• Приглашаем посетить наш сайт
    Грин (grin.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1930. Страница 8

    7 Ноября. Всю ночь шел дождь и к утру, к празднику так расхлябилось, что без чувства подавленности нельзя было глядеть на улицу. В грязи и тьме видишь, все равно как закрывши глаза, ведь продолжаешь видеть внутренним глазом, так видишь в грязи и тьме нашей жизни те же самые отношения людей между собою, как и в их чистой жизни, только там, в чистой среде, каждому довольно умыться, чтобы казаться и слыть за чистого, а теперь, когда мылом ничего не сделаешь..., эта чистота, любовь, доброта, нежность, дружба и все другие добродетели являются лишь в отдельных существах; слов нет, этих отдельных не уменьшилось против прежнего, но их фонарик света закрыт черным, невидим и потому, в общем, все представляется грязно и мрачно.

    <На полях:> (но их свет для обыкновенных людей закрыт. Скажут, сущность не изменилась. Да, но поверхность все-таки грязная, темная. Закон творческих сил остался тот же, и будущая жизнь прекрасней, чем настоящая).

    <На полях:> Так ведь и солнечный свет играет только по наружной стороне, а между тем в солнечный день все чувствуют себя много лучше, чем в пасмурный.

    К. вчера рассказывал, что на фабриках и заводах ходят бригады каких-то «писателей» и говорят рабочим: «Товарищи! у нас на литфронте прорыв, идите помогать писателям» и т. п.

    Я вчера в лесу в кустах спугнул какого-то оборванца, у него был карандаш в руке и тетрадка, – это, конечно, «писатель». Было очень мрачно в этих ноябрьских кустах, голых совершенно и подостланных желтой травой. Оборванный поэт, молодой человек, безумными глазами окинул меня и побежал...

    Потом встретился сумасшедший Алекс. Ив. Майоров, нес провизию с рынка и не удержался: из-под хлеба достал переплетенную тетрадку своих стихов, тех самых, которые отвергли все редакции. Он уже, было, совсем отчаялся и запил на некоторое время, я думал – кончилось. Нет, вот опять. Он же теперь вновь все переписал, многое исправил, переплел. «Может быть, теперь напечатают?» – робко спросил он. Неизлечимая болезнь, куда хуже алкоголя. И сколько их!

    Все это порождение односторонности в жизни общества: потому все безумие, что смеяться нельзя. (У советского гражданина два страстных желания: 1) работать на свое счастье, 2) смеяться.)

    Начинаешь понимать французов, почему у них «ridicul» есть самое страшное для человека: потому что хоть в самой малой степени, но каждый имеет какую-то частную мечту, которую он тщательно скрывает от других и должен непременно скрывать до тех пор, пока она внутри себя до того окрепнет, что с ней можно «выступить». Необязательно ни это выступление, ни даже намерение сделать это маленькое, но истинно свое, публичным. Во всяком случае, нечаянное обнажение ужасно, невольное обнажение этого для себя самого убийственно, а для других смешно. Вот этого смешного и боятся французы. Но если в обществе запрещен смех как у нас, то вот это тайное перестает бояться чего-нибудь, наглеет и господствует: является множество тупоумных невежд, до крайности самолюбивых и, конечно, тут один шаг до мании. Вот почему графомания. Без смеха жизнь превращается в манию.

    Смех – это жало мысли. Просто идейная жизнь без смеха – тупая.

    «Нет (ничего) хуже людей, натертых умом и знанием», как говорила покойная г-жа Жофрень (из письма Екат. II к Гримму).

    Вчера К. высказал свою мучительную мысль: «А что если окажется возможным создавать насилием, приступить с ножом к горлу, крикнуть "делайте!" и все будут делать хорошо». Создал же Петр I Петербург? И почему же простых работников можно заставить, а сложных нельзя: вот инженеров заставили же.

    – Менее счастливые, но более достойные...

    Проснулись вечером, я удивился странному свету на обоях комнаты и выглянул в окно: береза моя светилась в чисто золотых лучах заходящего солнца так ярко и так необыкновенно и так неожиданно, что я серьезно взялся за бороду и, потянув, убедился, – это не сон! Потом, когда село солнце, долго оставалась желтая заря, – ведь так это редко теперь и после такого ужасного дня. Потом явилась луна и осталась на всю ночь.

    Я до полночи ждал Леву, прислушиваясь к извозчикам после каждого поезда, и не дождался. Итак, он летит из Ташкента три дня. Послезавтра буду разыскивать.

    8 Ноября. Опыты с фотографией убедили меня в возможности продолжить литературно-худ. реализм, иллюстрируя свои художественные находки фотоснимками. Я убедился в том еще, что в обыкновенных фотоработах получается «фотографичность», а не художественный реализм только потому, что фотографы подчиняют себя воле машины-камеры, а не пользуются ею, как писатель пером и художник кистью. Если же понимать фотографию как техническую возможность реализации худ. восприятия, то выразительность снимков получается чрезвычайная. Вместе с тем в литер. -худож. произведении «иллюстрация», имея единое происхождение с текстом, должна дать сочинению большую простоту и выразительность.

    Эту мысль я развиваю в книге, посвященной «охоте с камерой». В Америке и Англии очень развит спорт «охоты с камерой» и, конечно, чтобы книга не попадала в узкий круг спортсменов, она должна иметь более широкое название. Но тема ее именно «охота с камерой». Она будет составлена из ряда охотничьих рассказов и очерков с фотоснимками. Один из главных рассказов представляет нам 7-летнего деревенского мальчика, заблудившегося в огромном лесу, его переживание, его спасение. Как и в «Робинзоне» у Дефо здесь взят в основу тоже факт, но разработан с чрезвычайным реализмом вплоть до фотографии, до краеведения без погашения чисто худож. значения рассказа.

    Другие рассказы и очерки часто посвящены обстоятельствам, из которых возник тот или иной снимок.

    Последний «Переход». Моя печаль в этом году перешла в отчаяние, потому что я ведь художник, я отдал уже этому всю свою жизнь и вот это последнее, артист-писатель, сбрасывается вниз, в лишнего человека, как последний балласт, чтобы власть могла продолжать еще немного лететь. Мое отчаяние велико, потому что вместе с этим творческое начало жизни, сама личность человека падает. Я у границы того состояния духа, которое называется «русским фатализмом», мне стало чаще и чаще являться желание выйти из дому в чем есть, и пойти по дороге до тех пор, пока в состоянии будешь двигаться и, когда силы на передвижение себя вовсе иссякнут, свернуть с дороги в ближайший овраг и лечь там. Я дошел до того, что мыслю себе простым, вовсе не страшным этот переход, совсем даже и не считаю это самоубийством. И вот замечательно, что это состояние духа, предельное на другой своей стороне, имеет вид необычайной жизнерадостности, какая-нибудь безделица, кофей из-за границы и т. п. чрезвычайно радует. А если бы я добился лицензии на Лейку с 3-мя объективами, мне кажется, я задохнулся бы от радости. Эта жизнерадостность и есть главное в «русском фатализме», которое никак не самоубийство, а сознание необходимости своего «перехода», несмотря на все прелести мира.

    Меня удерживает от этого перехода привязанность к нескольким людям, которым без меня будет труднее. И потому каждый раз, когда я около решения идти в овраг, меня останавливает жалость к близким и вдруг озаряет мысль: зачем же тебе еще идти в овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге.

    12 Ноября. Ездил с Левой в Москву.

    <На полях:> Раздумал печатать.

    Письмо в редакцию.

    Среди современных романтиков, схоластиков и просто очеркистов или корреспондентов я определяюсь, как <зачеркнуто: последний реалист> Меня в молчаливом согласии признавали в советское время последним реалистом, и было принято в литературе после каждого моего нового произведения сказать несколько уважительных фраз, соответствующих моему положению почетной реликвии. В последнее время, как сообщают мне друзья мои, в разных журналах (Кр. Новь, и т. п.) появились враждебные мне статьи, в которой мне инкриминируется моя принадлежность к литературной организации «Перевал». В то же самое время я получил несколько писем из провинции от учеников средней школы, в которых излагались гонения, испытанные ими от современных Передоновых за излишнюю приверженность к сочинениям «перевальца» Пришвина. Конечно, я столько поработал в литературе, что как- то обидно встречать актуальность моих сочинений за счет «Перевала», и это вынуждает меня, наконец, как выражаются теперь, разъяснить себя, как перевальца. Не помню, в каком году приехали ко мне прекраснейшие юноши и предложили мне искать вместе с ними Галатею. Я, будучи в положении почетной реликвии, подписал анкету и через это получил положение генерала на свадьбе, хотя ни разу на свадьбе не бывал. В самом деле, я ни разу ни на одном заседании «Перевала» не был, мне романтизм перевальца столь же близок и столь же далек, как схоластика.

    Каждый понимает, что такая актуальность имени идет на пользу писателю начинающему, но мне эта известность за счет «Перевала» обидна. Я спешу отстранить от себя эти дары и объясняю всем пишущим, что в «Перевал» я записался по просьбе каких-то отличных юношей, вроде романтиков, но после этой записи не получил ни разу ни одного приглашения на ту свадьбу, где я должен бы быть генералом. Один-единственный раз я видел перевальцев у напостовцев, где т. Горбов отстаивал реальность Галатеи, а напостовцы их опровергали, ссылаясь на Плеханова и даже на Чернышевского. Это был для меня вечер самых дорогих мне воспоминаний юности моей, и я ничего не говорил, потому что и Галатея, и Чернышевский, и Плеханов перенесли меня одновременно в последнее десятилетие прошлого столетия... Хотя неполучение ни одной повестки за несколько лет на собрания достаточный повод, чтобы выйти из «Перевала», но как-то неловко сделать это теперь; подумают, что я испугался травли за «Перевал». Лучше уговоримся с критиками так: пусть они разбирают мои сочинения без отношения к «Перевалу», а я, когда будет прилично, выйду из него.

    В чем виновны перевальцы, не могу понять. Во всяком случае, числиться в организации, в которой никогда не бывал, и не иметь ни малейшего понятия в наше время рискованно и, пожалуй, надо бы из нее выйти.

    13 Ноября. На ночь 12-го выпала пороша, сильно подтаяло днем, а ночью на 13-е опять немного прибавилось. Весь день летел снег, и ночью была настоящая зимняя метель.

    14 Ноября. Валил мокрый снег и таял. Непролазная грязь.

    Последний путь. Как будто всех нас стукнули, мы очнулись, но не такими, как были, и ходим теперь, все целые по-прежнему, но без охоты к делу. Так иногда старые люди, очень деятельные, сядут отдохнуть, задумаются... так жалко их бывало, так грустно. Мы теперь все такие. Думал, это я старею, я такой – нет! и Павловна не та, и Лева не тот. Вроде как бы все мы при последнем пути и чувствуем, не видя глазами, смутную преграду, за которую, как через туман, не смеет уже по-прежнему перекинуться мечта.

    Что же это такое?

    Ближе всего к жизни в осажденной крепости, когда очень мало остается запасов, и все начинают ссориться между собой из-за продовольствия и думать постоянно: «поскорей бы конец». В то же время начальники, вопреки общему упадку, малодушию, ропоту, вопреки собственному домашнему неверию, на людях вслух гораздо громче, чем раньше, твердят о возможности достижений в недалеком будущем... Осажденные начинают глохнуть от громких слов и, наконец, просто перестают обращать внимание и пропускать казенные слова, не слышать. Но и та радость конца, что вот это мучительное кончится же когда-нибудь – и эта надежда пожить хоть сколько-нибудь после конца покидает нас: конец может прийти далеко после нас. Вот вероятней всего это и отнимает охоту к любимому делу, к привычной борьбе.

    Да, но ведь не первые же мы и не последние, мало ли погибало людей в осажденных крепостях во время чумы, во льдах на севере... И все было по-разному, и в высшую категорию мы ставим тех погибших, кто до последнего момента давал сигналы будущим людям и забывал о себе.

    Опыт. Надо изобразить день советского строительства: прошлое, настоящее, будущее в текущий момент. Остановить текущую минуту. Материал взять возле себя:

    Цыгане. Вокзал.

    Каляевка. Переезд кассы в Епо и т. д.

    Птичий трест и т. д.

    Зерно-трест. Колодец. Смена.

    Рыбо-трест.

    Зеленый город.

    На не дело страстно отдаться, вникнуть во все, должен показаться сюжет всеобъединяющий.

    <На полях:> Дуня. Дружба. Гамза.

    P. S. Однако, нет дыма без огня. Есть же, значит, во мне нечто «перевальское», если юноши избрали меня своим шефом. Да, конечно. Я шесть лет писал «Кащееву цепь» в чаянии, что наша страна находится накануне возрождения, мной понимаемого, как согласное общее творчество хорошей жизни. Предчувствие меня обмануло, оказалось, что до «хорошей» жизни в свободном творчестве еще очень далеко, и, может быть, среди «перевальских» юношей я был самым юным. Ошибка эта произошла от наследственной привычки подчеркивать в своем сознании важность словесного творчества относительно общего творчества жизни. И этой ошибке, по-видимому, подвержен и «Перевал». В самом деле, раз Галатея или Прекрасная Дама, то это уже литература, а не жизнь: все эти дамы бумажные и их рыцари вооружены бумажными мечами. Если бы юноши из «На посту» отказались бы от некоторых своих приемов убеждения, я сейчас был бы ближе к их организации, чем к «Перевалу», потому что из двух дам мне ближе теперь «Необходимость» с ее реализмом, чем «Свобода» с ее иллюзией и романтикой.

    15 Ноября. Утром был наст и такой, что я опасался за ноги своей Бьюшки, вечером и на всю ночь пошел дождь: зима фукнула!

    Что сталось теперь с теми людьми, которые жили, придерживаясь ума своего начальника, раньше можно было так долго жить, а теперь едва ли: сегодня один начальник, завтра другой, и говорят и делают совсем по-другому. Вероятно, эти люди стали чрезвычайно гибкими и чуткими, как звери. Ругая большевиков вообще, к каждому в отдельности они относятся очень хорошо, как самые добрые рабы.

    16 Ноября. Потопы. Лева поехал в Москву. Книгу мою в Акад. не приняли. Письмо в «Лит. газету», оказалось, напечатать нельзя: «Заедят», – сказал Замошкин. Любопытно бы разобрать, из каких элементов состоит эта сила, обращенная против «своего мнения». Вот я уступаю все им, даже то, чем всю жизнь жил: «искусство слова» ставлю в одну плоскость со всем творчеством жизни, а не с каким-то особенным высшим творчеством. И то нет! давай, скажут, дело, а не <1 нрзб.> Остается два выхода: возвратить профбилет и взять кустарный патент на работу с фотографией?] или же, как цеховой художник, променять свое мастерство на портреты вождей (описывать, напр. электрозавод).

    17 Ноября. Мороз. Солнечное утро. Снимал тени деревьев на остатках снега. Беседовал с рабочими, делающими пруды (21 пруд для рыботреста). Заняты люди (2 50 р. день) и хорошо. А дело? Вот штабели дерна, нарезанного для укрепления берегов пруда. Обнаженные корни растений в дерне зимой замерзнут, дерн сопреет и разваливается. «– Для чего же вы делаете? – Белено и делаем. – Я желал бы поговорить с инженером об этом. – Он в Москве». Один рабочий, пытаясь быть серьезным, сказал: «Пятилетка!» Другой закрыл лицо ладонями и фыркнул.

    Письмо в «Перевал» Зарудину.

    <3ачеркнуто> Дорогой Николай Николаевич,

    я выхожу из «Перевала», потому что все оппозиционные литературные организации считаю в настоящее время нецелесообразными. Кроме того, мысли, высказанные мной в «Кащеевой цепи» и других моих сочинениях, в настоящее время все слова о свободе, гуманности и т. п. должны смолкнуть и писатель должен остаться с глазу на глаз с Необходимостью.

    Перевальские слова о свободе, гуманности, творчестве и т. п. должны теперь смолкнуть, а писатель иметь мужество оставить литературу и побыть с глазу на глаз в недрах жизни просто, как живой человек, «как все». Все литературные оппозиционные организации считаю теперь неуместными и выхожу из «Перевала».

    <3ачеркнуто> В издательство «Молодая Гвардия»

    [от] Михаила Михайловича Пришвина

    Заявление.

    В силу особенностей нашего времени писатель попадает в положение кустаря-одиночки. Есть выход из одиночества у кустарей: поступление его в артель, где он получает фиксированный заработок. Литераторы в силу разнородности талантов и др. особенностей литературного дела и в организации остаются на воле эгоцентрических побуждений. Сознавая всю ложность «адвокатского» положения в стране советов, я прошу издательство «Молодая Гвардия» принять меня на службу, как литератора, подобно тому, как служат художники, архитекторы и т. п. с определенным вознаграждением за мой труд, позволяющим мне существовать и совершенствоваться в своем деле.

    Мною избрана «Молодая Гвардия» вследствие того, что я, как старый мастер, хочу посвятить себя в дальнейшем исключительно трудной литературе для детей и юношества. Вам известно, что некоторые мои сочинения («Колобок», «Башмаки» и др.) пользуются успехом у юношей и в Вашем журнале давались не раз о них блестящие отзывы. Я сотрудничаю в «Еже», в «Зорьке» и др. детских журналах. Государст. изд-во выпустило сейчас много отдельных книжек для детей, и в настоящее время печатает большой труд «Записки Охотника», который должен завлекать юношей в дело активного, радостного отношения к природе.

    В настоящее время я готовлю книгу об охоте с фотокамерой, которая более чем ружье способствует пробуждению исследовательского интереса.

    Одним словом, я хочу сказать, что вступаю в издательство не с пустыми руками и, если издательство фиксирует мне заработок, я готов подписать условие, которым обязуюсь все написанное печатать только в «Молодой Гвардии». Вместе с тем я, конечно, возьму на себя обязательство представить в год определенное число листов (средняя моя производительность за 25 лет) и на ближайший год дать даже проспект моей работы.

    19 Ноября. Мороз -7. Вагоны нетопленые. Ездили с Левой в Москву определяться в ударники. Эффект моего заявления. Осуществляется мой замысел: забежать вперед.

    20 Ноября. Мороз -7. Было солнце, и снег валил. Очень радостно в комнатах. Приезжал больной и хороший N, конечно, как все такие, в от-чаянии. «Так может быть десятки лет», Я же «утешал» его тем, что скоро должна быть война. Лева после сказал: – Я, папа, радуюсь твоему бодрому настроению. – Чем же бодрому? – А вот то, что ты сказал: скоро война.

    состоит в том, чтобы личным примером в деле осуществлять то добро, которое обещают на словах. До некоторого времени этим можно будет побеждать, потому что у них (вредителей) все обстоит так, чтобы слово о добре использовать во зло. Имя этим вредителям легион и, конечно, если я круто стал бы на позицию истинного осуществления слов о коммуне, то меня бы очень скоро одолели вредители.

    Скажу все иначе. Игра двумя лицами (маскировка) ныне стала почти для всех обязательной. Я же хочу прожить с одним лицом, открывая и прикрывая его, сообразуясь с обстоятельствами.

    N. рассказывал, что на службе в течение нескольких лет он вполне доверился одному лицу и вдруг догадался, что это лицо следит за ним. Он попал в то положение, которое я описал в Курымушке (гл. Сушеная груша). То лицо теперь одной паутинкой держит сердце N. и управляет им. N. утешает себя тем, что, может быть, то лицо тем и удовлетворится и больше «ничего не будет».

    Мои книги, написанные за революцию, считаю теперь другим лицом, чем я теперь, скажу больше: между литературой моей до революции и последующей меньше разницы, чем между всем, что было и должно быть теперь. Те книги диктовала Свобода и возрождение. Теперь диктует Необходимость и война, которые обязывают собраться и быть готовым к концу, а вместе с тем быть особенно бодрым и деятельным по завету берендеев «помирать собирайся – рожь сей».

    Вся та мерзость, которую обнажает теперь «человечество», является от индивидуального желания жить во что бы то ни стало: отсюда предательство, двурушничество и т. п. Следует ли отсюда, что «жить» – это дурное стремление? Совсем нет, потому что можно жить и не мерзко, т. е., не только не мешая другому, но и помогая ему. Наша жизнь теперь похожа на два встречных потока с Запада и с Востока: все закружилось, замутилось в этих потоках, потеряло общее лицо, и Восток и Запад. И только с очень большой высоты можно понять эту борьбу. Есть ли такая высота?

    Избираю высоту «2000» (лет вместо метров). Наше время, откуда жизнь видна (как творчество радости в людях?).

    Но творчество – это мучительный процесс: тот, кто творит, удовлетворяет себя другим, чем тот, для кого творится? Или есть творчество для всех?

    Чистая радость является единственно из творчества, первое при загаде (ранняя весна: посев), и главное, при завершении (осенью, сбор плодов). Муки творчества – это опустошение по сотворении, сбор сил перед новым загадом (зима) и те колебания во время исполнения загада (летом), неуверенность, выйдет или не выйдет...

    ... Вопрос: все творят или отдельные творцы своими страданиями делают «радость» для ослов? (христианство).

    «Общечеловеческое сознание» – это согласование своего индивидуального творчества с общим творчеством жизни. (Как это перевести бы на язык берендеев?) Каждый должен делать свое, не заслоняя собой свет от солнца Другому...

    Общественная сознательность:

    Закон. – Каждый берендей пусть делает свое, не заслоняя свет от солнца другому.

    Закон творчества: чтобы лучше видеть и делать, надо смотреть не на солнце, а на освещенные им предметы (материализм?).

    Искусство – это или образцы возможного творчества жизни, или же обломки прошлого общего творчества.

    Женское стремление к искусству и вообще к чему-то «лучшему» (наука?) часто есть лишь предлог к своеволию.

    Есть много женщин, которые высшую жизнь видят в искусстве, рисуют, сочиняют стихи, не потому что это их природная родовая необходимость, а «лучшее» в жизни (серой и бедной): все в ущерб хозяйству, деторождению, вообще той жизни, которая свойственна женщине.

    «Вопль против цивилизации, машинной жизни, засилия политики и т. п. вполне отвечает воплю женщины, которую одолела кухня, детская. Какая прелесть машина, если она моя, т. е. является органом моего собственного дела, и то же самое как счастлива может быть женщина, когда все гости едят и хвалят ее искусство, нечего говорить об удовлетворении женщины-матери! Между тем, что мы видим теперь: машина закоптила небо, стерла наш вкус, лучшая женщина стонет под бременем обязанностей к кухне и детской. Общий вопль о том, что «не успеваешь справляться», что чисто внешние обязанности задавили в человеке «самость» его, т. е. возможность распоряжаться самому собой, быть хозяином своего дела, хозяином прекрасной машины и... что тоже: руководительницей своих детей. Вот откуда феминизм и социализм, – это круговая порука диктатуры обезличенных индивидуумов.

    На все это отвечает N:

    – Эта романтика «самости» есть лишь реликт эпохи рабства, когда женщина справлялась с хозяйством при помощи рабов. Точно так же господство ремесленника над своим инструментом – это ведь прошлое, это вздох усталого человека, пока не могущего справиться с нависшей на него машиной. Техника является на помощь размножению (производство средств существования) и отсюда ломка господства женщины в кухне и детской. Правда, самоутверждение человека происходит как бы в воздухе, он как приподнятое вверх, лишенное опоры насекомое болтает в воздухе многоножками, что ни подставь – зацепит, и это является как диктатура.

    Все это (что идет против машины и т. п.) идет от художников, которые хотят все видеть непременно своими глазами«своими» совершенно тождественно с женщинами «свой» ребеночек, с выражением в этом «свой» какой-то извечной правды с извечной войной «за свое».

    от процесса самого труда. (Своими глазами надо и на Необходимость <1 нрзб.> поглядеть).

    <3ачеркнуто> Быть самим собой – это значит найти согласованность своих природных склонностей (биологии) с общественной деятельностью. Быть самим собой значит находить удовлетворение своим природным склонностям и в этом есть все так называемое счастье.

    23 Ноября. Вчера вечером мороз дошел до -17, и вообще стало, как будто мы сразу вошли в сердце зимы.

    Читаю с изумлением Либермана «Романы жизни», в которой раскрывается нигилизм коммунистов (как у меня рассказ «Глина») с большой силой. Интересно очень, как девица (Галина), в сущности, по своему невежеству, не имеющая ни малейшего понятия об учении Ленина, когда умер он, поверила в него, как веровала в богов и святых. (Токарь Розанов отдался Ленину, думая, что он изобрел радио).

    – сила. Нынешний фанатизм, похожий на какую-то мрачную религию, имеет следующие предпосылки: нужно, чтобы национально-бытовые и семейные узы совершенно распались и на пустое место, как догмат веры, вошло «знание». В таком состоянии профессор химии может быть принят, как пророк, тем более профессор полит, экономии, тем более Маркс или Ленин. Подготовка Чернышевских – Плехановых. Начинается этот психический поток стремительной реализацией своего «я», которое все расходится в действии, будь это военные подвиги, или ораторство, или какой-либо иной способ самораспубликования (у женщины процесс сопровождается абортами). В заключение человек внутри делается совсем пустым, хотя вовне он продолжает еще некоторое время действовать. Кончается же такими поступками, которые приводят в недоумение: «как могли такие вредные элементы быть в ВКП». Все можно понять по тем чудо-мальчикам, которые совершали в 12 лет военные подвиги, получали Георгия и тем кончались. Поступок, мотивированный «знанием» (хочу все знать), для понимающего истинное знание представляется явлением deus ex machina, вернее, deus ex Nihil, потому что полузнание есть ничто, и тем не менее «deus» является и все себе подчиняет. Замечательный стиль девушки (Галина Мравина), описывающей свои роды: «понатужилась я и боль достигла своей кульминационной точки». «В общем и целом» революция бросает человека даром (демпинг) – человек дает короткую вспышку и пропадает. Жизнь в ее органическом строительстве заполняется двуликими существами, будь это прожигатели жизни и вредители под маской прошлого героизма или же рядовые трусы, исповедующие генеральность линии партии.

    Сознают ли вполне такие люди, как Бухарин, что, отрекаясь публично от себя самих, они в то же самое время и лично кончаются. Один покончил с собой на петле, другой пустил в себя пулю, третий отказался от самого себя публичным заявлением в газете, сохраняя в себе тщетную надежду когда-нибудь при удобном случае вернуть человеческую душу в сохраняемый футляр от исчезнувшего себя самого.

    Вот Воронский наверно тоже надеется, а ведь нам-то со стороны ясно видно, что кончился...

    В Издательство «Молодая Гвардия»

    Книга (Охота с фотокамерой), которую обязался я дать издательству, предполагает множество фотоснимков, сделанных непременно автором, потому что снимок является не просто иллюстрацией, а органической составной частью целого, в чем именно и заключается своеобразие книги. Эта «охота» с камерой будет производиться не только в лесах, а и на фабриках и заводах, где требуется камера очень светосильная и совершенная с телеобъективом и угольником. Такой камерой является Лейка с тремя переменными объективами последнего выпуска. В охотничьем отделе газеты Die Grusne Ros, где я являлся сотрудником, хорошо знакомы с моими работами, и редакция дала мне такой аппарат, для получения которого не требуется валюта, а только разрешение («безвалютная лицензия»). Ввиду крайней необходимости иметь такой аппарат, с помощью которого я надеюсь сделать замечательную работу, прошу «Молодую Гвардию» ходатайствовать о предоставлении названной мной безвалютной лицензии, а также, если возможно, об уменьшении, или даже отмене пошлины.

    24 Ноября. Часто лень указывает правильный путь. Я сегодня остался по лени, а вышло хорошо: пусть Лева выяснит дело с Гвардией, а потом я уже и начну. Кроме того, предстоит поездка в Питер, к ней надо готовить «Очерк».

    Кончил «Глину». Мужчина дышит свободой, женщина остается с необходимостью (Алименты – налог на свободу в пользу необходимости). Возможно, лучший союз М. и Ж.: жена относится к мужу, как к ребенку, даже если ее муж есть великий государственный муж, а он относится к жене, как к матери в высоком значении слова, т. е., к чему-то высшему, несмотря на то, что она может быть способна только мыть полы, стирать белье и готовить пищу.

    <На полях:> Фото: живые вещи.

    У нас сегодня иней.

    Свобода возможна лишь творческая, т. е. такая свобода, которая является не грабежом необходимости, а даром. Грабеж судьбы.

    Революция – это грабеж личной судьбы человека.

    Выражение: «в силу необходимости».

    Солнце и колокола: так, может быть, когда-нибудь сбросят и самое бесспорное – Солнце и поставят на его место свое светило (человек тогда, как личность, спрячется, а человек-повелитель сольется с космической силой: это будет высшее издевательство над Прометеевым разумом). Правда, и сейчас мы чувствуем эту силу власти отдельно от себя, и в катастрофе мы лично бессильны, как кратер вулкана извергается. И все идет, как ему надо идти отвлекаясь все больше и больше, слился с разумом и стал для оставшихся обезволенных людей невидимым и непостижимым. Мало-помалу явился Прометей, Христос.

    <На полях:> следопыт. Новый след.

    Наркомторг СССР, Варварка 38.

    Члену коллегии Наркомторга

    Ивану Васильевичу Боеву.

    и прошу сделать мне исключение в деле получения безвалютной лицензии на получение камеры.

    В течение прошлого года во всех крупных журналах появились мои литер, работы, в которых мои фото играли не роль иллюстраций, а были составной частью текста (Октябрь, Новый мир и др.) В настоящее время я заключил договор с «Молодой Гвардией» на большую книгу «Охота с камерой», в которой фотография играет главную роль, и я надеюсь сделать книгу исключительно интересной. На мои фото-работы обратили внимание заграницей, и редакция Die. Grune Ros, в охотничьем отделе которой я сотрудничаю, готова предоставить мне самый совершенный аппарат Лейка с тремя переменными объективами.

    В таком аппарате я тем более нуждаюсь, что мой аппарат от усиленной работы пришел в совершенную негодность.

    Сочетание большого словесного мастерства с таким же фотографическим в одном лице представляет редчайшее явление и нет никакого сомнения, что работа, которую выполню я при помощи нового аппарата, во множество раз искупит тот вред, нарушающий общий порядок запрещения ввоза камеры. К этому прибавлю, что для ввоза названной камеры не требуется валюты, и я просил бы лишь какой-нибудь льготы, если это возможно, относительно оплаты пошлины.

    В подтверждение всего изложенного дополнительно к этому прошению мною могут быть представлены – мои заключенные договора, ходатайство от следующих литературных органов, которым я обязан своей работой: «Известия ЦК СССР», «Новый мир», «Красная Новь» – имею договор на 10 печ. листов с фотографиями.

    «Очерк с фотоиллюстрациями».

    «Молодая Гвардия» – с которой заключил трудовой договор на всю мою литературную деятельность для юношества в ударном порядке до конца пятилетки.

    От всех этих издательств, если потребуется, могут быть представлены ходатайства и копии заключенных с ними мной договоров.

    Я не делаю это немедленно, потому что достаточно известно мое имя и напечатанные многие фото-работы, и потому может быть доказательства эти окажутся излишними.

    Вашу резолюцию прошу оставить в секретариате, куда я обращусь за справкой и вместе с тем, если понадобится, предоставлю выше названное ходатайство и копии договоров.

    Очень Вы меня обрадовали открытием Лейки в недрах Берлина. Посылаю Вам список того, что мне надо необходимо. Я поставил «?» о футляре, потому что за кожу берется большая пошлина. Сегодня же и отправил в Наркомторг ходатайство о разрешении мне лицензии: 50% за то, что разрешат, 25% за то, что Вы разрешите, и 25% – что сын привезет, след, все 100% за то, что у меня будет Лейка с 3-мя объективами и следовательно, что я скоро буду совершенно счастлив. Итак, я буду Вашим должником на некоторое время. Надеюсь, скоро рассчитаюсь. В очерке «Соболь» я имею в виду не так охоту, как особенности его жизни, наблюдаемые мной на зооферме. Соболь представляет собой монополию СССР, и прежде чем послать Вам работу, я должен справиться в Москве, не является ли рацион и пр. секретами. Что касается записок фенолога, то, по-моему, для Берлина делать невозможно, слишком большая разница в климате. Вот как странно мне, что явился вопрос о моем рассказе «Птичий сон». Вы согласитесь, что мои рассказы (ведь я в год их пишу два) смешно ставить в зависимость от погоды. Знаете, мне приходит в голову, что мы с Вами закормили д-ра Филиппа. Меня очень интересует Ваш перевод рассказа «Смертный пробег», потому что этот рассказ чрезвычайно труден для перевода: фонетика в нем играет большую роль. Пришлите его, если я раз десять прочту вслух, то начинаю воспринимать по-немецки, как и по-русски. Так я, где-то читая перевод Элиасберга «Черный араб», убедился, что переведено очень хорошо.

    25 Ноября. Всякий закон человеческого общества родился от законодателя, этот человек умирает, а закон, созданный им, продолжает жить и действовать сам собой. Немудрящие люди – и сколько их! – подчиняются этому закону, в большинстве случаев не допускается даже догадки, что закон этот – он же дан через своего законодателя: ведь он так давно умер и так давно живет закон самостоятельной жизнью. Так почему же не предположить, что давным-давно среди хаоса (без законов), в котором была когда-то вселенная, были тоже существа-законодатели, великие предшественники нынешнего человека, и это они установили закон движения светил, и последующая затем жизнь на земле и других планетах как вывод из этого закона.

    А теперь есть сколько хотите людей, не знающих законов, неспособных к ним, даже и грамотных, и мудрых и даровитых.

    а закон продолжал двигать планету или звезду.

    В то время, наверно, постоянно бывали перемены и катастрофы (потому что, конечно же, эти существа жили и умирали) и невозможные для нас пока перемены, как, напр., управление Солнцем, и даже смена его другим была для них сравнительно легким делом.

    Вот именно так надо понимать, что эти существа были чрезвычайно сложны и свободны, и о свободе их мы, [по] оставленным ими законам природы, даже не можем догадываться: ведь создание закона было их последней конвульсией, создавая закон, лично они умирали. Их общая смерть, по-видимому, была в создании того последнего Солнца, которое после великих множеств столетий, египтяне принимали за Бога, и мы до сих пор подчиняемся ему, как царю всего живущего.

    Между тем, это последнее Солнце было делом рук нашего предка. Какое-то было великое помрачение перед последней катастрофой, и люди разделились, как у нас теперь, на два человеческих мира. Одни стояли за перемену солнца, другие требовали прекращения законодательств и смерти, или бессмертной жизни в родстве через качество. Это была губительная война и такая напряженная, что в борьбе от борцов за перемену солнца и единого закона остались только воля к перемене, а от белых – да, ведь, конечно же, это было очень похоже на нынешнюю борьбу красных и белых – бессильное воспоминание о прежней свободе великого, цельного человека.

    Те прежние красные победили, солнце было свергнуто и установлено новое. И только все силы революционеров были исчерпаны и они все умерли в последнем ими созданном законе Солнца. Много тысяч лет светит это солнце само по себе, пока элементы прежнего человека, вошедшего в систему его, не дали на земле ростки новых существ одной природы, конечно, с прежними красными и белыми. И так было очень долго, и опять вырос человеческий мир на земле, и опять человек стал перед выбором: стать смертным в законе или невозможным желанием вечно жить в создании родственных качеств под вечным солнцем.

    опять вырастут новые творцы качества, и новые тома поэм прибавятся в библиотеках, и новые картины в музеях. И тоже законодатели непременно будут искать случая прибавить еще один <1 нрзб.> разумных законов в общем строительстве мира.

    ... Я бы постоянно странствовал. В дороге как-то чувствуешь, что ты в руках Божьих, а не в руках человеческих (Ап. Григорьев).

    26 Ноября. В пятницу 28-го вместе с Левой в Москву – купить билет и <1 нрзб.>. Иван Тимоф. Ненюков. Справка (завтра) в кассе и телеграфный запрос Разумнику.

    Читал роман Ап. Григорьева с «Устюжской барышней». Сделать ее матерью, может быть, он сам не захотел, а сделаться ей его матерью, нянькой, секретарем и почитательницей она не могла и не хотела.

    Откуда у Левы взялось стремление вечно из себя кого-то разыгрывать, представляться? Возможно, это есть наивное начало литературной карьеры, потому что ведь раз взялся за перо, то надо, в конце концов, показываться.

    вот как сегодня: занесло везде, затрусило, забило снегом все следы человеческие. А весной тоже, когда все смоет вода и встаёт зеленая жизнь. Вот как обрадуешься, что часто и человек становится хорош. И вот в этом весь секрет художника: найти какой-то способ самоочистки и вообще такой гигиены духа, чтобы обрадованным подходить к человеку и видеть его не изуродованным, каким он есть, а в тех возможностях, которые он несет в себе.

    Получена телегр. от Раз<умника, чтобы 29-го ехать заключать договор. 1-го выеду в Питер. – Все правильно.

    Вдумываюсь в истоки адской злобы, таящейся у женщины («антитезис» любви); это вопреки всякому разуму и существует непременно, как скрытая под юбками их непременно существует у всякой половая щель. То или другое проявление зависит от характера, условий жизни, соотношения полов. Все спасение в синтезе, в детях, в этом «выход», продолжение.

    У Ап. Григорьева о Тургеневе сказано где-то, что «поэтическая струя» в нем нашла сильнейшее выражение и все-таки почему-то Григорьев к Тургеневу отнесся холодно. Но ведь он сам большой поэт, у которого поэтическая «струя» совершенно скрыта. Странно...

    28 Ноября. «Абис. коммунист» – это малый «исправился», значит, по карманам лазить не будет, но это не значит, что он банк не ограбит, и если не банк, то что он как «исправленный» вообще не будет вредить. Что может быть вообще отвратительней, позорней титула «исправленного» (исправленный вор, исправленная проститутка). Нет, умный не исправится, а только разве расширит свое дело. Вот тоже Рамзин и Ко исправились, чистосердечно каются во вредительстве.

    укусила и то есть образ, – вошь. А у нас теперь подходит смерть как «промфинплан». Л. сказал, что вся старая интеллигенция обречена и в пятилетку должна быть сменена.

    Три дня как оттепель, дождь. Сойдет вовсе снег и опять обнимет необъятная тьма и непролазная грязь, или схватит мороз остатки снега, и новая пороша заделает все темные уроны... Да, конечно, остается некоторая надежда. Если же нет, то уж тогда прощай...

    «так может и десять лет» – ошиблись, война на носу.

    Те взрывы общей жизнерадостности, бывшие раньше по поводу восхода солнца или при замысле книги, теперь являются не в связи с большим, а с чем-нибудь совсем ничтожным, напр., по поводу новых очков или фотокамеры, притом болезненно остро.

    Приближается годовщина уничтожения Сергиевских колоколов. Это было очень похоже на зрелище публичной казни. В особенности жаль Годунова. Ведь если бы в царе Борисе одном было дело, еще бы ничего, но между царем Борисом и колоколом Годуновым еще ведь Пушкин.

    Процесс «промпартии» читать не могу... но сегодня случайно задержался на показаниях Рамзина, вот как было: он был против большевиков в 18 г. (с меньшевиками), потом при нэпе соблазнился ленинским планом электрификации и стал по правде работать, а с переменой курса налево, стал против власти. Так одолел ленинизм, но одолеть сталинизм не мог.

    1 Декабря.

    Дорогой Н. П. (Булатов),

    мы наверно не поняли друг друга: я подумал, что около 4-х д. мой сын должен приехать и встретиться с Вами в редакции и написать договор, который на другой я подпишу сам. Я спешу для того, чтобы с Декабря работать в «Молодой Гвардии», в противном же случае я, т. к. денег нет, должен брать какие-то другие обязательства и откладывать работу. Быть может, сегодня устроим договор, а на вокзале я его подпишу.

    Большая просьба к Вам. Обдумайте Ваше дело на заводе так, чтобы подвести меня к какому-то моменту производства, где я мог бы выбрать материал на следующие, волнующие меня темы:

    1) Видеть то, хотя бы очень маленькое, чего нет у Форда, и что возможно достигнуть только при социалист, организации производства.

    2) Человек (рабочий) в процессе производства является не рабом машины, а таким же хозяином ее, как в мелком производстве, и распоряжается ею творчески, с жаром, как я писатель, любовью и ревностью.

    Я не верю в определяющую жизнь масс, близость названных «тем», но дорого, что ценою жизни огромного числа «обывателей» где-то...

    в двух обманах: 1-й обман, когда свергли царя, не успели обрадоваться – хвать! большевики пришли. Мало-помалу наладилась работа и «государственный капитализм» раскрыл перспективу работы, только раскрыл – хвать! вторые пришли большевики.

    Моя книга, рассказы и очерки была написана в уповании, что скоро будет на почве революции какое-то возрождение страны.

    7 Декабря. Вернулся из Питера. Там дождь и тут от всей зимы остались редкие пятна в полях.

    Тема для злого рассказа: Анатол. Васил. Николаев, химик, секрет, отд. Академии Наук утверждал, что посредством диалектического метода найдена вещь в себе. Р. говорил, что в «Правде» был фельетон о Сталине, как большом философе. Петрография – Ленинграфия. Сын Маркса и Венеры... Лунин (Пушкин). Сын Маркса и Венеры Ленин.

    Это известно, что я в последнее время ввожу в свои литер, произведения фото-снимки не как просто репортер, а с целью создать мало-помалу художеств. -лит. форму наиболее гибкую для изображения текущего момента жизни. В журналах издательства «Известия ЦИК СССР», в журнале «Октябрь» и многих других не раз уже появлялись такого рода мои работы. В Германии, где я таким же образом сотрудничаю в охотничьем издании, редакция «Die Gnine Rost» приобрела для меня самую современную фотокамеру для безвалютного ввоза, <на> которую я получил от Наркомторга разрешение. Мне предстоит теперь, однако, за этот аппарат в 500 мар. заплатить пошлину 1000 руб. Я не имею возможности в настоящее время заплатить такую сумму. Прошу Вашего согласия в получении льгот или даже отмене пошлины. При общем сочувствии лиц всех учреждений моей работе, формально оказывается очень трудно отменить в отношении моей камеры пошлину. Все говорят, что надо к Вам обратиться, и вот я Вас об этом прошу, не прилагая ходатайства от упомянутых изданий, потому что работы мои в «Нов. мире» и проч. без сомнения Вам известны.

    Самуил Миронович Алянский.

    За последнее время почти во всех журналах о моих сочинениях последовательно одна за другой появились статьи, которые вплоть до последней ст. т. Григорьева упрекают меня в замкнутости и сознательной отчужденности от <1 нрзб.> фронта. Во всех этих статьях, между прочим, инкриминируется моя принадлежность к организации «Перевал», судят меня и как перевальца. Последнее обстоятельство раскрывает мои глаза на существо этих статей: это «чистка».

    В последнее время почти во всех журналах появились в отношении меня недружелюбные статьи, увенчанные последней статьей т. Григорьева в «Лит. газете»: Пришвин и «Перевал». Все эти статьи исходят из одного неверного факта и потому во всем остальном неверны. Неверный факт – это связь моя с «Перевалом». Я никогда не был ни на одном собрании «Перевала» и плохо даже себе представляю, что такое «Перевал». Раз молодые люди, охотники, приехали ко мне в Сергиев и говорили об охоте, между прочим, попросили подписать меня какую-то платформу с отличными передовыми лозунгами. Я это подписал, – вот и все. Прошли годы. «Перевал», по-видимому, отстал от революции, и его начали бить. Меня предупреждали: они пользуются моим именем, надо уходить. Но мне думалось, что всем, читающим мои книги, понятно же, что я в «Перевале» не больше, как генерал на свадьбе. Но вот те, кто восстал на «Перевал», начинают хвататься за меня, прочитав наспех кое-что из моих сочинений. Друзья молчат. По злобе на «Перевал» начинают искажать смысл моей работы. В одной статье вижу свое имя между Зарудиным и Губером и вслед за тем рассуждения о реакционности биологизма, которому противопоставляется прогрессивный антропологизм – как это умно не буду и говорить. Потихоньку спрашиваю одного сотрудника журнала, какая цель у автора была объединять меня с Губером. – Во-первых, говорит, вы «перевальцы», а во-вторых, Пришвина он никогда не читал и страшно был поражен, когда узнал о собрании сочинений за 25 лет. Во всех статьях, вплоть до Григорьева включительно, вменяется, инкриминируется моя отъединенность от общественной жизни. Удивительно, до чего же слепнут критики в войне с «Перевалом». Взять хотя бы одно, что ведь я же первый и единственный писатель пришел в Госплан и предложил свои услуги для исследования. Меня командировали на исследование кустарных промыслов, в результате чего появилась небезызвестная книга «Башмаки». Мне противно перечислять свои такого рода заслуги, потому что я сам очень меняюсь, в своем прошлом вижу ошибки и заслугами не интересуюсь. Вот Белинскому не надо было ковыряться в следах, он чуял дичь по воздуху. Не отрицаю, однако, что и нижним чутьем можно добраться до дичи. Но в таком случае надо быть добросовестным и собрать все следы. Рекомендую поговорить о мне в «Молодой Гвардии», где имеются документы о моем чувстве общественности. Неплохо осведомиться в Федерации писателей, какую работу я теперь выпускаю и пр. и пр. Нижним чутьем всех дальше от меня самого (разбирая в самых отдаленных мне следах) ушел от меня из-за того же «Перевала» т. Григорьев. Он понимает меня, как эпигона символистов, хотя трудно во всей литературе найти большего эмпирика и реалиста, чем я. Эта чудовищная ошибка происходит, по-моему, вследствие утраты особенно учеными критиками самого чувства языка и вкуса к живому слову. Но много, конечно, виноват и «Перевал»: имея в виду «Перевал», так и тянет критика найти у Пришвина какую-нибудь зловредность. Так, напр., т. Григорьев моргает в сторону «Кащеевой цепи»: он будто бы знает, почему не написана 3-я часть ее. Я догадываюсь, конечно: в прошлом я был связан с кружком Мережковского, и мне трудно выдавать своих старых друзей. Нет! я не мог описать эпоху богоискательства только потому, что выходило как-то фельетонно и несвязно с органическим целым.

    Без этого живого чувства органического целого, чувства всей жизни по себе самому я ничего не могу писать. Иногда получается разрыв и подмена живого целого, тогда у меня получается в корне враждебный мне символизм. Такие работы я не ввожу в собрание сочинений, я могу назвать таких работ две «Иван Осляничек», напечанный в «Заветах», и «Грезица» в ж-ле «Летопись». И, конечно, много ошибок такого рода вкраплено в разных журнальных статьях, и если идти нижним чутьем, то всегда можно представить меня эпигоном символизма. В заключение просьба к т. т. «перевальцам», не обижаться на меня, что приходится отказываться: посудите же сами, ведь ни одной повестки за несколько лет я не получал от вас, а между тем т. Григорьев хлещет меня: «Пришвин, алпатовщина и «Перевал»». Последняя же просьба к т. Григорьеву не писать «алпатовщина», потому что есть молодой писатель Лев Алпатов и ему от этого выходит неловко. Не рекомендую писать и «пришвинщина», потому что нет ее, и если бы таковая оказалась, то я бы сам на нее восстал, потому что если я иду (хочу идти) против попов, то не стану делать из себя попа.

    16 Декабря. (12-го была у нас Светлана). Ей 18 лет, значит, ничего нашего прошлого не знала. А между тем первый раз в жизни вижу существо, которому так близки «Голубые бобры» с Марьей Моревной. Впрочем, я и раньше думал, что раз допущен Пушкин и классики, то непременно все лучшее в прошлом воскреснет рано или поздно в будущем. Однако, видеть воочию свою духовную дочь было чрезвычайно удивительно и радостно.

    Вчера в Рике добыл доверенность Леве. Народ в Рике «риковный». Исстари мужики в администрацию давали негодный элемент, и теперь это продолжается: в Рике все физические вырожденцы. И заметно люди ухудшаются. Нотариус, напр., откровенно, сознался, что он новичок и предложил нам самим разобраться в книге. В это время председатель Горсовета звонил в телефон и, не дозвонившись, при всех барышнях бросил трубку и сказал: «Чиновники, еб вашу мать!»

    все хлопуны и погоняльщики.

    Проектируем с Левой ехать в Свердловск от «Наших Достижений», он по «Самоцвету», я за «Пушниной». Надо устроить диапозитивы, прочитать лекцию «Охота камерой», связь с Союзом охотников.

    Печатают наши мысли машинами, и никто теперь не жалуется, что наши мысли и образы и понятия чем-нибудь пострадали при переходе от списывания к печатанию. Значит, если теперь всюду в мире чувствуется засилие машины, то дело не в машинах, а в нас самих: мы страшно низко пали.

    21 Декабря. Непониманием и ругательством встретили критики даже и Толстого с его «Анной Карениной» и Достоевского. Но в то время книга начинала свой путь в узком кругу, и создаваемая критиком легенда не приносила большого вреда. Теперь же пущенная легенда может прямо испортить жизнь, подрезать крылья и отнять всякую охоту в работе. Раньше я <8 нрзб.>. Так вот я читал в Загорском педтехникуме новый краеведческий очерк «Зооферма», в котором изображено наше пушное дело. И в это время выяснилось, что Пришвину верить нельзя, «Пришвин разъяснен»: он принадлежит к контрреволюционной организации «Перевал», приводят выдержки из ст. Григорьева. Должен сказать, что, не имея возможности достать номер газеты со ст. Григорьева, я понимал вышеприведенную статью лишь на основании устного мне сообщения. А теперь, когда я достал этот номер газеты, я увидел в ней бесконечно больше вреда, чем мне рассказывали.

    Прежде всего, спрашиваю, какое право имеет т. Григорьев взять в кавычки марксиста Алпатова? Нет никакого сомнения, что «Кащеева цепь» не только автобиография, а даже есть «призвание». Алпатов марксист взят с марксиста М. Пришвина, который в группе с В. Д. Ульрихом организовал первое рабочее движение в гор. Риге, был за это судим и т. д. Все как в «Кащеевой цепи». (В. Д. Ульрих ныне здравствует, сын его, тогда мальчик Вася, ныне известный Василий Вас. Ульрих). Материал для «Кащеевой Цепи» взят из этого чрезвычайно боевого кружка архаических пламенных марксистов, по темпераменту не имеющих ничего общего с последующими меньшевиками. И я утверждаю, что марксистская глава в «Кащеевой цепи», единственное в художественной литературе отображение «Капитала», художеств. -документ. <3нрзб.> интересна молодежи.

    марксиста «Ефима». Где был тов. Григорьев в это время?

    Я очень подозреваю, что в это время... <2 строки нрзб.>

    Имея за собой такой опыт и не менее тоже суровый опыт борьбы за осуществление своего природного влечения к искусству, пережив войну, революцию, опять большую войну и величайшую социальную революцию, я представил себя самого в вечной борьбе с Кащеем, начиная от маленького Кащея – учителя мальчика Куры-мушки («Коровья Смерть»), кончая тем вредительством, которое чувствовал я гораздо раньше, чем это было произнесено вслух. Алпатов – это творческий дух, который, сливаясь с весенней природой, уничтожает Кащея. Так даже прямо и сказано, что он инженер, и в этом инженерном строительстве он соединяется как бы с делом народа (Народ взят в соотношении <1 нрзб.> с Кащеем и природой.)

    Неудовлетворенный романом, я написал еще «Журавлиную родину», которая излагает творчество, как делание жизни. Нет ни одного величайшего мудреца в мире, кто бы понимал абсолютную истину. От всех систем остается только частица правды. Так несомненно полна и философских и этически-социальных ошибок моя книга. Но я утверждаю, что эта серьезная вещь и требует серьезного отношения. Лично мне эта книга недорога. Я теперь на ином пути. Но мне жаль молодежь. Я <2 нрзб.> сотни писем, в которых Марья Моревна признается той «душой» любви, без которой всякая любовь есть свинство. Мне стоит только чуть-чуть припомнить, и я могу вывести эту Марью Моревну из рабочей среды, из крестьянской. Хотите, сейчас в колхозе найду. А то Григорьев притягивает Блока, будучи очевидно сам ушиблен мистицизмом до основания чана, видит в этой реальной женщине «Прекрасную Даму». Где был? И проч. Повторяю: мне написанная мною книга недорога, потому что я напишу гораздо лучше и без тех ошибок. Но мне глубоко противен этот подлог с кавычками. У меня такое чувство, как будто снова я в гимназии, снова Курымушка, и учитель «Коровья Смерть» глядит на меня и, презрительно покачивая головой, говорит: «Мать есть? Несчастная мать!» Кому же сказать, как это больно <зачеркнуто>

    И вдруг, все объясняется. До какой <1 нрзб.> можно договориться.

    «Белая собака», в котором должен произойти самосуд темного страшного мужика над невинной собакой. Между прочим, подобный рассказ «Крыса», написанный во время дела Бейлиса и рассказывающий факт: в Новгороде меня принимали за «жида» и что я с ними. И всю жизнь я кого-нибудь освобождаю. Вот сегодня я пишу роман для «Мол. Гвар.», в котором освобождаю паука от легенды о его кровопийстве, осла от легендарной глупости. Мне хотелось бы этой статьей освободить критику от т. Григорьева.

    <На полях:> Но самое чудовищное искажение – это мое отношение к природе...

    23 Декабря. Вчера читал о соглашении с Францией относительно торговли нефтью. Диву даешься! война войной, а торговля торговлей. Пуанкаре заболел. Вот теперь и учись, насколько же слабо государство с парламентом в сравнении с нашим социально единым государством.

    Нельзя открывать своего лица – вот это первое условие нашей жизни.

    «живчика». Это я представляю себе чем-то вроде семенного быстрого жгутика с мерцательными волосками. Как только дело доходит до гибели, живчик вдруг улыбается и, глубоко запрятав великую трагедию, сам отправляется депутатом. Он состоит весь из улыбки и возвращается с продуктами. Возможно, он никого и не предал и достиг исключительно только улыбкой. Без этого маленького ходатая теперь никак не проживешь.

    Слышал анекдот: «У меня один сын сидит в Бутырках, а другой тоже инженер».

    Лева завтра (24-го) едет к Андрюше. Он живет без труда и обязанностей: как-то волчком. В момент труднейшего поручения (договор с «Недрами») взял, сорвался и все бросил на меня. Счастье, что он литератор и так консервируется в детскости. Попади в линию государственного прожектерства, давно бы в растратчиках был или вредителем.

    17-го Фега выслала Лейку. 10-го Января поедем с Левой в Свердловск от «Наших Дост.» (Пушнина) = 17 дней. Надо взять в Госторге материалы о пушнине и во Всерохот-союзе. Все через Петряева. Два процесса: обдирательство пушное (Охотсоюза) и строительное (Зооферма). Итак, Январь отдается пушнине. (Лейка и <2нрзб.> легавые <1 нрзб.>).

    Велебицкая колония распалась невидимо на две власти: духовную о. Николая и материальную – мельника. Потом мельник забрал всю власть и на дальнейших материальных путях братцы пошли друг на друга с топорами.

    Преимущество высшего класса рабочих от всех нас чуть ли ни в калошах только: им дают калоши, а нам нет, и вот те довольны, а мы все завидуем и готовы на все, чтобы получить <1 нрзб.> калоши.

    25 Декабря.

    В Ленгиз.

    Напоминаю Вам, что 25-го Января 1931 года кончается обусловленное генеральным договором право двухлетнего пользования собранием моих сочинений. Между тем за это время из семи прозаических и своевременно сданных Вам томов, издали только т. 1-й, 7-й. Мне известно, что Вами напечатан т. II, который поступит в продажу уже после договорного срока.

    в виду, однако, что деньги Вами выплачивались, я готов Вам предоставить определенное льготное время для издания остальных книг при условии единовременной уплаты мне в течение Января 1931 года всех остающихся за Вами денег. Такого рода мое предложение согласовано со ст. 23 республ. авторского права, в котором, между прочим, указано, что при неуплате Вами названного гонорара, Вы теряете право на льготное время.

    С уважением

    История любви Левы и Светланы.

    12-го Декабря утром, когда Лева уезжал в Москву я сказал ему: «Зайди к Светлане и, если хорошая, то привези к нам».

    Мне очень нравились ее письма, но и Лева и мать находили, что она должна быть болезненной девушкой. Мне вдруг пришла мысль, что может быть она еврейка, или хотя бы русская, но с примесью еврея, и тогда выходило, что ничего, может она быть и не болезненной. Как это странно: если русская, то больная, а еврейка так только и хорошо может писать и здоровая.

    «Привез, хорошая Светлана!» Вошла худенькая бледная девочка 18-ти лет в огромных очках. Оказалось и то, и то: и болезненная и мать ее еврейка, а отец русский, но оставил семью, когда девочке было 4 года. Очень умненькая и тонкая. Я обрадовался вот чему: девочка <2 нрзб.> не знает ни Марьи Моревны, ни «Голубых бобров» и даже не знала просто семьи. Возможно тоска по отцу (и у меня же это есть) сблизила ее с моими книгами, и вот получилось от моих книг так, что все мое лучшее прошлое, хорошие люди, хорошая жизнь воскресли в ней. Мне было очень радостно сознавать, что непременно все лучшее наше воскреснет...

    Я много раз это повторил Леве. И когда это говорил, Ефросинья Павловна мне говорила потихоньку: «Зачем ты ее Леве навязываешь!» Она не совсем была не права: мне хотелось, чтобы Лева подружился со Светланой и перестал бы назначать ежедневно свидания в кино каким-то сомнительным девицам. По себе судил: когда, бывало, встретится девушка высшая, то этим «высшим» в ней и удовлетворяешься, о «низших» вовсе и не думаешь. И в самом деле, после визита Светланы Лева перестал уходить из дома. Так мы жили. Приходит 19-е Декабря. Поручаю Леве бездну дел и прошу остаться до завтра: обыденкой не управишься. «Зайдешь к Светлане? – Ты думаешь зайти? – Зайди, только не уводи ее из дому, посиди с матерью. – Хорошо». Проходит 19 и 20 и 21. Является Лева 22-го. Ничего не сделал и в разговоре объявляет, что 24-го едет к Андрюше. Мое возмущение. Но билет уже взят. «Зачем ты едешь? – После скажу. – У Светланы был? – Был. – Сидел с матерью? – Нет, матери не было». И уезжает. 25-го вечером к нам является мать Светланы Сара Абрамовна и показывает Левине письмо, в котором он извиняется перед ней, что увозит ее дочь, и называет ее женой и просит не беспокоиться: он устроился «капитально», основательно и сделает ее счастливой.

    Так вот Лева женился. И ничего мне не сказал и матери... Совсем, как дурак поступил и грубейшее животное. Чуть живая истощенная девочка и сам, как бык. Мать приняла, как посеянное несчастье – для них и как глубочайшую обиду себе. И если спрашивать, сколько же дней был роман, то это не совсем верно: из часов романа до свадьбы едва ли сложится день.

    Что получается... один сын породнился с семьей полицейского пристава, другой – к евреям пристал.

    Да, велика сила родственного внимания в природе, – именно эта сила приручила к человеку диких животных, робко подходили зверушки на ласковый призыв и вот теперь прежний дикий кот мурлычет себе на диване! Но больше всех поддалось на призыв родственного внимания солнце: ведь каждый цветок, возделанный в нашем саду, есть солнце, превращенное в доступный человеческой ласке предмет. Все идет нам навстречу, только луна не отвечает на все наши призывы. Сколько необыкновенных мечтаний рождалось под луной, и все они исчезали бесплодно, проходили как лунный свет.

    Человек, ограниченный своими неудачами... жалкое существо!

    Неудачу (зло) нужно сделать стимулом творчества жизни...

    29 <Декабря>. Вчера при -21° бушевал ветер. Сижу дома в тулупе. Переживаем с Павловной горе – Левину свадьбу. Вдруг окончательно вскрылась его советская пустота: это истинный герой нашего времени. Значит, велико же мое горе, если собственного любимого сына ясно увидел, как «тип». Между тем ему все как с гуся вода и больше, он думает, что нас осчастливил.

    С виду Лева в своей сибирской шубе похож на чрезвычайно важного наркома, полпреда или необыкновенного! литератора. На самом деле, шуба эта из линяющей козы и даже без подкладки. И литератор он воистину «липовый», прикрытый именем отца.

    любовь к нам. Если это отнять, он рассыплется. Поэтому при встрече надо быть чрезвычайно осторожным. Надо начать с объяснения, почему мы не ответили телеграммой на «запрос» молодой, может ли она «войти» в семью.

    Был в Москве. Лейка пришла, но в приемной Калинина у секр. Попова выходной день. Завтра Лева получит.

    Вечером от Левы телеграмма: «Светлана простудилась». Так отец из домашней хозяйки всю жизнь делает «Светлану», а сын буквально из Светланы сделал домашнюю хозяйку. Разное приходит в голову. Вот, напр., что сдержанный пол (самой «любовью» дорожит или строем семьи) создает эротическое свечение мира с цветами (черемуха): дети... сказочки, праздники... стихи... Какой же мир вне влияния эроса? Вот у Левы выходит вроде восстание на эрос и с первого момента любви уничтожение эротического обмана. Что же остается? Вот тут и является «герой нашего времени». Боюсь, что качество мира исчезнет и останется количество (счетный разум). А может быть, так мы подойдем к пчелиному трудовому государству?

    ... А без таких догадок, в частности, если взять «скорую любовь», то это есть возвращение к воробьям, уткам и т. п.

    30 Декабря. Провел с 9 у. до 12 в очереди в приемной Калинина для того, чтобы получить пропуск к секретарю Попову в ком. № 4, после того часа два сидел на диване в очереди к Попову и добился Попова для того, чтобы узнать о невозможности увидеть самого Калинина. Вообще

    – это принцип организации приемной, и самого его странствующие мужики не видят. Впрочем, странствуют больше наверно обреченные, разные лишенцы и раскулаченные. Со мной рядом сидел, погруженный в себя, глубокий старец. Когда один из сидевших сказал: – А ведь тепло! – старец неожиданно открыл рот: – Да, тепло в комнате, а на душе холодно.

    Сидел в «Наших Достижениях» и болтал с мальчиком-евреем, который оказался армянином. Вот смысл того, что я говорил:

    Литература теперь – это низменное занятие и существует еще, как предрассудок, как, напр., при советской власти некоторое время существовали еще рождественские елки. Правда, наша литература до сих пор еще господствует над разными маленькими литературами СССР. Она будет свергнута с этого положения, как литература просто великорусская. Второе. Наша литература, как и вся мировая литература, кроме подлинного происхождения еще имеет происхождение семейное – это Muttersprache. Семья теперь осуждена, как пережиток. Следовательно, и литература – как пережиток. Во всяком случае моя литература... И разобрать хорошенько – я – совершенный кулак от литературы.

    В вагоне все грызли орехи, потому что вдруг откуда-то появились по 1 р. 30 кило, правда, много гнилых, но все-таки много и хороших. Со мной рядом села, – я сразу узнал – учительница, она взяла с собой несколько просяных веников, очень хороших, видно старательно выбранных. И по этим веникам и, главное, по глазам и по всему облику я догадался, что она из духовного сословия. Увидев орехи, она поручила мне веники и бросилась вон, покупать. Много купила она и, когда укладывала, и все кругом щелкали, мне повеяло детством, Рождеством. Я сказал в шутку учительнице: «Вот бы к этим орехам достать где-нибудь сусального золота, и потом золотые орехи на елочку». Учительница встрепенулась и такими злыми и строгими глазами посмотрела на меня: «Что вы говорите, с елками мы боремся». Я притворился наивным и спросил: «А почему? – Потому что это остатки язычества, у язычников деревья украшались тряпочками. – Но ведь и у христиан, – сказал я тихонько. – У язычников, – сурово возразила она и дала мне почитать одну из множества ее антирелигиозных книжечек». Тут я окончательно убедился, что она поповна.

    Напротив сидела ткачиха, курсантка, женщина лет 50 и рядом с ней столяр, убежавший из деревни и бросивший свое деревенское хозяйство вследствие современных условий: «было три коровы, теперь одна, а одну на шесть человек детей, да я ее зубами изгрызу, а не дам».

    «Типичный кулак!» А вслух она сказала по поводу нашего разговора с учительницей о елке.

    – Главное, – сказала она, – вред елки состоит в том, что леса истребляются. Столяр захохотал:

    – Наговорили тебе! Леса истребляются не этим: леса уплывают заграницу.

    Столяр, продолжая смеяться, наклонился ко мне и стал рассказывать про «такую же»; муж у ней был партийный и его убили, вот ей тогда наговорили, она и пошла, и пошла. Пришло время, все хуже и хуже, а он все хлеще и хлеще. Но тут вышло такое: вдруг в столовой у нас нашли хвосты собачьи, дальше больше разузнавать и оказалось: повар кооперации собачек поджаривает. А я тут как раз пришел из деревни с коровами, три: одну оставил на молоко себе, другую по честности дал в кооперацию, взвесил ее и дали мне за всю корову 120 рублей и калоши! теленок на базаре и то стоит 200 руб.

    – Но все-таки калоши то вам дали, – вмешалась делегатка.

    – Дали, дали! ну, думаю, надо находить права и нашел: третью корову разрешили зарезать. И вот тут пришла ко мне та самая женщина. «Ради Бога, дай мясца. – Хорошо, – говорю ей, – собачьи хвосты нашлись, вот ты и Бога вспомнила...»

    «Ты все говоришь о неквалифицированных». Столяр говорил из себя самого, какую неправду он лично переживает, как трудящийся: «оттого и нет ничего». И возражать ему реально репликой было нельзя. Надо было исходить из общих, идеально-гражданских надежд на будущее. А тут среди «кулаков» этим не возьмешь. Она попробовала, было, когда сказали: раньше было всего много. «Много было, да мы мясо не ели». Как не ели: свинина была 7 к. фунт. – Бекон 7 к., а мы не ели. – Врешь!., и т. п.»

    Смычка моя не удалась. Она была как прежде городская барыня среди мужиков: на разных языках; ему то надо все , ей дают жалованье, паек, зарплату, она может быть идеалисткой, у него реальная проверка.

    Раздел сайта: