21 Марта. Сегодня первый день такой солнечный, что в полдень наконец-то побурела дорога и так осталась.
Эту суровую зиму перележавший снег к весне сошелся частицами своими в такое единство, что далеко ухало, когда лыжи давили сугроб и далеко где-нибудь елочка, закутанная в белый мех, получая гулкое сотрясение, вдруг раздевалась и выпрыгивала вся целиком зеленая, стройная из-под своего тяжелого странного наряда...
Чуть-чуть только подумав, я понимаю, что нет виноватых, и все всем прощаю всегда, но горе в том, что после обиды не всегда успеешь подумать и бросаешься в войну совершенно бессмысленно.
Как это странно, что можно смеяться до слез! Но над чем же смеяться, как не над собственной своей жизнью, потому что ведь исподняя сторона всякого поступка тут вся налицо со всей своей подноготной. Но только стыд и слезы являются, когда человек смотрит в себя. И когда с глазами, полными слез, он смотрит и видит то же самое свое в другом человеке, то начинает смеяться и часто хохочет до слез.
В 1925 году Союз писателей ликвидировал общежитие, и я в глуши Переслав, уезда получил уведомление, что комнаты у меня в Москве больше нет. Архивы все мои, находившиеся в комнате, были брошены в сарай в незабитый ящик... После больших хлопот я купил себе в Сергиеве дерев, дом в три окошка и с тех пор живу в нем, устраивая литер. дела обыденкой, т. к. номера в гостинице всегда заняты. Много раз меня приглашали <1 нрзб.> участвовать в общественной жизни, и я не участвовал, [потому] что у меня негде переночевать. При возможности получения комнаты меня всегда обходят, отдавая предпочтение тем людям, котор. живут на столах по два года. В последний раз Федерация <2 нрзб.> в новом доме дать мне комнату, но когда я пришел получать, то комната была занята.
По натуре своей, положению и возрасту я не могу отбивать силой комнату у претендента, не имеющего приюта в Москве и начинающего карьеру. И мне отказывают обыкновенно под тем предлогом, что я не городской человек и удовлетворяюсь жизнью где-то в природе. Но это неправда, я живу в «природе» только потому <4нрзб.>, что стесняюсь чуть что не <2 нрзб> добиваться себе жизни в Москве.
... я пошел теперь навстречу общему зову писателя к производству и городу и заключил договор с «Молод. Гвард.» и др. журналами <3 нрзб.> договор, должен описывать <1 нрзб.> и город. Я жил на Урале, изучая Машинстрой. Получил там много тем, разработать которые могу только по город, материалам.
Мне совершенно необходима в Москве комната, в которой я мог бы удобно работать и, уезжая из Москвы, я должен быть уверенным, что без всяких хлопот и опасений за целостность архива моего могу в нее возвратиться.
Мне сейчас комната нужна, необходима, я прошу принять для этого срочные меры, не забывая при этом, что я, Михаил Пришвин, имею 30 лет литературного стажа, что я мог бы жить <4нрзб.> и нет двух месяцев за годы сов. власти, чтобы не появлялась в наших журналах моя вещь, и нет двух лет, чтобы не выходила в свет моя книга.
23 Марта. Тронутая вчера в полдень дорога так и осталась бурой до вечера, а утро пришло серое и теплое, с крыш побежала вода, все сосульки попадали, крыша стала даже съезжать и обваливаться. В полдень открылось солнце, и так до вечера было очень тепло, и только ночью прихватил легкий мороз.
Были у меня Дунечка, Софья Яковлевна и Наташа.
Тоска ела меня неустанно, начал подумывать, не глисты ли это развелись у меня в животе, отправился к знаменитости, и нет! он ответил, что это не глисты, а душевная болезнь. Но я знаю, что если это действительно болезнь душевная, происходящая от воздействия тяжелых условий, окружающих мало-мальски нравственную <1 нрзб.>, то нет надежды на излечение: «условиям» этим нет никакого конца. Но я все-таки сомневаюсь, схожу к нашему обыкновенному доктору Кочерыгину, может быть окажется еще, что глисты.
24 Марта. Очень светлый день и сильно разогрело. Вода еще только с крыш бежит, и снег весь еще цел. Грачей не видно, жаворонков не слышно. Один снимок весны света вышел великолепный.
Петр Великий в указе переславским воеводам говорит: «а буде не..., то сие отразится на вас и на детях ваших». В этом сокровенная душа государств, человека: «и на детях». Напр., сокровенная душа анархиста (Л. Толстой) это забота о личности с подчеркнутым отрицанием ее потомства.
Индустрия и церковь – вот наши два полюса.
Всякий художник по существу непременно девственник, влюбляется, но никогда не отдается жизни, и если бы отдался, то перестал бы быть художником (Мангонари и попадья).
25 Марта. Все киснет, мокро порошит, и ни грачей, ни жаворонков еще нет на виду.
– это знание.
Есть секрет личного у человека и во всем мире. Есть в человеке и во всем мире сторона, которую можно узнать только посредством силы любви.
Какой-нибудь человечек, такой плохонький, что хоть бы и не был вовсе, а между тем и у него есть тайная для нас паутина чувств, которые связывают его с его близкими.
Да и зачем плохонького брать. Пусть он вовсе не плох, но стар и умирает, как вот умирал недавно Алексей Кузьмич Соколов. При нем была только его старуха одна, и до чего же было грубо вокруг! Ведь гробов даже нет, и каждый, у кого на руках больной, должен непременно частным порядком где-нибудь доски купить. Когда умер Алексей Кузьмич, в этой мордовской столице (Саранске), то все и говорят ей: «чего же вы не позаботились о досках, когда были раньше». <зачеркнуто> Никто не хотел вникнуть в положение близкого человека умирающему, что надежда выходить не покидает – и заготовляет доски на гроб при жизни...
– Чего же вы не позаботились раньше.
– Да как же раньше, ведь он же все жил, и я надеялась – выхожу, я даже так думала, что вот я была больна, и ты со мной каждый день гулял, а теперь я с тобой погуляю. Можно ли в таком расположении думать о досках на гроб.
– А как же нельзя, – отвечали чужие люди, – надо было надвое думать, а если пришлось бы гулять, так доски не пропащие, ведь каждый день кто-нибудь умирает.
Поди вот, поговори! А когда доски за большие деньги все-таки достали, то явились гробовщики, выпивши, и потребовали на час десять рублей и чтобы сейчас и не в счет гроба: «а то делать не станем». После того пришел могильщик и, как сговорились, тоже 10 рубл. на чай и вперед. А когда на другой день поставили покойника в церковь, вдруг община церковная потребовала, чтобы убирали покойника, потому что будто бы испортился. Куда же его деть?
Конечно, покойник ничего не чувствует, хотя бы его и вон из церкви выбросили в грязь. Но всякий почти человек перед тем как умирать и остаться без чувств еще долго умирает, все чувствуя. Да и как сказать, мы же все всякий момент не только живем, но и умираем, каждый вечер мы хороним свой день и, если вдуматься хорошенько, что каждый день, каждое мгновение секретно от всех мы хороним себя пока, наконец, не дойдет до необходимости заготовить кому-то для тебя доски.
Я хочу сказать о любви как знании – что у личности есть секрет жизни, который знать может другой только посредством любви.
Две ветви: любовное знание – церковь,
умственное – Машинстрой.
Так, я думаю, скажет и N, который не церковник и не большевик, ему потому и видно, что большевики сделают у нас Америку, но жить в этой новой Америке будет какой-то другой человек, не сам строитель; вот это «не» и является причиной его отъединения. Он в то же время знает, что и церковь выстоит непременно, потому же как непременно осуществится пятилетка; но и в будущей церкви все будет не так, как теперь. Значит, и тут «не», которое не допустит его идти в церковь: ведь там теперь не хотят и знать пятилетки.
Возвращаюсь к рассказу о любви-знании. Итак, каждый момент жизни разлагается на от-живание и на-живание.
Характеристика «на» и «от». На = На-род или род на род: тут нет ничего личного, не один так другой числом берется, количеством, тут нет никаких от-личий, все беднота, и чем бедней, тем больше на-рождается и тем больше спроса на средства существования, значит, на технику, машину и машину всех машин – государство.
«От» – от-живающая часть человека, отживая, порождает мысль или смысл пережитого, и этот смысл заключается в форму личности, которая препятствует простому бессмысленному на-живанию, на-рождению и т. п. вплоть до «Вавилонской башни».
Из этих двух сил, бессмысленного нарождения в настоящем, формирования личного в прошлом рождается будущее. И все надо понимать как процесс, поминутно происходящий в человеке.
28 Марта. Прилетели грачи.
Корова просила быка.
Грачи, прилетев, чистили гнезда и выгоняли из них ворон весь день. А к вечеру куда-то улетели, и гнезда остались пустыми.
Корова ревела весь день, ходили за быком (10 р. теперь стоит), обещали, но не привели.
Ритм жизни (радость зачатия будущего и др.) сохранился теперь только в природе: ведь грач чувствует же себя как грач, и корова знает, что она корова, а человек нет, он расчленен, и человек – кулак или человек – пролетарий разные существа.
Диалектическая антитеза: индустрия и церковь.
Начинаю Кира.
31 Марта. Вчера сильный сев. ветер, но вечером был дождь, а утром открылось, и... кругом пушистый новый снег лег на почти нетронутый старый. Деревья забиты снегом.
Так март прошел по-зимнему.
Со мной что-то нехорошее делается. Если я встречаюсь с предметом, напоминающим мне всякое мое прошлое от отдаленного времени до прошлого года, непременно он вызывает во мне что-то вроде психической тошноты, которую на слова перевести будет приблизительно так: «Все это напрасно ты делал» 1. Мне думается, что это не совсем личное чувство. Напр., вижу пень от срезанного мной на огороде дерева и мне неприятно, конечно, потому, что я резал когда-то дерево, имея в виду сад развести. Между тем, будь у меня теперь сад, я отвечал бы за каждый куст смородины. Я без смородины получаю анкеты о ней, малине, клубнике и пр. Пень в огороде является мне как бы памятником разбитой надежды. Тоже на корову неприятно смотреть и думать, что миллионы женщин и детей у крестьян, где корова как близкое человеческое существо, плачут теперь. Написанное мной я не только не перечитываю, но стараюсь вовсе не думать о нем и действительно не думаю. Я читал недавно детям с таким большим успехом, но внутри даже от этого радости не было. Что это такое?
Когда я в юности встречал настоящих революционеров или представлял себе Чернышевского и подобных, то их «высшее» дело в моем представлении имело аскетический характер. И когда я стал утверждаться в себе самом как писателе, то все эти люди мне стали чужды. Я не отрицал их мира, напротив, я даже признавал, что когда-нибудь с рабочими непременно будет по-ихнему. Но я хотел жить сам, и мне казалось, что в этом может быть такой же долг и служение – раскрыть в мире себя самого. И когда прогремела революция, то я понял ее так, что вот теперь и пойдет дальше, как у меня: все начнут в новых берегах раскрывать себя лично. Я успел с этой позиции написать лучшие свои книги. И вдруг все повернуло точно к тому времени (моей юности), когда мне, колеблющемуся, революционное сознание представлялось высшим и аскетическим. Точно так же и теперь я представляю себе возможными все достижения строительства и даже социализма, но холодно, без моего цельно-личного участия. Я представляю себе это приблизительно, как движение луны, совершенно необходимое – движется и пусть! но есть луна моего личного творчества, без меня этой луны не осталось бы на земле, и никто бы не знал ее такой... Что-то вроде лично-встречного промфинплана, вот именно не группового, а чисто личного.
Главная моя тревога исходит именно из того, что это личное, находящее себе питательную среду на Западе, временно компенсируется восточным Числом, что восточные народы, живущие куском черного хлеба или ложкой риса, развертываясь изнутри вовне, или материализуясь, должны выделить из себя силу масс, вроде скрытой теплоты, которая будет долго действовать безлико, пользуясь материалом культуры, добытой, конечно, личным путем.
Если это проще выразить, то надо взять нашу действительность, в которой личное творчество совершается под контролем масс, которые чистят за малейший уклон в «бесполезное». Или можно судить по внутреннему смутному чувству, которое подсказывает «личному» сидеть и дожидаться, пока массы догонят.
С точки зрения управителя массами то, что для нас имеет личное, значит, единственное и неповторимое в мире значение – это личное там рассматривается как случайность. И точно так же в прошлом все культурные ценности стараются обезличить и объяснить общественно-хозяйственными причинами. Но как ни своди все к причинам, явление личности, напр., Пушкина или Толстого, есть факт, который необходимо для масс усвоить, равно как и весь комплекс культурно-исторических личностей.
Принципиальной милости у нас слишком много, и я как писатель (один из 150) очень даже обласкан, но я хотел бы милости, исходящей ко мне в силу родственного внимания. Точно так же для устройства детского дома вовсе не надо быть милостивым к детям, жалеть их или любить. Ты пожалей того ребенка, одного из миллионов, который плачет вместе с родителями, расставаясь со своей коровой. Кстати, и корову пожалей, видя, как она, уводимая чужими, оглядывается на своих дорогих хозяев. Вот нам этого личного-встречного промфинплана не хватает, как воздуха. Я могу быть принципиальным последователем большевиков и отличным активным деятелем, но если я естественное, живое чувство жалости к ребенку, от которого уводят корову, буду заглушать радостью от соображения, что молоко этой коровы пойдет в детский дом, то я или обманываю себя или совершаю подлог. Мы даже миримся с этим постоянным явлением, полагая, что поступающие так политики – люди нравственно бессознательные, что они просто не знают, что творят (и может быть не должны знать). Но если Максим Горький развивает теорию своего принципиального оптимизма, то, конечно же, он хитрит и унижает себя.
В большевизме есть эсхатологическое начало, или нет – я не знаю, как это назвать, эсхатология основана на чувстве конца мира и начала совершенно новой жизни (загробной, после светопреставления и Страшного Суда). Так вот у нас теперь, как после светопреставления, чистилище (чистка) и Суд и разделение овец (пролетарии) и козлов (о лишенцах: там будет скрежет зубов). Иногда на Машинстрое я заражался этой психологией (что новая жизнь началась) и тогда в свете такого понимания видел ту старую и еще многое... Так вот и в Машинстрое мне было как бы возвращение к юности, когда верилось, что усилием воли можно все переменить и проч. Пожалуй, это важно: ведь всё мальчишки делали и некультурные люди. Значит, не только сила самоутверждения (в государстве, кухарка) и не только сила числа, а еще сила молодости, доверчивой к разуму (юность, число, личность самоутверждения: сказано – сделано, ясно! факт! точка!).
1 Апреля. Сильный ветер, и то снег валом валит, то солнце глянет над белым и так, что всякий глаза опустит или закроет. К вечеру стихло, расчистило совершенно, и солнце, раскинув зимнюю зарю над белой землей, передало постепенно дело освещения огромной луне.
Всюду за этот день на крышах нависли сосульки, но не февральские, спокойно нарастающие с капли на каплю. Тут несколько раз за день и схватывало морозом и опять отпускало, ветер тоже мешал, и часто капля, застыв как-нибудь сбоку и мешая другой, и от этого вся сосулька шла вбок, и от спешки и рывков получились нелепые кривые сосульки.
Я пошел погулять, дивился отдельно стоящим, занесенным снегом деревьям. В лесу же нет – снегу все-таки было мало, чтобы пригнуть к земле или совершенно засыпать елочку. Возвращаясь по городу, я вдруг поймал у себя то чувство безысходной тоски, которая мучит меня последнее время и, почуяв ее, сразу же стал внимательно рассматривать предмет, возбудивший ее. Это был маленький, вросший в землю дом, и можно было понять, что тоска моя произошла частью от цвета домика, темно-красный цвет, местами повытертый до серого из-под него, а частью отчего-то, что в этом домике все было кривое, подоконники, крыша и даже сосульки на крыше были все кривые.
«Как это ни странно, но взрыв гуманных чувств произошел именно в кабаке, и в голове этого движения встал отпетый кабатчик Ермошка». (Мамин-Сибиряк. Золото, стр. 151 из <1 нрзб.>
2 Апреля. (Март 20). Весна не начинается (чуть началась и замерзла). До Благовещенья остается 5 дней, – конечно, доездим; а если неделю переездим, то как раз в начале пасхальной недели будет ростепель.
Война за человека – это одна тема Кира.
С кем война?
Человек в природе – это единство жизни и смысл.
– Покойник у ворот не стоит, а свое возьмет.
– Пустой колос всегда высоко дерет голову.
3 Апреля. Морозики, а снежку тоже все подваливает. Когда нет солнца, никак не узнать, что весна.
Вероятно, с Левой поеду в Москву; потребую устроиться.
Леве: Соколов, Союз (заем), паек.
Юрист – Сегодня позвонить.
Можно ли было в прежнее время за какие-нибудь 100 р. влиятельному органу печати подать в суд на известного писателя? И теперь, если пойти в редакцию, то в самой редакции очень удивятся и скажут, что это не они, редакторы, подали <1 нрзб.>, а делается это «автоматически» их юрисконсультом (так было в Охотнич. газете Моск. Охотсоюза). И так все и во всем, вплоть до описи имущества за налоги и самому безжалостному разорению; просто уничтожение множества людей (крестьян). Вся эта жестокость происходит от механизации жизни общества, которая явилась необходимой при огромных задачах нового государства. Получается, что как если бы мы из кустарной России вмиг переехали в страну, как Америка по темпу и еще гораздо больше, а душа наша ремесленная, мягкая, домашне-обидчивая, личная. Вследствие этого при вторжении автомата в личную жизнь, каждый рабски приспособляется или «слушается», в паническом страхе готовый на все. Сейчас, впрочем, как и прошлый год у мужиков началась эпидемия самоубийств. Марья-ого-го! решилась идти в колхоз, иначе жить стало невозможно (говорила: «Дома с воды пенки сниму и то хорошо, а там пусть сливки – тошнехонько!»).
Новый рассказ ее: об индив. налоге:
«Мамка придет, скажете, отец в сарай ушел». Когда мать пришла и услышала это, сейчас же в сарай, и как увидела, сама рядом повесилась. Ребятишки, маленькие, досидели до вечера, стемнело, а лампу налить не умеют, и побежали к Кузьме. Тот смекнул сразу дело и когда наведался в сарай, прямо же в Совет. Но там, оказалось, гуляют по какому-то поводу. Все пьяные. Вот он им говорит: «Вы плохо обобрали брата Александра, у него в сарае две туши висят». А оно часто бывает, что в ссоре брат на брата доносит. Люди отвечают: «Завтра обыщем». – «Нет, – требует Кузьма решительно, – сейчас идите, к завтраму туши уберут». Ну, пошли, четверо их и Кузьма. Как глянули, так побелели и хмель вон. А Кузьма вынул револьвер, всех четырех положил, после и себя.
(Что повесились – верю, а что застрелил четырех, это, вероятно, наслоение желанного возмездия).
4 Апреля. Морозно – солнечное утро. Снега нетронутые. Марья-ого-го! вчера отмочила такое, что все вспоминаю ее снова. Я стал ей хвалить длиннобородого извозчика, какой он умный человек, как удивительно мог он еще прошлый год чуть ли не в самый день опубликования статьи «Головокружение» предугадать, что это «обход» мужика, а потом будет еще хуже.
– Очень умный человек! – сказал я. А Марья ответила без всякой иронии:
– Как не быть и умным, с мололетства бутылка в кармане.
– Как, – воскликнул я, – да разве бутылка ума прибавляет.
– А нет! – сказала Марья, – вот и мы с вами сидели, в рот воды набрали, а выпили и заговорили про ум и про все. (Сюда же из Мамина-Сибиряка: о гуманности в кабаке, см. выше).
– Пропали! – сказал великан, – мужики пропали!
– И не вернутся? – спросил я.
Он был сильно выпивши, но все-таки мои слова его будто стукнули, он как бы отметнулся назад, всмотрелся в меня и сказал весело: «Тут меня в трактире Божья пчелка дожидается». В это время вышел из трактира без шапки юноша, весь ободранный, всякие тряпки из пиджака и грязная вата, сам еле на ногах стоит. «Деловой человек, – шепнул великан, – гуляет». И распростился.
Радуга вокруг солнца. Вперед, к земле!
5 Апреля. Вербное. Мороз -20°. Вокруг солнца правильно смыкающаяся радуга и с утра до полудня. Громадные кривые сосульки, как будто поток воды из желоба, схвачены морозом на лету. Глубокий нетронутый снег теперь не проваливается даже и в полдень.
Марья-ого-го! и Матрена-охо-хо! пришли обе возбужденные и говорят:
Вперед, к земле!
Наконец-то мне удалось побывать на большом уральском строительстве, и эта поездка разбила в пух и прах то мое представление, которое сложилось из материалов повседневных моих наблюдений строительства возле себя и чтения газет.
Точно так же, как, помню, после поездки на фронт во время войны с Германией я почувствовал очень остро несоответствие маленькой текущей литературы с адским величием картины мирового зла, так и теперь, вижу, пресса не стоит на уровне дела. Не бойтесь, однако, тт. литераторы, мой камень в ваш огород если и полетит, то не с той стороны. Как могу я бросить камень, если сам плохо могу писать о деле, которого на свете не было.
– Ну, М. М., справляем Николу Вешнего! конечно, в колхоз не поступаем.
И это несмотря на мои советы и длинные доказательства невозможности хозяйства вне колхоза. По-видимому, у них есть источники какого-то более убедительного знания. Я думаю, это знание идет от одной бабы к другой везде и всюду. Сейчас все бабы говорят об удавившейся семье в Харлампиевке. Очень возможно, под впечатлением этого самоубийства наросло раздражение против правительства с их колхозами. А между тем видимо эпидемия самоубийств разрастается.
Теперь все сводится к севу и урожаю: будет посеяно и собрано – так, нет, – если голод, – все пропало. Воистину в руце Божией...
Сегодня ночью случилось, как бывает иногда, не «идейно», а органически цельно как бы по седому волосу пришел к разделению всех людей, во-первых, на индивидуалистов таких, которые, в конце концов, если дело их перестанет иметь какое-нибудь значение для общества, и вообще все потеряно, то будут бороться просто за себя и в этом дойдут до конца. На этом индивидуализме и строится капиталистический мир.
родство с миром. Христианство нам дало много таких людей. И тот социализм, который мы принимаем от своих отцов, казался преемником такой психики. Я думаю даже, что и в нынешнем нашем движении лучшие люди именно такие. Но к этому духовному «ударничеству» присоединяется лично-материальное, в котором простой человек вдруг делается государственным и возможно вырастает во сто крат в своих собственных глазах...
«Любовь всякую, и духовную, я понимаю, как тепло от закрытой печи. Непременно в печи должны гореть дрова, и печь должна быть закрыта. Откуда же возьмется любовь, хотя бы самая раз-духовная, если сама-то печь холодная, или все тепло ее уходит в трубу». (М. П.)
Пол (эрос) это печь мира.
6 Апреля. В полдень в центре города я шел по навозной дороге. Сильный ветер студил мне руки, наверно было морозно.
В полдень в центре города я шел по улице, на которой обнажился навоз, как всегда бывает весной, обнажился на угреве, замерз и так остался, представляя собой ужасный тормоз для санной езды. Мороз был сегодня такой с ветром, что уши и руки мерзли, несмотря на явно греющие лучи солнца. Между тем, по навозной дороге бежали ручьи. Я это объясняю тем, <что> темный цвет дороги давал возможность проникать тепловым лучам.
Те простые радости жизни, которые доступны всем обыкновенным здоровым людям, для некоторых обойденных людей (одних физических калек только взять!) являются достижением целой жизни: они достигают этого путем преодоления личной обиды и неудачи через перемену этого или в сострадании к подобным существам или в сорадовании тем, кто счастлив и радостен. По-моему было бы очень справедливо и мудро таких людей, вынужденных огромную часть своей жизни тратить на борьбу с собой – освобождать их от войны и политики, требующих от человека цельности и <1 нрзб.>
Распределитель № 1.
Это поострей каст и классов (семга или вобла). Почему же? Потому что человек биологически расчленен. Вопросы демократии и коммунизма сводятся к обеспечению возможности для всякого индивидуума занять любое положение (от воблы до икры).
Да, мы все, человеки, биологически расчленены между собой так же, как галка и ястреб, или селедка и лошади. Вот именно, что в психобиологии мы содержим в себе не только человека, но птицу, <1 нрзб.> и рыбу, и все.
Разговор о качестве ( в связи с требованием государства).
Ремесленная душа:
– Красота вещей и качество их является свидетельством совершенства личности творящего человека, значит, нынешний вопрос о качестве вещей сводится к вопросу формирования личности.
Большевистская душа:
– Можно обойтись без понятия «личности»: такого рода «личность», создающая качество вещей, явится сама собой среди большого числа людей, вступающих в соревнование.
7 Апреля. Несколько теплее, сильный ветер, серо.
8 «Известиях» статья Иоффе «Техника будущего». Идея статьи: наука разошлась с техникой; условия капитализма не дают возможности использовать науку для техники; в СССР – это возможно. Мои впечатления на Урале: «не-дело», но не «утопия». Нас с детства до того забили словом «утопия», что мы жили под страхом быть не дельными. И теперь первое, что получаешь в себе от Урала: «не-дело».
В присутствии Марьи-ого-го, отчасти чтобы развлечь ее от мрачных колебаний в «идти в колхоз, или удавиться», я пропел ектенью: «О благорастворении воздухов, об изобилии плодов земных и временах мирных, Господу помолимся!» Мария так и просияла и воскликнула:
– Ну, чего же лучше на свете, о-го-го! Этим только и живем, о-го-го!
Когда же пришла Матрена-охо-хо и я сказал ей про Ма-рью-ого-го, что какая вот она у нас православная.
– Она православная! – воскликнула с ненавистью Матрена-охо-хо.
И рассказала, что слышала про нее от священника. На исповеди Марья будто бы положила на тарелку пятачок медный, императорский, значит, никуда не годный, и взяла сдачи три копейки советскими деньгами. На другой год, заметив это, он последил – она опять положила императорский пятачок и взяла сдачи советскими копейками. На третий год в конце исповеди после его вопроса, нет ли еще чего? и ее ответа «нет», он сказал: есть еще грех, вспомни, что каждый год ты кладешь пятачок императорский ненужный, а берешь целые три советские копейки. Марья-ого-го будто бы ничуть не растерялась и ответила: – А я, батюшка, в том же не грешна, я же думала лучше: нам в мире не грех советские деньги, а в церковь на спасение – императорские. Я Господу угодить хотела.
12 Апреля. Пасха. Снега не только не уменьшаются, но, садясь, уплотняясь так, что всюду можно стало ходить без лыж, принимают на себя новые падающие снега, снова садятся, и так снежный покров все растет и растет.
Поехал в среду на Страстной в Москву и в Субботу вернулся домой.
Из разговора с Лундбергом и Замошкиным убедился, что множество измученных интеллигентов готовы поверить в пятилетку и про себя уже верят, но им очень странно выступать с этим (правда, похоже на примазывание), они ждут вождя от честной интеллигенции.
Подать заявление о комнате в Союз.
Был на конференции (из Иркутска Соснин). Наладил Петино дело.
Экология.
Даже и в детских книжках встречается о птице клест, что она яйца свои кладет в гнездо в середине зимы. Это объясняется тем, что еловые шишки начинают раскрываться при первых теплых лучах солнца, потом семена из шишек падают на снег; через некоторое время начинается оттепель, семена оседают, и метели их погребают совсем. Вот потому клест и гнездится зимой, что ему нужно подогнать время высиживания к тому сроку, когда шишки раскрываются от первых теплых лучей и лежат потом на снегу.
И если мы хотим в Зоопарке представить клеста не для того, чтобы люди бессмысленно смотрели на него и говорили между собой всякий вздор, а чтобы учились думать правильно и обретать охоту к исследованию жизни, то в Зоопарке нужно представлять клеста со средой.
Наука об этом, экология, <4 нрзб.> легли в основу Московского Зоопарка, руководимого П. А. Мантейфелем, имя которого всеми нашими натуралистами произносится с большим почтением, а молодежью и с благоговением. Отмеченное нами наглядное представление животного в его среде является лишь малым практическим следствием той перемены научного метода исследования природы, которая легла в основу этого Зоопарка. Имея в виду авторитет Аристотеля, можно очень долго спорить о числе ног у мухи, между тем, если муху поймать и сосчитать число ног у нее, то весь вопрос можно решить в одну минуту.
13 Апреля. Ветер начался с юга, стало медленно таять. Возвратилась унизительная болезнь моей юности: разговаривать с глухими и метать бисер перед свиньями.
Пишу <1 нрзб.> как рассказ «Нерль». Роман.
Качество вещей иногда нам до того полезно, что иную вещь за хорошее качество прямо хочется съесть: разного рода калачи, икра и тому подобное. Но иные люди, когда говоришь о качестве вещи, спрашивают: «А почему?» таким тоном, будто причина вещей полезней, чем качество. Такая замена качества причиной, творчества механизмом, личности единой множеством является следствием жизни, направленной в будущее.
14 Апреля. Вяло тает (подтаивает незаметно). Солнце, сильный ветер. Роскошные летние облака над нетронутыми снегами.
Последние конвульсии убитой деревни. Как ни больно за людей, но мало-помалу сам приходишь к убеждению в необходимости колхозного горнила. Единственный выход для трудящегося человека разделаться с развращенной беднотой, единственный способ честного отца унять своего бездельника сына, проигрывающего в карты его трудовую копейку.
Под предлогом «некогда» мы теперь делаемся все друг другу чужими, и нет предела этому пути отчужденности: так рушится общий строй добродушия здесь, чтобы там где-то в будущем создавалась нерушимая связь между отдельными существами, потому что, конечно же, любовь есть свойство личности.
15 Апреля. Умеренно тает. Воды еще нет.
Бойцов сказал о Мантейфеле то же самое, что и я подумал, только выразил по-современному, я подумал: «М. не признан в той мере, как он это заслуживает». Б. же по-своему это выразил так: «М. недостаточно использован». Так что признание по-ихнему есть использование. И, пожалуй, это грубо, но верно, потому что общество иначе и не может смотреть на выдающегося человека, как с точки зрения пользы.
16 Апреля. Две правды – о письме Домны Ив. Приходил из «Смены» молодой писатель, читал о своем колхозе чистое славословие. После чтения я показал ему письмо несчастной Домны Ивановны, которую загоняют в колхоз.
– Правильно? – спрашиваю.
– Да, – говорит, – по жизни правильно, а политически нет.
– Ну вот, – говорю ему, – ваше сочинение наоборот: политически правильно, а литературно нет, слова все пустые, потому что автор не верит в написанное.
17 Апреля. Ночью был мороз, и солнце взошло, было совсем чисто, но вскоре небо посерело, потом дождь, и так началась весна воды.
Вечером у нас были Фаворские.
Строят плотину в Вифании. Человек 30 работает с воротом, и все до одного рабочие связаны делом друг с другом так, что если один неверно или худо работает, то это сразу же и заметно. Что если бы в литературе тоже так ясно видна была бы цель и роль каждого писателя.
В Зоопарке самый большой бурый медведь Борец и тоже огромная медведица Плакса живут не в клетке, а в бетонных стенах и так, что для публики жизнь медведей внизу в большой яме, собственно говоря, вся как на ладошке. Посередине этого значительного пространства внизу растет большое дерево, обитое листовым железом, чтобы медведи при безделии не повредили кору. В последнюю зиму медведям почему-то не доставили берложного материалу, и Плакса расположилась в одном углу, а Борец напротив ее устроился в нише стены. Плакса выгадала, потому что место ее было хотя и открытое, но зато когда настала оттепель, ей было сухо лежать, а в нишу потекла вода. Борец, недолго думая, распер обитое железом дерево, ободрал его снизу доверху и подстелил себе корьем в нише, хотя все-таки, по всему видно, ему не было вполне хорошо спать на <1 нрзб.>, тем более, что наверно не один и гвоздь попал. Но другого ничего не было. В положенное медведице время, в феврале, для всех неожиданно Плакса, уже немолодая медведица, всегда <1 нрзб.>, вдруг родила прямо на скалу. Немедленно же ей сбросили для гнезда сверху соломы. В это время всех чрезвычайно удивило и заинтересовало поведение супруга Плаксы. Борец, дремавший в нише на своем корье, вдруг поднялся и направился к гнезду. Медведица, заметив это, оставила своих двух мальчиков маленьких и направилась к нему навстречу. Когда они сошлись, медведица изо всей силы залепила Борцу лапой по уху и вернулась к гнезду. Борец приложил лапу к ушибленному месту, лег и так долго лежал и все держал лапу на ухе, как бы вызывая сострадание у глядящей на него во все глаза с гнезда самки. «Так тебе и надо», – говорили ее глаза. Может быть, она и правда его пожалела, а может быть, просто устала и отвела глаза. А он, как только она глаза отвела, снял лапу с больного места и, не поднимаясь, прямо на брюхе пополз к ней. Она заметила это, и он сразу же бросил ползти и залег. <1 нрзб.> Смерила его сверху донизу и как бы спросила: «Ты зачем это вылез?» Он же виновато опустил глаза и только собрался соврать, вроде того, что ему захотелось до ветру, вдруг Плакса со всего маху дала ему оплеушину. «Врешь, подлый!» И вернулась к гнезду... и опять приложил к больному месту. «Ох, как больно ты меня ударила». – «Так тебе и надо!»
А как отвела глаза, он опять жуликом. У всех принято правило не бить лежачего, так и медведица, конечно, заметила, что он ползет жуликом, но мер никаких не предпринимала и допустила его доползти вплотную до гнезда. Дальше ползти было некуда, и он остался лежать тут надолго в своей жалкой позе: «Хоть убей, никуда не пойду!»
У нас начался большой спор о том, зачем медведь подполз к Плаксе: что ему надо. Иные говорили, что это пробудился в нем инстинкт отцовства. Другие возражали на это: если это отцовство, то зачем же дала она ему оплеушину. Одни делали предположение, что он хочет облизать медвежат, другие, напротив, задавить... Времени для спора у нас было достаточно, тем более что уходить никто не хотел, каждому было интересно узнать, чем кончится эта семейная сцена.
развернулся, сгреб огромными ручищами всю солому, взял ее вверх, поднялся на задние ноги и принес ее к себе, постелил на жестком корье и улегся.
18 Апреля, Зарядил мелкий дождь-снегоед. Но в логах воды еще нет и дорога даже не проваливается.
Гигиеной теперь может быть только очень напряженная работа, а чуть покой – сейчас же начинает грызть тоска не какая-нибудь романтическая, а прямо физическая, режущая так сильно, что другой раз и подумаешь, не глисты ли это у меня. Но нет, потому что как только входишь в работу, тоска исчезает.
В деревне беднота, которая с самого начала паразитировала на трудящихся, когда теперь дошло дело до вступления в колхоз, вдруг повернула фронт и оказывает бешеное сопротивление. Это и понятно: в колхозе надо работать. Идут в колхоз те, кто боится быть раскулаченными.
Волки.
волку надо помогать больше. Это ведь известно, что у волков молодых кормит мать молоком, а отец отрыжкой, потому что необходима волчатам соляная кислота. Но вот мать заметила, что когда щенята подросли и волку пришлось много давать, он стал отлынивать. Раз, два... В третий раз волчица бросилась к нему, схватила за ухо и подвела к щенкам. Конечно, волк сейчас же выкинул все, что у него было. А другие волки, видя расправу со стороны, забились в угол и, когда старик выкинул пищу, подошли все и тоже выкинули. Вот сколько накидали! Как же иногда бывает полезна трепка.
19 Апреля. Красная горка. Дождь.
N. рассказывал о «роли личности в истории» (при организации великих огородов Смычки): что личность в творчестве лишь официально не признается определяющей силой, на самом же деле (и в огородах) все осуществляется личностью. Основное же зло N считает в карьеризме.
20 Апреля. Кончура вышла из берегов.
В еловом лесу и далеко вокруг него трудно было признать, что снег – это снег. Ведь всю долгую снежную зиму ветер постоянно сбрасывал хвоинки и новый снег покрывал их опять своей белой скатертью. Теперь, когда сверху сильно оттаяло, множество слоев хвоинок вместе сошлись, и снег возле хвойного леса стал похож на кожу сильно волосатых людей. (Снимок.)
Дорога, однако, все еще держится и не проваливается даже, хотя рядом все елочки стоят по колено в воде. (Снимок.)
21 Апреля. Паводок.
Неслыханный разлив Кончуры. Прилет зябликов. Но в лесу еще нет проталин.
На рассвете произошла катастрофа с местным поездом (редкий случай): в этот раз виноваты действительно стрелочники–сигналисты Самыгин и Васильев. На балконе сигнальной вышки с зеленым флагом в руке стоял старик в кожаной куртке. Внизу шел человек с портфелем. Верхний старик и нижний человек поклонились друг другу и стали разговаривать.
– Люди нынешнего века спешат все куда-то. На три секунды раньше перевел стрелку, и три вагона с людьми перевернулись.
– Расстрелять бы за это дело.
– Следует, – ответил старик, – чтобы другие боялись, их теперь только этим способом и можно учить.
– На рычаге-то кто стоял? – спросил нижний.
– На рычаге стоял Васильев, да этот не виноват: он делает, что велит сигналист.
– А кто на балконе стоял?
– Мой сын, – ответил старик.
Человек с портфелем смешался, быстро простился и пошел.
Толпа проходила и, насмотревшись <2 нрзб.>.
блюдца прорывается, вода бежит к другому, там новый ручеек выводит воду на новый путь куда-нибудь в предовражную канаву и по ней... в море? или на небо в облака? <1 нрзб.> леса, там, где я когда-то снимал с засыпанных елок портреты безобидных существ, снег очень осел, и когда он садился, то брал с собой вниз широкие ветки елок, драл, драл зиму и теперь все держит; так что можно было узнать по елке, с какой высоты он садился и куда сел. На поляне там и тут на глазах эти елочки вдруг вспрыгивали и даже пугали, все казалось, будто зверь какой-то из снега поднялся.
Видели на угреве двух бабочек, красную и желтую. У князя мальчика укусила пчела.
Голиганы (хулиганы).
Дмитрий Матюрин, старик из Дерюзина, не идет в колхоз, потому что на руках у него сын, 11 лет сидит, не встает, ни жив ни мертв. Если в колхоз идти, то его хотят куда-то увезти, а жалко.
Егор – 8 человек, а если в колхоз, то два работника, а дома все дети вместе работают.
– Каждый возьмет косить лучше густую мягкую траву, а я возьму белоус, потому что я знаю, как с косой обойтись.
«В Западной области, в колхозе «Красный пахарь» Касплянского района, среди членов коллектива был обнаружен кулак».
Аскетическое сокрытие личности в творчестве сопровождало нашу русскую революцию испокон веков в ее движении по генеральной своей линии. Несомненно, что и весь революционный быт нашего времени окрашен этим же самым аскетизмом не только с чисто внешней стороны <5нрзб.> и т. п., но и с внутренней, психической или идейной стороны. На местах большого строительства незаметные герои выносят жизнь нисколько не менее трудную, чем бывало, выносили люди на передовых позициях войны, хотя, конечно, в совершенно ином самоопределении. Тут и рождается тот естественный, можно сказать, производственный аскетизм. Пример: Рукавишников в отношении личности: дело, а не ты. Это здоровое обезличение дела, однако, ни в каком случае не должно быть обесчеловеченным: пусть исчезает личность в производстве, но не до того, чтобы с нею и человек исчезал, и торжествовала машина, как говорят, в Америке это, по всеобщему утверждению, будто бы происходит.
Мне думается, напротив, коллектив в отношении машины должен приблизительно занять ту самую позицию, как ремесленник относится к своему любимому инструменту. На больших строительствах, беспредельно растущих на каждом шагу, убеждаешься, что вот тем и привлекательно оно и так весь их смысл именно в том господстве человека над машиной, как ремесленника над своим инструментом. Работая с фото, я постоянно слышу суждения лиц, не понимающих в искусстве: «Какой у вас удивительный аппарат»... и всюду навязывают нам машину без человека, мы просто не в состоянии, мы забиты. <Мои фото>.
Для анализа этого явления отправимся на фронт строительства. Там больше, чем в литературе револ. аскетизм – «Я как мы», приводящее к торжеству коллектива над личностью и человека над машиной, распространяясь в тыл, как будто вырождается в господство машины над человеком и тем самым полному подавлению личности. Особенно это в литературе, потому что нигде кроме искусства...
Пример – колхозник. Пример – Разин (один из редакторов сказал «и не просим генеральность в рассказе <1 нрзб.>, а она уже есть»). Боится ошибиться, тлетворная подавленность. Себя в пример: я писатель зверей <2 нрзб.> Универсализм литературы, потому что ни в каком производстве, кроме литературы, нет столь сильного расщепления лица. Пример: рабочие – тут же и корректив, писатель – врет (мани, мани).
23 Апреля. Когда смотришь на солнце, то как будто все в порядке, но в стороне почему-то небо не синее, а белое, и свет солнца как бы ущемленный. Кажется, не только снег, но и сам свет плавится. Очень тепло, сильно тает, и улица в городе уже обсыхает.
Мещанство в дворянстве (Огневы). Точно так же и у коммунистов в тылу иногда встречаешь чопорность, надменность и глупость, – три кита мещанства.
25-го укушена Нерль.
Три дня во гробе.
С 26–29 Апреля от заседания редколлегии в детском отделе... про встречу с солнцем в Карбушинском парке.
Все птицы ужасно старались, но они не пели в моей душе, а . Пришел в место, где весь лес лежал срезанный, а тетерева вокруг токовали.
Гепеусиха и гермафродит Боря: каляевские уроды, сифилитики, женщина с исправленной маткой, онанисты и даже гермафродит (пенис – наперсток, щелка узкая – нельзя), который вечно онанирует и ржет, вся эта публика конвейером делает теперь ту самую троицкую игрушку, которая раньше имела печать Лавры: теперь это красная игрушка.
Долой, долой все пустяки, шуточки: что птицы поют, деревья распускаются, теплый дождь весенний падает...
Солдаты поют: «Свободная страна!»
<1 нрзб.> моей капельки крови непобедимой силы вернули меня к жизни: 29-го я послал телеграмму, ударная книга должна быть написана.
<На полях:> Ребенок по улице бежал за мной и лепетал, я спросил, что ему надо, а он спросил меня: «Ты не поп?»
Когда увидел этот свет и отлегло от души, то вдруг понятен стал птичий язык и дорог, и главное понятно стало, что это не просто птицы, и люди, да, вот как это удивительно просто вышло: голоса птиц весенней порой – это голоса людей, наших предков...
1 Мая. Все эти дни солнце грело, как летом, вдруг после зимы стало жарко в одной рубашке; раскрылись почки, зацвела ранняя ива, волчье лыко, и на иголочках, значимость которых определяется только числом, засверкала первая роса.
Тактика Б<острема> есть общая тактика решительно всех: так получается, что живут люди вдвойне (Л. сказал: «такой разговор я в год раз имею»). Первая форма «отсиживаться и залегать» в пустыне кончилась: пустыни вскрыты; вторая форма: отсиживаться, прикрываясь каким-нибудь делом, но дело-то ведь надо же делать, как требуют, и надо делать хорошо; из этого и выходит жизнь вдвойне.
«нам не нужно индивидуальных талантов и личных качеств, – ведь таланты как грибы растут при дожде, будет дождь – будут грибы; так и нам нужен социальный дождь, а не заботы об отдельных писателях, будут созданы условия, а таланты вырастут сами».
Разве это неправда? Конечно, правда. Но я, занятый обязанностями в отношении своего таланта, не имею большой возможности определять социальную погоду, если я займусь погодой, а не <1 нрзб.> своим – то что же это будет?
2 Мая – провел в Дерюзине, где только что организовался колхоз; церковь закрыта; в 1-й день Пасхи в деревне шла «раскулачка» – одних раскулачили, другие от страха быть раскулаченными бросились в колхоз, беднота не пошла (ей нечего бояться). Молодая женщина говорила: «мысли раскинулись и не собрать, выйдешь из дома и хватишься: "зачем это я вышла?" вернешься домой: не вспоминается; другим займешься чем-нибудь, поставишь чашку на стол, и вдруг вспомнишь то, выйдешь, а когда вернешься, вспоминаешь: "да зачем это я чашку водой налила и поставила на стол"».
Так совершается пролетаризация деревни. Саня говорил: «Вот вы шли сюда по своему желанию, а у меня теперь своего желания ни в чем нету, мне самому жить нельзя». А раскулачивают 18-лет. мальчишки, которые ничего в человеческом деле не понимают.
Разные люди и разные деревни: есть люди, которые бросаются в петлю, есть которые решаются бороться до голодной смерти, но не вступать в колхоз; но определяют поступки отнюдь не идеи, а состояние хозяйства данного лица, напр., Егор не идет потому, что у него восемь работников (дети), а в колхозе будет два, он и жена.
– 300 р.; культналог вместо 600 р. – 8 р. Сколько потрачено времени, чтобы доказать фининспектору необходимость в отношении писателя считаться со специальными узаконениями. Точно так же, сколько творческого времени нужно истратить, чтобы обороняться от теорий творчества, создаваемых ежедневно людьми, иногда ничего не создавшими и претендующими на руководство худож. литературой.
6 Мая. Лева едет за сывороткой. Вечером прививка.
Мания или реальность Кащеевой силы? Ну, как же не реальность. Вот, напр., «Г. на волоске». – «Как?» – «А разве не читали "На лит. посту"? Почти совсем разъяснен». Что значит «разъяснить» писателя? Значит это прекратить его деятельность. Вроде как бы подкоп ведется под тебя – разве это не страшно? Пора покончить с этой зависимостью от лит. заработка (кстати, ведь и бумаги нет). Буду переключаться на фото-работу и пенсию; буду иметь в виду поехать в экспедицию фотографом, а также изредка и печататься. Так стушевываются и замирают последние из могикан.
9 Мая. В ночь на 7-е мы с Павловной ходили в Бобошино к Марахину, переночевали и 8-го к обеду были дома. Распускаются березы. Снимал в овраге последний старый снег, грязноватый, волосатый и такой крепкий, что только ломом возьмешь.
– Колбаса, какая колбаса? ну, конечно, верблюжья – верблюд горбатый, колбаса должна потом вонять – нет! не возьму верблюжьей колбасы, давайте ландрину!
– Это ты Артамон?
– Валек! – ответил голос из лесу, – иди сюда!
– Некогда, спешу!
– Поди!
– Не могу.
– Подожди.
– Не могу. – Голос приближался.
– Подожди!
– Не могу, а что тебе?
– Купи в Сергиеве полкило ландрину, чай пить не с чем.
Если бы наш социализм явился как средство преодоления мирового капиталистического штампа, от которого тоскует душа всех нас, хлебнувших из блюда большого творчества большого синтеза, то можно бы все простить: революция, разрушение... ведь это разрушение каким-то очень сложным путем вызывает внутренне бессознательно-созидательную работу. Часто разрушительные мотивы столь бессмысленны и отвратительны, что возмущаешься всей душой, а когда разрушение совершится, вдруг оказывается, что жалеть-то нечего. Так вот я целый год мучительно переживаю уничтожение колокола Годунова, вот теперь начинаешь передумывать сложившееся представление о Годунове, и как будто мерещится смысл в разрушении колокола, в этой «динамической» смерти самого Годунова. Из «ничего», оставляемого разрушением, создать новый необходимый смысл в пережитом, и вот этот процесс неизбежно приводит к тому, что ищешь выхода из всего факта революции. На этом сходимся мы все – что европейско-американская культура количества (числа) и вместе с тем падение качества вещей, исчезновение надежды на глубокое счастье в творчестве – что все это нам не мило. Но вот мы, желая преодолеть то, догоняем материально Европу, чтобы этим материальным оружием уничтожить фетишизм <1 нрзб.> и денег. Но, догоняя, мы заражаемся этим фетишизмом, отравляемся военщиной, стандартом, теряем из виду исходные пункты революции до полной потери всякого смысла. И когда я говорю, что коллектив должен так же любовно относиться к машине, как ремесленник к своему инструменту, то на меня набрасываются за то, что я посмел взять сравнение из ремесленного мира, окончательно у нас запрещенного.
Или когда я говорю против капитализма Америки, все начинают прославлять небоскребы и проч.
Во всех этих глупых возражениях, выходках таится забвение революции и простое стремление к скорейшему мещанскому счастью. Тем наверно все и кончится, если только не возгорится новая мировая война...
10 Мая. Приехал вчера Фадеев с мануфактурой. Рассказывал, как рабочий отвратительного вида и, вероятно, выпивши в трамвае ехал и зачем-то встал со своего места. В это время прилично одетая старуха метнулась, чтобы занять его место, он же, отстранив ее, сел и стал ей говорить, что, мол, довольно посидела, теперь постой, а я, рабочий человек, посижу. «Стой, стой! – не унимался он, – вот я нарочно еще свою остановку проеду, я нарочно буду ехать по всей Москве, а ты стой и стой!»
«все носы повесили», а никто не встал и не предложил старухе свое место.
Машина и церковь.
На стройке машина и учеба, в тылу великое страдание и церковь. Жизнь так и раньше шла, только теперь погуще... Нельзя все близко к сердцу принимать – не надо!
Глупо и смешно обижаться на революцию, и это ведь не легко: обижен, а обижаться нельзя. Но, в конце концов, тебе-то после обиды хотя сознание остается, расширяемое все больше и больше в опыте. А тем, кто обижает, ничего не достается, действуют и проходят, совершенно не понимая, что творят.
14 Мая. Мужик ведет от ветеринара корову, сам пьяный, корова еле идет. Ветеринар признал у коровы малокровие, а мужик напился перед вступлением в колхоз: там уж того не будет.
Новая жизнь начнется, вероятно, когда все имущие память о прошлом вымрут, – вот уж воистину «жизнь за царя».
Общее, всенародное состояние духа у нас выражается словами: «работать не хочется, руки отваливаются».
Сегодня Горький приехал, встречают, как царя. В «Правде» поместили этот портрет под Сталина – вот до чего!
Дорогой Алексей Максимович!
Приветствую Вас и жду хорошего, свойственного Вам дела охраны искусства даже и в такое время, когда не до него.
зверям путем достижений в области звероводства. Дан первый очерк «Звери и Люди» в «Наши Достижения», вместе с этим отправляю второй. Считаю в области биологии величайшим достижением наш Зоопарк с Мантейфелем во главе. Хочу им заняться основательно, написать книгу вроде Арсеньевской «В дебрях». Мантейфель соглашается мне помогать. Что вы думаете, если по мере накопления материала я буду печатать его в «Наших Достижениях»? Мне думается, журнал от моих зверей повеселеет, ведь через моих зверей люди видны, а через машины нынешних механизаторов искусства вовсе не видно людей: котлы, колеса, а людей нет, и оттого лиц нет и качества.
Или же, считаете, что теперь не до зверей. Напишите мне, или встретимся и поговорим. Напишите, где встретиться и когда, а то теперь до Вас не долезешь.
Второе.
Дорогой А. М. (Это послано 15-го Мая.)
Читал Ваши громы и молнии (в «Известиях») против загрязнения литературы и, как с фактом, согласен. Но, я думаю, это происходит от общего направления механизации и обезличивания, фетиширования машины (пуще капиталистического), слепой веры в число, будто бы непременно переходящее в качество не путем человеческого творчества, а просто накоплением единиц. Впрочем, я пишу сейчас по маленькому личному делу. Вы знаете, писателей-анималистов на всем свете по пальцам пересчитать, и Вы согласитесь, я не последний в десятке. Между тем, рассказы мои о животных до того не к лицу, что я печатаю их в Германии, книга этих моих рассказов скоро выйдет там в роскошном издании и, если я умру, то слава моя рикошетом придет в СССР, подобно тому, как это было с книгой Арсеньева «В дебрях Уссур. края». Но самое худшее, что я начинаю вообще терять охоту к писанию, потому что как только подумаю о необходимости проводить генеральность линии в поступках зверей, так вся охота писать теряется. Вот еще вчера мог я писать для детей рассказы, признанные классическими: «Еж», «Говорящий грач», и др.; ныне такие рассказы не напечатают и ответят, что еж, грач и т. п. должны выводиться соответственно с генеральностью линии. Живой о живом думает, решил спрятать поэзию в звероводстве, очень нужном деле. Один очерк дан в «Наш. Дост.», одновременно с этим посылаю другой. Считаю в биологии величайшим достижением наш.
Дорога к власти это именно и есть тот самый путь в ад, устланный благими намерениями. Надо понимать еще так это, что благие намерения лежат лишь в начале пути, а дальше никакие приманки не нужны: дальше движет взвинченное достоинство и постоянно возбуждаемое самолюбие; до того доходит, что самолюбие носителя власти материализуется и, напр., офицер старой имп. армии чувствовал себя смертельно оскорбленным, если кто-либо коснется его эполет. Почему так и противно теперь жить, что это самовластолюбие есть движущая пружина и весьма откровенная, тогда как сам истратил жизнь на то, чтобы спрятать самолюбие и дать сверх него...
Нынешняя литература похожа на бумажку, привязанную детьми к хвосту кота: государственный наш кот бежит, на хвосте у него бумажка болтается – эта бумажка, в которой восхваляются подвиги кота, и есть наша литература.
Во власти человек прячется от самого себя, во власти он живет как бы вне себя, власть дает возможность быть вне себя, посредством власти можно убежать от себя самого («погубить свою душу»), И есть момент в жизни, когда следует погубить свою душу («за други») – в этом и есть вся правда революции.
Трудно, однако, установить, за что же именно погубил человек свою душу, за други, или за собственное благополучие. Единственно только можно сказать, что если человек душу свою погубил, а тело сохранил, то значит, он не за друга своего погубил, а собственно за себя.
– Вот посмотрим, как они честно дерутся.
Заметно было, что он сделал ударение на слове честно. Вскоре мы увидели козлов и их бескорыстный бой: расходясь, они становились на задние ноги и так подходили друг к другу каждый на двух ногах вплотную и бросались вперед так, что стукались лбами, конечно, прикрытыми рогами.
– Как честно! – повторил Мантейфель.
Между тем каждый из них, ударив честно в лоб, при повороте потом мог бы очень легко ударить рогами в незащищенный зад. И всякому, конечно, пришло в голову сравнение с людьми: кажется, если бы так просто честно дрались между собой люди, не подставляли бы <1 нрзб.>, не били бы в зад, то как легко бы жилось, сколько сам бы побил за правду...
– Да, честно дерутся! – еще раз повторил со вздохом Мантейфель и удалился, сказав, что вернется через пять минут.
Мы продолжали смотреть на честный бой горных козлов и, как вскоре оказалось, оба мы думали об одном и том же, именно, что М., подчеркивая «честность» в бою у козлов, выдавал горечь свою и пораженное место в бою с людьми. Я сказал пушнику из Америки:
– Мне кажется, что М<антейфель>, такой удивительный работник, недостаточно признан у нас.
– Да, – сказал американец, – мне тоже кажется, что он мало использован.
Ныне религия в СССР признается дурманом, и это проникло так глубоко, что семилетний мальчишка швыряет камнем в священника и кричит на всю улицу: «Поп!» Несмотря на это Ш<ик>, еврей, переходит в христианство и делается священником. Некто N, из старой военной семьи, кровный ненавистник большевиков, из-за любви к военному делу служит в Красной Армии высоким командиром и, положим, да, я в этом уверен, честно служит. Ему почет и уважение, и он официально признается революционным существом.
– священник Ш., контрреволюционер, а N – революционер. Субъективно же, напротив, гонимый из ссылки в ссылку, униженный на улице мальчишками еврей есть именно революционер, а военный N, столь любящий войну, что жертвует всеми своими убеждениями, именно контрреволюционер. Так вот у нас теперь хотят, чтобы художник стал на сторону военного N.
Примечание
1 Это вот отчего: в моей писательской лаборатории есть сила сохранения переживания и последующей вдумчивой оглядки на него, сопровождаемой чувством приятным: ведь оглядываешься и думаешь: не пора ли это прошедшее воскресить (воспроизвести). Но теперь как-то выходит, что сохранять-то вообще ничего не надо. – Прим. М. М. Пришвина.