21 Июня. Начало.
Пришлось <приписка: привелось> побывать в лесах, где еще не нанесена квартальная сеть, где летом ездят на санях и колесо только-только начинает вводиться через колхозы; где только что <приписка: очень недавно> появилась пила на лесозаготовках; где охотники и пастухи составляют заговоры от медведя по псалму «Живые помощи»; и все-таки даже в таких глухих местах вам эти же лица будут считать путь не в верстах, а в километрах, и в районном местечке имеется своя районная газета, в которой напечатаны сообщения о творческой поездке писателя Михаила Пришвина по сплавным рекам и дальше в глубь массивов, еще не знавших топора человека.
Часов в 12 д. пришел Панкратов, редактор лесной газеты, и мы поехали смотреть Сульфатстрой, предназначенный использовать отбросы завода им. Молотова (такой же целлюлозный завод, но сульфитный для отбросов лесозаготовок строится на р. Мечке). С нами в машине ехали Маршак, директор Сульфатстроя, и заместитель его Дашевский, только что <3ачеркнуто: разжалованный> спущенный с места главного инженера (все построил, а перед пуском – долой).
Ехали по деревянным мостовым с прыгающими бревнами, все опасаешься, что колесо машины нырнет под бревно, а оно влезет в автомобиль. Строительство Сульфатстроя интересно особенно тем, что видишь, как на мокром болоте строятся города (в Архангельске из-под мостовой крапива лезет, а по мостовой бежит, перебирая доски, автомобиль). Постройки делаются на сваях, болото засыпается опилками и сверху землей. История колонки Маршака: будто бы он – а может быть, это Дашевский: можно сделать так, что инженер, включивший колонку в эскиз рабочего поселка, пострадал за нее: дворянская колонка открыла дворянское происхождение инженера, а еврей, с малолетства глядевший на дворян и их колонки как на высшее достижение культуры, схватился за нее и настойчиво стал проводить: все были против, потому что будто бы из дерева колонки не делают; но когда секретарь крайкома утвердил, то все ахнули – как хорошо! и начались паломничества секретарей райкомов, с тем чтобы и у себя на бараках их заброшенных в невероятной глуши запоней ввести знаменитую колонку.
Нам показали замечательного по подъему тяжестей мастера: ходит с волшебной палочкой и всякую тяжесть поднимает без всяких видимых расчетов, посмотрел и поднял. (Маршак взял у него из рук волш. палочку, начертил на песке план и учил: так сделайте, и так... А тот почтительно слушал и не смеялся.) Рядом работали шведы, чрезвычайно хорошо организованные в работе, с пневматическими сверлами и др. инструментами. Рядом с культурной работой шведов шла наша работа, и в ней налицо были все элементы нашего труда: гениальный мастер-самоучка, которому показывает, куда поднимать, еврей Маршак, и человеческая «моль», своим числом заменяющая культурную единицу: количество в качество. Завод предполагают пустить уже осенью: сейчас уже все готово, поднимают котлы...
<На полях:> Механизация – пароходы и станки вместо моли.
Завод им. Молотова самый большой в мире, но может быть, в этом мало хорошего, что завод такой большой: огромная баржа, вмещающая ценность в 5 мил. р. золотом, находится в постоянной опасности от огня (и чуть ли не вчера еще загорелась). Завод так же прост, как и все в лесном деле: бревно, мое знакомое бревно, с которым я боролся на Пинеге, за это время приплыло сюда (миновало Бобровскую запань) и было изловлено особыми дозорниками. Это бревно вошло из Двины в лоточек, здесь багром его направили в дворок, где листва, подтоварник и др., из дворка оно стало в очередь, багорщица дала ему крючком направление к транспортеру, и оно пошло, еще мокрое (вода в лоточках всегда теплая зимой). На заводе в двух корпусах по 12 рам, пройдя через которые, бревно распадается на доски. В зале средней величины, чистой, с вольным сосновым воздухом девушки, которым, очевидно, живется недурно, судя по внешнему виду, по неторопливым движениям, обрезают доски и приводят их легкими движениями в окончательный вид...
На машине въехали на баржу (в 2 х 1 кил.; а баржа всех заводов тянется по Двине на 20 кил.): это город штабелей (одна, самая хорошая доска, без сучков, стоит 3 р. золотом). На берегу против баржи стояли иностранные суда и шла погрузка.
Пришел некий Яков Львович Колтунов, «проф. лесопиления». – Неужели есть такая кафедра! – воскликнул я, – ведь все процессы лесопромышленности так просты...
Он мне начал доказывать сложность «топорной» работы и необходимость ее (пила отчасти губит дерево). Еще он говорил о сложности работы рамщика, от которого зависит иногда сделать одно и то же дерево во много раз дороже или дешевле. Так он возражал против моей «простоты» и в то же время ее доказывал: раз не в машинах дело, а в человеческом мастерстве, то тем самым механизация и примитивна.
На мои слова о хищнической рубке он стал говорить: «А чего лес жалеть? Это народы первобытные жили лесом, а теперь живут кам. углем и нефтью. Но и уголь скоро кончится, и нефть: через 50 лет ничего этого не будет. И тоже не надо жалеть: что-нибудь выдумают другое» и проч. Я хотел ему возразить на это тем, что при автомобиле и друг, механических способах передвижения человеку ведь и ноги-то не особенно нужны, между тем почему-то их берегут, и в особенности странно с зубами: с каким упорством врачи стремятся спасти коронками и мостиками последние погибающие зубы, а между тем в их же руках искусственные зубы. Я только собрался возражать профессору пиления, как... взвился на другую высоту: и топор, и пила скоро вовсе не будут нужны: скоро будут лес штамповать из отбросов, придавая доскам небывалую прочность и желаемый рисунок. Не надо особенно бояться ломки, жалеть остающиеся деревья в лесу: в Калифорнии вытаскивают из глубин леса гиганты в 1500 лет, и десятки таких же по пути сами валятся... Один из самых ярких типов (весьма полезных для понимания «Чащи» или «Синей птицы»).
<На полях:> Дал тему Панкратову: топор и пила.
22 Июня. Все по-прежнему ясно, только ветер завернул несколько с севера, и стало прохладней вчерашнего. В 7. 20 у. мы выехали на катере в Бобровскую запань.
Один из студентов, приехавших на запань, узнав, что я – Пришвин, писатель, сказал: – Надо взять пропуск, а документы в порядке? – Личное письмо самого наркома. – Здесь не нарком хозяин, – ответил студент, – а завед. запанью. – Если бы такому студенту сказали, что Пушкин приехал, то он смешался бы только на одно мгновенье и сказал бы: «А разве он еще жив?» Драма не в том, что он это не знает, а что он студент: простого лесоруба никто не спросит о Пушкине, а студенту всегда это грозит. И если он не знает Пушкина, будучи студентом, то он как человеческая единица гораздо ниже лесоруба-колхозника и в общем напрасно учился: небольшие задатки в себе быть человеком, сознать себя, творить жизнь хоть как-нибудь по-своему он убил, заполнив свободные промежутки в себе знанием механизированных запаней.
Сортировочный аппарат на запани хотя и в увеличенном виде, но такой же, каким видели мы его на Леже. Ходили по бонам и станкам, и в местах разрывов было трудновато: глядящие со всех сторон обезьяны хохочут заранее. (Рассказ о бухгалтере, который при этом обезьяньем смехе «погиб и со всем своим образованием».)
Видели три рода станков: 1) В. К. Л. (Волжско-Касп. лес) переваливает через себя лес в пучки.
2) Лан 3 (Лебед. Александ. Никол.) собирает пучок цепями.
3) Блокстад: наезжает, счетчица шевелит губами (170 бревен), берет и метит пучок проволокой.
Очень просто, сокращает работу на 2/3, но главное, люди работают с сухими ногами.
«Тело запани» дедовское, но хорошее (а то есть за границей по-новому). Борьба с наркомводом за моль. Между тем ведь дело все в буксирах: буксиры как средство механизации сплава.
Четвертый год действует Бобровская запань, и четвертый год сидит, заведует ей хороший человек, партизан Жилин Василий Дмитрич.
На запани сейчас около миллиона кубом, леса с Пинеги + Выга + аварийный... всего пропустит около 3 миллионов.
По пути заезжали на р. Мечку посмотреть Сульфит-строительство (Мечкастрой). Но завед. не застали, а строить собираются только еще жилые дома для служащих.
<На полях:> Моль – это бревна сами плывут.
23 Июня. В пользу охраны Чаши.
Погода продолжается летняя, но жар спал. И так всегда на севере: при всякой жаре чувствуется некоторая угроза. Нам достали билеты на 24 вечер 9г/2. Значит, 26-го утром мы будем в Загорске, и всего путешествия с 9-го Мая по 26 [Июня] = 48 дней <приписка: 7x7 = 49> = шесть с половиной недель, т. е. трех дней не хватает до Великого поста.
Двести-триста лет, и северному лесу конец: он умирает, гниет; а на юге и полторы тысячи – все еще здоровый лес. А сколько нетронутых лесов на Кавказе (не дают). Вот хорошо бы после севера посмотреть лес на Кавказе и, может быть, какой-нибудь холеный лес в лесокультурной базе.
<На полях:> солнце одевается.
Были в местном музее. Там Заведующий, вероятно, из бывших людей кокетничал английским языком и всякими познаниями, адресуясь к пожилой, когда-то очень красивой даме, тоже, вероятно, сотруднице музея, и оба они, интеллигентные люди старого умершего мира, были самыми яркими экспонатами в этом музее. Чисто и аккуратно в музее, но это скорее музей для средней школы, чем краевой музей: от всего взято по диковинке и схематизировано, и все; но ни один отдел не охватывает местного материала и не живет, переменяясь вместе с жизнью и пополняясь.
Солнце переодевается.
К ночи на р. Пинеге: <зачеркнуто: солнце на небе и на воде между темными лесами оставило вместо себя большое малиновое пятно;> Солнце, как актеры в театре, на самые короткие минуты ушло в глубину сцены за кулисы, чтобы переодеться к новому выходу, и вместо себя на небе и на воде оставило <приписка: бросило> большое малиновое пятно...
<Приписка:> Роль численно малых величин в ландшафте – лиственница ближе к солнцу, на солнце указывает, а береза на человека.
Лиственница = «листва». Если подсчитать, какой процент лиственницы в отношении ели и сосны, то он будет ничтожен, но если ехать по рекам и смотреть на леса, то везде будет лиственница: это потому, что она везде выделяется и очень высокая и любит опушки и берега, высоты, часто определяющие характер ландшафта. И по-другому несколько, но в смысле художественного значения малых в проценте величин то же самое и береза: ничтожная примесь березы, но ее появление обыкновенно свидетельствует о человеке: побывал человек, повозился с лесом, и после него вырастает береза... Всегда, встречая березу, чувствуешь, что жизнь стала как-то полегче.
К рассказу о том, как при смехе обезьян утонул бухгалтер «со всем своим образованием». Рассказчик, объясняя станки, повторяет излюбленную фразу: «так вот, значит, Лан 3, станок с таким содержанием». При переходе через разрыв бона дает <зачеркнуто: шест> багор: «бревно будет утопать, но вы не бойтесь и [не] спешите, соблюдайте багром равновесие и с таким содержанием переходите». На всех высотах смеются, только предвосхищая возможность какой-нибудь ошибки, но если действительно ошибиться и погрузить одну только ногу в воду, то смех будет оглушительный. Не смеется только одна женщина, отсчитывающая 170 бревен, собираемых блокштадом: ей нельзя смеяться, потому что она не может считать, не шевеля постоянно губами.
Официант привел своего мальчика пообедать и подавал ему блюдо за блюдом, как всем. Мальчик ел, сидя на стуле, с висящими в воздухе ногами. Но когда подали кисель, <приписка: – серьезная пища!> он соскочил со стула и ел стоя.
Не нравится мне Петин роман с «Морошкой», первое, тем, что первичная основа его есть желание «нужду поточить», и на этом базисе он подходит к солидной замужней женщине, навертывая «идеализм»: разговоры о книгах... В этом случае хороший крепкий муж с успехом бьет морду. Я бы и сам побил. Главное, плохо, что простая цель требует короткого времени и правды: иду к женщине – знаю, зачем иду. А тут мление, мудьюга. Красивый, интересный парень, а вот... брат Сергей был вроде этого...
Нет больше никакого сомнения, что в Архангельске люди чувствуют себя гораздо свободнее, чем в других городах, и много гуляют на улице. И еще, что здоровых, высоких людей, даже гигантов здесь много. И это все, я думаю, делает море. Люди гуляют, потому что дорожат солнечными днями.
На Бобровской запани часами стоят люди за пропуском, а никто потом – ходи по всей запани! – не спросит этого пропуска.
клеенкой. Кроме того, рабочие покупают марки, а на этих столиках прямо дают. За два рубля нам дали обед из четырех блюд: рисовый суп, треску, гуляш и манную кашу. – Обед подходящий!
– в один голос сказали рабочие, а между тем и эта устроенная запань обходится только с 70% рабочих.
24 Июня. Сильный западный ветер, буря... Переберемся ли на другой берег Двины? Встреча со Щукиным и Поповым – два пьяненьких коммуниста, Щукин Александр Николаевич, директор кинотреста, Попов – предс. Союза писателей (Арх. Северное краевое издательство). В вагоне знакомство: Матвеев, начальн. политотдела под Вологдой. Разговор о Пинеге, что она раньше текла в Мезень (остался канал, которым можно пользоваться весной).
25 Июня. От Архангельска на 200–300 километров все болота, а с Нёнаксы быстро начинается перемена в климате, и весь день до вечера – до звезд! – мы спускаемся к чудесно украшенной земле. Прекрасны казались речки в твердых берегах, на которых луга цвели и рожь волновалась. И какое торжество березы, этого человеческого дерева: высокие березы, пышные, белые. Там и тут между березами и елочка, но какая нарядная, широкая, сытая. Как чудесно думать, что в таком лесу можно идти в любом направлении сухой ногой, и если даже встретится болото, можно легко обойти его. Сколько труда, сколько жизни положено только на то, чтобы обжить это место, и лес ужасный, непроходимый стал таким доступным и радостным.
Есть в этом чувстве к лесу и полям культурным общее с тем, что чувствует голодный человек, достигающий кусочка черного хлеба: это чувство открывает в вещах первоначальную ценность их, утраченную, стертую ежедневным довольством. Так путешествие оказывается, главное, не тем так ценно, что дает знание другого края, а тем, что открывает завесу для понимания близ тебя самого лежащих вещей. (В этом и есть сущность творчества, и если мы требуем от учеников школ данного края знания своего края – мы требуем слишком многого...)
Представитель Северного края в Москве т.Силин, Мясницкая, 13, 2-й этаж (рядом с Книжн.) Он может дать сведения о московс. партизанах, литературе и т. п. Литературу может подобрать и Попов.
Беседа с Матвеевым. Вопрос о зарплате в лесу: вопрос решается умелой организацией труда в лесу: подбором хороших десятников: хорошие десятники – народ переходящий. Вопрос о тесноте в бараках и пр. житья рабочих решается механизацией: в Бобровской запани работают с сухими ногами, едят хорошо, одеты, живут мужчины и женщины отдельно. Еще объясняется теснота скученностью труда: собрать на лесозаготовки удается только после января.
Борьба белых и красных: весь север от Урала до Финляндии. Если этим заняться, то начать в Москве, и потом в Архангельске. Почему красные победили? Два типа партизан: из интеллигенции] Павлик Виноградов и Хаджи Мурат.
26 Июня. В три ночи сошли в Александрове (наш поезд в Загорске не останавливается) и ждали местного поезда до 5. 55 ут.
Райский день. В Архангельске зацветает черемуха, у нас под Москвой доцветает сирень и начинается сенокос.
По всему видно, по широким листьям, по густоте и силе зелени, по высоте цветущих трав, что жили они тут без нас очень хорошо.
Пока мы ждали на Пинеге, когда распустится береза и зацветет черемуха, у нас отцвели сады, и мы, увидев цветущую черемуху в Архангельске, приехали домой к отцветшим садам. Но зато мы поняли... (Вот это и есть главная тема всего моего путешествия: Чащи = Лосиноостровский заповедник.)
27 Июня. Утром при солнце гремел гром. Здесь середина лета, расцвет трав, самое счастье.
Наши дела: 1) Ремонт машины. 2) Отчет. 3) Палатка. 4) Фото.
Лева пишет свой очерк, как самая медленная черепаха ползет, и кончится тем, что никуда не приползет: не напечатают.
Удивительно, что такой извне как будто необыкновенно энергичный человек изнутри оказался до крайности ленивым.
Петя или переутомленный, или от природы вечерний человек: утренний человек встает бодрым, рвется к работе, а вечером клюет носом; наоборот, вечерний человек встает сонным и разгуливается только к вечеру.
Щукин, дир. кинотреста, пьяненький коммунист, хотел сказать мне комплимент: – А сын – Петя, – пожалуй, еще умнее тебя. – Хороший сын, – ответил я, – так и должен быть умнее отца. – А чего же ты смеешься? – Очень доволен. – Нет, ты недоволен. – На этом разговор оборвался. Мы переправились через Двину, дождались поезда: прошло часа два. За это время он еще выпил и надумал поправиться: – Нет, я ошибся, – сказал он, глядя на Петю, – сын твой не умней тебя, он только более выдержанный. (Я-то с ним пил немного, а Петя не пил: выдержанный.)
– все хорошо, если бы только она была бы хоть лет на десять помоложе...
28 Июня. С утра «из облака» теплый крупный летний дождик брызнул и перестал. Из этого рая теперь видится страшный северный лес...
В Архангельске много еще сохранилось семенных людей, потомков морских зверей, великанов, и мелкий, порослевой человек еще не так бросается в глаза.
В нашем маленьком купе мы, четверо, сжились за ночь от Архангельска, в Вологде один из нас выбыл, и мы со страхом думали о возможности неприятного четвертого пассажира. Вошла необычайной толщины старая седая <еврейка испр. на: женщина>. Села важно, и все мы молчали, не зная, с чего бы начать. <Приписка: Такая полная женщина – важная> Вдруг <зачеркнуто: еврейка> моментально бросила глаза, что-то заметила в окне и быстро выбежала. Мы увидели, как она там быстро сторговала известные дешевизной вологодские яйца и купила вместе с плетеной корзиночкой и вернулась к нам. – Почем яйца? – спросил один из нас. – Три рубля, – ответила она очень охотно. – Это недорого! – сказали мы все. Она вся просияла и ответила: – В Вологде яички всегда дешевые, два десятка яичек – и в Москву приехать уже хорошо!
<Приписка:> Не от важности места, а от пищи толстая.
После этого стена неизвестности между нами рушилась, мы купили себе все по десятку яиц, каждый раз повторяя: 10 яичек – и уже хорошо.
29 Июня. Дождь с ночи, теплый... Уехали Чувиляевы. Кончено проявление.
Тропа: Человек шел – тропа, по бревнам следная трава вырастала. Медведь шел по путику – трава вырастала. Олень пришел и три медведя съели оленя. – И ничего!
30 Июня. Ходил гулять с Ладой. Много было цветов на лесных полянах. А на тропинке люди редко ходили. Не успевали люди замять траву. Поднималась трава, но не так высоко росла, как рядом. Зато густо росла трава на тропе, и все клевер. И так было в лесу, что где ступала тяжелая нога человека, там гуще росла трава и слаще...
<Приписка:> Тропа: Человек шел – тропа по бревнам сладкая трава вырастала Медведь шел по путику – трава вырастала Олень пришел к траве Медведь съел оленя – И ничего!
Путик.
Весною выхожу на свой путик
Мой путик достался мне от отца
Моему отцу Осипу он достался от деда Александра
Деду Александру достался от прадеда Осипа
Прадед Осип говорил деду о пожаре в этом лесу
Большой пожар. И вот теперь видко!
Весною на путике очищаю гуменца
Посыпаю гуменца желтым песочком
Оглаживаю маленькой лопаточкой...
... Заметил возле ручья на зелени след медведя.
И я выбираю гуменце светлое
Чтобы птице было видко
И сядет на верхушку дерева –
Видко
Все видко
И когда пролетает мимо, на всем лету
Все видко
И солнышко сверху смотрит на гуменце
Сядет птица на верхушку деревач
Видко
И падает птица на землю
Все видко
И по тропе идет
И пролетает мимо, на всем лету
Все видко
Птица любит гуменце и проч.
<На полях:> Рассказ поэтический о медведе прерывается хором охотников, вроде толкования (проза).
И медведь ходит по моему путику
Весной еще на снегу мне было видно:
Медведь вышел из берлоги и идет по путику
Возле маленького ручья поднялась трава
А там, где ступал человек и медведь, сильней зеленело
И далеко было видко
Когда возле маленького ручья поднялась трава
Много было цветов по сторонам путика
Зато густо росла трава на путике и была сладкой
Так было в лесу, что где ступала тяжелая нога медведя и человека
Там гуще росла трава и была слаще.
<Приписка:> Сюда же в хоре: как медведь меряется. – Это бывает!
Рассказ поэтический прерывается прозой Осипа, рассказами о лесе, но он возобновляется по сюжету: медведь взял на траве оленя – ничего! Медведь на путике брал птицу – ничего! А вот когда медведь сломал клеть и вынес муку – тут он – петлю (две елки уступали тропинку, одна елочка говорит: тебе идти, другая: тебе).
Березовый лес.
Ничего не могу сказать вам о том, как мне после севера показалось в нашем березовом лесу с высокой цветущей травой: это счастье пришло. А когда счастье приходит – уходят слова.
К Чаше.
и румяна: дерево приветливей.
1 Июля. Люблю лес, но лес, особенно северный, любить невозможно: наш любимый лес и настоящий лес – это все равно как пойнтер и волк, – можно ли дикого волка любить.
И так вот в понятии «лес» ютятся два разные существа: один старинный славянский лес-бес, с которым у земледельца идет вековечная борьба, другой лес – наша радость, счастье, средство восстановления истраченных в городе сил.
И еще есть третий лес <приписка: круглый>, исчисляемый на кубометры, источник нашей валюты. Обе противоположности, и дикий лес-бес, и поэтический, как бы там ни было, имеют какое-то общее основание, но ничего общего не имеют между собой у нас лес поэтический, это рай нашего счастья, и лес, исчисляемый на кубометры.
И вот все-таки случилось так, что хозяйственники позвали поэтов описать лес, и я, приглашенный в числе других писателей включить лесную тематику в план работы 1935 года, задумался крепко над этим двойственным понятием «лес».
субстанции в моем опыте, что – представляется мне – если вернее, точнее описывать свой опыт, то и моя поэзия будет действительней. Вот почему любимейшая моя форма – это дневник, записки. Не раз, однако, мне случалось переходить через эту форму, писать повесть от третьего лица, и тогда оказывалось, что это ложно и что я обманываюсь в чем-то, когда ревниво держусь рамок моего непосредственного художественного восприятия.
2 Июля. Знаешь ли ты ту любовь, когда тебе самому от нее нет ничего ни теперь и не будет, а ты все-таки любишь через это все вокруг себя и ходишь по полю и лугу и подбираешь красочно, одно к одному, синий василек, пахнущий медом, к голубой незабудке.
Качаются высоко стебли ржи в облаках
Облака маленькие и [легкие], но плотные
Густеет рожь светло-зеленого цвета
Синие и голубые, и есть еще колокольчики
И ромашки, колокольчики фиолетовые
Ромашки белые
Летают пчелы, поет летняя птица
Есть еще стрекоза возле ржи, разные бабочки
Есть бабочки желтые, и есть бабочки красные
Есть черные. И есть еще кузнечики большие Серые с треском летят и раскрываются красным Другие раскрываются синим А есть большие зеленые усатые Муху дашь – съест.
Есть молодые люди, которым надо сказать: не учитесь, хорошие строки сами приходят, а есть другие люди, которым надо сказать: не марайте бумагу, – учитесь!
– учитель: Калуга. Мой читатель. Называет мысль мою о прочности вещей и вечности гениальной. Правда ли? Не знаю и неважно: важно сохранять в себе вечно вопрос...
3 Июля. В те годы, когда рушились «незыблемые» права собственности, вопрос часто бывал не в самой собственности, а в силе личности: сумей отстоять свое право, и ты по-прежнему будешь хозяином своего добра. Так вот пришли одного раскулачивать, а он в лес, да с Пинеги тропами-путиками пробрался на Уфтюгу и спустился на струже к Вычегде, и оттуда на Котлас и в Москву. Назад явился с правами, вернул себе все отнятое и посейчас живет хорошо, в колхозе. Другой оробел и пропал, вон там в зарослях догнивает его домишко. Время переходило, и люди отбирались по силе беспощадно, как на войне.
А в лесах Белоруссии, в садах Украины, в степях Дона, Кубани разве не то же самое было, разве тоже не могло быть так, что человек чуть не сумел и пропал. Что значит пропал? Ну, скажу, потерял свою родину, и вот в северном лесу где-нибудь, в том страшном лесу у полярного круга, где медведи, олени да журавли клюкву собирают, – появились в числе других: казак с Дона и белорус, чтобы вместе с другими колонизовать пустынный край. Пусть оба чувствуют себя невинными и действительно попали случайно... Перед каждым стоит не-обходимость, которую каждый по-своему должен обойти. И пусть казак, степной человек, решится бежать из леса и убежит, а белорус, лесной человек, станет на место... Мало-помалу лесной человек не лес отдаляет от себя, а людей, следящих за ним: люди уважают его, люди больше не глядят, издали кланяются ему. И так человек создал себе новую родину. Кто же выше из этих двух людей: степной казак, оборовший «судьбу» побегом, или этот лесной человек, не ногами, а внутренней силой оборовший этот страшный северный «лес-бес»? Так ведь было с испокон веков в русской истории: казак в степи воевал с басурманом, а на севере стоял человек на месте и строил. (К пекарю пришли белорусы, я спросил: – Казаки воры и так легко и проч.... Так, очевидно, я верно понял. – Но... Вот еще пример: – А что убежали... всякий ли достиг... Один убежал и не мог не заглянуть домой, а дом свой: «Детские ясли» – и в [бега] и опять...)
В 9 у. вышел на свой круг и вернулся в 1 ч. д. – Забыл книжку и мысли какие-то не мог записать и забыл по возвращении. Не почувствовал, но вспомнил тоску и что около двух месяцев путешествия ее не было: значит, в пути ее не бывает, и вот почему Онегин так много странствовал.
<На полях:> синие реки,
охота
4 Июля. Машина в ремонте. Петя в Москве достает для палатки палки, ружье в мастерской. Ягода спеет, когда Павловна сварит варенье, уедем на Шариков пал.
До тех пор, пока висит угроза войны, нельзя надеяться ни на какие удобства жизни культурной: канализацию, электричество, радио. Надо всегда быть готовым не на день или два, а на годы вернуться к жизни наших далеких предков в леса и с помощью одного топора строить себе жилище, добывать огонь и убивать врагов...
Служил я в армии и летал на самолете
И видел с высоты северные леса
Речки были как на теле синие жилки
Только я не видел с высоты самолета
Тонкие путики, пробитые ногами наших охотников
Речки как синие жилки
Много речек и еще больше путиков
Синие речки с высоты самолета все видко
А тонкие путики вовсе не видко.
Из разговора с редактором: гидролизные и целлюлозные заводы – это не решения; решение: перенести эксплуатацию леса в Сибирь и натворить там такое же безобразие.
– он всегда может скрутить народ. Но рано или поздно властелин успокаивается, со всех сторон уверяют его, что народ его уже любит. Пример такого самообмана – это поведение царя Николая и царицы Александры, уверенных в том, что их любит народ.
Не вдали, а возле тебя самого, под самыми твоими руками вся жизнь, и только это ты слеп, не можешь на это, как на солнце, смотреть, отводишь глаза свои на далекое прекрасное... И ты уходишь туда только затем, чтобы понять оттуда силу, красоту и добро окружающей тебя близкой жизни. Можно всю жизнь отдать на пропаганду этой мысли (и не к тому ли она: «любите ближнего»).
Много лет тому назад мы срубили тополь несколько метров от земли, в надежде, что оставшийся ствол даст отпрыски. Но вода дождевая, падая сверху на широкую площадь ствола, проникая вглубь древесины, замерзая и оттаивая, дробила ткань, и дерево засохло и загнило. Из года в год я привык к этой печальной колонне и не обращал на нее никакого внимания. Но я не один был, и все наши, каждый день занимаясь в саду, не обращали внимания на засохшее дерево. Мы все, привыкнув, пропустили чудесную жизнь возле себя, возле этой самой печальной сухой колонны: возле нее росла меленькая липа, из года в год поднимаясь все выше и выше до нынешней весны, когда она стала выше сухой колонны и [закрыла] ее зелеными листьями, и все мы вдруг ее заметили. Мы принесли лестницу, намотали веревку на верхушку гнилой колонны, повергли ее; освобожденная, со всех сторон освещенная липа засветилась густым зеленым внутренним светом, засияла необычайной красотой. И все мы смотрели на нее и озирались вокруг себя: нет ли и еще вокруг нас такого прекрасного, что мы, не замечая, обходили ежедневно.
Ни одного партийца, занятого на севере лесосплавом, я не встретил такого, кто не разделял бы мою поэтическую жалость к лесу, который не столько берут, сколько бросают в лесу на сгнивание и на заражение короедом здорового леса. Один из крупных деятелей <зачеркнуто: председатель РИКа> даже признался мне, что он, один в лесу, увидев такую картину, «ревел». Уполномоченные Крайкома, секретари Райкома, начальники политотделов, беседуя со мной с глазу на глаз, все до одного, как хозяйственники, старались заразить меня жалостью к погибающему лесу, возмущаясь газетными писаками, уверяющими читателей, что лес рубят, а древесина за это время в десять раз прибывает. Месяцы наблюдая лес, беседуя с хозяйственниками на местах, я наконец доехал до Архангельска и там нашел человека – оптимиста, притом беспартийного.
– Нечего жалеть лес, – сказал он, – лес этот вырастет.
– Вы оптимист, – сказал я, – не вы ли это писали, что лес рубят, а он в десять раз прибывает?
– И верно, – ответил мне «профессор».
– Как же верно, если я полтора месяца истратил только на то, чтобы найти нетронутый топором [массивчик] в 66т. куб. м.?
– Это у нас на севере, – был ответ профессора, – а возьмите Сибирь – пока мы здесь рубим, сколько там нарастает!
А когда я сказал, что если так будем в Сибири хозяйствовать, как на севере, то и там скоро будет конец:
– И хорошо! (Лес отсталость, перейдем на нефть, на уголь и потом [возьмем] из воздуха... Лес – это отсталость, – чем скорее, тем лучше.)
Не забыть объяснение конца «зеленым годам» (в Норвегии срубили леса, открыли всякие Гольфстримы).
Пусть величают меня за мои прошлые труды художником слова, но когда я затеваю изучение какого-нибудь вопроса, явления или среды, я не считаю себя художником и тему свою изучаю, как все, с жизненной стороны, или что значит – со всех сторон, в том числе и с художественной. И я умею до того просто ставить вопросы людям, до того обыкновенно умею обходиться с людьми, что они забывают меня как писателя и спрашивают, чем именно я занимаюсь, что делаю, где служу. Тогда, если хорошие и умные люди спрашивают, я, робея, называю себя человеком, подобным инспектору качества, а если какие-нибудь глупенькие, то попросту:
– Я инспектор качества, приехал проверять и судить вас дураков.
Вода бежит и слуда стоит
А слуда воду держит
И если бы слуда не держала
Вода бы рыла деревья
И падали бы деревья друг на друга
И вышла бы вода в занаволоку
Стало болото
<3ачеркнуто: Вода бы сама ее вырыла
Или бы стало болото
И вода и слуда живут вместо
А лес где [будет] То вокруг будет лес Нельзя отрывать воду Вода и Слуда вместе живут.
Если хорошее, очень-очень хорошее, небывалое, прекрасное, как небесное видение, ружье, и охотник безумно-страстный влюбился в это ружье и сказал себе: или я не буду вовсе жить: надену камень на шею и брошусь, или же я убью того человека и завладею его ружьем... Так если понять, что в увлечении вещью человек забывается... до убийства, кажется, какой он прекрасный! Но если ты можешь так увлекаться вещами, что сам даже и не видишь последствия своей игры, и никто тебе не перечит, и ты «ребенком» живешь... (Вот не так ли надо понимать Петpa l.)
Самец достиг своего и ушел с некоторой досадой: слишком ему это трудно досталось, она же начала эти минуты хранить как счастливейшие в жизни.
5 Июля. Вот вопрос: бывает, вначале механизация много дороже обходится, чем «ручной способ», но вернуться к старому невозможно: организация ручного разрушена, и собрать невозможно; это критическое время, и новшества являются за счет самого человека, и неудачи всюду колют глаза (см. Баржа на Леже: люди бегут). Сюда же и колесо-пионер раньше дороги, автомобиль без шоссе...
6 Июля. Со вчерашнего дня барометр в самом низу, глухой дождь.
Если бы человек не рождался
Если бы человек в утробе рождающей матери не носил в себе единство всего рожденного и общей цели, то смерть означала бы полную бессмысленность жизни, и мы бы давно уничтожили друг друга, как уничтожают себя прирожденные преступники или пауки, заключенные в одном стакане.
доверчиво сносит и государственное бремя, как сносит неумолимые <зачеркнуто: таежные> законы своей едомы? Такой человек имеет в себе как бы особый запас, расходуя который, можно долго терпеть.
От Павловны и Левы: кто что хранит, тот и делается собственником этого: вещь у меня – моя!
Все мое путешествие похоже на северную сбежистую реку: какая река! пароходы идут и один раз в год завозят муку: на весь год навезли, а сбежит весна, и кончено: там, где была река судоходная, курица вброд перейдет. И в этом, только в этом я узнаю себя, сына своего народа: тоже и народ наш сбежистый...
Кладу весло, присоединяясь к миру самых обыкновенных вещей и наслаждаясь их великой ценностью (в этом и есть возвращение домой; в этих бревнах солнце и сила солнца на кубометр; эти бревна есть «чаша»). Сюда же и «точку зрения» (от 19/VII). И сюда же героя, который взял мгновенье-Сущность леса проста, и вот это и вводит в мир обыкновенных вещей.
Охотничье: напр., слет глухарей и проч. (все припомнить).
Если сам моешь и смазываешь машину, если сам проявляешь и печатаешь фотоснимки, сам положишь заплату, если на локте прорвется кафтан, то все постоянно спрашивают: – Почему непременно вам это надо делать самому? – И надо найти ясный ответ, чтобы не остаться «чудаком» <приписка: вроде Льва Толстого, который почему-то сам пашет>. Так вот под давлением общества от себя самого отделяется такое, что ты не сам делаешь и без чего сам не можешь обойтись. Мало-помалу так и все откалывается от тебя самого, так что если ты, напр., шофер, то ты тут тоже никак не сам, а часть механизма машины, исследованный в своей пригодности психотехническим анализом.
– Почему вы это сами делаете? – в этом вопросе есть намек на лучшее определение силы вашей, на какую-то соответствующую вашему достоинству большую свободу на пути самоопределения в геройстве каком-нибудь, ученом открытии, художественной ценности.
В этом процессе ты делаешься повелителем бесчисленных не-сам.
7 июля. Путешествие дает ряд тем, на которые потом и пишешь, как я сейчас пишу о лесе: о рабсиле при заготовках, механизации и т. п. Но сколько бы ни написал на темы, все остается промежуток между темами, та живая жизнь, которую лучше всего схватишь, если правдиво описывать изо дня в день свое путешествие. Так я и сказал <3ачеркнуто: редактору> одному литератору, ведающему в газете отделом путешествий, и он сразу понял меня и ответил:
– Не нам вас учить, пишите между темами и о клопах. Из этого разговора я понял, что огромное большинство пишущих занято клопами...
<3ачеркнуто:> Бострем. Редактор отдела
С полпути между Вологдой и Котласом
Сотни молевых рек, влекущих в Вологду моль... На половине плоты снизу... [идут] в Двину. Ехал я туда в июне – так что теперь ничего не могу узнать.
Можно начать с баржи и полумеханизации, а потом перейти к клопам и мечте о стране непуганых птиц + и потом мечта [о] лесе, который еще не рубили и [который] не знал топора.
«механизация» в наше время стало иметь много смыслов и само по себе безотносительно перестало нам что-нибудь говорить. Так вот и о лесе, когда нам сказать, что главный вопрос – механизация, то непонятно, и вот «баржа»...
Клопы: оттого что человек на месте не живет.
Чаша.
Ландшафт леса как творчество Чащи
Слова Мануйлы: С женщиной хорошо обходишься – она больше работает, а мужчина от хорошего обращения портится.
Продолжение Архангельской тетради.
«сам» и «не сам» у Бострема решаются лично: «сам», принимая услуги от «не сам», обязуется в той же мере быть «не сам», положим, не для этого именно человека, а для кого-нибудь. И эти безлико сложенные не-сам образуют на совести чувство долга. Такая совесть, такой долг сложились в натуральном хозяйстве, теперь же разделение на сам и не-сам происходит без совести и долга... <приписка: машинно, и оттого вражда к машине>
Вести из мира неясного и переменного: весь интерес к человеку с топором в руке (народ и лес), к старчеству. Мое замечание: если есть в этой мечте реальность, то современность должна носить в себе следы своего происхождения.
Нет ни малейшего сомнения в том, что человек живет не о едином хлебе, но если <зачеркнуто: доведен человек до того, что> кто-нибудь из последних сил добывает хлеб, то как сказать ему это «не о едином хлебе»... Напротив, каждый из нас, испытавших крайнюю нужду, знает момент, когда сильное желание хлеба раскрывает его солнечную природу, в которой исчезает разделение жизни сытых людей на заботу о хлебе и еще о чем-то «высшем». <На полях: Это момент рождения всех пролет, революций. Самое ненавистное существо в это время – кто говорит, что «не о едином хлебе»... (Матрос при слове «Христос» стрельнул в актера). Слова «не о едином хлебе» относятся к сытому человеку, голодному почему-то это сказать нельзя, напротив, голодному надо сказать именно, что в хлебе единство солнца, земли и труда человека.> И вот искушение сатаны... утверждение существа, независимого от хлеба... Вот современная тема, если взять во весь рост: хлеб – это жизнь, это солнце, и ты против (об этом рассказано в Евангелии). Но что может сказать в свою защиту современный человек, положивший свое счастье в дело добывания хлеба?
Флюиды худ. Беляева (Левине дело). В Леве есть мать целиком... тоже и ее срывы.
Жизнь повертывается, с избытком... чего же больше: родители отвечают за детей, а ведь это значит: что отца... К чему же мы придем?
– это Бог, ближний – это человек. Любовь к Дальнему (к Богу), любовь к ближнему (человеку).
Закон об ответственности родителей за детей: это есть возвращение революции к опыту Старого Завета. В конце концов окажется то же, что было с нами этой весной: 1/2 месяца искали нетронутый лес и пришли в Лосиноостровское.
10 Июля. Любовь к врагу и вообще к «ближнему», и не только любовь, а просто внимание к ежедневному достигается только удалением от него и последующим возвращением.
Путешествие ценно не так тем, что оно обогащает человека новым знанием, как тем, что открывает глаза на близкое. И есть путешествие в такую отдаленную страну, возвратясь откуда, люди могут понимать даже любовь к ближнему и даже к врагу, – только надо очень далеко уехать: я там не бывал.
<На полях:> Запевка в роман «Начало века»
и о ближнем, и дальнем, и о сверхчеловеке. Слышал от Мережковского не раз, что Ницше будто бы под конец свой узнал в Сверхчеловеке Христа, и вместе с тем, значит, – сейчас думаю – он, наверно, принял и любовь к ближнему, и к врагу. Я, вероятно, этого никогда не пойму и проживу так.
<На полях> Это одна из тем «Начала века» или «Чан» преодоление ницшеанского эстетизма.
Еще я слышал от Мережковского, что Ницше ошибался, потому что оставался в магическом кругу эстетического творчества, как неудачник жизни. Его законы верны для худож. творчества, а не для творчества самой жизни. Я лично понимаю творчество единым, как это, вероятно, у Гете, но сознаю, что в самой далекой стране еще не бывал. Моя мать тоже так могла волноваться глубиной своей, но мысли собрать не могла. Что-то детское и привлекательное, обратно тому, как бывает: в мыслях все верно и ясно складывается, а за ними нет ничего.
Трудно еще прибавить к тому великому, что сказал Ницше о творчестве. Только вот в чем возникает вопрос: каждая творческая личность, хотя бы писатель, по сотворении немедленно должна войти в какие-то отношения с личностями нетворческого порядка, писателя берет, напр., издатель, потом критик, театр и т. д. И все эти нетворческие элементы так облепляют со всех сторон сверхчеловека, что ему и не дохнуть, если он не войдет с ними в отношение подобно тому, какое имеет христианская церковь к Христу. (Вопрос решается тем, что сверхчеловек должен быть распят и после уже его крестной смерти должна возникнуть соответств. ему общественная организация: путь воинствующего неудачника, воскресающего после собств. смерти..) (Слышал я, что под конец жизни Ницше узнал в сверхчеловеке Христа. Не так ли произошел Ницше: в борьбе с церковным Христом пришел к первоначальному <приписка: т. е. узнанному в своем личном опыте)>
15 Июля. Все эти дни прохладные и дождливые. Заварили кашу: спасти Семашко. 16-го в день Левина рождения должен он, старый друг, приехать сюда.
«отравили» машину: как она пошла рывками, пропуская силу и опять схватываясь за нее.
Кто такой Кронгауз, или Мачедович, или числа им нет.
Пушной номер «На Стройке».
16 Июля. Ночью покончили починку Машки. Прием переливания крови одной машины в другую. Работа мастеров наудачу. Слова: – И не начинайте (учиться электричеству): все равно не поймете» (нельзя понять).
С утра окладной дождь. Ждем Семашку.
1) Пушной номер. 2) ГИХЛ. У) Лес.
Встреча Семашки. Шофер – мостик – оргвыводы.
17 Июля. В Москве. В Августе для ГИХЛа: «Кащеева цепь» и «Жень-Шень». Пушной номер. Встреча с Фаворским. Конец Кронгаузу. Сдача «Леса».
Пушной номер. Наша Канада.
– 5 тыс.
Ленин на тяге– 2 тыс.
Белка Барсук
Лиловое небо
Песцы Орел
– 1. 856
Волк и овцы – 2. 350
(Скорая Любовь)
<Приписка:> 1-й разворот Ленин.
Смотришь на лес, и трудно забыть свое время скорое жизни и не сравнивать жизнь дерева с собой как более долгую. Но если писать и читать, не видя леса, то легко можно и жизнь леса понять как скорую жизнь. И в особенности жизнь северного леса: что значит 200–300 лет век сосны в сравнении с веком тиса в 1500 лет! Итак, воображая себя старым тисом, смотрю на северный лес, и мне видно, как в этом лесу, подобно скоплению людей на улице, теснятся деревья, бегут... и так идут деревья по земле, как люди.
<Приписка: 19 Июля.> Взглянул, взял в себя, и то, что взял, осталось, а на что не посмотрел, то все проходит. Впрочем, можно смотреть и не брать себе, а только чувствовать движение. Так вчера 18-го июля стояли мы возле ржи с Фаворским: кажется, он этого не знает... Я не забочусь о форме, я вникаю в жизнь и самому материалу предоставляю заботиться о форме.
Объясачили.
Язык до того консервативен, что, если хочешь вперед двигаться, лучше и не говори, так вот до сих пор говорили «лес», думая о его непроходимости, и особенно «тайга сибирская» если сказать – это как море, со дна которого захотелось бы копейку достать. Между тем после самолета лес и тайга совсем уже не так страшны, и достают из тайги пушнину на самолете регулярно, и отовсюду и фотографы, молодые ребята с ремешком на животе и лейкой, летают в недра тайги просто за картинками для своего журнала.
Сосна выводила к свету зяблую елочку
На разлив заболоченного ручья
Ель открылась и ей помогать вышла березка
Не успела дорасти березка: ель погибла
А березка пошла. Маленькая березка чуть повыше
тростника
И во множестве перебрались на ту сторону
И там, на той стороне, опять синеют леса в облаках
А здесь осталась в неравной борьбе погибшая ель
Поросли мертвые сучья этой ели длинными серыми
Ветер играет бородками мертвых деревьев у болот
И я тут стою всем сочувствую на берегу заболоченного луга
Смотрю, как березка маленькая перешла на ту сторону На той стороне синий лес в облаках.
Конец Архангельской тетради.
«Начало века».