17 Октября. Ночью шторм NW, и ясно. Два рогача пришли с воли и стоят у сетки в надежде попасть к оленухам. Инструктор егерей.
Фотографировал «Малиновый ручей» в красных деревьях (самый красный мелколиственный клен). Ветер обрывает красные листья винограда (листья хвачены морозом).
Сильный ветер, олени спрятались, но Малиновый ручей бежит как ни в чем не бывало в камнях, осыпанных кровяно-красными листьями винограда...
В 1 1/2 ездил на Поцелуе в Рисовую и через Улунчу (река и сторожка; долина Улунчу, где совхозное сено. Раскулачивание Покорного. (Чехословак, чушка-собака). Два графина. Зимний вид пастбища: все дубки засохли, и листья уже в серых трубочках, тогда как здесь (в Астафьевской долине) дубки зеленые только краснеют. Гамов вообще почти весь продувается сев. ветрами (мало южных склонов), мало-мальски укрыться можно в Запретной и Барсовой падях.
Вопросы: История оленья на Гамове (тех уже нет ни одного, п. что те меченые и при отстреле меток не было). Теперь всего 2500 из них 2000 оленух.
Вопросы к Левчуку:
партизаны за совет, власть, но против колхозов. Беднота, которая работать не хочет.
Егеря Покорного. На лавочке возле этой избушки против голубого моря отдохнул, потом пытался снимать погребальные сосны на фоне этого голубого, чтобы вышла Голубая падь. После этого спустился к ручью и в каменной россыпи потерял тропу. Перейдя ручей, задумал подняться на самый верх, идти дальше по хребту, как барсы ходят, по тому самому хребту, где некогда ходил барс, о котором я записал интересный рассказ. По пути наверх не раз слышался свист и последующий топот спугнутых мною оленух, но рева рогачей не было слышно. Я не добрался до самого верха, потому что вслед за Голубой падью открылся вид на всю Запретную падь и рядом с ней на Барсову. Поснимав погребальные сосны с камнями на фоне моря в Запретной пади, я перебрался в Барсову падь, спустился почти к самому морю и без тропы перешел и с трудом одолел подъем по Барсовой пади, по Запретной обратно в Голубую. Солнце было уже над самым морем, когда я сел отдохнуть на лавочку сторожки Голубой пади. Пришел домой ночью при луне и застал полный разгром: как полагается, к Дулькейту набралось перед пароходом множество ночующих. Мне стало очень неловко, а тут Дулькейт передал мне приглашение студентов переночевать у них. У Дулькейта не было никакого умысла, но я принял как намек и решил уехать.
Ночью был шторм нордвест, но. с утра ясно. Егерь доложил, что на том конце сетки с воли пришли два дикие рогача.
Так сама жизнь указывает способы обновления крови. И нужно сделать парк в самом обильном дикими оленями месте (Судзухе) и устроить так, чтобы дикие олени могли проникать к парковым оленухам.
Ходил фотографировать Малиновый ключ, который мне все как-то не удается снять хорошо. Горный ключ бежит, не обращая никакого внимания на ветер среди расцвеченных деревьев. Вот почему и не удается мне снять: впечатление цветовое так сильно, что не хватает спокойствия прочитать картину только и по свету и тени. Ветер обрывает хваченные морозом красные листья винограда, обнажает черные сладкие теперь после мороза ягоды. Особенно красивые розовые тона дают листья мелколиственного клена. И вообще я замечаю, что красного в здешнем осеннем лесу гораздо больше, чем у нас в средней России, где желтое сильно преобладает над красным.
В полдень на коне Поцелуе с Левчуком отправились увольнять егеря Покорного. Левчук намекнул мне, что причина политического свойства, что Покорный, по всей вероятности, есть «чушка-собака». «Что значит?» – спросил я. Он ответил: «Чехословак».
Эта поездка дала мне представление о Новом парке. Долгаль дал схему распределения оленух в этот момент – Старый парк, 2 – Сеннокосная и до Рисовой, 3 – Юго-восточный склон от бухты Астафьево до Высокого мыса. Рогачи держатся более в Новом парке по западному склону в левой пади и пади Белинского по р. Улунчу и до Высокого мыса более по северному и частично по Южному склону (в летнее время). После гона возле сетки по северному склону.
В Рисовой мы узнали, что Долгаль только выходит ставить нового егеря-красноармейца на место Покорного. Они пошли туда по сетке, мы же заехали на Хутор возле Андреевской бухты, доехали до р. Улунчу и долиной сенокосной р. Улунчу, часто спугивая фазанов, доехали до сторожки Покорного. Как могут устроиться немцы в тайге! И как неожиданно и мгновенно вся эта идиллия была разрушена. Долгаль говорил, что Гамовский парк весь продувается северными ветрами, и оленям хорошо укрыться можно только в Старом парке в падях Голубой, Запретной и Барсовой. Парк в районе Улунчу был покрыт низким дубняком, широкие листья которого теперь уже были завернуты в желто-серые трубочки – какое обилие зимнего корма! если только не засыпет все снег. Эта зимняя картина пастбища совершенно изменилась, когда мы приехали к Астафьеву ручью, тут многие дубки были совсем еще зеленые и часто были с листьями, краснеющими лишь по краям.
Когда мы выезжали от Покорного, был сильнейший шторм, и у нас был спор, ехать ли нам через хребет прямо, где сильный ветер, или объехать. Решились ехать через хребет, но когда поднялись, там было тихо: ветер кончал.
Ветер стих совершенно. Утром наблюдал оленей с Дол-галем, вечером один.
18 Октября. а) Стоят ясные ветреные и холодные дни. В 10 у. через горное пастбище возле Орлиного мыса проходят олени и прячутся в кустах Старого парка. В пятом часу вечера они выходят снова из кустов и медленно движутся в район Астафьева, на местах, где есть корм – задерживаются, где нет – идут ходко своими тропами гуськом. Теперь на этих открытых пастбищах низко стелющиеся кустики азалии кровяно-красного цвета и среди всего желтого, всей желтой земли, кажутся пролитой кровью.
Стадо оленей одно, другое, третье. В большом стаде штук 70, среди них много рогачей и сайков. Вот один из рогачей направился к оленухе, она заметила и отошла, он за ней, она в рысь и то ныряет в одну кучку оленух – нет! он знает, какая она? и врезается за ней... Выбегает, он за ней, удаляются от стада, спускаются в падь, вот дерево, под ним густая трава, она ложится, он стоит и ревет скорее жалобно, чем грозно... И тут он дежурит долго, все стадо ушло, он будет до тех пор, пока она не встанет... В это время откуда-то со стороны из-за хребта показались рога, голова и весь черный громадный рогач. Он откуда-то идет и совсем один, быть может, он весь парк (18 верст) прошел в поисках, по следу шел, а может быть, ветер доносил ему запах, он идет, как будто знает, с сопки на сопку и прямо к тому дереву, где лежит оленуха. И когда он показывается, тот отступает, дальше, дальше... Новый становится на его место, а он, как этот, идет дальше, дальше в странствие.
Между тем стадо движется в Астафьево, и по пути постоянно рогачи ухаживают и гонят своих оленух до встречи с другим, более сильным, которому он обыкновенно уступает без боя...
прямо на нас, младшая смотрела на Орлиный нос, саек просто вперед. Старая оленуха нашла возможность в виду дальности людей продолжить путь тем же осторожным шагом, но впереди стоял саек, она его толкнула – он стоял, тогда еще – стоит! нечего делать, она его укусила с досады и так, что шерсть полетела... Саек двинулся, и все пошли.
Вот бежит, бежит за оленухой, гонит, гонит ее, вот нагнал, и она остановилась, а между тем почему-то нельзя, он смущенно прямо по-человечески стоит и ревет почти жалобно…
Утром с Долгалем, вечером один. От м. Орлиное Гнездо мы дошли до Астафьева. На берегу моря сидел на камушке усталый от перелета кулик (вроде ржанки, по-немецки Regenlogen...) он потом пришел к самому дому Ив. Ив., его состояние я угадывал по своему собственному после поездки верхом на Поцелуе в Улунчу. Перелет вальдшнепов от 15/Х до конца месяца. Тяга у них с 10 Апр.
Мало кто знает, что у енотов кал очень скоро высыхает скорее всего и потому, если вчерашний кал в клетках неубран, то непосвященному кажется, он тут месяц лежит. Но кто же знает особенности жизни уссурийской енотовидной собаки? Во всяком случае, т. Матвеев не знал и по этому своему простительному незнанию набросился на директора...
Полуостров Гамов в разных частях своих разными ветрами продувается и потому, хотя и на одной высоте, но жизнь природы в какие-нибудь 5–10 километров друг от друга бывает совсем иная: возьмем, к примеру, местность по р. Улунчу по Астафьевскому ручью.
В сопках р. Улунчу теперь лист дубовый весь в серой трубочке, а у Астафьева только краснеет, и очень много даже вовсе зеленого.
Барсук – и видом и повадкой своей похож на медведя, а енот на лисицу. Енот зимует большей частью в барсучьей норе (сказал Долгаль).
История Гамова: из Песчаного, из Сидеми и Путятина привезли 500 оленей (в каком году? кажется, в 21-м). Теперь их 2500. В 25 г. по предложению Долгаля сетки перенесли (Новый парк), а в 28 г. у артели (Филипчек, Конрад) Гамов отобрали. Как Юрка Янк. надул брата своего Яна: оставил отец брату 200 оленей. Юрий подговорил сторожей, олени прорвались в парк, и Юрка их не отдал.
В субботу (17-го) мы ездили верхом на Улунчу ставить новых егерей и выселять Покорного.
Драки у оленей бывают в конце гона, когда остается немного непокорных оленух.
Ночью ветер доносил стук оленьих рогов.
Ведь как ухаживает! Кажется, чистая дружба, но, гражданин, дружбы, собственно говоря, нет никакой: каждый под предлогом дружбы норовит сесть верхом.
Иной олень не сразу попадает и вскакивает несколько раз.
Орлиный мыс и остров Томящееся сердце окружены погребальными соснами.
Снимок: старые манзы (мыс Астафьевский).
22 <Октября>. Возвратился во Владивосток.
Сегодня шел по улице Ленина – мостовая умощена камнями с кладбища... нашел имя своей невесты... как ссорились мы с ней из-за рабочего движения, я был революционер, она целиком была против рабочих и даже нарочно затыкала нос, если рабочий входил в трамвай. Я бессилен был объяснять ей, что при вере в новое будущее человечества исчезают запах и грязь рабочего человека, что не в этом дело... Довольно, пора и тебе на мостовую рядом с возлюбленной...
23 Октября. Утром (ночью в гавань не пустили) приехал с Гамова в город. Получил радостную телегр. о Пете. Денег у меня 1800 р. Через неделю выеду и в полов. Ноября буду дома. Сегодня хлопоты: белье, столовая, номер, комбинат.
Гон.
12 Окт. выехал на Желябове («Капитан Желябов») Вас. Ив., матрос: «Жизнь была никуда не годная, а матросы на удивление, нынче жизнь отличная, а матросы – вырождение». – Красота? вы говорите о чайках, понимаю. Все это туман – дунул, и нет ничего. На берегу, край – это да, а на море – вот вы, вот я, Желябов, и пристал к берегу, шапки снимали, поклонился, и нет ничего. Пар! Чайка!
13 Окт. После ночевки в Посьете на пароходе поиски Кувасаки в Зарубине. История с ГПУ и с молодым мотористом (текучесть, итал. забастовка: бесконечная сеть). Старый опытный моторист увез в море. Ночевка у Суханова (в Андреевской) с двумя морск. гепеушниками, купившими корову в совхозе.
– егерь, преемник Янковского, жизнь оленя в его рассказе. Встреча с Долгалем (флюс). Встреча с Вас. Ива-нов. Левчук <1 нрзб.> Юлия Ивановна на увале. Беседа с Дулькейтом. Поход с ним в Астафьево. Гуси, барсук, съедобные <1 нрзб.>. Звезды.
15 Окт. Утро по лесенке. Гон. Рев. Фазаны. Обход падей (Голубая, Запретная, Барсова). Сюрприз у Дулькейта (полон дом гостей). Моя подозрительность: Дулькейт хочет сплавить, и решение уехать.
16-го. Утро в ожидании парохода. Левчук не пустил. Водворение в Совхозе. С Ив. Ив. в бухте Теняковского.
17-го. Ветер. Утром беседа с Долгалем. В обед поездка к Покорному верхом.
18-го. Утро с Ив. Ив. в бухте Теняковского прошли до Астафьева, и завтракали. Вечером ходил сюда же самостоятельно.
19-го. День отдыха. Это не работник, кто отдыхает в день отдыха и считается с 8-ю часами рабочего дня.
20-го. Голубой день. От Орлиного до Теняковской.
21-го. В Алексеевской сторожке. Блуждание в тоске возле самого края (как оказалось, распоряжение по телефону было...)
Лоскутов егерь, пароход с <1 нрзб.>, пробег. Устройство с пропуском и пр.
22-го. В 12 д. выехал.
Гон.
Туманная гора – это узел, связывающий всю землю от бухты Витязь до б. Астафьева, все пади и сопки, все распадки с большими и маленькими ручьями и просто вечно мокрыми камнями.
Есть скалы, из трещин которых, как из слезниц, незаметно влага собирается и мочит камни, как будто скала эта вечно плачет. Не человек это, камень, и не чувствует, а я не могу не сочувствовать, и мне кажется, будто скала плачет, как человек... Я прилег на скалу эту отдохнуть, сердце мое билось, и мне казалось, будто это в скале сердце бьется... Не человек же это, скала! но вот как же хочется быть с людьми, что скалу за друга считаешь.
И она знает, сколько раз я, страдая, восклицал:
– О, хитрец, зачем же не взял ты ее за копытца!
Коровы голландские огромные выдвинулись из кустов, загородили путь и стояли, смотрели черными глазами и белыми большими бровями-пучками. Такие были глаза, будто это из самой земли смотрело то самое чрево, из которого образовался и сам человек. И казалось, глаза говорили: «Пусть я при помощи человека стала голландская, но все равно я корова, родня твоя...» Даже Матвеев заметил эти глаза, задержался на них на мгновение, погрузился куда-то в бездну, но скоро выбрался из нее и подумал: «И при таких коровах они сидят голодные и жалуются!» Между тем, коровы эти давали только 1/2 литра.
Драка оленей бывает сильная в самом конце гона, когда остается немного непокрытых оленух. Тогда ветер с гор ночью часто доносит сухие удары рогов. Долгаль однажды попробовал разнять и подошел, так вот один на него бросился, пошел, но, в конце концов, струсил. Дикий олень никогда не посмеет броситься на человека, но домашний теряет уважение и очень опасен.
Скала <1 нрзб.> сердце, а мне было так, будто вся скала как сердце мое жило и билось <2 нрзб.>.
Рогач – певец (из распадка).
Сайки стали лбами, а теперь сели друг на друга, и тут я почувствовал, что сам я рогач.
– И прощай...
<1 нрзб.> у моря в тень.
Свистун.
В кустах перед выходом на пастбища свистун (токовал) так-как-ка-ка.
Косые лучи солнца: олень чешет рога.
Ветер кончал.
Звук: свист и <1 нрзб.>, во всяком случае, нам музыка, а может быть, и вся культура (лирика) – пол, т. е. вся культура есть звук от задержки пола.
У И. И.: пантовка и жизнь.
Семья камней и хребет и оленьи головы промелькнули.
Оленья тропа: горные камни...
Пропасть.
Такая отличная тропа, что забываешь подумать – человек доверчиво...
Красота – это не значит, что в ней непременно обещана тебе хорошая жизнь, совсем нет...
Все – сосны, море, олени, все голубое и море, и небо, а горы (от близких малиновых до фиолетовых, и те далекие голубые. Как я счастлив. Оленья тропа у обрыва, ведь это оленя!
В глубине, в черноте плеск.
тепло. В горах под звездами стон...
Тонкие стебли с пустыми метелками злаков, среди них горный камыш, ниже их желтые листья остр<ых> ме-т<елок> и под ними зеленая трава (желтая, красные азалии).
Обложили.
Гон.
1) Я шел по горной тропе, сохраняющей дорогу от Алексеевской сторожки к Совхозу, олени шарахнулись, в кустах замелькали их салфетки и рога. Но одна оленуха выдумала себе не бежать, а затаиться, полагаясь на свою защитную окраску. Я подошел к ней на 20 шагов и стал. Она двинула черными губами, свистнула по-человечески и убежала, но не туда, куда все.
2) Бывает, услыхав шаги, олени верно определяют по слуху место стука и бросятся в противоположную сторону, а одна растерялась, не может определиться сама и пропустила тот момент, когда можно, не думая, просто бежать, имея в виду белые салфетки других. Вот она-то и затаилась (см. 1).
3) Переходя с Орлиного гнезда увалами, я спустился в бухту Теняковского. Море было спокойно. Из кустов на распадках слышался свист и рев рогачей. Я определил по слуху место, где ревел один рогач, и решил пробраться к нему низом распадка в расчете, что ветер будет пролетать над оврагом, и я подберусь вплотную. Тихо, почти не шевеля гальку ногой, я подошел к оврагу, и когда завернул в него от моря, лицом к лицу встретился с оленухой, она стояла в тени, падающей от скалы к ручью, и, по всей вероятности, пила воду. Она коротко свистнула, и эта короткость свиста выражала то же самое, когда мы, кругло раскрыв рот, вдыхаем в себя в ужасе букву А. И этот короткий свист и мгновенное исчезновение не потревожили свистуна-рогача, к которому я намеревался подойти: он свистел и ревел. Из распадка я тихонечко выбрался наверх и затаился в кустах. Страшно мешал мелкий дубняк с сухими скрученными листьями. На березах лишь кое-где висели желтые, почти белые листики, мелколиственный клен стоял в ярко-красной рубашке, и через все это виднелось синее море и на нем «Томящееся сердце» с погребальными соснами. Олень свистел направо... Я мучился с дубняком... попал на оленью тропу. Какое счастье! Он свистел резко, а ему отвечал... Потом вроде курицы. Неужели так у фазанов? Свистун подходил сзади – понюхал мой след и скоро ушел... Другой остановился и стал чесать рога о дерево-Солнце впилось... и глаза особенно кроткие оленьи долго... все протер и лег. А токовик? Увидел его... Ка-ка-ка... мимо промчалась незаметная оленуха, а рогач остановился как вкопанный: я успел [снять?] пенсне, поставить скорость, щелкнул раз, два... и лишь тогда ужас его отпустил (оленуха стояла с хитростью: не заметит! он стоял в ужасе). Олень-токовик ходил... Когда ушел, я увидел, маленькая, почти белая оленуха стояла в высокой траве, и почему-то я вспомнил ту китаянку с маленькой ножкой, которая не могла идти, и мужа-контрабандиста – трепет (вот она-то затаилась. См. 1).
<1 нрзб.> с ивасями.
На всем пастбище, на всей желтой сопке наверху стояла одна, одинокая погребальная сосна, и от нее резкая тень неподвижная была.
Как рогач на чистом месте перехватил оленуху, совсем как в горелки, и догнав – ничего и даже отошел.
24 Октября. Хлопотал о номере, обеде, в зверосовхозе опять почуял, что Батурина нет, хочется крикнуть: Батурин! (Разложение: деревня + разложение человека. Матвеев похож на шулера, поумней всех (промблема).
«Промблема» двух уволенных егерей (не Левчук ли спроворил, а то почему же: «не боги горшки обжигают, и в 25 л. командовал армией»).
Вечером был Феклин: помзав морбазы.
Вот еще: когда Литвинов упомянул Мантейфеля, Матвеев оговорил: «не Мантейфель, а массы». Следовательно, борьба с «личным» проникла в глубочайшие недра «масс». «Разве дело в единице, – сказал т. Матвеев, – дело в массе, мы должны расценивать единицы с точки зрения целевой установки в плане общей наметки творчества масс, нам не единицы, а нужно взять массы под упор».
25 Октября. Гроза (единственная и то...).
Тайфунчик. В садике на ясени и на мелколиственном клене трепещут последние листики, но пирамидальный тополь весь цел и зелен. Точно так же много сюрпризов можно встретить и по месту: там на юру кончилась всякая жизнь, а где-нибудь под защитой гор сохранилась в полной свежести виноградная лоза...
Всем на свете известный евангельский рассказ о вере в горчичное зерно, достаточной для того, чтобы человек мог привести в движение гору, у нас в настоящее время во всем СССР повторяется в словах: «нет объективных причин». О, как я искренно всей душой приветствую.
Кто у нас в СССР теперь не знает, что для человека в его творчестве нельзя ссылаться на «объективные причины». О, как я это приветствую. И кажется, из всех евангельских рассказов с детства всех ближе мне было о вере в горчичное зерно, достаточной, чтобы человек повелевал горами, а не ссылался в своей слабости на объективные причины. Но признаюсь, что чем старше я становлюсь, тем проклятые объективные причины, сцепляясь одна с другой, как звенья железной Кащеевой цепи, неумолимо подводят меня к объективным причинам. Вот кусок морской капусты без умысла буржуазии и влияния Тихого океана случайно встретился с пароходом «Желябов», намотался на лаг, и лаг соврал.
– Разве это не объективная причина? – спросил я «Желябова».
И он мне ответил после раздумья:
– Нет (следует рассказ о том, как он победил 500 человек).
После большой грозы стало, как у нас, ясно, чисто, явились нежные разноцветные облака, и перспектива гор стала во всех тончайших переходах от голубых к фиолетовому и опять к голубому небу и морю, разделенная белым горизонтом. Но к вечеру подул ледяной ветер. И так это всегда на Д. В.: после теплого дождя непременно холод, ветер, мороз. И сколько дней снега, столько потом ветра.
Вечером был у Конст. Георг. Абрамова и ел ветчину из пяти, оленя. В лице его туча идет на заполярн. зверокомбинат и его героя Батурина. Никто не отрицает, что Матвеев может оказаться просто актером и даже беспартийным.
Это явление (вопреки такому плотному коллективизму, что без глаза и осуждения рюмки водки не выпьешь) могло произойти будто бы вследствие того, что Пушсиндикат наследовал от Госторга его навыки (выспросить детально у Абр.). По словам Абрамова теперь место Пушсиндиката должна занять кооперация.
Инфантильный романтизм: на фоне погони за длинным рублем в атмосфере авантюризма, халтуры и охотничьего инфантильного романтизма явился проект островного звероводства.
В чем сила Батурина? [NB. Есть натуры: уступая, оскорбляясь в глубине души, оскорбляя, унижая себя своей трусостью и подлостью, лелеет мечту этим отступлением дождаться падения врага своего и своего торжества.] А между тем, дела никто не знает и каждого «актера» легко обойти охотничьим виноградом. Так обошел Батурин Никитина. А людей нет. Ученых от работы сбивают постройками (переделывать старую фанзу). Собрать материалы о распадении испыт. станции. Лозунг: «полупарк!» И теперь возможно возвращение к мелкой ферме оленьего хозяйства. Еще цело 5% знатоков этого дела.
– все едят (и рябчики).
Олени – к самой воде.
26 Октября. Тихий, холодный и чрезвычайно яркий день, каких в это время никогда не бывает у нас. Ну, просто диву даешься, что при таком ярком свете многие деревья стоят совершенно без листьев или с остатками желтеньких.
Так вот почему цвета осени здесь такие яркие: свет не такой.
(Суббота 1-е – Воскр. – понед. – 4-го ехать во вторник.)
Еще вот что: вчера утром была гроза очень сильная, стеной дождь, а вечером холод, мороз такой, что с трудом просунул кувшин в бочку с дождевой водой.
Лес
Стрижи на горе – так всё: наши стрижи, но только наши поменьше, наши не так сильно визжат при полете, и так все будто чуть-чуть сдвинуто с места, вот тоже дрозды показались совершенно как наши, но наши трещат, а эти как-то по-своему.
Кедровка трещала, провожая какого-то зверя.
Море при помощи тайфунов сотни тысяч лет било в скалу и добилось жизни: скалы растрескались, и оттуда вышли цветы, а потом и дубки. Море добилось жизни, но что это за жизнь на скале! Те дубки, что были ближе к морю, и думать не смели поднять головы вверх, они росли лежа, ползли тонкими стеблями прочь от моря и были похожи на волосы, гладко расчесанные на голове. Эти волосы-дубки чем дальше, тем выше поднимались и еще дальше достигали роста человека, но выше роста человека на скале никто не смел подняться – чуть повыше и засыхал. Так у людей семьи бывают: дети растут до <2 нрзб.>. В этих сухих и густых дубовых зарослях, в то время когда на полях еще... прятались летающие фазаны, а за ними лисицы охотились.
1) Туман в невидимое состояние.
2) Восход солнца много раз.
3) Поклон тигру.
Путь.
Лес по Арсеньеву: величеств, кедры, прекрасный молодняк, тополя с узловатыми сучьями – 300 лет <2 нрзб.>, гигантские липы <6 нрзб.>, черная береза, ель, пихта, граб <5нрзб.> в зарослях крушины, бузины, черемухи.
Приметы для другого искателя: путь пройден.
Фанза Лувена с двухскатной крышей, опирающейся прямо на землю, два окна заклеены бумагой, скребки, лопаточки, берест, коробочка и пилочка для выкапыв. женьшеня.
Изобразить анимизм по примеру Журавлиной Родины: родств. внимание Лувена.
Река, стесненная горами, и «Щеки», и борьба за свободу.
Безымянный ключик.
Даурские камни.
Обрыв – древняя речная терраса.
– является (его нельзя притянуть), когда художник, чувствуя целое, – и нелепо себе его представлять (напр., океан: видеть нельзя всего), – всматривается в деталь, и в этой детали, в этой частности ему является целое (напр., он видит на море пустой челнок и начинает думать, что человек утонул, но человек спал и вдруг поднимается, берет весло и ведет челнок против океанической волны; и вот в этой борьбе человек <1 нрзб.> океан.
Образ – это явление целого в частном, значит, образ предполагает в художнике чувство целого и сущего.
и по себе начинаешь людей понимать, но и всю жизнь, как Лувен – животных, растения, скалы (бывает, как скалы рушатся и проч.) – все не чужое. И этот стон рогачей я слушал в себе, узнавал, как что-то родное, да – <2 нрзб.> – не раз и сам ревел.
Не прекращу благодарить за то счастье, что создался Лувен, сколько человек прошло, пока создался в человеке его эти «люди», такой «люди», что совсем и не виден тот ствол человека, на котором создался и вырос этот цветок «люди». Но я же сам видел оленей в грезах, обрастающих плотью своей поэзии, и знаю, как создался олень-цветок, что и «люди»...
«Схватил»
Тропы китайских охотников и тропы зверей, изюбрей, кабарги, коз, пятнистых оленей и горала до того схожи между собой, что не охотник легко спутает. Так вот, одна человеческая тропа шла по звериной и вилочкой расходилась, люди шли вверх, где растут одни только кедры и <2 нрзб.>, где одни только каменные россыпи: там, в россыпях, живут соболя, звериная тропа, по которой и я пошел, в этот раз спускалась к узкому перешейку, отделяющему гору Оленью от моря: на горе этой в распадках были для оленей самые лучшие пастбища. Я шел по этой оленьей тропе и скоро совсем забыл, думая, что не по звериной иду тропе, а обыкновенной человеческой, и так я обманулся в забывчивости, по тропе оленей я попал на отвесную скалу: голый камень, и в расселинах лишь кое-где красовались (погребальные сосны) пинии. Внизу, в дальней глубине, на дне этой горной расселины кипело море, забегающее сюда лишь с одной стороны. По скалам сидели рядами бакланы, ары и чайки, залетел орел и, сделав круг, удалился. У меня закружилась голова, и я едва успел схватиться и удержаться за ствол пинии: если бы она вырвалась, то и я бы полетел в белую пену, взлетающую высоко по черному к белым птичьим базарам. Так я ошибся с оленьей тропой, но бывает, и олень ошибается. Бывает, он придет на это место в гололедицу и сорвется – это бывает! я находил не один раз расхватанные хищнически остатки разбившихся горалов и пятнистых оленей. Да, они тоже ошибаются, и бывает даже у испуганного оленя роковой прыжок.
Вот случилось, та самая оленуха с простреленным ухом повела сюда маленького на прекрасное пастбище и вывела его на пастбище, не открытое, но все-таки сверху орел усмотрел. Это был, вероятно, тот самый орел, что покружил внизу над птичьим базаром, взмыл наверх и увидел на пастбище Хуа-лу с маленьким. Я только что с оленьей горной тропы кое-как перевалил через кряж в эту Барсову падь, и мне открылось сверху: у куста, как мертвый, пластом лежал олененок, а мать Хуа-лу встала на задние ноги, передними отбивала орла. Я выстрелил сверху, орел упал. Хуа-лу на мгновенье замерла, чтобы понять событие и, увидев меня, свистнула: и со всего маху бросилась... В кустах, вероятно, было много оленей, но их было трудно разглядеть. Я обошел... дубовая вилка от удара оленя разошлась, но тут же мгновенно обратно сошлась и зажала ногу у самого копытца.
их вызволить. А то раз оленуха стала на задние ноги, потянулась за дубовым листком и кого-то испугалась, ошиблась, голова ее попала в развилок, и я нашел висящим еще теплое безжизненное тело...
Вот и тут Хуа-лу, не доглядел я, обречена была на погибель. Я издали узнал ее по дырочке на правом ухе и стал подбираться: она лежала с раскрытым ртом, серый язык висел на боку, из маленьких черных губ выбивалась белая пена, глаза навыкате безумно белели. Я бросил винтовку и полз осторожно, <2 нрзб.> и неловкое движение, она соберет последние силы и сломает свою хрупкую ногу, нет! я должен был незаметно подползти и сзади сразу схватить за оба копытца.
Ну, вот, я подполз и схватил двумя руками за две ноги <1 нрзб.> копытца: мне дуб помогал, и я обе задние ноги крепко связал кожаным ремнем. Я пояском прикрутил ее передние ноги к шее, примерился поднять на себя, но не мог. Потом я долго обламывал кусты, где свалился орел и, верно, много раз проходил мимо олененка: он слился с землей, покрытый и своими собственными и солнечными зайчиками, я на него наступил, и он не поднялся, он был как неживой, но я его хитрость понял, тоже связал и отнес к матери...
Мы скоро вернулись сюда, срубили носилки и вдвоем кое-как с трудом донесли Хуа-лу.
Прибой моря – это часы и такие сроки...
я знаю, конечно, надо уметь, надо быть готовым, надо учиться и даже план держать в голове, но роднит нас с целым не план, а случай и как ты сам в этом случае – умел схватить свою судьбу за копытце...
Целебные свойства широко известны в примерах, и я в Зусухэ был не первый оленевод: просто был известным, и Лувен меня знал...
1) Очерк Владивосток.
2) На базе.
Жизнь разбивается на две – досуже-поэтическую и буднично-деловую, потому что мы разделяемся в себе надвое, и так было давным-давно, а новый человек Дерсу Дауров должен быть целым, и жизнь ему должна быть единой, и его деловой взгляд на вещи должен скрывать в себе поэзию, а поэтическое воззрение его быть деловым. И вот еще что! жизнь разбивается на две, потому что мы распадаемся в себе на великих людей, двигающих историю, и на «быдло», наше, дремлющее в своем болоте, все от этого. А новый человек Дерсу Дауров является не отдельно великим, а только именным описателем великого безымянного освобождения из недр нашего «быдла». И еще последнее – что я, автор бумажной затеи «Новая Даурия», если только не имею намерение просто обмануть рабочего человека сказкой во время досуга, а оживляю этой бумажной затеей и самую жизнь, я должен всем своим «животом», как только могу...
взять большой город: вот именно в скрытых недрах большого города, в его муках и судорогах создается мечта и сила для созидания новой Даурии. Чтобы это не умозрительно только, а прямо по себе <2 нрзб.>, хорошо жить где-нибудь на окраине большого города, видеть...
Возможно, при нынешнем человеке без того, чтобы в какой-нибудь мере не смешать поэзию с правдой и не выдать одно за другое, совсем и нельзя и что это вообще и не беда, но только при одном, конечно, условии, чтобы сам поэт обманывался, а не обманывал сознательно других...
... мягкие, у других сухие, и 1-й становится на ноги, и другой с сухими не бьет его, а тоже становится и ногами...
Хороший самец волку не дается.
Хромой укрывается во время пантовки (около дома), хромой от браконьеров.
– Старцев купил остр. Путятин и стал сельскохоз. (овцы) <3 нрзб.> и оленеводство.
Итак, рогач идет... (его путь, его тропы). Утро у оленух: они идут в кусты, большое стадо (500 голов); распределить стадо в 500 голов между Орлиным гнездом до Теняковской (в распадках, в горном камыше, наверху, где азалии, наверху, где одна сосна и ее тень, на Орлином мысу в связи с расщеплением сосен... В связи с ветром (переход, напр., из Голубой, Запретной и Барсовой падей в бухту Теняковского и проч.). Оленухи, распределенные в «гаремы», в разной степени готовности к coitus'y, и потому все рогачи в ожидании, могут и подраться, возможно, из ревности рогач старый загоняет в гарем и «подругу» (гарем – это невеста и ее подруги); точно так же со стороны самцов (рогач-жених и его враги). Среди этих гаремов одна эта самка, по следу которой шел тот рогач...
Мнение Долгаля: олени были бы сыты и этим кормом, если бы не снег, закрывающий мелкую травку (этот олень не может, как северный, разбивать наст), обрекающий оленя на полуголодные веники...
Начало описания: странная картина, ничего не понятно. Манера научного сомнения. Рассказывая, все <1 нрзб.>, хоть чуть-чуть, да привирают, и это вполне естественно, потому что каждому хочется дать какую-нибудь личную оценку бесстрастным фактам жизни, поступающим в сознание, каждому хочется быть судьей и давать явлениям жизни свои собственные имена и качества. И каждый имеет право быть таким творцом качества, но только не спариванию каждый, а даже очень немногие знают <1 нрзб.> границу исчерпывающего знания о предмете, пройдя которую явление можно расценивать от себя, не задевая его самого... Но где же граница? – это раз, и второе – тот, кто дошел до границ знания объективного, не хочет говорить от себя. И так выходит, что любуются явлениями обыкновенные люди, сравнительно мало знающие о них, и потому все более или менее своими личными суждениями задевают факты и, значит, врут.
Я избегаю такого вранья тем, что не касаюсь в описании самих фактов и явлений, я касаюсь их, лишь поскольку они пришли в соприкосновение со мною: я их описываю вместе со мной, как тень себя, а себя самого я могу описывать совершенно правдиво. И потом еще можно ссылаться на источники: рассказывал такой-то человек, при таких-то обстоятельствах... Например: самый опытный егерь Ив. Ив. Долгаль...
ношусь со своим «я», а нужно, чтобы у нас не было «я» и ничего субъективного, а все объективно. Вот именно затем и пишу от себя о том, что видел своими глазами, из-за правды, из-за этой «объективности», это мой личный материк, а то, что слышал от людей, то буду на них ссылаться и так опишу жизнь пятнистого оленя гораздо верней и правдивей, чем если бы я писал объективно об олене, которого не мог изучить в три месяца.
27 Октября. Если завтра достану билет на четверг, то возможно ли собраться? 1) Остричься, 2) Купить пищи, икру, булки, сыр, шоколад, сахар. Возможно. Перенести вещи к Борисову завтра же к вечеру.
Если остаться, то дней: четверг, пятница, суббота, воскрес., понедельник = 5. В пятницу поехать в Майхе, пробыть субботу, воскресенье. Попробую ехать.
Абрамов (Конст. Георгиев.), Горовой, Яворский и Елисеев – один сибирский тип. Мы говорим о ином человеке «провинциал» и понимаем в этом ограниченность кругозора интересами данного места. Но тайга разве не ограничивает, разве таежный человек не является, в свою очередь, в известном смысле провинциалом? И вообще сибиряк?
Здешние особенно интересуются, какое впечатление оставил на меня Д. В.1
Всякий нормальный человек обладает естественным самолюбием и, если он притом молодой, горячий, то очень легко так задеть это самолюбие, что молодой человек вон из кожи полезет, чтобы кого-нибудь перегнать. Его отличают и он, истратив свое лучшее, дорожит этими отличиями. Таких людей называют ударниками.
Долгаль и Коренев таким образом очистили енотовую ферму, и когда дело шло к концу, явились 5 человек студентов и тоже начали работать на ферме. Они рассчитывали тоже попасть в ударники, но...
В Приморье нет того ровного времени, которое у нас определяют в одном слове, например, зима или осень, лето, весна.
У нас снег и мороз разделяют год на два времени года: холодное и теплое; кроме того, много значит и свет, так же как холодное и теплое, можно сказать, темное и светлое время. В Приморье снег мало имеет значения, старожилы замечают, что сколько дней идет снег, столько же дней потом бывает и ветер, сдувающий снег. А то вдруг в январе так тепло станет, что не только снег, а в одной рубашке ходят. Точно так же и свет определяет время скорее даже против нашего в обратную сторону: в летнее время, когда у нас наступает царство света, здесь туман, а осенью, когда у нас тьма, тут над желтой засохшей землей является солнце, и такой свет является, такие он создает зрительные чудеса из неба, моря и уцелевших остатков летнего растительного покрова земли, что...
– погребальной сосной...
Рогач шел по следу оленухи, постоянно наклоняясь к земле и проверяя. На широких прямых оленьих тропах он не наклонялся для проверки к земле, а бежал. Но когда раздваивалась тропа, останавливался и проверял след, узнавая, куда прошла оленуха...
Так самцы ходят, рыщут целые ночи, утром до 10 часов и ничего не едят, а от десяти до четырех вечера стоят в кустах, свистят, протирают рога о деревья, валяются в грязи и тоже много едят. От ходьбы, рева, постоянного расстройства всякого рода они худеют, и так этот гон у зверей, их любовь, скорее болезнь, чем радость, а если и не болезнь, то мучительная растрата избытка жизненных сил.
28 Октября. Все окно разукрашено резными цветами мороза, собрались тучи, и полетел снег (а давно ли гроза?).
– Куда мне с маленьк. цыплятами деваться, ноги поморозили.
– А не надо поздних цыплят выводить.
Но и это не зима, не осень, а какой-то уступ, после которого снова будет так, что хоть в одной рубашке ходи, и так проходит вся зима неровно, капризно...
Делаю попытку купить билет на четверг 29-го, если выеду, то 9-го ноября буду в Москве (самое дрызглое время).
Вчера по Левиным следам достали билет (Софья Моисеевна на улице, как рыба в воде: торговое иудейское племя). Перешел в 4 д. за китайцем к Тр. Мих. Борисову (Нелли и Лиличка). День был холодный, но тихий, солнце показывалось и пропадало. Ночью хватил сильный ветер и стих к утру.
Борисов рассказывал, что при переселении на Амур в тайгу – там, под гнилыми пнями, было полно тараканов (рыжих). Тайга, между прочим, есть также и родина рыжих тараканов.
Б. Через это присоединение горностаю имени, Б. получил всеобщую известность, между тем, как сам Б. по-прежнему остался никому не известной личностью, и я, например, узнав от самого Б., что горностай Mushela Б. происходит от открытия, горячо поздравил и тут же с ним подивился, что открытый горностай... может являться носителем имени человека.
Сегодня шел по улице Ленина (около Версаля), и вдруг мне как будто буквы какие-то явились на камнях мостовой, я остановился и действительно увидел буквы, а рядом были целые слова, вырезанные на камне: «Упокой, Господи!» и через несколько камней: «прах Зинаиды Ивановны». Стало понятно, что мостовая сделана из плит уничтоженного Покровского кладбища. Церковь наполовину разобрали... Некоторое время я задержался, разглядывая там и тут отрывки слов и по ним восстанавливая целые фразы, вроде «Покойся, милый друг, до радостного утра». Так нашел я, наконец, половину имени своей невесты, которую когда-то потерял в сутолоке жизни и потом долго искал с ней встречи. «А что если это действительно она?» – подумал я и последовали дальше воспоминания: как ссорились мы с ней из-за рабочего движения и грядущей революции, я был революционер, она целиком была против рабочих... и даже нарочно затыкала нос, если рабочий входил в трамвай. Я бессилен был объяснить ей, что при вере в новое будущее человечества исчезает запах и грязь рабочего человека, что не в этом дело. И вот, мне казалось теперь, опять наш спор продолжался (я говорю ей, это виноваты китайские каменщики), и обрывок ее имени, перенесенный с Покровского кладбища на мостовую, упрекает меня, гражданина рабочей социалистической республики: Довольно, мол, пора и тебе на мостовую рядом с возлюбленной.
Островное хозяйство началось из-за никчемности площади островов – деваться некуда им! и рядом соображения о выгоде звероводства на островах: не надо больших расходов на проволочные сетки, на охрану; а также, казалось, и в отношении эпидемий – звери на острове гарантированы от проникновения заразы. Теперь остров облеплен рабочими, потому что им выгодно иметь базу ближе к производству.
Есть люди, которые отводят или тупят глаза, если смотреть на них, вовсе не потому, что бессовестны, а просто потому, что не хотят состязаться в упорстве. Теперь, когда тупить и отводить глаза от нахальных глаз стало невыгодно, эти люди заставляют себя глядеть в упор, но при этом взгляд их как бы раздваивается и очень [напоминает?] филера...
29 Октября. Прохладный, тихий и чрезвычайно яркий день. Море холодное и уже неласковое в это утро – в обед сверкало, ласкалось, голубело, как летом.
«кладбище под ногами».
Покровское кладбище, Японские и укрепления.
Покупка икры, балыку, прощание с Борисовым.
Вагон. Неполадка с билетом. Появление «ботаников». Конфеты московские. Китаец с пальчиками.
(Выехал домой.) (Путевые заметки.)
пользоваться. ... Все эти мои восхищения перед китайской культурой, страной и людьми не нужны... это вторичные переживания философии народнического демократизма и социализма (тоже под другим соусом). ... История феод. Китая есть история самых кровавых восстаний. Существует особая форма истребления: истребление полное, включая кошку и собаку.
30 Октября. Лунная ночь в Уссур. краю, белые пятна первой пороши. Появление приятных берез. Рассвет чистый, безоблачное утро над желтой землей (седые зеленя и чистые березы).
Снег медленно нарастал, и около Хабаровска земля была им почти уж скрыта. Но солнце светило по самому весеннему. Да, пусть сибирские ветры приносят стужу, мороз и земля покрывается снегом – свет солнца <2 строки нрзб.> у нас весна света в конце Февраля.
«Правду», изучает ленинизм.
1 Ноября. Утро. Ерофей Павлович.
Восход: море молчаливо-фиолетово. Ерофей Павл. считается теперь худым местом – некуда человека деть и сюда малые речки местные стали.
Говорят, до Москвы такая же погода: ясно, легкий мороз, тихо.
Просмотр негативов: бесцеремонность, вытекающая из чувства: я хозяин, наше дело.
– кому их, впрочем, чесать? в долинах замерзшие, остекленевшие речки, временами сверкают заревом...
Ведьмедь (краснознаменцы и китайск. революционер).
Тихий вечер, деревенька в 10 домов распустила дым между сопками.
В солнечный день по солнечной стороне улицы в ярко-зеленом с синим отливом платье шла девушка быстро и...
Евражки (суслики). Ангара и Байкал.
– рассказ о родине и отце.
Якуты (не охотятся) (моряки, <1 нрзб.>).
Тунгусы – охотники (в мешках, <2 нрзб.>)
Нерпа на Байкале.
Коломянка <1 нрзб.>.
Рассказы про медведя: все рассказы кончаются байкальским медведем (и волки), отсюда переход к «у деда под бородой» и отсюда переход к «человеку» (Елецкий медведь). Ведьмедь.
Волки (ящик и зимовье).
Копытца и глухари.
Соболя (Петины и Лувен).
– золото – Ерофей Палыч – Геолог – Казаки – Рассказ об отце («Ведьмедь»).
Амур (Амур, Амур, какая река! поток крови и пота. Китайцы и месть).
Сколько раз обернулось колесо вагона под нами, пока поезд из Москвы пришел под 42-ю параллель во Владивосток? В голове же человека больше колес, и они там, в голове, еще много больше прошли. Впрочем, конечно, голова голове рознь, каждый о своем думает, иной просто спит всю дорогу...
... в тени. Он сел спиной ко мне и стал чем-то усердно заниматься. Может быть, он обедал? Я решил обождать и потом подойти к нему и разговаривать: пусть поест себе, ничем не смущаемый, свою благословенную и единственную пищу чумизу. Насекомых не было, я задремал, и прошел целый час. А кореец все в той же позе сидел спиной ко мне и чем-то спокойно и усердно занимался. Теперь я подошел к нему и увидел у него на коленях маленькую собачку. Это он выбирал у нее блох. И я думал, вспоминая прежнюю Русь с ее непритязательными мужиками, что этот кореец еще много прежде живет теперь того покорного русского мужика, что и в то время и, вероятно, когда еще и я не был на свете, наши мужики все-таки не доходили в жизни своей до той последней корейской простоты и потому и тогда не имели возможности тратить часами время на то, чтобы выбрать блох из собачки. Все кругом говорят, будто корейцы очень плохой народ, японцы держат их в рабстве, и там у них они хороши, а у нас они хамят. Но я посмотрел этими глазами на свой собственный народ, как иностранец посмотрел, и подумал: кто же лучше, мы или корейцы? Но что китайцы лучше нас, это бесспорно.
Продолжение рассказа о винограде и чумизе. Кореец ест чумизу, а коза внизу ест виноград. Когда же здесь были французы, то бочками увозили виноградный сок, потому что в этом винограде особенный букет (такая экзотика!). Корейская и китайская культура, быть может, хороши на месте, где существует перенаселенность страны, и грядка вырастает, как необходимость. Но здесь, на огромных пустых пространствах, требуется американский подход, широкий. Садоводство возможно: яблони с трудом, но в иных местах американское яблоко очень урожайно (с Канадой очень похоже). Груши. Мичурин иностранные сорта прививал к уссурийской дикой, и выходило очень хорошо. Вишня не растет, но слива отлично. Кусты смородины и других ягод на зиму зарывают в землю.
и опять охлаждаться. Женщина стояла на скале и ожидала, не развеется ли туман и не увидит ли она там внизу китайца с какой-нибудь провизией. И вдруг, как бы по ее просьбе, туман побежал, и открылась внизу улица, там шел китаец, совершенно как представляя собой аптекарские весы: с длинным коромыслом на плече, на концах коромысла по большой чаше и в чашах картофель. «Ходя!» – крикнула ему женщина с горы. А туманы, поднимаясь, вовсе очистили гору, и постепенно выше женщины показывались козы, коровы и на самой вершине козлы и быки.
... успел добежать откуда-то целый табунок оленух, и с ними два старых шишкача и саек с одним тонким и смешным рогом. Ни одного оленя не показывалось со стороны старого парка, в который по болотистой долинке вела оленья тропа, совершенно черная по зеленому с определенным раздвоением: одна веточка вела на берег Майхе, другая в ту сторону, где Майхе своим лиманом обнимала скалу, погруженную в Уссурийский залив. Старый парк теперь был пустыней: зеленели в нем только несъедобные травы, и на их все-таки зеленом фоне всюду торчали черные прутья ощипанных дочиста молодых деревьев. И когда одна оленуха, проходя к кормушкам этим кустарником, потянулась к одному зеленому листику, и в этот момент я ухитрился щелкнуть шторкой своей фотокамеры и снять оленя и конечно испугать его, то заведующий с большим удивлением подошел к зеленому листу и стал его разглядывать. Он удивлялся тому, что всего за какие-то три дня со времени удаления оленей в новый парк успел явиться новый лист. Пока все это происходило, Иван Францевич и трубил и сыпал из мешка в кормушки сою. Теперь олени собрались в большой табун у кормушек, а из кустов являлись все новые и новые. Я уже привык видеть издали в лесах и на горах и отдельно кормящихся оленей и их табунки, я привык смотреть на них непременно в бинокль, укрываться даже и на значительном расстоянии. И вот удивительно, что когда эти прекрасные и таинственные существа плотной массой окружили нас, то прелесть оленя-цветка нисколько не уменьшилась от их близости. Среди этих оленей нашлось несколько выкормленных с рук, к ним свободно можно было подходить и гладить, как собак. Все олени привыкли к собаке Тайге до того, что почти не обращали на нее никакого внимания, и только изредка какая-нибудь оленуха-мать молниеносно бросалась на нее, стараясь ударить передними ногами. Но Тайга и от барса умела увертываться, Тайга вдвоем за уши держала молодого секача. Но все-таки и на старуху бывает проруха. Что-то укусило Тайгу в самое нежное место и так больно, что, уткнув голову в область хвоста, наморщив нос, зубами часто стала, как это делают собаки, подбираться к блохе своими частыми зубами, как едет парикмахер машинкой по волосатой щеке. Одна молодая оленушка обратила внимание на беспомощное положение Тайги, шаловливый огонек блеснул в ее прекрасных оленьих глазах, она осторожно, неслышно, как пойнтер, подошла и вдруг одной ногой, этой острой вилочкой, дала Тайге по спине. Конечно, Тайга опрометью бросилась прочь, я, к сожалению, следил за Тайгой, смеялся и не видел оленуху, между тем, теперь мне положительно кажется, будто слышался смех... с той стороны. По всей вероятности, это Иван Францевич смеялся.
Иван Францевич нарочно тонким слоем сыпал из мешка сою, чтобы олени не сбивались в кучи, а распределились во всю большую длину кормушек и, таким образом, создалась «бесконечность» в перспективе кормящихся оленей. Оленята в это время, справедливо побаиваясь попасть в давку больших, общим табунком собрались в стороне на долине, некоторые из них нетерпеливо посвистывали, очень похоже, как иногда коршун свистит в высоте. Когда соя была съедена и олени стали расходиться не спеша, матери сошли к оленятам, некоторые тут же кормили, но по большей части медленно уводили их в Новый парк.
В скором времени старый парк будет совершенно закрыт для посещения оленями и оставлен в ремонт. Предполагается новый парк не допускать до такого опустошения и перегнать оленей в третий парк и создать переменное пользование в трех парках.
Если оленей можно созвать трубой для подкормки, то это называется полупарк, а если олени содержатся исключительно на домашнем кормлении, то это – домашний питомник. Здесь, в Майхе, соединяется полупарк с домашним питомником, потому что весной, когда все олени выходят в парк, пантачи остаются в питомнике до тех пор, пока у них не срежут панты.
и там нагуливает против и без того слабых, сам, и без того уже сильный, новый избыток здоровья и сил. Такому оленю легче и зиму перенести, и на осенних боях во время рева, конечно, он бывает победителем. По всей вероятности, и в человеческом быту тем самым объясняется примета о том, что если кому-нибудь счастье повалит, то оно так и продолжает счастливцу валить, против несчастного, на которого, как на бедного Макара, все шишки летят.
Операция срезки пантов имеет то же значение, как всякий сбор урожая, и тоже, как урожай может погибнуть от дождя или огня при неосторожности, так и драгоценные панты могут быть смяты и разломаны при неумелом обращении с оленем.
В среду 19-го было предназначено для срезки пантов восемь оленей. Егерь Иван Францевич поопасался позволить мне посмотреть, как он распределит предназначенных для спилки оленей по денникам, ведь малейшая неосторожность, подчас даже щелчок спуска шторки фотокамеры, может быть причиной того, что олень взовьется и обо что-нибудь сломает свои драгоценные панты. И даже заведующий не принимал участия в этой подготовительной операции.
Отбор пантачей надо представлять себе таким образом: среди тридцати всех пантачей восемь имеют спелые панты, как же брать их и загнать в денники? Иван Францевич, закрывая и открывая разные воротца в разделенном перегородками общем для пантачей дворе с кормушками, сделает, наконец, так, что оленям останется единственный ход, если осторожно нажимать, в сараи с длинным коридором, по обе стороны которого распределены денники с открытыми дверцами. Все олени, войдя в коридор рано или поздно, если егерь нажимает, должны войти в денники. Егерь идет вслед и денники закрывает... В каждом деннике есть окошечко для света, но самое главное, что каждый денник имеет выход не только в коридор, но и в оба соседние денника. Представим себе, что в каком-нибудь деннике сидят два пантача, один из них годится для срезки, другой годится лишь через две недели. Егерь подходит к этому деннику и, осторожно и ласково уговаривая: «Мишка, Мишка, Мишка! оленя, оленя, оленя!» старается как можно ласковей разлучить их, так, чтобы один вышел или оба вышли из этого денника, но только в разные выходы. Вслед за этим он закрывает в деннике дверцами нужного оленя и вовсе выгоняет во двор оленя с неспелыми рогами.
Так в течение какого-нибудь часа все восемь оленей находились под навесом в полутемном коридоре, запертые в денники, а другие пантачи гуляли в окружающий панторезный сарай дворах с распределенными в нем кормушками.
спилки пантов, делает колоссальный прыжок и, получая полную свободу, уносится в парк. Но недаром у меня так странно горело лицо, и я как бы предчувствовал опасность самую неопределенную. Вскоре начался тайфун и сильнейший дождь. Фотографировать стало невозможно, и я упросил товарищей операцию отложить до утра. Трудно это было потому, что олени должны были без воды провести ночь, но решили дать им в денники мокрой травы.
Вот это уже можно рассматривать в этой капризной природе как закон, что после тайфуна с дождем на другой день бывает чистый свежий воздух, легкий для дыхания и радостный. Так случилось и в этот раз. Правда, утром против станка все равно не было солнца, но в солнечный день и в тени можно снимать с значительной скоростью. Мы взяли большое эмалированное блюдо для спиленных пантов, продезинфицировали пилку, которой режут металл, и вставили ее в обыкновенный лобзик. Захватили карболовое масло, карболовую кислоту и отправились собирать дорогой урожай.
Кроме завсовхоза, теперь пантореза и егеря, с нами было три практиканта, но панторез и егерь вдвоем могут при нужде сделать всю операцию, и я буду рассказывать, как будто все делали двое.
Панторезный станок.
Начинается с того, что егерь открыл в коридор дверцу того денника, где находился предназначенный для операции олень, а сам быстро вошел в соседний денник, откуда начал уговаривать оленя ласково: «Миша, Миша, выходи!» В это время на том далеком конце коридора, где находится панторезный станок, панторез следит в дырочку за выходом оленя из денника, а я стою за щитом на противоположном конце, очень близко от денника, из которого должен выйти олень. Этот большой деревянный щит висит передо мной, и если нажимать на него, может свободно двигаться и так погонять оленя в его движении к месту операции. В щите есть дверца, через которую егерь может войти на другую сторону щита, впрочем, он также может из денника очутиться по сю сторону щита, переходя из денника в денник боковыми ходами. Ну вот, Иван Францевич сейчас в деннике, соседнем с оленем, и старается выгнать его в коридор. Что он там делает, мне не видно, и мне, и оператору с другого далекого конца коридора видна только открытая дверца, через которую должен выйти олень. Полная тишина и тревожное напряжение, потому что олень – ведь это почти дикий зверь, и из диких особенно чуткий и пугливый, и он почти птица и, прыгнув, всегда может или ногу сломать или разбить драгоценные свои панты. Он может многое сделать, если его испугать, и до тех пор, пока он не в станке, все еще неизвестно, чем это кончится.
денник, и оттуда олень не хочет выходить, и так долго, а насильно выгнать, опасно. И был олень, который, выйдя из денника, со всего маху ногами ударил в наш щит, потом разбежался и еще и еще. Самый удивительный олень был тот, который, выйдя из денника, спокойно пошел себе в сторону станка. Все остальные стремились нажимать слегка в сторону нашего щита, и мы с егерем, в свою очередь, нажимали, двигая щит до тех пор, пока олень не входил в панторезный станок. Да и как же ему не войти, если сзади щит нажимает, а сам панторезный станок ничем почти не отличается от коридора, по которому уже так далеко и так благополучно прошел. Бывает, однако, особенно чуткий олень, он ложится перед самым станком, и возня с таким оленем, настоящая борьба бывает долгая и трудная. Но, вероятно, это очень редко бывает. Нормально входит олень в станок, оператор же, следивший за ним в дырочку, открывает тихонько свою дверцу сбоку и ею сзади закрывает за оленем, отступление его из станка. Впрочем, оленю нечего пугаться этой дверцы, по всему длинному коридору за ним двигался щит. Олень вошел в станок. Оператор для верности прикрыл за ним дверцу и нажал рукой на рычаг. Тогда с обеих сторон станка, в который вошел олень, две длинных узких доски повернулись на петлях и сжали оленя с боков. Сейчас еще у него есть возможность освободиться от этих ужасных досок прыжком вверх, пожертвовав своими пантами, может быть, и ногой, он может еще выбить закрывающую спереди дверцу, но как раз вслед за тем моментом, когда его сжали доски с боков, панторез нажимает на второй рычаг, и под оленем проваливается пол настолько глубоко, что ноги его болтаются в воздухе, опоры нет, он висит. Когда прогремел второй рычаг, егерь быстро вылезает в калитку щита, открывает дверцу в станок и садится оленю на спину. В тот же самый момент оператор посредством блока поднимает переднюю крышку в станке, и вся картина плененного оленя видна на белом свету. Если видишь эту картину впервые, то чувствуешь себя вроде как на море: качка не бьет меня, держусь я молодцом, но внутри бывает как-то гнусно. А может быть, олень и не так страдает, как представляешь себе его душу по своей человеческой? Пусть так – мы человеки, но зато насколько же олени ближе нас к природе, и какой это вдруг выходит контраст с природой, если ноги болтаются в воздухе, тело лежит на боковых досках, на спине сидит Иван Францевич и ремешком за стаканы пантов крепко притягивает голову к плашке. Передняя доска открывается, в тот самый момент <олень> сознал всю невозможность освободиться. Один стонет, другой кричит, третий храпит, язык его какой-то серый и страшный, на боку, он тяжко дышит и очень часто как бы отравлен стрихнином и задыхается, у иного оленя все горе в глазах и все, даже спилку пантов, он переносит без малейшего стона и звука. Был совсем удивительный олень, старый пантач, который, поняв положение, отдался без всякой борьбы, и когда в его персикового цвета налитые кровью панты впилась пила и кровь фонтаном брызнула, и я в этот момент спустил шторку фотокамеры, он покосился на меня с моим крошечным аппаратом, и так это было странно, что даже оператор заметил, и после мы вспоминали вместе, как он покосился на такую безделицу...
Для спилки пантов нужно всего три-четыре движения пилой, панты кладутся на блюдо, на срезанное место накладывается марля с карболовым маслом.
... после того нажимают рычаг, управляющий боковыми зажимами, олень проваливается, чувствует там почву под ногами, упирается, делает прыжок... К этому времени я приладился уходить назад за станок, чтобы видеть <его> летящим на фоне неба. А еще потом я пробрался наружу к той калитке, через которую олень со срезанными пантами должен выбежать в парк. Ведь он с прошлого года из-за этих своих пантов сидел в неволе и теперь впервые получает свободу. И тут, конечно, из этой калитки некоторые делали прыжки не меньшие, чем из станка.
Жаль только одного, что они еще не знали о новом парке со всем его богатством и разнообразием трав и бежали в парк старый, где трава была начисто выбита. К вечеру они, однако, узнали о новых открытых богатствах парка. Вероятней всего, в старом парке сохранились солончаковые травы, до которых оленухи большие охотницы. Несколько десятков оленух пошли в старый парк за солью и там встретили пантачей с окровавленными шишками. Около этого времени мы обходили парк и остановились на некоторое время, наблюдали, как бурундук, полосатый и гибкий, бегал по дереву, пищал по-птичьему в страшной тревоге. Вскоре мы нашли его маленьких бурундучат, довольно проворно бегающих между деревьями по выбитой, как ток, оленями черной земле.
Вот тут, посмотрев в бинокль, мы заметили, что из старого парка в новый шли две оленухи с оленятами, за ними шел один из тех пантачей, которых сегодня оперировали, и за пантачом шла еще одна оленуха с олененком. Все можно было понять так, что оленухи пошли в старый парк на солончаковые травы и встретили там окровавленных пантачей. Когда оленухи нализались соли и собрались уходить на богатое разнотравье в новом парке, пантачи, достаточно голодные, робко пошли за ними. Конечно, и оленухи не просто шли, их переход открытыми местами – целое представление: тихо идут, как бы на пружинках, оленята пугаются малейшего шороха и всего, что представится, все эти причуды матерям приходится проверять. Но гораздо робче, неуверенней в новый парк шли пантачи, может быть, и потому, что там они еще не бывали, а может быть, их пугала возможность повторения там еще раз пережитого утром ужаса. Переход в полкилометра потребовал с полчаса времени, а там показался еще новый отряд оленух, ведущих другого пантача. Этот пантач перед кустами решительно уперся, как будто ожидая выхода из кустов какого-то ужасного зверя. Но это не хищник шел, а оленуха навстречу процессии, ведущей пантача. Она шла в другую сторону, потому что наелась и возвращалась сытая с полным выменем молока к своему новорожденному олененку, спрятанному в кустах.
– за сто руб. пулей на сто шагов разбивал стакан на голове брата. Был убит тремя пулями егерем-корейцем, который, получив за голову от охот, общества и опасаясь мести, бежал в Корею.
Лисицы: три брата, один из них, захваченный на острове Аскольде, связал два бревна подштанниками, лег между бревнами и угреб через пролив 8 верст.
Браконьер Страхов был убит в перестрелке на остр. Путятине, егеря зарыли труп у берега и шлюпку испортили и ушли. Тогда оставшиеся браконьеры выкопали гроб, добыли из него гвозди, починили шлюпку и уехали.
Собака спасла. Недалеко от Майхе жил у хозяина молодой парень на заимке. Раз он уехал в город, но вспомнил, что забыл вернуть хозяину ключи. Вернулся, видит, на дворе жеребец, глянул в окно, там хозяин на коленях, а хозяйка убита. Он привязал своего жеребца к чужому, жеребцы стали драться, разбойник вышел посмотреть, а работник его ломом убил. И второго убил и вошел: хозяин убит и с ним третий разбойник. Замахнулся ломом, зацепил за матицу, выбил нож. В рукопашную. Ослабел. Девочка. «Спусти собаку!» Прибежала собака и загрызла разбойника.
Катамаран – индийское судно, к лодке параллельно кусок дерева, бревно. Не перевертывается: браконьер на катамаране.
хорошо завязанной головой.
Вальдшнеп живет и размножается в сырых распадках в дубняках. Весенняя тяга бывает в апреле, осенью с собакой охота случайная, потому что пространства огромные и определенного места для высыпки нет.
Фазан возле азиатской пашни и на пашне по долинам рек в бурьяне. Часто при снежных зимах уходит в Китай. Это ходовой фазан, идет в табунах штук по 100 и больше, отчего и неохота его разводить. Ходит в ноябре перед снегом. Весной возможно и возвращается, но массового возвращения, подобного уходу, не приходилось замечать: вдруг появляются выводки до 15 штук. Во второй половине сентября петушки уже взматереют. Собака должна быть и осторожная и нажимистая. Сеттер хорош или дворняга, которая и маленькие заминки делает перед фазаном, не бежит после выстрела, и хорошо потом собирает.
Ходовая коза. От местной козы ходовая отличается, она поменьше и более желтой окраски, шерсть короче. Идут из Китая к нам в теплые зимы табун за табуном, и больше все по хребтикам гор. Охотники их убивают тогда в день по десятку.
Трехлинейка – любимое оружие, ею бьют все, до тигра. Мушку делают на ней яблочком, обматывают ее снизу кожей, чтобы видна была только головка, и на бегу можно было сразу схватить. Ложе укорачивается, облегчается, прицел делается с охотничьим щитком. В комбинате теперь есть разные старые ружья, маузер, манлихр, винчестер, патронов новых нет, частые осечки.
Утиные перелеты на Ханке и в Посьетском районе на границе с Кореей.
Уменьшение дичи колоссальное: не соблюдают сроков, никто не спрашивает билета.
Выгора – большие неприступные болота возле Ханки, на них гнездится вся птица и тучами по радиусам разлетается на пашни. В 28 году раздавали порох для отстрела, а то птицы вовсе уничтожили рис. Запрещение весенней охоты во время посева может привести к полному уничтожению посева: утки на рис, гусь на овес и пшеницу.
Охотник Перебейнос село Гайворон возле Ханки.
Барс, которого зарезал Богоявленский (перед собакой стыдно было уйти) был при Неро, а Петро в это время был болен.
Примечание
1 Дальний Восток. – Ред.