16 Ноября. Стрелял в вальдшнепа. С зеленей слетали пуночки (белые).
Гепеусиха. С отчаяния можно людей полюбить, в особенности женщине, стареющей...
17 Ноября. Тяжелое серое небо как будто опустилось совсем и село на нас: туманно и чуть-чуть моросливо. Утром написал для детей «Белка». План рассказа для «Колхозника»:
Фенология машины. Температура, если и мороза нет, не выше + 2°, и масло летнее надо сменять на более легкое зимнее. Вот тоже всасывающая труба стала быстро остывать, и от этого распыленный бензин сгущается и остается в капельках на стенках трубы, а смесь обедняется и в карбюраторе стрельба.
Клапаны. Обыкновенно выхлопной клапан прогорает раньше всасывающего, а при нашем бензине 2-го сорта раньше портится всасывающий.
Головка мотора, ступица, капот.
Машка. Машина для себя совсем не живет и лежит мертвой грудой металла, как зимой примороженная и занесенная снегом земля.
18 Ноября. Ездили с Левой и Петей на зайцев, и на редкость все хорошо сошлось. Зайцы больше держатся возле Коммуны 1-го Мая (зайцы-коммунисты). Осень глубоко врезалась в зиму, и зайцы на черной земле ложатся вовсе белые и среди черных стволов и через самые густые заросли далеко видны. Ровняясь с чащей, теперь не боишься подшуметь зайца, потому что замечаешь его гораздо раньше, чем он может расслышать треск сучьев от шагов. Один выскочил белый из-под земли. Лежка его была глубоко в земле под корнями березы, дырка эта была вся покрыта зеленым мохом, лежать бы [да] лежать, но именно благодаря несоответствию среды с их зимней одеждой зайцы нервно настроены и выпрыгивают.
«Аввакум» воистину пастырь без стада: все молча согласились в том, что надо как-нибудь жить. Раньше интеллигенция, крестьяне и множество разных промежуточных людей или принципиально отказывались от «жизни», возлагая упование на будущее, или жертвовали этой жизнью ради достижения власти в своих организациях (это понималось как жизнь), или жили кое-как, лишь бы просуществовать. В этой среде воспитывалось самолюбие, прикрытое интеллигентной рясой людей не от мира сего.
20 Ноября. Дождь. Еду в Москву к Левину («Советский писатель»).
Ключ. Машина всем готова служить, но ключ к ней один...
Литература стала как машина, и у каждого писателя к ней свой отдельный ключ.
Старое? там теперь гладкое место, асфальт, как на Лубянской площади. Пешком идешь – и то не вздохнешь, а только почешешься, на машине же едешь – радуешься, – как просторно стало.
Кому, кому, а мне-то никак обижаться нельзя: ведь я же каждой строчкой заявил о своей отдельности. Мне предлагать свой юбилей? Невозможно. Другие не предложат.. а между тем 1905–1935 – 30 лет'
22 [Ноября] вечером в 7 вернулся в Москву. Заключен договор на однотомник «Охота» (20–25 листов). Необходимость письма к Горькому о собраниях сочинений. Свидание с Бухариным. Чуть не попал в Кабарду. Куплено ружье тульское системы Лейденера (начало осуществления путешествия на Кавказ). Узнал о беременности Галины (тут Левин гений...). Биллиард в Доме писателей и Орешин. Устанавливается форма высшей близости, гарантирующая недоступность личности. Союз писателей – это именно и есть управление по литер, делам, тут морг, а настоящий живой писатель когда-нибудь вырвется из неведомой большой жизни..
24 Ноября. Прошлый год в это время лежал уже прочный снег, а теперь зайцы давно уже белые как снег, а в лесу и на полях везде черно. Наконец-то вот, кажется, и зайцы, и мы, охотники, дождались пороши. Далеко до света пошел снег мокроватый прямой. Шорох мокрого снега выгнал зайца из леса, и давно уже он смекнул, что поле от снега к свету станет белым и следы его занесет. Так и было на рассвете: чисто-белое поле и на нем где-то в безызвестности без следов лежал белый заяц. Но вскоре после рассвета стало теплеть, а взметанный пар чернеть и чернеть до тех пор, пока на черном не остались два ярко-белых пятна: череп лошади и заяц-беляк. Мы заметили череп и на зайца подумали сначала, что это тоже череп лежит. Однако следы все, даже мало-мальски заметные на снегу, теперь растеклись, найти зайца не было никакой надежды и, хватаясь за каждое белое пятнышко мечтой своей погонять в это утро, Петя достал бинокль, чтобы проверить белое пятно, второй череп, лежащий неподалеку от явной лошадиной головы... В бинокль были видны даже черные глаза. Такое трудное создалось положение по этой обманчивой пороше, – лежать белому на черном поле – ведь это ужасно! но и бежать по мягкому, оставляя печатные следы, тоже ужасно! Что делать?
<На полях:> березки – капли
В лесу, когда растаяла пороша, каждое дерево стало, как холодный душ, окатывать сверху донизу. Одна маленькая березка была вся покрыта крупными светлыми бусинами, и я очень обрадовался, вспомнив такую березку весной на тяге, когда и теплый дождь [пойдет], и собственный внутренний сок дерева тоже капает дождем из поломанного сучка. Радость жизни охватила меня безмерная, радость всей жизни, при одном воспоминании о поломанном сучке березы весной.
<Приписка:> Запах бензина мало-помалу мне становится не менее приятным, чем деревенский запах дегтя, а ключик от Форда воистину является ключом к моей личной свободе, с властью над старым временем и пространством.
Так вот, конечно, то же самое при художественном восприятии механизмов нужно, чтобы каждое отдельное восприятие уводило бы в область безмерно большего. Я знаю, в природе все сводится к эросу, но что в механизмах? – Может быть, это чувство власти человека над природным временем, пространством: это удовлетворенность самим собой, как в почетные годы всеобщее признание. Эта область мне мало знакома, но можно понять по Шекспиру хотя бы, другая же область – это Робот, жуть от механизма, поглощающего личность.
»
П. А. Сергеев – помесь Молявского с Лезихиным (у городского охотника в голове непременно есть идейка...)
Переход с черного на белое...
24-го пороша [днем] растаяла, и белый заяц лежал среди поля. 24-го же с вечера повалил снег и валил 25-го весь день, и в ночь до утра порошило мельчайшею пылью. 26-го лежала глубокая пороша в тишине, мягкости. Встали только одни глупые зайцы... На второй день по той же пороше встали молодые зайцы и провертелись возле себя на пятаке. В третий день встали старые зайцы, молодые и глупые и старые ушли дальше следа, и началась многоследица.
На 27-е вырвался Петя из вуза, и мы с ним на 2-й день пороши убили четырех зайцев. П. А. не взяли (обидели). Петр Акимыч Сергеев с двумя женами: актриса и батрачка (батрачка сочла за умного, и тем он спасся).
28 [Ноября] – ветер юг. -зап. сильный, снег-метель (мороз - 6°), вечером дождь (барометр на буре), ночью на 29 дождь перешел в снег, к утру четвертак луны, мороз - 3°, снежные сугробы, ветер. Так не легко дается переход к зиме.
Издания «Сочинения»: I. Север (Непуг. птицы + Колобок + Ник. Старокол.). II. Кащеева цепь + Жур. родина. III. Рассказы и повести (Жень-Шень и все пр.).
Избранное (охотн.): 25 лист.
29 [Ноября]. Ветер, мороз, свежая пороша.
Выявляется определенная сила (то самое, что я напрасно силюсь представить себе как лицо): это чиновники, бюрократизм. Всякую творческую личность сопровождают подражатели, конкуренты, критики, завистники, писаря, охранники, в их руках, их дело «жизнь всех»... и в этом образуется линия. Высота человека измеряется расстоянием его от низу до верху.
30 Ноября. <Приписка: Молоденький месяц немного помогал рассвету.> После тяжкой метели ясно, хотя очень ветрено, вдруг сыпанет и солнце: ландшафт возле карповых прудов: солнце – снег и от снега тускло-голубые тяжелые тучи и все светлее, лазурнее, нежнее, почти до белого и проносятся облака, и [вдруг] сыпет. Рассказать невозможно.
Материалы для «однотомника»
Черный араб – 2 листа.
Родники Берендея – 5 листов.
Соболь
Олень-цветок 10 листов.
Голубые песцы
Собаки 2 листа.
Ночь: видел Сталина. Схватка с Ципиным. Люди (чиновники) попадают в круговую поруку неволи, и отсюда рождение все разрешающей личности: вот почему и для нас Сталин друг. Писатель пишет для друзей (личности), они хотят, чтобы он был, как они, для масс (скрытое закрепощение: писатель-шофер): выход для писателя: к Сталину.
Зеленый шум. Охотничьи были и сказ.
Соболь
Голубые песцы
Родники
Черный араб
Собаки
Славны бубны
На охоте
Жур. родина
Рассказы егеря –
29 листов.
1. Счастливое ружье (Рассказ из моей жизни).
2. Календарь природы.
1. Зима. 1) Календарь природы; 2) Гон; 3) Смертный пробег; 4) Волки-отцы; 5) Медведи; 6) Сердце зимы! 8) Солнцеворот; 9) Лиловое небо; 10) Аромат фиалок; 11) Тайна.
II. Весна. Ток (из «Кащеевой цепи»), Ленин на охоте, Одинокий журавль, Скорая любовь, Прилет зябликов, Появление сморчков, Девушка в березах, Майский мороз, Поток, Заутреня, Крутоярский зверь.
III. Лето. Старухина тропа, Белая собака, Теплые места, Змея, Лесные загадки, Охота с колокольчиками, Жалейка, Совесть, Ярик, Верный, Кента, Любовь Ярика, Служба пана, Сочинитель, Болото.
IV. Осень. Птичий сон, Иван-да-Марья, Птичье кладбище, Анчар, Сидень. 2-й отдел.
Родники, Север, Центр, Пустыня, Приморье. Лето – <приписка: Ночная красавицах Ритмика.
1 Декабря. <Приписка: Я вынул из сундука зимнюю шапку и валенки, выпустил из машины летнее густое масло и налил жидкого зимнего автола. Набил патроны в двадцатку не 1,2, а 1,5 ср./ф., зимний заряд> Снежная вьюга. Старухи говорят: «Началась вьюгой, – зима будет лютая». Но в газетах кто-то вычитал и распространяет: «Это не зима, а только зазимок, все растает, и зима начнется только с 1-го Января. – Что зазимок, об этом и я читал, – отвечают ему, – а что с 1-го Января, то это ты переврал: это с 1-го Января отменяются хлебные карточки.
Молодой месяц подсвечивал рассвету, и мы увидели на снегу лисий след.
Небо вышло над елками. Рассветало медленно, дряхло, но молоденький месяц немного пробил себе высоко наверху голубую пролысинку, помогал рассвету, подсвечивал, и мы разобрали след лисицы...
<Приписка:>
2) Белая радуга
3) Первая стойка
4) Школа в кустах
5) Ярик
6) Верный
7. Кента
8. Любовь Ярика.
Небо тяжелое висело на елках, рассветало медленно, дряхло, но вдруг молодой, бойкий месяц высоко наверху пробил себе голубую пролысинку, стал подсвечивать, помогать рассвету, и в этом соединенном свете мы на снегу разобрали заячий след.
2 Декабря. Вьюга.
Счастливое ружье. Вопрос ружья.
Почти кончил «Зеленый шум». Счастливое ружье.
Хорошее ружье.
Богатое ружье. Охотничьи были и сказ.
Ни «Зеленый шум», ни «Счастливое ружье», а назвать «Рассказы охотника».
Рассказ «Счастливое ружье» вовсе выбросить как подчеркнуто аполитический.
3 Декабря. – 10°. Гонял зайца. Осман догнал и съел: раздулся.
Кто выше? положение хозяина выше, чем кучера... а если высокий спец и над ним комсомолец Венька... или вот как теперь механизованный писатель и над ним какой-нибудь Левин. Два человека были, один приказывал, другой исполнял: вот я хочу уравнять их и даже наоборот сделать: чтобы исполняющий во всех отношениях был выше, чем «приказчик».
4 Декабря. – 7°. Тихо. Осман опять съел зайца, но оказалось, и с раздутым животом он может гонять с утра до вечера. Одного зайца я убил, третьего до тех пор гонял, пока весь снег смешался, четвертого к вечеру поднял возле Каляевки.
Одно время, когда я был на просеке, явилось солнце, и в оснеженном еловом лесу на просеке было до того прекрасно... (Вот бывает красиво так, что хочется из этого что-нибудь делать и тут же записывать в книжечку, но бывает до того красиво, что и в голову не приходит записывать, а только жить хочется, и вот это именно и есть настоящее счастье!)
Писателям дали самую широкую возможность путешествовать, и многие до того доездились, до того привыкли питаться чужим, что вовсе потеряли себя и сделались «очеркистами». Между тем настоящий писатель эту возможность ездить по свету понял как скупой рыцарь свой подвал с золотом, и, дорожа своим подвалом возможностей, писатель сел на место и стал, сидя на месте, весь мир облетать... Есть ли такой писатель? Есть, но еще в утробе матери-жизни. Ему скоро надо будет пуповину отрезать, и он полетит, и его писания будут для всего света, это будет универсальная литература, а не как теперь, советско-провинциальная.
<Зачеркнуто: Вот точно то же происходит и с чувством собственности:> Сейчас при новой политике можно очень надеяться на быстрый подъем покупательной силы рубля. И так бы просто в моем положении завести особую книжку в Сберкассе для сбережения денег и так бы много накопить. Но я, имея возможность зарабатывать массу денег, предпочитаю питаться счастьем этой возможности, и до того довел свои финансы, что не знаю, сколько их у меня в столе, сколько на книжке... Вероятно, в этом и есть сокровенный смысл собственности... это верно! Теперь надо и, судя по себе, это теперь именно и совершается: материя собственности уничтожается (сундук с золотом), и обладатель получает непосредственно личные возможности...
<На полях:> реалист
Вот у меня есть замечательный круглый дубовый стол, и по-прежнему я бы страстно чувствовал свой брак с этой вещью (собственность – это своего рода брак человека с вещью). Но теперь, вот как и дом мой – стол, дом, машина, ружья – все это как будто не совсем мое, а находится лишь в моем бесспорном пользовании. Я ухаживаю за этими вещами старательно, как они того требуют, но как-то холодно. Мне кажется, я ценю теперь больше свое уменье ездить и ходить за машиной, чем самую машину, тоже и стрелять – чем ружье, снимать – чем лейку. Мне кажется, при обладании уменьем все эти вещи я так получу. И вот в этом и состоит новый брак с вещами: раньше их держали как жен под чадрой и на замке, теперь вместе с ними работают, и отношение к этим вещам является в процессе самой работы.
В молодости, чтобы сделаться настоящим писателем, а не поденщиком литературы, я терпел большую нужду, и когда после смерти матери получил 30 десятин земли, вся личность моя соединилась с этой землей, и я чувствовал себя не только собственником почвы, но и всей земли, всего сектора в 30 дес. ширины и в земной радиус глубины. Я сеял, пахал, косил все сам и чувствовал под собой глубину до самого центра земли. Я хотел изобразить это чувство, <зачеркнуто: вложив его> подобрав к нему соответствующую личность, но у меня получился какой-то чертов сын, а не поэт, понявший собственность как священный брак с землей.
Сегодня: 1) Послать деньги Разумнику 2) Достать паяльную лампу 3) Налить бензину (надеть капот) 4) Протавотить.
6 Декабря. Тихо. Солнце. Утром - 15, вечером - 20. Охота возле коммуны: 4 зайца, раненая лиса. «Вижу зайца!» Сюжет рассказа о двух охотниках: один украл у другого зайца, а тот у того лису.
<Приписка: Чувиляев. «Родники Берендея»> 1) Ларскому: «Гуси-Лебеди»; 2) Горькому; 3) В Сов. писатель: заявление: перевести деньги в Сберкассу; 4) Мурзилка; 5) Деньги [за] переписку (1 экз. или два, плата).
Счет: В Сберкассе 56744 - 3925 р.
За «Колобка», «Непуг. птицы.» – 5000?
За «Рассказы охотника» 60% 8500
За Ленингр. изд-во –7000
26425 р.
Порох, дробь.
Групповое сознание.
8–9 [Декабря] в Москве. 8-го вдруг среди дня мороз сломило. Человек, которого я вижу в «Савое» за вкусной едой: кругом едят те же блюда, и через это он получает уверенность в праве своем тоже есть хорошо: так вот и начинается групповое сознание.
Привычка (Лишний кусок).
Новый вокзал у нас поставили чуть-чуть поближе к Москве, и так шагов на 500 увеличился мой пешеходный путь на вокзал. И вот уже два года прошло с тех пор, как старый вокзал разобрали, а я постоянно, когда равняюсь с тем местом, где стоял старый вокзал, считаю про себя бессознательно, что от этого места мне остается еще пройти как бы лишний кусок до нового. Сегодня, ровно через два года, я собрался в Москву и по раннему утру на рассвете шел, отлично раздумывая. И вот вдруг посмотрел я на старое место, где был вокзал, и оно мне в этот раз ничего не дало: лишнего куска никакого не было, и новый вокзал теперь для меня, как раньше и старый, стоял на своем месте. Так вот оказалось, какая у меня тяжелая природа в привычке: нужно было два года времени, чтобы вокзал стал на свое место!
В Москве же, где постоянно все переменяется, наоборот, я так привык к переменам, что ничего не чувствую этого, напротив, если вижу какие-нибудь неподвижные остатки прошлого, то в глубине души как бы вяну... Такое свойство инерции... что стоит – тому стоять, что сдвинулось – должно двигаться.
10 Декабря. С вечера припорошило, или это со вчерашнего дня остался припорошенный след. Я думаю, что с вечера, потому что очень мало свежих следов, и Осман по припорошенным следам живо разыскивает. Нарвался на лису и затурил ее в нору.
<На полях:> Нипочем бы не выгнать нам зайца в слепую порошу, и мы этому радовались: значит, лисица... Но вот что случилось в лесу...
В лесу зимой в ожидании, когда гонец поднимет лисицу или зайца, я от нечего делать представляю себе какого-нибудь зверька или птичку, и тогда надолго можно заняться, продвигая эти существа среди самых затейливых снежных фигурок. Интересней всего для зверька, разумеется, нижние ветви елей: снег, падая на них, мало-помалу склоняет эти снежные крыши к самой земле, и внутри кругом елки образуется таинственная пустота. Мой воображаемый заяц делает громадный скачок, входит в свой снежный дворец и ложится. И лежать бы ему тут, лежать спокойно до вечера, но эта елка росла не одна, рядом вплотную с ней росла береза много выше ее. Летом береза своей густой листвой закрывала елку и не давала ей свету для жизни <приписка: береза летом росла, елка зимой – береза обогнала>, и только зимой, когда береза раздевалась и засыпала, открывалась для елочки жизнь. От последней метели снег большими куклами и зайчиками навис на ветках березы. <Приписка: До свету в предрассветный час заяц прыгнул под ель... пороша>
живой заяц вылетел из-под своего укрытия и понесся скачками, оставляя губительный след. Осман, пересекая поляну, увидел след, бросился к нему, почуял, сразу все понял и, задыхаясь от волнения, зашипел, застонал и, <Зачеркнуто: освободив> добыв наконец из себя полет гонять, ринулся, погнал, и я больше уже не мог сочинять снежные сказки, продвигая воображаемых зверушек и птиц в таинственные шатры – я тоже бросился скорее к просеке, чтобы там перехватить бегущего зайца.
На просеке зимой вдали всегда кажется, будто кто-то там далеко, далеко стоит... В этот раз это был не засыпанный снегом обгорелый остаток разбитого молнией дерева, это был охотник Бывшее со своей никуда не годной тявкалкой <приписка: Бывшев в предисловии: у него была собаках Увидев меня, он исчез, и вскоре просеку перелетела лисица. Я осторожно свистнул один раз – это условлено между нами: это значит, я перевидел лисицу, и ребята должны вести себя, как полагается на охоте по красному зверю...
<На полях:> Елка росла и береза рядом вплотную. Летом одетая береза вовсе закрывала собой елочку и не давала ей ходу. Елка [на свету] росла свободно только зимой, когда листья березы опадали. Но разве рост зимой! Вот почему береза обогнала, а елка [отстала]... Лето сильнее – береза [летом растет].
Речка Дубна в истоках шириной в два человеческих прыжка, – не перепрыгнешь в один! но зато очень много везде упавших деревьев так, что вывернутый корень на одном берегу, а по стволу переходят люди, лисицы, собаки. Зайцы, однако, предпочитают самые рискованные переходы по тончайшему льду, возле самых черных промоин, чем скакать по таким заваленным елям. Много, много почему-то натоптано зайцем на тонком льду возле промоин, откуда во всякие морозы неустанно разносились эти звуки, похожие на тетеревиное токование. Так подозрительно много и густо [на льду] было следов, что мы стали подозревать какую-то затею и, увидев отсюда, что на той стороне не было выходных следов, а здесь был только входной, стали внимательно оглядывать берег, и вдруг Петя сказал: «вижу!» и показал мне. Ничего я не мог разобрать сначала, но Петя сказал: «Смотри между ольшаником раз... два... третья [олешина] толстая, между третьей толстой и четвертой тонкой смотри, – вон глаз». И я увидел сначала черненький глаз, а потом и всего белого зайца на белом снегу. Когда глаз мой привык, мне стало казаться, что заяц был чуть-чуть желтее снега.
Бывает, в болотистом лесу часто корни березы не глубоко в земле расходятся, и вход в развилку закрыт моховой кочкой. Случается, лисица ли или другая какая зверушка обомнет кочку, залезет туда под дерево, понюхает, поищет чего-то, уйдет, а после заяц залезет. Раз было, мы с Петей шли по следу, и вдруг он оборвался. Мы поняли, что заяц сделал большой скачок, называемый у охотников скидкой: заяц скинулся. Мы сделали круг, нигде выходных следов не было. Сделали круг потеснее и еще потеснее, наконец оставалась в кругу только береза и, приглядываясь, мы заметили под ней нору...
Чудесно то, чего нет, а когда оно, это самое, есть, то оно обыкновенное. Значит...
11 Декабря. Почему так часто разлетается у меня план поездки куда-нибудь подальше, и только случай какой-нибудь вдруг бросает в путешествие? Я до того этим напуган, что вот и не решаюсь теперь на Кабарду: придет весна, – зачем, покажется, куда-то ехать, если возле себя так хорошо. Всякий план приятен вначале и тяжким становится, когда приступать надо. Еще вот что: если план, то он жизнь загородит: с планом жить (в Кабарде) – значит здесь не жить, выход: рвануться. И еще выход: всесторонне обдумать, подготовить удобства. Итак, я начинаю готовиться...
<На полях:> болезненное искусство
Чудесно то, чего нет возле себя, и так странно, что если «то, чего нет» явится, то оно уже не чудесно, это свойственно человеку вообще, посредством этого он расселился на земле и покоряет небо – и до чего это во мне: вчера «она» в мечте, сегодня «она» рядом со мной – этот жалкий повод: в этом плюс и минус творческого тока: начинается бегством от [чудесного] и возвращением в [обыкновенное], воплощенное. Возможно, что это есть в истории каждой любви: любовь – это пробег: поэзия – это и есть то самое...
Возможно и по всей вероятности да, что Белый есть в какой-то области творчества на границе искусства и науки гений. Но в искусстве слова, как художник, он прежде всего больной человек, осужденный зачем-то нанизывать словечки в бесконечных сочетаниях на бесконечную нить. Думая о нем, я начинаю понимать, что искусство настоящее есть здоровье человечества, и лучшие представители искусства все здоровые люди: Шекспир, Толстой, Леонардо...
Удивительно было в три часа дня: небо серое, как будто нависшее, а на сером месяц молодой. Серое – это туман, это иней садится. И высоко на белом движутся черные силуэты саней, лошадей, людей.
Дубовый лист с осени упал на еловую лапу, свернулся блюдечком и наполнился до краев водой, и потом вода эта замерзла, и в этом самом маленьком озере все стало совершаться как в настоящих озерах, лед покрылся снегом, и синички оставили однажды свой след на снегу. Весною, когда стало тепло и зашумели реки, вскрылось маленькое озеро дубового листика, и капли весеннего дождя стали капать. Вечером в тишине на тяге я стоял и слушал возле себя эти удары: рядом береза была вся в каплях, и одна веточка березы была поломана, и сок из нее падал на елку, и по сучку сок бежал и падал на дубовый лист, и скоро вся вода в маленьком озере стала из березового сока и текла через края.
И я думал, глядя на листик: так и жизнь, и поэзия.
Вся ли поэзия – это я не могу сказать – но, может быть, ее большая часть зарождается в избытке жизни, из капель ее, в переполнении и распространяется, как живая вода, и в мертвом показывается жизнь... Так рождается потребность все оживлять... И мы в этой потребности все оживлять иногда заходим так далеко, что вызываем сомнение, является некто и говорит: нет! и начинает обратное: все оживленное он расчленяет и доказывает нам, что нет там ничего, нет и нет, и все качества вышли из нашего суеверия. В этом и есть спор добра и зла, Бога и дьявола, света и тьмы, чувства и разума. Я разум беру, чтобы сжечь хлам суеверия и открыть ясный путь творчеству, которое понимаю как оживление.
Я чувствую даже себя как бы чуть-чуть виноватым, если пользуюсь вещью и не могу ее оживить. Вот я заметил в бессознательных поисках самостоятельной жизни у машины, что очень часто вдвигаешь ее в гараж в полном порядке, а ночью с ней что-то случилось, машина не заводится. Доискиваешься и находишь, что ночью, когда машина оставалась одна, у нее лопнул фарфор на свече или прерыватель стал заплетаться на маху или в бензинопроводе прекратилась подача. Так очень часто и уже в моей практике большинство в машине я обнаруживал за то время, когда она оставалась одна: казалось, в одиночестве она [жила] своей собственной личной жизнью. И я через это сам себя понимал, что именно так вот и я. Но это неправда. Механик расскажет, что фарфор лопнул при охлаждении машины, и все другое явилось при охлаждении, и своей собственной жизни в машине нет никакой, а это я сам из потребности оживления перенес себя самого на машину. И я это сознаю, я сжигаю своим разумом все попытки одушевить свою Машку как суеверие, но зато если я из машины, вдвинутой в лес, вижу синичку или белку на елке, я верю в какую-то настоящую жизнь и чувствую [бесконечную] силу свою в борьбе с ужасным Механиком. Я улыбаюсь воронам, обживающим антенны, ласточкам на телеграфной проволоке, лесным деревьям, обнимающим телеграфные столбы, и утверждаю первенство жизни над механизмами, создаваемыми человеком в помощь жизни, а не во вред (борьба на смерть с бюрократами за жизнь; оживить механизмы нельзя, но можно механизмы сделать полезными для жизни).
– Мы не отвергаем государство, но мы требуем, чтобы ради государственного аппарата, существующего на пользу жизни, не губилась сама жизнь, и для этого мы требуем в государстве такого порядка, при котором открывалась бы возможность личному разнообразию, свойственному творческому потоку жизни...
Сюжет рассказа: Осман и Лада.
У дедушки были собаки, гончий, выжлец Осман и пойнтер Лада... Осман – это мастер... Лада-До самого последнего года своей жизни дедушка наш был на ногах и всем на удивление охотился зимой с Османом, случалось, от утреннего света и до ночной тьмы и с Ладой ходил по болотам. В последний свой год летом, когда не бывало охоты, пошел он однажды за грибами и взял с собой обеих собак, пусть, мол, побегают, промнутся. Вот как мы знали и понимали собак дедушки, я прямо как своими глазами вижу и Османа, и Ладу в эту последнюю прогулку дедушки... Целое большое лукошко–и молодому-то с трудом нести – набрал дедушка красных, черных и белых грибов, сел на пень отдохнуть, да так больше и не встал: умер, как будто уснул и остался на пне – нипочем не поверишь, что мертвый: сидит старик и отдыхает. Осман набегался, наверно, словил и съел зайчика, нашел дедушку по следам и, как всегда, подошел лизнуть пальцы, дать этим понять, что пора бы домой. Лизнув холодные пальцы, он поднял голову высоко, как, бывало, зимой на дороге, когда хочет глазами с дороги увидеть след. Странно взглянул он на дедушку, медленно приблизился, вытянул шею, понюхал, лизнул и все... Он понял и, покончив с дедушкой как с охотником, побежал домой, умно соображая свой каждый шаг на пути. Увидев Османа одного, конечно, мы встревожились, отправились в лес и стали кричать – нам бы Ладу надо кричать, а мы дедушку. И на другой день мы все ходили и звали дедушку. На третий день пришел к нам один неизвестный грибник и сказал нам, что дедушку видел в груздевом овраге, он сидит на пне с корзиной грибной, а у ног собачка лежит. Мы побежали туда, и вот Лада: так и нашли ее у ног Дедушки, колечком лежит, нас увидела – едва встала: такая голодная. И умерла бы так, наверно, дурочка…
Пристрелка ружья системы Лейденера.
К рассказу «Осман и Лада»: Мы говорили дедушке: -Когда Осману хорошо, то и он хорош: пальцы лижет; а когда Осману плохо, то и все плохо: рычит; разве так можно, дедушка? – А почему же нельзя, – отвечал он, – так ведь все живут, только Осман не притворяется, я вас за то и люблю: вы ведь тоже османы. – Мы-то мы, но как же все, а вот Лада? – Ну, Лада, – смеялся дедушка, – Ладушка сучка.
15 Декабря. Можно быть царем и неграмотному: был же среди яицких казаков Емельян Пугачев. Но если явится такой Емельян теперь и объявит себя, например, редактором «Нового мира»...
Давным-давно...
Язык не успевает за жизнью и даже как будто не очень стремится к этому: так вот давным-давно бьют на войне людей
<приписка: не стрелами, а> пулями, а язык говорит не «бьют», а стреляют, и тоже очень редко скажут «летит, как пуля», большей частью говорят: летит, как стрела. И по правде-то говоря, если мы по стреле чувствуем скорость больше, чем по пуле, то зачем так-то уж очень требовать от языка полного соответствия с номенклатурой эпохи?
Властелин и муравьи: стану я думать о каждом отдельном муравье! мне нужно всех муравьев накормить, и я беру муравья вообще, взвешиваю его, нахожу средний вес и процент необходимой пищи в отношении к весу. Если я говорю, напр., сколько ест муравей, то это значит, сколько ест весь муравейник хотя бы икры паюсной или свежей, и согласно с этой потребностью всего муравья организую лов осетров. Так называемая частная жизнь для меня есть нечто вроде забавного спектакля марионеток: мне очень забавно смотреть на куколку, которую дергают, а кажется, будто это она сама ходит, прыгает, говорит.
Детские рассказы: 1) Осман и Лада; 2) Беляк (белый – все черное); 3) Слепая пороша; 4) Нора.
<На полях:> Ложь
Тайна келейника: подвиг и женщина: сладость, перемещенная к Богу ценою... вот этот остаток нерастворимый в подвиге: дьявол; наши ребятишки над попом как бесенята, и ведь ан. Франс и весь либеральный мир прыгал, издеваясь над подвижником (а вот нате вам за то фашизм и большевизм: не попрыгаешь).
Сильно талантливый человек и не может быть очень умным, потому что при уме должна быть злость и холод, а талант греет, и ум на таланте как бы на теплой лежанке.
16 Декабря. Начало века.
«ложь во спасение»: ложь всегда яд. Но бывает такая сладчайшая ложь, что сам хозяин ее почти что принимает за правду и когда, уже отравленный, начинает видеть ложь, говорит: это ложь во спасение. Неправда! нет лжи во спасение: ложь – это яд.
А небо, а солнце, а земля и вся жизнь с птичками, с прелестью детской и женской, неужели же и это все во лжи, как учили аскеты Синайской горы – все тонкий яд лжи?
– Нет! – воскликнул вслух Алпатов, – нет!
И затаился.
Так бывает, когда человек доходит в мыслях до своего собственного сердца, то сказать больше уже ничего нельзя почему-то. (Это есть у людей, и это они чувствуют, а сказать нельзя. Но если нельзя сказать самому, то, чувствуя это в себе, так влечет слушать другого и догадываться, и другой всегда это знает и охотнее всего говорит о себе такому.)
– как знать? Вон едет по шоссе один полновесный на блестящей машине, а вон идет обделенный, несет обиду, – с обидой идет в Царство Небесное? Нет, ему не дойти. А вон расстался сам с обидой и так идет: этот не от мира сего. Кто из них в правде, кто во лжи?
(Алпатов на Светлом озере встречается с учителями «Начала века» и немоляками Мережковского. И потом в Петербурге...)
брака («Непуганые птицы», «Колобок», «Охотничьи рассказы», «Никон» (Новгород), «Жень-Шень»): край земли неведомой – вот мое; но есть и брачного происхождения вещи, я и тут могу: это «Кащеева цепь»: тут сила берется не из встречи с неизвестным, а из личного опыта. Я сейчас могу отправиться в маленькую страну на Кавказе и дать в ней весь Кавказ, как никто не давал; но я же могу взяться за «Начало века», 3-ю часть «Кащеевой цепи». Решать могу только я сам.
18 Декабря. Корка. Третьего дня ночью садилась мельчайшая влага, на другой день от этого такая гололедица вышла, что все падали, а на снегу корка: чуть тронешь ногой – и полетят со звоном по глади обломки почти что стекла. Зайцы, наверно, не отважатся стронуться, но лисицу ночью, говорят, слышали, как она ломала корку...
Вчера припорошило, но не исправило корку, и трудно сказать, когда и как наладится охота, разве что дождь осадит, или столько навалит снегу, что, проваливаясь, нога не дойдет до корки?
. Точит червяк: ведь три года, каждую зиму пытаюсь попасть к Горькому, и не пускают, писал Сталину – не ответил, в президиум на съезде не выбрали, юбилей отвергли, в газетах не печатают, отзывов о книгах не дают, – весь как замаринованный живу и никаких стимулов к писанию не чувствую, даже денежных (деньги дают). Это политическая система выжимки из таланта: выжал простейшим способом, сколько выжмется, и бросил. Так вот чувствую, как я замираю...
Сила подлости.
Сила подлости главным образом на том основана, что в скрытом состоянии она таится в сердце даже благороднейшего человека, и всякий, если слышит подлые слова о другом человеке и не видит возражений, про себя соглашается, думая: без огня дыму не бывает...
Скрытая жизнь.
нарастая, как деньги в банке <Зачеркнуто: или, может быть, скрывается, как теплота в воде: скрытая теплота>. И вот когда лопнул банк и началась революция, то каждый спешил возвратить к себе назад свой капитал и пользоваться им для себя. Иначе я не могу объяснить себе это странное явление, что такие почтенные люди, как Керенский и подобные, и даже старые, выросшие на семейной этике, как Семашко, – все решительно побросали своих старых жен и сошлись с актрисами и балеринами. Так скрытая жизнь, замороженная естественным аскетизмом нормальной жизни, освобождалась в личностях при разрыве всех общественных норм (устоев).
Мне кажется, что сейчас все живут, усваивая старый опыт, и тоже мало-помалу начинают скрывать жизненную теплоту (Рассказ Коли Дедкова о жизни рабочих: стремятся к семейной жизни).
Надо понырять немного возле Дома писателя с целью выяснить себе, стоит ли поднимать свой вопрос, напр., через Ставского, или Динамова (Хорошо бы тоже покончить все Кабардой).
Мишка.
Фоторассказ.
В Загорске, где я живу, делаются игрушки для детей. Я тоже занялся и сделал себе Мишку. Мы все очень его полюбили, и я решил написать о нем рассказ для детей так, что будто бы Мишка был заводной и электрический; ну, вот раз будто бы его завели, а дверь забыли закрыть, и он убежал в лес. Вот и все, а дальше уже легко придумывать, и мы дома рассказывали о Мишке разное, кто во что горазд.
следам. <3ачеркнуто: Много, много я врал> но часто дети меня ловили: то не так, то не бывает. Но я показывал фото, и мне опять верили. Трудней всего мне было рассказывать, когда наконец происходила в лесу встреча с настоящей медведицей. Дети требовали доказательства, карточку, но у нас под Загорском теперь нет медведей. – Врешь! - говорили дети.
И вот раз иду я в лес, навстречу мне по дороге идет цыган с медведем, бубен у него, длинная палка и белая собачка впереди. Цыган рассказал, что Медведица эта называется Марья Ивановна, что он раньше с ней в цирке служил, а теперь ходит по городам и деревням, показывает. – Показываю, как она меня любит, а собачка пляшет. – Покажи! – попросил я и дал денег. Цыган ударил в бубен, собачка заплясала, Марья Ивановна поднялась на задние ноги, заключила цыгана в объятия и поцеловала прямо в губы. – Хочешь, и тебя поцелует? – предложил хозяин. – Нет, – ответил я, – пойдем лучше в лес снимать встречу моего Мишки с дикой медведицей. – И, вынув из рюкзака своего Мишку, показал ему.
Сделав снимки, я, конечно, детям не сказал, что это мне цыган помог, показал только встречу и как мой Мишка пошел: большая впереди, маленький позади. Я много мог врать, и мне все верили. – Чем же все кончилось? – спросили меня дети. – Очень просто кончилось, – ответил я, - ведь Мишка-то заводной, электрический, батарея кончилась, и пружина перестала работать. – Конечно, дети были разочарованы таким концом, но я их успокоил: батарею можно сменить, и приключения Мишки начнутся снова.
Солнцеворот.
25 Декабря. Христианские идеи в эпоху расцвета капитала осветили нам повседневность единоличника зарей грядущей соборности (туда, далекому другу из этого серого жестокого мира были направлены наши письма с сокровенной мечтой соединиться там; и с этим критерием чего-то истинного, прекрасного мы подходили к действительности: «верь, настанет пора и погибнет Ваал...»). Революция сбила эту позицию писателя (К. Гамсун и все мы такие). Официально мы живем в эпоху соборности и от нас требуется, чтобы мы эту нашу достигнутую повседневность соборности относили к территориально далеким друзьям, томящимся в оковах буржуазного мира: это вот и есть социалистический реализм. (Искать случаи в повседневной жизни трогательной убедительности.)
И нет никому никакого дела до этого: каждый знает, как это делается, и таит про себя...
<На полях:> Алчник. Страшный алчник.
А. М. Коноплянцев – реликт той эпохи, когда устраивались на службу в мечте: службе отдавать необходимое, а остальным временем обладать сладостно для себя. Достигали этого только циники, недалекие люди, но честные и сильные постепенно на службе забывали о сладостном «для себя» и становились служаками и, выслуживаясь, достигали значительных чинов. Честные и слабые, разделяясь, не могли отдаться ни себе, ни службе, и так оставались <зачеркнуто: нытиками> какими-то чудаками. А. М. в таком виде сохранился до нашего времени.
дела, что всем нам кажется, будто он очень умен.
Фадеев изобрел такую приставку к лейке, что вся громадная работа немцев пропадает: и, наверно, много-много такого есть у русских высшей находчивости, делающей ненужным ослиный труд. Но и без ослиного труда жить невозможно, и вот почему. Трудись, мальчик, считай: и благо ти будет, и попадешь ты в Царство Небесное; но мальчик нечто выдумал, и оказалось, в этом случае не надо было считать; вот в этом-то и дело, что трудись-то трудись – это верно! только будь всегда начеку, что если можно выдумать короткий путь головой, то брось заповедь «в поте лица» и выдумывай, чтобы и себе махнуть без труда в Царство Небесное, и других с собой туда увести.
день не могли его подстоять из-за хруста, под конец он пустился наутек, и мы не только зайца убить, но самого Османа едва выручили в районе д. Дубна.
А какой иней, как [великолепно] засыпал снег, и все в нем стало округлое, так что беляка просмотреть – это как пить дать. Часто ветки оледенелые и потом опушенные бывают как оленьи рога. Лежит среди елей большая осина – не осина, а целый сказочный городок Путивль с башнями, и на одной даже как будто белая Ярославна стояла и глядела в половецкую даль; не узнать бы никому! что это просто осина лежала, но множество веток, сучков, которыми упавшее дерево упиралось в землю, были очищены от коры зайцами, любителями осины, и тут до того было притоптано зайцами, осыпано их [орешками], что казалось, их тут сто было за ночь...
Но все великолепие было только до тех пор, пока не погнал Осман, как только погнал и до вечера, пока мы его не привязали, сказочный лес сделался не близким лицом, а посторонним свидетелем нашего удивительного дела: мы, взрослые люди, все свои физические силы, ум, таланты полагали на то, как бы только увидеть гонимого собакой зайца. Только видел я иногда, что на небе силилось показаться солнце и не могло: ветви деревьев, как белые рога оленей, я встречал иногда почти на голубом небе и после чего-то радостного ждал.
Петя рассказывал о том, как на огромном пространстве звери ведут себя одинаково: в тот раз мы в слепую порошу искали и не могли найти почему-то следы лисиц. И в Салтыковке тоже не могли до часу найти ни одного следа. Лисицы вышли только в час дня и шли не останавливаясь, отчего обложить их было невозможно.
<На полях:> Люди: Волков (брак).
жен бросают).
Движение.
Было раньше время, и нам казалось оно как вечное время: вечно ровное течение, а мы сами меняемся. Во время революции стали стрелки вертеть, – прикажут, и по советскому времени на час или на два раньше против вечного, астрономического. И то же самое случилось с ценами, знаменитым рублем, обращенным в миллионы рублей, в «лимоны». Все это менялось, двигалось, вызывая У пожилых людей вечное ворчание. Мало-помалу это смещение устойчивых норм захватило отдаленнейшие зоны нашего сознания, подбираясь к ним незаметно в ночной тишине. Так вот однажды эта лавина подобралась во мне к Шекспиру, вернее, к этому непререкаемому человеку, изображенному Шекспиром. И все его претенденты на престол, короли, гамлеты предстали преступниками, одержимыми страстью властвовать. И, раздумывая о происхождении этой власти, я пришел к тому, что родится она в абстракции: все, что делается не для... везде, где обходятся с человеком заочно, создают властелина... если в движении, то это надо, если движение остановилось – бюрократия...
<На полях:> Благодарность в коммуне. Чапаев – идеализация.
.
Сколько раз я замечал, что машина расстраивается ночью. Приедешь в гараж, поставишь на ночь машину в полном порядке, а утром она не заводится. Я знаю, конечно, что все это просто объясняется, например, что на изношенной свече при охлаждении ее во время стоянки лопает фарфор. Но и так будет верно, если подумать об этом как о нарушении движения: двигался и двигайся, а остановился – и тебе будет плохо.
Раз один грузовик у нас в большом гараже потерпел аварию и до ремонта стоял, всем мешая. Кому-то понадобилось колесо, и он снял его с неподвижного автомобиля, а под ось его вместо колеса плашку поставил. Не помню, через сколько-то недель я обратил внимание на этот автомобиль и увидел, что ни одного колеса на нем уже не было, и все оси опирались на плашки. Я сам тут воспользовался случаем, взял на свою машину с этой отстойник и две лампочки и заменил свой прерыватель. Потихоньку все шоферы тащили с этого автомобиля себе, и на моих глазах машина растаяла: однажды я больно ударился обо что-то колкое в темноте, включил свет, и оказалось, я наткнулся на прислоненный к стене деревянный ящик грузовой машины – это все, что осталось от неподвижного автомобиля.
И тут мне вспомнилось, как мы ловили переметом в Тихом океане акул. Поставим и в определенный час спешим вынимать, чуть опоздал – и на остановленную в своем движении громадную рыбу нападают морские крошечные [желтенькие] рачки и пожирают: тоже рыба, тоже сила, и пока движется – к ней страх и уважение всех существ, попала на крючок – и кончено, бейся сколько угодно хвостом, а глаза неподвижны, и рачки начинают с того, что выедают глаза, и тоже вот, как шоферы неподвижный автомобиль, всю рыбу растащат.
Московский снег.
было, того нет: снег лежит, а саней уже нет, и не сегодня-завтра, на завтра после завтрего дворник снег одолеет, и опять беда – чистый асфальт и на нем не сани, а только машины.
Мы подвезли женщин из Коммуны 1-го Мая, и коммунары, желая сердечно поблагодарить нас, сказали: – Пошли вам Господь доброго здоровья.
Зоя разрушила семейную жизнь своей ревностью, Петя не выдержал. Виноват и Петя: надо было держаться. В семейной жизни мы все держимся, что-то терпим, претерпеваем. А то чем же объяснить, что в начале революции старики, прожившие по тридцать лет с женами, идейные люди разошлись и поженились на молодых. Очевидно, тоже претерпевали, подчиняясь традиции, а когда рушилась традиция, они разошлись. Сейчас традиция снова налаживается, и вот хорошо бы разобрать, из каких элементов складывается необходимость отречения в браке (начнется с любителей, которые не чувствуют тяжести этой необходимости, а ляжет потом и на всякого: «так надо»).
(31 Декабря.) Эти дни от 25–31-е: 25-го Лева уехал, а я остался в Москве: запустил машинистку и Замошкина делать книгу «Рассказы охотника». 26-го приехал и А. М. Коноплянцев подъехал 27-го. но я Семашку выручил. Вечер с вожатыми пионеров, [потом] октябренок. 28-го Чапаев, 29-го приезд в Москву Павловны и мое возвращение в Загорск.
Снег в Москве (Не по-нашему делается, – а как я любил санки в Москве, тепло и уют снежный и санки).