10 Октября. Утро мягкое и сизое, отчего эта синева, трудно сказать, быть может, это дым рассеялся и не может подняться, а может быть, ночь, сама от себя сырая и тяжелая, оставляет эту дымку до тех пор, как сильный свет сделает ее незаметной. Тепло и великая тишина. Солнце за легкими облаками, а кое-где на чистом небе есть даже и облако летнее. Мороз вчера поднажал, и вальдшнепов на их местах больше я уже не нашел. Теперь в тишине услать бы гончих или в рог затрубить.
Много раскрылось секретов в лесу: вот елка, оказалось, жила все лето незаметно для всех в тесной дружбе с осиной и теперь приняла на себя всю ее золотую листву. Открылась рябина совершенно, одна только ягода красная на черных сучках. Одна счастливая ворона где-то достала целую кишку и клюет ее на лужайке. Десятки других ворон сидят вблизи на дереве и дожидаются случая, который даст им возможность овладеть этой собственностью. Но несколько ворон трудолюбивых с хорошим характером избрали себе рябину, грузно уселись на голой и клюют красную ягоду вместе [с] двумя грачами (значит, еще есть грачи!) и галкой. Прекрасная панорама лесистых холмов открывается по дороге от Глинково в Тураково.
Семья. Лодыри теперь невозможны в семье, каждому члену семьи не только надо приносить домой жалованье и паек, но еще на свой лад уметь извертываться в добывании разных льгот сверх пайка и жалованья, улаживать, рыскать, выуживать, сговариваться, хлопотать и т. п. притом не так чтобы дожидаться приказа от старших, а самому по своему загаду быть всюду добытчиком. Ребенок, больной, неумелый или нытик в большинстве случаев решают судьбу той или другой семьи.
Дорогой друг, не пишу Вам, потому что старое совершенно прошло, а новая песня не складывается. В то же время я чувствую, что становая жила моя (как любил говорить А. М. Ремизов) цела. И вот получается, как с озимью под снегом: живешь, а не растешь, и оттого другому, родственнику, нечего сказать, он там сидит, я здесь. Помните, я говорил Вам о необходимости иметь в Москве жилище.
Быт, который собираюсь я изучать, нереален, потому что недостаток в питании создает неверную оценку действительности, правда, под влиянием голода мы создаем себе иллюзорное представление о предмете своих желаний, и это представление вмиг исчезает при насыщении (то же, между прочим, бывает при половом голоде).
12 [Октября]. Мягкое утро. Через электрический свет пробило живое, и оказалось, это широко-золотая заря с прослойками голубого, заря, как лицо всей жизни. Вчера, наконец, явился монтер и дал свет, и вечером у нас опять стало свободно...
На востоке все лично, на западе – механизм. Но неприязненность к механическому, вероятно, возникает от бессилия... На востоке работают для удовлетворения личного вкуса, на западе – удовлетворяют массы (не я лично, а все – в этом все, и это, демократизм, порождает социализм и коммунизм; в коммунизме против капитализма + государство – механизм...) Быт наш складывается. 1) Проявить 2) Заготовка патрон 3) Порядок Вальдшнепов с собакой не нашлось, но вечером один протянул... Убито два гаршнепа.
13 [Октября]. Очень тепло после ночного дождя. Вечером жду Леву с Новиковым-Прибоем. Завтра по пути в Бобошино у нас вырвется гончая и, чтобы поймать ее, убьем зайца и так начнем за день до срока разрешения.
<зачеркнуто: Разумнику>, что он теперь пришел к убеждению, – он за советскую власть. Это надо понимать так, что Толстой признал полное отсутствие силы и какого-нибудь значения в том, что мы по-старому называли «общественным мнением», и, установив этот факт, признал «за «совесть» советскую власть. – Вот Пильняк, – сказал я Григорьеву, – хитрее, он берет тоже все от власти и живет у нас как иностранец, но притом считается с «общественным мнением». – А разве еще это существует? – спросил Серг. Тим. – Мы этого сами знать не можем, – ответил я, – ведь это мы же сами, но если смотреть на Толстого, то нас нет, а если на Пильняка, то как будто живем. А вот приезжал один мученик, походил по «нам» и говорит, что он слышит новую песнь, так точно он чувствует Бога, хотя храмов уже почти и нет...
Вы спрашиваете меня, и я вам отвечаю молчанием, потому что мое «да» и мое «нет» будут одинаково ложны. Я вам отвечу, когда кончится болезнь, но когда мы будем здоровы, вы не будете и спрашивать. Мы должны теперь работать в молчании и за великое и единственное счастье считать, если из этой работы что-нибудь станет выходить. Но вообще люди увидят плоды своих рук [нескоро]. Придет время, и мы вдруг все увидим сделанное, обрадуемся и будем жить без таких вопросов, как живут вообще люди в здоровом обществе. Возможно, к этому не мы, а наши внуки придут, [не] те, кто в своей жизни знал только нищету.
13 Октября. Бабье лето, все более и более короткое, в эту осень повторялось множество раз, и наконец пришел такой день последний перед зимой, теплый-теплый, серый, но довольно прозрачный и такой тихий, что казалось, будто кто-то по мокрой душистой листве идет и шепчет: «тише, тише, не разбудите, зайцы спят». И вот до чего хорошо в такой день на рассвете с громким порсканьем пустить гончую и затрубить с отзвуком в лесистых холмах: вставайте, зайцы, вставайте!
14 Октября. Мы – браконьеры (за день до разрешения охотились и убили зайца в Горбах, вблизи Слабнева). Ночевка у Морохина. – Тимофей, с его головой, и бондарем! («Маленькая кадочка 100р., а большой и цены нет». На это я сказал: – Вот бы Тимофею да бондарем!)
Охотничьим промыслом теперь в Москов. обл. можно хорошо жить, а раньше, до революции, было нельзя. Это отчасти потому, что прожиточный minimum уменьшили, и заработок служащих стал «охотничьим» (жалованье 200 р., значит, 4 пуд. рж. муки = равняется довоенным 4 р.; а 4р. охотник и в прежнее время везде мог заработать; к этому еще, что на 65% можно покупать ситца: «симуляция» (стимуляция)).
«друзья» Санька Старшинов и Раевский, подпустили свою собаку и сбили гон. Заяц у меня на спине. В шалаше под Ильинками.
20 Октября. Сергий и Вакх. Именины Серг. Тимоф. Григорьева.
Последние дни провел в Москве, где встретился со своим жилищем и, наконец-то! обрадовался: теперь Москва-Загорск с его дебрями соединяются во мне в одно «поле».
Встретил Ю. Н. Верховского, – он или не он? так постарел! и отчего-то неприятно, хочется, чтобы не узнал, мимо прошел. Но он узнал, и по мере того, как мы в разговоре сближались, он молодел, и мне стало представляться даже, что мы, старики по виду, были как юноши – тот же Слон Слонович. Решил написать «Олень-Цветок» по этому мотиву: старики встретились и вдруг помолодели. Кругом говорили, что это действие пантов, на самом деле: сохраненная молодость.
Весна Уссурийская и осень; промежуток лето: – Лето его прошло, как лето Уссур. края: в жарком тумане рушились скалы, так быстро жизнь проходила, как перемена в горах Сихотэ-Алиня. Вчера еще не ходили возле моря: под скалой, – сегодня ходят поверху, а та скала упала, рассыпалась до самого моря. Какая перемена! А камень все тот же, только раньше его точила сверху вода, а теперь неустанно лижут волны и шутливо набрасывают на острые камешки крендельки скелетов морских ежей. Лето человека прошло в разрушении, все рушилось и все внутри оставалось нетронутым...
«Смене». Думал, что встречу друзей вроде Лунина, милых, любящих, но беспомощных. Встретил, как всюду теперь, чиновников, не понимающих и даже не читавших меня, но зато имеющих власть: им приказали вызвать Пришвина, и они вызвали. Раньше Пришвина фуксом под соусом проводили наверх друзья, теперь злодюги-чиновники бесстрастно поднимают на лифте по телефонному распоряжению старшего мецената.
Замыслил еще написать «Завидово» (Повестка для собрания егерей военно-охотничьего общества – т. е. введение в понимание современной охоты, описание хозяйства, собрание и рассказы и поездка к лосям).
Увидал своими глазами на Тверской, что она не Тверская, а Горькая, и потом услыхал, что и дело Станиславского Худож. театр – тоже стало «имени Горького» и город Нижний теперь Горький. Все кругом острят, что, например, памятник Пушкина есть имени Горького и каждый из нас, напр., я, Пришвин, нахожу себя прикрепленным к им. Горького: «Обнимаю Вас, дорогая, Ваш М. Пришвин, им. Горького». Как это происходило? Конечно, постановлением собрания (хоть что постановят), но за спиной собрания кто? Лютый враг Горького, или же это он сам, грядущий в имени...
Встретился изобретатель Иван Острый, [идет] из Моссовета с папкой, говорит: «у них пороху не хватило». И вытащил из папки план нового изобретения, это для праздника революции башня в 500 метров высоты из проволоки, каркас что-то в 2 1/2 тонны поддерживается сверху большим воздушным шаром, и вся башня унизана электрическими лампочками и – тоже изобретение Острого – портретами вождей из никелиновой проволоки по асбесту, проволока при накале краснеет и красными чертами по белому асбесту дает лицо вождя. В Моссовете будто бы восхищались, но не оказалось материалов для воздушного шара: «пороху не хватило». Удивительно, как все одно к одному: ну разве Максим Горький не этот воздушный шар?
– А если ветер, – спросил я изобретателя, – что же будет тогда с башней?
– Ветер ничего, ответил он, – еще интересней, если светящаяся башня будет ходуном ходить, а бури, вероятно, не будет.
А еще говорят «Вавилонская», да мы Революционную-то башню, захотим, в неделю к празднику представим.
Карьера Горького меня теперь больше не злобит, настолько это выходит из всех наших рамок: воистину башня из проволоки для рекламы Совета. Все-таки же интересно, как он сам во всем этом: может ли еще смеяться и перешепнуться хоть с кем-нибудь о себе внешнем.
Наш поезд по пути в Сергиев раздавил старика. Это всех подавило. Я думал о том, что «душа» есть общее имя тому, что мы разумеем, когда говорим каждый за себя «я», и что за душой есть еще дух, объединяющий все души. И так от этого раздавленного старика я перекинулся к тому нищему в Сергиеве с корзиной под дождем в рубище у окна... Не он ли так кончился? Я думал тогда о его душе, сравнивая со своей: что и его душа ведь сама по себе единственна, что с «душевной» точки зрения тут «всё». Но какая бессмыслица: старик этот с великой радостью бы лег под забор и погасил эту душу. Но нет! Он верует, значит, живет в сверхдушевном мире. Если же не... то надо бы им умерщвляться.
– в молчании и анекдотах; во всяком случае, это не сила, на которую можно опираться, пользоваться, рассчитывать; это сила, подобная сну: видел сон и забыл, а день проводишь под его тонким влиянием; сон или влияние мертвых. Есть или нет?
Разговаривали за ужином о способах сохранения масла, вроде того, чтобы подсолить и в воду, а воду сливать время от времени, вначале же можно просто держать в свежем виде за форточкой. – Да, вот за форточкой! – вспомнила Зоя. – С моей подругой раз было в Москве в голодное время. Вышла она из дому, видит у ног большой сверток, посмотрела, – сало! Сообразила: сало было спущено на веревочке из форточки, и веревочка оборвалась. Она взяла сало и решила: если бедные люди – отдать, а если богатые и дурные, то съесть.
<Приписка:> К сожалению, сало потеряли бедные люди, и пришлось отдать.
Охотовед, пожилой человек, проходил с легавой по лесу мимо крольчатника. – Тут с собакой нельзя ходить, – резко сказал ему заведующий крольчатником, тоже пожилой человек. – У вас нет объявления. – Вы культурный человек и должны знать без объявления. Слово за слово, оба поругались, заведующий крикнул охотоведу бранное и опасное слово: «Помещик!», тот ему ответил: «Ты сам помещик!»
И они действительно оба вышли из помещиков.
– смертельные враги, а сама от себя говорит, как большевики: так, она за труд в собственном смысле слова считает черный труд, она... и т. д. Вообще «большевики» у нее значит собственно вредители.
28 Октября. Продана Червонка за 2200 руб. Тимофею. Ходил с Петей на зайцев. В полумраке увидели на кусту мелятника какую-то птицу, и оказалось самое невозможное: галка. Если бы узнать, по каким мотивам галка устроилась ночевать или даже присесть на тонкий куст ольшаника, то можно бы о галке написать целую повесть. Нет такого знатока, и так это обыкновенно, чем ближе к человеку муха, тем меньше мы ее знаем: очевидно, привыкли и не обращаем внимания. А вот еще было в этот раз. Петя, пробуя ружье, ранил ворону, она отлетела немного и села на дерево. Другие вороны покружились над ней и улетели, но одна спустилась и села с ней рядом. Петя подошел так близко, что всякая не раненая ворона непременно бы улетела. Но эта осталась сидеть и после выстрела упала вместе с первой, раненой раньше вороной. Как бы теперь узнать, что это было: присела ворона к раненой по чувству парности с ней, как у нас, людей, говорят: по дружбе или симпатии? Быть может, эта раненая ворона была дочерью, и мать, как обыкновенно, присела для защиты ее ребенка, как у Тургенева описана тетеревиная матка: раненая, вся в крови прибежала на манок. Так постоянно бывает в куриной породе, но при мысли о хищной вороне является и такая неприятная мысль: вторая-то ворона, присевшая к раненой, быть может, чуяла кровь и, опьяненная мечтой о возможности близкого кровавого пира, села потеснее к обреченной на смерть вороне и уже по возникшему чувству собственности не хотела оставить ее в минуту опасности?..
<На полях:> Но если в первом случае объяснение есть опасность антропоморфизма, т. е. перенесения на ворону человеческих чувств, то в этом последнем случае есть опасность вороно-морфизма, т. е. – что если ворона, то уж непременно хищница. Сколько же есть хищников среди людей, а между тем...
Вчера от ЦК комсомола приезжал Алексей Вас. Кондаков с приглашением прочитать об очерке у них в семинарии.
Верю и знаю, что у хороших комсомольцев есть искреннее желание сблизиться со мной, но тоже я знаю, что за спиной их ведется интрига по всей вероятности – постепенно ввести меня в сутолоку наружного дела, быть может, даже и прославить, сделать «своим», как Горького, и так обезличить и обезвредить. Ну, это шиш! Вся трудность состоит в том, чтобы уловить момент уклона своего от себя самого. Вот Горький на этом и попался, он, вероятно, и до сих пор все думает «перехитрить» и вырваться писателем из государственной клетки...
Три рода понимания жизни вокруг себя: 1) из себя самого, по себе, как понимают многие женщины и все художники: 2) Тоже из себя, но по чувству долга, революционной этики; 3) Умным человеком в собственном смысле можно назвать только такого человека, кто понимает других не по себе, может и на себя, и на все посмотреть со стороны: так понимает большинство мужчин и все ученые«разумники». Но самое умное то и другое. Первое понимание личное в том смысле, что целью его является личность (мы раз-личаем) (искусство или раз-личие и отсюда качество). Второе понимание – цель его закон и метод, количество. Кащеева цепь – есть попытка изобразить эту борьбу личности (художника) с законом (революции). Работа над очерком есть попытка согласования: научного изучения предмета с худож. синтезом.
<На полях:>
На одной стороне: свобода
На третьей: закон
Искусство – свобода
Рев. этика – долг
Наука – закон
– «полубеллетристика». Очерк Блока о Колобке: поэзия и еще что-то.
Коралл и медуза: медуза свободна. Два парных коралла – революция и наука.
Мой вызов: за свободу.
Пример: как создался Черный араб. «Русск. Ведомости».
Переселенцы.
Охотн. рассказы – наибольший отрыв.
Художник должен иметь свободу, потому что он должен своими глазами видеть, и до тех пор пока он не увидел, он ничего не может сказать.
как нужно и должен сначала сам увидеть: является промежуток. Художник должен иметь время освоить материал, и в этом состоит сущность «свободы» художника: эта свобода не есть абсолютная, отмечающая избранника от других граждан, эта свобода есть производственно-деловая величина, обусловленная необходимостью творчества.
<На полях:> Доклад охотникам:
Что такое социальный заказ?
Влияние очеркизма: Почему вы не пишете о заводах? Потому что нет соц. заказа художнику. Типы крестьян и типы пролетариев.
Моя литература есть вызов художника – пусть грачи, но я художник, а больше – это зависит от вас. : искусство, наука и революционная этика: в революции я испытал себя – я не могу иметь успеха, потому что я доверчив, в науке – к математике неспособен.
<На полях:>
Пример очерков:
Черный араб – пример борьбы за искусство.
– пример поглощения долгом искусства: прошло время – я ошибся; но мне говорят: «А если бы вы не ошиблись, не было бы [очерка] "Каляевка"».
Пример внутренней динамики – движение: важна борьба, и все равно, в какую сторону: современный очерк не несет этой борьбы – и современный роман.
– репетиция доклада 29-го. Крах очеркизма.
Моя ошибка в Нэпе дала мне свободу (Кащеева цепь). Моя ошибка или ошибка критиков? свободу художника подменить долг[ом] госуд. человека. Создалась пустыня. Соц. заказ нечто вроде грамоты вольности (Пушкин и декабристы).
Очерк пришвинский носит характер борьбы, и те маленькие рассказы егеря – это победа, это дары.
(Современный очерк и современный роман)
Начало: Сорадование: как Горький сорадовался, и вся большая русская литература – это сорадование. Оно еще и тем хорошо, что стыдно жить претензией. Даровитая книга есть грамота вольности: своей воли, и претензия на гениальность есть самое дурное. Итак: среди вас – друзья, и я: не учитель, а...
–30 [Октября]. Пленум Оргбюро. 30-го моя речь «Сорадование». Победа. Воистину, Бог дал! самое удивительное, это что вынесло меня по ту сторону личного счета со злом и оба героя, бонапарты от литературы Горький и Авербах, получили в моей речи по улыбке. Может быть, повлияла моя молитва в заутренний час об избавлении себя от ненависти к злодеям. И, по-видимому, да, в этом году суждено мне было побороть и страх, сначала, а потом, кажется, и овладеть своей болью от ненависти к злодеям.
<На полях:> Никто другой из писателей не мог бы сказать подобную речь, слишком все в страстях, мной про себя пережитых. Напр., Пильняк в отчаяньи, что его выругали в Красной Нови, и он сейчас в этой беде.
После меня говорил Белый... как построить литературный Днепрострой, и что он, кустарь, хочет государству передать свой станок, и что передать он может равным, ученым, понимающим, в чем дело. Каким-то образом он хотел присоединить к моему сорадованию знание.
После вечера захотелось выпить кружку пива, и тут встретился гном-звездочет, ключ Рогова в молчании, диктует... Задача: прямая существует? – Да, существует. – А ее направление? – Много направлений. – В таком случае, нам говорить не о чем. (Элизе Реклю). Подход его: – Apres nous le deluge? l – Лева не понял, и это сразу его определило. Потом ко мне: – Conditio sine qua non? 2 – И под конец: – Я вам дам нечто, конечно, диктуя, дам. Слушайте. Прямая линия... прежде всего, существует она или нет? – Существует. – Прекрасно. Ее направление? – Много направлений... – После этого нам разговаривать не о чем. – И отвернулся.
31 [Октября]. Авербах складывается с Белым: Днепрострой. Белый оглядывается на сорадование и хочет включить его, Авербаху нет времени доискиваться в себе этого: вот, напр., Евдокимов написал плохой роман... и т. д. Интересно бы допытаться у Белого, будет ли в его Днепрострое сердце... и как добраться до него: личность... Станок передает государству, а сам? Клычков и Чулков: молчание.
<На полях:> Красный романтизм. Социалистический реализм.
1–2 [Ноября]. Бахметьев (примаз[авшийся] старик, Иудушка), как и все на пленуме, вылез весь сам из своего моха = Ефремину (критик, старик-прилипало, вероятно, из старых учителей). Каменский Вас.: «В чем дело, нам же лучше будет». Пильняк – представил каждого писателя, как он сам, путешественником и поклялся в верности советской власти, упирая на совесть (вероятно, тут у него какая-то сшивка, или заплата). Авербах – ГПУ. Ермилин – мопс. Киршон – в литературе по-семейному, все свое, пулемет, высшее неприличие. Фадеев – весь в «ракушках». Клычков – индивидуалист, кулак (выступил, и все-таки выиграл, потому что демонстрировал свободу слова, а Чулков «проспал»).
Аналогия «Головокружение»: тогда в коллективизации крестьян пострадали зарвавшиеся головки, теперь в коллектив [изации] писателей – РАПП. Эта сила теперь выходит за пределы группы и действует внутри крепкого коммунистического] центра – «ядро» – среди всех писателей. (Сила их: организация, наглость и понимание литературы для того, чтобы рукой схватить за душу каждого.) Пильняк сказал о собрании «всем колхозом».
– Вам же лучше будет, – сказал В. Каменский. Будем слушать, во что превратится «сорадование».
Как Иов Многострадальный верил все-таки, что его страдания допущены самим Богом, так верил N., что РАПП действует с разрешения ЦК (– Ну, помучь, – сказал он РАППу, – Иов выдержит).
Серафимович: мертвые хватают живых (против Авербаха).
Лидии доносит, что я работаю над такими материалами, которые делают меня контрреволюционером (охота).
Евдокимов, ругая Авербаха, чтобы не подумали о нем, будто он все сводит к личным счетам, пропел осанну Фадееву.
«сорадование», как оно обратилось в «термин» (Субботский). Позиция Авербаха. Евдокимов: докопался, что евангелического происхождения, а между тем здесь сорадовались: скажи Пришвин 7 месяцев назад то же самое, показали бы ему сорадование!
Я сказал, что прежних литераторов выковывала звериная конкуренция, теперь же этого нет, теперь государство покровительствует литераторам, как нигде в мире, теперь это занятие выгодное, и оттого каждый литератор талантливый окружен литераторами, по существу ничего общего с литературой не имеющими. В дальнейшем я предлагал средства для искоренения паразитов литературы (переустройство журналов, критики и т. п.). Эта мысль моя передана в «Известиях» от 31/Х в том смысле, что раньше была звериная конкуренция, а теперь это кончилось и, благодаря поддержке правительства, творчество разлилось по стране широкими волнами.
4 [Ноября]. Итак, на пленуме я провел 29-е, 30, 31, 1, 2,3 = 6 дней. Увидел всё, и это «всё» оказалось ничто. Каждый из ораторов личную обиду от РАППа представлял обществу под углом своего личного зрения и оттого волей или неволей, сам того не сознавая, вывертывался весь со всем своим существом. Не знаю, хватит ли пальцев на одной руке, чтобы сосчитать людей, искренно выступивших за пределы своей обиды (Белый, Пришвин, Серафимович, Фадеев, Вс. Иванов).
– <зачеркнуто: Партия> ЦК. Дьявол – Авербах. Иов не знает о договоре Бога с чертом для испытания, но вера его сильна. Тут же не вера, а....
<На полях.> Цель бога (ЦК) – выявить силу веры людей своих, чтобы потом использовать как органы информации.
Через речь Пильняка понял о пустоте всех клянущихся в верности партии.
5 Ноября. На мерзлую землю налетела пудра, и собаки гоняли очень хорошо, но я не зарядил ружье и патроны забыл: беляк, уже почти белый, чуть мне в ноги не стукнулся.
Итак, каждый вылезавший на кафедру вылезал со всем своим добром. Так прочитали Пильняка: он заключил личный договор с властью, чтобы в пределах договора самому жилось хорошо. Восклицает «по совести!» А какая тут совесть... Главная совесть в своем праве на кусок хлеба. Право это из общей убежденности в правоте дела революции. Но много ли таких людей (с глубокой совестью)? Обыкновенно революционная ретивость выходит из эгоизма: напр., Киршону как драматургу совершенно необходимы соврем, условия революции, и он их отстаивает.
– 18 р. фунт! И это осенью, что же будет весной? (В Москве шутят: – Ну, как поживаете? – Слава Богу, в нынешнем году живем лучше, чем в будущем»).
6 Ноября. Ночью до 12 легла пороша, а потом начала таять. Мы до рассвета вышли, чтобы успеть погонять хотя бы одного зайца, пока снег не сойдет. Как мы шли в худых сапогах по грязи, какое было сырое туманное утро, как было ужасно мертво! – не охотник, если по великой нужде придется ему проходить лесом здесь, жизнь проклянет. Каждая елка является душем, и внизу в хвойном лесу все черно. Снег сохранялся еще только в мелятнике, но и тут он был весь пробуравлен капелью. Оттого зайцы жировали вне леса и ложились в опушках, и то, вероятно, вставали зайцы только молодые. Мы погоняли одного на бол[отных] княж[еских] местах и скоро убили. Потом заблудились в тумане и вышли к дерюзинским сараям.
Вот я думал о чем: люди в нашей бедственной жизни варятся, но не свариваются в единство. Получается механическая смесь, но не соединение.
7 Ноября. Пленум показал, что Союз писателей есть не что иное теперь, как колхоз, а раньше это была деревня, разлагаемая по правилу: divide et impera 3. Все насквозь лживо и едва ли найдется хоть один человек, кто, вне себя, стоит за сов. власть. Те же, кто стоят за нее, стоят, потому что связали себя с судьбой этой власти, ставшей условием их личного существования. В этом отношении молчаливо составилась некоторая градация совести; одно дело партизан с орденом Красного знамени, другое дело Пильняк, устроивший свои отношения с властью в целях личного бытия как знаменитого советского писателя. Пильняка треплют в журналах не по смыслу, а именно по «совести», как трепали Полонского и др. подобных «счастливцев». Некоторые (Огнев) пробуют каяться в своей инт[еллигентской] совести в надежде докаяться до пролетарской, но это им никогда не удастся, потому что в совести пролетарской нет ничего, – пустота, в которую <зачеркнуто: вливается> врывается иное историческое содержание <приписка: во всяком случае, не гуманитарного характерах
<На полях:> Переживается без остатка
В наше время все переживается без остатка, и мы на вчерашний день смотрим хуже, чем на утильсырье.
Если только нашему Союзу предстоит жить, то рано или поздно непременно должна начать формироваться и утверждаться в своих правах личность.
9 Ноября. Беседа с комсомольцами, ударниками в литературе, не освобожденными от производства. Связался черт с младенцами! И совсем не развиты, и не смелы. Мне прямо сказали: «таких рабочих, чтобы открыто стали обсуждать вопросы револ. этики, в Москве не найдете». Надо смотреть, однако, что среди множества есть какой-то один будущий...
10 Ноября. Гронский делает тем писателям, кто из них может около него торчать или имеет влиятельную руку в редакции, всем другим, имеющим доступ по записи у секретаря, чуть ли не через неделю после заявления невозможно бывает продвинуть свою вещь: при личном свидании он все обещает, а его аппарат отодвигает и в конце концов возвращает. Так все мои дальневосточные очерки были возвращены, причем два из них были совершенно исчерканы, и мне было предложено из двух сделать один. Моя Даурия лежит 6 месяцев и будет лежать без движения сколько угодно. Так развивается злость на Тройского, а между тем он сам и не подозревает своего вреда. Результат несогласованности частей аппарата вследствие незнания предмета самим редактором.
в бляшки: прямо Дафнис и Хлоя, а мне зарез! Работай они даже за одним столом, погружаясь в дело, как я, то, будучи в одном деловом ритме, мы бы не замечали друг друга, а здесь каждую мысль, приходящую в голову, встречает и отпугивает враждебная волна другого ритма. И никакого просвета на будущее, потому что Лева может работать с грехом пополам на стороне, в конторе, редакции, но дома... у себя... вот это и ужасно, что у него нет того «у себя» или «внутреннего дома», в котором молитвенно совершается работа писателя. Вероятно, мне придется метаться между Москвой и Сергиевым в вечном раздражении.
В сущности, если научиться сдерживать себя до такой степени, чтобы можно было обдумывать свое положение, то все можно уладить и переменить в свою пользу. Однако медлить нельзя: в таком улаживании и обдумывании у меня от Зои пропал целый год работы.
13 Ноября. Три дня ожидал встречи с редактором «Нов. Мира» Гронским. Сказал сдержанно: – Моя рукопись Даурия у вас лежит без движения полгода, а я избалованный, вот уже лет 20, как печатают мои вещи сразу – но я это не об обиде говорю, а что заключил договор на книгу Даурию и теперь книга должна скоро выйти... – Помню! – сказал Гронский – я велю разыскать рукопись и прочту... Какой же все-таки сукин сын! Это совершенная обезьяна Горького и, кажется, он думает создать лит. эпоху имени Тройского. Надо совершенно неслышно на тапочках с резиновой подошвой повернуться к нему ж... и сгинуть, как не был. Чем дальше отходим от пленума, тем гнуснее сознается положение писателя в СССР: ведь если мою сказанную речь и Белого исказили на свою пользу, то как же в невидных и неслышных делах! И далеко ли можно уехать на лжи!
15 Ноября. Сергиев.
Позвольте сказать, вот интересно: бывает иногда, какая-нибудь огромная общественная группа, в сознании каждого ее члена обреченная на гибель, долго держится и, не распадаясь, живет исключительно благодаря тому, что каждая единица обреченного дела думает о себе, что она-то при общей гибели, быть может, как-нибудь и спасется. И тоже бывает при этом, что явно [обреченное] дело радостно получает твою поддержку оттого, что при спасении этого дела спасаешься и ты. Так жили и боролись моряки перед Цусимским разгромом.
«непогрешимости» папы. Вот хотя бы для примера сейчас: все свалили на Авербаха, а партия, глядевшая 2 1/2 года на его действия, непогрешима. И даже мой христианский парадокс относительно Авербаха, что он лично тут не виноват, Иудушка Бахметьев поспешил истолковать как выпад на непогрешимость ЦК.
Итак, я ставлю вопрос, можно ли считать это законом в психологии общества, что принцип непогрешимости создается и поддерживается исключительно личным интересом трусливых обывателей?
Земля голая. Мороз. В валенках по сухой земле идет медленно старуха: чуть идет, и ведра на коромысле у нее висят, не покачиваясь, как приделанные, только черная холодная вода в этих ведрах очень живая, волнуется и вот-вот, как рыба, выпрыгнет из железа и убежит от полумертвой старухи.
О пятилетке нет больше лозунгов: не удалась. Общее уныние. – Если теперь, – сказал N., – стать далеко и смотреть так, что все наше строительство провалилось, то причина этого будет: 1) в чрезмерном, подавляющем всякое личное творчество развитии бюрократии.
«Каковы бы ни были монахи сами, но учение их уже потому правильно, что в нем более практической реальности, чем в учениях . Монахи пессимисты для земли» (К. Леонтьев).
<На полях:> орудия всесмесительного разрушения... О новой песне...
18 Ноября. (Выходи, день) Пороша.
Почему-то луна, если обрывочком светит под утро, кажется особенно яркой. И действительно, лисьи следы при луне были видны совершенно отчетливо. Чистое небо возле луны было как чернила, а на востоке на облаках будто пороша лежала полоской, – там начинался рассвет. Пороша легла с вечера и перестала, русак при луне за ночь находил Бог знает сколько, и к одной и той же жировке с разных концов в выходной день собралось множество охотников. Когда обеднялось, моя Золова подняла русака, и все собаки чужие, бродившие на жировке, ринулись ей на помощь.
«а как же в подлиннике, у самих вогулов?» Особенно подозрителен конец: герой совершил великие подвиги ради спасения своего народа, но когда у него отнимают возлюбленную, то он отказывается от всех своих достижений. Хорошо использован, кажется, бунинский прием (песнь о Гайявате) перевода с сохранением некоторых оригинальных слов: очень скоро эти слова становятся знакомыми. Надо попробовать прозу так переводить.
О победе страха и злобы: не победа, а просто проходит острота, проживешь и будешь умным.
И еще: это, собственно говоря, не страх и не мания преследования, напротив, это приспособление здорового организма и вполне естественное состояние.
«Непогрешимость» (см. выше) исходит в одном случае от Бога, в другом от «масс» (помазанник Божий = избранник масс; именем Господа Бога = именем масс).
Новая волна. Каждый раз, когда подходит волна, люди думают: «но вот теперь уж большевикам конец!» И каждый раз уходит волна неприметно, а большевики остаются. Теперь наступает голод, цены безобразно растут, колхозы разваливаются, рост строительства приостанавливается... Эпоха коммунизма является на Руси школой индивидуализма. Это в особенности отчетливо видно у писателей.
«Известий» на Дальн. Вост. разрабатывать свою тему «звероводство». Гронский вслед за мной посылает Лидина и потом печатает его, а меня нет. Рукопись Даурия лежит у него 6 месяцев, и, когда я прошу ее отдать, он говорит: «я велю ее разыскать». Вероятно, это влияние Горького и окружающих его шептунов, того же Лидина, Леонова и др. Гронский – несовершеннолетний и жулик, вероятно, весь изолгался.
Красный романтизм. Одна существенная черта, свойственная романтизму: – непрактичность.
Все забываю записать это, и вот наконец вспомнилось главное впечатление от XV годовщины Октября: 17 лет смотрел на портрет Ленина равнодушно, и вот теперь, когда к Ленину присоединили Сталина в огромном числе и самых крупных размерах, то почему-то стало их обоих жалко. Да, сначала жалко стало, а потом и предположение явилось, почему это: вероятно, потому, что... трудно это выразить. Вот хотя бы Горький, – тут неприятно, а жалости и помину нет, напротив... хотя, конечно, и незавидно. Слава Горького пуста, и только досадно за человека: ведь он мог бы человеком быть, а не чучелом. Но слава Ленина и Сталина не пуста, тут совсем другое, тут как бы приговор быть всегда у всех на виду: мы, мол, будем петь «славься да славься», а ты будь тут, быть может, тебе и не хочется, и понимаешь ты хорошо, какой это вздор, но нам непременно надо петь «славься», и ты будь. О, тяжела ты, шапка Мономаха! А потом еще в нашем народе к начальственному лицу всегда подлое отношение, всегда скрытое презрение и внешнее преклонение. А кроме того, для настоящей славы теперь нет резонансу, «раздаться»-то славе некуда, человек к человеку вплотную стоит, а не то что как было раньше…
Вчера с Павловной вспоминали то счастливое время, когда «массы» думали, что после смерти все мы встретимся. – Все с сотворения мира? – спросил я. – Зачем все, – ответила она, – там остаются только самые умные, добрые и образованные. – А похуже куда же? – Необразованные? те опять рождаются и достигают образования, а то почему же все движется вперед, сравни-ка наше время и теперь...
– Вот еще как выходит, что встречаться-то не с кем: с родными так, слава Богу, прожил жизнь, и встречаться, может быть, и ничего бы раз встретиться, но так, чтобы из-за этого свет переделывать, не стоит. Друзья тоже прошли. И только вот одна невеста моя, с ней бы я встретился, я бы все отдал за это, я готов до конца жизни на железной сковороде прыгать или мерзнуть, лишь бы знать, что на том свете с ней встречусь и обнимусь. (Хорошо бы опросить людей, кому с кем хочется встретиться, значит, кто кого недолюбил).
26 Ноября. 23-го поехал в Москву и вечером слушал Белого, 25-го вечером вернулся в Сергиев с Левой. Сегодня Лева пошел с Коптелиным на охоту.
Лева, прослушав Белого, сказал мне: – Раньше я думал, что ты, папа, одинокий чудак, а теперь по Белому и по тебе вижу, что то была особая порода людей и ты не один, было такое общество необыкновенных людей. – А мне удивительно, – ответил я, – в нынешнем обществе литераторов, до какой степени подлости может дойти человек и еще писатель!
27 Ноября. Слепая пороша. За 6 часов ни одного следа!
Встретил Тимофея и за ним целый обоз единоличников, везут хлеб сдавать по новому декрету. Старинная злоба, но.. что же делать, если на заводах рабочие голодные? на [кого] же злоба? все совершается как логический вывод из далеких посылок.
Прочитал свою книгу «Журавлиная родина», которую не читал после ее выхода в свет в 29 году. Приятно было открыть, что книга хорошая, и главное, что уже и совершенно не «разъясненная». И понятно: поди-ка попробуй разъяснять, как бы эта книга сама тебя не разъяснила.
В речи Белого (Краеведческая секция) было советское же дело представлено с лицевой недоступной самим коммунистам стороны. Выходило из слов Белого так, что царящее зло при посредстве творческой личности превращается в свою противоположность. Сам он своим личным примером показывает, как плодотворно можно работать и при этих условиях. Да, это верно: вот именно-то при этих условиях и надо напрягать свои силы и делать лучшее.
Лева, выслушав Белого, сказал, что он вдруг понял через Белого и меня: так, раньше он считал меня одиноким чудаком, а тут оказалось, что это было целое общество из таких людей.
29 Ноября. Итак, вот как легла зима. В ночь на 25/XI пошел снег, сначала мокрый, и летел до ночи. Утром 26-го летел с бурей, и навалило так, что ходить в лесу стало тяжеловато. Заваленный лес совершенно оглох. Мокрый снег обмерз на деревьях и при малейшем ветре начинался в вершинах разговор, перешептывание, перестукивание. Все говорят, что такой снег уже не может растаять. Лева пробовал пойти на охоту 26-го, но вернулся. 27-го зайцы не вышли, я напрасно морился. 28-го весь день в Горбах гоняли одного беляка, он не выходил из чащи, и так мы его и не убили.
«Тов. Пришвин!» на одной стороне и переходило на другую карточку, а с той обратно на другую сторону первой. Какая-то девица, очевидно из сберкассы, писала, ссылаясь на мое выступление на пленуме и стенограмму в «Литер, газете», – что я говорил о какой-то редакции, просившей рассказ о собаках; так вот какая это редакция, «а то у меня в голове есть несколько рассказов о животных». И все! Женщина, искусство, личность писателя – тут уже все срыто, сберкасса, редакция, кабинет зава, кабинет писателя, – все сровнено и нет ничего. Такие растут теперь комсомольцы, вузовцы, услышавшие «звон» («да не знаю, где он»). Это и есть «массы». Все они хотят жрать, лезут, как лососи, и наверно вылезут. Но увы! наш романтизм теперь пропал навсегда... Всенародная мешалка...
Флобер сказал, что Бог создал самку, а мужчина из нее сделал женщину.
Пора покончить и перевести на смех это чувство злобы на разных захватчиков вроде Евдокимова, самозванцев и проч. Пора начать смеяться...
Жизнь человеческую, всю ее кашу, я представляю себе так, будто кто-то мешает ее, и твердое на низу постепенно растворяется, и что растворилось, при нагревании обращается в газ. Мы, писатели, в существе своем должны быть в 3-м состоянии, где нет индивидуумов, «Я», а только личности, составляющие «Мы».
<На полях:> Почему обо мне никто не пишет? потому что человек, близкий земле, агроном, лесничий понимают мое писание как вещь в себе, сущую правду, о которой они сказать не могут ничего, потому что не критики. А критики не могут, отвыкли, они учителя школы...
сочинениях...
1 Декабря. Москва. Диспут о докладе Белого. Отдал ему на чтение Журавл. родину. Деталь
Цивилизация и Культура.
«Один из моих принципов заключается в том, чтобы не вкладывать в произведение своего "я". Художник в своем произведении должен, подобно Богу в природе, быть невидимым и всемогущим; его надо всюду чувствовать, но не видеть» (Флобер).
М. Пришвин. Биографический анализ пришвинского очерка.
«я», которая бывает и у других, отчего читатель принимает это «я» за свое собственное, вследствие чего «я» автора делается еще более невидимым, чем если следовать принципу Флобера.
Всякая деталь должна являться из момента встречи всей личности художника с материалом... деталь – это момент вечного.
Стандарт допустим как условие встречи с деталью: при таких-то условиях, напр., рано утром, является способность раз-личать, значит, добывать детали.
Основная тема лекции:
Если художник слова обладает талантом, то он не в состоянии переписать страницу своего сочинения без изменения. И точно так же в процессе творческой своей жизни он неизбежно вследствие скуки повторения должен переменять и совершенствовать форму. Отсюда вывод: художник должен искать встречи личности своей с материалом, вследствие чего форма родится как бы сама собой. Можно облегчить чрезвычайно эти роды изучением формальной стороны творчества, но это изучение не может стать на место «жизни», т. е. зачатия формы от встречи живой личности художника с материалом.
«быть понятным» решается в процессе сотворения личности.
личностьюиндивидуум
Цивилизация и культура – взятые внутрь творческой личности означают следующее: культура – это связь между людьми в их творчестве, цивилизация – это сила вещей.
Культура – это связь людей, цивилизация – это сила вещей. Например, в «Капитале» Маркса представлена эта сила вещей, выступающая в виде золотой куколки, заключающей в себе и любовь, и знание, и все другие атрибуты человеческой личности. Антитеза этой капиталистической силе вещей, или цивилизации, есть союз творческих личностей, связь людей, культура.
«я» в «мы», т. е. создав личность, можно делать художественное исследование («Башмаки»). «Знание» само по себе не дает понимания материала, но оно дает дисциплину, пройдя которую, личность постигает «других»; следовательно, знание является силой в творчестве лишь при наличии личности: через само знание ничего не узнаешь.
– посадка. Ветер. Цивилизация является как сила внешнего принуждения, культура начинается во внутри-личном побуждении. Цивилизация действует через стандарт, культура создает детали. Наука первая пошла на службу цивилизации, и потому в широком представлении вся наука является как бы ответчицей за стандарт цивилизации.
Решаю начинать собирание библиотеки. Едва ли будет Лева учиться, но я буду выбирать книги, имея в виду этого советского необразованного парня. Вместе с тем и сам буду читать с ним.
Манина отца мы прозвали, как некогда в Ельце председатель исполкома, не предусмотрев узнать имя покойного красноармейца, во время надгробной своей речи принужден был называть его «товарищ покойник». Мы же назвали так Манина отца за то, что ее родные, когда она вздумала поступить на фабрику, а им нужна была в деревне работница, решились вызвать ее такой телеграммой: «приезжай, умер отец». Павловна, сама крестьянской природы, почуяла обман – вот ведь что, – почуяла, значит, в деревенском быту так бывает, – и ехать Мане не велела, и вскоре оказалось, что отец ее жив-здоров. С тех пор мы и зовем его «товарищ покойник».
Хотя, как говорил Белый, закон (наука) «многочастен», но все-таки он безлик, потому что мы постигаем закон не в момент веления, а только в процессе исполнения, и о лице, повелевшем «быть по сему», ничего не знаем. Конечно, существует личность ученого, открывающего закон, но эта личность не входит как необходимая составная часть в самый закон. Возьмем изобретателя термометра Реомюра: ведь если сказать Реомюр, то всякий подумает о термометре, но не о творце его, потому что личность ученого умирает в открытом им законе и только имя механически присоединяется для обозначения факта. Напротив, в худож. произведениях мы видим личность, переходящую в форму <приписка: и создающую качество> напр., если скажут Рембрандт, то перед нами встает не термометр, как при Реомюре, а сам Рембрандт, личность творца, еще более реальная, чем при жизни, и так все: Гёте, Толстой <приписка: (даже Галилей: я умираю, а она все-таки вертится!)> Леонардо, Ницше; с другой стороны, бином Ньютона, Пифагоровы штаны, свеча Яблочкова: бином, свеча, штаны, но не личности. Я купил себе два реомюра, значит, два термометра, а если я купил себе два Врубеля, то это значит имею два зафиксированных момента худож. творчества личности Врубеля. Возьмите луну, какой мы сделали ее на земле: этот удивительный тазик существует не только для влюбленных, но, напр., зимой в лунную ночь, когда проходят волки по снегу...<Приписка: Для художника> Жизнь на земле – это единство, и каждое событие в ней есть явление целого, но ведь надо все-таки носить в себе это целое, чтобы узнавать его появление в частном. Это целое есть свойство личности: надо быть личностью, чтобы узнавать проявление целого в частном.
6 Декабря. Снег от дождей не растаял, но осел и оледенел, сейчас идет мельчайшая крупа, все еще тепло и сильный ветер.
Вопросы цивилизации и культуры сводятся к стандарту и личности в производстве. Я этот вопрос пересмотрел в производстве кустарных и фабричных башмаков. Я пришел к заключению, что высокие мастера (волчки), артисты, в новом стандартном производстве должны оставаться артистами и создавать модели для стандартного производства. От башмаков к искусству, к цивилизации и культуре. Капитал: необходимо сохранить личность для творчества качества. Искусство является хранилищем переходит в качество.
<зачеркнуто:> Лицо и личина Лицо края
– факт культуры) – Полезай в кузов! – велит Белый...
21 Декабря. Дождь. Посадка снега, но, может быть, даже и совсем сгонит.
«тот голод» (как говорит Тарасиха) прошлое окинулось как большая и настоящая жизнь. И когда торговлю дали, то радовались, конечно, не новому, а возвращению старого. Теперь эта половина жизни, советская, далеко вниз перетянула чашу весов и стала нам как хотя и подлая, но настоящая жизнь, а то что было до революции, то все призрачно.
23 Декабря. Если ты художник, то твоя аргументация должна быть средствами искусства, следовательно, если я написал и опубликовал сочинения в области худож. слова, то мне больше и нечем аргументировать. Но. обо мне молчат и проч. (Начало доклада Очерк)
«Корень Жизни» и вдруг отняли свет до Марта без всякого предупреждения. У писателей отняли, но оставили своей шпане. Не отсутствие света поколебало повесть, а мое раздражение. Самые мрачные мысли. Вызвал Леву. Начинаем борьбу за электрическую лампочку. Обидно, стыдно... Впрочем, никто похвалиться лучшим не может, потому что если и есть «лучшее», то оно потихоньку выкрадено лично для себя (у Якута горят лампы: это через ГПУ).
Народничество, толстовство или, может быть, православие? или, может быть... (это чувство «люди»).. поклонился на площади: «виноват» (Достоевский); христианство Достоевского и Толстого – в каждом живом существе Бог. святая плазма трудящихся, рабочий, мужик угнетение, народность и. природа (земля).
28 Декабря. Продолжается гнилая погода Наст.
«Корень жизни» (Секрет молодости и красоты). Если только не окажется перегрузки в сторону оленеводства и описание этого будет читаться легко, то вещь будет очень хороша именно тем, что, несмотря на ее глубокое содержание, она будет читаться всеми.
– Если бы сама земля могла сознавать, что ее пашут, то заворчала бы, застонала, перешла бы на короткие связи и рождала на хлеб, а «бурьян». С этой точки зрения «освобождения» земли Толстого очень легко обвинить в допущении «эксплуатации» своей графини. Но тут надо что-то ближе знать. Вот, напр., Ефр. Пав. для всех достойнейшая женщина, но только я знаю, что в работе у нее характер невозможный, как только она берется за лопату в своей огородной работе, она диктатор, восточный деспот, и возле нее все рабы, притом она читает мораль, заносится и Бог знает что! с ней работать невозможно, и я предпочитаю делать свое дело, уверенный, что оно даст в тысячи раз больше даже в смысле кормежки, чем ее огород. Со стороны же кажется, будто я, как Толстой, сочиняю, а она все делает. И даже тот упрек, что Толстой приходил к ней для «послесловия к «Крейцеровой сонате» (на это она жалуется), весьма возможно, если бы знать подробности, было необходимым звеном в их борьбе, вполне возможно, что это было единственное средство восстановления мира с ней; и даже пусть она бы в этом акте, как часто пишет, не испытывала наслаждения, ей наслаждением было испытывать свою победу во время акта.
Примечания
1 Apres nous le deluge? (фр.) – После нас [хоть] потоп?
2 лат.) – Обязательное условие?
3 divide et impera (лат) – разделяй и властвуй.