6 Марта. Великое солнце! ехал с утра домой (читал «Княжну Мери» – какое начало-то!)
Генрихсон кончил ремонт Машки – 150р... Вечером приехал А. М. Коноплянцев: Вопрос о Пете.
Пробовали среди дня машину, и вот как было: на дороге от солнца натаяло, вода из-под колес летит под машину, а там солнца-то ведь нет, и [где] нет солнца, там мороз, и вот мы едем по воде, а под машиной нарастают сосульки.
Узнавая человека, смотрю на вещи, им создаваемые, и по ним сужу о человеке, а то ведь если в самого человека смотреть, то ничего о нем нельзя сказать: хороший сам по себе плох на деле, плохой прекрасно делает. Так вот, есть вещи, которые как будто больше, чем сам человек, и по этим необыкновенным вещам я <зачеркнуто: сужу> догадываюсь и о самом человеке. Разве я знал, что я, такой-сякой, могу написать «Жень-Шень»! а когда написал, то уважать себя стал.
7 Марта. Великое Солнце, утром очень холодно, а в полдень тает, и в валенках трудно, жарко.
Снимал верхушки малюсеньких елок с их тенями на снегу, снимал следы – так много следов! и есть места, где все истоптано и белая заячья шерсть клоками лежит...
Стражник Бутов (Елец), Л. Толстой, Горький, вся интеллигенция – все моралисты [превращаются] в учреждение.
8 Марта. И еще один золотой день... 21 снимок в лесу.
Помнить, что приблизительно до 5-го три недели с 2-3-ей февральских была оттепель с дождем. Вот отчего теперь можно в лесу и в поле идти, как по полу. И еще вот что: оттепель ведь была совсем как весна, так что и проталины появились кое-где в полях, и в опушках лесов на угревных местах обнажились брусничники. Но и теперь при - 20 по утрам среди дня на солнце продолжается жизнь, начатая февральской теплынью: сегодня снимал полуобнаженные пушицы на вербе.
Фильм начинается опытом съемки веточки вербы с приставкой через [фильтр] без штатива и кончается пробой на бесконечность с приставкой; еще снимал фигуру зверя из пня с Бьюшкой, загадочное царство в лесу (тема), лесной мост через реку, солнечные снега, как зайчик шел мимо прутика, как вышли из-под снега две сестры елочки, фигуру женщины с вазой из пня (под конец – предпоследний)... волнистый снег в голубых полосах... Чем пахнет это свежим как снег и... пахнет тающим снегом на солнце... пахнет чем-то прекрасно-свежим из снега на солнце, в глазах всюду голубые тени и за черным стволом золотые открытия, и вот след белочки: это она все ошелушила наверху ели, но ей помогал клест и ронял всю зиму шишки, еле начатые, а теперь они вытаяли и белочка бегала за этими шишками. А зайцы натоптали целую поляну, и тут клочьями лежит их белая шерсть...
Вот радость! (не хлыстовская искусственная болезненная, а каждый войдет в лес и каждый изумится, потому что здоровье: как выздоравливаешь...) По насту тонкий слой снега, по насту, твердому, как лед, большой лис прошел, растопырив пальцы, и кажется, самое меньшее, это волк...
<На полях:> Человек отходит живой, а долг остается, и так он мучит, и какой долг-то пустяковый: письмо не послал, не поздравил в день ангела...
Пешеход или автомобилист, самолет или галка – неправильная постановка, неверное «или»: у автомобилиста свое, у пешехода свое, и то человек на самолете, а то галка – какое тут или. Но человек с самолета сойдет... и такой человек, летавший по воздуху, если пойдет пешком, больше увидит, чем постоянно идущий пешком.
На торф, болоте, когда Машка утопала, учитель сказал: – Торф или бензин – это все равно: это солнечные лучи, энергия солнца. А машина – это от человека: труд его, там труд солнца, тут труд человека. И похоже на электричество, плюс и минус: один электрод – труд солнца, другой – труд человека-Портрет хорош, оригинал-то скверен. («Маскарад») Машина и мысль.
9 Марта. Раннее утро. Видел время во сне накануне решения в связи с тем, что тут прошлое лето провела В[арвара] Петровна] и училась чему-то. Я говорю Филимонову о ее достоинствах. – Но чему же она училась-то? – возражает он. – Да, это верно, – отвечаю я, – она все вертится в ограниченном кругу практики... – Сам говорю, а сам думаю о возможности встретить ее здесь...
Это сон весной света, обычный мой сон в это время (именно же ведь в эту пору весны света и произошло: ей было 21, мне 29, т. е. ей теперь 54 года!) <3ачеркнуто: 62 - 29 = 33> И все снится и снится, и тут весь ключ к моему искусству: она тут повод... Лермонтов мстит живой за нее: мстит, значит, жизни... Похоже, что Вася Каменский мстит за нее своим женам... И Гамсун... И самому очень бы хотелось... Я тогда ей так и сказал: – Буду мстить! – Как? – Любовью, – ответил я.
Есть это нечто у меня в отношении к славе, к обществу, есть что-то презрительное «наплевать», и это похоже на месть этих печориных-лермонтовых живому за свою мечту.
Но, вероятно, Павловна спасла меня от печоринства и ввела меня в жизнь природы... Есть в этом случае (в Париже) и, главное, в его разрешении нечто очень простое и верное – как нужно: и за это и на этом вырос «Жень-Шень»: гениально по цельности, правдивости, искренности, полному согласию поэзии и жизни...
Что такое поэзия? это наша любовь: дана нам всем людям, как и животным, любовь, и каждый по-своему на этом строит свою жизнь, и вот это «как лично каждый решит» и составляет поэзию: и тут есть много общего: каждый из нас стоит перед одним и тем же, и в этом мы равны...
Так устроено, что каждый из нас в работе своей безлично отлагается для жизни будущих поколений, совершенно так же слагаясь в человечине, как в торфе слагаются растения. И в этой покорности необходимости жертвы будущему и, напротив, в самосгорании, в личном свечении (самоцветы) проходит жизнь людей. Вся мораль есть не что иное, как план заготовки человечины... Если же личность и счастье в морали, то человечество истребит <1 нрзб.> В этом противоречие нашего коммунизма: с одной стороны, заготовка продолжается, с другой, личность и счастье в настоящем – цель...
Письма из леса.
по-звериному затаиваюсь. Когда я иду и шумлю, то все живое возле меня затаивается, а когда я затаюсь, то все выходит: видишь, как змея прошла и тюкнула ядовитым жалом мышонка, видишь, как еж эту самую змею одолел <приписка: или зайцы друг друга тузят весной, или лисица у норы...>
А то раз было, я затаился и слышу, по тропе пионеры идут, <приписка: с [песнями] в барабан бьют, песни поют.> Ну, на что это похоже! а ведь зачем пришли? пришли пионеры природу наблюдать. <Приписка: идут по-военному, а цель имеют наблюдать природу.> Стали лагерем и начали свою шумную жизнь, и тоже книжки у них, в книжки смотрят, а что вокруг них, не видят, все вокруг от них разбегается, только трава, цветы не умеют ходить, остаются после них измятые.
А то раз я затаился и смотрю, из-за дерева на меня человек глядит, а дальше другой и третий, и оказалось, в лесу множество было людей <приписка: [я затаился] и вошел в их среду и ничего не знал о них>. Это были военные люди, в их учения входила задача быть совершенно тихими и незаметными в лесу. Я к тому веду речь, что если те шумные пионеры ставили себе задачи не наблюдения, а военных, то оказывается, что настоящие-то военные тоже в лесу ведут себя тихо... Я же лично, даже не почему-нибудь, а просто из приличия веду себя в лесу тихо: общество вокруг незнакомое, со своими привычками, нужно же ведь хоть сколько-нибудь уважать и труд муравья, и заботу матери, охраняющей жизнь своих птенцов, и неустанного опылителя шмеля, без работы которого не могли бы возрождаться многие драгоценные для жизни человека растения. И вот это самое уважение привело меня к 2-му правилу наблюдения.
Так что первое условие моих наблюдений в лесу – это тишина, второе условие назову родственным вниманием. А как же иначе? ведь мы, люди, на той же планете живем, как и все эти существа в лесу, на той же земле, под тем же солнцем. Мы только старшие в лестнице развития жизни, и потому должны как старшие, как более сильные и знающие относиться к мелким существам с особенным вниманием. <Приписка: И опять, как необходимость тишины приводила меня к родственному вниманию, так и это к [действию].>
А третье, что надо в лесу мне, – это цель и действие для ее достижения. Я вот поставлю себе какую-нибудь цель, добыть себе такую-то птицу или такого-то зверя или сфотографировать какой-нибудь трудноуловимый момент в жизни животных, и достигаю. Чем труднее достигнуть цели, тем сильней разгорается моя охота. Часто эта охота У меня бывает как бы сверх сил: я не чувствую никакого утомления весь день <приписка: в труде [достижения]>, но как только достиг цели и вышел на шоссе, то едва-едва плетусь по нем...
Так я вот и добываю себе в природе материал и дома записываю. <Приписка: Пишу же я всегда об одном и том же и всегда по-разному, совершенно так же, как и жизнь природы: весна приходит всегда одна и та же весна, но никогда она не бывает такой, как всегда. И я тоже отмечаю все особенное>
<На полях:> Лапин наводит на мысль, что герой нашего времени – человек действенный прежде всего, и это очень сопоставляется с героем недавнего прошлого.
14 Марта (1). Ночью барометр пошел вверх и заморозило, а ветер остался. Начался морозно-солнечно-ветреный день.
Рассказ о Сталине и Косыреве. Будто бы секретарь комсомола Милюков пошел жаловаться на комсомольца Косырева, что тот не дает ему говорить, забивает. – Хорошо, – сказал Сталин, – если он забивает, то пусть он и будет секретарем. – И так вот сразу рядовой мальчишка сделался секретарем комсомола.
Викт. Герас. Лапин, главн. инжен. станкостроя, говорил мне, что он, беспартийный, любитель кутнуть и т. п., держится на своем месте исключительно только благодаря своей простейшей тактике. Дело в том, что все инженеры врут, и он, Лапин, тоже не исключение, и только в одном он не похож на других: всем он будет врать, но наркому никогда не соврет. Этика такая основана на простом соображении, что сведения наркому стекаются со всех сторон и ложь может быть обнаружена самым неожиданным образом. Однажды какой-то конкурент донес наркому (Орджоникидзе), что Лапин пьянствует и даже пьяный лежал на виду рабочих в канаве. Ордж. потребовал Лапина и, когда убедился, что делу это нисколько не помешало, велел принести вина и две рюмки: – Садись, пей, – сказал он Лапину, – мне пить нельзя, почку вырезали, но рюмку одну выпью. А ты трезвый, – сказал он доносчику, – тебе ничего не будет, пошел вон.
<На полях;> Всякий, даже огромный участок строительства сам по себе не дает нам суждения о целом, и, все изучив, ты не можешь заключить на целое – почему это? Если же взять организм, то там по части всегда... Где бы найти участок такой, что в нем как в капле воды – океан.
Завернулось дело с лесом... Если Петю освободят, еду с ним немедленно в Карелию и в Лапландию к Крепсу, а осенью на Кавказ... Если нет – один таскаться не буду, а займусь на месте хотя бы Журавлиной родиной с точки зрения жизни леса. Одновременно же соберу хрестоматию леса (Арсеньев: Уссурийская тайга, Шишков: Сибирская тайга, Мельников-Печерский: Поволжье и др.) и еще 10 очерков «Лесные письма» в «Колхозные ребята»...
Видеть лес от севера до юга и тот же лес на юге по горе.
Сборы в Лапландию.
Купить ножницы.
Достать пленку.
15 Марта (2). Хватил мороз 20. Солнце. В полдень чуть протаивало, а в тени - 5.
Утром в лесу снимал. Наст насквозь: хоть топор[ом] бей, а [поверху] пороша [паводка на] два.
Загадочный след человека.
Заяц перешел линию ж. д. по своему делу, и человек тоже перешел по своему (снимок следа человека). Я пошел этим следом из любопытства к заячьей жизни и вскоре все, что у зайца было на «душе», узнал по его следам.
Вероятно, в прошлую ночь – это я узнал по запорошенному вчерашнему следу – он приходил сюда в «клуб заячий»: <приписка: Во время зимней охоты> это большая осина, срезанная по осени, осталась лежать, опираясь на свои сучья, и такие были сучья большие, что снег за всю зиму не мог схоронить дерево, и такое множество сучьев было на громадной осине, что зайцам хватило их на всю зиму глодать.
Я знал, что след зайца непременно пойдет сюда, и шел уверенно. Только вдруг почему-то след зайца резко свернул в сторону, а след человека пошел прямо. Ну, вот я скоро разгадал, почему заяц свернул: ведь сучья осины, как ни были они велики, от зайцев все побелели, и только с трудом можно было найти какой-нибудь в коре, и заяц по пути в «клуб» решил попробовать, нет ли где еще осины. И он скоро увидел куст впереди, ветки, погруженные в снег, тихонечко, очень осторожно – прыг! прыг! – он подобрался к сучьям, посидел и не стал грызть: это была не осина. (Снимок) Он ошибся и продолжал свой путь дальше прямо в клуб. И тут в клубе я встретил опять пересекающий всю жировку след того же самого человека.
Но ему незачем было идти по заячьему следу, теперь март и зайцев уже не стреляют. И никакого дела сейчас в лесу не могло быть человеку-пешеходу: лес в это время не рубят и накануне половодья в лесу ничего нет для дела.
Вдруг я увидел в стороне от клуба между кустами можжевельника след моего зайца и след другого с более широкой лапой, и тут на этой площадке все было истоптано двумя зайцами, и клочьями лежала на следах белая шерсть: это встретились два [лесные] соперника и тузили друг друга до утра, так, что всю площадку устлали своим линяющим белым заячьим пухом... Я обошел всю площадку и нашел из нее два выхода: заяц с широкой лапой уходил в противоположную сторону от железной дороги, а мой заяц направился прямо к линии. Я понял, что время было уже близко к рассвету и заяц задумал к утру вернуться в свои постоянные владения за линией ж. д. Он шел очень медленно и прямо, возле канавы сел, прислушался и насидел порядочную лепешку следов на пороше и оставил несколько орешков. После того он медленно спустился в канаву, я спустился за ним и почти испугался: в глубокой канаве вдоль линии шел след того самого человека, я нарочно поставил свою ступню, сличил: он самый! но зачем же он шел по канаве, какая нужда была ему идти в ней, если можно было рядом так удобно и просто идти по линии? Вот удивление!
Я перелез канаву вслед за моим зайцем. И мне очень забавно было видеть, что заяц не спешил перескочить в родные места, а прямо пошел вдоль рельс. Я так понял хорошо его заячий расчет: правда, ведь вокруг все тихо, никто не гонится, зачем же рисковать и бросаться опрометью через опасные места, гораздо вернее осторожно пройти по ним, освоить и потом обыкновенным порядком перебраться в родные края. Кто ходил по линии ж. д., знает, как это бывает: совсем еще не слышно поезда – так он далеко! – и вдруг особенным звуком скажет сама рельса об этом: хруп! Так, наверно, и зайцу хрупнуло, и он громадным скачком с рельс через всю канаву на ту сторону, где только что был. Когда поезд прошел и все стихло, заяц вернулся к линии шагов через двести, вышел на линию и спокойно перешел в родные края. И тут именно из канавы вышел след человека и потерялся на шпалах, с которых легко ветер сдул совершенно порошу.
И так я по следу зайца узнал всю заячью душу: заячья мысль вся видна на следах. Но мысль человека по следу невозможно узнать. Завтра, может быть, кто-нибудь пойдет по моему следу и ничего не узнал бы, если бы я сам о том не сказал, дорогие читатели.
<Приписка:> Так я себя записал, а вот теперь очень к разговору приходится: человека по следу нельзя, как зайца, понять, и вот почему надо писателю следить за собой. Я-то мысль свою знаю, как я ходил за зайцем, и могу теперь догадаться по себе и о другом человеке.
Родина моего таланта.
Проносились тяжелые поезда с большой скоростью, и я понимал их как вторую природу: одна природа слагалась от действия солнца, другая природа – от человека, в его труде, оставленном на благо грядущих поколений. Какая же природа, солнечная или сотворенная человеком, была родиной моего таланта? Я думал, что та и другая в точке своего схождения, где совершенно ясно, что сам человек со всем своим разумом является солнечным сыном.
Итак, три природы: солнечная, человеческая и лично моя, как родина моего таланта...
И еще я думал, что в этой второй природе, созданной человеком для обеспечения своего потомства, нельзя искать признания за свой труд, напротив, распятый, замученный, ты умрешь, и твое имя станет названием созданной тобой вещи, и только очень редкие, пользуясь вещью твоего имени, будут относить иногда, очень редко, это имя к тебе: ты сделаешься тут вещью или учреждением. Но это не все.
Вот из человека выходит новое существо, которое будет использовать для себя вторую природу так же, как человек для своего потомства использовал первую. И это существо, эта личность не будет уже больше кончаться вещью и учреждением второй природы. Есть это теперь или когда-нибудь будет? И есть, и будет.
Возьмите лес на больших горах от роскошных буков внизу до маленьких елок наверху – это лес снизу вверх по вертикали. И так оно есть в том, о чем я сейчас говорил. И есть лес такой же не на горах, а широко по земле от юга до севера. Такое же должны иметь широкое распространение личности в будущем, а теперь они в вертикали...
И так понятны становятся наивные попытки дикарей создать себе богов, и так естественно, что эти боги все умирают вместе с поколением создавших их людей. Но в третьей природе... этот вопрос о боге и человеке с его творчеством определенно решается.
16 Марта (3). Хотя барометр еще ночью падал, но день весь оставался солнечным, утром мороз - 10 °С, днем + 10 °С. Снимал в лесу остатки пережитых метелей, когда весь лес был глухой от снега, теперь в оттепель и бурю деревья очистились, и только редко в густели на малых елях под защитой больших уцелели кое-где глыбы, обтаявшие шарами. Еще я снимал обтаявший местами снег на пне, и его подпирала [маленькая] елочка.
Еще снимал много согнутых арками веток: через несколько дней они освободятся из-под снега и прыгнут. Еще пробовал сверху, чуть покосив на даль аппарат, снимать следы зайцев, лисиц и белок. К полудню кое-где в лесу на припеке снег начинал под ногою проваливаться. И так я думал, что это все любовь, честное слово! та же самая единая любовь, о которой все говорят по-разному. А если скажут «эстетизм», а не любовь, то я понимаю этот «эстетизм» как слабую любовь: эстет любит, но не может...
Лесные письма. Загадочный след. Конец: лежка зайца за речкой: глаз черненький, а сам чуть рыжее снега, приписка: Сюда же: цвет зайца белый и цвет снега тоже белый, но снег как рафинад с синеватым отливом, а заяц белый как дешевая вата желтая.>
в чем вышла эта перемена, и не обращаю внимания, как это написалось, лишь бы только удалось верно передать перемену вблизи себя при движении нашей планеты. Я давным-давно это записываю и так в этом наторел за десятки лет, что часто сядешь записать перемену в природе, а выйдет рассказ. Вот вместо того, чтобы рассуждать об этом, беру запись свою от нынешнего пятнадцатого марта в точности, как она у меня в дневнике.
Барометр прет вверх скачками. На рассвете мороз - 22°. Солнце взошло чистое. Весна света в полном разгаре. Иду фотографировать следы животных в лесу.
17 Марта. Весна пошла уверенно, теперь уже нет возврата: весна! утренник держит в лесу почти до полудня, и только тут иногда начинает проваливаться нога. Сколько свету в лесу! Я забрался сегодня в самый большой лес и тут находил изредка освещенные солнцем, но всегда замечательные предметы.
В последнюю большую оттепель, совсем похожую на весну – совсем весна, только без птиц! – чистая вода, вероятно, уходила под снег, а грязь, которую увлекал с собой снег при падении, оставалась в смерзшемся снеге, и к этому еще хвоинки, которые падали постепенно зимой и ложились одна над одной, теперь сошлись частой сеткой, и еще множество шишек, шелушенных белками, клестами и всякого шелушения – снег весь грязный. Издали, конечно, он все еще белый, но сколько в нем грязи, видно по белым местам моей собаки: белые пятна ее теперь от грязи стали темными.
Еще в лесу я видел, на больших пнях снег подтаивал и, опять подмерзая, сложился совершенно в форме шляпок грибов, и много их очень, где пень, там и белый гриб. Один стоял на солнечном припеке, и, вероятно, лисички избрали его себе временной лежкой: они любят иногда так улечься где-нибудь на солнышке и повыше, чтобы слышно было и видно получше. И Бьюшка, и Осман забирались туда, и я их снимал.
шапку на голове, и даже вот в такую погоду видишь, как там наверху эти вершины с ветром играют и чуть-чуть покачиваются. И с таким уважением смотришь: ведь сто лет росла ель, чтобы в тихое время внутри леса с верхним ветром играть. Часто бывало летом, придешь на светлую поляну, окруженную частым высоким лесом, и видишь на этой поляне хилое деревце с уродливой вершиной, с ветками, покрытыми лишаями. Думаешь, думаешь, почему бы ему под защитой от ветров не расти на теплой и светлой поляне? и ни до чего не додумаешься, а теперь я стою, на баловницу такую [смотрю] и все понимаю: великаны, играя с ветром, легко сбрасывали с себя снег, а на теплой и светлой поляне в тишине под защитой старших баловница собрала снег на себя и, не в силах [сбросить] его, осталась охваченная ледяной глыбой...
Встретил старого человека на дороге, бледный, больной, старый, он шел за возом, несмотря ни на болезнь и старость. И я его про себя пожалел. Да вот только так я и могу жалеть человека, по себе, что он ведь тоже Я. И так вот постоянно, чем печальней, чем ничтожней кто-нибудь в борьбе просто за кусок хлеба, тем обыкновеннее эта мысль о том, что и он тоже Я, и ему свое Я, как и мне собственно ближе всего на свете. Так я всегда понимаю человека через Я и часто сочувствую, а если просто на человека смотреть, на сторону, то гораздо больше видишь плохого, чем хорошего.
Рисовать в лесу. Жаль, никак не могу я овладеть и пользоваться всегда по своему желанию тем особенным вниманием к тем подробностям в жизни, которые как самые верные слова говорят через ничтожество о ходе всей жизни (Гоголь умел так внимать, и писал он всегда только такими словами: живописал). Мне кажется, я все-таки мало использую свою способность живописать из страха оторваться от действия и сделаться просто описателем: это своя гигиена, с одной стороны, – очень хорошо! и копилка, с другой стороны: можно до того дойти, что и останешься скупым рыцарем. Вот теперь я попал на любимую свою тему – «лес», и можно будет эту копилку пустить в ход. Меня это очень волнует, и к этому надо вернуться и делать опыты.
к делу такого большого художника, ценность работы которого складывается и выясняется иногда очень нескоро во времени, общество относится снисходительно ко всем взявшимся за дело художника, и прямо даже трогательно, как оно, дав большие авансы тому или другому, совсем незаметно потихоньку за спиной своего протеже рвет векселя его и все забывает.
Когда я вступил на этот обманчивый путь, вокруг меня литераторы не только брали авансы, но прямо ими спекулировали и, занимаясь в сущности самовыказыванием, называли сами себя даже «богами», и в этих кругах выражение «я – бог» было даже и ходовым. Я вступил на свой путь с глубокой ненавистью к этому самовыказыванию, и при начале своего пути заметил и прямо зарубил себе на носу, что, называясь писателем, я тем самым беру векселя, по которым когда-то придется расплачиваться. Вот почему я с самого начала и до сих пор, как всякий смертный, конечно, любил похвалы и славу, но никогда им не! доверялся, не отдавши вполне...
Мне РАПП ненавистен был именно наглостью своей! в отношении общественных авансов, никогда еще в русской литературе не было столько пустых людей с такой претензией, потому что при мальчишках-декадентах были все-таки и старшие, а тут всем старшим зажали рот, и остались одни только «пролетарские писатели». Письмо к Горькому Панферова не больше как отрыжка того бедного времени: и все эти Панферовы, Фадеевы, Ставские – бедные люди, и никакими письмами они себя не спасут.
Наше время плохо тем, что векселя дают слишком легко, но и хорошо, что в векселях этих на валюту очень мало: не миллионы, а «лимоны», как их называли по-прежнему.
18 Марта. Продолжается солнечная весна, – очень светло, но ветер холодный, и до полудня вовсе не таяло. Мы с Петей отлично утром проехали к Кумашенскому в Переславль, оттуда попали в Усолье, и только после полудня на обратном пути вся дорога растаяла, и машина шипела на воде. При объезде грузовика, он сзади нашлепнул Машку, и крыло было совсем измято. Вечером пришел Б[елкин] с мастерами и выправил за 50 р.
– Ничего, – сказал он, – это пустяки. – Да как же пустяки! ведь ездили учились, и ни разу ничего не случилось, и еще полтора года проездили, и все ничего, и на вот, когда научились – пожалуйте! – А вы думали, что так никогда и не случится? у меня один шофер 13 лет ездил, ничего не случилось, а на 14-м сжег машину и сам чуть не сгорел. – Как же это могло быть? – Наливал бензин в темноте, захотелось посмотреть, много ли, и вдруг – как это бывает, что вдруг на одну секунду человек помешался: захотел посмотреть, а рука подумала, что покурить, чиркнул спичкой и сгорел (бак у грузовика под сиденьем...)
Есть из старых специалистов такие замечательные артисты, так они вросли в свое мастерство, так укоренились в повсюдном уважении к себе за это тех, кто соприкасается с ними по их делу, что стали представлять собою как бы целое учреждение. И вот таким учреждением я мог бы назвать одного замечательного инженера, в лесном деле у меня есть такой Антипыч, а в охотничьем – это известный во всей Ивановской области истребитель хищников Федор Андреевич Кумашенский.
Фокстерьер учится на кошках, в искусственной норе, и у кошки на первых порах надо коготки обрезать; сани Кумашенского: лисица в поле, он едет в 200 шагах и возвращается, проезжая в 150: лисица думает – это другой едет, он опять возвращается к ней и едет в 100 шагах, она думает – это опять не он, и не другой, а третий <приписка: (под сиденьем ружье)> и мышкует. Если же она догадается и в лес – он выдергивает лыжи, складывает лисицу, зафлаживает, если же она в нору ушла – в передке в санях сидит фокстерьер.
Усолье – лесничий Никитин Константин Сергеевич, лесозаготовки. Лесовод Румянцев Константин Васильевич – охрана леса... [два «врага»]...
Молевой сплав (т. е. моль = мель = мелкий = молевой = россыпью).
Шершунович и отличный знаток лесного дела и любящий, понимающий лес как редкий специалист, при том еще замечательный охотник, и в то же время он как-то не весь в деле, не энтузиаст его, а таит в себе какую-то другую жизнь, пропускающую, как матовое стекло, к нам не весь свет его личности. Долго мы не могли разобрать, в чем тут дело, как вдруг открылось, что он величайший плут, и вечная плутовская интрига, играющая в его голове, именно и дает нам только в очень тусклом свете его блестящие способности.
Он подозревал во мне птичку высокого полета, недоступную вполне его пониманию, и, применяя все свои удивительные способности к охоте и замечательное знание леса, старался разгадать меня с полезной для себя стороны. Я это хорошо видел и, зная, что при всем желании не могу ни в чем быть ему полезным, скрывал это своей детской искренностью и откровенностью: так выходило удобно для меня, что чем больше я открывался ему в своей простоте, тем больше подозревал он во мне политическую или какую-то иную полезную для себя самую высокую птичку.
Если бы он только мог проникнуть внутрь меня и увидеть, что я по всей правде занимаюсь игрой в лесу, как ребенок, восхищаясь красивыми игрушками, удивляясь им, как чудесам мира, с каким бы презрением отвернулся он от меня малоумного! К счастью, так устроено в нашей человеческой природе, что чем плутоватей человек, тем труднее понять ему простейшее. И тоже так очень часто бывает, что ребенок превосходно понимает плута...
сюжетного продолжения; мне известно сейчас, что он был управляющим у одной барыни-вдовы, жил с ней и женился; у вдовы росла девочка от покойного мужа; в революцию их выгнали: девочка все росла, а он поступил объездчиком в лес; в борьбе с лесничим К. ухитрился натравить на него как на интеллигента темные силы, свалил его и сам сделался лесничим; а девочка все росла. И однажды, всегда крепко выпивая и не пьянея, сошелся он с девочкой, и она стала его женой, а мать стала прислугой, готовила на кухне и нянчила его детей. Мы случайно сошлись с «барыней», она открыла жене моей жизнь свою во всей неизбывности горя, и мне потом насквозь всю его плутовскую душу. И так мы разошлись, я все понял, а он обо мне так ничего и не узнал.)
23 Марта. Эти дни вернулась зима: морозные метели, все опять белое, и не узнать весны. 19-го поехал вечером в Москву и вернулся 22-го утром. Подписал договор на «Север». Напомнить Гусиной, чтобы она напомнила Беспалому о письме: что о 2-х томах в июле заключить договор на издание их в 1936-м году и на 4-й том в 37-м. Подписал договор на «Лесные письма» и дослал рассказы в «Календарь». Пригласили в «Красную Новь», и дал туда беседу с рабочими. Виделся с Крепсом и утвердился, что ехать в третий раз в Лапландию незачем, а лучше отдаться весне в Усолье.
Лес. На сплаве действуют самые способные люди, и горячка тут бывает такая, что нет отца и сына: отец вгорячах сына утопит, и сын отца, и над всем сплавом стоном стоит «», одна «мать».
День был красный, ночью мороз, и к утру наст был твердый, – бык не провалится. И был какой-то час ночью, потрусило снежком – и следов в лесу множество.
Все говорили о счастье молодых и что более подходящей пары трудно сыскать, но мать не доверяла невестке, повторяла: «поживем, увидим!» Так прошел и год, и два, только на третьем году молодая забеременела, и когда пришло время рожать, мать сказала: вот теперь все будет видно, какая это женщина, сумеет ли она справиться с ребенком и удержать при себе мужа...
25 Апреля. Производств, совещание: I. Достать запаси, части машины: а) электр. лампочки, б) «цапфы», в) «траверсы» и т. д. II. Достать жох: не забыть свой. III. Поездка на север: а) Разговор с отв. редактором и новое оформление, б) Время отъезда и что надо: <приписка: маршрут, литература. Палатка.>
29 Апреля. 28-го Лева приехал из Л.
«Gin-seng» 1.
За эти дни: вчера приехал Лева. В Москве борьба за Петю. Беседа с охотоведом Фединым (Иван Влад.) из Максатихи – Фабрика охотохозяйства, и в связи с этим план поездки по Двине: три весны – в Усолье – апрель, на Двине – май, Печора – июнь.
«Идиот»: ни с чем не сравнимо захватывает – почему? Нечто личное. Вопрос: у А[лпатова] природное ли сходство с Мышкиным, или такое впечатление в юности, что переделался в Мышкина и так жил «по герою», не зная сам, что произошел от Достоевского. И чувство «я сам», и линия поведения от этого «я сам» было в «конце концов» от Достоевского... «Домик в тумане»: «Я так и знала!» – и она показала на лоб. И в Лейпциге: Аглая: «Вы похожи на Мышкина» – поразительно! и все-таки все возможно, как бред: И вот герой моего романа как действующая тень оригинала: и что мог этот герой дать нам нового в новой среде.
– Что ты хочешь меня судить как молодого, я же старик: меня ты для суда должен искать в делах моих. Прибавь дела и тогда всего меня суди как молодого.
Начинается жизнь (в конце концов половая) идейно – юноша всегда идеалист, а кончается материально: идея «реализуется» (материализуется) в чувственности («истинная жизнь»).
Косорбга – орудие сплава на малых реках: лошадь вертит ворот на берегу (или человек?), и переносят ворот дальше.
Рубка леса зимой: узнаете, что платят за фунт лиха.
Анекдот. Один сотрудник «Нового Мира» был прогнан из редакции за то, что Гронского назвал Емелькой Пугачевым. Говорят, Гронский, требуя снятия этого сотрудника, говорил, что чувствует не себя оскорбленным, а что он великого Пугачева Емелькой назвал.
<зачеркнуто: поля> проталины в оврагах теперь собираются на деревьях к старым гнездам.
Вечером Петя приехал и возвестил, что его мне отдают.
Вчера Лева читал свою вещь, историю восстания на заводе, где решает неразрешимое: отстоять правду, т. е. показать стихийность в этом восстании и в то же время доказать руководство партии. Положение хуже губернаторского!
Призрак. И вот, я думаю, это возможно: мой герой в юности воспринял в себя идеалом персонаж Достоевского князя Мышкина и жил, бессознательно подражая ему и перевоплощаясь в него (при своих природных некоторых маленьких данных). Революция освобождает его от Мышкина, возвращает его к своей собственной природе: делается жестоким правды ради. И, утратив лучший образ человека, он находит оправдание в нахождении себя самого.
Лесные письма.
<3ачеркнуто: О том, как я наблюдаю жизнь в лесу, я вам недавно писал и буду много еще об этом писать. А вот сейчас мне захотелось поговорить о том, как из этих наблюдений выходят у меня рассказы, многим из вас хорошо известные. Видите ли, я хочу вам сказать об этом сейчас самое главное.> Для того чтобы зверя узнать в лесу, я говорил уже в прошлом письме: надо научиться в лесу тихо ходить и следить за зверем. А чтобы рассказ о звере написать, непременно надо следить за самим собой.
Для этого я давным-давно приучил себя все записывать. И так у меня выходит надвое: в лесу я за лесом, за животными наблюдаю, а в дневнике за собой.
Возьмем для примера зайца: мы же все видим, что от него остаются на снегу четыре следа, что у него, значит, четыре ноги. А вот я видел однажды, когда он прыгнул, только две ноги. И так я как наблюдатель знаю, что у зайца четыре ноги, а как писатель отмечаю, кроме того, у себя в дневнике, например, так: «Заяц прыгнул с лежки, и в моих глазах мелькнули две его длинных задних ноги». Если я бы остался с одним наблюдением, что у зайца четыре ноги, то это осталось бы как факт верный, но картины из этого не выходит. А если я к этому факту присоединю, как выше сказал, как я сам лично увидел на прыжке две ноги, то получится картина, изображение прыжка зайца. Но вот тут-то и надо следить за собой. Это известно, что охотники сильно врут, и это правда: врут они, потому что мало следят за собой и рассказывают не как есть, а как им показалось. <Приписка: «Да ты сам-то видел? – Видел сам». И верно, он не врет: видел сам.> Лучшим средством следить за собой я считаю, это вести дневник, записывать в нем и что наблюдал, и как показалось. Много лет я так работаю и всегда замечал так: если выйдет, что и мое наблюдение (научное), и запись о том, как мне показалось (художественное впечатление), совпадают, одно усиливая другое, то и запись моя становится ценной не для меня одного, а и для всех. Тогда я бросаю перо, достаю пишущую машинку и отстукиваю свой рассказ для печати.
Сейчас, когда я пишу это, в природе мое любимейшее время года, весна света, когда ночью бывает еще довольно сильный мороз, а утром по насту можно идти без лыж, не проваливаясь. Часам к одиннадцати, однако, надо спешить выбираться на дорогу, а то не вылезешь. Свет солнца при снеге такой сильный, что приходится надевать задымленные очки. В это время у многих зверей гон, и следов везде множество. Охота запрещается именно потому, что у зверей начинается семик. Но какое это чудное время для охоты с фотографической камерой. Один из таких дней охоты с фотокамерой я записал и привожу здесь как пример, вы должны из этого увидеть ясно, как выходят мои рассказы.
Дорогие колхозные ребята, хотите, я сейчас вам покажу обезьянку <зачеркнуто: или петухом закричу>? Вы все будете смеяться, и тут я расскажу что-нибудь серьезное, и вы будете <зачеркнуто: внимательно слушать <приписка: тихо в надежде, что я опять покажу обезьянку. Так у нас пишут для детей. Но я вас уважаю и хочу писать вам так же серьезно, как я пишу для взрослых.>
<На полях:> На белом снегу от солнечного света все тени, все следы зверей делаются голубыми...
<3ачеркнуто: Заяц-беляк; Загадочный след> <На полях:> Доверенность.
Литература <Приписка:> 15/XI в Посеваево и Чиркова собаку покупать
18/XI в «Дворики» (Коммуна 1-го Мая) на охоту
с Левой и Петей.
– спидометр показывает 3716.
3 Мая. На рассвете - 8, но зато тихо и яркое солнце: сегодня будут уничтожены все следы майского снега и опять начнут раскрываться березовые почки. Можно будет вечером сходить и на вальдшнепов.
Родная племянница лесника Николая Серова вышла за Сергея, сына старинного лесника Антипа. Сторожки Серова и Антипова всего в З 1/2 килом. друг от друга, и если утренняя заря совсем тихая, то Антип слышит серовского петуха, а Серов слышит Антипова. Голоса петухов до того похожи, что только сами хозяева могут понять, – какой закричал петух. А люди, охотники, грибники, ягодницы, очень часто, направляясь из моховых болот по крику петуха к Антипу, обманываются и попадают к Серову. Раз было даже, что Наташа, сестра Николая Серова, всех насмешила: не узнала своего петуха и пришла в сторожку Антипа.
Я к тому это начал о петухах, что среди великого хора болотных птиц этой весной слышал голоса этих петухов, и больше от человека тут не было никаких вестей, – вот какие места есть у нас в нескольких часах езды от Москвы. (<Приписка: выбросить из начала от... и сделать началом 2-й главы.> И я вам скажу решительно, и это будет очень верно: никакие джунгли не могут сравниться с пустынностью моховых болот, если думать о человеке: и в то же время я не знаю, где бы еще можно слышать весенней порой столько необыкновенных и мало кому знакомых птичьих голосов. До того голоса эти странны и далеки от всего человеческого, что если петух закричит, то это кажется, будто близкий хороший человек пришел. И люди в этих болотах живущие очень редкими деревнями, различают голоса петухов, как мы голоса знакомых людей, и очень дивятся тому и об этом рассказывают, что петухи Серова и Антипова похожи, и предупреждают: – Не спутайте голоса, не заблудитесь!)
<Приписка: Прибыл я в этот край> В самом начале этого Апреля, в самую-самую распутицу с великим трудом я дотащился <приписка: в этот край> до Леспромхоза, и только я высказал тут свое желание поохотиться на глухарей и попасть в сторожку Антипыча, как высокий человек, на длинных тонких ногах, в триковых гетрах и простых башмаках вызвался сам меня проводить. – Вы не охотник? – спросил я, глядя на его башмаки. – Нет, – ответил он, – но я собираюсь сделаться охотником. – Вот хорошо, – сказал я, – в старое время я не верил лесничим, не любившим охоту: такие лесничие не умеют и по лесу ходить. – Тонконогий, мило улыбаясь, согласился со мной, встал и сказал: – Идемте! – А стоит? – спросил я. – Еще не [знаю], но ничего: я буду прыгать, через два часа мы придем, дорога мне известная: <приписка: За бугром дом лесничего Серова.> на ходу не холодно, приду – обсушусь, я буду прыгать. (Заблудились. Петух. – Конец 1-й части. П. Моя охота на глухарей в мох. болоте. III. Тонкий убил глухаря и уходит, а Николай рассказывает, как, он хотел запрыгнуть и лежал в луже.)
– Неужели он сам убил? – убил сам, – сказал П. К. серьезно, и вдруг не выдержал и стал хохотать и умирать от смеха. Мы пристали к нему, и он вынужден был рассказать о своем начальнике, как он убил глухаря.
Все шло хорошо. Пришли на просеку до свету, сели на пеньки, стали ждать. Светло от снегу, потом вдруг перед светом потемнело и запел глухарь. Слух у него очень хороший, не сразу, но услыхал. Подошли и начали скакать.
Лес рубят – щепки летят.
«Государственная необходимость приходит как смерть: нужна древесина, и лес надо рубить, какой бы он ни был прекрасный». Так подумал я, когда узнал, что погибло красивейшее место в окрестностях Переславля-Залесского, знаменитые сосновые «кручи» на берегу р. Вексы. Узнав об этом, я все-таки не мог удержаться и выразил свое глубокое огорчение Петру Ивановичу Чернову, заведующему этим эксплуатационным участком: – Петр Иванович! – говорил я, – десять лет тому назад, когда я жил возле Переславля, мы несколько раз при содействии Главнауки спасали «Кручи» как памятник природы, как защитный лес водоема, как любимейшее место отдыха трудящихся Переславля. Почему вы об этом не подумали?
– Лес рубят – щепки летят! – ответил П. И.
У меня осталось прекрасное впечатление от личности П. И. как молодого человека, сумевшего государственное дело сделать делом своей личности, своей совести. Мне захотелось только поглубже заглянуть в его личность, проверить с другой стороны стойкость его убеждений.
– Не боитесь вы, – сказал я, – что в этой горячке мы врубимся в основной капитал леса и затронем...
– Нет! – воскликнул он, – мы вырубаем ничтожную часть: леса прирастает в много раз больше, чем мы берем его.
– Понимаю, – ответил я, в то же время обдумывая, как бы этого честного, прямого и простого человека подвести к драме лесной: нужна древесина, а все-таки иной раз и жалко лес.
срубали, а белка 20 копеек!
Петр Иванович был возмущен. А я вернулся к нашему разговору.
– Вы говорите, древесина нужна теперь, а нам нужна была белка. Мы рубили деревья, выполняя нашу цель – белку добыть: деревьев же много! А вы вот «Кручи» срубили и отняли у трудящихся место отдыха и берег реки погубили, нужной для всех реки.
После того мне даже немного жалко стало П. И-а: так он смутился и растерялся. И я понял, что П. И. превосходный работник, но молодой и смотрит на дело свое упрощенно, ему бы рубить и рубить...
<На полях:> Фотопроба: солнце – 9 утра; лучшее d 9/V20
Помню, какой-то иностранец, молодой человек в морском плаще пришел к берегу Плещеева озера и, обойдя все озеро за день кругом, вернулся, сел на своего извозчика и уехал. Мне передавали, будто он кому-то в городе сказал, что в Европе такой речки, как Векса с ее кручами, уже не осталось в Европе. И, вспомнив европ. речки, я понял иностранца и полюбил кручи особенно. Кручи эти погибли, и пусть! я и о себе самом, а не только о кручах, готов во всякую минуту сказать, если дойдет: «пусть!»
Так я об этом и сказал директору Леспромхоза, человеку здесь еще новому:
– Этот лес, – сказал я, – пойдет на канал, и как раз это моя тема: я хотел бы изобразить государственную необходимость неизбежной, как смерть: надо, и пусть!
– Канал тут не причем, – ответил директор, – вот как было...
– вон там подальше – стали в [карьере] торф разрабатывать, и весь берег должен был перейти к торфяникам и те бы непременно срубили. Так вот, чтобы не дать тем, здесь успели лесорубы и торфяникам отдали местечко чистеньким.
– Но ведь это же преступление: есть закон, охраняющий лес на берегах рек: это защитный лес.
– Об этом должны думать общественные организации, если бы в Рике постановили...
Подрумяненные деревья: сон: везде-везде румяные.
Так на рассвете было - 8, а после обеда окладной теплый дождь, очень мелкий. Стоял на крыльце, раздумывая, – идти на тягу или пожалеть ружье: измочишь его. Такая тишина! и такой мелкий дождь: из одного домика долго боролся синий дымок и поднимался немного. А по крыше мерно барабанило, и под дождь, как всегда, хотелось бы куда-то уйти в уютный угол и там сидеть с кем-нибудь и молча слушать дождик. И ведь есть люди такие, тоже где-то сидят, как птицы под елочкой, нахохлились.
4 Мая. Зима при майском солнце. Пешеходы посередине шоссе пробили на белом черную тропу, и на черное-теплое слетелись из неприятного-заснеженного леса зяблики: радуются и тут же спариваются.
Случись что-нибудь, и всё кажется, – ничего, объяснить – и все поймут и не дадут пропасть. Но бывает, такое случится, что люди отступаются, и не верят, и слушать не хотят. Тогда приходят к суду, на который вызываются свидетели, и тебя тоже выслушивают, но уже не верят: тебя разбирают без жалости, как мертвого. Так вот до революции было положение писателя, а теперь много стало писателей, и всяких, нельзя к писателю относиться как к личности, и ты становись в очередь, и некто совсем ничтожный и посторонний твоему писательскому интересу будет распоряжаться тобой. Стоит сто пар калош, ты знаешь свои, но потерял номер, и швейцар тебе не поверит, и ты будешь дожидаться, пока все 99 человек не уйдут. Швейцару ведь нет никакого дела до того, что ты один-единственный мог «Войну и Мир» написать. Или взять деревню и для сравнения дом в Москве, один дом, вмещающий в себя всю эту деревню: тут не дом за домом следит, а управдом.
<На полях:> Так в городе создаются трудные условия, чтобы сделаться известным. В деревне все известны, и каждый человек в то же самое время есть известный человек, а в городе надо много всего, чтобы стать известным.
– это загадка, а у жены ответ, и когда ответ хороший: это награда. Сонечка своими голубыми глазками-незабудками всем раздавала загадки. А когда пришлось отвечать, то... Винить ее было не в чем, но... Да у нее ничего никогда и не было, только милые глазки, и все лучшее, что имела, раздала незабудками всем. Муж награды у ней не нашел.
О лесе известно, что летом в нем хорошо: можно ягоды и грибы собирать. Самый же лес понимают приблизительно как облака: вот была поляна с березами – только сейчас! и уже елки, а вот опять сошлись и разошлись группы каких-то деревьев, как облака. Если заяц покажется – о! тут есть на что посмотреть, а деревья, как облака, существуют где-то на заднем плане сознания.
Срезать любое дерево, и можно по годовым слоям всю его жизнь разобрать и понять жизнь природы иногда за сто и больше лет. А человек должен записывать за собой, и множество других людей его записки сличать, проверять и, несмотря ни на что, сомневаться, – есть у нас история, подобная рассказу дерева, или же только сказка...
<Приписка:> Почему это? разве нет в человеч. обществе вещества, подобного древесине: все эти предметы материальной культуры. Есть и нет. Есть в истории свидетельства о человеке, как в древесине, но о личности человека нет, и если мы хотим верной истории, не надо личности. И все-таки без личности – это не история. Попытка удостоверить личность человека – вот все, что отличает историю человека от истории дерева
Опушка вся на свету, как лицо у человека: лес опушкой движется вперед и так занимает новое пространство. И, глядя на светлую опушку, думается, – хорошо в лесу! Но стоит войти в самый лес, где кругом борьба за свет...
<Приписка:> Лицо дерева – [на свету], а корни то в воде киснут, то в песке сохнут.
Вечер был очень тихий. Вечерний свет солнца на деревьях у тихой воды. Потом новорожденный месяц с большою звездой и тоже чудесные барашки и все в воде. На этом фоне прошел человек согнутый с двумя огромными мешками, за ним маленький мальчик бежал... И стало морозить.
Петя приехал из Москвы, решено: едем в Вологду, а потом на Пинегу. Сейчас Пинега еще не трогалась. Там люди только лесом живут.
Катынский говорил Пете, что яйца от этого снегу пропадут, значит, тока затягиваются: еще долго будут токовать глухари.
Кажется, зеленеет в кустах, но это нет: это сквозь серые кусты зеленеют лужайки.
. Сквозь березовый лес виднелась заря, и в тишине этой березы были такие напряженно живые. Вспоминаю нашу кормилицу, от которой одной всю весну я ставил себе самовар. И так ведь каждая из этих сейчас...
Живой человек. «Партия и правительство сейчас уделяют огромное внимание заботе о Живом человеке» («Изв.» 5-го Апр. передовая, подчеркнуто в тексте). Несколькими днями раньше напечатано, 2–3 дня как в сумасш. доме замучили здоровую женщину.
Теплый вечер, в большой тишине четко высвистывали певчие дрозды, и их короткие песни значили как слова управления событиями в этом ходе зари.
Кое-где еще белелись остатки майского снега, и в то же время сегодня начала кукушка: значит, кукушка прилетела на неодетый лес – не к добру!
Такая тишина, что рост этих березок, наполненных соком, был понятен и близок нам, людям. Вот эта сосновая роща... (по мутовкам – монахи сажали: вот прудик, полянка, остатки изгороди: жил монах)... ели начали разбивать порядок насаженных сосен, березки пробились... подошли елки к ручью, и в нем дикий лес... Никогда эти деревья не бывают так расположены к человеку, как в тихий вечер, почти человеческие слова высвистывают певчие дрозды – нет у них своего сознания, но они рады и отвечают сознанию, если появляется со стороны.
Я думал о «живом человеке», о котором соскучилось теперь наше государство. Петя сказал, что он так же скучает о живом вальдшнепе... Живой человек – это прежде всего Я, которого государство хочет приспособить себе на пользу («Ты дашь мне Пришвина, а я тебе переброшу Толстого») и превратить в учреждение (Горький: не поймешь, – человек это, город, улица, ведомство). Живой человек – это личность, из личностей складывается общественное мнение и родится качество, имя, а не количество и нумер (имя и номер – в звероводстве).
«Механизация» как обезличение и механизация как избавление от застоя и тем самым как условие развития личности. Так вот где-нибудь на Пинеге... Начало: Понятие механизации глубоко проникло как обезличение, между тем в практическом деле механизация складывается из необходимости изменить жизненные условия к лучшему: вот хотя бы проложить дорогу к водосплавной реке, чтобы не рубить лес возле реки и тем не губить ее.
1 Жень-шень