось в городе и там живет, в деревне одно входит в другое, часто мешает, но никогда не исключает. Городским можно удирать в деревенскую. Пришлось свое хозяйство ликвидировать, и Настя с детьми поехала жить к мужу в колхоз. С недобрым сердцем пошла, и случись, в колхозе у нее украли шерстяной платок. «Воры, – сказала она мужу, – к ворам жить меня привел». Села на порог кельи и заплакала. Две недели с места не сходила, ревела, и тут за две недели все ее прошлое прошло, как у той героини, когда она бродила в лесу. Когда все прошло, она встала и, оглядевшись вокруг себя, увидела, что все, чем она жила – нет ничего: дети в яслях с утра до ночи, пищу готовить незачем: все в столовой и в комнате прибирать нечего: там только переспать, там кровать стоит, голые стены. Тогда Настя повязала красный платок и пошла на работу. Теперь она в партии.
Молодой человек шел по дороге, сухой, тонкий, как все нынешние, в кепке, несколько мрачного вида: молодой старик. «Из колхоза?» – спросил я. Он кивнул головой, и мы пошли рядом. Мне удалось сразу завоевать его доверие советом записывать в тетрадку результаты своего ежедневного труда в колхозе, чтобы понимать движение трудовой общины.
– Все теперь у нас очень быстро движется, только мы мало обращаем внимания. Вот <1 нрзб.> приходит человек, заложил руки в карманы и начинает в воздух пускать слова с потолка, а ты сам трудился, сам делал и не можешь сказать, потому что забыл.
Слова мои попали в самое сердце комсомольца, он рвался что-то сказать с своей стороны, но я еще прибавил:
– В этом и есть жизнь сознания: каждый день отдать отчет в своем труде и не располагаться на табельщика и бригадира: каждый внутри себя должен быть и табельщиком и бригадиром, тогда бюрократия займет свое скромное место.
После этого вступления я даю слово своему спутнику, и он мне много рассказывал.
Сколько раз приходит в голову, что жизнь необыкновенная и надо записывать, но когда станешь писать, все идет кругом в голове, а на бумаге нет ничего. Все началось от книг в деревне, попало в голову о новой жизни. Собрались, начали колхоз. Работали много, больше нельзя.
Главное – это неграмотные: те работали без отказу. Грамотные хуже работали, а табельщики себе часы и дни насчитывали, теперь это начинает всплывать. А члены правления работают на расширение, до нас им дела нет никакого, двигалось бы дело, расширялся бы колхоз.
Такие женщины, как Настя, – все: каждая выплачет из себя деревню, потом становится работницей. Некоторые не выдерживают и возвращаются домой. Для брака записи даже не требуется, все дети обеспечены, и женщина два месяца не работает до родов и два после родов. Гулящих, однако, только две, все держатся парами (потому что все-таки работы очень много и пища неважная).
Жизнь в колхозе фабричная. Она тяжелей деревенской и скучней. И там можно улучшить жизнь свою придумкой: нажег углей, отвез в Москву и поправился. Тут все продумано, только работай: 14 к. и самое большее 18 к. за час. В деревне любви к человеку больше, чем тут: неравно работают люди, и на глазах все, и все укоряют ленивых, а ленивые заведуют. Тут свара постоянная.
На днях постановили перейти на коммуну. Есть надежда, что так будет лучше: все-таки коммуна, идея. А члены правления, конечно, рассчитывают, что на коммуну больше будут давать. Вот хотя бы трактор, что это за машина: каждый день чинить приходится.
30 Апреля. Отзимок. Утром мокрый снег белеется на воротах и заборах, а на земле делается грязь.
Вчера Петя телеграмму прислал (просит денег). Читаю К. Леонтьева. Из его пророчеств многое сбылось, напр., о падении монархизма в Германии при небольшой неосторожности правительства в отношении России и Франции.
1 Мая. Вчера вечером ходил на тягу с Трубецким и Огневым. Морозило. Желтый холодный закат – серп и звезды над черными зубцами лесов.
Утро солнечное, потом чудесные майские облака.
Снимал торжество на площади. Когда сходились организации, то настроение поднималось сильно, главное, мальчики удивляли стройностью своих колонн. Потом, когда собрались, оказалось, что кого-то нет из Москвы, и так долго это было, ждали, ждали, а неизвестно из-за чего. Фотограф снимал, и к нему власти относились с редкостным уважением, как будто он был главное лицо, и все собрались только затем, чтобы сняться.
М. сказал, что «пролетарий» в первоначальном значении значит производитель потомства.
Колхозы при благоприятных условиях превратятся в фабрики с одной стороны, <1 нрзб.>, с другой – рабочих людей («пролетариев»).
Мужики теперь на племя не телок, а бычков оставляют, потому что телок резать не дадут.
Члены правления: «все полагают на производство, и до человека им дела нет».
Среди самых серых мужиков приходилось слышать рассуждения о поколениях нашем и будущем: «почему те такие счастливые люди, что для них все, а для нас ничего».
2 Мая. Стоят майские холода, но трава растет и так сильно, что ее чуть не на глазах пуками выбрасывает из земли. Кукушка.
Ходил к Игошину в Параклит (Утешитель):
Вид попа (волосатого, в подряснике) для множества «натуральных» людей очень противен, чем и объясняется, что мальчишки в монахов бросаются камнями, и здоровые парни вроде Игошина надругаются.
<На полях:> Табельщики и бригадиры.
«законом природы», – и это единство действительно суровый и страшный закон, сила самого божества (так дерево: ствол – единство, листья все разные).
Наша бюрократическая механизация стремится навязать единство самому многообразию природы..
Убит человек и нет его личности. Все, что было в нем, теперь остается на совести общества. К этому «страшный суд», на котором хозяин не спрашивает голоса подсудимого, а просто отбирает овец от козлов.
Я шел к председателю колхоза, и почти у ворот мне встретился мрачный молодой человек в кепке и сказал, что председатель.
Мы разговаривали о нашумевшем...
Никаких обязательств между полами, а держатся парами... детей в ясли – сколько хочешь, а живут и держатся мужей. – Почему так? – спросил я спутника. – Потому, – ответил он, – первое, что работа у нас все-таки очень уж трудная, а второе, пища пока тоже неважная.
Сквер. Демократизация.
Д-р Варушин сообщил, что ему поступила (в отдел) жалоба. Оказывается, в небольшом скверике посреди города ночная любовь оставляет большие следы. Утром дети «этим» играют и приносят даже домой, им очень нравится надувать презервативы. В «Смычке» для ознакомления выставлены все виды презервативов.
Май. Куда ни пойдешь, куда ни взглянешь, в воде, в траве, в деревьях, даже в воздухе все движется и возится. И это действительно, есть настоящее движение мира: это мы все, размножаясь, проходим земной свой путь: на зиму все замираем, потом опять и каждый год. Ночь. Люди в Сергиев, сквере. Наутро дети находят презервативы и надувают их.
В каждой передовой «Известия» считаются с теми заграничными публицистами, которые болтают в своих газетах, будто варшавская бомба – дело наших собственных рук. И каждый раз, читая эти статьи, краснеешь за «родину»: до чего же мы упали, что смеют о нас так думать заграницей, до чего унижены, что находим нужным в передовых официальных газетах защищаться.
3 Мая ночь провел в лесу на току. 4-го Мая весь день спал. В этот день к вечеру собрался холодный дождь. Утром 5-го мая лежал мороз, но солнце очень яркое и будет жарко.
Читаю К. Леонтьева. Самое худшее его предчувствие сбылось и мрачные пророчества осуществились. Настоящая действительность: «Не хотели чтить царя, чтите... Сталина. Сброшена царская мантия, и трон и сам царь расстреляны, но необходимость царя осталась: в дыру кляп забили и корабль хотя и плохо идет, но все-таки на воде держится».
К. Леонтьев – смелая, героическая натура, но... можно было предвидеть, и сам он предвидел, что из всего его дела выйдет лишь жест.
В наше время правительство обладает теми кадрами, которых не было при царе: фанатически преданной ему молодежью. Вот почему троцкизм, воронизм, перевальцы должны сойти на нет: это прежние либералы.
Леонтьев сказал бы: «Этой костью либеральная Европа подавится».
Глухари. Лес подлежит корчевке. Локомобиль к корчевальной машине. Идея рассказа: К. Леонтьев среди прогрессистов. (Отдать справедливость глухарю (красоте): но истоки критики прогрессистов – эстетизм и барство.)
<На полях:> Хлебы, череда гостей, именины, и т. п. – событие, когда...
29-я весна от рождения (поэта).
29! – и все-таки обычное словоделие (Шампанское).
Мать – либералка, монархисты все или не умные или крайне <1 нрзб.> заскорузлые.
6 Мая. Перепархивает снежок. Еду в Москву. 1) Дело Раз. 2) < нрзб.> У) Замошкин.
Человек русский, которого не хватает у Гоголя: др. Варушин (из семинаристов), гекзаметром «туберкулез» (хвала наркомздраву Семашке), как теленок отдается и от ласки закатывает глаза, так что показываются белки голубоватые.
– это мой термометр. Жена у него ослепла (вот бедный! первая жена умерла в родах, вторая, сестра ее – ослепла!) В пессимизме он ужасном, но едва ли от семейного горя. Булгаков пришел – в таком же состоянии, Казин – тоже. Предсказывают, что писателям будет предложено своими книгами (написанными) доказать свою полезность советской власти. Очень уж глупо! Но как характерно для времени: о чем думает писатель!
Купил «Записки писателя» Лундберга. Вот писатель: умный, образованный, честный и не безвкусный, но... по-видимому, претензия на ум все убивает. Книги его, однако, наводят на мысли начать свои мемуары.
<На полях:> Вдруг понял, почему он мне неприятен: это Мариетта Шагинян.
Не было еще случая, чтобы мне отказывали в журналах, но больше уже и не просят. Самое же главное, что сам чувствуешь: не нужный это товар, всякая инициатива глохнет. Итак, или мемуары или экзотика.
Реквием. Памяти Л. Андреева. Из предисловия В. Невского: «Жизнь Л. Андреева, этой оригинальной индивидуальности, ставшей в противоречия с нами особенно резко и непримиримо, когда этот старый мир погибал, и на его развалинах возникало что-то новое и прекрасное».
«прекрасной жизнью» понимаю момент творческого воссоздания настоящего из прошлого и будущего. Мы же теперь не творим, а бунтуем еще, потому что мы не спокойны в отношении прошлого, мы его отрицаем еще только, поэтому у нас только будущее без прошлого и настоящего, жить будущим, не имея ничего в настоящем, чрезвычайно мучительно, это очень односторонняя и вовсе уж не прекрасная жизнь.
– Из-за чего гореть?
– За свободу совести, за свободу печати, за неприкосновенность...
– Свободу? у нас самое свободное государство. Вот доказательство. Мы понимаем свободу личности не в пространстве, как анархисты, а в коллективе конечно. Итак, наш рабочий коллектив предоставляет каждому трудящемуся наибольшую во всем мире свободу.
– Трудящиеся! мы все трудящиеся.
– Конечно, не всякий расходующий свою трудовую энергию может быть назван трудящимся. Мы называем трудящимися тех, кто работает в советском государственном предприятии, фабриках, колхозах и учреждениях государственного аппарата. Все эти лица пользуются свободой совести, поскольку совесть их является формой личного выражения совести пролетарского коллектива… За что же гореть? за анархическую совесть или за буржуазную? Ведь староверы горели за веру свою, выраженную в перстах, в иконах и книгах, они могли на вопрос «за что горите?» поднять вверх два пальца – и все! Назовите же вы или покажите то, за что вам гореть? Подумайте, ведь решительно все, названные вами лозунги, входят внутрь нашей рабочей программы: у нас все ваше – либеральное, прогрессивное и рациональное только без лицемерия либералов – все в пентаграмме. Покажите же, за что вы хотите гореть, мы, может быть, вас удовлетворим.
– Крест.
– Пожалуйста, несите крест, у нас Голгофа для всех открыта. Не хотите истинной Голгофы, идите в Живую церковь: там недурно.
<На полях:> Они говорят, болтают и врут потому, что сделали кое-что: Октябрь не шутка. Вам же нечего сказать на эту болтовню, потому что вам надлежит кое-что сделать (может быть из себя крест поднять!).
«Время переходит: перейдет как-нибудь без нас, а когда перейдет, мы тогда тоже примкнем к хорошему», – так живет и думает старая интеллигенция в Сов. России.
Вчера смотрел, как со Страстного монастыря снимали огромных майских чудовищ, лягушек с <1 нрзб.> головами и т. п.
За событиями не надо гоняться. Каждое событие дает волну, которая достигнет непременно и тебя, сидящего за 1000 верст от исхода его. Нужно было быть готовым в себе самом, чтобы по появлении в твоей повседневной жизни понимать и общую мировую жизнь. На деле, конечно, есть множество волн, которые докатываются до тебя едва заметными и потому не воспринимаются. Но среди них все-таки везде найдется довольно, чтобы думать и понимать историю. Вот ограбили, сбросили колокол у нас – я понял борьбу креста и пентаграммы.
– невозможно!
С колокольни Расстреллиевской сбросить крест не посмели, зато маем и в октябре устраивают из него посредством электрических красных лампочек пентаграмму...
<На полях:> В Федерации, а, говорят, и везде будет так: установилась «твердая пятидневка», т. е. пять дней работают, а шестой день отдыхают, таким образом больше нет уже непрерывки, из-за которой ввели пятидневку. Все свелось к спору с Богом. Он велел шесть дней работать, а у нас велят пять. А везде на всем свете есть воскресенье.
Благодарю Вас, многоуважаемая Фега Евсеевна, за письмо, за перевод и журналы, мне совестно немного, что я написал Вам о мимолетном своем самочувствии («деградация») и тем принудил Вас писать длинное объяснение. Зато вот теперь, обдумав очень многое, я решился с Вашей помощью начать серьезно работать для Европейских журналов, не обращая внимания на то, как меня будут встречать: «по платью встречают, по уму провожают», – чтобы меня читали в Европе. ,
Мне все говорят, что особенно в Англии мои рассказы о животных могли бы иметь успех, и что тоже следует попробовать во Франции. Вот я обращаюсь...
Во-первых, об «экзотической странице», Вы подчеркнули мне для прочтения, очевидно, как внешний пример. Этот очерк (о Тайге) сделан очень слабо, в нем нет сюжета и, самое главное, характерного для очерка, нет достоверности, что автор был в тайге, а не написал все из головы и книг. Вы знаете «Черного Араба», и потому нечего мне Вам рассказывать, как я смотрю на очерк, как форму литературного произведения. Вот я хотел бы дать для экзотической страницы очерк с сюжетом и достоверностью. У меня есть один, который я почему-то берегу и не печатаю здесь. Его название «Мох» я переменил для Германии в «Клюквенная тропа», чтобы через клюкву дать экзотический штрих. Предложите его редактору для экзотической страницы (я точно рассчитал число букв), дайте ему понять, что, во-первых, пора бросить тигровую и крокодиловую пошлость экзотики (клюква благороднее), во-вторых, что хорошо бы дать и формально-литерный пример для очерка. Если, однако, ему нельзя отказаться от крокодильего, у них не пойдет, попробуйте в Atlantis. К сожалению, фотографии слабоваты...
Очерк – поэма; 3) рассказ для детей, который интересен и для всех. Можно, конечно, и в одной книжке дать все три жанра, если дать ее с предисловием. А впрочем, это дело Ваше, но прошу только прислать список рассказов, на которых Вы остановите свой выбор. К сожалению, фотографировать я стал <4 нрзб.> тому назад, но мастерства достиг, таланта только теперь. На всякий случай посылаю свой портрет на охоте – это годится. Остальное сделает иллюстратор.
Третье дело вот какое. Мне нужно одновременно печатать на французском и английском. Так делает, напр., Замятин и он, конечно, устроил бы мне дело с переводчиками. Но, может быть, у Вас есть связи в Париже и Лондоне (или Америке), и я мог бы устроиться через Вас (даже и с гонораром). Вам наверно приходится очень много работать, и едва ли такого рода комиссия Вам выгодна, но для нас отсюда «заграница» одна и Вы извините меня за этот, возможно. провинциализм моего предложения.
Мой сын уехал на Алтай. Я вынужден несколько обождать. Буду чрезвычайно обязан Вам, если каким-нибудь образом до отъезда получу камеру.
<На полях:> Итак, напишите пойдет «Мох» в экзот. или это...
10 Мая. Со вчерашней ночи стало немного теплее. Как задержалось! Ведь только кустарники лозы в зеленой дымке. Береза чуть распускается и цветет (сок кончился). А в общем весна еще в шоколадной поре. (Шоколадная весна.)
– Кому говоришь? – Всему миру. – Где организация? – Нет ее и т. п.
Идея второй Голгофы. Страдают за то, что обнаружились. (И так же Христос...)
Был у Попова и много разговаривал с ним о разрухе. Вот теперь трапезную, здание XVI в. переделывают на завод, а возможно будет Педвуз, зависит от того, кто победит. Перемены во всем и везде, а причина их – авантюризм (анархист-индивидуалист). Занятно, что библиотекарь на свой счет содержит уже 5 лет сторожа и страхует библиотеку за свой счет.
Итак (майский парад) все видимость (тов. Игошин), а внутри нет ничего: nihil. Суждено ли этому nihil начать мировой пожар, или видимость раньше того исчезнет?
Встретил Софью Карловну, у которой, известно: в роду был Карл. Она начала бранить русских: «всех без исключения». Высказала свою, а скорей всего и не свою, отчаянную мысль, что большевизм всем русским нравится тем или другим, что все без исключения ему преданы, и даже граф Олсуфьев отпустил бороду, ходит в рубашке и доволен этим свинством – в рубашке ходить.
– Все без исключения довольны этим свинством!
Мне, как совсем русскому человеку, стало неловко: у нее в роду Карл, у меня лавочники. Чтобы дать ей возможность поправиться, я сказал:
– Ну, как без исключения, а вот родственник ваш Влад. Андр. Фаворский – какой славный человек.
– Так у него же мать англичанка! – воскликнула Софья Карловна.
– А у меня мать испанка.
Но побоялся, что она опомнится и ей будет неловко. Она глупенькая. И какая же болтушка!
Если бы могла эта дурочка чувствовать хоть немного, как болит душа у русского, сколько сослано людей и как там страдают!
11 Мая. Тепло и парко после ночного дождя. Туман. Хорошо.
Вчера болела голова. Пирамидон. Детскую книгу поручить Разумнику. Замошкину: выслать «Гибель».
<На полях:> Попов сообщил факт, о котором я догадывался: главные кадры безбожников вышли из семинаристов. Отсюда: а в прошлом – Добролюбов и проч.? Если да, то безбожие это полное, голое, ни в каком случае не натуральное безбожие (в смысле богоотступничества).
Вчера нащупалось: с самых разных противоположных сторон жизни поступают свидетельства в том, что в сердце предприятия советского находится авантюрист и главное зло от него в том, что «цель оправдывает средства»; а человека забывают. В этом же и есть, по-видимому, вся суть авантюры: внимание и заботы направлены на внешнюю сторону, отрыв от человека – потому несерьезность. Забвение человека ради дела, поставленного авантюристом.
Сов. типы: 1) Американец (новый Хлестаков), Варушкин – слуга его: закатывает глаза, как теленок, так что в поле зрения остается только белое, искренно отдается с потрохами, семинарист, б. лоб, ученый, очки, безбожник (наука).
N произвел на меня сильнейшее впечатление, кажется, в 1-й раз в жизни встретился столь близкий человек. Через него я увидел сам себя и очень вырос в своих глазах. Напр., я узнал, что всю жизнь свою был «практическим мистиком». (Писание есть моя практика). Второе, – что надо учитывать хорошую сторону революции и пользоваться ей для «переоценки» всего: Христос, Толстой, Гоголь, семья, Россия, государство – все это должно быть теперь по-новому.
Странное в этом человеке: он до того настороже: он как птица или дикий зверь живет, постоянно прислушиваясь и чрезвычайно обдумывая свои поступки. Или, как Робинзон среди людоедов («след человека» у Робинзона). В этой борьбе за жизнь он и понял первое и самое главное в жизни, самое, самое необходимое – чтобы ее (жизнь) себе отстоять. Десятки, сотни лучших людей проваливаются, попадают в Соловки. Они попали в Соловки по своей вине: сделали какую-нибудь ошибку. И Христос погиб (его словом), потому что сделал ошибку: открыл народу не подлежащие оглашению тайны. Вот откуда мистическая болезнь и церковь, которая, в сущности, лечила ее, прятала тайну обратно в организм, в природу (М. Пр.). Если бы уж спасать мир, то это надо бы не проповедью, а делом: совершить чудо спасения мира.
<На полях:> Если так сказать: всякая секта обнажает тайну жизни, благодаря чему сметливые козлы берут власть над овцами и для их успокоения «втирают очки»: лечат болезнь, разлом, возвращая идею в природу.
Мелькает в этом аспекте вреднейшая деятельность Зин. Гиппиус. Блок и Белый, возможно – ее жертвы. Она спекулирует самим понятием тайны; нет! если ты коснулся ее, то держи в себе, а сам делай по своему знанию жизнь (совершил чудо).
Пишут письма о «Каляевке», а мне «Октябрь» не шлет журнал. Пишу – не шлет. Полное пренебрежение к производителю. Мысль об этом создает бесплодное состояние бессильной злобы. Это мелочь, но «чистка» уже не шутка, она целиком пленяет злобой своей личность. (Дать денег Т-у купить). Борьба с этим состоянием на два фронта: 1) углублением в творчество, 2) стремительной атакой на причину беспокойства.
Однако все эти меры, как аспирин в инфлюэнции. Болезнь очень глубока: в наше время человеческая личность – ничто, в расчете на смену можно личностью распоряжаться, как вещью. Наркомздрав Владимирский, сменивший Семашко, при своем вступлении стал опрашивать служащих, кто сколько служил. Один, наивный, похвалился: – С основания Наркомата. – Пора в крематорий, – ответил начальник. И уволил служащего. Так перед каждым работником: дай дорогу молодому лучшему.
Книга Чулкова.
Анархизм. Один утвердил себя в творчестве, он мог бы жить в свободном обществе, зачем ему государственная власть? и он называет себя анархистом (Толстой, Ибсен, Реклю).
Другой, как наш русский крестьянин, устроил себя в своем доме, в деревне, знает одну версту течения своей реки, и все, что приходит к нему от всего государства – все это зло ему. Он анархист. Третий вышел на волю и свою удачу, свои достижения считает мерилом жизни – тоже анархист?
Из всех этих элементов сложилась наша государственная власть, она знает, что все анархисты все сволочи и личностей не признает. Она безлична и отвлеченна, потому что исходит от личников, стертых трением друг о друга на пути к власти. Так возникает «колхоз» (садок анархистов).
12 Мая. С ночи в день дождь, потом гроза с окладным дождем до вечера. Это чудесно, в Мае окладной дождь – отдых от движения бурного жизни, совсем как осень рабочая, но с <1 нрзб.> внутри, что завтра или послезавтра непременно засверкают мокрые зеленые острые листочки.
Т. Дунин, директор музея искусств в Сергиеве вечером, уходя домой, захватывает с собой самую толстую книгу и всю ночь читает, стараясь догнать мир в отношении культурности. Он читает всю ночь напролет какую-нибудь загадочную книгу, напр., о древнерусской старине и старается понять это явление с точки зрения экономического материализма. Мало-помалу он так наторел в этом, что за ночь мог перевести на марксизм довольно толстую книгу. Сегодня, выходя из музея, он сказал: – Не могу себе представить совершенно жизнь без марксизма на земле...
13 Мая. С раннего утра мало-помалу расходятся тучи, и с 8-ми утра начинается влажно-солнечный день.
Борьба со злом возможна лишь путем творчества жизни. Зло в творчестве используется, как самопобуждающее к высшему напряжению творческой деятельности (подлежит разработке и усвоению).
Когда старые березы только цветут еще, на макушке уже есть ярко-зеленые листики величиной в крупную дождевую каплю, но все-таки в общем лес еще серый, вот тут, когда встретится черемуха, до чего же у нее на сером общем фоне кажутся большими и яркими ее листья: в это время у нее уже готовы бутоны, и кукушка поет сильным сочным голосом, и соловьи учатся, начинают, а комаров еще нет. Чертова теща и та в это время очаровательна, она еще не поднялась, а лежит звездой внизу. Из-под воды везде выбрались и сразу же тут и раскрылись ядовито-желтые цветы. В черной воде лесных ручьев...
– все было мне где-то знакомо, в своем внутреннем мире я находил полное соответствие, так что, наконец, весь, так называемый внешний мир с растениями и небом, и водой, и животными совершенно то же стал, что и я. Все отличие этого внешнего мира и моего внутреннего, что внутри себя я все объединял своим Я, а что было без связи через это я, а жило, как мир совершенно свободно, как в сказке без времени и пространства: в некотором царстве, в некотором государстве... Волшебная нить, такая искусная являлась мне как дар того мира и <1 нрзб.> я – художник, я – обитатель того мира.
Выходило так, что Я – это было сознание мира. И вдруг все повернулось. Так я подумал: но что если это право на Я – только наше безумие, что если и все они там, по-своему каждый, выступают, как я, и может быть смутно, а может быть еще и яснее, чем мы, тоже чувствуют мир через свое Я? Например, эта очаровательная чертова теща сейчас еще без колючек, раз это в ней теперь есть такая стадия без колючек, то значит было время, когда она росла совсем без колючек смолоду и до старости. Было же, стало быть, с ней что-нибудь, почему она покрылась колючками. <строка нрзб.>... но почему же чертовой теще свойственны колючки, а березе плакучей изящные маленькие летучки? В простоте своей скажу: потому что береза добрая, а теща – злая чертова баба. И конечно, у нее есть свое «я», и у всех свое «я», все они живут одинаково, чувствуя, или как мы, представляя собой мир, и я тоже узнавал в них свое прошлое. Есть ли у них, как у нас, что я – это царь природы: чертова теща <1 нрзб.> вылезая из-под земли, глядит на черемуху, как на низшее существо. Правда, какое низкое сознание у черемухи! Нужно же покрываться такими золотыми цветами и давать смерти ее любимый аромат. Когда зацветет черемуха, является Смерть и начинает ломать цветы. Приходит другая Смерть – по запаху. Сходятся, обнимаются, ложатся, мнут цветы. Расходятся разными тропами, одни <4 нрзб.> другие... Приходят другие пары и тоже ломают черемуху и ложатся. Расходятся. Образуется тропа смерти, на которой ничего не растет...
Два противоположные лица – Белый и Бострем. Одному в природе – маски, другому – родственники.
15 Мая. Дождливый день и прошел бестолково, если не считать разговор с N, в некотором отношении интересным. Первое выяснилось, что от рабочих масс к правительству исходит некая сила, все обезличивающая на своем пути, вплоть до главы правительства, который всегда может быть заменен другим, совершенно равным ему.
Второе, существуют лица у нас везде и всюду, столь убежденные, что никакая сила не может остановить их. Мой собеседник, думая о них, сказал: «А у нас растет. – После он оговорился: – Я не знаю, впрочем, социализм ли из этого выйдет. – Может быть, фашизм? – спросил я. – Может быть, – ответил он».
Вот и надо понять, что значит этот «социализм». Мне думается, что есть нечто очень далекое от «социализма», скорее всего – солидарность с правительством.
К этому еще одно о N. Силясь вдуматься и понять события, он не понял их за все 12 лет только потому, что втайне, как высоко поставивший себя, презирал большевиков, <1 нрзб.> считая их просто случайностью, а потом временным затмением невежественного народа. Никогда он не мог про себя ставить народных комиссаров в уровень с императорскими министрами. Короче сказать, события не были для него универсальными, а мелкими, временными, вроде китайских бунтов и замирений. После двенадцати лет у него, наконец, открылись глаза: события были универсальными, стоящими как огромный и страшный «русский вопрос» перед всем миром.
16 Мая. После устройства Зонных вещей в нашем доме и начала маленького хозяйства с коровой становятся нелепостью поездки Павловны со мной на охоту. Это раз, и второе, кажется, приходит острая потребность (к табаку). Тоже и дети вылетели из гнезда. По-видимому, мне предстоит устраиваться (на север, полюсе).
– Как-нибудь уберегу, – ответил Гриша. Оказалось, гнездо-то не он нашел, а тот, кто нашел, один мальчик, показал всем, и вот теперь десяток хищников рвутся замучить птенцов. – Упрошу, – сказал Гриша. На другой день он явился с Татей и рассказал, что один совенок из трех пропал, но что это вероятно родители перетащили в другое дупло. Это очень возможно, потому что отец и мать вначале ужасно кидались, прямо в лицо крыльями били, мальчишки же в них камнями, а ночью, вероятно, и перенесли.
– Ах! – воскликнула Татя, – смотрите, это что?
И показала нам. Рассмотрели: совиные головы. Значит, не птица перенесла, а мальчишки казнили. Гриша так рассказал, что казнят птенцов мальчики, обыкновенно расстреливают, есть маленькая пушка такая...
– Но за что же?
– Так ни за что, сова, говорят, вредная птица, под предлогом вреда.
– Под предлогом?
– Ну да, конечно. А дедушка говорит, что не нам судить, что в природе полезно и вредно.
Еще бы. Я рассказал, что в серьезной литературе ведется спор, полезная птица ворон или вредная, <3 нрзб.> казалось, вреден, а когда их истребили, <4 нрзб.> урожай. Даже самый страшный хищник ястреб-тетеревятник оказывается полезным: без него во Франции выродились и захирели куропатки.
Так в разговоре мы пришли в липовый парк. Глупые совы, вот выбрали место! С одной стороны Каляевка, с Другой прямо улица и дорога. Липа с дуплом была почти на опушке. Видимо, она умирала: дупло начиналось с высоты роста человека узкой щелью и на развилине расширилось и шло в правую развилину щелью вверх. Птицы были видны через щель, на темном резко выделялся их белый пух. Вокруг все гамело, десяток мальчишек камнем гоняли родителей, другие ждали, когда начнут фотографировать и можно будет вытащить птенцов. Мальчишек сдерживал отец Гриши Влад. Серг. С дороги сюда завернул какой-то инвалид с женщиной, они сели на опушке под большую липу. Он вынул бутылку водки, она выложила закуску. Трава майская молодая в косых лучах зеленела необыкновенно ярко, и на этом ярко-изумрудном хороши <1 нрзб.> были глубоко – темные стволы старых лип. Между ними была одна береза и цвела по-своему, как береза, удивительно целомудренными своими золотыми сережками...
Но кто это видел?
сто раз вынимали. Совенок пробовал открыть глаза в <1 нрзб.> пленке и как-то ужимно смертельно-устало полузакрывал их, качаясь сверху вниз. Совенок...
Тяжело было смотреть на него.
Вдруг Влад. Серг. толкнул меня и в сторону повернул.
– Снимайте!
Я увидел там под липой, где выпивали мужчина и женщина, ноги голые раскинуты в стороны и...
– Редчайший снимок, спешите! – говорил Т.
Я только теперь отдаю отчет себе, почему я, пораженный никогда невиданным зрелищем, не мог снимать. Меня поразило, что то таинственное, запрещенное стороннему глазу, и теперь на полном дневном свету, при гаме мальчишек не было ни очень противно, ни даже занимательно: птицы, быки, собаки ежедневно в мае – все так. И замечательно было, что часть детей была занята совенком и не хотела смотреть туда. Может быть, это и часто здесь, привычно: сова интересней. Другие же дети, как все дети, в присутствии взрослых этого стыдятся. Словом, дети тоже не хотели смотреть. И потому я тоже не должен был приближаться туда с аппаратом и смотрел туда, как виноватый: должен что-то делать, а не могу.
– Ну, вот опоздали! – с разочарованием сказал В.
Любовники привычной рукой оправили костюм, сели и стали целоваться взасос, потом опять выпивать. Им не было никакого дела и до шума этих ребят и до прохожих на дороге. Среди яркой зеленой травы они были совершенно как лягушки или быки какие-нибудь. Атавизм этой сценки <7нрзб.> как бы ежедневно видишь, человек свернет с дороги и станет на минуту за дерево: его видишь и не видишь...
Совенка я велел отнести к одному натуралисту...
Чертова теща.
Было время, когда я, увидав это, страшно бы возмутился и написал бы в газету или донес бы в администрацию и потребовал... И теперь я тоже подумывал что-нибудь предпринять, но привычка во время революции за 12 лет переоценивать ценности и <3 нрзб.>, кроме всего я подумал: а что если эти пьяные любовники являются пионерами той проповеди возвращения к природе. Ведь противно и жутко, если представить себе согласно со своим воспитанием, но в действительности было очень просто, «вполне естественно», а дети гораздо больше интересовались совами.
А дома меня дожидались представитель МОНО, доктор и <2 нрзб.> из Москвы и заведующий <1 нрзб.>. Они прочитали мою «Каляевку» и просили меня в Москву на большой диспут.
Есть птички, такие маленькие, что сами себя, кажется, не считают за птицу и человека не боятся совершенно, если же неподвижно сидеть и посвистывать вроде рябчика или мышки, то она так близко подлетит, что вот только не сядет на плечо.
она сейчас только от его взгляда вспыхнула.
17 Мая. У ежей, таких умных, есть...
Еж иногда поступает так, будто он вдруг как бы забыл, что в колючках. Не знаю, почему это? У меня на днях один ежик из-за этого чуть-чуть не погиб. Он вылез ночью из ящика своего и задумал пролезть на волю через балясины в терраске. Щелка была узка, он застрял – вперед не лезет и назад нельзя, потому что колючки упираются в дерево, если подаваться назад. Хорошо мы скоро заметили, несчастный уже задыхался. Пришлось ведь выпиливать балясины, вот с какой силой он лез вперед.
Жалко мне стало этого ежа, и я решил его выпустить, но посмотреть, куда он пойдет. Смутно я помнил то место, где нашел его, – Дубец, но вот именно и хотелось мне, чтобы ежик сам нашел свое родное место. Я уложил ежа в особую мою ежовую шляпу, в которой раз принес ежа, и так она и пошла специально для ежей, птиц и всяких маленьких зверьков. На первой полянке в лесу я посадил ежа на землю, сам стал поодаль. Он полежал, полежал, потом вдруг дернулся – раз! раз! и быстро побежал в кусты. Я за ним издали, стараясь не шуметь.
– секрет понимания леса. Сова (сучок свалился – испугана). Накололись ландыши. Сухая листва. Шелест. Добрый характер ежей (защищен колючками). Вокруг поляны (не хотел переходить открыто). Замирание. Посидит немного и бежит. Потом надолго замер. И стал чесаться – весь бок вычесал лапкой, как собака. Другой бок. И тихонько пошел, нюхал носом листву, что-то быстро хватал. Дерево – стояло...
Канавы и проч. – это и была ежовая родина. Все другие ежи спали, потому что ночью жизнь.
За оврагом, откуда начинаются родники добра и зла, по ту сторону...
Цветы в воздухе. Раньше всех деревьев цветет в нашем климате ольха и замечательно – на снегу, когда все деревья спят, когда у берез даже и сок не шевелится, ольха процветает, а листья раскрываются нескоро, даже после березы. Отчего это? А еще интересней осина, та тоже очень рано покрывается червяками, стоит она как бы вся темная, потом это сменит на зеленые червячки, и стоит совсем зеленая, но это все цветы, а распускаться начинает она очень поздно: когда на березе лист в копейку, она только-только почки раскрыла. Начинаются цветы у нас в воздухе. (Начало.)
Семафор. Известно, что в охотничьем словаре нет хвоста: у волка – полено, у лисы – труба, у зайца – цветок, у борзой – правило, у гончей – гон, у сеттера – перо, у пойнтера – прут. Только раз было, слышал я в устах охотника слово «хвост». На севере один старик признался мне, что раз в жизни своей видел черта в глаза.
– Какой же он? – спросил я.
Старик раздвоился в глазах и таинственно пролепетал мне:
– С хвостом. – Какой же хвост? – спросил я. – Коровий, – ответил он.
Значит, у охотников с хвостом только черт, а если кто-нибудь скажет о звере <1 нрзб.> «хвост» – верный признак, что он ничего не понимает в охоте и только ружье держит в руке, больше наган.
Моя лайка Бия прислана мне из Нарыма, в лайках я ничего не понимаю и принужден говорить о хвосте: он у нее чуднее, чем у всех животных, и лежит на спине, свернутым в колечко. Как назвать его, разве крендель? Но тоже нельзя, потому что в минуты крайнего недоумения, вопроса, крендель развертывается и пресмешно повисает поленом.
крайне удивленная, уши рожками, а кольцо со спины, как распаренный крендель, стал развертываться и падать...
– Хвост-то, гляди хвост, – крикнул один мальчишка. Когда крикнул, крендель опять завернулся. Тогда первый мальчик опять гикнул. Крендель опустился.
– Вот так хвост! – крикнул второй мальчик.
Третий же резонно сказал:
– Это не хвост.
– А что же это?
Третий мальчик ответил:
– Вот опять подняла, вот опустила. Это не хвост, а семафор.
С тех пор временно, пока не узнаю от сибиряков, зову у лайки хвост семафором.
листьями... Есть ивы, которые только теперь цветут и сильно пахнут. Вот теперь интересны липы, такие черные.
Поездка на Зооферму «Лисья поляна».
Цыгане.
Из беседы с извозчиком:
– Скоротечный, двухгодовалый анжинер.
– Мальчишка от политики, комсомолец, мешающий работе: «гуттаперчевая пробка».
Революция нахлобучила (жил человек и вот...).
Строительство не отрицает, везде видно строительство – вот и зеленый город в Софрино – хорошо? – хорошо. А если подумать, что для этого города надо на сто верст разорить – не дюже хорошо. Одну фабрику выстроят, а пять разберут...
<На полях:> Легенда извозчика «Привезли 5 вагонов крыс из Америки». Вдруг – «не туда!» и отправили дальше. На <1 нрзб.> крысы отдыхали.
Из лесов на холм вынырнула деревушка и название ее «Вынорки». Зоофермы –
2) 1-я Московская (под Пушкином)
3) 2-я Московская строится
4) Тобольская
5) Байкальская
– Дал. Вост.
Зооферма в Европе самая большая, в Америке есть.
Лисофон.
Баргузин (помесь куницы с соболем).
Кинг
«С» – Значит Copellaru – легочные глисты.
Тан и Тувинка (Тувинской респ.)
Как образуются дырочки в вольерах: ставится дерево, ветер качает сук, он рвет ячейку... Выскочил. На дерево. Окружили дерево. За голубем спустился. Когда хватил, – <2 нрзб.> и был пойман (покусал).
Дали «Мишку», а бумажку бросили, он за бумажкой и нашел дырку. К счастью в руках оставалась половина – разделили на части, давали и привели.
Правда ли, что соболь очень нервный вымирающий зверь. Нарыв у Тони. Под наркозом операция, вынули скуловую кость и живет.
Единственный случай оплодотворения в неволе: у Мантейфеля.
Необходимо образование, а та запись:
«Она спала. Он подошел, понюхал. Посикал и сам лег».
гон у соболей, а теперь уже приучают самца к самке, она на него лает.
Случается, сожрет соболенка от испугу (девать некуда – собственность). А лисица раз живого зарыла. Мантейфель дал калошу, она взяла зарыла калошу и этим отвела душу, а потом ничего.
Роман Мусик и муська
Хромой
Мусик зажирел и не мог, Муську дали Хромому. Когда вернулась к нему – радостная встреча: отмывал ее. А Кривой зуб, когда дали ему Муську, бросился на нее (у него своя).
Любовные запахи тайги не разгаданы.
Раз утром ее наши мертвой с выеденным боком и внутри сперма: он ее загрыз, потому что она еще была не в полной течке: изнасиловал и загрыз.
Рубен Багратионович Шхилянц.
Кошки лисят соболей кормят и котят дают соболям.
Сука лежала с лисятами и рычала.
Енотовидная собака ходила по <1 нрзб.>
Енот американский медвежеобразный.
<На полях:> Спец-человек непременно должен иметь горизонт деревенского.
Есть такое на свете для каждого из нас, что вот самый опытный и не видел, и слава Богу: ведь всегда же есть такое страшное, что, кажется, вот если увидишь, так и жить потом не стоит. Не резали у меня на глазах женщину или ребенка. С другой стороны, по старому опыту, по тому, что видел, думаешь: а и нет там, в самой жизни, того страшного, что мы предполагаем. Зарежут на глазах ребенка, и окажется, особенно страшного так, как предполагаешь, в том нет. По крайней мере, пулей при мне убивали не раз и совсем ничего. Не так как было: как-то «ничего». Только я очень боюсь, что это не простое «ничего». Жизнь без всякой примеси традиции, воображения – «ничего». Но... жизнь и <1 нрзб.> без той примеси? Тоже вот никогда я не видел спаривания людей при солнечном свете где-нибудь на траве чтобы недалеко от дороги. Люди чтобы по дороге шли, дети... Мерзости такой никогда не мог себе вообразить, и рассказываю так понемногу, что недавно удалось видеть.
Такого не может быть другого дня, как сегодня: май блестит, ночи нет. Мы уговорились идти вечером в лес. К чаю приходит из огорода. Спрашиваю: «Ну как всходит? – Молчит. – Почему ты не отвечаешь? – Не хочу. – Но так же нельзя, мне кажется, если ты поработаешь в огороде, то в этом я виноват. – Никого я не виню... а просто не хочу отвечать...»
Я ухожу из комнаты, и не только прогулка вечером становится невозможной, а едва ли состоится Никола 1
Эта ее самодурь является, думаю, от хорошей жизни, т. е. дети поставлены, устроены, все есть, а я заметно не могу обойтись без дома, без уюта, без болтовни, без гостей. Я без нее гостей накормить не могу, я одеться не могу – все у нее! Вот она разбаловалась и дурит. Ей все равно, может вполне удовлетворить самодурь. Защита и от нее – Лева, его нет. Как же быть? Сразу тут трудно, а надо почаще вон из дома и к этому бездомью (возможно ли?) приучать себя.
Очень возможно, что ее удовлетворяет самое мое расстройство, что этим она участвует в моей жизни. Без этих эксцессов она себя чувствует кухаркой, огородницей, хозяйкой, но не женой. Это эксцессы яловой самки, сформированные характером. Едва ли тут как-нибудь и обманешь...
Вот мое художество, восторг мой от весны, от солнца, сотни тысяч людей читают меня и ждут нового слова. А она знает, что стоит ей выкинуть за чаем какую-нибудь маленькую штучку свою и все это художество разлетится, как дым. Есть наверно особое злобное наслаждение пользоваться такой силой...
Как же иначе?.
Если бы она товарищем была в художественной работе, другом, как было прежде, когда она не знала общества и «держалась» за меня. Я ведь этого хочу, но это прошло... Она хотела бы на машинке писать, как жена писателя, а огород, вероятно, ее оскорбляет. Словом, тут неисправимо. Разве только если я займусь огородом? Это, конечно, вздор, тогда она и вовсе съест меня.
Написав все это, подумал, что в моем положении все-таки выгодней лаской брать и вдруг отправился к ней и наговорил ей всего много хорошего – какая она хорошая была и лучше нет ее, и вот теперь – это пустяки.
Да так <1 нрзб.> со всем и опять отличное у меня настроение!
Так вот создан был мир домашний, но как же создается мир всего мира. Где тут? Хотя бы только смелости набраться, чтобы о мире всего мира помолиться... как ведь оно: только подумаешь о мире мира так сейчас появляется Европа, Англия, Америка, Китай... до того, <1 нрзб.> въелось разъединение. Надо быть очень близким к ужасу разрушения ближайшей войны, чтобы молиться о мире.
– в обыкновенных условиях награждается лавровыми венками общественного признания, в прежнее время можно указать множество примеров бездарностей почему-то признанных и наслаждавшихся всеобщей известностью до конца своих долгих дней. Теперь такие ошибки возможны на короткие сроки – сезон, не больше. Зато и даровитые люди мало поощряются. Теперь ставка на такого писателя, который вовсе бы разучился думать о награде и о своей личности... Так понимаю я. Но можно и так понимать, что ставка теперь не на сильную личность в широком творческом смысле слова, а на личность, которая выживает... Еврей, напр., выжил, сбросив балласт физического органического труда (новое слово: выжива – вместо выжига). Комсомолец выживет, ограничивая себя политграмотой...
Примечание
1 – Николин день, в народе – Никола Вешний.