29 Августа. Петя в Москву, в 7. 49 приедет. Завтра, если сегодня не будет дождя и достанем усиленный баллон, выедем в Заболотье покупать дом.
Стыдно смотреть в лицо человека, когда он орехи грызет, но зато какая прелесть, какой ум, перебегающий блеск и живость в черных овальных глазах белочки, когда, сидя на задних лапках, она держит в ручках орех и сосредоточенно его прогрызает.
Сапожник Иван Ксенофонт. Иванов, Рабочая ул., д. 17, собственный дом.
<На полях:> очерк – Горький
30 Августа. Дожди пошли не сплошные. Барометр медленно повышается. Завтра надеюсь выехать в Заболотье. Сегодня послать 1) деньги Разумнику; 2) послать долг 125 = 325 + 500р. себе = взять из кассы 825 = 800р. Послать складных кроватей. Заехать к Сычову. Вымыть машину. – Зарядить фото и взять все объективы.
Слава пересилила и доехала [до] живого Горького. Слава, всегда молодая и страстная, часто любит пошутить над стариками: <зачеркнуто: так прославит>
Очерк и поэма – это все равно что фото и живопись (зверей может давать только фото).
Никакие рассудительные убеждения не убедят, если под ними нет исходного чувства, вот почему, когда меня убеждают словами, я ищу понимания в чувстве, и если нет его, я отказываюсь принять убеждение как чужое. Так было у меня с евангельским «любите врагов»... (Понял, когда увидел дачников в Берендеевом царстве.)
31 Августа. 1-й определенно прекрасный день. Сильная роса. Очень прохладно. Слегка желтеет листва на березах, изредка ярко-желтое дерево. Табунки ласточек на проволоках.
Вечером проверяли тетеревов. Лада после болотной охоты в лесу невозможна (построить на этом рассказ «Последний из Чебыкиных»: курцхары и пойнтеры). Попов рог. Белка в ольшанике. <Трестница испр. на: Трестах много журавлей, постоишь – видно грудь, шея, еще постоишь – скроется, услыхали нас и снялись. Кряквы перелетают и тут же садятся: с места на место; слышно, чвякают селезни, самки орут, щелкают носами. Я стою за копной на болоте, буквально кочки и копны ржи, и нога на ржанище до колена тонет, как и на болоте. Кстати, говорят, начали распахивать и знаменитые «пали», описанные в «Жур. родине», т. е. делать именно то, что я указывал.
Днем, перебегая за собакой, согрелся, вечер, очень прохладный, стоял на болоте и, отбиваясь пучком колосьев ржи, старался греться...
1 Сентября. Еще один светлый росисто-прекрасный день. Утром беседовал с хозяином Влад. Ив. Егоровым об учительском деле. Хотим созвать районное совещание учителей (100 человек, из них 20 вполне надежных), и я сделаю доклад о краеведении. Такого рода деятельность – естественное продолжение «Жур. родины» и новое свидетельство за удивительную цельность натуры Курымушки (читаю «Кащееву цепь» для нового издания: десять лет не читал).
В 10 у. пошел с Ладой по тетеревам, самому жарко, а ноги в поршнях, погружаясь, стыли. Лада скверно работала, я безмерно раздражался и домой вернулся больным.
<На полях:> Комарики – не для меня, <зачеркнуто: но и я> вернее, с точки зрения комариков, ты не для нас: ты прошел, мы для другого танцуем.
2 Сентября. Лежу в жару. Пробуем добыть доктора Халуева из Пустого Рождества (там же Вонятино, Трестница). Но вдруг оказалось, наш аккумулятор разбился и за двое суток разрядился совсем. Шофер Иван Степанович (узнать его адрес в Загорске) взял его на «переборку». Так я и остался без доктора. Даже Ефр. Павл. <3ачеркнуто: признала> склонна признать болезнь настоящей. А тут умер Барбюс от воспаления легких. Могу умереть и, конечно, не хочется, но сказать, что очень мне это страшно... нет! не очень как-то: придется же когда-нибудь умирать, а между тем, кажется, я по своим способностям достаточно сделал, таланта не зарыл.
3 Сентября. Температура не увеличивается, я к ней привык, читаю, хожу немного по комнате: еще поживем!
Мне лучше, опасность прошла. Вечером в косых лучах солнца комарики мак толкли: это дивное зрелище, но я еще слаб и еще смотрю как чужой, не для меня играют комарики, для другого, но это ничего: пусть и другой поживет. Вечером Петя пришел с утиной охоты, говорит, что утки при свете вовсе не летели, а когда стемнело, разом везде зашлепали. Это значит, должна быть какая-то перемена в погоде. Ночью нас разбудили сильнейшие удары грома. Петя проснулся и говорит: – Утки-то, а? – Как это они могли узнать, – отв. я. – Вероятно, чувствуют перемену в давлении.
«Кащеевой цепи»: очень упрямая книга, строго личная и в то же время эпическая: какой-то лирический эпос и попытка отстоять романтизм в марксизме. Местами несколько перегружена излишней отделкой деталей: читатель должен от этого уставать, а рядовой читатель бросить книгу. Но это ничего: книга эта, как хорошо засоленное мясо, изготовлена впрок, не сразу взрывом захватит всеобщее внимание, но постепенно годами от лучшего читателя к лучшему и соберет в длинном времени лучших не меньше числом, чем другая, сразу удачная и ходкая: в короткое время займет всех, а потом и забудется.
Надеюсь, 2-я книга [сможет] найти большую стройность композиции и потому более легкую [читаемость]. А «Журавлиная родина» [станет] философским венцом этой вещи, и можно надеяться, что в этом венце «Кащеева цепь» наконец-то откроет свой смысл, о котором еще никто ничего не сказал. И если «Колобок» только за 30 лет утвердился, то «Кащеева цепь», наверно, сократит этот путь, хотя бы лет на 10 (десять уже прошло).
<На полях:> Спас-Закубежье
Шавыкино
Невид. град
Предс. сельсовета Мореева
Заболот. приход
о. Симеон
Кистеневка
Углицкий тракт
В. И. Егоров рассказал, что Заболотье раньше называлось Дубровское, именем владельца его Дубровского, который, по народным сказаниям, ушел в разбойники, потом был пойман и казнен. Разбойник этот в народе пользуется доброй славой, так будто бы когда мертвому ему дали в руку свечку и она сгорела, то палец покойника горел, как свеча. Село Заболотье в метрич. книгах значится как Покровское. В Скорынине старик Егор Васил. Савин, как раньше многие, сказывает о Дубровском былину: как сожжена была Кистеневка и проч. Не эта ли былина легла в основу «Дубровского»? В Заболотье в церкви сейчас будто бы есть Евангелие – дар Троекурова (о. Симеон).
Шавыкино – остров в болоте, на нем часовня, теперь сожжена. Начинал жить Сергий Радонежский, – не понравилось, после него монастырь, сжег Сапега. На сучке возле часовни икона Божьей Матери, ее взяли в Спас-Закубежье, но вернулась, наконец с крести, ходом взяли и обещались ежегодно носить в Шавыкино. И так до последнего времени существ, крестный ход. Если ухо к болотной кочке приложить, то – кто праведный – слышит звон колоколов (того монастыря).
Зайцев – корявый мужичонка, пьяница, ни в чох ни в сон не верит, но всякое начальство, какой бы оно ни было высоты, для него ничем не отличается от обыкновенных людей, и он, говорят, с самим Лениным обращался на «ты». Кто бы ни приехал из таких больших начальников, непременно посылает машину за Зайцевым. Явится он, ему предлагают вина. Ни-ни! А когда сработает: высокое лицо в полной мере насладилось охотой, тут-то вот и он в полной мере удовлетворяет себя, и его в мертвенном состоянии выносят на машину и увозят домой. Многие самые почтенные люди и тоже отличные охотники отлично бы послужили начальству, но поди вот рассуди: этого пьяного матершинника все охотники, начиная, кажется, от самого Ленина, предпочитали почтеннейшим людям. И вот в один их тех наших советских годов, когда еще и Ленин охотился, случилось, по тогдашнему времени самый большой после Ленина человек забыл у Зайцева свой револьвер и прислал потом за ним своего человека. Зайцев протурил от себя этого человека и велел передать начальнику: револьвер никому не доверит и доставит сам лично. В ту же пору снаряжается, напивается мертвенно и в таком виде едет в Москву по железной дороге. Вскоре охрана обращает на него внимание и уводит пьяного. Но он там никого слушать не хочет, ведет себя до крайности вызывающе и отвечает, что везет начальнику револьвер и никому не позволит его от себя взять. Такие слова пьяного человека охранникам показались необычными, и на всякий случай они спросили там по телефону. – Немедленно высылается машина, – ответили оттуда. И вскоре действительно пришла машина, и охрана Зайцеву помогла выйти, и Зайцев их с высоты своей благодарил своим обыкновенным зайцевским словом.
Темп, нормальная, только сам еще непрочен и слаб. Петю с Ив. Степан, (шофер) отправляю в Загорск и Москву. Дела: 1) Дела с «СССР на Ст[ройке]». 2) По экземп. всех книг (и «Зап. охот.» прежние). 3) Спрыск захватить. 4) Аккумулятор. 5) С Левой о журнале. 6) Деньги.
Выздоровел. Гулял, но очень слаб. Прочитал вторую книгу «Кащеевой цепи». Из 256 стр. ее 115 написаны в полном единстве действия ничем не хуже «Жень-Шеня», но дальше картины сшиты, хотя и гораздо искуснее, чем в первой части. Новостью для меня было увидеть, что весь «Жень-Шень» содержится в этой книге. Моя личная жизнь в своей сокровенной сущности представлена здесь до того обнаженно, что обычно присущая мне ясность зрения на вещь со стороны утрачивается. Мне кажется, что со стороны могут пожалеть Ину Ростовцеву, обыкновенную девушку, возведенную женихом в недоступную Прекрасную Даму. И в этом, и в некоторых поступках Алпатова не хватает той законченности анализа, после которой наступает ясное понимание у читателя неизбежности случившегося и необходимости его изображения. Мелькнет иногда, не в том ли дело, не в том ли смысл вещи и цель автора, чтобы представить нам в жизни две правды, большую и коротенькую; причем в Германии между правдами существует некоторая гармония: благодаря этому малая правда роскошно и прочно устраивает повседневную жизнь людей; а в Петербурге обе правды враждебно распадаются, и человек становится двойным: на службе один, дома другой. Ина является как бы душой этого смертельного <приписка: распада> для всякого цельного действия раздвоения. Алпатов, предназначенный автором к цельному героическому действию (разбить Кащееву цепь), при встрече с Иной как бы распадается и готов уже окончательно исчезнуть под поездом, но уцелевшие в нем капли здоровой крови матери спасают его. Покончив с Иной навсегда, он тем самым кончает с тем раздвоением, которое было во всей стране: Петербург и <зачеркнуто: «природа»> народ. Алпатов уходит в ту первично творческую среду, <3ачеркнуто: в которой рождаются таланты> которая называется природой, и от одного только соприкосновения с ней возрождается.
Есть и в первой книге и во второй незначительная фигура: это художник, который с коврижкой черного хлеба ушел в Германию... В поворотный момент жизни Алпатова художник этот, управляющий в мире переменой цветов, появляется и заявляет о назначении художника: так украсить землю, чтобы неизбежно страдающий человек забыл тяжесть своего креста... Противопоставлен Ефиму (крест революц.).
Послесловие
Уличная фамилия Пришвиных в Ельце была Алпатовы, и в себе [я] это так разделил: Пришвин – это я как автор, а как человек я – Алпатов. И в этом романе я, писатель Пришвин, старался изобразить Алпатова, значит, себя же, но не как писателя, а как человека. Прошло десять лет, как я – Пришвин написал этот роман об Алпатове, и вот через десять лет я как человек, как Алпатов приписка: (уличная кличка в Ельце Пришвиных – Алпатовы)> хочу написать, <приписка: хорошо ли> верно ли написал писатель Пришвин обо мне как человеке... Есть один документ...
6 Сентября. Утром еще был слаб, ружье в руках было нетвердо, промазал дважды по тетеревам, раз по вальдшнепу и раз даже по коростелю. Вечером окреп и убил двух петухов.
Читаю «Журавлиную родину» и думаю, что она превосходно завершит «Кащееву цепь».
«Лучше всех на свете Аннушка», – Говорила ее мать и бабушка.
А лягушка ногу дерет:
«И мне давай немецкую
подкову».
7 Сентября. Солнце за облачной дымкой, а напротив, на северной стороне, нежнейшая бирюза с прозрачными разноцветными облачками. Это прекрасное, разнообразное небо можно с наслаждением долго разглядывать, а когда наполнишься и опустишь глаза, то на земле внизу внимание открывает мелочи, столь выразительные, что начинаешь понимать, чем сильна земля...
В колхозах люди брошены на лен (экспорт), а рожь не убрана (дела!).
В Переслав, раньше жили красильщики, в Москве работали, здесь пировали. Они открыли семьям своим путь в Москву, и более сильные уезжали, а здесь отсевался отброс. Кончилось тем, что остались старухи и пьяницы, бездельники. Эти пьяницы забрали в руки старух: сами пьют, а старухи работают. Это заключение прошлого, в котором мужья-москвичи эксплуатировали свои семьи для своего удовольствия: работали бабы...
Думал о теле Чичикова, Савинского, Кронгауза и того марксиста, который всплыл прямо вслед революции: я видел такого «комиссара» с телом, когда еще в Питере, в Гор. Думе кипятился Шингарев: государственное тело, клеточка-ячейка госуд. тела...
Когда у меня довольно собрано материалов, чтобы написать что-нибудь, я не пишу, а дожидаюсь чего-то. И действительно, по мере того как материал отдаляется, вокруг него образуется как бы своя волшебная атмосфера, и все лучше и лучше. А писать все не хочется. Начинается тревога – как бы материал в этой приятной дымке совсем не ушел. И мало-помалу он правда уходит, пока наконец [не] является вопрос: да и было ли что-нибудь? Вот тогда, пересмотрев записанное, открываешь в нем горючее и сам загораешься. Это значит овладеть своим материалом. Впрочем, может и так все пройти. И вот именно эта опасность и создает чудеса поэзии, а то что бы это было, если бы можно было безошибочно все делать из всего. В таком критическом состоянии находится у меня «Лес».
7 Сентября. Солнце еще глубже сидит в облаках, и весь день углубленней вчерашнего: тишина полнейшая, и все время в лесу пахнет <зачеркнуто: яблоками> медовыми пряниками.
Ходил в Скорынино болотами, уставая, садился в стога и погружался в сладкий отдых, не отмечая ничего нового в этом столь знакомом пейзаже.
Узнал, что муравьи уничтожают клопов и если принести из лесу муравьев и приучить сахаром, то клопов не будет в доме.
На Ивана Постного по чудесному совпадению прилетают искушать постников дупеля, самая жирная птица. Так много в них жиру, что, падая, часто они лопаются и в сумке растекаются. Дупеля появляются всегда неизменно, как белые грибы, на тех же самых местах. Консерватизм их так велик и так они жирны, что птичьего охотник в них вовсе ничего не чувствует и собирает их как грибы.
Обрывки былины о Дубровском, как после грозы последняя ватка поднебесная, клочками бродят в темном сознании людей, обитающих в этом заболоченном краю. Все знают, что был здесь некогда граф Дубровский, не то праведный разбойник, не то по ложному доносу казненный помещик. – Зарастай же, все мои озера, все плеса! – были его последние слова. Все забыто: при каком царе, по какой вине и в чем дело, но это проклятие: «Зарастай же!» – все помнят. Указывают на совпадение имен: что храм в Заболотье посвящен Покрову и раньше село называлось, как у Пушкина в «Дубровском», Покровское, что некогда была на берегу нынешнего болота «Трестница» дер. Кистеневка и полосы ее, уходящие в болото, и посейчас видны, что будто бы на Евангелии, сохраняющемся в церкви села Заболотья, написано: «дар Троекурова». Обо всем этом и, возможно, даже самую былину должен был сказать Егор Савин, из Скорынина, старик за 90 лет, но свежий.
Нашел я старика, а он уперся: как он может знать, если не при нем это было, не при отцах, дедах и прадедах... Как я ни бился, старик затвердил одно это и на все мои вопросы повторяет, что не может ничего помнить. – Но был же граф Дубровский? – спросил я. – <3ачеркнуто: Был-то был> Был ли, не был – как я могу знать, – ответил старик. – И что же, был он казнен? – спросил я. – Как я это могу знать? – А как же, я слышал, говорят:
– Зарастай вы, мои плеса!
– Родные плеса! – отозвался старик.
– Зарастайте вы, мои родные плеса, – продолжал я.
– Зарастайте, озера и ручейки!
– Живые ручейки! – отозвался старик.
Сочиняя дальше былину, сказал я: – Зарастай, живые ручейки.
– На родном веселом моем месте
– Пусть останется глухое болото.
<3ачеркнуто: Я смолк.> А старик вздохнул и тихонько прошептал:
– Сказала голова. >
– Отрубленная? – догадался я.
– Графа Дубровского голова.
– Праведника?
– Ну да: свечку дали в руку покойному, сгорела, и пальчик стал гореть, как свеча. Ну да ладно, а ты вот скажи про себя, зачем ты тут ходишь, от кого прислан?
Больше я ничего не мог добиться у старика о Дубровском.
9 Сентября. Петя пропал. Начинается тревога, если 10-го не приедет, 11-го поеду в Загорск. Хорошая охота по тетеревам. Подумываем купить дом Сафоновых: большой вопрос: тянет уединение, с другой стороны, все это пройденный путь и большой вопрос, способен ли я жить в настоящем уединении (разве только смотреть как на охотничью дачу).
Начал «Войну и Мир». Как неестественны вначале Андр. Болконский и Пьер и как скоро привыкаешь, вовлекаешься и кажется, так это и надо. В рассказе главное – это особый, свойственный только художникам порядок раскрытия мысли. И главный признак бездарности и непонимания – это логический порядок. Именно вот и трудно это, и надо, и редко выходит, чтобы мысль раскрывалась не логически, а как бы волшебно: так, бывает, заблудишься в лесу, и те же самые знакомые полянки, перелески, деревья представляются невиданными. Сила толстовского рассказа и заключается в необычайном порядке раскрытия мысли. А еще важно в рассказе освещение, начальная широта сходящихся на предмете лучей: от Рамзеса до Ленина, как сказано в «Жур. Родине».
«Кащ. Ц.» и в особенности «Ж. Род.» меня самого удивляют густотой и смелостью мысли, в особенности если принять во внимание то время.
«Кащееву цепь» осудить могла бы как паразитную романтику только одна Ина Ростовцева: если только можно понять женскую эмансипацию как этап борьбы за святое зачатие, непорочность которого не в самоотрицании, как у христиан, а в восстановлении святости. (Очень близок к этому спор супругов Бострем: «Ты, конечно, интуит»). Словом, то колебание Ины, которое Алпатову кажется позорным, недопустимым раздвоением личности «институтки».
11 Сентября. Иван Постный.
Далеко до света зашумел дождь и, когда стало светать, еще усилился. Я и самовар поставил, и оделся, и чаю напился, а он все шел. И так было мне покойно, как будто за все, что не ладно, теперь уже не я, а дождь отвечал. Вышел на крыльцо и прогнал под дождь Ладу. Дождь теплый, и на горизонте уже показываются голубые просветы и кремовые полосы. Курица повела цыплят. Хозяйка вышла с ведром и отливает из кадки телятам капельной воды. – Хорошо! – сказал ей я, – а мои-то все спят. – Пусть спят, – твердо сказала хозяйка, – за вашей спиной хорошо и поспать, вон цыплятки мои есть захотели и отправляются.
Хорошо! Я почему-то думаю о счастливом неграмотном, которого внезапно «ликвидировали» и он теперь может написать все что хочется. И так стоит он под капелью в живительном сознании своего всемогущества, приходит к столу, берет перо, лист бумаги, разгоряченный наклоняется и пишет:
– В первых строках моего письма кланяюсь
– Еще кланяюсь И еще кланяюсь И еще, и еще, и еще...
Итак, работа моя «Женщина» (сокровенная Ина Ростовцева): как спасти тот свой романтизм? (30 лет верности чувству); только тем, что я понимаю его как стремление создать новый (желанный) мир или как перспективу: поверх действительности чувство предвосхищает будущее. Бостремы, Блоки как хлысты, (заворошка: конец интеллигенции, и на фоне <1 нрзб.> роман. Среди <1 нрзб.> Розанов, который «открывает» сверх своего сознания, отдает «тайны» семьи и рода.)
Подойти к этому так: обработка дневников моих: правильная методическая работа, а нить в голове: женщина будущего...
12 Сентября. Не решились вчера податься к дупелиным местам: боимся за машину, грязно.
«Наши Достижения». На Ваше письмо от... с. г. относительно моих материалов о лесе сообщаю Вам, что предоставить Вам описание своего путешествия по р. Пинеге для меня затруднительно по след, причинам.
Во-первых, наблюдения мои над эксплуатацией леса на севере привели меня к убеждению, что в лесной промышленности дело у нас обстоит до последней степени плохо, что от честного писателя требуется <приписка: или> мужество открыто высказаться о недостатках, <приписка: или, если это почему-либо нельзя, <3ачеркнуто: лучше пром[олчать]>> но никак не о «достижениях», которым посвящен Ваш журнал.
Во-вторых, весною этого года редакция «Наши достижения» пригласила меня организовать лесной номер, и я согласился на это одновременно с предложением «СССР на стройке» организовать номер пушной. В дальнейшем, однако, это устное приглашение не подтвердилось ничем, и, как я узнал, моя кандидатура была замещена другим лицом. <Приписка: Такого рода колеблющееся отношение не вызывает у меня охоты работать в Вашем журнале.> В настоящее время уже сдан в печать организованный мной пушной номер «СССР на стройке». Представьте же себе, как бы я ответил редакции журнала «СССР», если бы она, не уведомив меня о моем смещении как редактора, предложила бы мне дать фотографии или рассказ.
13 Сентября. После целого дня дождя (хорошо, выбрались из Переславища вчера!) вчера вечером взошел чистый полный месяц, ровно просветил всю ночь и к утру подготовил мороз. Солнце взошло в 6 у. на половине нашего пути в Константиново. Все было в Ясниковских болотах как и прошлый год: те же кочки в солнечный день давали восхитительные тени по белому морозу, и потом осока у речки была то зеленая – где обтаяло, то белая – где сохранился мороз, а след наш по этой осенней пороше далеко оставался зеленой дорогой. Но не только дупелей, а и бекасов вовсе не было: обойдя все болота, нашли одного гаршнепа и одного очень [странного] бекаса. Причина, думаем, очень водливая осень; наоборот, прошлый год было чрезвычайно сухо и дупелей было необычайно много. Но все-таки чтобы и бекасов вовсе не было – это так же исключительно, как исключительно водливая осень в этом году.
<На полях:> Настало время, когда роска с утра до вечера остается и блестит в пазухе листика травы.
с утра после мороза, остается и сверкает весь день в пазухе листика.
Время было, когда утренняя роска в пазухе листика перестает высыхать и весь день сверкает оттуда...
На обратном пути из Константинова мы попали в ловушку. В лесу чинили шоссе, устроив чрезвычайно скверный объезд. Одна грузовая машина, объезжая, крепко засела и сделала для других машин проезд невозможным. Дорожный мастер с помощником воспользовались этим и, обложив каждую проходящую машину данью, нахлестались вдребезги. Полчаса мы провели в дипломатических переговорах и ругани. Наконец, убедив рабочих, мы пустили машину на пьяницу, вежливо, как корову, таранули, отстранив, радиатором и кое-как перебрались. А помощник мастера, совершенно опьянев, еще раньше рухнул на камни. Счастливо обошлось без драки. Случай этот показывает, как мало осталось рабочих для обслуживания районных нужд. Нет людей, и наглец ничего не боится. Что же делать? Можно, конечно, поднять историю и отправить его на канал, но... там-то прибавится, а у нас убавится. И так дорога все хуже и хуже. Машин все больше, и чем больше машин, тем все хуже и хуже дорога...
Думаю о покупке домика в Переславище. На местах хороших, у рыбных рек и красивых озер вроде Плещеева, едва ли теперь можно уединиться: везде строительство; а здесь пустыня настоящая...
14 Сентября. Ездили с Петей в Москву. (Дождь весь день, охота безнадежная.) Определена «Кащеева цепь», видел сигнальный экземп. «Севера». Купили самовар и сапоги на пузырях.
острове начинал Робинзон. Очень много этого было, и даже сказать можно, что прямо на этом стоял Лев Толстой. И первые годы революции со своими пролеткультами именно и были массовым опытом применения этого стремления, назовем, к самовозобновлению и перерождению. В основе этого чувства, если разглядывать его тень на земле, мне думается, лежит стремление к реализации, материализации, [начиная] от обладания вещами кончая властью вождя... (Робинзон живет на острове и Толстой пашет, конечно, только потому, что они вожди.)
Вчера в Савое, обедая, обратил внимание на прислуживающих девушек, в короткое время вытеснивших замечательных мастеров ресторанного обслуживания. Большинство девиц пришли прямо от сохи в ресторан, подчиняясь всеобщему женскому стремлению к расширению пределов своего женского владычества. А оно, конечно, так и есть и быть должно: женщина стремится восстановить утраченное господство от обладания кухней (ресторан) до рыцаря, скрывающего в романтическом обожествлении женщины свое господство над нею.
Все яснее и яснее раскрывается сокровенная борьба сил современности, на одной стороне сила рода, на другой та противостоящая этой силе рода сила личности (индивидуальности), с явлением которой связано сознание и творчество (как ярко это у Толстого: убил жену! прекратить род!) (а как тоже характерны слова <1 нрзб.> сектанта, оглядывающего строительство деревенской улицы: «когда-нибудь должно же это прекратиться!») (а Розанов, бросающий гения через воронку в ад) (а еще: личные отношения с Павловной: ее сила) даже Алекс. Георгиев, и Влад. Ив.! и в особенности у Бостремов.
Мадонну сотворил мужчина, а государство вышло из женщины. (Так это мужчина творит женщину, а женщина творит мужчину.)
Творчество присуще мужчине: это его личное свойство, или сказать: это свойство личности...
Личность есть свойство мужчины (Пик Сталина).
У Розанова жена поглощает мужа, у Толстого муж убивает жену. Таковы границы мировой катастрофы. А я хочу направить силу творчества на рождающую женщину (то же, что овладеть машиной и сделать ее «Машкой»), сделать, чтобы рождающая женщина стала Мадонной, чтобы зачатие было «беспорочным», «непорочным», а человек рождался во плоти. А ведь так же оно и есть у Христа (а сделала порочным церковь).
В любви, большой, настоящей, творческой, исчезает грех первородный.
По надписям.
словом, чтобы снять покрывало Майи. Но на следующих ступенях своего развития тот же самый человек быстро переменяется. Прогуливаясь через снежное поле по той самой дорожке, где ходят в нашу школу ребята, я замечал, что начинающие русскую грамоту пишут на снегу по-русски все крайне грубое и простое, как бы вскрывая запрещенное, а те кто начал уже учиться иностранным языкам, то латинским алфавитом пишут на снегу обыкновенно имена девочек Mascha «Маша», Lisa «Лиза», очевидно, уже понимая, что не только нельзя снимать покрывало Майи, а даже по возможности покрывало это надо получше подвертывать: и так очень часто видишь, как иной тут же выводит на снегу палочкой «milaja Mascha». (К Двинскому плакату.)
Календарь природы:
16 Сентября. Непрерывные идут дожди. и так вся весна, все лето и осень: небывалый год. О дупелях уже и не думаем: все залило. Весной можно было бороться с природой, и мы ее победили, но трудно бороться с осенью: если пасмурен день, если ночь не светла, если ветер осенний бушует.
Читаю «Войну и Мир». И, к счастью, нахожу, что Толстой жив и близок и что некоторые слова его еще в юности запали в меня и дали возможность самоопределиться. В особенности близко мне: «Пьер был один из тех людей, которые чувствуют себя сильными, только если они чисты». А у меня так даже малейшее сомнение в себе в отношении жены или сына делает невозможным писание...
Сила Толстого в способности приблизить...
лени, и начинает тревожить мысль, что так вот и останешься...
Отправили деньги по телеграфу (250 р.) за лодку, всего: 350.
С женой Б. говорил о женщине и ничего как-то не узнал. Остается: оценка массового женского движения и второе: конец Ины, вернее, тот конец ее, который торчит в «Кащеевой цепи».
Природа – родина моего таланта: моя родина там, где рожден мой талант.
Соберите условия рождения творческой личности, соедините их вместе в творческую плазму, и это будет природа, или родина талантов.
Ночь светлая, луна в зените высоко-высоко. На рассвете мороза не было. Утром ходили промять Османа и нарвались на неприятность. (Заруби, заруби, Михаил, себе на носу заповедь: не заноситься перед невеждами и не оспаривать глупца. Для этого и в наказание себе, и для самовоспитания сделать ежедневно 30 записей в дневнике «Не оспаривай глупца», по возможности углубляя эту тему.)
После обеда опять наглухо все в природе забило дождем и так осталось в ночь.
Приехал вечером Лева. Статью мою в «Краеведении», конечно, не напечатали и тем обнаружили, по-моему, чудовищную свою ошибку в выборе меня в президиум. Расхождение мое с ними в том: первое, что я природу понимаю как родину моего таланта, второе – что, изучая внешнюю «природу», никогда всей в совокупности природы не поймешь, третье, значит, изучать надо сначала природу своего таланта, а потом, поняв себя самого, надо изучать природу внешнюю, поскольку она находится в родстве с собой.
18 Сентября. 2. Не оспаривай глупца, или не мечи бисер перед свиньями, потому что это разрушает организацию спокойствия в любовном внимании. Не оспаривай глупца, или береги занятую высоту.
<зачеркнуто: валят> падают листья, так что слышится даже: мыши, мыши... А то ранней осенью в совершенной тишине изредка, отделяясь, бездумно слетают отдельные листья, будто это мысли спускаются с высоты заслуженного спокойствия.
Свиньи в норы пришли. [Умное] животное и даже чистоплотное, но неприятное своей крайней настойчивостью в добывании пищи.
19 Сентября. Ночью дождь. Потоп! 3. Не оспаривай глупца! сохраняй всюду, на каждом месте внутреннее равновесие. Как в дождик надо взять зонтик, так надо человеку в обществе надевать маску и строить личину. Или двигаться все глубже и глубже в пустыню, или строить личину. Если же строить личину, то лучше всего английскую (искренности, простоты).
20 Сентября. 4. Не оспаривай глупца! можно в этом неоспаривании дойти до полного отказа от встреч с жизнью, похожем на смерть. Вот этот страх перед белым спокойствием обыкновенно и останавливает... Не смерть ли это подходит?
Вчера был Острый, заказал ему дух[овой] шкап за 400 р. (Острый – изобретатель помешанный, явный тип этого рода людей). Одновременно прибыл из Вологды охотник Алекс. Ксеноф. Сергенев.
«Соболя» цензором: с ним спорить не стал, а обратился к главному начальнику с просьбой выгнать такого дурака, и, думаю, выгонят.
Дожди бесконечные!
«Кащеева цепь» в трех книгах 331/2 листа пошла в производство...
Люди в инкубаторе. Белые куры из инкубатора вялые, явилась простая курица «Колхозница» и прогнала их десяток.
Сколько в день абортов в Москве и куда девают мясо? (Павловна: ведрами свиньям.) Любовь – ценою рода.
<зачеркнуто: сделаться лучше> собраться в единство и найти власть над всякой мелкотой жизни происходит из большой тревоги, общей многим людям и приводящей к разным выходам от смешного до смерти.
24 Сентября. 7. Не оспаривай глупца – это косвенно относится к борьбе за свою личность: ты должен обладать собственной инициативой в жизнь, иметь в основе собственный почин, если же ты это упустишь, то тебя возьмут и заставят делать не то, что ты хочешь. И надо полагать, что основное разделение людей в этом и есть: одни сами живут, другие невольники. И мы хотим сделать не так, чтобы все были свободными, а чтобы свободные от природы люди не попадали в неволю и наоборот: невольники природные не брали на себя дело свободных (так, вероятно, анархисты именно и считают людей государственных). Природный невольник на положении свободного является непременно деспотом.
25 Сентября. 8. Не оспаривай глупца: в «Известиях» не стали меня печатать, я много раз порывался вступить в драку, но удержался, а между тем где-то одумались и позвали теперь меня в «Правду»: то-то теперь утру нос «Известиям»: не оспаривал и утру!
Зоя вчера рассказывала о борьбе за жилплощадь в Институте. После длительных интриг и всевозможных дрянных проделок студентов в борьбе за отдельную комнату сделали постановление: давать отдельную комнату исключительно только тем семейным, у кого есть маленькие дети. Силы этого разумного решения, однако, хватило ненадолго, через несколько месяцев все замужние и незамужние женщины в Институте забеременели.
Приглашение «Правды» может отклонить меня от решения отдаться роману, потому что мне интересно создать газетный рассказ и победить всех... (мне кажется, я это могу: победить, значит, спасти русский язык – великое дело!)
Вчера передал в «Правду» «Лесные рассказы». Соблазняюсь писать рассказы на 5 мил. человек самых различных ступеней развития. Приглашение исходит, по-видимому, от той группы (Ставский и др.) писателей, которые выступали против Горького.
Вышел 1-й т. моего собрания «Север». Второй том «Кащеева цепь» сдана в работу. Третий том «планирую».
Читал из «Севера» себя, и ясно показался путь моего искания: с высоты ясно увидел я, что трепет во мне, похожий на веру, был именно тем трепетом жизни, который вел к «творчеству», и я верно пришел по этому зову к творчеству и выразил это в романе об Алпатове и показал примерами, что к этому можно прийти и другим. Но все ли это?
Вот на севере в лесах, где не знали пилы, жил мастер топора, и он все одним топором делал, и валил гигантские деревья на лесозаготовках, и строил избушки лесные для охоты все одним топором, не употребляя ни одного гвоздя, мало того! великий мастер топора делал чудесные игрушки, коньков, оленей, птиц, и устраивал их на крышах в деревнях, и для красы, и чтобы «князь» не гнил. Подобно этому мастеру жили все, дети с малолетства проходили тяжелую школу топора на лесозаготовках, а женщины сидели дома и занимались хозяйством.
В лесу мастер топора <зачеркнуто: сызмальства> считал себя, наверное, тоже, как и Алпатов, может быть, «творцом», единственным мастером и так понимал свое дело, что без него и подобных ему не обойтись в лесу. Но вот пришли две женщины с пилой и дерево спилили вдвоем, как один мастер рубил его топором. Но мастерству надо было учиться сызмальства, а женщины пилой работали без всякого ученья, и их вышло с пилами на лесозаготовки великое множество, и с ними стали понемногу выходить и ребята, тоже неученые, с пилами, да так и пошло...
Мало-помалу где-то в больших, сложных производствах открылось, что плоскость дерева, сделанная пилой, не годится для высших работ по дереву, что плоскость эта должна быть сделана именно топором. Тогда стали искать мастеров топора, и эти отживающие свой век «творцы» нашли себе уголок в лесной промышленности, примыкающий к искусству.
И если я теперь в борьбе М[ужчины] и Ж[енщины] делаю М[ужчину] победителем, оправдывая такую победу силой творчества, то ведь это же неправда! Какая это победа, если «творцы» направляются жизнью в какие-то богадельни для украшения жизни. Пусть даже эти творцы являются единственными представителями личного начала, образующего качество, все равно этим не устраняется сила безличного... <приписка: Ж[енщина.> Не есть ли это распад жизненного процесса, составляющего брачное единство Ж[енщины] и М[ужчины], на М[ужчину] – только силу личного начала и Ж[енщину] – силу рода... (Когда это видано было у нас раньше, чтобы мужчина в военной шинели нес в одеяльце ребенка, а рядом шла его маленькая жена свободно и уверенно, отмахивая комаров и мух от лица? Но больше! однажды я видел мужа под коровой на скамеечке, а жена его в это время поправляла тетрадки. И раз я застал мужа стирающим белье...)
т. Кольцов! Я получил Вашу телеграмму с напоминанием о дне мира в тот час, когда я приступил было к сбору на утиную охоту. <3ачеркнуто: Признаюсь> Ваша телеграмма заставила меня очень задуматься о моем этом совсем пустом дне (вчера ночью скверно спалось, утром ехал из Москвы и дремал в поезде, а теперь вот в ожидании обеда из пустых патрон для переснаряжения выбиваю пистоны). Если бы отдых, забава, что-нибудь, но ведь совсем ничего, вполне пустота в себе, как в той воздушной яме, где, говорят, кувыркаются самолеты. У всех людей есть такие пустые часы, пустые дни, но все это тщательно скрывают. Телеграмма Ваша меня расстроила: <приписка: что мне делать, врать или открывать свою пустоту?> я даже бросил переснаряжать патроны и, пообедав, лег спать.
Однако за несколько десятков лет литературной работы я заметил у себя, что пустые часы или дни всегда предшествуют рабочим. Мне удалось в этот день написать маленький, но славный рассказ для детей о моей собаке Ладе и когда я теперь, 27-го поздно вечером, пишу отчет о сегодняшнем дне, то мне теперь уже есть кое-что и сказать. <3ачеркнуто: То состояние пустоты, которое чувствовал я в себе перед работой, очень похоже>
<приписка: и в течение многих> десятков лет и действовать на людей благотворно в родной стороне, потом переходить границы и там еще и в других странах тоже действовать десятки лет – эти вещи создаются той силой, которая действует против <зачеркнуто: войны> физических, территориальных, географических и всех внешних границ между людьми, и настоящее творчество есть именно творчество мира. <3ачеркнуто: Если у Вас в руке цветы, покрытые росой, сорванные где-то на поле сражения в уцелевшей роще, и вокруг себя Вы видите навоз от людей и животных, то ведь не будете же Вы бросать эти цветы в навоз и обращать их тоже в навоз, Вы тоже не будете отставать из-за цветов, нет!>
<На полях, зачеркнуто:> Так я понимаю себя в моем деле и готов за это свое счастье стоять: собирать цветы и с цветами в бой за цветы.
Помню, в далекое время, когда в русской грамоте было два мира, один в смысле вселенной писался через десятиричное «i», другой мир писался через «и» восьмиричное, и учителя, в отличие [от] мира-вселенной, этот мир предлагали нам понимать в смысле тишины и спокойствия. <Приписка: И так мы, раскачиваясь дома за тетрадкой, заучивали назубок: мир, или тишина и спокойствие.> Ученик приготовительного класса, приготовишка, бывало, стоит у доски, учитель на кафедре в синем фраке с золотыми пуговицами приказывает:
– Напиши мне мир через «и» восьмиричное.
Приготовишка пишет мелом на доске:
– Мир.
Учитель: – Как надо понимать этот мир?
Приготовишка: – В смысле тишины и спокойствия.
Не знаю точно, как теперь определяется этот «мир» в школах, но думаю, умный мальчик и сам теперь догадается ответить, что мир у нас – это время, когда мы собираем <зачеркнуто: все <приписка: и всякие> творческие> свои силы, чтобы направить их против войны.
28 Сентября. 9. Не оспаривай глупца означает тоже и призыв к миру, в котором действуют через головы глупцов: глупцы, удивленные, остаются с разинутыми ртами.
«Лес» надо написать для детей – вот бы книга-то была!
7 у. Очень тепло после дождя, как ранней весной. Полная тишина, небо спускается. 26-го утром, когда я шел на вокзал, небо спустилось еще в предрассветный час и лежало у нас туманом, и когда солнце взошло, то нам это было чуть-чуть видно через это севшее к нам небо. Мало-помалу солнце пробилось, и то, что село к нам как небо, теперь свернулось в белую трубу и легло белой радугой и распалось на облака.
Итак, производственный план на неопределенное время:
1) Машка и Лес: книга для детей.
2) Роман «Начало века».
«Правды» <приписка: начнется.
28 Сентября. 10. Не оспаривай глупца, значит, будь готов на каждую минуту, чтобы сдержаться и не «выйти из себя».
Доехали вдвоем с Петей до Селкова, заперли машину в сарай кооператива и пошли в Переславище. Дождь. Промокли. Ночью все дождь, и на уток не захотелось.
О колхозах.
29 Сентября. 11. Не оспаривай глупца: что же поделаешь, возраст пришел, и необходимы становятся правила нравственной гигиены. У ак. Павлова, говорят, чуть ли не каждый час жизни проходит по расписанию. И это хорошо, опасно лишь свои правила предлагать другим, как Толстой. А чтобы сдержать себя и не оспаривать – надо опомниться. Началась эта работа у меня на 20–21 году во время марксизма: вдруг понялось, что нельзя бросаться в спор опрометью. С тех пор я мало работал и, по счастью своему, жил просто. К этому воспоминанию: перестав оспаривать, я нечто и утратил. И так, может быть, всегда хорошие правила морали достигаются за счет натуры.
Лицо на Кузнецком: вероятно, и конечно, это был иностранец: сознание своего личного достоинства у него поддерживалось чрезвычайно строгим вниманием к соблюдению правил в отношении проходящих возле него людей. Казалось, он заботится только о том, чтобы не толкнуть кого-нибудь, вовремя посторониться, даже не попасть в другого прямым наблюдающим глазом. А это все он делал только, чтобы отстоять в толпе и не подвергнуть случайности свое собственное достоинство. Это была как бы дисциплина одновременного строгого мышления о своем и напряженного внимания в тот же самый момент к другим, чтобы охранить свои мысли. Лицо человека без промежуточного слоя животно-живой хитрости.
Хорошо становится в отношении продовольствия в городах и стройках за счет жизни деревенского человека. Все молодое, способное бежит из колхозов. Города-сады скупают деревенские дома. Но в то же время всюду видишь, как расширяются запашки (трактор делает?). С одной стороны, машина помогает непосредственно, с другой стороны, машина налегает на человека. Происходит утрата родства с людьми и землей. Это должно вызывать чувство природы, о котором я пишу, и оно должно вызвать желание возвратиться к земле.
I. Путешествие в лес на машине: тема машины: машина – дело рук человека: конец: на заводе. Вопрос, как влить сюда пинежский лес?
II. Делать работу, начиная с выборки из дневников. Завести особую папку и определить из недели определенное время.
30 Сентября. 12. Не оспаривай глупца: из Толстого: «русский ум» не признает grand-homme 1: Кутузов ни с кем не спорил (не верил в слова и мысли отдельных людей, стремящихся к grand-homme).
Наконец-то день с солнышком. Я ходил в Попов Рог и убил вальдшнепа. Петя чуть не утонул на утиной охоте.
Птица узко живет..
– улетит, а завтра опять тут где-нибудь в ольховом кусту у полянки или в опушке у зеленей. Так узко живет, но разгуливает по своей полянке настолько широко, что собаку я держу у ноги и она...
I. Если писать лес, то надо описать жизнь каждой птички в лесу, каждой зверушки. Зверя же и птицу надо описывать как окружность, увеличивая число углов многоугольника до бесконечности: птица – это многоугольник, а среда – это окружность. Надо, описывая жизнь птицы, стремиться к полному и невозможному совпадению ее со средой. Есть кочки на болотах низенькие и прелые в холодной росе и возле засохшая коровья лепешка с дырочками: это дупель нос запускал, если я это увижу – то мне пахнет дупелем, но я встречал хороших охотников, уверявших меня, что они действительно могут чуять дупеля. А то в лесу на [поляне], бывает, лежит куча хвороста, а вокруг него засел уже очень густо осинник с большими, как уши у пойнтера, листьями: в этой куче хвороста самая маленькая птичка живет, и как увидишь такую кучу, так и птичку вспомнишь. (Полезно в таком роде, имея идеалом из среды вызвать образ ее жильца, упражняться в описаниях.)
В литературе все еще стараются говорить о хорошем раньше, чем оно сделалось, и тем, с одной стороны, давать идейное руководство жизнью, с другой – этим самым давать возможность укрываться всякой мерзости.
Примечание
1 grand-homme (фр– великий человек.