• Приглашаем посетить наш сайт
    Крылов (krylov.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1935. Страница 7

    21 Июля. <Зачеркнуто: Лес рубить – это необходимость. Не срубишь для себя, лес сам погибнет от червя и пожара. И как ни люби леса, все равно рубить когда-нибудь надо. Весь вопрос сводится к тому, чтобы рубить лес хозяйственно. И если хозяйственным глазом смотреть на спелый лес, то это как на все, что поспело и очень хорошо, очень приятно, если впереди предстоит хороший урожай>

    Лес рубить – это необходимость, и если для себя не срубишь, лес погибнет от червя и пожара. Хозяйственным глазом надо смотреть на рубку леса, и тогда спелый лес, как все, что поспело и обещает хороший урожай, – законченно прекрасная вещь: и посмотреть хорошо, и есть, что взять.

    Вечером поехал в Переславище, Лада нашла выводок совершенно черных тетеревей: 4 штуки; говорят так все: сохранились яйца, до морозов положенные, а после морозов, по краешкам гнезда – те погибли: по 2, по 3, по 4 птенца, но много и спелые. Утка вся на крыле.

    Липа цветет. Клубника «Виктория» поспела. Дожди задержали покос, и луга или во всем богатстве, или пахнет сеном. Вся сила насекомых. Комар. Рожь бурлит.

    Много болячек залечила свободная продажа хлеба. Домна Ивановна стала совсем другая.

    Иван Федорович Дубакин – егерь. Влад. Иван. Егоров, учитель, предлагает свой дом для житья.

    Один художник прежде чем вникнуть глубоко в материал готовит форму, другой погружается умом и сердцем в материал, который по усвоении как бы сам собой вызывает для себя нужную форму.

    Один художник, прежде чем серьезно заняться материалом, готовит для него форму, и эта глубоко продуманная форма вбирает в себя материал: это художники формалисты. Другой художник погружается умом и сердцем в материал, который после личного усвоения как бы сам собой вызывает для себя нужную форму. (Первый художник – Фаворский, второй – я.)

    <На полях:> стандарт

    Много проходит в голове разных догадок, но только те из них остаются, которые когда-нибудь во время борьбы за решение: так поступить, или так? вдруг приходят на помощь, являются внезапно из склада неясных основных запасов и после уже навсегда переходят в сознание как правила жизни, как «мудрость».

    Свертывать принято вправо, и так хочется всегда свертывать вправо. Но если обгоняешь другой автомобиль, то надо свертывать влево. И это усвоишь себе верно, делаешь не думая, как автомат, и все проходит так долго и благополучно. Бывает, однако, особенная забывчивость, очень глубокая, и когда что-нибудь со стороны вызывает тебя к внезапному резкому действию, вроде поворота руля, то вдруг ты поступаешь не по <3ачеркнуто: наученному> личному навыку, а по общему, заложенному в тебя как бы природой: свертываешь вправо, и машина, сталкиваясь с другой, разбивается вдребезги. В народе об этих случаях говорят: природа науку одолевает; «наука» – это вторая природа. И когда первая природа побеждает, то это есть катастрофа.

    Неосторожно выпитая рюмка может в моей природе натворить много беды, одна только рюмка, и довольно! а при благоприятных условиях среди друзей могу выпить много и как будто с пользой. Неудачная рюмка... Подозреваю, что именно это лишнее вино и вызывает у меня тоску (смертельную): 1/2 месяца на Пинеге ни рюмки и ни одной минуты тоски.

    Рассказ Павловны. Умирал хозяин, захотел курятины. Хозяйка сварила последнего петуха. Не стал есть: «яичек свари». Пока яйца варили, хозяин помер. Вот положили его на стол, а хозяйка причитывает: – Встань, дружочек мой милый, – встань! вот и петушок твой стоит, и яички лежат...

    22 Июля. Соблазняет решиться устроить окончательно свою старость на Журавлиной родине, чтобы там жить до конца (редко появляться в Москве). Пустынник при помощи машины и веселого общества).

    Самая опасная охота на диких зверей является лишь забавой детей старого возраста. Единственно опасный для всех зверь, на которого нет охоты и выходишь на которого лишь поневоле – это зверь, обитающий в человеке. Множество людей, сами того не зная, живут только страхом этого зверя, ненавистью к нему, презрением, но еще большее множество при каждом удобном случае сами обращаются в такого же зверя. Конечно, есть и настоящие люди, охотники на этого зверя: ими жизнь продолжается. Но нерадостная эта <зачеркнуто: охота>… что-то вроде охоты на смерть. <Приписка: Этим занимался у нас Гоголь.>

    Когда входишь в высокий лес, то солнце становится у самых вершин деревьев, и с этой солнечной высоты в лесной сырости падают косые лучи и часто песня зяблика...

    Подленькие люди тоже часто занимаются красотой, но сама красота на них не обращает внимания. Вот почему часто очень красивая женщина как-то сравнительно бывает милостивой к окружающим ее негодяям.

    Весной видел лесную речку с черной водой, и возле воды выросли потом желтые цветы. В эту речку сбегала малая речка со светлой водой, и я запомнил себе: есть речка в лесу с черной водой и желтыми цветами, и есть светлая. Теперь черная речка вовсе закрылась широкими листьями мать-мачех, а светлая снежная вода сбежала совсем, но ложбинка, по которой весной неслась светлая речка, теперь вся покрылась незабудками, голубая река незабудок.

    Пахло липовым цветом, и глаз отдыхал на чудесной сочной светящейся в солнечных лучах зелени. Но мы не могли ничего друг другу сказать: возле этого бульвара с липами неустанно неслись, гремели, гудели трамваи и машины. Петя успокоил меня и сказал, что в будущем поезда спрячут под землю и в городе будет совершенная тишина. Вероятно, именно так и надо подходить к городу, т. е. так же, как и к природе: участвуя лично в творчестве лучшей жизни, и самого города. Так, если город глушит, надо броситься в работу над заглушением ненужных звуков.

    23 Июля. Секретарю Райкома т. №

    мне, что действует на основании от местного комсомольца донесения о том, что лес у меня ворованный. Этот лес отпущен мне по распоряжению из Москвы местной конторой Леспромхоза для ремонта дома. Привезли пока мне только часть предназначенного мне леса, и потому я еще не уплатил денег и не получил документ об уплате. Я объяснил агенту, кто я, дал ему справку с личной печатью и обещал на другой же день доставить ему справку от Леспромхоза. Ничего не помогло, и агент составил акт, обмерив каждое бревно, объяснив мне, что относительно моего леса, как ворованного, имеется три доноса от местного комсомольца.

    <3ачеркнуто: Сообщаю Вам, что, имея квартиру в Москве, данную мне по распоряжению т. Сталина, живу в Загорске, только чтобы лучше работать.> Здесь приходится отказывать в приеме многим желающим со мной разговаривать. На днях принужден был отказать по недостатку времени в очерке представителям от ЦК Комсомола. <3ачеркнуто: Здесь в Загорске я вынужден часами тратить время в удовлетворении доноса.> <Приписка: Я не имею возможности удовлетворить просьбу представителей ЦК комсомола, и в то же время должен тратить время для удовлетворения неясных обвинений меня в воровстве.>

    Мыслимо ли мне, советскому писателю, часами возиться с невежественными людьми вследствие доноса о воровстве бревен.

    <3ачеркнуто: Прошу Вас Мне кажется <недопис.> <3ачеркнуто: Прошу Вас

    24 Июля. Вчера повторились прошлогодние похороны на закате солнца, и как же хорошо! А вышло это случайно: каляевским музыкантам играть можно лишь по вечерам. Нехорошо только, что эти же музыканты, похоронив человека, затпрундыкали на тех же инструментах гуляние в саду.

    Я бы так себе устроил похороны. Кроме нескольких самых близких людей доступ к покойнику воспрещается. Перевезти на кладбище секретно в закрытой машине. Напечатать в газете о времени похорон. На каком-нибудь высоком месте, чтобы всем в городе было слышно, поместить музыку или хор (в Москве включить все радио). Или даже просто на площади. На закате солнца оркестр или хор, и при последнем аккорде на кладбище тело опустят в могилу: никто этого видеть не будет.

    Самые похороны и все дело с трупом поручить только тем близким, у кого нет даже брезгливости к трупу. И они так же стыдливо оберегают тело от постороннего взгляда, как супруги зачатие.

    Человек, приготовляясь к концу, и даже гораздо раньше, просто чувствуя приближение старости, должен постепенно отходить от людей (к Богу, к делу) и показываться пореже. Уединение, кстати, очень сохраняет свежесть хорошего чувства к людям.

    <Приписка:> Ночь – дождь лил.

    Уважаемый т. Канторович,

    относительно предлагаемой Вами темы очерка я должен Вам сказать, что, на мое суждение, – песенка эта уже спета. Мы все высказались ясно на эту тему до конца. Вам остается только вывести заключение из сказанного и через журнал «Наши Достижения» проводить в массы.

    Мое заключение приблизительно частное. Есть художники, прежде всего занятые формой, которая при углублении мастера приводит сама собой к какому-то материалу, если только сам автор не идет. Наоборот, есть люди, подобные мне, тяготеющие к материалу. Близкое общение с материалом, в свою очередь, приводит мастера к соответствующей форме, если, конечно, творящий обладает чувством меры, ритмом, вообще талантом. И тот, кто, будучи художником, начинает с материала, часто даже вовсе не сознавая себя художником (самое лучшее!), делается обыкновенно очеркистом-художником.

    Отсюда я заключаю, что для культуры очерка не надо сложных рассуждений о форме, по справедливому Вашему заключению, приводящих к схоластике, а по-моему – к переливанию из пустого в порожнее. Для культуры очерка нужна этическая культура, нужно сделать, чтобы в обществе заговорила совесть. В противном случае очерк будет вырождаться или в бессильный и глупый эстетизм, в претензию, и в лучшем случае в ловкую или деловую статью.

    Мне кажется, жизнь мало-помалу подведет нас к тонким вопросам этики, когда мы перестанем говорить: «не до жиру – быть бы живу». После того как хлеб поступил в свободную продажу, я заметил, уже в народе стало обо всем говорить много легче, много свободней. Параллельно освобождению от физически-материальной зависимости должна вырасти и охота к этическим тонкостям, нечувствительно ео ipso 1 приводящим даровитых людей к культуре очерка. Все это я говорю на основании своего личного опыта. При больших литературных разговорах, если я сам в них принимаю участие, подобно докладу, о котором Вы [помните], мне в конце концов бывает немного стыдно. Я объясняю себе этот стыд тем, что в словах этих есть некоторая доза лжи, придумки, что учитель в тысячу раз больше сделает, если даст не слова, а образец своего творчества.

    Итак, повторяю окончательно: вступите с читателями на страницах в жгучий обмен мыслями о переживаниях современных, сумейте это сделать как публицист, это сделает журнал современно живым, и очерки самые блестящие рекой польются в Ваш журнал.

    Если в городе от рева моторов нельзя говорить друг с другом, я не проклинаю города, а живу мыслью убрать городской транспорт под землю. Так и современные журналы трещат о советских добродетелях и не дают нам возможности перекинуться друг с другом глубокими, нежными и умными словами. Но я верю, что все будет иначе, и хочу видеть Вас в числе пионеров этого рода творчества интимного, которое, собираясь из множества ручьев, соберется в море.

    На вопросы Вашей анкеты отвечаю, извините, кратко, по пунктам.

    1) Форма перестановки во времени и пространстве. В очерках не делаю, избегаю делать, потому что от этого сила убедительности очерка уменьшается. Борьба с желанием переставить и является главной трудностью очерка. Но если переждать подольше, когда время и место свободно переставятся, – то будет не очерк (напр., у меня «Жень-Шень»). Точно так же вымышленные персонажи не беру, а углубляюсь в найденные черты живых персонажей. Отступления только по необходимости... Впрочем если углубиться в человека…

    Факт <Испр: Документ> и вымысел в очерке я понимаю <зачеркнуто: как объект и субъект: не вымысел, собственно говоря, а личность, и все сводится к тому,> я понимаю так: как данный писатель переживает воспринимаемый факт, пока он не сделается вещью (предметом искусства). В своих книгах, особенно «Журавлиной Родине», я очень обстоятельно об этом рассказал, и мне прибавить теперь больше нечего. И даже если бы я не рассказывал, то внимательный читатель, в особенности критик, должен это сам понять по сделанной вещи.

    25 Июля. И эту ночь лил дождь. Все насыщено влагой, как в субтропиках на море. Вчера написал статью Канторовичу в «Наши Достижения», – крепко. И вчера же в «Известиях» напечатали «Лес». Завтра 26-го в Москву на совещание о пушном номере. Сегодня подготовить текст, темы для иллюстраций, отобрать фото. 26-го все сдать художнику. Отобрать негативы. В Москве сговориться с «Известиями». Надрать томы:1) «Кащеева цепь»2) «Жень-Шень». Рассказ «Лада» для детей: 1) как я нашел ее – т. е. как она спряталась от стар, хозяина; 2) как: «верю, что ляжет, что за версту идешь, а на лежке перед птицей колечком свернется и храпит – не поверю!» Выписки из дн. прошлого года: Начинать дупелей с 1-х чисел Сентября, расчитывая на валовой пролёт 11–12 С., и охотиться недели две.

    Всю ночь ливень и в Москве ливанул.

    По пути в Москву спор между супругами Б. Он «интуит», ему не нужно музыки в концертах и ресторанах (ресторанах!) – довольно музыки леса, и книги не нужно – без книг все знает; ему природа и натуральное хозяйство. – А разве гений (Моцарт) не природа? И если я не могу без книги и концерта? И если ты сам пишешь картины и книги и тем размножаешь, по твоему убеждению, класс ненужных людей, сам паразитируя на его существовании? Если ты считаешь существование такого класса людей необходимым для твоего подвига (только не сказала: «меня»), то эта мораль паразиторная (Метерлинк) (возвращаясь ко 2-му Адаму). Тонкий паразит (Корни: он аскет, она женщина). Сюда же Толстой и <зачеркнуто: Женщина:> Соф. Андр. и Павловна: так сходятся вместе Моцарт как явление природы с отрубями графини Толстой.

    Рассказы о женщинах:

    1) Из путешествия в Вологду: спасли умирающего вместе с воронами.

    2) Assortie: Мы заказали себе завтрак в ресторане, на первое салат оливье – две порции, и со вторым вышла путаница: Assortie был вариант 1-го блюда, а мы приняли его за второе горячее и заказали тоже две порции. Так принесли нам после холодного еще два громадных холодных.

    Мы еще были способны съесть одну порцию вдвоем этого assortie, но съесть две было невозможно, и повар отказался принять. Человек с маленькой сияющей бликами красной пуговкой вместо носа, улыбаясь, указал на рюмку выпитого вина, сказал: – Вам остается спросить побольше водки, и закуска вот как славно пройдет! – Женщина, бывшая тут, гневно посмотрела на пьяницу и, крайне ласково, как бы извиняясь за дурака, сказала: – У нас есть прекрасная пергаментная бумага, разрешите завернуть, и, может быть, вам это дома пригодится к ужину». А оно как раз так и нужно было: к ужину! Так мы блестяще вышли из затруднительного положения.

    28 Июля. Именины Фаворского. – Есть ли Бог, нет ли – не решить никогда, но во внутреннем, непринужденном сознании единства мира все живем, все ждем, подчиняясь Богу.

    Павел Давидович Эттингер. Москва (66), Ново-Басманная, д. 10, кв. 92, критик по искусству.

    Художница Рублева.

    Спец. по игрушке Ламакина.

    29 Июля. Всю ночь дождь. Наверно, сено вовсе сгноили. Закончен очерк «Запонь» и отправлен Живову. Посланы деньги Разумнику за Август. В Лондон – посланы права, книга.

    Сегодня совещание о пушном номере с художником Крюковым (Николай Васильев., Пионерская, 15).

    Разбить факт – как атом: освобождается сила, а то фактом можно пользоваться.

    Марксизм для нас интересен утверждением факта.

    Фаворский мне сказал: – Вот вы, марксист, и даже иногда в писании жестоковатый... – А какой я марксист! Этого «марксиста» в устах Фаворского надо понимать как «экономиста» и еще дальше: как человека, связанного фактом («мы в семье все ротозеи!» – сказала Марья Владим.). Парит, опасливо поглядывая с высоты на факты, а другой вниз и не глядит.

    День прошел с трудом без дождя, но барометр из-под низу не движется. Решили на завтра сборы, а после завтрего ехать на охот, разведку: узнаем, поохотимся, снимем квартиру, съездим назад за вещами.

    Есть люди, у которых не жизнь, а монтаж, но все-таки внутри сознание...

    Есть люди, у которых жизнь не проходит, а монтируется, и остается перед людьми неведомый человек, истративший все природные средства свои на монтаж (Илья Никол.).

    Пробиться к факту близко, чтобы чувствовать его – это значит сделаться современным человеком. Чем сложнее человек, тем труднее ему пробиться к факту. Иногда кажется, что для этого надо в жизни своей упроститься, но и это не то (Лев Толстой доходил до того, что сам пахал, но тем самым, конечно, не приближался, а удалялся от факта).

    30 Июля. Весь день дождь. Дожди целый месяц. Сено погноили. Ягода от воды несладкая, невкусная. Набиваем патроны. Собираемся.

    1 Августа. Неизвестные причины холодной встречи лесника Иван Васил. Поиски тропы на Шариков пал. Глухариный выводок (подняли коровы). Глухари на деревьях. Плохая Петина стрельба. Выводок тетеревей. Охота на уток. Дождя почти не было. До охоты поездка в Копнино, мальчишки как слепни. Николай Иванович... не Крыленко ли? – А кто это Ник. Ив.? – Кузнец наш. А еще охотник Макарихин из Федосова. Не дошли до него и узнали от пастуха, что выводки за Селезневым.

    2 Августа. Поездка с Павловной за Селезнево. Десять возможностей и один петух. Жаркий день. А Павловна сидела в машине, девочка подходит: – Ты бы малинки принесла. – У меня родной матери нет: сирота – и проч.: утонула девочка у богат, родителей, ходила за платьем утопленницы: поминать нельзя утопленницу (?), а платье раздать, бедные радоваться будут и помянут. Встреча с машиной Курчевского: 48 штук – И с грачами? Как Курчевский стрелял грачей – еще Юрка: только бы убивать.

    Корова зашлепала, и на этот шум пойнтер залаял, потом петух над моей головой ударил... и бархатная лапка.

    Появление охотников с тремя пойнтерами. Утиный шалаш: закат и дума: с тех пор как самолет прилетел в тайгу за пушниной – тайга стала не та, какой мы ее знали; и с тех пор как челюскинцы, сидя на льдине, стали героями, то море опять стало нам не как прежнее море; и в особенности небо, с тех пор когда стало возможно через осеннее нависшее небо пробиться наверх и под солнечными лучами думать о том, какая ничтожная пленка создает настроение людей. И вот это [заключение], этот трон с золотыми лучами... как я [могу] представить этот трон, если моей работе предшествует мысль, что все небо только пар. И так вот к этим привычным для нас знамениям бесконечности, необъятности, вездесущности – океану, небу, тайге: это открыто: и можно подчинить.. все эти знамения как красные флаги, провисели несколько лет и стали белыми, эти знамения – тайга, море, небо – стали просто тряпками. Но разве облака небо? это видимое небо, а за ним действительно безопасная и лиловая стратосфера уже становится для нас вторым небом, а там лучи, третье – беспредельный простор! Беспредельная область личного. Почему я стал тосковать об открытых небесах – что когда-нибудь и все небо откроют. Поднявшись над тучами к солнечным лучам, человек уже открыл первое небо, и это открытое небо перестало питать нас образом небесным и быть знамением бесконечного... И так вот охота на моем участке, когда на грузовиках стали всюду ездить охотники.

    С чем мы расстаемся, когда на том же самом участке, где сама разводилась дичь, стали ее искусственно разводить: птицы много больше, а между тем явно, что мы нечто утратили... не есть ли это открытие 1-го неба: открывать нечего и скучно, а к другому, новому еще не лежит душа: этот пустой промежуток между прошлым и будущим. А еще: появление другого охотника с пойнтером с полным правом охотиться на облюбованном тобой болоте есть все равно как если, когда я пишу на своем письменном столе, если бы рядом [сел] другой человек и стал бы макать перо в мою же чернильницу – все это сделало шоссе; и после того как все индивидуалисты поломали себе головы – сложилось охотничье общество: дичи стало больше, и люди стали меньше индивидуалистами, но правилам подчинились, и на этом основании охотиться стало возможно не одному, а ста охотникам. А пока нет общества – индивидуалист обзаводится машиной, и вот Курчевский.

    Когда молоко еще не прокисло и тоже не свежее и попахивает кислотой, говорят – молоко задумалось.

    3–4–5 Августа. 3-го всю ночь и весь день дождь – 4-го – охота – 5-го мы убили в цветах...

    Инерция революции: разрушение, когда не надо уже разрушать, а напротив, поставлен вопрос о кадрах, о зажиточном колхознике и пр.

    Результат моей статьи «Переславские кручи»: бор от озера до Усолья объявлен запретной зоной. Я видел, как в этом лесу, мною, только мною спасенном, гуляли дачники: молодой человек с сеттером, молодая женщина в одних трусиках и с младенцем на руках. И в первый раз в жизни я к этим дачникам чувствовал симпатию и, лично никогда и не живший на дачах (все живешь на охоте, с клопами, да что-нибудь делаешь...), радовался, что они живут. Так, вероятно, радуются большие государственные деятели: делают и, сами не пользуясь, радуются, что другие в этом живут.

    6 Августа. После вчерашнего яркого дня сегодня утро полусерое, и барометр снова падает.

    Мне кажется, я угадываю теперь уже верно характер исторического момента нашего государства: и только теперь я понял! а между тем давно уже видно было, что разрушительная миссия интеллигенции, идеалы высшей свободы и пр. кончились и начинается время культуры верных государству людей («кадры решают»).

    Маркс, Энгельс, Ленин – это люди деловые, это «практики», а мы привыкли питаться от мыслителей... Но время подошло к практикам и действию. Мы ждали пророков, а пришли экономисты (все равно как война, о которой мечтают и которая бывает на деле).

    Теперь, кончено, и слепому видно, что люди на земном шаре живут весьма непрочно, и мы здесь, люди, стерегущие время, конечно, счастливей обеспеченных людей на Западе.

    Как я раньше ненавидел дачников, пользующихся лично всеми благами природы и не чувствующих в отношении их личных обязательств! Но однажды мне случилось небольшой заметкой в газете спасти от рубки небольшой участок бора. В роскошный солнечный день я приехал в спасенный мной бор, наполнившийся самыми обыкновенными дачниками, в трусиках. И я, никогда не живший на даче в бездельи, вдруг почувствовал великую прелесть жизни этих отдыхающих людей и великую награду себе в этом за дело спасения леса для отдыхающих людей. Мало того! я вдруг понял, что своими бесчисленными рассказами о птицах, собаках, речках с черной и светлой водой, болотцах, вереске, цветах я работаю для людей, для их отдыха. Так я обрадовался, что в один миг простил всем дачникам и расстался навсегда с неприязнью к ним. Мне остаются врагами только те, кто всю природу в целом считает как бы предназначенной для отдыха человека. Нет, природа в моем понимании предназначена для творческого труда.

    Возвращаюсь к своей старинной теме – описать жизнь дерева с тончайшими намеками на жизнь человека. Быть может, сделать сближение человека и леса в их родовом движении: в расселении: дерево тоже «ходит», и человек: это очень важно, что человек прошел с каким-то замыслом и следа от мысли его на земле не остается, а зверь оставляет следы.

    8 Августа вернулись в Копнино, а с 6-го на 7-е сутки лил дождь.

    10 Августа. Солнечный день и почти весь так выстоял. Блуждали в лесу возле Нерли. 1) Нерль. 2) Остожники в цветах. 3) Тропы старого чудесные, если забыть, что они выбиты босыми ногами. Теперь тропа заросла по сторонам и закрылась травой, а между травой муравьи использовали ее для себя. Тропа расходится по S и SW. Спор. Друзья охотники поссорились и сошлись: вторая тропа обходила сырое место.

    3) Ель росла, как все ели, опуская сучки вниз, человек пришел под эту ель и, чтобы повесить свою охотничью торбу, вынужден был отрубить спущенный сучок, заострить его, ударить в ствол дерева острием топора и в эту щель вставить сучок так, чтобы на него можно было торбу привесить. Охотник ночует под деревом, а утром берет торбу и уходит далеко в лес за белками. После этого случая дерево растет еще сто лет. Приходит лесоруб и, выбрав отличное дерево, спиливает его. А когда, разрезая на куски, хочет выкроить из него материал строительный, видит, что дерево изнутри никуда не годится, и, сосчитав кружки, узнает, что сто лет тому назад в этот лес пришел охотник, вставил сучок для торбы и навсегда этим погубил дерево... Лесоруб, приглашенный из Канады, чтобы показать нашим лесорубам культурные приемы хозяйств, обхождения с лесом, глубоко возмущен некультурностью охотника, погубившего дерево, а между тем уменье найтись в лесу при ночевке и, в частности, прием привесить свою торбу на дерево со спущен, сучьями – сто лет тому назад было культурным приемом.

    <3ачеркнуто:> Хорошенькие тропинки остались нам от старого времени

    люди ходят, а ночью зайцы, лисицы <3ачеркнуто: и мышки. И все хорошо, только ведь все-таки босыми же ногами пробиты эти тропинки, и так уж и быть, лучше уже вовсе не будет этих тропинок в лесах> все хорошо, если не думать, что пробиты эти бархатные тропинки босыми ногами.

    между собой спорили, бранились, доходили даже и до того, что расходились, но всегда потом опять сходились и жили множество лет вместе и делили между собою, не обижая друг друга, все горе и всю радость. И теперь они, споря и ругаясь, согласились идти по линии, средней между югом и юго-западом. На пути у них были глухие болота, которые надо было обходить и постоянно уклоняться от намеченной линии. И каждый раз, восстанавливая путь на прямую между югом и юго-западом, они спорили так, что, глядя со стороны, можно бы было принять их за двух врагов, соединенных в лесу общей несчастной участью блуждания. У них не было даже корки хлеба в запасе, усталость и голод мучили их, как вдруг им встретилась прекрасная человеческая тропа. Какая радость! Это была одна из тех самых тропинок, которые раньше пробивались босыми ногами по краям дорог, по полям и по лесам <приписка: днем люди, а ночью – лисицы, зайцы, [мышки]>. Чудесная это была когда-то бархатная тропинка, но, видно, брошенная. А это известно, что, когда люди по тропе перестанут ходить, травинки у края, лучше других освещенные солнцем, выше других вырастают, склоняются с одной стороны на другую и так закрывают тропу. Тогда догадливые и трудолюбивые муравьи, поняв, что люди тут больше не ходят, превращают ее в свой великий транспортный путь и влекут по ней во множестве всякий материал для своего постоянного строительства.

    Никакое шоссе, никакой асфальт и гудрон не могут дать такой радости, как если человек, лазая целый день по кочкам в густейшем березняке или утопая в грязи черной, обвитой хмелем ольхи, вдруг пойдет по старой, пробитой босыми ногами тропе. Оба охотника весело пошли, один совершенно довольный, потому что тропа вела прямо на юг, другой немного этим смущенный: он думал, что надо идти непременно на юго-запад.

    И вдруг тропа раздвоилась, одна вела по-прежнему на юг, другая на юго-запад.

    – Что тебе дался юго-запад, – сказал охотник Юг, – неужели же ты не поймешь того, что за целый день ходьбы юг и юго-запад потеряли свое значение, был бы хоть сколько-нибудь юг, или запад, и нам все равно, а юго-запад для нас потерял значение.

    – Как потерял значение! – воскликнул Юго-Запад, – я могу тогда с таким же правом сказать, что именно юг потерял свое значение, раз есть тропа, ведущая на юго-запад. Мы должны идти по этой тропе.

    – Согласен, – ответил Юг, – но твоя тропа значительно слабее, чем моя.

    – Зато моя более свежая, а по твоей бегут уже муравьи...

    – Не свежая, а слабая: потому муравьи и работают на моей твердой тропе.

    Слово за слово спор с тропы лесной перешел на жизненную тропу, каждый из спорящих старался уколоть другого, перебрали все прошлое и дошли до того, что надо им расходиться.

    – Пора! – сказал Юг. – И вот кстати тропа указывает: ты иди по своей тропе, а я по своей.

    – Очень рад, – ответил Юго-Запад, – и давно бы надо нам так.

    И они разошлись: один пошел на юг, другой на юго-запад.

    Не успели оба старых друга разойтись, как обоим им стало совестно: из-за каких пустяков кончилась их долголетняя совместная жизнь!

    Между тем тропа на юго-запад была не тропой, а, как часто бывает, обходом мокрого вязкого места: у кого обувь хорошая, идет по основной прямой тропе, а у кого сапоги текут – обходит стороной.

    Не успели друзья разойтись, как опять сходятся и оба очень рады и весело вместе идут по общей тропе.

    14 Августа. Памяти худ. Бориса Ивановича Покровского. Чтобы вести дело и нести славу большого артиста, часто приходится расстаться с тем, что называют просто «человеком», и у больших людей это расставание всегда мучительно. У людей маленьких, просто стремящихся к славе, никакого страдания в этом нет, и человечка своего они растворяют в славе, как сахар в горячем чаю. Борис Иванович, художник довольно даровитый и, не будь в глазу его «человечка», возможно, сделался бы известным художником. Но «человечек» ему помешал, и Борис Иванович, сохраняя человечка, остановился на пороге артистических возможностей и так застыл учителем рисования. Некоторые обвиняли его за то, что он «загубил» свой талант, другие, восхищаясь его «человечком», обрушивались на славу вообще и тем самым выходили на мгновение из состояния своего убожества. Любили его все, но мало кто понимал.

    Люди, вероятно, рождаются с чувством высоты, и может случиться, что этой внутренней высоте в жизни их будет отвечать их высокое положение в обществе. Но есть люди: не имеют в себе чувства высоты, а занимают в обществе высокое положение.

    Вчера в 12 ночи приехали из Копнина. Четвертый день обходится без дождя. Везде жнут рожь.

    <На полях:> сомнение «отдых» смерть и государство

    хорошо. Ничего не читаешь, и если мысль какая-нибудь приходит в голову, то с ней всегда приходит сомнение в этой мысли. И вот это то состояние, в котором как бы имеешь возможность и жить, и в то же время смотреть со стороны на всего себя с точки зрения всего живущего – раз, и <зачеркнуто: второе> как бы тем фильтровать себя, обычно живущего в спокойном сознании, что, может быть, и все свое «я», которое в обычной жизни нельзя даже чуть-чуть задеть, здесь допускаешь возможность, что оно совсем отфильтруется. Нет, конечно, ты останешься, но выйдешь из этого омута болотной грязи, укусов насекомых и всего как-то чище.

    Понимание природы как места отдыха для человека (Энгельс) ограниченно и до цинизма мещанственно. Оно сродни тому пониманию личного человеческого начала, которое можно соединять посредством тире. Мы так все ищем, так трепещем в поисках особенно чувствительного места в личности человека, в соприкосновении с которым всякая отдельная личность человека сливается с другой личностью в большую личность... А у них так просто – тире и все кончено: Маркс тире Ленин и т. д.

    Государство необходимо, как смерть, и средства борьбы с поглощением тебя одни и те же: надо успевать жить, имея идеалом вырвать мгновенье жизни от смерти. И первым шагом для этого – <3ачеркнуто: дерзание> не бояться смерти (разработать).

    Мысль: казак и белорус: нет! и тот, кто решился подчиниться и отстоять себя от поглощения государством трудом, а не бегом – тоже скрытый супротивник. По всей вероятности, Петино чувство о них «рабочих» и нас «интеллигентах» вытекает из этого: мы, как личности, всегда супротивники государства, они же, напротив, – это именно кирпичи для государства, и в этом противоречие. У них готовность «складываться» (кирпичи) безрассудно, безлично, а тут: нет! – это я, и я подумаю еще...

    Какое бы ни было общество, социалистическое, капиталистическое и какое хотите – личность всегда должна противопоставляться массе, скажем, диалектически. Какое же ужасное состояние общества должно быть, если всякую попытку личности противопоставить себя «массе» принимают как контрреволюцию? А так было и так сейчас есть на практике, хотя директивы другие.

    как другие не понимают прелести жизни, в которой они обычно живут.

    17 Августа. Сегодня вечером последнее собрание по поводу журнала «СССР на стройке». В Москве понял, что приглашение в бюро краеведения сделано неспроста: надо там поработать. Андрюша приехал: аккуратный человечек с затаенными взрывами. 18-го утром приедет П. с белками. 19-го в 3 ч. д. в Москве заседание в «Стройке», а перед этим переговоры с Ермиловым в «Красной Нови».

    Есть человек – весь в деле своем помещается со всем умишком своим: такой старательный человек! а возьми его без дела – слова сказать не сумеет. Таких старательных людей сколько хотите, и вот им-то необходимо кино, и другие...

    Уважаемый т. Новиков,

    <3ачеркнуто: из того приятного мне факта, что ребятам в Вашем колхозе понравились мои рассказы, не надо думать>, по-моему, рассказ автора больше значит, чем сам автор, во всяком случае, если рассказ хорош, то автору незачем лично его комментировать: автор в нем дал свое самое лучшее. Конечно, возможно, что обаяние живой личности окажется сильнее самого рассказа, но рассчитывать на это нельзя, и какой это писатель, если устно лучше рассказывает, чем письменно. И потому я думаю, что ехать мне в Ваш колхоз не следует.

    «хотя бы коротко написать советы и указания для людей, начинающих любить, понимать и изучать природу». В этом отношении я считаю себя обязанным ответить Вам, хотя вообще дал себе слово никогда никого не учить иначе, как только достоинством своих литературно-художественных вещей.

    Вот Вы пишете, что ребята Ваши «привыкли понимать лес как источник стройматериалов, место дроволесозаготовок, сбора грибов и т. д. А вы вдруг нам раскрыли жизнь леса... Мне бы хотелось, чтобы этот томик у ребят превратился в начало систематического изучения природы».

    Очень и очень понимаю Ваше желание, но представьте себе, что я, натуралист по образованию, агроном по практике, именно в тот момент стал понимать природу, когда перестал ее изучать!

    В один прекрасный, действительно самый прекрасный для меня день я пришел домой до крайности огорченный одним несчастием, сел к столу и с отчаяния, от того, что трудно было оставаться самому с собой, начал писать, и вдруг от этого мне стало очень хорошо. Разобрав, в чем тут дело, я понял, что хорошо мне стало, потому что в этом писании я сам живу, а в агрономии я выполняю обязанности. Тогда я решительно отбросил от себя изучение природы и агрономию и решил писать о том, что я больше всего люблю. С тех пор я изучаю только то, что я люблю, и об этом пишу, а также, конечно, иногда и о том, что мешает мне с успехом выполнять верное свое дело.

    Теперь я понимаю этот опыт так, что научное изучение природы было несвойственно моей личности и таившийся во мне художник в тот прекрасный день разбил заключающую его скорлупу и вырвался на волю. Но Вы сами знаете, что у нас существуют методы изучения умом и никто еще не дал нам методов изучения «любовью» приписка: (родственным вниманием, как я называю)>, как я называю это свое чувство <приписка: личной привязанности, такое сильное, что открывается мне во всяком существе его личность, и если это край, то люди края.

    желанная Вами природа. Надо научиться понимать «природу» не как отдых от «истории», а как единство с историей приписка: природа не безлична, надо открывать ее [лицо]>: в природе рождается талант, в истории он процветает. Природа в этом смысле, по-моему, везде, и в городе и в деревне.

    Но допустим, что Вы не педагог, а краевед и Ваш вопрос будет такой: – Как изучить край, чтобы он показался нам в своем личном единстве, а не как механически составленный «свод законов» этого края. Надо, по-моему, и тут изучать элементы края «любовно», т. е. каждую деталь как деталь органически целого края, в который и сам изучающий входит своей собственной личностью.

    <Приписка:> Но как же взяться?

    Так вот и приходится мне ответить Вам только общими мыслями, что же касается практики, то я уже намекнул ее в моем вступлении. Как писатель я не могу рекомендовать ничего лучшего, как запись в дневник перемен, происходящих в природе, и вот именно как это делаю я: не показания термометра и [данные] записывать, а то, что сам видишь и замечаешь. А кто совсем не любит писать, то надо открыть в нем другие дарования и выражать движение в природе. <Приписка: Спорт – напр., охота. Коллекции – напр., осенние листья.>

    1-й главный совет желающим воспитать в себе чувство природы – это вставать рано <3ачеркнуто: и начинать свою жизнь, не дожидаясь, пока встанут все>, лучше на рассвете.

    об этом мало кто из его товарищей заботится.

    «какая темнота!»

    Дневник. Если ты записал в свой дневник о чем-нибудь <приписка: напр., как это сделал я в 1914 г. накануне войны: о необыкновенной стрекотне кузнечиков во ржи>, то, с одной стороны, ты своей записью как бы присвоил явление, с другой, напротив, ты отдал себя, как я в 1914 году, отдал себя и теперь навсегда в стрекотнях кузнечиков, вспоминая, узнаю, каким я был накануне войны.

    И так, если записывать в дневник, напр., о перемене в природе (фенология) постоянно, сделать это своей привычкой, то можно добиться в конце концов в себе самом чувства общего движения мира, и тогда всякая отмеченная мелочь – красный паучок на коре старой липы, синицы, запах гриба – будут говорить о движении жизни во всем мире. У меня есть книжечка «Родники Берендея», сделанная по записям перемен в природе и даже с объяснением, как я это делал. Таким образом «присваивать» внешний мир и отдавать ему себя самого для достижения чувства целого можно не только в отношении природы, но и людей, истории, в совокупности составляющих лицо края. В другой своей книжечке «Башмаки» я старался показать пригодность моего метода для краеведения, если оно хочет дать нам лицо края.

    21 Августа. Один человек нашел золото и сам его выкопал, другой нашел только место золотоносных залежей и указал его. Если взять пример с первого человека и его методом копать, то ничего не найдешь: он все выкопал. А если копать, как указал второй, то для многих хватит полезной работы. Писатели разделяются на эти две категории: одному нельзя подражать, он все сделал сам. Другие являются вождями...

    – все это вожди.

    Ездили в Переславище к Егоровым (Александр Георг, и Влад. Ив.). Подумываю купить у них дом, чтобы иметь возможность жить в лесу. В Селкове гоняли белку: Вьюшка правила ряд, а белка неслась с дерева на дерево по сукам, как по дорожкам.

    22 Августа. Ночью был ливень. Утром туман, и солнце светит в лесу, пробивая лучами туман. Так парно и парко (и влажно), что пар валит от коры дерева...

    Можно подходить к природе с тем, чтобы законы открывать, но можно открывать и (беззакония) что случится единственный раз и больше уже никогда не повторится. В этом, прежде всего это – чем отличается один человек от другого и носит название «Я». Единственный раз это «Я» пришло в мир и больше никогда не придет. Но точно так же и день придет и уйдет: другого точно такого дня не повторится, и «пара» дней – это бессмыслица. И в тот момент, когда я беру перо и хочу отметить какой-нибудь день как личность неповторимую, я своей личностью соприкасаюсь с личностью дня. Если так постоянно записывать, то живые дни проходят не без вашего живого участия, и в этих днях проходящих вы узнаете себя и в себе самом находите единство со всем миром, в котором люди делают свою историю.

    Писатель лучше всего учит своей повестью, а не рассуждением о том, как он ее делал. Правда, если я нашел золото, зачем я буду учить вас искать золото на этом месте, если я сам его выкопал всё и оно лежит перед вами: нагнись и возьми! Мне только сомнительно, всё ли я выкопал, и потому мне приходится на всякий случай указать, где я копал и как в этом месте надо копать, или, как вы говорите, «изучать природу».

    – парко и парно, а почему-то пар не валит от коры деревьев и в лесу нет солнечных лучей сквозь туман, как вчера. Никогда не вернется уже больше такой день, но ничего, он не так прошел, я отметил его.

    Я обошел сегодня княжеские места, с Ильиной дороги вышел на Александровский тракт. Тут старик из Дерюзина встретился. – А Санька, – спросил я, – все у вас председателем? – Бона! Саньку давно из колхоза выгнали. – Чем же он теперь занимается? – А по лесу ходит, как и ты, этим только и занимается. – От Черного моста я свернул вправо по берегу речки и, поблуждав, вышел на «загадочную» просеку, выходящую за 51/32 телеграфн. столбом против большого пня на Алекс, тракт. Убил рябчика, но главное, видел одну росинку-солнце, при малейшем отклонении головы менявшую свет: синий, голубой, оранжевый. Рассказать невозможно, как прекрасна была эта росинка-солнце. Я не мог удержаться и очень осторожно, не спуская с глазу, подкрался к ней и рассмотрел ее, приставшую к ворсинкам лепестка заячьей капусты.

    У меня сегодня, как это бывает иногда у меня, без боли болела голова, и я только телом чувствовал, что очень хорошо, а глубже лучи радости жизни в меня не проникали.

    Покупка домика Егоровых в Переславище очень занимает меня и со всех сторон, что-то вроде пустынножительства при содействии машины. В то же время при необходимости сужения расходов на жизнь это замечательный уголок для minimum'a расходов.

    <На полях:> капля росы

    на этот путь, кинешь взгляд, и вдруг тебя по сердцу как бы холодной мертвой рукой провели. Это значит, глаз твой попал на что-нибудь отстающее в природе или, может быть, на предмет, напоминающий тебе твой давно пройденный путь.

    Так сегодня я заметил – это был отпечаток босой ноги человека, а я когда-то описал дорогу с отпечатками лап лисиц, зайцев, волков и босых человеческих ног. Вот теперь отпечаток ноги и говорит мне: это я, та самая нога, которую ты описал в далекой юности, я теперь для тебя, нашего художника, мертвая нога, но ты устал, тебе тяжело открывать новое и так двигаться со всем вперед, и ты хватаешься за мертвое <приписка: и мы [мертвые] тебя хватаем живого

    В этом непременном отталкивании от себя всем пройденным таится некоторая жестокость моя ко всему отстающему, а вместе с тем эта же самая жестокость толкает меня все вперед, подгоняет, нашептывает: «отстанешь – и с тобою другой поступит тоже сурово: смерть ловит таких». Чувствую, что есть более глубокое, более человеческое понимание природы, чем мое, но все-таки мое понимание является ступенью к высшему, и я должен расходовать себя в борьбе за эту ступень, чтобы не дать вымереть творчеству жизни на стройках в городе и в лабораториях: творчество должно быть органически цельным от низа природы до верха истории, путь наш, всех живущих на земле, един.

    Секрет долгого влияния на умы большого худож. произведения состоит в том, что художник в нем современный человек и в то же время это современное, всеми чувствуемое начало возводит к вечности.

    27 Августа. Прошла половина четвертых суток непрерывного дождя, и барометр все не хочет двигаться вверх.

    «пушному» номеру («Звери тайги» или «Тайга»), написал в «Краеведение», набил 100 шт. дупелиных патрон и 60 утиных.

    Поставлен вопрос о покупке охотничьего домика в Переславищах (совершенное уединение).

    «милость».

    Слышал от Пети, будто Союзпушнину «раскассировали». Так, наверно, скоро будет и с Лесной промышленностью, потому что и лес и зверь для учреждений существуют только чтобы их ободрать и сплавить.

    Если дождь сегодня прекратится, то 30–31-го можно бы поехать в Заболотье недели на две с тем, чтобы сговориться о доме, поохотиться на уток, обойти кругом дачу, побывать на лесопункте.

    «вызвал» на свет соответствующее произведение. Что же касается образов, то они, конечно, всегда состоят на службе, и их надо судить как служащих.

    Современный человек – это не тот, кто действует (активист), но кто действует и при том доводит до своего сознания больше других мотивы своего действия. Кажется, одно противоречит другому: человек, чтобы довести до своего сознания мотивы действия, как будто должен иметь некоторое время, свободу от действия.

    28 Августа. Вчера, 4-е сутки дождя непрерывного часами, был перерыв, и мы им воспользовались, чтобы побывать на Ясниковских болотах. Осмотрели их все, нашли одного дупеля и двух бекасов, которых и взяли. Отсутствие бекасов объясняем изобилием влаги на болотах.

    Снилось мне, что я будто бы и с Ефр. Павл. и Петей сняли комнату внутри квартиры, где живет и она. И мне очень хорошо, потому что я не такой, как был тогда, беспомощный, а сильный, известный всем, славный... ее отец – среднее между Рязановским и Этингером: болтун; сестра почему-то Надежда Васильевна Розанова. Она живет как бы невидимо, и мне предстоит встреча, только встреча и больше ничего, потому что вся жизнь отдана этой встрече.

    Давно я не видал таких снов – откликов моей личности на встречу с ней почти 40 лет тому назад: ведь сорок лет из года в год непременно снилась. После этого разве я не поэт? А фацелия с пчелами и рыдающий агроном Зубрилин?

    – И ведь больше никогда, никогда не придет!)

    Неведомый друг! Как глубоко он скрывается, как невозможно трудна наша встреча! Писать именно и надо об этом.

    В этом весь поэт, и отзвук в других именно то, что вдруг вскрылось в агрономе 3.: писать о том, что люди скрывают (и должны скрывать), таят... некоторые вещи все-таки людям нельзя открывать: вот почему непременно писатель должен быть хозяином своего таланта.

    Письмо Новикову: <Приписка: Только не поймите меня неверно, что я как бы против научной системы – и т. п.> Я вовсе не хочу Вас отвлечь от того краеведения, которое открывает нам естественное золото, каменный уголь, руды и т. п. Я только хочу сказать, что все эти богатства еще не составляют лицо края или ландшафт, который может открыть только краевед-художник. И второе хочу я сказать, что <приписка: неоткрытые руды просто лежат и никому не мешают, а несознаваемые> таланты людей, скрытые в людях, обыкновенно мешают им жить, отвлекая от ясных целей в неясность и даже беспутство. Между тем эти таланты, если овладеть ими и сделаться их хозяевами, представляют из себя сокровища более ценные, чем залежи руд в земле. Я один из тех, кто овладел в значительной степени своим талантом и тем самым открыл возможность открывать это другим. Ваше письмо служит мне доказательством, и Вы можете себе теперь представить, как я ему рад. <Приписка: Тут предвижу возражение уже со стороны некоторых друзей, которые упрекнут меня в том, что я, отдавая свой метод в общее пользование, тем самым обрекаю таланты на такую же заготовку, как лес. Но это неверно: таланты будут счастьем, если их будут эксплуатировать. К сожалению, уверенность в этом постоянно колеблется во мне, как в ребенке, который то смеется, то плачет.>

    <На полях:> талант ищет эксплуататора

    как ответ Бострему

    Лада.

    Есть поверье у старых охотников, – что будто бы настоящая <зачеркнуто: вполне удовлетворяющая его> собака у каждого охотника в жизни бывает одна. Да, конечно, если я вспомню своих всех собак, то среди них всех одна будет лучшая, и я назову ее, это была у меня немецкая [легавая] Кента, а среди гонцов старо-русская гончая Соловей.

    Однако если бы не было у меня ни Кенты, ни Соловья, то я назвал бы следующих по качеству собак, и те тогда в свою очередь были бы тоже единственными. А еще ведь важно и то, что сам переживаешь с такой-то собакой: единственное в своем роде переживание и делает участницу его любимейшей и единственной собакой. Такой была у меня Кента, и через нее я считал курцхаров единственной подходящей к нашим русским условиям породой собак.

    После Кенты у меня оставались Нерль и Дубец, которые одна за другой погибли от неизвестной болезни, а скорее всего от яду, подброшенного в мой сад одним негодяем. Это случилось весной, и так на лето я оставался без легавой собаки. Что делать? Я обратился к М. Д. Менделеевой, известной охотнице (дочери знаменитого химика), культивирующей у нас в СССР породу курцхаров. Она мне ответила, что ее сука Ласка теперь пустовку свою прогуляла, потому что не с кем было вязать: в Москве у нас все немцы ведут свой род от Чебыкина и что Ласка тоже этой же крови, а щенки теперь носят явные следы вырождения. «Вывозных производителей у нас больше нет, – писала Менделеева, – немецкие легавые наши выродились, советую переходить на пойнтера».

    <приписка: (в 1931 году)> при кооперативе «Московский охотник», встретил там охотника Иванова, служащего где-то в бухгалтерии. Узнав о моей беде, Иванов спросил меня: – А как вы относитесь к <3ачеркнуто: собакам до двух лет> двухпольным собакам, еще не натасканным? – Для натаски, – ответил я, – если собаку не портили, – это не имеет никакого значения, ведь моей Кенте было уже два поля, когда я взял ее в натаску. – Узнав такое мое отношение к перезрелым собакам, Иванов мне предложил немецкую легавую от тех же московских производителей, как и Кента. Эта собака находится в деревне, у его брата, не охотника, старого больного человека, собака на цепи сидит, всегда голодная, брат очень рад будет от нее освободиться. А деньги за нее смотря по тому, как собака пойдет и сколько захочется дать, если же собака не пойдет, то ничего не надо, но и собаку уже больше не возвращать. Что может быть лучше таких условий.

    Я послал за собакой, и мне привезли из деревни в Москву кобеля, двух полей, вполне породистого и по экстерьеру совершенно моя любимица Кента. Но только в жизни своей я не видал таких исхудалых собак, кожа да кости в полном смысле этих слов, мешок, набитый костями. Кличка кобеля, Арож, мне очень не понравилась, и, согласно худому виду собаки, я тут же переименовал ее в Кащея, и это название, как вскоре оказалось, близко подошло и к внутренним свойствам собаки. Хозяин с посланным передал мне только одно об особенностях этого Кащея: мать его, отличная охотничья собака, была приучена охранять вещи, положенные хозяином, и Арож к этому имеет склонность, хотя никто с ним этим не занимался. – А просится? – спросил я. – Об этом ничего мне не сказали, – ответил посланный, – но едва ли: просили передать, что ничему не учили, сидел на цепи и только по природе охраняет все, что лежит около него.

    В то время я жил в Москве в доме за Бутырской заставой на четвертом этаже. Вопрос о том, просится ли собака, был в этих условиях для меня немаловажный вопрос. На всякий случай я расстелил какое-то тряпье на полу возле радиатора, уложил на него Кащея и привязал конец его цепочки, колечко за оконный шпингалет. Конечно, я хорошо накормил голодную собаку, много ласкал, повторял кличку «Кащей» и даже «Кащеюшка». Через несколько часов, когда переварилась пища, Кащей не только не стал проситься, но даже, когда я хотел убрать из-под него загаженную тряпку с колбаской, он яростно бросился на меня и успел укусить за плечо. После многих неудачных попыток моих, уговаривая, с лаской подойти к нему, я вспомнил одновременно и привел в связь и слова хозяина о матери собаки, что она охраняла вещи, положенные хозяином, и что немецкие легавые у нас вырождаются. Так я это сочетал и вывел: культурная мать, по родословной родная сестра моей Кенты, приучена была охранять вещи, положенные ее хозяином, а вырождающийся некультурный сын ее усвоил от матери по крови ее навык, охраняет не то, что ему положили, а что сам положил. Сообразив это, я отправился в мясную лавку, купил кость и положил ее подальше от радиатора. Кашей завидел кость, принялся ее грызть, а я в это время вытащил тряпку, вынес, подтер и опять подстелил. Когда Кащей справился с костью и убедился, что на подстилке ничего не было, он приветливо повилял обрубком своего хвоста и опять позволил мне себя <3ачеркнуто: гладить> и разговаривать и гладить. Узнав этот порок, я стал пользоваться профилактическими мерами, выводил гулять и на прогулке, посвистывая, добивался своего. Очень скоро прогулки эти вошли в привычку, и Кащей до того привык ко мне, что я не стал его в комнате держать на цепочке. С удовольствием я скоро убедился, что он умный и мои желания понимает. Так вот я приучил его очень скоро не трогать пищу без моего разрешения. Но вот однажды на ужин купил я ветчину, и, когда принес, захотелось мне огурца. Я положил ветчину на стол, Кащей, почуяв ее, лег возле стола. Возвратившись через несколько минут с огурцом, я только взялся за дверь, как вдруг с ужасным рыком Кащей ринулся на меня. Я едва-едва успел захлопнуть дверь и, стоя в коридоре, стал уговаривать Кащея очень ласково. Напрасно! Он охранял верно порученную ему ветчину и не пускал меня. Что было делать? Встревоженные ужасным рыком жильцы квартиры собрались все к моей комнате и, поняв, что собственная собака, охраняя ветчину, не пускает хозяина, принялись хохотать. В этом безвыходном положении мне вдруг пришла в голову одна мысль. Я спустился вниз, купил немного ветчины точно такой, как моя, вернулся и чуть приоткрыл дверь. Кащей с остервенением бросился, но в щелку я просунул ветчину, и он сразу успокоился: ведь это же ветчина та самая, которую он охраняет, так он опять соединился с хозяином и ему остается покориться. Дав ему съесть небольшой кусочек, я открыл дверь и в коридоре уложил охранять его всю новокупленную ветчину, сам же вошел в комнату, взял в руки прежнюю ветчину и ею переманил Кащея сюда. После того, задержав Кащея в комнате, я вышел в коридор, соединил со второй ветчиной и смело вошел в свою комнату. Трудно было мне приспособляться, но что не перенесешь, и, рассчитывая в лице Кащея вернуть себе Кенту, я готов был переносить что угодно.

    – натаскивать собаку у них в хозяйстве – и поехал в Завидово. При первой ошибке Кащея в лесу я только легонько тронул его плеткой, как вдруг он прыгнул на меня и укусил меня в ногу. Но я к этому приспособился. Вместо наказания плеткой я стал привязывать его к дереву и уходить: он выл и стонал, а я, выждав где-нибудь за кустом, возвращался и продолжал натаску. Вскоре я убедился, что у Кащея нет совершенно чутья, и стал думать, как мне от него освободиться. Застрелить – предложили мне егеря всем обществом, но среди мучений своих я успел как-то сжиться с мрачной душой Кащея, переносившего, очевидно, сидя на цепи, и голод, и всякие обиды от мальчишек. Не хотелось мне быть последним звеном в цепи несправедливостей, перенесенных несчастной собакой.

    Примечание

    1 – тем самым.

    Раздел сайта: