27 Марта. Закончен сценарий «Хуа-лу». Работа была с 4-го Марта: 27 - 4 = 23 - два дня гулевых = 21 день, т. е. 3 недели. Судьба сценария зависит от «счастья»: как покажется начальству: я сделал, что мог. Но если бы это была даже блестящая вещь для сцены, все равно она не прибавляет мне ничего в смысле творчества и не дает ни малейшего удовлетворения, потому что все-таки она хуже, чем вещь, из которой я ее переделал. И если ехать на Дальний Восток, то надо взять [кинокамеру] или ту же лейку, но снимать, имея в виду пьесу, чтобы пьеса возникала непосредственно из фото.
Длинный и толстенький заспорили между собой, кто у них старший, кто большой. Длинный стал хвалиться: я длинный, мне дальше видно: я и большой. Толстый, веселый человек, ответил длинному: если бы твоя правда была, то на руке средний палец назывался большим, а этого нет: самый длинный палец на руке называется средним, а самый коротенький и толстый, как я, большим.
31 Марта. Переменилось сегодня утром движение весны медленное в тумане с деньками серыми до + 5°, глядящими, как в зеркало, один в другой (весь март!). Северный ветер и при солнце днем - 3.
Воспользовался морозом и вывел Машку к воротам.
Бострем («интуит») и академик (логик) – два типа современности (очень ярко: помнить, наблюдать, развивать). «Интуит» жалок, если он не оседлал, не едет на черте (напр., Фаворский тоже интуит, но он не жалок). Жалок он в тот момент, когда проявляет претензию на влияние помимо сотворения вещей (старое мое: собачка против паровоза = интуит против логика = сказать ничего нельзя).
Консерватор стремится удержать то, что имеет, революционер создать новое.
Москва в 6 у. Только что рассвело. Старуха в тулупе у ворот спит на стуле.
Иду посередине улицы (нет машин). Светофоры темны. По сторонам собираются кучками какие-то постоянные, местные гнездовые люди, дворники и всякие домовники, метут... Грузовик тянет на веревке <1 нрзб.>, осыпанного известкой... Начало движения: Машка, вся раздушенная бензином и маслом, вымытая, вылощенная, упругая, промчалась одна, подавая сигналы, и пошло, и пошло.
Вечер: дети с улицы в подвалах робко кричат: нас поколотили!
Март[кин], ж. д. служащий, идет со мной до вокзала и рассказывает о причинах отсталости транспорта: человек обижен, голова у него кружится – вот вся причина, и как все хуже и хуже из года в год, из месяца в месяц: вот выдавали по 4 селедки – теперь ничего, постного масла и т. д., и т. д.! Пришли к новому вокзалу: – вот тебе достижение! – «Старый вокзал был лучше и не меньше: в нем только что квартиры – из-за квартир нескольким служащим все достижение?» Итак, живет обыватель, непризнанное существо в СССР – нечто вроде лишенца жизни (праволишенцы и жизнелишенцы): ударники (герои) и обыватели, и так тоже города и <зачеркнуто: даже об[ласти]>... скоро возникнет понятие «советского обывателя», как возникли советский патриот и др.
«Хуа-лу» в переписке. Завтра 1-го поправляю и передаю начальству. Верю, что сценарий превосходный, но знаю, что это ниже много моей книги.
Видел «Петербургскую ночь» Рошаля: этот психологизм мне напоминает фотографию, залезающую в живопись: портрет – под Рембрандта, пейзаж под Левитана, – так точно жалко кино озвученное, залезающее в психологию Достоевского. Все и так, и не так: что-[то] вроде иллюстраций, существующих лишь потому, что существует основная вещь. Даже придумка такая удивительная, как связь через песню музыканта-творца с каторжниками: все это дается, воспринимается как напоминание о народн[иках], но не народн[ики]...
Надо в кино, как и в фотографии, пользоваться их собственными средствами... И если там в этих ресурсах нет идей, то пусть лучше будет кино без идей, как американские фильмы, чем идеи эти будут доставаться из литературы.
Исходить кино должно от документа...
... массовому человеку очень хочется сняться, чтобы увидеть себя самого, не кого-нибудь, а себя самого. Фотограф тоже хочет снять жизнь и увидеть ее, жизнь, как она есть: самую жизнь; и мы, когда видим хороший снимок, радуемся ему, принимая тоже за самую жизнь. На самом деле обманывается массовый человек, что на карточке увидел себя самого: он увидел от себя самого очень малое, при дальнейшем своем развитии он захочет иметь портрет, сделанный художником; так точно и мы скоро тоже отходим от обмана, что жизнь, даваемая фотографом, есть «самая» жизнь... Мы от фотографического переходим к более глубокому глазу и доходим до внутреннего...
Художник оставляет на материале след своей личности, чем больше он вложил себя в материал, тем и материал должен быть живей; но на известной границе...
Фотография есть голос самого материала, это счет материала, предъявленный художнику (а то ведь художник, забыв о первоначальном материале, может взять себя как материал и говорить о себе); снимок – это документ материала...
25 Марта. Продолжаю думать о вреде «открытий» методов творчества для всех: открывается путь жуликам, между тем как подлинный творец идет по неоткрытым путям. «Открытие» тем хорошо, что истинно творческие натуры побуждает искать новых путей.
Утренники. Днем при солнце тает. Определилось, что благодаря постепенному таянию в марте, несмотря на обилие снега, вода полая небольшая и даже вовсе не было разлива.
1-го Апреля сдал сценарий. Получу ответ 7-го. Не могу представить себе, чтобы мне отказали, до того все счастливо сходится в моей работе.
Я думаю, что основной признак пьесы для кино должен быть тот, что эта пьеса может быть исполнена только средствами кинематографии. С этой стороны ни «Гроза», ни «Петербургская ночь» не выдерживают критики («Гроза» просто опера даже).
Почему пьеса «Гроза» в кино как бы сплющивается? Сознание поглощается, пожирается зрением, не остается места домыслам, этическому раздумию: женщина бросается в воду, и человек выходит из кино просто подавленный. И так все: вышел, и все кончено.
Задача 1-я: изучить, верней, вызнать изобразительные средства кино как такового и 2-я: возможности создания сценария без посредства литературы, потому что переделка с литературной всегда понижает вещь.
4 [Апреля]. При утреннике загорелся денек, вот какой день прекраснейший!
Рад, что покончил с рассказом для кино, и как ни думаю, не могу найти в нем такого уязвимого места, чтобы можно было опасаться. По всей вероятности, возьмут, и начнет моя тетрадка обрастать, и сколько всего навернется, какой это вырастет ком!
Смотрю на пьесы в кино и впервые понимаю высокое достоинство драматического театра, его человечность: похоже на то, как, глядя на аэроплан, начинаешь понимать впервые прелесть птичьего полета, птичьего пера. И вот бы где, в пьесе для театра, показать бы свою проникновенность в природу. Так вот у Шекспира в «Ромео» утро, когда влюбленные слышат пение птицы, и одному кажется, будто это поет соловей, ночная птица, и значит, можно еще вместе побыть, а другому – что это утренний жаворонок и надо спешить расставаться. Вот бы так, на таких сценах построить всю пьесу.
Иногда я думаю, что мои успехи на старости лет в литературе в советское-то время, когда все против тебя, объясняются сторонами моей личности, с точки зрения культурного человека отрицательными. Я помню, в Клинском земстве агроном составил обо мне свое мнение по виду и по диплому как о человеке культурном, но однажды, вглядевшись в меня, понял, что я тоже, как и они все, «шпана». В советское время меня тоже принимают за чужого, культурного человека, и злы на меня и почтительны и тешатся тем, что вот и «графа» или «князя» буржуазной литературы они используют, не подозревая, что я-то и есть настоящая русская шпана.
Долго мы с Шумяцким согласно нападали на современных выскочек в литературе, и когда я сказал, что настоящих талантов вообще чрезвычайно мало, он вдруг в том же согласном тоне ответил: – Даже если считать, что специалист как человек с флюсом, то ведь тоже, как редко встречаешь человека с флюсом. Это очень типично для большевика: попадет ему «флюс» и пойдет, и пойдет. Между тем явно же, что именно они, политики-марксисты – лица с флюсами, а не мы.
Надо продолжать наблюдение над «новой дорогой».
Надо начать особую тетрадку «прошлое», в которой время от времени обращаться к себе и понимать свою жизнь как дерева: в таком-то году, напр., начала расти его большая ветвь и т. д.
«Нимфа»: это «незнакомка» прежде всего: своя жена, да на чужом огороде и то слаще... – вот где корень искусства: неизведанность; она, конечно, не дух, а между тем и не телесна, как будто тело ее иное, чем наше, легкое, летящее: это эрос, но не пол. Эрос может осуществляться вне пола, и пол тоже – вне эроса. У достойных, однако, пол осуществляется в эросе... Нимфа – это образ сочетания пола и эроса: она является как испытание, в счастливых случаях обращается в «музу», в несчастных – в проститутку.
Есть некий страх перед возможностью обнаружить моральную нечуткость, свою лишенность понимания высшей жизни, которая пройдет мимо тебя, и ты без нее обойдешься, как будто ничего и не было (у Чехова рассказ о замечательном докторе и его жене). Есть оторопь в неожиданно, врасплох берущих тебя моральных положениях, как будто всем настоящим людям давно известных, а тебе в первый раз. Вот напр., можно ли всерьез говорить о черте, как у Гоголя в «Ночь перед Рождеством», что черта захватить силой божественного начала и заставить его служить тебе, и ты чтобы не утратил себя от такого прикосновения с чертом (Б. сказал, что это «демонизм», но, по-моему, демонизм – это обратно, когда черт едет на тебе, а не ты на черте).
Есть страх сорваться на элементарных вещах... У матери моей был этот страх и беспомощность перед чем-то высшим твоего понимания, но другим известным (какая-то ненаходчивость... заминка... и стыд до покраснения...). Но это гарантирует новое выражение старого, если взяться всерьез. Так вот: если машина черт, то Б. бежит от него в натур, хозяйство, а N. пытается овладеть чертом и на нем достать черевички царицы. Все это разрастается в современный вопрос...
Нельзя спросить – справиться у другого, потому что там встретишь или «находчивость» и тем себя углупишь, или догму, связывающую тебя по рукам: ты должен сам пережить то, что деды пережили и внуки знают (находчивы).
Большевизм и фашизм в отношении к семье, – вот куда надо смотреть, чтобы лучше понять. У нас решение этого вопроса такое: «семья при всем прочем будет существовать естественно»: этический центр будет перенесен из семьи в общественную жизнь.
– дайте им жить!
Вчера по раннему утру - 10 мороза, а днем + 5.
Роскошная прогулка в Зубачево (вчера) по насту: лес завален снегом: лесоснег, зайцеслед: глухомань, лисослед, тетерток на снегу: зайцеслед у ручья, ручепесня из-под снега; тресколед; маткотетерев... солнцевоздух на морозе. Многозапах на морозе: резеда, левкой...
Лавров о безвыходности выходного дня: безвыходные выходные дни: все та же обстановка, те же условия: а раньше музыка в церкви; я сказал, что нам, охотникам, есть выход: а вот Лева: ему выход в шайке: шайкочувство и пан-чувство: посади Леву одного в деревню!
Ручепесня и внезапный угрожающий тресколед. Слушал и думал о кино: почему-то кажется такой нелепостью звукосъемка при сопоставлении с музыкой, – только представить себе звуковой снимок – как материал, кусками связанный в симфонию; между тем на фотоснимках зиждется фильм. Почему?
– Я думаю правильно, а выходит в иной оценке, и от этого в другой раз страшно подумать и потом начать от себя (вдруг выйдет не так), и вот человек, боясь сам себя, глядит на других и поступает с уверенностью как все.
Отвез Петю в Пушкино. Чудесное «сорочье царство». Поля все пестрые и местами уже и черные, но в лесу глубокий снег. Это случилось от солнца, греющего в середине дня очень горячо поля, но не проникающего в леса. Весна теперь определилась: первая половина (март) прошла в теплом тумане, и вода незаметно сбежала, а вторая половина проходит при сильных утренниках до - 10°: греет только днем, и значит, тоже таяние очень постепенное. Так все вместе это и не дало разгуляться водяному хозяину.
Вечером, когда мы зажгли фары, в лучах света нам два раза попались белые ночные бабочки: с этого и началась весна. Никогда раньше я не замечал так рано ночных бабочек, заметил благодаря машине.
Лева привез известие, что сценарий в ЦК принят к постановке. Это свидетельствует не о достоинствах сценария, а скорее о недостатках кино и в то же время смелых и решительных исканиях правительства в этой области.
7 [Апреля] (25 [Марта]). Благовещенье. По-прежнему морозно-солнечное утро и после таяние снега на полях.
Был в Москве. Подтвердилось принятие сценария. И в то же время гаснет желание дальше работать... Вечером с Левой и Галиной приехали домой: весь домик пахнет куличами.
8 [Апреля] (26 [Марта]) Воскресенье (Пасха).
Ночью не было мороза (0), утро серое. Видимо, наступает перемена.
Склоняюсь к мысли отправить Леву вместо себя.
Вчера видел Кишкина, бывш. заключенного в Соловках, и узнал от него, что там теперь уже все переменилось, бандитов нет, а только изолятор политических. Прихожу к заключению, что поездка на север дала мне только возможность ремонта своих старых книг, но по существу, как Дальн. Вост., не дала ничего. И то же будет, если я поеду на Дальн. Вост.
– что нужно возвращаться к натуральному хозяйству, я – что надо оседлать черта (машину) и ехать на нем за черевичками.
Путь к кино – это путь от сложнейшего к простейшему, но не из кинотехники, как у «гениальных режиссеров». Если я мог написать «Говорящий грач» и другие детские рассказы, то, значит, я могу написать и сценарий.
Читаю Гоголя и думаю о смехе, что вот Гоголь смеется, а все ученики его уже смеяться не могут: А. Белый, Ремизов, Мейерхольд и все, и это их всех ставит под вопрос. Мне кажется, новейшая литература тоже характерна отсутствием смеха. Вещь может быть, конечно, талантливой и без юмора, но юмор есть признак таланта, и почти безошибочно можно сказать, что автор вещи смешной талантливый человек.
9 Апреля. Ночь прошла на нуле. Утром туман. В лесах завалено снегом. Видел в двух местах на дороге сброшенную человеком ветхую одежду: видно, что носил человек эту дрянь только потому, что было холодно, и как только потеплело, бросил.
Ненависть родственная сына к отцу и всей среде, как у Островского в «Грозе», или в той же пьесе ненависть постороннего человека, так сказать, универсальная, боюсь сказать, пролетарская ненависть вообще, распространенная режиссером, между прочим, и на ту среду, которой писатель Островский касался диалектически: любя, ненавидел.
Островский хотел бы исправить эту среду, режиссер уже после гибели ее вбивает в могилу осиновый кол. От этого совсем не получается той драмы, которая нас волнует в «Грозе». Получается картина мучений немножечко тронутой женщины с безвыходностью лирического чувства в ее потоплении. Публика уходит, не размышляя, как в драме, а подавленная или удовлетворенная жестокостью, которая вообще людям приятна и в китайском театре, напр., сознательно используется для наслаждения публики.
Из этого рождается вопрос: имеет ли право «гениальный режиссер» заноситься в творчестве зрелища, до полного забвения мотивов, которыми руководствовался писатель, создавая свою пьесу?
Формалисты, все зная в создаваемой ими вещи, в то же время не имеют для нее внутренней самооценки. Я это вывожу от Шкловского, который был уверен, что созданный им «Канал» очень хорош (Шумяцкий поздравлял меня с тем, что я там отсутствую: вышла столь ничтожная вещь!).
10 Апреля. Опять прихватил морозик, хотя и ничтожный, но все-таки не таяло.
Лева привез Калика с ассистентом, и мы обсуждали мой сценарий. Узнал, что комиссия ЦК есть действительно сам ЦК и что, значит, постановка «Хуа-лу» дело конченое. Говорят, что такая скорость рассмотрения сценария беспримерна, что и не так-то легко дается положительное решение: забраковали сценарий Горького, забраковали два сценария Шкловского.
11 Апреля. Всю ночь мелкий дождик, прошел сквозь рассвет, остался на раннее утро, и вот уже сейчас утро большое, а он все моросит. Это решает переход во вторую половину весны.
Калик намекнул на поправки:
1) Подчеркнуть в строительстве Арсеньева социальное начало.
2) Придать строительству больше действия в деталях.
3) Времена года привести к единству.
4) Продлить роман Арсеньева с Маней.
<На полях:> О ругани и навозе и ст. газете
... боль от утраты и схождение с человеком: человек раскрывается...
С полдня после утреннего дождя начала понижаться температура, и к вечеру начали замерзать лужи при северном ветре: вот классический весенний обман!
На ночь приехала Зоя за алиментами и рассказывала о своих отношениях со студентами в вузе: это как в деревне, где каждый парень стремится похватать девку (надо иметь большой ум, чтобы правильно располагать своей половой возможностью). Роман Пети с Зоей в литер. плане: тот и другая не той среды, но она, достигая сближения, снижается (сел на колени – потерпела, а в результате: случись что, – и заступится, и «дружба»), он же борется, не снижая своего достоинства, и берет трудом и талантом: в конце он создает среду, а она теряется в среде и удивляется, когда его усвоенная новая этика оказывается старой и бьет по ней же. Конечные причины: в его внутреннем родстве со средой... и в ее... (целый год мы с ней прожили и ни разу не поссорились: где она?)
= моему удару на Кавказе: я впервые понял, что надо жить про себя и не всегда высовываться и что надо пропускать; по этой лестнице мучительный спуск на дно, где люди тебя радостно встречают.
Мученье состоит не в абсолютном зле быта деревенского класса, а в том, что женщина другого класса должна пройти через рогатки этого «низшего» класса: гордая деревенская девушка просто даст парню по харе, если он попробует сесть к ней на коленки, а интеллигентка должна терпеть, если сядет: тут потом боль, но в результате обретается среда.
Хорошие люди: Марья Ильинична вроде Клавдии Ивановны или Пешковой. Булкин: это прекрасный человек, но политик: из 6 условий Сталина он работает над тем, в котором рекомендуется перерабатывать интеллигенцию. «Еще вот я о ругатне скажу: если не прав пусть самый главный, его можно ругать, и после он: ну, милые, поедем сегодня навоз возить. Когда начинаешь о своем говорить – смотрит в сторону». А вот еще: одеться нельзя: лисицу сняла и несет под мышкой, подготавливает беличью шубу (котиковую).
Приехали Лева с Петей, и мы ездили в Красную Сторожку на тягу: в лесу полная зимняя картина, снег по пояс! а в Пушкине как другая страна: снега нет и Петя уже трех вальдшнепов убил.
Против Краен. Сторожки живет Николай Васильевич Святухин, мастер по краскам. В этой избе, где живет он теперь, некогда поселился его отец: кончил юрид. факультет, а жил в лесу в избушке, огород имел и земли 20 десятин. Теперь огород зарос лесом: госфонд; а сын с 8 лет, потеряв отца, вот теперь живет в этой избе.
В Иудине у охотника Майорова продается за 200 р. собака Плакун (костромич).
<На полях:> В Красной Сторожке – совхоз: огромный автомобиль (У2 кипам, без починки и бензину пуды). Ехал – муж, жена, сын держали дрожащую лошадь, сзади корова. Машина проехала, сзади другая. Лошадь вырвалась: мать упала 1-й машине под заднее колесо, а колесо двухтонки с двумя тоннами груза проехало по голове, а сын застрял ногой в телегу и лошадь мчала его. Шофер не виноват: он даже не видел ведь заднего колеса. Виновата машина.
13 Апреля. Валит снег при - Г и так, что валом: зима зимой! Весь день снег.
Лева не сумел вовремя объясниться с Союзпушниной, и мне предъявили иск в 4000 р. Я стал его упрекать, слово за словом и получился очередной истерический скандал точно такой, как было у мамы и Лиди. Лева хочет жить без труда, одной игрой, как ребенок, и оставаться честным: трудиться и хочет, но не может, плохо образован. Лидя трудилась весь день и ничего не производила.
14 Апреля. (стар. 1-е Апреля). С прошлой ночи и весь день, и эта вся ночь, и утро вторых суток валом валит снег под северным ветром при - 5°. Не всякую зиму даже бывает такая метель. Все завалено снегом, заморожено, занесены окна. Свет в комнате от свежего снега стал зимний, бело-синеватый, как от головы хорошего рафинада. Каждая крыша курится, свету не видно... Такая же метель и в моей душе. Я живу только в силу опыта всей своей жизни, что это проходит и радость возвращается.
<На полях:> человека не любит
Все думал и думал, какое основание в словах Е. П., – что будто бы я не люблю «человека». Я подал ей реплику: – Человека! что же, Ломакина прикажешь любить? – Нет, – говорит, – Ломакин – это масса, нельзя массу любить, а в человеке можно найти любимое. – И так я думал: «А разве все описанное мной в собаках, природе и людях не есть это самое "любимое" мной в человеке? Во всяком случае, – думал я, собирая свои "добрые дела", – они метель в моей душе. Я живу только в силу опыта всей своей жизни (что это проходит и радость возвращается) не хуже других уже по тому одному, что я им не придаю никакого значения и действительно не помню их».
Между тем без какого-нибудь основания Павловна тоже не скажет. Вчера при разговоре с Зоей узнал я, что Павловна спала на одной постели со своей бывшей невесткой, и тоже с Галиной, и что люди вообще, любя человека, спят с ним, муж с женой, друзья, товарищи. А я не могу спать даже с женой, я просто не засну, если рядом со мной спит человек. И вот это в тайном понимании Ефр. Павл. и дает основание ей заключить, что я не люблю человека: не добрые дела делать, не писать хорошо и влиять на жизнь, а надо спать с человеком... И вот это верно, а я брезгую всяким, значит, и не люблю. Спанье вместе – это своего рода этика любви и ее корректив, без этого любовь к человеку есть «мечта».
<На полях:> плохая Мать...
Я сказал: – Мучение мое состоит в том, что я делаю большое мужское дело, а сердце мое чисто женское. – Вот это верно так верно! – ответила Павловна.
И еще к этому я так думаю: вот этот отпечаток на женском сердце мужских дел с сопровождающей это печатание мукой и радостью делает меня писателем. И это же самоудовлетворение дает мне свободу на всяком месте быть «самим собой», и, может быть, именно это приводит к тому, что Е. П. понимает «нелюбовью к человеку».
Павловна вчера представила мне, разбирая Зою как мать, деревенскую женщину старого времени, как она успевает среди огромной работы все сделать своему ребенку: во время жатвы и в избе, когда убирает или готовит обед. И рядом Зоя нечесаная, обмоченная, огаженная ребенком. А теперь без него как «богородица».
Так вот эти две женщины: баба и «богородица» сошлись как свекровь и невестка: вот истинные враждебные «классы»... как два этапа всей мировой культуры от обезьяны до Дарвина. С точки зрения свекрови, любовь – это, как у животных, долг, а у невестки это музыка.
Надо помнить, что это «деревенское» как сила рода является и в городском индивидууме: Антонина Васильевна Касьянова, молодая женщина, успевает служить в Торгсине и ребенка хорошо обхаживает и дом для мужа в порядке.
Петя убил одного. 20-го отвозил Петю в Пушкино: Павловна разбила нос, у меня «прострел».
Сколько уже времени тянется эта изморная весна, и не было еще ни одного утра теплого и ни одного вечера такого, как бывает: с пением всех зябликов, всех дроздов, с коротким обещанием тетерева перед самой тьмой токовать непременно на утренней заре: «приходите, приходите, послушайте!» и наступлением ночи с весенними звездами и сказочно-волнующим гуканьем сов.
Автомобильные фары там и тут открывали при въезде в город светящиеся зеленые точки на земле и повыше и еще повыше, это светились на земле глаза собак, на заборах кошки и на крышах.
Злые шоферы грузовых машин, нажимая, загоняли в грязь.
Перекликнулись с далекой машиной светом и тьмой.
Попали в колдобину.
Там, где зимой была «желтая опасность», теперь оказалось, эти желтые кружки наверху были оттого, что внизу были выбоины в мостовой, и это влияло так на весь слой зимнего снега, что в этом более слабом месте получалось и зимой углубление желтого цвета. Теперь эта желтая опасность превратилась в белую: каждая из этих ям была залита водой, скрывающей истинную глубину ямы. Мы попали в одну колдобину так, что Павловна взлетела вверх, как мячик, и разбила себе нос о перекладину кузова.
В Иудине Петя пошел к Майорову узнавать о собаке Плакуне, а я остался в машине. Приходит подвыпивший молодой парень и говорит, оглядывая машину: «Крокодилы! еб. в. м., взять бы за колесо да в канаву!» Между тем, недалеко отсюда, в Селкове, как рассказывали, что на машине охотиться приезжал Ворошилов. Так что и сам Ворошилов мог ясно услыхать «крокодила». Езда на машине на охоту уничтожает в конец поэзию вольного странника...
Звук мотора на второй скорости, как пчела жужжит. На хорошей дороге мотор поет победную героическую песню (штатная должность «героя»).
Та «масса», которая является как сопротивление личности, и та среда, которую создает личность победным своим продвижением: Авербах валится на Пришвина как «масса» (и действительно он не один: РАПП), но за Пришвина работает история. Так вот бы и Зоя, дочь полицейского: масса и Зоя, а туда, куда вклинилась Зоя, там победа – и не прежняя Зоя, и не прежняя «масса»... Значит, создавая новое, мы должны переделать и личность (Зою), и среду («массу»).
Булкин – идеальный представитель генеральной линии, но неправ в отношении к новому, к перемене: он консерватор революции... а ведь это в лучшем случае, а ниже все приспособленцы – бюрократы, жулики, действующие именем революции. Вот это и обманывает: кажется по чувству жизни, что такое должно отмереть, и это верно, оно отомрет, но ошибка, что оно не есть всё: скорее всего, оно есть эквивалент твоего же отмирающего прошлого, твоей собственной ограниченности.
Так движется революция, вечно сбрасывая старые шкурки (Старые шкурки) и обнажая непобедимое зерно: сейчас же оно обрастает шкуркой, но тут же и разбивается–в этом и есть революция...
Итак, 1) Зоя, девушка иного класса, обладает тем же, чем и девушка пролетарского класса: честь девушки, охраняемая против «животности» массы.
2) Девушка деревенская, охраняющая себя ударом кулака по лицу.
А Зое это нельзя: за это ее разъяснят, как...
3) Петя, презирающий все уступки и спасающий себя работой: он всех побивает делом: окончательный «ревизор» ведь есть сотворенная вещь: это с мужской точки зрения; а с точки зрения Зои достижение среды: это моя среда: т. е. она так оценивает.
И вот у Зои: уступка – кровь.
21 Апреля. Всю зиму не был на охоте, все занимался учебой на автомобиле, чтобы весной выезжать на машине и охотиться в прекрасных, недоступных без машины местах. Пришла весна недобрая. В холодный ветреный вечер 18-го Апреля выехал я на машине на тягу и в ожидании начала тяги сел на спиленное и почему-то не увезенное дерево. И эти полчаса, проведенные на сыром дереве 1,отняли у меня всю мою мечту ездить на машине в неизведанные места и охотиться: на другой день, 19-го, я почувствовал боль в пояснице, больше, больше и к вечеру кричал. 20-го доктор Кочерыгин установил начало ишиаза и предложил лечить его гомеопатией. Он говорит, что многие аллопаты теперь переходят на гомеопатию из-за недостатка лекарств.
– Попробуем! – сказал он, – я на вас поучусь.
21 – перед ужином № 1.
<Приписка на полях:> Заболел от машины, когда утром после ночного мороза заводил ее неодетый... на охоте не простудишься.
Сегодня 21-го (нужно же так, чтобы именно когда я заболел) совершился перелом в природе: сегодня 1-й настоящий теплый день после ночи с теплым дождем, убравшим весь снег. Все прибрано, тепло, теперь бурно двинутся соки, надуются почки и будут золотиться сережки ореха и ольхи. Такое несчастье! а между тем я не плачу: я приучил себя давно к необходимости мучения и, когда оно пришло, переношу его, как будто делаю необходимое, неизбежное дело. Перенесу эту весну внутрь себя, и пусть у меня там где-то внутри развертываются мои собственные березы.
А. М. Коноплянцев восхищен «Жень-Шенем» и считает, что повесть войдет в мировую литературу. Я сам это думаю и стараюсь только не придавать этому большого значения, а то возомнишь о себе, и это будет мешать дальнейшим исканиям.
22 Апреля. Второй апрельский сияющий день.
– Если на пути моем препятствие, то я не должен чувствовать жалости и просто снять его, но если на стороне человек обижен, я ему помогу.
23 [Апреля]. Этот нарастающий месяц в первый день рождения тонким серпиком мы увидели с Галиной в Москве, когда вышли из дома навестить Анну Дмитриевну. Увидел я серпик с правого глаза. – И я с правого! – воскликнула Галина радостно, – только вот почему-то рожки вниз висят: это, говорят, нехорошо, к дурной погоде. – Но отличная погода: ночью легкий морозик, но солнце великое рано уничтожило все ночные следы, и какое чистое, голубое небо! Но я, увидевший месяц с правого глаза, сижу, прикованный к креслу, обложенный подушками и не знаю, когда этому будет конец.
В. Герасимова. Панцирь и Забрало. Это Чехов, исследующий ныне лишних людей среди партийцев и комсомольцев. Любимый тип: чересчур старается в общественной работе и тем вскрывает свое происхождение из другого класса.
Вчера я хотел пропустить одну мысль через сознание Ефр. Павл. Эта мысль была о том, что будет ли когда-нибудь лучшая жизнь людей на земле. Мысль поселилась во мне через письмо А[лексея] Максимовича], который о конце моей книги «Жень-Шень» – «вступаю в предрассветный час творчества новой, лучшей жизни людей на земле» – написал мне, что жизнь человека протекает в строго отмеренных пяти актах трагедии и что ничего лучшего в этом течении быть не может, а я пишу о лучшей жизни по Горькому. Вот я и думал об этом, что Горький до того изуродовал христианский оптимизм, пропустив его через науку, что о лучшем нельзя даже сказать, не возбудив подозрения в услуженстве Горькому. Между тем в основе всякого творчества лежит стремление к лучшему (воплотить себя в лучшую, небывалую вещь: значит, в состав лучшего входит и реализация личности).
«Лучшее» – это выражение общего движения...
Вот я и спросил Е. П., будет ли лучше. – И уже сейчас заметно! – ответила она. И рассказала о прислугах, что Паша была на собрании прислуг, и делегатка из Москвы говорила им не как раньше против хозяек, а напротив, что хозяек надо слушаться и не гулять по ночам: лучше дома оставаться и чем-нибудь заниматься своим. И еще говорила о том, что каждая прислуга может принять участие в обществ, деле, и если докажет способности, ей дадут стипендию в 60 р. в месяц на ученье.
Увидев свою племянницу Пашу в положении прислуги новой, Е. П. вдруг поняла «лучшее» и стала на сторону власти.
<На полях:> [советы] писателям (ходы)
Процесс шелушения во время революции: в ходе революции рождаются полезные мысли, их подхватывают и поручают осуществление лицам, охраняющим госуд. линию партии. В дальнейшем рождаются новые мысли, перебивают старые, а люди, их охраняющие <зачеркнуто: сидят и, значит, вредят; приписка: потому что мысли наверху текут быстрей, чем внизу. И если люди не движутся вслед за мыслями времени, они вредят.> После того как вред этих людей обнаруживается, их отбрасывают вместе со старыми мыслями. Так был отброшен Авербах, Гронский, как шелуха, и так всюду все шелушатся. В этом процессе шелушения отдельные люди, Сталин, Ворошилов, Горький, сидят и не меняются, как вот и я сам тоже на своем посту долго сижу, и все попытки сбросить меня не удаются...
В печи революции не до искусства, и те, кто гонит художников в печь революции, являются палачами искусства (это было миссией РАППа). Для государства искусство есть лишь один из приемов агитации, между тем искусство – это сами люди, сцепленные, слитые в одно, как капли в воде: искусство, как дождь из облака, падает на землю и течет рекой по земле в берегах: государство и занято этими берегами, но как земля и вода, косная и живая стихии не могут слиться в одно, быть одним и тем же, так не может слиться между собой искусство и государство. Так вот точно и общество с личностью должны быть в постоянной борьбе: личность всегда остается сама, и если она сливается с обществом, то, значит, она умирает.
25 Апреля. Ночью теплый дождь, утром солнце. Петя говорит, что лягушки урчат. Сегодня, наверно, запрыгали.
Ход моей болезни. 23-го на машине приехал Соловейчик, лысый, щупленький еврейчик-всезнайка, болтун. Однако его сила в том, что в курсе времени, он знает, что lumbago (прострел) лечат синей лампой, он посылает меня в Красный Крест. 24-го я еду в Красный Крест и через полчаса болезнь проходит. А Кочерыгин живет в этом городе 30 лет и не знает, что в Кр. Кресте есть синяя лампа, и, проникнутый антипатией к новому, говорит, что в аптеках нет лекарств, и переходит от аллопатии к гомеопатии. Хороший человек, опытный врач и садится в калошу, а Соловейчик, пустой хвастун, невежда, вылечивает. И оказывается, Синяя лампа чудеса совершает: приносят человека на носилках, а выходит он сам. Рассказ о двух докторах: Синяя лампа: опыт бытового рассказа.
Когда Лева пригласил ко мне доктора от Горкома писателей Соловейчика, то он был в большом замешательстве: правда, он не раз слышал имя Пришвин, но он не мог определить, достаточно ли это имя известно, чтобы он, не роняя своего достоинства, мог поехать из Москвы куда-то в Загорск. Он для пробы спросил: – Пришвин это драматург? – Лева ответил, что нет, он беллетрист. Это ничего не говорило, и Соловейчик решился идти напролом: – Получает паек в [городском] распределителе? – Да. – По литеру А? – Да. – Хорошо, – сказал С., – еду.
не решается заглянуть туда, а коротенькие чувства ведь всегда готовы стоять за свое добро. К счастью, у меня в душе как будто сторож стоит и допускает покой только на время.
Теперь никто не спрашивает о моральной мотивировке поступков, лишь бы поступки эти согласовались с генеральной линией партии и давали бы продукцию в количественном и качественном отношении. Именно вот это и определяет наше время: про себя живи, как тебе только хочется: властвует затаеннейший человек.
На солнце до + 30. Жарко. Пыль. Южный ветер. Позеленение лужаек. Шоколадные березы. Раскрылись, зеленея, почки черемухи. Полезла трава. Ночью от лягушек каждая лужа гудит.
Вальдшнеп вдали храпнул, и как будто от этого сморчок попал на глаза, а рядом цветы анемоны и волчье лыко. Месяц горит, а звезд еще нет. Сильнее напрягаются березы, простираются вверх, как руки: все птицы вечерние и я с ними. Далеко где-то рыдает, буксуя, автомобиль.
«Жень-Шень» даже рецензии нет нигде. Это уже и совсем безобразие.
Проект письма к Горькому:
Дорогой Алексей Максимович,
осенью прошлого года на Медвежьей Горе т. Корабельников предложил мне от Вашего имени взять на себя руководство группой молодых писателей, которые взялись написать книгу о Беломорском канале. Я не отказался, но в Москве тот же т. Корабельников, спустя большой промежуток времени, принес уже готовый по главам расписанный план и от Вашего же имени просил меня написать 7-ю главу. Через некоторое время т. Авербах передал радостно, что Вам очерк мой очень понравился, однако в последний момент очерк этот был снят, и Авербах сказал, что Горький желает сам лично объяснить мне причины, почему очерк не напечатан. С тех пор всю зиму, десятки раз я звонил к т. Крючкову с просьбой назначить свидание с Вами, и он под разными предлогами мне в этом отказывает. И наконец я посылаю Вам свою новую книгу «Жень-Шень» и <приписка: снова> против Вашего обыкновения не получаю от вас ни строки.
Я лично, Ал. Макс., не обижаюсь, потому что я чудак и по жизни прохожу [«верхним чутьем»], но я представляю на своем месте любого человека, и выходит очень обидно. Представьте, будто Вы Пришвин, а я Горький.
<3ачеркнуто: Я сочувствую Вашей деятельности, искренно рад, что Вы взяли на себя труднейшее дело литературного вождя, сам, как знаете, в своей скромной области художественного слова не мало тружусь на общую пользу. Я не заслужил такого отношения и прошу Вас объяснить мне причины <зачеркнуто: Вашего недружелюбного ко мне отношениях
Между прочим, меня весьма интересует Ваш отзыв о повести «Жень-Шень». Я мнил эту повесть созвучной нашей эпохе, но никто не отозвался и не удостоил даже рецензии. И вообще... Был Лесков, о нем молчали. Допустим, что Пришвин в десять раз слабее Лескова, но я не могу доказать, что о Пришвине в десять раз меньше написано, чем о Лескове, который замалчивался. Я Вам писал, что Вы – единственный мой критик: у меня целый ящик Ваших писем о всех моих вещах. <3ачеркнуто: И о самой важной моей вещи>
<3ачеркнуто: Я до того не могу Вас представить в отношении себя>
Не все Вами написанное я принимаю: Вы много написали и сейчас пишете [много] неверного, с моей точки зрения. Во всякую минуту я готов об этом сказать Вам в глаза. Но я никогда не допускал себе думать и кому-либо говорить дурно о Вас как о человеке. И сейчас я думаю, что, по всей вероятности, и Корабельников что-то наврал, и Авербах прибавил, и Крючков не о всех моих звонках доложил, и, быть может, и книга моя, на которой было написано «от чистого сердца», до Вас не дошла.
Я Вам писал, что Вы были единственным моим критиком во все 30 лет моей литературной деятельности и мне тяжело терять единственного. Мне казалось, что я написал повесть, созвучную эпохе, я получил сотни писем от комсомольцев, от стариков, но ни одного от литератора. И в газетах даже рецензии не дали. Положение в сто раз хуже лесковского.
– Не верю, – говорит девушка, – не верю, что пришло тепло. И какое тепло: ночью + 15°, днем 20–30 в тени. В эти несколько дней всё сготовилось, всё распускается, ранняя ива цветет.
Давно ли снега лежали в лесах? теперь цветы.
Я вышел из дому в 2 ¾ , по дороге в Зубачево шел, по линии. Восток был закрыт, и о начале рассвета птицы сказали, и пошло! и в каждой луже гамели лягушки наверное, весь воздух наполнен урчанием, и то рявкнет, то кряхтит. По ту и другую сторону <1 нрзб.> и сколько птиц поет в темноте, как это прекрасно, и никто не хочет прийти и послушать. И точно так же редки люди, занятые вопросами религии, и все их меньше и меньше, потому что просто ведь даже физически более крупные люди исчезают. Людей становится больше, но они сами все меньше и меньше: люди дробятся: слабых лечат, не дают умирать и так вот: и грамота – это способ легче жить (одним тем можно жить, что знаешь, где что взять: доктор Соловейчик стал знаменитостью, потому что через родственницу знает, в какой аптеке какое лекарство можно достать).
в крыло. Явился домой с петухом.
<Приписка:> Понижение интереса к судьбе разных народов и ни-гего не ждешь ни от кого сверх того, что есть.
29 Апреля. Даже в глухом хвойном лесу нет ни клочка снега, но подснежная пленка осталась на дороге: тут счастье, вся земля каждую весну в сорочке рождается.
– все кругом шоколадного цвета, и тут вдруг на всем темном целое дерево цветов, и каждый цветок похож [на] маленького желтенького цыпленка; от дерева, цветущего ранней весной, далеко пахнет медом, и сюда летят и первые пчелы, и шмели, и бабочки, и множество мелких крылатых существ; дерево и пахнет, и гудит. Я, наблюдая работу насекомых часами, не раз удивлялся тому, что когда одна бабочка покинет цветок, как будто совсем его опустошила, и пересядет на другой, другая бабочка садится на первый цветок и начинает находить в нем такое, чего первая бабочка не нашла, а после этой является третья, и так весь день: всем хватает на дереве!
Еще хороши бывают в это время ручьи. Недавно только вода в снегах и льдах пробивала себе путь с таким шумом и ропотом. Я не мог себе представить тогда молчаливого ручья. Теперь ручей, овладев всем, разбив все препятствия, чуть шелестит, по мягким уже зеленеющим подводным травам, как будто он мягкий и шелковый.
– столько-то лет, или как у гончих осенями: столько-то осеней, а пространством, километрами пройденного пути: сто тысяч километров – это предел бодрой жизни, как сорок лет – бабки век, после чего машина живет на ремонте, и это уже как у человека старость или жизнь бесконечная.
Недавно умер в нас в городе старик, который вечером на лавочке с газетой Times в руке рассказывал комсомолкам свои впечатления от тронной речи Луи Наполеона в Париже, и о знакомстве своем с бароном Геккереном, убийцей Пушкина, и о Николае Первом, которого не раз видел из окна проезжающим в коляске по Морской. Князь этот умер теперь, но не в этом дело, а что годы старости его проходили как бесконечное время... И вот это самое бесконечное время наступает у машины после 100 тыс. километров пути...
29-го с Петей и Левой на тяге в Красной Сторожке: не тянули. 30-го ездили на тягу к Рогачеву – не тянули; <приписка: пробовали проехать к [Перехлопову] и в Санаторий> в ночь на 1-е в 1 ч. ночи выехали в Красную Сторожку на петухов и вернулись в восемь утра. Желтая опасность превратилась сначала в белую (вода), теперь в зеленую: ямы заложены зелеными хвойными лапками, и постепенно в серую: мы приехали с помелом, которое мело след за нами (хвойная лапа в буфере). Машка стала послушной.
<На полях:> мельчают народы
Религия (Шлейермахер).
– в вечном и через него. Искать и находить это вечное и бесконечное во всем, что живет и движется, во всяком росте и изменении, во всяком действии, страдании, и иметь и знать в непосредственном чувстве саму жизнь лишь как такое бытие в бесконечном и вечном – вот что есть религия.
Это молодой человек, который был у меня и рассказывал о своем чтении, – что почему-то в его сознании писатели старые, включая Горького и кончая мной, обладают как бы особыми витаминами, что новые, хотя тоже некоторые и хорошо пишут – не имеют этого чего-то; этот молодой человек очень наивен: ему ведь всего 20 лет, он сын портного и служит в столовой по хозяйственной части. Я раньше приписывал силу стариков этике, что этика отличает их литературу от европейской, но сейчас думаю, что «витамины» коренятся в религиозном чувстве старых писателей. И это же отличает и старых большевиков от совр. коммунистов... у тех тоже вера была, этих движет сила инерции; вера двинула, одна только вера! и она продолжает двигать, но к ней, живой вере, присоединяется сила инерции, освобождающая от участия в основной двигательной работе многие части механизма: в машине появляются счетчики, гудки, светов. сигналы: начальная скорость. Народы земного шара в старой географии Водовозова являлись интересными и представлялись носителями ценностей, у нас небывалых, и каждый писатель старался в другом народе открыть нам, чего нет у нас; теперь особенности народов стираются, и становится у всех как у нас. Мы подошли к одним и тем же мотивам у всех, и эти мотивы экономические, политически-военные, торговые снижают интерес к жизни другого народа; ничего нового! все как у нас в каком-то отношении; напротив даже, именно у нас самих, мы сами и являемся теперь для всех носителями того интересного, о чем говорили нам старые географы.
<На полях:> религия – рассуждение
– все это основа счастья. Я боюсь, что это «счастье» нельзя конкретизировать и назвать «землей», «весной», «садом»: все частное в сравнении с целым требует иного выражения; не рассуждать, а делать.
Мне нужно на все лето бросить всякие определенные литер. работы и обновиться в игре и безделии. По всей вероятности, из этого выйдет 3-я книга «Кащеевой цепи»: «Легкобытов».
2 Мая. Какие дни! березы распускаются, все зеленеет. Приезжали киношники, Литвинов и Калик. Мне предложили ввести 3-е (злое) лицо и «красавицу» превратить в «графиню Эльвиру», потому что купцы из Внешторга сказали, что иначе для иностранцев это будет скучный фильм. Фильм пущен в производство 29-го Апреля.
7 Мая. Так все и продолжается в ежедневном великолепии небывалый май.
Вчера в Рогачеве пулей влет убил петуха, и притом в полумраке, без мушки.
Рассказ о двух паразитах науки: М. М. Смирнов, сын священника, обдирает золото и камни с икон и прячет все в стену. Встречает Павла Лизихина, любителя чтения (всю черную работу на жену): Лизихин обделал. Арест: ночью к стене подъехал автомобиль: Смирнов указал, и Лизихин выстучал и выбрал. Все сходится на стоянке неолитического человека...
8 Мая. Великолепие продолжается, но все-таки в природе чувствуется как бы смущение (вероятно, вот-вот переменится).
– 10 у. в Посеево смотреть гончую: верст 60 без малейшей усталости. Вчера весь день пробился: не заводилась машина. Пришел к заключению, что виноват зазор в прерывателе, но сам без щупа изменять не решился. Генрихсон сделал в пять минут. Сколько раз замечал, что машина, когда ставишь на ночь, в полном порядке, а к утру то свеча перегнута, то зазор изменился и т. д.
– одно, летняя – совсем другое: стоянка в сарае, куры засрали; остановил, нажал пуговку – стал мотор, и машина как беседка: кукушка, токует тетерев; во Франции (Гриша сказал) машина как часть дома: дома имеет право на револьвер, только не на улице, и в машине тоже.
9 Мая. Опять непомраченное утро во всем великолепии. Лес оделся, и как будто зеленые горы стали перед нами. Все поет. Но я, как всегда, в это время лишаюсь способности, как все говорят, творить, и как я понимаю, дополнять от себя, чего не хватает в мире: теперь нечего дополнять, все полно, и не мне, а кому-то другому прийти и взять это счастье.
<На полях:> трактор заводила баба
Возвращаюсь к своему опыту с машиной, чтобы ее, как черта, оседлать и достать царицыны черевички. Сюда как материал история Святухина: сын анархиста: «я – царь!» (жизнь леса «безвыходного» анархиста (полбутылки вина в день), сев на черта, достиг коммуны (его борьба с машиной). В совхозе трактор баба (не думая) заводит полдня (с 3 утра), и тетерева привыкли, не обращают ни малейшего внимания. Всюду заводят на зорях утренних тракторы – такой рев! Всю весну воды рыдали автомобили (выбиваясь из грязи). Всю зеленую весну на зорях – тракторы.
1) Бензин налить, 2) Разумнику 200,3) гараж.
Подработалась фибровая гаечка <приписка: накладка> на прерывателе, и от этого ток высокого напряжения стал разряжаться на массу, свечи не дали искры, горючая смесь не воспламенилась, и мотор не завелся.
Цветет черемуха, гроза... Начинаю думать за рулем.
Охота – это движение: охота – это поэзия движения, но если машина берет на себя движение, то тем самым как бы вынимается душа из охоты, это все равно как было в старое время движение к святыням пешком за тысячу верст, и вот взять бы этим богомольцам и пуститься к святым местам на машинах с выхлопной бензиновой трубой под собой.
а в воображении это продвижение является гораздо в большей степени: верить этому, удовлетворяться этим никак нельзя...
Учусь заезжать в ворота задом, это и развороты на пятачках у меня еще не на высоте.
<На полях:> Глупы куры, но они раньше лошадей привыкли к машинам, и как ни мчится теперь скорей шофер, ему теперь очень редко таким образом удается себе жаркое добыть.
Вы, дети коммунистической революции, теперь только по книжкам можете знать о нашем прошлом времени, когда мы выводили своих героев, как отшельников из пустынь природы и городов, на страницы нашей литературы. В то время казалось нам, что чем глубже колодцы наши, тем и вода в них неминуемо должна быть <приписка: непременно> свежей. Но теперь как-то все совсем переменилось, мы пережили голод и знаем, как в пустынях плохо, когда нечего есть и особенно когда нет сытого разбега, чтобы голодная жизнь превратилась в поэзию... Мы пережили разрыв всех тканей, соединяющих нас с обманом благополучия сотворенного предками мира, и требования к герою предъявила не поэтическая мнимая возможность, а действительность во всей наготе своих обыкновенных нищих пустынь с сухими колодцами.
Вот этому лесу, где мне так часто приходится бывать, всего каких-нибудь двадцать пять лет, он вырос с тех пор, как умер один из наших прежних героев Анзимиров Иван Ферапонтович. Все тридцать десятин, возделанных когда-то его собственными руками, заросли теперь лесом так густо, что с дороги, проходящей в нескольких саженях от участка, нельзя заметить избу с сараями, жилище, в котором провел свою трудную жизнь анархист.
.
Было имение «Голубая сторожка» в двенадцати верстах от Сергиевой Троицы. Барина выгнали мужики и под влиянием пришлых необыкновенных людей устроили на этой земле коммуну, переменив в названии урочища голубое на красное: Коммуна «Красная сторожка». Через короткое время те идеалисты, переменившие голубое на красное, рассеялись по другим местам, а мужики разделили землю сначала на участки, а потом мало-помалу вернулись к трехполке, и несколько лет деревня Красная сторожка ничем не отличалась от всех до-колхозных вековых деревень. Во время колхозной пертурбации бывшие коммунары «Красной сторожки» явились злейшими врагами коллективизации и по большей части все разбежались кто куда. После того к оставшимся гражданам пришли новые люди и организовали советское хозяйство «Красная сторожка».
10 Мая. Жара. Расцвет черемухи. Ходил на «купеческие места» и соединял «Красную сторожку» с Горьким: мы ведь, интеллигенты, все, по существу, дети анархистов, а Горький именно и есть Вакула-кузнец, который, оседлав науку (черта), хочет добыть черевички царицыны...
Вчера в Наугольное ездил с Морозовым и Ефр. Павл., в Наугольное на тягу, и так меня занимает езда, что ждешь конца тяги, чтобы ехать на машине: первый раз в жизни понимаю наслаждение в управлении («освоил машину»). Всю жизнь зреет у меня вопрос, почему люди стремятся к власти: вспоминаются министры, которых студенты били бомбами, цари; мне казалось маленькому, что к власти стремятся особенные люди долга, вроде самых старших; вероятно, это и верно по верхней линии истории; но вообще власть оказывается просто сладка: просто очень приятно сидеть за рулем, я это понял по автомобилю.
Леву завтра опять тащат в суд (кассация). Лева едет на Урал. 12-го приедет Павлик: 13-го экзамен. Машину поставим на регулировку.
Завтра едем с Петей в Москву на экзамен. Итак, возвращаюсь к своей теме: новая дорога.
Начинаю «любить» шоссе.
Думаю о «мы, дети анархистов»: что в анархисте основное противоречие: царя не признает, но «я – царь» – это он утверждает, и оттого в быту анархист есть непризнанный царь, прокладывающий действием путь к своему царству или же отъединением; скопляет в себе силу «я» является властелином (не то...)
Каждому хочется жить, и от того каждый человек нашего прошлого времени приспособляется к новому времени; на этом пути приспособления в другом, подобном себе человеке он, понятно, видит мертвеца, лезущего в молодые, он даже в старом друге своем видит свою обезьяну. Вот отчего в наше время люди не любят друг друга, избегают встречаться. Мертвые прежде всего не могут любить (Григорьев-то!). Сознавая это, лучшие люди бросаются с головой в работу и спасаются в творчестве.
Где-то в подмосковной деревне у нас засорился карбюратор, остановились и были атакованы мальчишками: это маленькие ростом, но вполне взрослые и готовые люди, даже иногда в кепях с длинными козырьками: всё знают; они похожи на ту голь, которая в начале революции была впереди.
Испуганные автомобилем куры спешат к своему дому, и если он находится по ту сторону автомобиля, то летят и бегут прямо на машину и оттого попадают под колеса.
Если тихо ехать и погудеть корове, то она, бывает, остановится, сообразит положение и послушается, уйдет с дороги.
В Москве врезались в процессию похорон Менжинского.
Тип спекулянта автом. частями (белый, как вошь).
Стар[ший] мастер профилактория Яков Петров. Быков.
<На полях:> личная причина
14 Мая. Надо помнить войну – (вот еще что!) так надо помнить, чтобы в нравственной борьбе при необходимости видеть лицо врага; в поисках этого лица исходить из причины войны: кто причиняет войну – тот и враг.
«почему?», другим надо «кто» (вредитель), одним объяснить и уничтожить личную вину, другим найти виновника (наука – искусство, интеллигент и обыватель).
Анархист то же, что женофоб: всякий женофоб есть тайный женолюб, так и всякий анархист есть скрытый властолюбец (напр., Иванов-Разумник).
Отец моего героя часами сидел у кротовой норы и дожидался, чтобы схватить, – схватил, подержал и пустил: власть над кротом! «Смотрите, – говорил он, – вот трава, и каждая травинка живет по-своему!» Он восхищался травой как хозяин ее, как свободный пониматель: «я – царь, и все во мне царствует»; и тут как-то и Христос, будто бы освобождающий людей от власти и делающий человека властелином смерти самой.
Автомобиль открыл мне в себе самом скрытого от себя самого властелина (власть всех проникает, но характер власти разный: характер государственной власти, религиозной, научной, художественной; специалист властелин и энциклопедист властелин).
15 Мая. Ездили с Павловной в Красную сторожку, были на круглой поляне и представляем себе, что должен переживать в наших социалистических условиях этот потомок анархиста.
«а нам хоть немец, хоть турок – нам все одно», дети разудалых бесшабашных купцов, дети бар и даже дети ученых принципиальных анархистов, – все стали начальниками в тот момент, когда в жизни из множества дорог, дорожек, тропинок осталась одна прямая и простая дорога.
из которого... выражающий борьбу с необходимостью яркому действию оказать противодействие (а если посадить «борцов» в машину, они засыпают). Говорят, что на Можайской дороге, где ездит Сталин, ни один мальчишка не смеет выбежать навстречу машине, и это уже и нехорошо, скучно.
Машина требует быстрой езды, вызывает шофера, и если только он выпил, нет ему спасения (на днях у нас шофер с машиной влетел в пруд: машина утонула). В машине заключено стремление лететь до погибели, по мере ускорения тяжесть экипажа, железо, чугун становятся как бы легче, легче, и, наконец, это не материя, а дух, соблазняющий погибелью (тонкая сверчковая трель жиклера... компрессия воздуха, входящего в карбюратор). И логически: машина должна ехать, а не стоять (и бензина меньше).
Курица от автомобиля летит домой. Мальчик, преследуемый шофером, бежит домой: не лови его, а узнай дом и к отцу.
1) Гараж. 2) Красный нос. У) Клей. 4) Торгсин. 5) Почта.
<На полях:> Логический План.
Лошадь
Пугливая лошадь издали заметна по ушам.
Шофер – человек сообразительный: особенно в Москве, на каждом шагу надо «сообразить» свое действие в отношении других действующих существ и пространства.
Дер. Наугольное – от нее 1-й поворот налево. Скоропусковский завод, Василий Васильевич.
– вот талант! – это значит: победи, и это значит, что победителя не судят: талант!
17 Мая. Ездили в Чирково. Купили Османа за 400 р. у Алексея Васил. Денисова. Белая дьяволица и охотник: охотник в колхозе, и «приставная женщина» будит до рассвета, зная, что в это время охотник уходит.
Опять тупое время: вся страна гниет, если не сгнила, за «идею». Даже не идеализм, а номинализм: напр., сегодня постановление Совнаркома о переименовании в школах групп в классы и заведующих в директоры; уверен, что скоро начнется охрана семьи с прилагат. «советская»: чти сов-отца и сов-мать свою и проч.
Талант – это нечто вроде тока высокого напряжения: жизнь – первичный ток, а творчество появляется в момент разрыва первичного тока.
18-19 Мая. Ездили под Воздвиженское на курган за ландышами два дня подряд, первый раз с Генрихсоном, второй – с киношниками. У Генрихсона жена – старуха: жена, которая постепенно делалась матерью и наконец решилась принять в дом молодую – сколько страдания и какой удивительно простой пример перехода от любви чувственной к любви материнской.
1) Начало. Часто бывает незаметным и обыкновенным цветок на лугу, но когда его возьмут с луга и внесут в дом, он начинает быть привлекательным. И слова родного языка, то же самое, услышанные где-нибудь на чужбине, становятся до того прекрасными, что вокруг все чужое от них ородняется. Вероятно, потому так часто бывает, что земляки, встречаясь на чужой стороне и разговаривая на родном языке, часто остаются навсегда, и чужая сторона становится им родиной.
2) Было раз на войне, эстонец Алексей Генрихсон был ранен в грудь навылет. Раненого принесли в лазарет, и там за ним ухаживала сестра милосердия эстонка Мария Лювалис. Земляки разговаривали на родном языке и так создавали себе новую родину: так часто бывает, что на чужбине земляки, разговаривая на своем родном языке, ородняют жизнь вокруг себя на чужбине, и эта чужая сторона мало-помалу становится им как родная и еще больше.
С Машкой соединяются дети: автомобиль и дети. Детскость американской техно-культуры: тип авиатора, который весь расходуется в 1 ½ часа. И тоже смерть (упал! как по-детски просто).
их с частями машины, навсегда запоминают: карбюратор, поплавок, бензопровод.
Движение машины берет всего человека: весь ум его, память, внимание, мускульная сила, чувствительность и созерцательность, воля и все многое, непознанное еще никем, включается в систему движения: одно мешает, другое...
<На полях:> конвейер московской улицы
1 Заболел от машины, когда утром после ночного мороза заводил ее неодетый. На охоте не простудился простудишься <примечание М. М. Пришвина на полях>.