• Приглашаем посетить наш сайт
    Мамин-Сибиряк (mamin-sibiryak.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1935. Страница 9

    1 Октября. 13. Не оспаривай глупца: помни образ Кутузова...

    С полудня солнце, в лесу лучи солнечные открыли волшебные перестановки осени: там только одно дерево раскрылось, и через это две соседние поляны соединились, – совсем стало иначе, если заблудишься, то и не поймешь, как раньше было. Но самое главное, что каждое дерево, расставаясь на всю зиму с другими деревьями, говорило само за себя, а не за весь лес, и оттого казалось, будто не было так, а те или другие деревья пришли: вот пришли две березки к самой опушке поляны и золотыми листьями вовсе засыпали зеленую елочку...

    Яма, полная водой, и вода такая светлая, через воду на дне мох зеленый виден, и на нем золотые монетки лежат.

    Показались в сухом бору под соснами рыжики.

    Кажется, нет ничего на свете красней, как ягода калина осенью, и красна, и красива калина, такая ясная, такая свежая осенью в пучках на тонких раздетых веточках с одинокими последними золотыми язычками. Все так серо в кустах, и вдруг такая красота!

    Все в лесу к чему-нибудь – к чему черные ягодки, уцелевшие среди желтых немногих листьев, и почему они называются волчьи?

    Птички зарянки в серых кустах как будто из бора, светящегося от вечерней зари, оторвался завиток тонкой оранжевой пленки с коры, прилетел по ветру сюда и повис в серых кустах.

    На вырубке густо засел осинник, и, как бывает на молодых осинках, листья были широкие, как [уши] у пойнтера. Куча забытого хворосту обросла тонким осинником, и тут в хворосте всегда живет птичка – не знаю, как называется – маленькая-маленькая, и там бегает, как мышь, с хворостинки на хворостинку, редко выберется на крышу своего жилища...

    <На полях:> очень тепло

    Еще на пойме кричат журавли. Еще удалось видеть стаю запоздалых лесных голубей. На телеграфной проволоке сидела трясогузка. Очень тепло, вечером сам видел, как наша курица стрекозу проглотила.

    Так день прошел, и так для всех существ лесных был день почему-нибудь непременно один-единственный такой и неповторимый: калина будет калиной, зарянка – зарянкой, и трясогузка в будущем году сядет на проволоку в такой день, и курица стрекозу проглотит, да ведь не именно так, и день будет другой, а не этот самый, этот день не был никогда на свете и не будет, и каждое лесное существо в чем-нибудь получило свой день: курица стрекозу проглотила, а я, человек, в этот же день мысль нажил, ясную, как ягода калина в серых кустах осенью, красная мысль и красивая.

    Я себе нажил мысль о счастье, как надо, чтобы оставаться всегда так, чтобы свой день выходил каждый день, как непременно птичка выходит, если хворост забудут в лесу и он зарастет молодым лопоухим осинником. Чтобы день выходил свой собственный, надо, милые мои, все делать как надо, не больше и не меньше чем можешь, надо людей приближать к себе, сколько можешь обнять, собирать вещи возле себя, чтобы, сколько только ты можешь, сам ухаживать за ними, чтобы они с тобой жили и тебе служили, а не забывались тобой, не покрывались пылью. Не надо жить как Максим Горький: людей набрал миллионы, а возле себя нет никого, вещей – дворцы, славы – города, и вещи эти не нужны, и слава такая пустая, что и у других отбивает охоту за славой гоняться. (Молитва с пером).

    Покров на земле из-под бора: там и тут на зеленом пятна белого моха, и редкие елочки растут под березками. Край этой боровой земли – заболоченное место Трестница, обширное журавлиное болото. Между Трестницей и боровой землей извивается ручей Попов Рог, – не ручей, а ужасная грязь, поросшая густо черной ольхой. Вот в этой чаще и бывают постоянно с первых чисел октября вальдшнепы. Они довольно широко разгуливают между белыми кочками и зелеными кустами можжевельника, а живут очень узко в чаще и, как белые грибы, встречаются каждый год на одном и том же месте. От прогулок вальдшнепа остается все-таки достаточно широкий след, чтобы можно было держать собаку у ноги. Ладу свою я всегда стараюсь держать у ноги, а то, бегая, станет где-нибудь в можжевельниках, или белая между белыми кочками, или в чаще Попова Рога – и вот мечешься в поисках собаки до тех пор, пока где-нибудь за спиной не слетит птица.

    Так иду я у опушки черной ольхи и время от времени повторяю Ладе: «Что сказано!» – «К ноге'» – «Назад!» Раз я так сказал «назад» – она подвинулась назад. Мне мелькнуло в голове при виде черных ягодок, что надо же наконец справиться мне у знатоков, для чего в лесу эти ягоды, кто их ест и почему они называются волчьи. Так я всегда делаю, – что меня интересует в лесу, я записываю и после узнаю или догадываюсь сам. Сказав «назад», я увидел куст волчьих ягод и записал себе в книжечку быстро всего только два слова: «волчьи ягоды», потом оглянулся – хвать! а Лады нет сзади. Значит, пока я записал, она схватила свежий след и по нем шмыгнула за куст, за кочку или куда-нибудь в чащу. И вот я за куст – нет ее! – за кочкой ищу – нет! дальше больше, кругами, шире, шире – нет и нет! «Значит, – решил я, – она ушла в чащу, в Попов Рог, там она!» – и сам лезу в чащу, в глубокую грязь, шагну и прислушаюсь, шагну и прислушаюсь. Вдруг слышу, где-то бух! в воду кто-то: конечно, это Лада ошиблась и бухнула, но где именно, с какой стороны послышалось, сам шумя, продираясь в чаще, разобрать я не мог. Выбрался я на более сухое местечко с более редкими деревьями и замер, прислушиваясь. Порядочно времени прошло, и слышу я, совсем недалеко от меня не то котенок тонко мяучит, не то ребеночек стонет жалобно-прежалобно. Подвинулся я туда немного и вижу, это Лада стоит, вся-то в грязи и с ее каждого сосочка каплями висит ледяная осенняя вода. На бегу Лада не боится никакой холодной воды, но теперь где-то под носом у нее вальдшнеп, ей шевельнуться нельзя, и хозяина нет, и так долго, так холодно, она вся дрожит, и от дрожи капли одни с сосцов сваливают, а другие опять натекают. В этом безвыходном положении, чтобы хозяину как-нибудь дать весть о себе, нельзя же прямо брехнуть по-собачьему, и она подала весть о себе не то по-ребячьему, не то по-кошачьему. Если выйдет фото – прибавить, как я ее снимал и как с прилету жирный вальдшнеп [покойно] сидит, словом, по фото сделать описание, и еще она закрыла глаза, я хотел снять ее с закрытыми глазами, но вальдшнепу [придется] ждать. Зевнула: снять бы зевок на стойке. Стал я ждать. Лада уложила голову в рогатку и стала было, зевая, засыпать. Вальдшнеп, напротив, оживать-оживать – глаза его сверкнули черным огнем, и вдруг он улетел...

    О хорошем впереди.

    Бывает, надо говорить и указывать на плохое, а хорошее – раз взялись изводить скверное – само собой складывается. Да и правда, раз уж люди взялись изводить дурное, значит, очень желают хорошего, и оно в молчании складывается безмысленно из желаний людей. Но бывает, люди до того дойдут, что и не верят в хорошее, вот тогда о плохом нечего говорить: все плохо! и чуть только мало-мальски где станет получше, то все говорят о хорошем. Так сейчас у нас, стараются все говорить о хорошем.

    2 Октября. 14. Не оспаривай глупца. (В Селкове заперли машину и ключ унесли: целый день в глупом положении, но, помня «не оспаривай!», я не и все прошло хорошо, в ожидании машины мы мешок с дичью оставили в чайной, а сами слонялись по деревне с ружьями и собакой; мужики с возов со злобной насмешкой говорят: – Ничего не убили, только ноги натрудили! – Вспомнив, что глупца не надо оспаривать, я продолжил: – Да, мои милые, верно, ноги натрудили и вас, дураков, насмешили. – Другие мужики, желавшие продолжить насмешку над нами, услыхав «дураков», стали смеяться над дураками...)

    Очень тихо, очень тепло и, когда солнце осилило мглу, было жарко. Прошли все Селково. Темно-красная (бордо) брусника, очень вкусная. Бесконечные поля овса (на палях) под соснами (корм для птиц военного об-ва, не моя ли мысль из «Жур. Родины»?). Рожь жнут в Октябре, потому что дожди времени не дали и что лен рано посеяли: лен вместе с рожью (обычно после), и велели брать лен, потому что лен – валюта, а ржи хватит. Возле Селкова взяли трех вальдшнепов. Алек. Георг, и ее реплики (ясно – определенно – действительно – факт). Фото вальдшнепа. Машина в плену. Чайная и люди с портфелями. Машина с товаром (вино). Сельсовет.

    Маленькие рассказы у писателя – это знаки его личной живости и непосредственного участия в жизни. В кабинете, как роман, их нельзя написать, если так их будешь писать, выдумывая – они будут вялыми, как вялы все решительно бесчисленные подражания итальянским новеллам. Хороши эти рассказики, когда, кажется, сама искрящаяся жизнь их дает и автор на ходу схватывает эти искорки (разумеется, потом тоже в кабинете превращая их в рассказы).

    London, Cent Literarius, Cent

    3 Октября. 15. Не оспаривай глупца. Была Т. Розанова, и с ней разговор на эту тему: как охранить себя от «глупцов» и необходимо ли для этого создать личину, и что если оставаться без личины, то надобно юродство, но юродство церковью допускалось неохотно, и правильно: с ним легко попасть на путь своеволия, демонизма (хороший пример сам Розанов).

    Барометр.

    День солнечный и теплый, но барометр падает, и мы так привыкли верить барометру, что и чувства наши, раз он падает, складываются уныло. И в солнечный день мы ждем дождя, сидим дома и не радуемся солнцу и думаем осень. А у кого нет барометра, тот берет корзинку и отправляется в лес за рыжиками.

    К дню 2-го/Х о зеленях: рожь осенью всходит сначалакрасными стрелками, потом зеленеет снизу. В эти дни похоже бывает, что по черному полю идет зеленое войско с красными ружьями, и на каждом кончике блестит роса-капля. На такие всходы из леса рано утром всякие птицы собираются, и зайцы тоже ночью приходят пощипать, и лисица мышку поймать. Зеленя осенью – это птичий и звериный клуб.

    Мы, охотники, в это время идем с собакой по опушке возле зеленей, ищем дорогую редкую дичь вальдшнепов. Это носатые ночные птицы с большими красивыми черными глазами. Ночью широко гуляют, а со светом прячутся в густые кусты. Если я держу Ладу у ног, то она почует след на поле, и я по следу иду за ней в чащу до самого вальдшнепа. А если пустить ее бегать, то она без меня уйдет в чащу по следу, подберется к птице, станет там, а я буду искать, спешить, мучиться поскорее Ладу найти. И часто бывает, птица за это время не выдержит стойки собаки и улетит. Я держу постоянно Ладу у ноги, и если только она, бывает, увильнется, я возвращаю ее словами: – «Что сказано Ладе?». (Остальное 1/Х).

    Читал материал «Машка».

    4 Октября. 16. Не оспаривай].

    Это касается и тех домашних сцен по пустякам, в которых надо поймать сознание и перевести на спокойствие совершенно ничтожный предлог раздражения. Это епитимья в 30 записей должна быть примером самодисциплины и привести к строгому распределению дня. Надо создать такой день, чтобы он был рабочий и в то же время. чтобы не было отговорки «никогда», если что-нибудь надо.

    Трясогузка. (Книга трясогузки).

    <На полях:> Яркий день, яркий сюжет: рвет с листа и кидает от радости.

    5 Октября. 17. Не оспаривай глупца, и отсюда: «не должно быть некогда, если что-нибудь надо».

    Эти записи надо перевести на писание рассказов и особенно книг: ведь если не отрываясь ежедневно хотя бы на 15 минут возвращаться к теме, то можно одолеть всякое «хочу-не хочу».

    Сегодня продолжается чудесная погода. Закупорка моего «Леса» «круглым» вдруг кончилась и явился сюжет, объединяющий все моменты моего опыта с лесом. Я опишу одно только дерево как личность, как живое существо: родилось, росло, и человек тут: охотники = переплести судьбу дерева с человеком: и как добрались до дерева (ледянка) и до путика (человек) (зачеркнуто: мой путик через дорогу! а не до[рога]> через мой путик) и как дерево открыло новую землю.

    Вспомнил сюжет: как в лесу разошлись два друга и сошлись: пути их свели.

    Хорошо описать Ягушкина (пар валит: человек дешевый: дешевый заведующий).

    Анатоль («В[ойна] и М[ир]») и извозчик: так и женщина на большом полете смотрит на «трудящегося»...

    Воронц. поле 6, проф. Влад. Никол. Лебедев, 1-74-82 канцелярия (вызвать) или 1-76-67 (лаборатория).

    Николай Константинович Кольцов (от 11–3), Институт экспериментальной биологии.

    6 Октября. 18-й раз. Около чего все вертится в этом «не оспаривай» – это моменты ненависти к ближнему в повседневной жизни. Она может прийти от себя: ты ненавидишь моментом, положим, жену или сына; а может явиться от них и в тебе возбудить ответную ненависть. Когда вместе живут долго, то научаются друг в друге замечать эти приступы и обходить их, привыкают, обвыкаются, приспособляются. Но главное, это «надо» жить; которое бывает у людей от веры, от совести, от большой любви к жизни. Я лично спасался от причуд характера Е. П. и от своей неприязни в «творчестве»: обрадуешься чему-то извне себя, – то ли островку на реке весной, то ли пролетающей паутинке осенью...

    По методу «епитимьи» продолжаю сидеть над лесом. Удивляюсь, как передуманное все собралось и все наблюдения в охоте возвратились к основной мысли: описать жизнь индивидуального дерева и дать человека при нем наравне с другими экономическими факторами.

    «Правде» не напечатают, то возьму отрывок «Запонь», приделаю к ней медведя (легенда об оленях, к которым пришел искать и медведь) и наконец: мы приехали: каков-то начальник? А он на Запони, пар валит. – Самый хороший, дешевый: ежели запонь сохранит – награждать не надо; а ежели упустит лес – не жалко и наказать.

    В замысле каждой моей книги было сделать ее для детей, но потом сказывалось, что «детскость» эта относилась не к читателю, а к форме, или к манере: чтобы брать в книгу те вещи, на которые удалось бы просто, по-детски и как бы впервые взглянуть. Упражняясь в этом, я достиг того, что некоторые мои маленькие вещи удались и как детские и для всех. Вот теперь и при создании леса надо сделать не «Жень-Шень», не «Соки земли», а «Колобок» в простоте, доведенной до «Гаечек».

    7 Октября. 19 раз. Сказываются результаты «епитимьи» на моем общем самочувствии. Надо будет применить это в городе и потом, может быть, решиться навсегда каждое утро, вставая, определять лицо прошедшего дня и распределять деятельность в грядущем.

    К примеру, вчера, 7-го.

    Солнечный теплый золотой день. Уже неделя без дождя. Поутру занимался «лесом». Поручил Леве к 12/Х приготовить квартиру, отправить в Арх. издательство «Колобок». В 10 у. выехали в «пустыню», чтобы в лесу получше заняться лесом. Золотятся только верхушки берез, снизу уже все облетело. Нежный цвет неба, леса – все ласкает, и совсем спокойно на душе, хорошо. Ехали благополучно осторожно, но у последней лужи рискнули и сели часа на три. Вечер очень теплый и желтый, чуть-чуть тревожно, то ли перед ветром, то ли, что эта теплость в такое позднее время неестественна. Всего неделя без дождя, и уже некоторые говорят: – «Какая чудесная стоит осень!». Читал «Войну и Мир»: старик Болконский – неудачник, чудовищное существо («горе от ума»: горбун-гном, экзаменующий людей в пивной), два выходных (показных) в день часа и 22 часа ада. Возможность войны и голода. Возможно, только не страшно: это уже будет смерть.

    8 Октября. 20-й раз (напишу позже). Сергиев день. Ночь звездно-теплая. но ветреная, и к утру остался ветер, но меньше (желтое небо с вечера перед ветром). Сходить в Попов Рог за вальдшнепами. Съездить в Ив. Фед. и <1 нрзб.> узнать, где высыпки. Утром пересмотреть «лес», вечером читать «лес». На охоте наблюдать эпилог. Факторы леса.

    Убили вальдшнепа и двух тетеревов. Петухи стаями разгуливают по зеленям. Грачи еще здесь и сидят по заборам. Некоторые засыхающие травы пахнут казанским мылом. История с поросенком, или жена в поисках мужа с лекарством для поросенка. Поездка вечерняя в сторону Михайловского, встреча митлаговцев, среди которых та женщина. Утки на Федорц. Мосту и аромат болот (умирающих). Вечер с песенками.

    Рассказ. Егоровы решились дом продавать. Правда, зачем им дом? Он учитель переводится из школы в школу и дома жить не может. Она, счетовод, живет одна дома, ухаживает за своим мальчиком, коровой, поросенком. Ей в тысячу раз лучше жить с мужем и служить счетоводом, чем до свету вставать и возиться в грязи. Деревенский дом без хозяйства, связи в деревне превратился в наследственный предрассудок и все падает: яблоки – как старик сидел, сарай – и дрова и дрова-сама, тогда само делалось, а теперь все сама. Определили дом в зеленый город и сговорились в цене за 6 тысяч: деньги-то вернее будут лежать в кассе: и хлопот нет, как за домом, и проценты дают, и, главное, рубль-то наш все растет и растет. И какая свободная жизнь представлялась ей, кассиршей сначала в районе, а потом, может быть, и в большом городе, может быть, даже в Москве, почему не в Москве! А там и одеться можно, и театры, и люди интересные. Что за чудесный, чистый, спокойный труд кассирши! И вот только бы завтра продать, вдруг сегодня...

    Мы теперь живем, право, как букашки на солнце, светит солнце – одна жизнь, закроется – другая. Так и у Егоровых: открывалась Александре Георгиевне такая чудесная жизнь свободной кассирши, и вдруг война в Абиссинии, какая бы война ни была, хоть в Абиссинии, все равно – раз война, дом нельзя продавать. Все зависит, однако, будет ли перемена солнца.

    9 Окт. 20 раз. А что, если «глупец» явится для меня вроде как для Егоровых война в Абиссинии, если «глупец» – война и с него «сума»? Самое худшее от этого ослабление деятельности и то, не знаю. Во всем мире мы самые счастливые тем, что теряем – то малое, и если кому и хорошо теперь, то он тоже хорошо и помнит о суме и тюрьме.

    Рано утром барометр стал падать и после раннего чудесного утра, небо закрылось... в 8 у. пошел дождь.

    Раздраженный человек: Положим, кто-нибудь догадался о том, как надо и с этой точки зрения догадавшегося человека критикует действительность: не так и не так... Между тем раздраженный человек был не один: мысль дошла до директивного органа, и в одно прекрасное утро в газетах печатают постановление точно в том смысле, как догадывался раздраженный человек. Что же он, прочитав, обрадовался. Если обрадовался, то это, значит, был настоящий государственный человек и мудрец. Но есть много таких раздраженных людей, которые не обрадуются, напротив, увидав, что дело без них обошлось, еще больше обедняются и становятся еще более раздражительными. Может, там, среди таких обойденных, есть умнейшие люди, и был один такой горбун, мой знакомый по пивной, на углу Леонтьевского переулка.

    Дождь определил и мой день... Принимаюсь за «лес».

    Дождь перестал, я пошел в Селково и там записал.

    При вступлении человека в лес одни существа как бы рады человеку, другие отходят. Перечислить.

    Козодой (жвыкалка, трещит) Желка.

    Мох разный: есть зеленые кочки, есть белые, есть красивые.

    Иная сосна остается до верху почти без сучка, другая – почти от низу начинай муточки считать.

    Гусли: если верхушку срежет глухарь, то мутовка складывается в гусли.

    Стоят часто сосны, и все роняют семена, и ничего не вырастает под ними, но чуть полянка – и вся она бывает покрыта часто, густо: это значит дерево сосна – светлолюбивое дерево.

    Что написано пером, того не вырубишь топором, а между тем в северном лесу наоборот, понимаешь: что вырублено топором, того не напишешь пером. В этой «топорной» работе есть много общего с литературной. Часто, бывает, кажется, не хватает тебе слов, хочется красок, лепки, музыки, но что делать, необходимость заставляет пользоваться словами за все – и за живопись, и за скульптуру, и за музыку. Так точно работает северный человек топором: нет больше никакого инструмента, даже гвоздя железного, и топор за все, и за пилу, и за рубанок, и за гвоздь, в особенности необходимость обойтись без гвоздя много дает простора.

    Почему иногда с самого низу идет двойная сосна?

    Осенний рыжик оранжевый, как сосновая кора, душистый, свежий.

    Человек шел, выгнетая ногами из моха воду, и на тропе стала вода, а из воды выросли кустиками зеленые круглые стрелки, волосатник – любимый корм оленей. И оттого на человечью тропу пришли олени. А еще человек стал для птиц – глухаря, – ястреба – вороны – медведь (например, как связывать факторы).

    С березкой-покровительницей елка просто расправляется, но сосна нелегко дается, и часто видишь, как сомкнулись ели под нею, и нет – сосна все живет и под елками долго.

    Пень у хвойных – это пища червю, а у березы пень покрыт берестой негниющей, и так березовый пень обрастает ягодками.

    Сосна непобедимая: все победила и весело, как увидишь ее: расшвыряла вокруг и живет.

    Теснота в лесу, смертельные враги в обнимку растут, гонят наверх... каждое, рассчитывая взять верх и задушить другое.

    От погоды выросли частые сосны, и такие тонкие, что от самого легкого ветра качаются.

    Такая чаща! Птице вверх никак не подняться, но зато внизу и птице и зверю хорошо удирать.

    Брусника стала темная, перебродила, как моченая, вкусная, а все держится.

    Под большими соснами мох зеленый, а на нем брусничник, а на вырубке, где сосны маленькие, вереск.

    Сосны спустились с песчаного холма на такую землю, и ель могла бы расти, но теперь ель еще не могла: не было тени. А когда сосны выросли и дали тень, елки засели под соснами, быстро пошли, обогнали сосны и сомкнулись над ними. Так ель одолела, выросла и попала под топор. Но после того, не уставая, опять взялся частный сосняк.

    Чаща 20-летняя: как будто все кругом тебя проклясть хотят: до того обозлились в борьбе.

    Нет, не простая случайность дерево, не так оно вышло из солнца, земли, ветра, а и у дерева тоже есть свое сам: у дерева его «сам» – это сила его роста вверх, к солнцу. Этой силе навстречу тень, теснота... А если бы все деревья могли быть сами собой, то они все бы выросли одинаково прекрасные (личность – сам, индивидуалист – сам + ...).

    В этом бору можжевельник обнимал каждую сосну, но сосна росла, не обращая на него никакого внимания.

    10 Окт. 21 раз. Не выношу даже маленькой ссоры, как вчера была необходимая ссора с Петей – состояние войны в молчании лишает меня всецело отдаваться (вселенскому) чувству (чувству мира; «и на земле мир»). Эти необходимые ссоры невозможно отнести к «не оспаривай». В природе человек есть необходимость вроде отхожего места, и тоже ответственно в психике это же есть и тут война (как отхожее место) необходимо, и все, с чем мы говорим и чего хотим и что можем выступая против войны – это расширить границы мира и сузить границы войны и ее характер (я не против войны, но я хочу ясно понимать, за что и как воевать).

    (Рассказ «Война и Мир»: два охотника в лесу поссорились из-за направления и разошлись, воюя, но обе тропы сошлись в одну, и враги помирились).

    До свету вышел стеречь на зеленях косачей, но ничего не видел, только самые маленькие птички, будто бисер, связанный невидимой нитью, то тесно сжимаясь, то колечком расходились и неслись, и неслись.

    Без мороза в тепле поздней осенью хорошо пахнет от тлеющих листьев, но звуков нет: все мертво. Тут надо с гончими будить и будить... как мороз: тогда слышно, бормочут тетерева.

    У Пети вчера еще болела спина и все больше и больше болит. Необходимо завтра ехать. В Лосиноостровском найти Ивана Григорьевича Шершуновича. Вернувшись сюда, захватить бумаги и побеседовать с завед. Лесопунктом Абрамовым (по сплаву)... узнать приемы рубки.

    распространяли свои ветви над домиками, слившими в лунном свете свой милый, ярко зеленый мох с тенями. В одной только избе нет окон, и оттуда какие-то доски торчат. Кончилась жизнь человеческая, отслужила изба. Но деревья... как высоко они поднимаются! Я не знал этих людей. Мне кажется, жили эти деревья, а люди были и прошли возле них. Деревья добились своего, им ведь надо было стать выше, как только можно стать ближе к солнцу и раскинуться во все стороны, как можно шире. Они в этом сделали все, что только могли, раскрыли все возможности, заложенные в их семена, и оттого при лунном свете они так выразительно определяются в своем достоинстве. А кто эти люди?

    Кончились люди. Луна, звезды, огромные деревья и я, томящийся по другу, которому надо о всем этом сказать.

    В деревне всегда есть дом-два, где дети растут под надзором родителей, их на улицу ночью не пускают и вечеринки у них бывают свои.. Мне эта улица всегда была страшная. И теперь она еще более дикая.

    Уверенность князя Андрея в том, что надо быть не в штабе, а что война там (в народе) (3-я книга? Встреча Андрея с Кутузовым перед Бородиным).

    Как «улица» выпала из народности в хулиганство, так интеллигенция, определив себя в политику (политик, «народ» – превыше всего), выпала из народности. Современный народ – это служащий, человек с портфелем («штаб»), а где же те, кто (как у князя Андрея) создает, творит бессознательно (где творят, а там, в «штабе», пользуются для себя лично, добиться в своем интересе и получить крестики. Где та сила народа, изображенная Толстым, кто нас теперь поднимает?

    Развенчивая гения, Толстой неправ: гений, как шофер, управляет госуд. механизмом. (Утопия гения в брюхе России...).

    У Александры Егоровой муж коммунист, и чтобы это загладить перед народом, она, во-первых, потихоньку говорит: «ну, какой В. П. коммунист!» и, во-вторых, когда муж, погуляв первый день на годовом празднике, уходит из дому на занятия, принимает попа. Так этим дом и держится.

    11 Окт. Тепло и полуясно, как вчера. Мысль при отъезде: это мое чувство к дереву не есть ли другое выражение чувства народности, «соков земли»?

    (К рассказу «Война и Мир» (Абиссиния) Алекс. Георгиевна – политик – дом сохраняя, и попа звала – в угоду народу – поверила в мир – и дом продавать: попа не звала, но узнав, что война в Абиссинии и дом не продавать: попа позвала (это и будет мир).

    В 10 у. выехали и часа в два только приехали в Загорск. Пришлось по болезни Пети самому править: ужасная дорога! Мысль явилась перейти на мотоцикл. Летел большой караван журавлей. Вечером Лева приехал. Рассказы мои в «Правде» не напечатали – увы!

    12 Окт. Сильный утренний туман, через который солнце пробилось только в 9 у.

    22-й раз. Помня заповедь, весело отнесусь к отказу «Правды» и в виде опыта в это пребывание в Москве непременно буду шутить и помнить.

    По-настоящему, не следовало бы судить и говорить с человеком о человеке без чувства, а то ведь какое неравенство: они одним разумом судят, а он чувствует и в себе переживает тяжело, о чем другие щебечут легко, как ласточки. (К рассказу «Судья»: был чудесным судьей, но его послали на 6-тимесячные курсы, и он вернулся дураком.). Судья этот раньше судил по себе, так мог на себе перевести человека, будто это сам, и потом уже судил самого себя; на курсах ему открылось, что можно судить по уму: рассудки по закону.

    Вечером барометр стал падать, но по-прежнему ночь была лунная, теплая.

    13 Окт. Утром теплый дождь.

    23 раз. – Если удастся справиться с собой, то надо помнить свое при опоре двух глупцов и стараться так себя вести, чтобы и на них повлиять (в этом случае опасно вмешаться прямо, но как-то надо умеючи молчать, что ли...).

    Домкрат и Машка.

    Рассказ для детей «Домкрат» (Машина села в торфе весной и Домкрат-спаситель). (Спасаясь от нужды в трудное время, мы купили корову Машку и на огороде для нее сажали кормовую свеклу. Когда беда кончилась, мы продали Машку, а в сарай, где она была, поставили автомобиль и тоже назвали его в память доброй коровы Машкой. После все легковые автомобили нашего газовского производства мы стали называть машками. Мало-помалу мы с сыном Петей сами научились ухаживать за Машкой и ездить на ней на охоту. Оказалось, по хорошей дороге ездить на машинах очень легко, но трудно за ними ухаживать, и особенно трудно ездить в лесах, где бывает охота.

    Мы часто проваливались на мостиках, застревали в ямах, и во всех этих случаях нам неоценимую услугу оказывал Домкрат, этакий казалось богатырь, величиною в 30 ст., поднимающий легко нашу стопудовую красавицу Машку...

    Однажды ранней весной, когда в лесах еще белел снег, мы выехали с Петей в Купань на глухарей (район Переславля-Залесского). По шоссе мы благополучно доехали до Усолья (вблизи Переславля), а дальше, в Купани, надо было переехать большое торфяное болото по гати (настилаются часто на вязком месте палки и оттого колеса не проваливаются в грязь – это и есть гать). Мы, конечно, спросили встречного человека, ходят ли машины по гати, он ответил, что ходят, а мы, дураки, поверили. Оказалось, не только не ходили машины по гати, но дети в Купани от роду не видели машину.

    Первый километр мы отлично проехали, палочки под нами рычали, тащились, ломались, трещали, иногда топорщились и били изнутри под крылья Машку. Второй километр был гораздо хуже: палочки лежали тут реже, торф под ними был мокрее, колеса иногда буксовали (вертелись на шесте), и Машка останавливалась. У нас был топор и лопата. Мы рубили ельник, подстилали под колеса и понемногу двигались вперед. Но на третьем километре, недалеко от Купани, случилось такое место, что наши ветки не помогли, и при каждой попытке пустить машину, колеса ее уходили все глубже и глубже в торф и сердце Машки, карбюратор...

    в торфяных болотах, и еще меньше тех, кто знает, как образуется в природе торф, это драгоценное топливо.

    Торф образуется (это надо понять непременно, чтобы я мог продолжать свой рассказ) из этих самых растений, которые мы сейчас видим: все эти мхи, клюква, жалкие березки, елочки, все это со временем умирает, слеживается и образует пучину, и по ней опять нарастает, мох, корявые березки, елочки, клюква, и так из столетия в столетие. Прилетают сюда, как к себе домой, и живут здесь свободно и просто самые удивительные птицы. < 1 нрзб.> с длинными, почти в карандаш, странно-кривыми носами. Много разных удивительных птиц живет в этих болотах, громадные цапли, глухари, утки, тетерева, белые куропатки, всякого рода бесчисленные кулики и концерты дают весной неописуемые. Но более всех удивляет и страшит, это – птица с огромными крыльями и длиннущим носом.

    Я услыхал сзади себя крик, похожий на вив! Вив! Оглянулся и увидел страшное зрелище и никогда не забуду: Машка тонула в пучине торфа, а вокруг нее собрались курносые сосенки, <1 нрзб> над нею летели с криком, вились громадные птицы с длиннущими, гадкими носами.

    Никогда я не думал, что наша Машка такая красавица, такая блестящая со сверкающим никелем на черной полировке металла. Фары ее были как большие прекрасные матовые глаза. И самое главное, что это мы же, люди, ее делали, а березка корявая, курносые сосны, елки и эти странного вида, какие-то совсем не современные птицы с длинными гадкими носами зазывали к себе в пучину такую красавицу:

    – Иди, иди к нам, сестра наша!

    – Вив, вив! Уходи, уходи в пучину – нам надо свить на твоем месте гнезда.

    Особенно много тетеревов. Невиданные нами птицы эти где-то во всех сторонах, кругом, как будто по всему болотному горизонту хороводом сошлись и пели спокойно, уговаривая:

    – Не горюй, не робей. Ручейки тоже пели, уговаривая И булькали под Машкой. И передавалось бульканье дальше. А из-под низу, из глубины шипели:

    – Ша-ша, Ма-ша

    – Ма-ша на-ша.

    – К нам! К нам!

    Утром Петя, убаюканный пением болотных птиц, задремал, и меня самого тоже стало тянуть ко сну, к покою.

    Но вдруг я вспомнил опасность и крикнул: Петя, домкрат, скорее домкрат! – схватился я.

    Мы достали из ящика под сиденьем эту небольшую чудесную вещь. Потом нашли мы на болоте и срубили два довольно больших дерева и разрубили их на большие куски. Взяв лопату, мы сначала подвели брус под одно колесо заднее и под другое заднее. Еще одно дерево мы уложили под ось, на нем установили домкрат и стали навинчивать.

    домкрата есть дырочка, в нее вставить ручку, вертеть ручкой без всякого усилия, и домкрат, упираясь в дерево внизу, винтом своим поднимает вверх сто пудов!

    Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Мы поднимали Машку домкратом, стелили чурки под колеса, опять поднимали, опять стелили, стелили, под ними булькали, шипело, зазывало:

    – Ма-ша наша!

    А мы поднимали Машку все выше и выше, пока, наконец, наш маленький всемогущий домкрат не победил вековечную силу болота. Совершив свое великое дело, наш скромный маленький богатырь лег в ящик на свое обычное место, освобожденная им Машка понесла нас в Ку-пань.

    14 Окт. 24 раза.

    – ведь только какие-нибудь два часа творчества! Остальные часы, 22 часа в сутки, пустые часы эти существуют лишь для подготовки тех двух настоящих часов жизни; у людей нормальных жизнь должна оставаться целью во все 24 часа.

    на небе.

    У писателя в его книгах должно быть, как у самого хорошего хозяина: все вещи собрал любимые, знакомые и нужные.

    Горький, как писатель-моралист в стиле своем обезьянит Льва Толстого до точности.

    Не пишу, а ковыряюсь. И не знаю, буду ли еще писать, как-то выходит не из-за чего (деньги есть, а связь с возбуждающей писать средой совсем порвалась и как будто настоящие писатели перестали писать...)

    Такими должны быть рассказы для взрослых и детей, и никаких особенных не должно быть рассказов специфических для «среднего» возраста, которые пишутся людьми неспособными.

    15 Окт. 25 раз (продолжение 24-го): такая была и жизнь пустынников: выход к людям, советы дает, остальное время борется с бесами (вскрыв келью, мы получаем впечатление от «ничего» больше, чем при вскрытии «мощей»; против этого борца с бесами открыто борец: оратор, ясный вождь (ударник).

    Дерево стоит, но жизнь его, как и наша, как и всякая жизнь, колышется.

    В Союз сов. писателей т. Щербакову.

    Ввиду того, что круг мой обществ, деятельности в Москве расширяется (Ц. Бюро краеведения и т. п.), мне становится необходимым создать в Москве рабочую обстановку. Я глубоко убежден, что Союз писателей немедленно же предоставит жилплощадь, если только будет известно, в каких условиях я живу сейчас и работаю в Москве. По обследовании, если подтвердятся [невыносимые] условия моего жилища, немедленно предоставить мне квартиру в писат. жил. фонде, которые освобождаются в результате переселения в новый дом.

    16 Окт. Дождь. Искал книги. Мысль о наблюд. На улице, как в лесу (и на собраниях). Заседание президиума: молчалины (Яковлев и др.), (Левин) создался из грязи: уже и не выбраться (сюрприз Д. Бедного, хитрость Зазубрина, наглость Кирсанова (одной рукой залез в карман, в другой ножик держит), спор с Левой: политика, столь необходимая везде, кончается на границе поэзии. Гронский («повертывается», «полоса завершается» (Вс. Иванов) наблюдатель) Пильняк (махнуть рукой: свое в своем).

    Невыносимое одиночество. Бежать или привыкать? Реже бывать и цель иметь всегда определенную. Департамент.

    Личность. Если при всех равных экономических условиях индивидуумы одного и того же вида резко разнятся между собой – какая причина этому?

    17 Окт. 26-й раз: Возмущенный до крайности тем, что вчера Щербаков не упомянул меня в числе писателей, от которых надо чего-нибудь ждать, я бросился сегодня с ним ругаться, но, вспомнив «не оспаривай», самым спокойным, но крайне холодным тоном перечислил все роды своей литературной деятельности. Эффект был величайший. Щербаков был пристыжен до крайности, подполье разрушилось и жилище мне обеспечено.

    до смерти... Казалось, вопрос жизни и смерти – есть ли в конце Новинского бульв. писсуар. До того мучительно мне было, что вопрос о том, есть ли в конце Новинского б. маленький домик для проходящих, сделался мне вопросом жизни и смерти. Не знаю, как это я выдержал муку, добежал и увидел: есть! И какое это счастье, какое наслаждение было потом спокойно идти и радостно оглядываться и с добротой заглядывать в судьбу обыкновенных прохожих людей, не умеющих таким образом понимать дни свои радостью.

    Смеялись у Замошкина над «гнездящиеся в дуплах», «гнездящиеся в кустах».

    Книга «Зверь Бурундук» сдана в печать на бумаге № 1. (Писать для взрослых не обязательно надо так, чтобы и детям было понятно: пусть дети еще дорастут. Но для детей – это писать так, чтобы взрослый возвращался к своему детству и радовался написанному так же, как дети.)

    Сегодня в кино начали показывать мой фильм «Корень жизни», обратившийся в «Хижину старика Лувена». Щербаков рассказывал, что перемену названия сделали из уважения к моему «Корню жизни», мало имеющему общего с фильмом.

    18 Окт. Глава Дубровского. (К вопросам ландшафта).

    краеведение и как за него взяться, и тысячи организационных вопросов, вроде того большого: дремлющие по всему Союзу музеи подчинить загоревшемуся в последние дни Центральному бюро краеведения, или, напротив, эту <1 нрзб.> устроить как бюро.

    Ко мне, писателю, с давних пор работающему над местными материалами, обратились с вопросом – «что делать?» Я ответил: – Давайте создавать ландшафты советской страны». Горячие организаторы обрадовались и перевели на свой язык мое «создать ландшафты» на «показать нашу страну». Нет, дорогие товарищи, создать – это не показать, надо вперед общими силами создать ландшафт, а потом уж открыть завесу и показать лицо нашей советской родины.

    самое-то трудное всех этих свойств – сварить горячим творческим усилием в одно и тем открыть лицо края, создать его ландшафт.

    По моему глубокому убеждению, на основании опыта всей своей жизни я знаю, что любой уголок нашей страны таит свое интересное лицо и при некотором усилии непременно откроет его. Я делал свои открытия на севере и юге, в степях, в горах, в пустынях, и везде мне открывался мир. Я мог бы раскрывать на всех [примерах], но меня интересует ближайший опыт во времени (что мне удалось найти в сентябре этого года) и в пространстве (тут же у нас под Москвой).

    Есть у нас под Москвой заболоченный край, как Дубна, Кубря, Переславль – где теперь происходит новый канал. Внутри этого края есть озеро Заболотное, к которому уже нет [подхода].

    19 Окт. 28 раз. Небо вдали согнулось. История с Щербаковым открывает путь отношений в дальнейшем: что там нет заговора против тебя и вообще нет ничего. Вот хитрецы только это и знают и на этом все свое и строят... И еще надо помнить, что сейчас я хозяин своего дела и мешать мне никто не должен... Епитимья эта должна перейти в постоянное дело, как молитва.

    Смотрел «Хижину старого Лувена». Надо иметь режиссеру особое дарование, чтобы не оставить от автора совсем ничего.

    В «Правде» вместо моих «Лесные рассказы» написали «Лесные новеллы» и еще кое-что... Надо их стегнуть.

    В 6 в. уехал в Загорск и дома вечером с Яловецким разговаривал о жирных вальдшнепах, которые теперь прилетают.

    Одним из громадных плесов болотной речки Сулоти является Заболотское озеро, где охотился Ленин и на дне которого живет редчайшая шарообразная водоросль ледникового времени Клавдофора. Вблизи проходит московский канал, и материал для него частично поступает из лесов этого заболоченного края по р. Сулоти, а канал, как говорят... Не правда ли, как это удивительно, что в каком-то необыкновенно заболоченном уголке подмосковного края сходятся столько интереснейших материалов для краеведения: и Ленин, и Клавдофора, и канал, от которого мы так много ожидаем в ближайшее время?

    (На самом деле нет в этом ничего удивительного. Каждый уголок советской земли подвергся огню революции, и в свете этого огня совсем иными встают перед нашими глазами вывернутые пласты прошлого. Каждый уголок этой земли сейчас призывает краеведа не только для использования и показа его, а для создания.)

    Недавно на вечерней утиной охоте один местный учитель (т. В. И. Егоров) обратил мое внимание, что в большое утиное болото Трестицу спускается земля, имеющая все признаки старой земледельческой культуры: в болото спускались мало-помалу зараставшие полоски крестьянской надельно-передельной земли старого времени. В скором времени мы с этим учителем, опрашивая стариков, дознались, что на этом месте в стародавнее время стояла деревня, имевшая название то же самое, как у Пушкина в повести «Дубровский», Кистеневка. Те же старые люди и называли село, расположенное на берегу Заболотского озера, не «Заболотьем», как все мы теперь называем, а то Дубровским, то Покровским. Всем известно, конечно, что село Покровское у Пушкина в «Дубровском» принадлежало помещику Троекурову, и в старых церковных книгах, мы в этом убедились, Заболотье числится как Покровское и престол храма посвящен Покрову. Так стало сходиться все в одно: Кистеневка, Дубровское, Покровское, и к этому вспомнилось, что совсем недалеко отсюда, в д. Сергиев вблизи Колязино, Пушкин бывал в имении Ушакова и как история <2 нрзб.> слышали рассказы или былину о Дубровском.

    Мне думается про Пушкина (если все эти мои охотничьи угадки подтвердятся точным исследованием), сказание о разбойнике «графе» Дубровском, существовавшее в форме былины, разбившееся теперь на отдельные стихи, на отдельные слова. Да вот сам же этот учитель Егоров помнит, как его покойная бабушка в детстве сказывала былину о графе Дубровском еще очень складно и что у него от всей былины осталось только в памяти проклятие невинно осужденного Дубровского этому краю: – Зарастайте же вы все, мои любимые плесы, зарастайте, озера и речки.

    Есть о чем задуматься, когда Журавлиная родина, лесное заболотье готово обогатиться. От стариков и старух я хожу из деревни в деревню, как меня понимают. Слушаю обрывки о графе, о разбойнике Дубровском, и все сводится к его казни, и он невинно...

    Когда прилетели дупеля...

    Вечером отпраздновали 60-е Григорьева: ели, пили, пели. Художник Павел Радимов советует строиться на Воре, возле музея Аксакова. Надо посмотреть.

    Крысы

    Однажды мы ночевали в лесу у Антипыча. Я положил свои золотые часы на стол и уснул на полу, на соломе. Рядом со мной лег спать егерь Кирсан. Среди ночи вдруг что-то стукнуло, я спичку вытер: перед моими глазами котенок шмыгнул под печь с часами в зубах. (После того мы с Кирсаном с трудом разыскали часы под печкой и вытащили их кочергой.) Котенок, очевидно, играл ими на столе, а потом схватил их за цепочку зубами, прыгнул на пол, и я успел это спасти.

    – Вот Кирсан Николаевич, – сказал я, – если бы я не проснулся, то котенок бы утащил часы, дверь заперта, на кого бы мне тогда думать? Пришлось бы с тобой нам поссориться.

    – Это бывает, – ответил Кирсан, – и даже хуже бывает.

    Мне было известно, что если Кирсан скажет «это бывает», то значит, он готовится что-то рассказать. И надо бывает при этом быть всегда очень осторожным: Кирсан всегда, почти всегда начинает верно рассказывать, а под конец соврет и над тобой посмеивается.

    – Хуже бывает, – начал Кирсан. – Котеночек это что! Вот крысы: какие они умные, и знаете: не лишены эстетического вкуса...

    Тут я покатился со смеху.

    – Было это еще до германской войны, я служил егерем у графа. Богатства этого графа были несметные, в доме золотые, серебряные, бриллиантовые вещицы – вкус к прекрасному. И вдруг золотые, серебряные, бриллиантовые вещицы одна за другой стали пропадать. Уволили прислугу – вещицы исчезают, другую – исчезают, третью хотели уволить, но то же случилось, как у вас с часами золотыми: это крысы таскали. Тогда взломали полы и открылось под полом... ой, ой, ой! Что открылось! Золотые, серебряные бриллиантовые вещицы в строгом порядке и с большим вкусом: бриллиантовая гостиная у них, кабинет из золота, спальня из серебра, все совершенно блестит, все начищено.

    На этом месте рассказа Антоныч за дверью не выдержал:

    – Нет, Кирсан Николаевич, что крысы серебро и другие вещи таскают – это я слышал не раз и верно, а что у них есть гостиные и кабинеты – это ты врешь.

    21 Окт. 28 раз. Из примера с Щербаковым помнить, что тайного сговора (против тебя) вовсе нет, и если это покажется – идти на это прямо, как на зверя с рогатиной. Вопрос: с некоторыми людьми не только неловко и слова прячутся и их надо из себя вытаскивать, но даже чувствуешь без слов по виду, что ты для них... какие это люди? В прошлом Михаил Стахович (это развить).

    22 Окт. Осень проходит дождливая, но теплая. Второй день писал Дубровского и написал. Завтра с Петей отправимся в «Правду». Появление Органова (поэма из кооперации). Приехала Люба и «Капитан». Рассказывал капитан, что когда село наполовину сгорело и пожар остановился, то сгоревшие бросились поджигать несгоревших с криком: «гореть, так всем!» С большим трудом от них удалось отбиться. «Капитан» жаждет боя и понятно: что это атаки на холостые пулеметы! И раз ты попробовал брать холостые патроны, то тебе очень хочется идти на боевые, именно в мирное время разжигается душа на войну: заражается душа на войну.

    Посланы деньги Разумнику, письмо и письмо Ек. П. Румянцевой. Пек пироги. Читал Органова. Захворал Левин. Думал о Н. И. Замошкине и хороших врачах: поэт и врач: поэт начинается от радостей жизни, врач от страданий в ней человека: рождается в трепете радости жизни и встречает страдание (вырезали желудок, без наркоза 3 часа), а вот это дело. Можно твердо стоять и радостно, если принять все страдание

    24 окт.

    В редакцию журнала

    «Наши Достижения»

    Основная работа моя – это роман «Начало века», в котором я должен изобразить гибель империи и начало создания СССР. Роман примыкает, как новая часть, к моему роману «Кащеева цепь». Я еще не вижу конца этой работе, которая происходит параллельно о больших достижениях в жизни: чем лучше людям становится жить, тем больше верится, что когда-нибудь создам я эту очень трудную вещь.

    Ближе к осуществлению работы над лесными материалами, собранными мною этой весной в северных лесах между р. р. Пинегой и Мезенью. Я совершил это трудное путешествие при поддержке Наркомлеса и собрал много материалов. Но, к сожалению, лес как предмет поэзии и лес как предмет эксплоатации, весьма несовершенной в наших условиях, в этих материалах очень дерутся между собой. После попыток писать о Лесе очерк в «Известиях», в «Правде» я, наконец, решил переработать все свои лесные материалы в книгу для маленьких детей. Эта работа...1

    Третья из основных работ – это работа над собранием сочинений. На днях вышел 1-й том, большой том «Север», в который вошли «В краю непуг. птиц» с беломорским каналом, «Колобок» с современными Хибинами, «Никон Староколенный» и «Светлое озеро». Таким образом, этот том не есть маленькое «собрание», а собрание, связанное с поездками на местах. Второй том, «Кащеева цепь», содержит в себе, как третью часть, «Журавлиную родину» и, благодаря этому, как мне думается, получит совсем другой смысл и другое значение.

    Из работ маленьких, которые приходится делать под нажимом представителей печати, назову выходящий скоро под моей редакцией пушной номер «СССР на стройке», рассказы в Мурзилке и т. д.

    «Рассказы Охотника», выпущенной недавно в изд. «Советский писатель». Не упомянул я о ней, потому что она мне труда не стоила никакого: в этой книге собраны мои охотничьи рассказы за много лет, и их оказалось на тридцать листов! Издается также в Архангельске мой «Колобок». Начинают издавать меня уже тиражом до 15 тыс. а в Детгизе даже и до 100. 000. Это радует, конечно, чрезвычайно, и в то же время создает и некоторую тревогу: привык издаваться в малых тиражах, по-старому рассчитывая к далекому неведомому другу-читателю, а теперь этот читать стоит у порога...

    Еще я забыл упомянуть о работе этого года: я и в кино дал сценарий «Корень жизни». Этот сценарий превратился в руках режиссера в «Хижину старого Лувена». К счастью, повесть «Корень Жизни» прочитан многими, и всякий, читавший мою книгу, скажет, что «Хижина» ничего общего с моей книгой и сценарием не имеет, а своей тенденцией благополучия в природе прямо противоположна той творческой тревоге, которая обязывает человека соприкасаться с природой и о которой постоянно везде я говорю.

    К вечеру приехал редактор «Наших Достижений» с Зарудным и уговаривали меня написать к 10-му ноября о лесе.

    Ночью... ведь все продолжает сниться (33 года!). Я прихожу в какой-то дом и знаю, что в комнате рядом, и знаю, что сейчас нет дома, ожидаю. Слышу, приходит в темноте фигура. И начинает ходить по комнате взад и вперед. И почти все. Но какое счастье! Боже мой! как же это люди не видят, что вся поэзия из этого выходит, что все поэты (даже Пушкин) врут о своих «шалостях» и совсем это у них пустяки... все рыцари бедные, и Блок (одно виденье, непостижимое уму).

    – не подходит! Но когда есть захочет, то опять становится ручной и берет из рук...

    – схватит сахар и наверх на ковер, подвесится на задних ногах головой вниз и сахар жует. Дикая! [Сделал] фотографию ковер: комната и пр. (задней ногой с огромной быстротой чешет себе под мышкой. (Лижет пот осени на стекле).

    Машинка моя пишущая в футляре стоит под столом рядом с старой корзиной. Когда надо писать, я ее [достаю], ставлю на стол и, когда напишу, опять ее в футляр и под стол, чтобы она знала свое место и понимала: я на ней сам пишу, а не она, машинка.

    20 Новых новелл

    Кулик

    Рассказ шофера (рачки)

    Собака-кормилица

    Фука

    Поляков

    Какао

    Хлеб

    Утиный беляк

    Второй портрет

    Спекулянт (утка)

    Предки (осень)

    Лозунг

    Чучело

    Мой портрет

    Магнит

    Лисица в капкане

    Песнь собаки

    Принялся писать «лес» для «Наших Достижений». Дождь, туман, невылазная грязь. Петя в Москве. Читал знаменитое письмо 9/Х 12 г.: слишком бездушно, чтобы сойти за искреннее – как я тогда не понял! Это, конечно, фраза борьбы: и как ей ответить, если человек хвалится, что забрал себе ее лучшее, распоряжается им, напр., превращая в книги, а она каким-то ничтожеством сидит в банке. И сейчас эта щемящая тоска, в сущности, входит в состав поэтического здоровья: так это и быть должно.

    1 Для детей не так просто, как все думают, а ведется у меня по принципу, что для взрослых не обязательно писать так, чтобы дети понимали, но для детей надо писать обязательно так, чтобы это было бы и желательным чтением для взрослых. В ближайшее время в Детгизе выходит книга моих рассказов для младшего возраста под заглавием «Зверь Бурундук» в 100. 000 тираже, на хорошей бумаге с превосходными рисунками худ. Гардман.

    Раздел сайта: