• Приглашаем посетить наш сайт
    Крылов (krylov.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1936. Страница 6

    Во всей широкой мощной слоисто-темной массе, с каждого острого камешка капала вода, и вся гора снизу и на огромную высоту была мокрая и блестела, и я вспомнил эту мать в поэме Коста, которая варила камни и уверяла детей, что это фасоль варится, и до тех пор уверяла и была веселой, пока все дети в ожидании фасоли не поснули. Тогда мать дала себе волю и заплакала. Но эти же именно слезы матери, вот эта вода, омывая, растворяя, так делает, что из каждой трещины в этой огромной скале, если хорошо приглядеться, вырастает зелень: вот папоротник, вот белые звездочки, вот даже фиалки..

    Против плачущей скалы я стал спускаться вниз к леднику по зеленому корытцу, вымытому ручьем, по берегам этого корыта лежали слой на слое камни, как будто сложенные рукой человека. Ручей создал эту корытообразную долинку с фиалками: сколько тут будет цветов, какая тут будет трава!

    Ледник: многоэтажный дом. Очередные камни. Падение. Звук от камней, перебивающий рев Цеи. Пушечные выстрелы: трещины льда... Из-под льда Цея... Ледяной грот под аркой внизу. Жилище – пещера ледяная вверху. Струйки, обтачивающие профиль льда: сейчас они работают над огромным носом лица, и скоро будет лицо. Струйки, ручейки. Очередной камень... Вырывается звук – визги, вроде как будто пустили круглую пилу.. Выше игра облаков, то откроются нагромождения сломанного льда, то скроются, и над ними снежная гора: лед и камень и облака. Долина: леса и над ними между горами облака белые и зелень – какая роскошная зелень... Береговая морена черно-сыпучая, видишь, как она обрастает кустами, зеленеет: сколько-то времени (веков?) надо, чтобы ледник отступил и морена пролежала, пока не позеленела.

    Груды камней голых – сейчас упали! прыгаешь по ним в резиновых калошах: первая зелень, лишайник, мхи в виде ежа, стелется березка, сосна в спичечную коробку, можжевельник, и постепенно оформляются кусты, цветы, сосна, сжатая камнями, березка. Морена обросла... Похороненный камень, как надгробная плита: почва: ручьи светлые с гор... островки... берега... цветы... прохлада... сверкание. Тропинка и по ней взобрался к скале Матери, которая плакала и рассылала ручьи, и каждый ручей в лесу (в скале выше так вымылась площадка вся в цветах: сюда туры спускаются: сколько тут пещер, проходов... тут горная индейка...)

    Народничество (Татари) упирается в ограниченность своего народа и тут встречает (во мне) враждебность общего для всех, и все разрешается «культурой» – эта культура компромисс столкновения национального «по форме» и социалистического по содержанию. Народ цепляется за «культуру» как за выход: для социализма это оформление.

    Свист., кто-то погоняет быков.

    Вверху скала на скале прилегла отдохнуть, между ними просвет.

    Высота. «Игра души» – это форма (тут искусство и личность). Сквозь родные леса пробивается вверх гора: и ведь она голая, кажется, – что там? а то, что она высоко, это уже есть, и это высокое чувство (а какие тонкие ноги у Александра и какая грудная клетка): лес – это нация, проник выше: и оттуда столь чудесно возвращение, как в рай.

    Описать, как это хочется подниматься все выше и выше, явно видишь, что теряешь цветы, деревья, а хочется выше неудержимо, и там как будто отделился от всего: страшно дышать высотой! странное чувство! И такое радостное возвращение.

    <На полях: Аскетизм дает высоту: люди морят себя, чтобы именно набрать высоту>

    После обеда обратно. Обращение Татари с шофером, с народом: все знакомые. Заяц, езда за зайцем через канавы, по посевам... Радость долины. От Алагира до Ардона (заяц).

    <На полях: «Реком» – жертвенное место возле санатория. Цветут дикие яблони. Дом из пихты (800 лет?). Привезли через перевал два быка без человека. Грузины очень почитают.>

    7 Июня. Именины ошибочно справили, по-настоящему 5-го Июня (23 Мая по-старому).

    С утра проливной дождь. Записи. Сборы. Празднование именин: шашлык (альпийский) с кахетинским, ванна вечером. В гостях были и принесли турьи рога Фарнион, Джатиев и Кусов. Узнал от Джатиева, что не рысь враг турят, а барс (теперь барса нет), тот и другой зверь называется «стай» – отчего и путаница. Джатиев знает весь Кавказ и говорит, что Кообань лучшее место по красоте. Хорошо бы осенью, сделав квартиру в Москве и поселив там Павловну, к октябрю приехать сюда месяца на два...

    Сегодня сделали тактический визит отв. секретарю Облисполкома Кулаевой и просили устроить на завтра поездку на Ко-обань с Татари. Отправляем лишние вещи: ружья, рога и т. п. Послезавтра предполагается поездка в Тифлис и оттуда (попробовать на автомобиле) в Батум и морем до Туапсе и по ж. д. в Майкоп и в Заповедник.

    От писателей узнал, что еще два года тому назад Коста был в полном пренебрежении и теперь расцвел вместе с переменой политики в отношении к националам (народностям, а Коста ведь народник, идеалист).

    8 Июня. Дождь весь день проливной, и так осталось на ночь. Утром взяты билеты в Тифлис на завтра (9-е), отправлены ружья и проч., запаслись деньгами в сберкассе и в 12 д. отправились с Татари в Кообань. Ничего не видели, но лес настоящий, зверя много, люди простые очень по мне, и вообще поселиться и жить можно тут хорошо (место найдено, окажет содействие Маурер).

    Тост в доме старика Хасана Дзампаева (Орджоник. край., село К.: послать карточки, купить бритву Татари): жеронд (старик) в Осетии, как в Кабарде тамада (хотя и в Осетии теперь везде тамада). Татари пьет тост: ему подносит чашу «барышня», замирающая в обрядовой позе (не улыбнется, никак не покажет себя вне обряда, как в танцах, вот-вот полетит мотыльком). И Татари замирает и говорит, как приказывает, заклинает силы духовного строительства, собираясь внутри, пальто его на одном плече: поза дана в танцах, и монумент утвержден тысячелетием: – Как с гор катится камень и по земле бежит колесо, так чтобы катилась жизнь этого дома все вперед и было бы вам все лучше и лучше... А вам, гости дорогие, чтобы вернуться домой здоровыми, веселыми, и как горного путника встречают внизу лесная прохлада и радостное пение птиц, так чтобы встретили вас дома ваши родные...

    Пить-то никому не хочется, но надо для общего праздника, тут своего рода долг, дело, а нам, не верящим, Демьянова уха..

    <На полях: На тура охотятся, как на кровника... ведь горы только издали имеют форму, а когда на нее взойдешь, то как дом – вошел в дом: разные комнаты, чуланы, кладовые, уборные, коридоры, а крыши не видно. Но в горе каждый уступ – целый дом: есть где спрятаться туру и притаиться охотнику в ожидании.>

    <На полях: «Здесь больных нет!» (против санатория).>

    Татари поспорил с хозяином, что попадет в петуха, не попал и выпустил в кур всю обойму драгоценных патрон (они все-таки взрываются: гоньба кролика в санатории, скачка по посеву и канавам за зайцем и проч.). Положение хозяйки: вздыхает: «нет, у него почки перебиты». Петух вышел из крапивы с пробитым зобом.

    Рассказ о богатырях: 3 брата: ум – меньший: сила. – Если увидишь, птица летит и прямо, не разбирая места, летит через реку, знай, это не птица, а Шелох мчится на своем коне... – Вот ворон летит. – Это Шелох (смерть Шелоха). Рассказ построен на том, что дети князя вышли от побочной жены, стали холопами, а вели себя как князья, а князья как холопы. Похороны матери: князь велел бросить труп, а когда умерла законная жена князя, дети незаконные пришли в дом и отдали все почести... Как просили родственники Шелоха взять их под свое покровительство (Шелох – балкарский князь), и он отказал, а братья угнали табун коней, и он за ними прискакал как птица-Шофер Миша: «Миша, выше!» Миша пропал.

    9 Июня. Дождь. Мы выехали в Тифлис в 9 1/2 и могли добраться лишь в 7 в.: от дождей везде размыты мосты. На перевале лежал снег, как у нас зимой, и хорошо еще, что солнце было закрыто, а то бы очень трудно было глазам. (Подобное было, говорят, в 29 г.) Спуск в Грузию в глубину возделанных клочками гор, потом грузинские мирные горы, дети со спелой черешней.

    С нами ехал по поручению Чичикова <Зачеркнуто: мертвые души> что-то закупать в Грузии его комиссионер и все время издевался над старым гоголевским Чичиковым, пытавшимся обойтись без посредника. В наше время действительно странно было представлять себе Чичикова, своей собственной персоной выполняющего свою гениальную, но опасную придумку, и так неловко, так неумело. И как это гениальному Гоголю не пришло в голову, что для изображения совершенной пошлости ему надо было изображать не самого афериста, а посредника между аферистом-изобретателем и владельцами мертвых душ. Посредник ничего не изобретает, и он есть сам по себе полное ничто с еле тлящейся жизнью в черной головешке. Но как только собирается группа людей и образует omnibus, т. е. общество совершенно незнакомых и чуждых друг другу людей, заключенных временно в стенки вагона, головешка вспыхивает...

    В сущности, Чичиков с мертвыми душами выдумал неплохую штуку, и по внутреннему свойству повести, похожему на силу, влекущую шар по наклонной плоскости, читатель сочувствует герою независимо, вор он, разбойник или сыщик: если сыщик герой – хочет, чтобы сыщик поймал, если герой вор – чтобы улизнул, а разбойник, если и не убил, то хоть покаялся. Вот почему Чичиков сделался героем через свою замечательную придумку, наивный читатель [сочувствует]... Но если бы герой был посредник...

    Семен Маркович одно время был посредником некоего N (из Москвы) и скупал купчие у выгнанных помещиков. С небольшим убытком N вовремя успел эти купчие перепродать за границу, закупить с помощью С. М. большую партию сахарина, и в то время, когда люди жили вовсе без сахара, он на этом обмане сладостью вовсе не питательного и даже, по мнению многих, вредного вещества нажил громадные деньги, <приписка: N уехал в Париж, а Семен Марк, стал служить посредником у N в кооперативе по доставке картофеля, в числе множества таких же посредников, обслуживающих громадное картоф. дело.> Без всякого риска себе при помощи скромнейшего Семена Марковича N., современный Чичиков, проник в [пару] совхозов, колхозов...

    Сем. Марк, говорит общее, всем известное: все знают, что если сказать Дарьяльское ущелье, значит, тем самым сказать и о замке Тамары. Кто-то сказал: – Дарьяльское ущелье – Да, замок Тамары, смотрите, вот замок... и т. д. Люди молча накопляли злобу, но подчинялись. Перевал. Объяснение. Но кто-то вдруг, возбужденный, сказал: – Смотрите, реки текут в другую сторону. – Да, – вскинулся пораженный С. М., – смотрите, смотрите, я это забыл: реки... – Но было уже поздно: С. М. упустил, восхищенные люди вдруг соединились, объединились на подъеме... А там дальше Грузия, Арагва... С. М. вдруг исчез и замолк. И больше его до самого Тифлиса никто не замечал, и все ехали радостно. Я же думал о том грядущем подъеме общества, когда исчезнет Чичиков со всеми своими посредниками, исчезнет «классовый враг».

    <На полях: Баранта на горных пастбищах. Чабан сидит на высоте, как орел, и ему виден каждый «барашка». След на снегу. – Это чей след? – Это след зверя, безразлично, какого зверя: на снегу след и след. Вдруг все увидели корову и засмеялись. – Я же говорил, безразлично, какой след.

    – Какая река? – Много рек, им нет имен, все в Куру. – Это Арагва, – сказал я. – Ах, это Арагва, та самая...>

    10 Июня. Тифлис. Солнце и ветер. Сухо, но не жарко, как бы следовало. И тут тоже все были дожди.

    Разочарование в Ботаническом саду. Красивые женщины. Упитанные дети. Породистые лица, грузинские носы. И никакого не может быть разговора о национальности: ею весь воздух наполнен.

    Разговор с Рябининым Русский язык – воляпюк: на нем все говорят, все пишут, все коверкают. Возможность журнала с Рябининым. Подождем благословенной поры после новой конституции.

    В Батум или в Сухум?

    Почти решено не ехать в Заповедник, потому что не хватает больше вместилища впечатлений, особенно после моря... и не хочется кое-как... и надо же наконец по свежим следам и писать.

    11 [Июня]. Сияющий день и с утра пока не жарко. Главное, что наконец-то чувствуется устойчивость, как летом, как у нас. Петя пошел билеты покупать в Батум. Очень мне хочется повидать место самой моей радостной встречи с Черным морем через 62 – 22 = 40 лет!

    Как возникает посредник? А вот сам же я для журнала хочу взять Рябинина, и он будет посредником в моем деле создания журнала.

    <На полях: Рябинин. Мы подозревали, что он, будучи редактором 16 журналов, работал в ГПУ. Теперь, когда незачем стало это делать секретом, при встрече в Тифлисе он чуть ли не с первого слова сказал: «В то время я работал в НКВД, тогда это называлось ГПУ». – И на другой день за обедом после вина повторил: «В то время я работал в НКВД, тогда это называлось ЧК». – Это меня поразило. Да, мы догадывались, что он работал в ГПУ, но что он работал еще и когда было ЧК – этого мы не подозревали.>

    – Дверь на двор открыта. Налево уборная тоже открыта. И ворота из железной решетки открыты на улицу. Над воротами какая-то ярко-зеленая в боковом утреннем освещении куща, под кущей в ярком боковом свете вспыхивают цветные одежды проходящих женщин: как видение... Вошел человек и у ворот не дойдя до уборной..

    Верные жены. 1. Хозяйка долго говорила нам о верности исключительной грузинок и даже вроде того, что на свете нет жен более верных. Через некоторое время она стала говорить о ревности своего мужа, грузина: вот вы увидите, разве мне он пара: бездельник, лентяй, грубиян, но что поделаешь, при малейшем подозрении зарежет, как барашку... И тогда стало нам понятно, почему у грузин такие верные жены.

    Верные жены. 2. Появился муж, и она шепнула: видите, ну пара ли он мне! и вслух, принимая от него военную шинель: – Не люблю военных, от их шинелей так отвратительно пахнет!

    Муж грузин был такого мрачного вида, что стало ясно: если жена еще и дальше будет кокетничать, то он просто возьмет и убьет. В то же время стало ясно и что это единственный способ отделаться от такого мужа: раз он убьет, то его посадят.

    Директор. Поднялись на фуникулере. С высоты Тифлис еще более сух, чем внутри: в тесноте домов его слишком мало зеленых площадей. Но зато очень порадовало, что на горе сажают лес и, значит, в отношении гор выходят на путь Японии. Известно, что горы, окружающие большой город, претерпевают, во-первых, стадию полного уничтожения леса, после того в этом состоянии голых каменных, пыльных гор они пребывают долгое время, иногда, как в Пекине, многие столетия, и после того, как в Японии, их озеленяют, и горы превращаются в сад.

    – Вы не здешние? – Мы ответили, что хотя и приезжие, но горы показать можем: – Вон Казбек... – Не горы, – ответили рабочие, – а у нас с завода директор пропал. – Время еще раннее, – сказали мы, – по всей вероятности, он еще на квартире. – Были на квартире, жена посоветовала подняться и тут посмотреть: любит, будто бы, перед службой подняться: воздух тут хорош. Так вы его тут не видали? – Нет, – решительно ответили мы, – кажется, еще никто, кроме нас, не поднимался. – Рабочие поблагодарили и побежали на своих на двоих вниз мимо могилы Грибоедова.

    Мы решили пройтись по дороге. Воздух наверху был действительно прекрасный, весело было глядеть на работу женщин в лесном питомнике, на кустики молодого леса: это ведь известно, что саженые леса и сады радуют не только когда в них является тень и плоды, а с самого младенческого возраста. В сущности тут радуешься не потребительской ценности деревьев, а самому творчеству человека, что вот он наконец-то становится на истинный путь...

    Мы шли всё вперед с целью дойти до конца колючих заграждений и после того прямо по траве подняться на холм. И когда колючая проволока повернула под прямым углом и мы повернули под прямым углом к дороге, то увидели, что впереди нас, помахивая портфелем в левой руке и обнимая стан молодой женщины правой рукой, поднимался на гору средних лет красивый мужчина.

    Мы сразу поняли, что это и был сбежавший директор.

    12 Июня. В час ночи выехали в Батум. Где-то свалился товарный вагон, и мы из-за этого очень долго стояли. Я выглянул в окно в 7 у. и заметил, что речка бежит в направлении поезда: значит, мы перевалили горы и речка бежала в Рион. Вокруг были холмы с комками южных деревьев, полосами кукурузы и виноградников.

    Хмурый грузин. Я прочитал Пете вслух из старого путеводителя о праздности и добродушии грузин. – Было когда-то, – ответил старый грузин, – теперь работают по 24 часа и благодушия нет. – Он много рассказывал о современной бедности грузин, о невозможности так объединить эти маленькие клочки земли, чтобы из них получился цельный колхоз, о громадных ценах на масло и мясо. А почему видимость зажиточной жизни в Тифлисе, то это потому, что грузины голодают, но выйдут на улицу в приличной одежде... Еще он говорил, что и писатели грузинские все мелочь, есть еще что-то в П. Яшвили и Тициане Табидзе, но... что-то и не больше.

    Мне вспомнился малярийный «фермер без твердого знака», пророчивший при большой луне в ущелье плохую участь Кавказу. Но и полезно было послушать – для корректива наигранных радостью жизни и особенностью своего положения настроений.

    Вблизи Батума начались чудеса растений, увидели море. В Батуме обещали номер. Ходили под теплым дождем к морю, Петя купался, я сидел голый и, как многие, попадал камешками в намеченный камень. Так можно сидеть сколько угодно. На бульваре цветут магнолии, роскошь тропических растений необычайная, хотя, по правде, всем этим искусственно выращенным пальмам и эвкалиптусам я предпочел бы естественно выросшие сосны с черникой внизу и березки с Иван-чаем.

    Спали в хорошем номере, но душном, потому что из-за малярии боялись открывать на ночь окно.

    Просыпаясь, видели, как зелено-голубое море стало молочно-белым и зеленое оставалось только возле судов.

    13 Июня. Проливной [дождь] с утра, потом солнце до вечера. Пережидая дождь, играли на биллиарде (8 биллиардов!), потом до 7 в. были на Зеленом мысу в Ботаническом саду. Купались в море, временно помогло, потом опять тело покрылось теплой влагой. В номере душно. Ночью опять играли.

    Идея сада: природа на своем рутинном пути после ледникового охлаждения так и продолжает давать виды, депрессированные холодом, не сознавая того, что опять стало много теплей. Теперь человек, помогая природе, внедряет в нее растения субтропиков, цитрусовые, чай, тут, бамбук, новозеландский лен.

    С эвкалиптов кора сброшенная висела на суках, как вымытая одежда для просушки на ветре и солнце.

    <Приписка: сюда можно: Миша N + Елена М.>

    <На полях: Эрозия, вымывает из почвы питательные вещества и уносит в море.. >

    Море и горы надо взять в совокупном деле: ручьи несут камни в море, влага поднимается с моря и возвращает камни.

    Море на метровом прибое, на гребешке белом волны показывает гальку и осыпает весь берег разноцветными округлыми камешками: эти камешки принесены ручьями с гор, и море теперь их возвращает земле. Если нырнуть под волну, то шум от гальки такой, что страшно: кажется, вот сейчас засыплет всего тебя.

    Море, конечно, всегда пугает своей волной у берега, но не надо очень пугаться.

    <На полях: Гора, вся обвитая зеленой лианой pueraria.>

    Удивляли бананы. Блеск на листьях собирался в фокусы и казалось иногда – это цветы, а иногда – монисты солнца, собранные на листьях, так били в глаза, что становилось очень больно смотреть. Невиданные травы. Зяблик распевал на эвкалипте. Снизу долетал легкий прибой моря. Между листьями бананов на голубом сверкала, искрилась солнечная дорога... Воздух как в оранжерее, трудно идти, лень охватывает.

    Эти необыкновенные деревья, собранные из разных стран, жили тут в чужой стране без родных животных, птиц, насекомых: зяблик пел на эвкалипте, черный дрозд шмыгнул в бамбуках, маленькая бронзового цвета ящерица, чрезвычайно изящная, греясь на гальке, глядела на все, вышли из земли огромные, раза в четыре больше наших муравьи. Немало лет пройдет, пока все эти новые растения сживутся с местными травами, птицами, насекомыми, и в жизни их согласованной начнется тот ритм, который подхватывает человек... и кажется, будто раз сотворенная жизнь движется сама собой без всякого усилия.

    <На полях: Японский сад.>

    14 Июня. Дождя нет, день серый и нежаркий. Нездоровится (вчера объелся черешни). Ничего не делал. Смотрел, как Петя купается. Море выбрасывало округлые разноцветные камешки. Я думал, откуда, с каких гор принесли их ручьи Кавказа в море и о том, как совершался обмен: море отдавало влагу горам, и влага, обращаясь в ручьи, возвращалась в море и приносила эти камни. (Найти Реклю и спец. работы о Кавказе.)

    <На полях: Горы интересны только если, когда играют с облаками, живут, меняясь поминутно.>

    Вероятно, переполнился впечатлениями, и мне страшно думать, что в Сухуме надо идти в Обком, о чем-то хлопотать, на что-то смотреть. То ли дело оплыть все берега, сидя в каюте 1-го класса... Взял да и решил: плыть морем в Одессу и оттуда в Москву: легко просмотрю все Черноморское побережье, Крым. Решил. В 7 вечера взял каюту в Одессу, в 12 ночи выезжаю. 18-го в 10 утра буду в Одессе – 20-го, вероятно, в Москве, т. е. всего через 6 дней буду дома.

    <На полях: Страшные женщины: в Батуме так и осталось мне загадкой, кто были эти женщины в черном с закрытыми лицами.>

    Хозяин вселенной. Глядя на камни, думал о словах Пети, что будто бы напрасно пропадает сила прибоя. Напрасно ли? Мы раньше никогда бы так просто не сказали «напрасно», потому что ведь это может относиться только к человеку-деятелю, герою современности Мы раньше человека считали, правда, высшим существом на земле, но не дерзали считать высшим во вселенной. Напротив

    Надо было внушить молодежи мысль о том, что современный человек, социалист, не то что прежний просто-человек: что современный человек единственный и конечный хозяин вселенной. Задача перед таким человеком «освоить» вселенную, и значит, если вселенная работает вне воли человека («самотек»), то она «напрасно» работает: сила «пропадает» И если бы мне, писателю, захотелось бы сделаться современным писателем, «властителем дум», то я бы должен был именно в этом и перестроиться, т. е. найти поэзию строительства, или же борьбу с природой.

    Строительство курорта в Нальчике см. как милость к «человеку-потребителю»

    Природа творчества жизни: вскрыть природу творчества жизни – это значит показать потребителю, какой ценой достается тот «рай», о котором он мечтает в свои выходные дни, или же открыть природу страсти, делающей человека творцом.

    Так вот два обстоятельства определили мое движение в Одессу: 1) отрицательное: мучила тифлисская неприятность, и оттого в Сухуме идти в Обком из-за комнаты было противно, именно потому противно, что насытился впечатлениями и не хотелось уже больше претерпевать из-за новых; 2) положительное: возможность получения 2-местной каюты 1-го класса.

    15 Июня. Аджаристан.

    Поти. Проснулся от гула голосов и отчетливых диалогов, прилетающих в каюту Потом гром, треск. С трудом понял, что это мы в Поти и люди стоят смотрят и говорят у борта против моей каюты.

    8 утра. Море. Низкие облака закрывают берег. Облака мало-помалу поднимаются. Виднеется на зеленом море узкая черная полоска – все, что видно от берега. Из дыма парохода вырвались два голубя и пролетели над палубой. Вскоре туман, и там, где скрылся берег, наверно дождь.

    Так заканчивается прекрасное путешествие, в котором не прошло ни одного дня, не встретилось и не осталось без внимания ни одного значительного человека. Начинает показываться ярче и ярче образ Бетала и его творчество Главное, конечно, личность в ее творчестве: личность творческая в отношении к личности потребительской (дачники) «счастье»: напр., Бетал гуляет и думает о ветре с ледников и что если этот прохладный ветер будет проходить через сосны. Не в потребителях дело, а в том, что среди них явится новый творец

    Перевел стрелку часов назад (на Московское время) ровно на час (против Тифлисского), и стало опять 8 утра. На море вокруг нас дождь. Откуда-то взялся дрозд-рябинник и, равняясь с пароходом, как будто все пытался сесть на мачту и, может быть, сел (мне из каюты не видно), но чего-то испугался и с большой быстротой полетел обратно.

    Частый дождик чешет зеленые волны: так возвращается в море вода.

    Сухум. Выходили получать деньги в сберкассе. Осматривали Ботанический сад, маленький сравнительно с батумским. Сухум весь разубран тропическими растениями, но после батумского Ботанического сада это не поражает. Вообще Сухум как город маловат кажется и действительно вполне курортный город: дачи и дачи.

    Гагры – дачный поселок, горы густо лесные спускаются прямо в море и песчаный пляж. Думается, тут не должна быть малярия (как в низине очень страшной между Поти и Сухумом).

    Сочи – приехали вечером, и ничего нельзя было понять.

    Море тихое, качки ни малейшей, в буфете кормят отлично и не дорого Тело все как бы покрыто тонкой тепло-влажной рубашкой, и от этого ни о чем не хочется думать, как-то все есть и все хорошо – для чего же думать? И так он, весь этот приморский юг. охвачен потребителями,

    Купил в Сухуме сборники произведений местных писателей. Это вполне бездарные писатели и могут быть оценены лишь с точки зрения «на безрыбье и рак рыба». Вспоминается точка зрения Бетала, – что не надо вынуждать литературу: ничего от этого не получится, она должна возникать сама, если созданы для этого благоприятные условия: если появляется досуг для чувства и мысли, если накопились избытки народных сил, ищущих лучшего применения, если появились лица, живущие наслаждением делать лучшие вещи независимо от их немедленного спроса, то и... Как можем вынуждать мы такие произведения, тем более что их появление нами не всегда даже может быть понято и оценено, напр., их появление может нам показаться и преждевременным и вредным...

    Читая у абхазского писателя о радости, с которой встречают старики невестку, радости тем самым будущей жизнью своего рода, я вдруг понял, что большие строители вроде Бетала (быть может, и Сталина и всех лучших революционеров) в глубине себя именно и живут этим самым чувством хозяев рода («государст. человек» и есть трансформированный родовой человек: «хозяин»), и рядом с ним... в Горьком борьба и мешанина этих двух существ, государственника и художника.

    Хозяин и Художник: Хозяину – род. Художнику – личность.

    Личность и род. Возникновение ненавистного Художнику и любезного Хозяину среднего арифметического – «человечество» и равно непонятного для Хозяина – «бессмертной, единственный раз показавшейся на свет личности».

    Если хорошенько разобраться, то к этому и сводится вся моя борьба с Беталом и тем же объясняется мое желание «поселиться» (домик) и его: «писатель должен мечтать»... к этому все и сводится: мне нужно чувственно все понять, и для этого надо вещи приблизить к себе, отрогать их, орадовать, оплакать, чтобы они были как мое тело, моя собственность неприкосновенная... Но это иллюзия (мания), имеющая ту рабочую ценность, что сила первого взгляда и связанного с этим чувства собственности, как сила падающей воды, объективно создают ценности для всех.

    Необходима ли эта «иллюзия» для художника? Весь вопрос является вследствие воспитания на чувстве собственности таком, в котором личность делается рабом чечевичной похлебки, напр., истинное чувство есть чувство личности, обнимающей весь мир – творчество: человек не смеет понять себя как творца и смешно смешивает это с «купить себе домик»: в процессе работы внутренней творческой человек одолевает собственника.

    <На полях: Собственник. натурой, и как моя натура она от этого ничего не потеряет. И все-таки, на известном этапе, ты, другой, не подходи к моему материалу: я собственник его и не дам. Я один и никто другой>.

    16 Июня. Каюта первого класса обложена пассажирами 3-го класса, и от их разговоров плохо спать: разница с их положением, что у тех воздух, а ты закрыт, у тех звуки соседей уходят в пространство и их можно не слушать, а тут они попадают к тебе в камеру, усиливаясь, смешиваясь.

    С 3-х ночи стали в Туапсе и в 6 у. тронулись. Виднелись снежные вершины, похожие на Эльбрус, – верно ли?

    Лес на Кавказе не то что лес в лесных краях: тут, где только можно достать, он вырублен, и на месте его кустарник, издали принимаемый за лес. В недоступных для использования местах, конечно, лес сохранился, но и то ведь всегда можно забраться на горку повыше леса и с высоты пересмотреть его, но раз лес можно пересмотреть с высоты, то он уже не будет лесной необъятной, как море, стихией...

    Печальный грузин на пути из Тифлиса в Батум и с ним мальчик, его сын, не имеющий понятия о грусти его отца по той воле грузин, которой пользовались они на своих маленьких виноградниках. Сын вырастет в условиях, когда грузины работают часто и по 24 часа в сутки. Мальчик будет искать выхода из этих трудных лет жизни своего народа в будущем, это же состояние он будет преодолевать работой на будущее, а не бессильными вздохами о прошлом, обращенными как бы к самому Провидению.

    Уровень моря. Мы чрезвычайно спокойно плывем и кончаем свое путешествие: как будто где-то на высоте 4-х тыс. метров над уровнем моря на языке ледника лежал камень в ожидании своей очереди и вот дождался. Когда-то вулканическая сила взнесла его на высоту Эльбруса, и, набрав в себя этой силы, он стал медленно из года в год съезжать вниз на леднике, то вместе с ним наступая, то отступая. И наконец дождался, свалил вниз в реку с тающего языка, и река потихоньку стала катить его дальше и дальше вниз, пока не донесла до уровня моря. Тогда камень потерял всю набранную через действие вулканической силы высоту и лег под теплую волну до конца успокоенный.

    Так вот и я в своем путешествии, набрав начальную высоту, катился, катился и вот вместе с разноцветными камнями лежу в ожидании вала цветистого, теплого, и мне кажется, все люди, приходящие к такому морю, именно такими и делаются морем: бессильными. На «уровне моря» на этом «пляже» люди лежат как тюлени и для того, чтобы им обеспечить совершенный покой, строятся вблизи удобные дома, обсаживаются пальмами и бананами: люди эти достигли уровня моря.

    Водяная рубашка. В Батуме. Если дождь прольет – а он тут проливает то и дело – то вскоре непременно явится солнце, тело все кругом охватывает теплым паром, и человек от этого делается никуда: ни ходить, ни... только лежать на берегу на уровне моря...

    Новороссийск. Пыльные безлесные горы. Деревья на бульварах похожи на кактусы, – до того отрепаны ветрами. В городе дома ничего и довольно чисто. Но все-таки очень скучно: так голо!

    Потом ехали песчаным берегом, похожим на дюны, поросшие кустарником, и против Керченского пролива свернули к Феодосии.

    Ящерица. Маленькая, тонкая и гибкая женщина протирала снаружи стекло ресторана. Я загляделся на нее, вспомнил виденную в Батуме в Ботаническом саду совсем маленькую и особенно гибкую золотистого цвета ящерицу. На ее улыбку я ответил в пределах, допустимых для моего возраста на людях ресторана 1-го класса. Через минуту она улыбалась в другое окно Пете, потом следующему молодому человеку. Необыкновенная живость этой маленькой ящерицы возбуждала старого и малого. – Это, наверно, одна из [аджаристанских] омусульманенных грузинок сняла чадру, и в освобожденной женщине проявилась и бросилась наружу настоящая жизнь, – сказал я.

    <Зачеркнуто: – Может быть, – ответил мой спутник, – возможно, из [Аджаристана], только едва ли, пароход один ходит между Аджаристаном и Одессой – не из Одессы ли, там тоже очень живые женщины. – Я вышел из ресторана, подошел к ящерице и спросил. – Я из Одессы, – ответила она, – а вы, наверно, приняли меня за грузинку.>

    – Вы из [Аджаристана], – спросил я ее при встрече, – вы, наверно, грузинка.

    – Нет, – ответила она, – я из Одессы: ведь пароход между Аджаристаном и Одессой: я из Одессы. А вы, наверно, приняли меня за грузинку.

    – Нет, – ответил я, – не за грузинку, я вас за ящерицу принял.

    <На полях: Малярия в долине Риона (Поти): люди обессилели в борьбе с жарой, а на севере борются с холодом: там бороться легче.>

    Керченский пролив.

    Голубой круг. Все путешествие сошлось в голубой круг. Море – это из чего вышла вся наша жизнь и куда она в остатках своих потом опять возвращается: голубой круг. Все мои горы пали, исчезли, кругом вода, все заключено в голубой круг.

    Последний из Адыге. свои костры. Такие глаза, что, кажется, могут гору пронзить и просмотреть через нее в закрытую долину.

    17 Июня. В 00 часов Феодосия. Видны только огни.

    В 6 у. берег Крыма, мне кажется, я видел Судак и ту гору с генуэзской крепостью, под которой когда-то плыл Одиссей. Может быть, Коктебель.

    Эти невысокие голые горы тем хороши, что фигурны очень, с заливами, проливами, иногда в три ряда, и часто в них открываешь профили знакомых людей.

    Полная тишина, едва даже рябит...

    Ялта.

    Емкость дворцов и домов и садов: незаметно, что тесно, а на улице массы и люди серые и нет одетых хорошо. – Погодите, оденутся, – давал реплики человек в тюбетейке. – Куда же деться человеку не массовому? – Его или татары обдерут дочиста, или индивидуальную путевку – тоже дорого. Но погодите – все будет. – Почему все для больных и ничего для здоровых? – Крым, где каждый сантиметр обжит образованным человеком: сам Чехов тут березки сажал и теперь они без связи – Все будет Сейчас пока все на Кавказ, а вот

    Судак: узнал Генуэзскую крепость и искал профиль Пушкина в Коктебеле.

    Симеиз: Дева и Монах: Монах рассыпался, осталась Дева.

    Дача Богданова Ливадия <приписка: Аю-даг>. Алупка <приписка: Ай-тодор> так мало Больная девушка (глаза, руки), ее мать и брат: глаз в глаз, слово в слово (не выздоровела!), смотришь на нее, и все упрекает здоровых людей за их здоровье: на той же скамейке гигантская баба в голубом (с дочкой: «молчи, чертовка»): где-то жмых прессованный, плитку нашла и засунула между грудями: плоскость между холмами: другая в розовом кулачиха с постоялого двора, капитан – хитрый лоснящийся хохол, гепеушник вроде Антонова.

    С другой стороны, когда видишь, что все «райские» места отдаются больным и отдыхающим, то надо же где-нибудь разгуляться здоровым, где бы они широтой наполнились: здоровье в смысле жажды творчества, питать воображение, как альпинисты (не можешь найти башмаков с гвоздями). Если я заболею, то мне сейчас же путевку дадут на Кавказ, а если я здоров и мечтаю забраться на высоту, мне по всей Москве не найти альпийских башмаков с гвоздями, рассуждают так, что здоровый сам себе сделает башмаки, а о больном надо подумать в первую очередь. (Погодите, будут думать и о здоровых.)

    Севастополь: Херсонес, Малахов курган. Намытый мыс песчаный и на нем маяк. Мальчик с высоты в море (динамо). Жара. Мороженое и пиво. – Жара, мы то за мороженое, то за пиво.

    <На полях: Патефон во время прибытия >

    Третий класс, в трюме: так близки люди друг другу, так уважаешь их, и так умеют они веселиться: и спят, вылезая на воздух рядом (там люди Адыге с огненными глазами, вместе ходят), там смешливая молодуха и остроумная старушка, и такая бездна возможностей и столько грязи – в грязи! Второй класс почище (тут больная девушка), тут в салоне за каждым столом в карты играют- живут. В салоне 1-го класса пусто, и на палубе танцуют и такая скука! Но тут и сам капитан (3-й класс облепил каюты 1-го класса): я в молодости ездил в 3-м классе и ему обязан нынешним положением своим в 1-м: нет, я не. могу их разогнать, а нам в каюту как в барабан (Крым, это 3-й клас: заслужил и обрабатывается под 1-й).

    Постышев. Свита. Морские чины выстроились: руки ладони к штанам. Старший поздоровался и руки за спину по-английски, ближайшие к нему тоже дальнейшие жались. Старший стал разгуливать с заложенными руками, вслед за ним ближайшие, в это время самый маленький решился тоже переложить руки за спину, и как раз в это время спустился трап и все наверх и оттуда влекли мученика власти в парусиновом пиджаке и кепке, утомленного.

    Вечер. Все тишина. Нехотя танцевали фокстрот.

    «Лондон» на случай, если не достанут билета. (Пассажирский помощник.)

    Передо мной живой человек. Неужели же я сознательно буду им пользоваться как «материалом» и буду из живого создавать своего лучшего человека. Нет, я не буду заниматься этим суетно-тщеславным делом (просто глупым, по-моему) и берусь за перо только затем, что этот живой человек мне очень понравился и я хочу, чтобы о нем больше знали.

    Это Бетал Калмыков, о котором впервые узнал я от Н. И. Бухарина в кабинете редактора «Известий». Я говорил редактору о жалких подмосковных колхозах, он же посоветовал мне посмотреть хорошие колхозы в Кабарде и обещался написать о мне Беталу Калмыкову. – Вы же охотник, и Бетал охотник: он вам устроит такую охоту на кабанов, а колхозы как Бухарин рассказал о Калмыкове.

    Я не уехал, потому что это было осенью, а не весной: только весной могу я срываться с места. Пришла весна, меня уговорили ехать на север смотреть леса. Я леса осмотрел, написал («Берендеева чаща») и следующей весной <приписка: в феврале след. года> стал подумывать о поездке на юг: там бы леса посмотреть.

    NB. После Бухарин весной того же года уговаривал написать портрет: вы дайте человека. Можно ли портрет? Пишу по первому впечатлению и думаю, портрет надо писать не по самому человеку, а по делам его: как нельзя солнце описывать, а надо освещенные предметы. Надо съездить в Кабарду.

    II глава. Собираюсь в Кабарду.

    от Бабеля. В другом месте от других, от третьих людей я слышал разные рассказы Бабеля о Бетале Калмыкове и, собрав коллекцию, едва-едва удержался от искушения напечатать их под общим заглавием «Рассказы Бабеля». В этих рассказах интересна была для меня их легендарность и, в особенности, что творчество легенды ведь было о ныне здравствующем известном человеке, секретаре обкома Кабардино-Балкарии. Не удержусь, чтобы не передать здесь несколько из этих рассказов Бабеля, хотя допускаю, что ни один из этих рассказов не был рассказом Бабеля, они только приписаны ему.

    18 Июня. В открытом море солнце всходило красное и не светящее. Рябь скоро начала седеть от белых на синем гребешков, но качки ни малейшей. Так мирно мы плывем в Одессу, сегодня в 12 д. решится вопрос о возможности ехать в Москву (курортники ринулись со всей силой).

    20 Июня. Возле Брянска землянику продают. Кукушка кукует по-нашему. Цветики-цветочки.

    Нет ничего неприятней чужого человека с правилами: человека не знаешь, а правило само по себе разве может сказать, к добру оно или к худу. Кажется, для того чужой человек выставляет правило, чтобы только укрыть в нем свою злую волю. Так приблизительно, с этим чувством...

    18-го в 12 дня в Одессе «линкольн» от лондонских номеров. Номер в 40 р. (что значит радио с моря и «пассажирский помощник»). Узнаем, что и билет уже взят. Ликвидируем номер, в 2 ч. д. выезжаем в Москву: (26 часов). Жара смертельная, пыль невозможная. Ночью чуть не задохнулся, пока не догадался, смочив полотенце, обвернуть им рот и дышать через нос. (У них тут везде засуха с весны.) 19-го надо бы в 4 приехать, а мы в 7 и у самой Москвы узнали о смерти Горького.

    Я – человек, находящийся в борьбе с «не»: мне счастье не даром дается.

    В Москве переехали на Северн, вокзал и в 8 в. двинулись в Загорск. По пути в газете, что сегодня кремация, завтра похороны. Дома не-счастие: болезнь Павловны, очень серьезная. Принимаю новый вызов борьбы с «не». 20-го жара. Послал молнию утром Леве и Ставскому, что изнемог и прошу Леву быть представителем на похоронах.

    КОНЕЦ

    путешествию на Кавказ, начатому 14-го Марта и законченному 19-го Июня 1936 г.

    1) Во мне есть острие литературного самолюбия, прикосновение к которому грубое или повергает меня в тоску, или приводит в бешенство. Я, напр., не могу читать, когда о мне пишут нехорошо. Надо это поставить перед собой совсем ясно и начать суровую борьбу. Начало с чтения присланной статьи и спокойного разбора («Берендеева Чаща»).

    2) Вопрос о переезде в Москву в связи с болезнью Павловны решен. Это новая жизнь, и надо отнестись к этому чрезвычайно серьезно, т. е. резко переменить тон юродства и болтовни, применяемый мной в Москве при наездах. Мы должны устроиться в Москве так же независимо, как в Загорске, имея в виду, что это, быть может, и невозможно (на этот случай или сохранить Загорск, или создать новый).

    «формы» такой же по крайней мере автономии, как некоторые республики, признанные национальными по форме.

    <На полях: Автономия личности.>

    <На полях: Смерть Толстого вышла тоже на людях, как и у Горького, но Толстой от известности хотел убежать в какую-то неведомую избушку в неизвестность. Это было здоровое чувство: зверь, умирая, удаляется с глаз зверей... И непременно каждое существо умирает, значит, удаляется. Кто знает, что думал, удаляясь, Горький.>

    даже Горький, даже мертвец, беспокойное существо.) Рассказывал Лева, что на 8-й день болезни у Горького был Сталин и Молотов и это больного порадовало (был в последнее время в немилости). Еще Лева говорил, что не попал на митинг, а то бы сказал он о том, как любил Горький Пришвина и как он, Алпатов, в течение 8 лет не мог добиться свидания Горького с Пришвиным. А ведь это правда! И хорошо, что я не пошел на похороны: мне бы тоже свиданья не было, стоял бы где-нибудь статистом. Горький был взят от нас государством, и самое интимное в жизни человека, его похороны, исчезает тем самым, что похороны «государственные». Государственный человек привыкает на живого человека смотреть не с точки зрения личности, единственной в своем роде и неповторимой в истории человечества, а человека вообще, т. е. существа, способного и на хорошее и на плохое и крайне ограниченного... из этой «человечины» он выбирает себе друзей, работников, помощников, учитывая их необходимые слабости и дарования. Мы же, писатели, принуждены из массы людей выделять личности. (Годится для восстановления разговора с Беталом о Покровском в присутствии Сосновского.)

    Мелькнуло при виде Постышева в Ялте и Одессе: в наше сов. время в отношении начальников (часто знаменитых) как бы двойное отношение (к тому же Беталу): он почитается как начальник, и в то же самое время проглядывает в отношении человека в начальнике что-то циничное (следует наблюдать и анализировать).

    Телеграмма от Урицкого: просят от «Крест, газеты» моего отклика на новую конституцию. «Что у кого болит, тот о том и говорит». У меня, писателя, болит <Зачеркнуто: душа> на том месте, где рождаются слова и образы нашего родного языка. Я не говорю именно о языке, на котором я пишу, великорусском. Мне одинаково больно смотреть, напр., на иного кабардинского писателя, который, минуя сокровища устной словесности своего родного края, предпочитает писать на великорусском языке только потому, что свой маленький народ еще не в состоянии печатать много книжек на своем языке...

    <Газетная вырезка: И я думал также, что здесь, в Советском Союзе, есть нечто новое и неожиданное: до сих пор во всех странах света крупный писатель почти всегда был в той или иной степени мятежником и бунтарем. Более или менее сознательно, с большей или меньшей ясностью он думал, он писал всегда против чего-нибудь. Он не соглашался ничего одобрять. Он вселял в умы и сердца брожение непокорности, мятежа. Сановники, власти, если бы они умели предвидеть, без сомнения угадали бы в нем врага.

    Сейчас в Советском Союзе вопрос впервые стоит иначе: будучи революционером, писатель не является больше оппозиционером. Наоборот, он выражает волю масс, всего народа и, что прекраснее всего, – волю его вождей.>

    Это из речи Андре Жида на похоронах Горького, и так это больно попадает в меня: что я не мятежник, а выражаю волю вождей. В этом и есть все: я хочу быть как писатель не в оппозиции как таковой (как Разумник), а боюсь равнодушия к воле их, связанного у нас с выражением воли вождей (Толстой и др.), боюсь хамства (бесчисленное множество), боюсь быть вообще не самим собой. Они – это бессовестные люди, им хоть бы что, и вот надо с ними: все, мол, хорошо!

    <На полях: По этому материалу составить для Урицкого («Крест. газ.») мой отзыв на конституцию: т. е. что писатель не может быть «без-мятежным».>

    «Наши достижения». Ему было бы труднее хвалить журнал, если бы он знал, что именно по просьбе редакции этого журнала автор придал своей чисто художественной работе задорный тон борьбы с лесной бюрократией. По всему тону статьи ясно видно, что автор именно и является посланником от этой бюрократии на борьбу с Пришвиным. Книга проф. Морозова, напр., у таких людей считается реакционной (по существу за то, что она мешала делать необходимые для времени сплошные рубки). И вот десяток строк, сказанных Пришвиным о Морозове, берутся в «главу угла» для доказательства реакционности самого Пришвина.

    Я берусь на спор удалить 20 строк о Морозове, совершенно несущественных для моей работы, и вся полемика автора останется в воздухе. Цену своей работе я хорошо знаю, но мне самому унизительно выступать с защитой ее от нападения узкого лесного специалиста или, может быть, даже просто чиновника. Если редакция желает печатать статью, то я требую, чтобы редакция показала бы во всей силе значение моей работы и созналась бы в своем поощрении борьбы автора с возмутительными порядками лесной бюрократии.

    Книга Морозова, между прочим, реакционная в эпоху необходимости сплошных рубок, в грядущую эпоху лесонасаждения явится прогрессивной, потому что это единственная на русском языке книга, заражающая читателя любовью к лесу и его охране.

    Вы меня просите дать свой отклик на новую конституцию Советского Союза.

    <Зачеркнуто: Сознаюсь, что мне пришлось, чтобы не отделаться общими фразами (что, правда, может быть лучше такой конституции), некоторое время порыться в своем писательском багаже. Это ведь правда, что у кого болит, тот о том и говорит. И я стал искать в себе как писателе то больное место, которое должна излечить новая конституция>.

    «Известиях» речь Андре Жида на похоронах Максима Горького.

    В этих словах меня что-то затронуло очень больно, и я стал рыться в себе, в своем внутреннем, вечно бродящем и вечно мятежном существе и понял: нет, я и сейчас не могу жить и писать безмятежно <приписка: напротив, если вынуть мятежность из моей груди, я превращусь в живой труп>, и тогда, в царское время, и теперь, в советское, в существе своем, как писатель, я мятежное существо.

    Мое прошлое в царское время безупречно в смысле близости моей к русскому народу и неприязни моей к его правительству. Мои современные писания доказывают, что я по-прежнему близок и родному русскому народу <приписка: и даже стремлюсь по моим [возможностям] приблизиться к другим [нациям] Союза> и по совести уважаю советское правительство и некоторых лиц из него считаю по-своему «святыми». Но почему же, несмотря на все это и на отличный ход моих писаний, на такое полнейшее удовлетворение материальных потребностей, что я даже могу помогать и другим, я остаюсь мятежником и обращусь в живой труп, если этот мятеж каким-нибудь способом будет изъят из моей груди.

    Спрашиваю себя: кто же это мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем без-мятежным? И я отвечаю себе: в Советском Союзе мой враг бюрократия, и в новой конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом и вождями выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всякого творчества.

    <Приписка: Мой враг в творчестве – это прежде всего мое собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий и на этом повторении строить свое благополучие. Каждый раз, когда мне что-нибудь удалось, мне хочется прекратить трудные искания и просто писать по найденному образцу. Так точно и в общественной работе есть люди, и множество людей, имеющих в общественном творчестве скромное назначение служить временным передатчиком созданного вождями в народ и обратно, созданного народом вождям. Они, однако, не удовлетворяются своей скромной ролью и, пользуясь созданным народом и вождями, выставляют сами себя как творцов и живую творческую личность норовят превратить в шестерню. Этот величайший вообще враг наш называется бюрократия, и новая конституция, обращенная на защиту живой творческой личности, является.>

    Молодые тонко-подобранные и чрезвычайно глупые вороны выходят из кустов на пашню. – Ду-ры, ду-ры! куда вы идете – ду-ры, ду-ры! вер-р-нитесь, спрячьтесь! – кричит в беспамятстве над ними мать, старая ворона с дырявыми крыльями. У грачей тоже хлопоты с молодыми. Молодые ночевать будто бы летают еще в свои гнезда.

    На Кавказе персики поспели.

    Разделался с письмами. Послал Урицкому «Новая конституция» и Баркову ответ по поводу неприятной статьи. Начал проявление.

    О кавказской работе думаю, что начало надо дать «Бетал в легендах московских», а дальше надо давать «Бетал в природе и хозяйстве», т. е., с одной стороны, конкретизировать, ввести в природу, с другой – дать кавказский фон.

    <На полях: Каждый день просыпаюсь с вопросом «где это я?» и начинаю узнавать предметы, невероятно похожие на те, которые живут со мной в Загорске. Так мало-помалу прихожу в себя, и вдруг как молния прорезает, я – у себя в доме, и все вокруг – это мое.>

    24 Июня. Среди дня на полчаса теплый ливень. Всей семьей вечером ездили в поле. Рожь тощая, сгорела. Травы цветут низкорослые. Но хорошо, что мы были вместе: и Павловну прокатили и каплюшку.

    Вечером был Кожевников. О Горьком говорили вяло, а К. даже поставил вопрос: «был ли вообще он искренним в советское время?»

    И еще вопрос, почему за 8 лет, с тех пор как он вернулся из Италии, меня к нему ни разу не допустили?

    Заместителем Горького называют Толстого или коллектив из «толстых», подобно президиуму Верховного Совета новой конституции. Ввиду явного недостатка или же невозможности быть личностью на месте председателя, конечно, коллектив желательней.

    Письмо от Бабуркина: просит свидания, будучи уверен, что правда на свете есть и что если мы вдвоем хорошенько побеседуем, то, может быть, и найдем «абсолютную правду».

    Письмо от читателя-пограничника. Восторгается «Женьшенем», недоволен, что охотник не схватил ланку, и до крайности разочарован тем, что женщина пришла не та.

    недостатками: «человек и человек – чего вы хотите?»

    Противоположная «идеалистическая» точка зрения: это искать в человечестве личность, и это приводит к святым и разбойникам. К этому еще надо знать, что Бетал внимательно следит за работой каждого человека, выжимает из него все, что только возможно, на что только способен человек, пугает, наказывает, но не гонит, все возле него сидят: боятся и любят.

    <На полях: Русское купанье. Человек пришел с собакой и стал купаться. Другой человек пришел к берегу, сел и стал на него смотреть, долго смотрел, наконец тот спросил:

    – Мухи тебя не кусают?

    – Нет, – ответил тот удивленно. – Мух нет. А собака охотничья?

    – Охотничья. Молчание.

    И опять.

    – Мухи тебя не кусают?

    – Бывало кусывали и мухи и люди, а все ничего: жили не тужили.

    И через некоторое время:

    – Так они жили, не тужили, спали врозь, а ребятишки были.>

    26 Июня. Стало прохладно, и дождики начали перепадать. Машину ремонтируют: кольца переменили, клапана приточили, барабаны разобрали и собрали. Надо достать для левого переднего ступицу (а то и барабан).

    – это варвары, дикари, со всей верой и правдой отдаются «культуре» (роза). Представить Обком как церковь, где служат, а художники во имя свое требуют машину и проч. Мне казалось, что я – не они, но каждый из них считает себя больше меня, и я годами: тамада.

    «Обком» сливается с тем, о чем я думаю, когда вспоминаю нашу «компанию», и то именно, что я представляю, когда как писатель говорю: есть что-то больше меня. И это пришло ко мне через родителей от церкви, и, очень возможно, у Сталина было то же самое, и у Ленина, и у всех революционеров разрушенная церковная вера собирается в «Обком».

    Талпе письмо.

    Дети. В деле коварства в политике – им карты в руки, но в отношении – они дети.

    «Мать» с фасолью надо понять как происхождение искусства, и тут же гора-мать и ее слезы и цветы в трещинах и лес.

    Что такое наделал этот маленький человек, этот духовный бедняк? Почему, когда идешь с Беталом, там и тут встречаешь его глаза, пока наконец он весь вдруг не выдвинется и не подойдет на своих [кривых] ногах. Он решается что-то спросить без слов, и Б. ему отвечает:

    – Походи еще месяц так, а потом приходи: за ответом.

    – Кто это?

    – Так, бедняк.

    Подозреваю, что Бетал задерживает в отношении его обмен партийного билета.

    Есть сила самого первого взгляда на вещь, она у большинства людей растрачивается точно так же, как в природе растрачивается сила падающей воды. Но стоит взять себя в руки, научиться схватывать это впечатление, как сила первого взгляда обнаруживается точно так же ясно, как сила падающей воды, дающей освещение целым большим городам. У каждого человека эта сила является в разное время – надо знать его! и сказывается на разных вещах – надо определить круг своих вещей, вызывающих удивление.

    Мое время сильнейшей впечатлительности – самая ранняя весна: весна света, когда разгорается солнце над снежной землей. Мои любимые предметы – это невидимая мною земля, освещенная весенним солнцем. Этой весной я решил воспользоваться силой первого взгляда на Кавказе.

    Бебель.

    На Кавказе я был ровно сорок лет тому назад и с тех пор больше не был ни разу. Я был тогда студентом-химиком в Риге, <Зачеркнуто: мне было 22 года> и, нуждаясь в заработке, отправился на летние каникулы подзаработать себе на службе расследователя филоксеры на виноградниках.

    Бедствие филоксерное в то время перекинулось из Европы на Кавказ <приписка: какой-то полковник, любитель ботаники, пересматривал свой гербарий на балконе, внизу был виноградник, филоксера попала вниз и пошла гулять по Кавказу>, и в Сураме нас, студентов разных высших учебных заведений, у начальника Старосельского собралось более сорока человек.

    Начальник Старосельский, старый петровец, был народником, человек пять студентов были на его стороне, народники, остальные все были марксисты, и <Зачеркнуто: в первый месяц> на Кавказе в первые несколько недель нашей подготовки у Старосельского по вечерам за большим столом с вином, брынзой и травами были жестокие схватки марксистов с народниками.

    тревога о том, что семья, где я вырос, не такая, как мне бы хотелось, – не настоящая, гимназия не дала мне правильного образования – не настоящее мое образование, и сейчас я химик по недоразумению: студент я не настоящий <приписка: почему я химик? только потому, что [не] мог попасть [лучше] куда-нибудь – не настоящий я химик>, и так во всем, везде мне все «нет» и «нет».

    Революционная молодежь на Кавказе мне сразу пришлась по душе: вот это «настоящее»! – сразу подумал я, и оставалось только определиться мне самому между марксистами и народниками. Мне народническая задушевность, внимание к личности ближнего, интерес к биологии были близки человечностью, но марксисты меня соблазняли верой в знание, готовностью к определенному и немедленному действию, и главное, что это все были удалые ребята, [деятельные] – жить собирались, а народники <Зачеркнуто: размазни> расплывчаты, и этика их долговая. . [традиционная]...

    Когда мы прошли у Старосельского курс филоксерных расследователей, я попал в группу марксистов и был направлен для расследования виноградников в Гори. Так родина Сталина сделалась родиной моего марксизма, причинившего потом мне много беды. Ребята вместе с чтением Маркса предложили мне еще переводить на русский язык книгу Бебеля «Die Frau und Sozialismus». Теперь, просматривая Бебеля, я понять не могу, с чего же именно взялся тот огненный энтузиазм, с которым я переводил эту вовсе не блестящую книгу.

    <Приписка: Я думаю, потому что вместе с женским вопросом вставала и решалась труднейшая для юноши этическая проблема, а еще у Бебеля был поставлен вопрос о всемирной катастрофе: при нашей жизни. С этим чувством конца у вождя германского пролетариата пробуждалось наследственное чувство конца от староверов, предков моих по матери. Концом мира меня с детства пугали, и вот теперь этот конец делался началом новой жизни. Путь же к осуществлению конца и начала давало чтение трудной для чтения, но тем еще более увлекающей воображение книги «Капитал» Маркса.>

    Времени на винограднике было сколько угодно: рабочие приносили корешки лозы, я просматривал их в лупу, отдавал и опять со всем пожаром в душе отдавался и переводу «Женщины», и чтению трудной, но таинственной книги «Капитал», чтобы вечером друзьям прочесть свой перевод и поделиться своими мыслями. Это было выходом к семье, друзьям, товарищам.

    <Приписка: Раньше было вне меня все «да» и внутри «нет» – я неудачник, теперь стало внутри меня «да» и вне меня «нет» – теперь мир вне нашей партии стал неудачником, и мы втайне верили, что нам суждено его переделать и он переменится, как и Бебель в то время писал, что всемирная катастрофа настанет еще при нашей жизни.>

    Так мало-помалу, день за днем на винограднике у нас сложилась не то секта, не то семья, не то партия с бесконечной преданностью этому коллективу и готовностью за него во всякое время принести себя в жертву. Раньше все было «нет», теперь все «да».

    Не всё читали, помню – пили вино, пели «Марсельезу». Помню каких-то грузинских детей, которые меня учили танцевать лезгинку. Странно теперь думать, что среди этих детей рос и мог учить меня лезгинке сам Сталин! Помню несколько молодых людей из грузин, вовлеченных в наш кружок из семинарии. Но замечательно, что тогда я вовсе и не заметил никаких красот кавказской природы. Напротив, мне было тесно в горах, и я очень обрадовался, когда из них вырвался. Только после, когда вернулся на родину, то перестал смеяться над нашими барышнями, которые, гуляя, смакуют ту или другую картинку природы: там им серая береза на зеленой лужайке, там облако. В особенности часто я стал останавливаться на облаках, вспоминая кавказские горы, и когда потом на следующий год наступила весна, то я вспомнил с Кавказа одну цветущую вишенку, тонкую, гибкую, грациозно-прекрасную, и с тех пор всю жизнь ее воспоминаю. (Эта вишенка везде меня преследовала, и в тюрьме и на воле, когда приходилось делать не свое дело.)

    Так, я считаю, Кавказ был колыбелью моей революционной веры и моего чувства природы, сделавшего меня писателем. <Зачеркнуто: Об этом всем я рассказал моему другу, и он мне посоветовал решительно: надо теперь на Кавказ посмотреть.> Не могу сказать, чтобы обе открытые на Кавказе составные части моей личности оставались все время в мирном сожительстве. Но, конечно, мой писатель (как, думаю, и всякий) от революции получил гораздо больше, чем революционер от писательства. Настанет ли когда-нибудь время, что писатель возвратит взятое? Я думаю, да: он уже возвращает...

    Так, я считаю, Кавказ был колыбелью меня, никому не известного революционера, но весьма романтичного, и моего чувства природы, сделавшего меня писателем, человеком известным.

    листики, [часами] переводил пророчества Бебеля о всемирной катастрофе и совершенно ничего не видел в кавказской природе.

    Лет десять художник был в плену революции, потом стал робко поднимать голову с опаской. И вот это, что с опаской, чуть-чуть со стыдом, не дозволяющим поставить себя как художника в центр вселенной, и есть единственное и главное, чем я могу гордиться и отличать себя от множества <Приписка: легких художников> эгоцентриков... В скором времени, я надеюсь, эта скромность опять будет... Это эгоистично, когда все художники и каждый из всех будто считает себя выше всех... Остальное все не реально, потому что каждый ведь себя считает выше другого, читатель постоянно ошибается, критик и говорить нечего...

    Вместе с грациозной вишенкой сам Кавказ сохранялся во мне как что-то несомненно прекрасное: Кавказ – лучше всего. А почему я не ехал на Кавказ, а стремился на Север или Дальний Восток, то это из-за трудности <приписка: из того же аскетизма моего юного времени: мне хотелось открывать трудную красоту севера, а не любоваться>. Мне казалось, что все знают Кавказ и он несомненно прекрасен, а вот поди-ка, открой красоту Севера и покажи – вот это будет заслуга. Но пришло время собирать урожай, и я поехал туда, где посеяно было сорок лет тому назад.

    <На полях: Через 40 лет посмотреть первым глазом на то, что было тогда пропущено.>

    27 Июня. Машина закончена с грехом пополам. Читаю свои записки, расплавляю места и сроки, соединяю людей.

    Тогда (на Кавказе) всемирная катастрофа была юношеской мечтой, вскоре сам Бебель отказался от своих слов о том, что катастрофа будет еще при нашей жизни, а ревизионисты совсем растворили ее в эволюции Из моих кавказских товарищей лучший покончил с собой, другие рассеялись и, встречаясь, с улыбкой говорили о своей юношеской «мечте». Так по молчаливому договору все люди свое упущенное в детстве и юности лучшее называют «мечтой». <Зачеркнуто: Мне оставалась из всей мечты от Кавказа вишенка с белыми цветами на синем небе...>

    Теперь, через сорок лет, всемирная катастрофа стала фактом даже в повседневной жизни и таким близким, что каждого это коснулось и для [всех] из этого стало дело.

    Теперь, через сорок лет, я имею возможность со своим воспоминанием опять поехать на Кавказ, сличить «мечту» с делом, вытекающим из факта мировой катастрофы, встретиться с той необыкновенно прекрасной вишенкой, столько лет волновавшей меня..

    ныне вождя нашего марксистского кружка Данилыча (В. Д. Ульрих), Обком – это наша юношеская партия (в Обкоме вместе с Калмыковым замечательно работали Фадеев по земледелию <приписка: – «колхозник»>, Антонов <Зачеркнуто: НКВД> и Булычев..). А березку мою пусть будет представлять народный кабардинский поэт Пачев и союз кабардино-балкарских писателей, потом осетинских, дагестанских, чеченских, грузинских, абхазских и других.

    По-настоящему мне бы надо было с самого начала ехать в Грузию, а не в Кабарду, я признаюсь, что уже после на Кавказе и потом, когда я принялся писать, мне припомнилось мое путешествие 40 лет тому назад на Кавказ. Началось же мое путешествие только благодаря тому, что меня свели в Москве с Калмыковым и представили ему меня как охотника, дав ему перед этим прочитать мою книгу о животных («Корень жизни»)..

    Мы сошлись в «Метрополе» с Беталом. На голове у него и в комнате была неизменная кабардинская папаха, широкое чисто монгольское лицо (недаром он Калмыков) дружески и даже как бы детски улыбалось. И вообще этот крупный сильный мужчина очень легко превращался в цветущего монгольского мальчика с узкими щелками вместо глаз и улыбающимся лицом. Счастлив был до такого лица, широкого, что стоило только хозяину чуть-чуть тронуть лицевые мускулы, и он., конечно, ни один человек в такое короткое время не мог перейти от гнева к милости, от горя к радости, а лицо помогало, и каждому кажется, будто хозяин лица до крайности гостю обрадовался. – Я читал вашу книгу «Жень-шень», – сказал мне Бетал, – вы прекрасно знаете животных. А вот у нас на Сев. Кавказе много зверей! и я не знаю, где бы еще было больше, чем у нас в Кабарде. И у вас в книге есть Лувен, а у меня Люль – вот как знает зверей. Приезжайте!

    <Приписка: Да, по-настоящему надо бы в Грузию ехать.> Дело было в то время, когда начиналась в Москве весна света.

    29 Июня. Обнаружилось, что шоферы, протирая масляный картер, забыли в нем тряпку.

    Все так много делают, такая огромная ведется работа в стране, что без дела ходить в народе, странником ч чудаком – теперь невозможно. Слышал я, что на Кавказе можно, называясь гостем, жить в любом доме.

    – Сколько же так можно прожить? – спросил я одного кабардинца.

    – Три сутки, – ответил он.

    – А после?

    – После гость объясняет, зачем он пришел.

    – И после того?

    – После того, если есть время ухаживать за гостем и достаток, гость еще может жить.

    – А если нет времени?

    – Нет времени – хозяева делают по-разному. Если нет у меня времени, я рано утром угощаю гостя вином и барашкой, беру гостя ласково под руку, веду в сад и дожидаюсь, когда прилетит птичка. Она прилетит, и она улетит. Когда она прилетит, я показываю гостю и дожидаюсь, когда она улетит. Тогда я показываю гостю [спину] этой птички и говорю: – Вот птичка и та знает время: прилетела и улетела, а человек иногда и этого не знает – паа-чиму он называется человек?

    Но куда же деваться путешественнику, если тот и другой хозяин будут указывать на птичку? Гостю приходится остановиться в гостинице, а на Кавказе гостиницы чистые и так хорошо, так по-европейски устроены, что в гостинице утром, попив кофею со сливками, сядешь что-нибудь записывать в тетради, да и просидишь до обеда, как у себя дома.

    <На полях: Штучная работа мастеров (камера Адамса, ружье Перде) навсегда останутся, но… >

    Хорошо тем, кто не придает значения глазу и может работать в гостинице, имея под руками только цифры. Я так работать не могу и часто думаю об этом, то принимая как достоинство, то как недостаток.

    И правда, вопрос этот о необходимости или ненужности для дела своего глаза чрезвычайно спорный. Иной, ничего не видя на месте, просто поняв что-то и построив у себя в комнате на бумаге, придет и укажет, что и как надо делать. Другому надо все видеть своим глазом, и только увидев чужое, он начинает свое создавать.

    – сам побьешь, оберут – сам стянешь, и тысячи всего такого и противоположного в настоящем путешествии именно и дают тот материал <Зачеркнуто: писателю> мне, которым потом, переделав, убеждаю читателя в реальности существования виденного им края.

    И, однако, я сам видел своими глазами писателя в гостинице: секретарь и фотограф приносили ему материал, и он отлично писал. Я видел слепого и глухого на охоте: слепой подводил к токующей птице или ревущему зверю глухого, и тот убивал, вместе они были одним охотником. Конечно, и я, будь я глухой или слепой, так мог бы убить глухаря. Но я не могу себе представить, чтобы художник мог так разделиться на двух, на трех, чтобы одна побитая или обласканная часть разделенного существа в точности могла сообщить свои чувства другой.

    По-моему, в этом случае потерпевшая часть, передавая испытанное исполнительному органу, или не сумеет передать, или орган не поймет вполне, произойдет утечка самого главного какого-то неизвестного витамина художества, и вещь будет не сотворенной, а сделанной.

    <На полях: Рассказ: Глухой и слепой – кончить: так они убивают глухарей больше всех охотников, хотя слепой никогда не видал глухаря, а глухой никогда не слыхал его песни.>

    В одной древней книге неплохо сказано, что творчество мира, начиная с хаоса, создает постепенно звезды, луну, солнце, рыб, птиц, зверей, в конце концов приходит к человеку.

    И вот что еще: есть на свете сила падающих рек, посредством которой теперь ночью освещают, как солнцем, большие города.

    И есть сила первого взгляда на вещь, человек взглянул, и ему неудержимо хочется полученную силу сообщить другому. Это очень большая сила, ею начинается, может быть, <Зачеркнуто: свет сознания> просвещение всех народов.

    От силы падающих рек происходит освещение, от удивления, вызванного силой первого взгляда человека на вещь, и последующего страстного желания поделиться с другим человеком – просвещение. Да, пожалуй, так можно сказать, что всякое настоящее творчество есть замаскированная встреча одного любящего человека с другим, и часто на таких больших отрезках времени, что без книги, картины, звука эти люди в пределах земли никак не могли бы встретиться. Через тоску, через муку, через смерть свою, через все препятствия силой творчества переходит человек навстречу другому, и эта «культурная» связь людей начинается, как я думаю, силой первого взгляда на вещь.

    30 Июня. Мыл с утра машину и потом лечился. Вечером приехал Лева. Рад, что выдержал и не показался в «Правде». Задумал письмо Бухарину.

    – хозяин – ребенок. Сила 1-го взгляда – художник, работник сознания. Связь художника с таким хозяином.

    1 Июля. Ночью сочинил письмо Бухарину. Написал Талпе. Думаю, что не надо спешить переезжать с Павловной в Москву. Лучше перевести на ее имя дом в Загорске, а самому закрепить за собой в Москве 2 комнаты. Купить в Москве обои для Загорска. Можно сделать так, что в эту зиму оставить все как было, только мне почаще ездить и устраивать квартиру, а дальше будет видно

    <Зачеркнуто – Многоуважаемый Ник. Иванович, до сих пор не мог опомниться от Вашего письма, полученного мною в Нальчике через НКВД. Читал его Беталу, и он долго не хотел верить, что это Вы писали: – Это кто-нибудь пошутил, – говорил он. А когда я показал Вашу руку и печать и адрес через НКВД, он сказал: – Только не думайте на Антонова, он у нас человек серьезный.

    Не могу догадаться, кто мог Вам о мне, писателе Михаиле Пришвине, написать такой вздор <Зачеркнуто: и как Вы, занимающий такое крупное положение, всерьез могли занимать воображение названного писателя таким вздором> Вы же хорошо знаете Антонова. Если бы я был редактором, то на Вашем месте я бы не Пришвину написал, а Антонову, и попросил бы унять автора письма. Вместо этого Вы меня упрекаете, что я-де ем хлеб-соль у Бетала, а сам агитирую против него в Кабарде, объясняясь при этом в «дружбе» ко мне и называя такое обращение свойственной Вам «прямотой».

    Возвращаю Вам удостоверение спец. корреспондента. «Известий», которым, до Ваших слов, ни разу нигде не пользовался: проехал по всему Кавказу, и везде меня превосходно принимали просто как Пришвина. Одновременно с этим возвращаю в бухгалтерию взятый аванс и Вашу дружбу: я Вам больше не друг.

    >

    <На полях: Послано: на Кавказе меня везде превосходно принимали просто как «Пришвина», и я ни одному человеку и не показывал и, кажется, даже не говорил, что я приехал корреспондентом «Известий». Вследствие этого я недоумеваю, каким же образом идиотский донос на меня из Кабарды мог попасть именно к Вам, и еще более я недоумеваю, как Вы в положении редактора большой газеты, притом уверявший меня в своем уважении к положению «большого писателя» и даже в дружбе, могли написать мне столь оскорбительное письмо. На Вашем месте я не стал бы беспокоить пожилого почтенного человека, а в частном порядке попросил бы того же Антонова, уполномоченного НКВД, весьма порядочного человека, по возможности оградить работу Вашего сотрудника от всяких неприятностей. А что письмо оскорбительное, в том нет никаких сомнений, потому что, напр., Бетал Калмыков не поверил, чтобы Вы, Бухарин, могли написать Пришвину такое письмо (– Он еще не приезжал из-за границы, – говорил Б., – это кто-нибудь пошутил.) По приезде в Москву я хотел было лично с Вами объясниться, но пока не могу перейти через чувство обиды: боюсь, что не выдержу и с своей стороны Вас навсегда оскорблю. Вы меня просили не связывать себя обязательством непременно писать и непременно в «Известия». Пользуюсь этим позволением и перевожу в бухгалтерию взятый аванс.>

    Некоторые в старину не хотели вступать в разговоры с чертом и, открещиваясь, выгоняли его. Так они время не тратили на диалектику: черт, значит, вон его. В свое время и я так, бывало, относился к мнениям людей, явно мне и моему делу неприязненных. Теперь я все свое так обдумал, что, если бы действительно явился бы черт у моей калитки, я бы впустил его и с большим удовольствием принялся бы с ним разговаривать.

    Нарзан – река, заключенная в бассейн.

    Конечно, человек переменится и от нашей тоски по чистым, созданным самой природой источникам освободится: он будет сам делать источники и любоваться деланной природой, а не дикой. Это к реке Нарзан, заключенной в бассейн.

    – это как на детей: и Бетал именно и смотрит на всех (народ) как на детей. Что детям нужно, поесть, поиграть, поспать. И школа у него детская: вместо кинжалов портфели. Понятно, и почему он фанатик чистоты. (Как Бетал, увидев грязь, уговаривает хозяев, просит почистить и под конец обещается завтра зайти и посмотреть.) Если ты ребенок, смотришь на мир первым взглядом и хочешь понимать это как свое лучшее и стремишься удержать это, надо, конечно, поступать как любящая мать.

    При описании парка – могила отца Бетала.

    После обеда Петя купаться – я его на машину, и он купается, а я возле машины пишу. После этого поехали искать место для гульбы на завтра – нашли траву высокую и попали на Охотстанцию.

    «купеческие места». Гости трезвые, сам напился. Безобразие! а тут еще хлынул дождь, дамы непривычные – беда!

    Кровь, как роса. Слышали рассказ о Бетале. Вождем революции был вначале не Бетал, а один балкарец. Потом у него вышел спор с Беталом, и тот его арестовал. Балкарцу удалось убежать, но – чудак человек! – вернулся к Беталу доспоривать, и тот велел его расстрелять. С тех пор вплоть до Ульбашева так и остается, что балкарец, председатель Облисполкома, враждует с секретарем Обкома Калмыковым. Много было крови пролито в Балкарии, тяжело дались народу эти пастушеские колхозы. И все-таки эта кровь сошла с Бетала, как роса. – Как это вы понимаете? – спросил я классную даму. И она ответила: – Ну, что же, Бетал настоящий большевик. – Значит, большевик – это человек, который может убивать, и кровь для него, как роса? – Нет, не то, большевик – это кто видит вперед и от этого знает, что делает.

    <Приписка: К рассказу «Гость».

    – А Бетал? – Бетал убьет и гостя, ему можно. – А почему можно Беталу? – Бетал знает, что будет вперед. Мы за старое держимся, а Б. смотрит вперед. Ему можно>.

    Знание. Опрокидываю такого большевика в свое прошлое, когда внутри меня все «да», а вне все «нет» и в будущем «мировая катастрофа», и так прихожу к вере, к которой потом присоединяется политический опыт, и получается «знание».

    Замошкин появился. Передаю ему письмо Горького.

    Еще узнал, что речь моя против Маршака напечатана и что сам Маршак в связи или не в связи с речью обвиняется в каком-то скверном деле («Маршак снят»).

    О Бухарине. Иногда в обществе необходим бывает шут, и тогда приходит человек и делается шутом, а когда окажется, что общество и без шута может жить, то человек-шут исчезает. Так точно бывает иногда нужен литератор, который только бы не молчал, только бы «отзывался», и он появляется и отзывается. А когда неловкость молчания проходит и можно становится говорить всем, то и литератор тот исчезает. Этот литератор у нас теперь Бухарин: часто шутует тем, что Бога ругает... эко, герой! заступиться за Бога неудобно, сам Бог слишком высок и велик, чтобы читать Бухарина, болтай, сколько захочется!

    3 Июля. Убийство и пол. мучит человека, если это не кровная месть, не война, не революция, не госуд. деятельность. И как бесстрастные люди не понимают охотника, убивающего птицу, так мирные люди не понимают и содрогаются от убийств госуд. властелинов. (Есть ли у Шекспира? Есть: Брут.)

    Вчера из разговоров гостей выяснилось, что мои акции после Маршака поднялись, а сам Маршак смят. Но почему же, когда я сказал, все были против меня и слова мои невозможными, и на другой день Зарудин, встретясь, сказал: «Не советую вам выступать в больших собраниях, там надо каждое слово взвешивать...» и проч., и даже Кожевников смутился. И сколько раз так было! Это выходит потому, что я гораздо больше верю в порядочность правительства, чем эти все чрезвычайно преданные граждане. И еще то, что каждый преданный гражданин в глубине души считает себя подлецом и это же переносит туда: в сущности, он меряет мир по своему аршину и потому правду боится сказать: если по правде, то...

    <На полях: К рассказу «Фасоль» надо прибавить и разговор с врачом Цейского санатория.>

    Женщинам с грязью приходится иметь [дело] гораздо больше мужчин, зато и показывает она себя чистенькой (мужчина же всегда стыдливей).

    Хозяин занимается массой людей, как мать ребятами: накормить, уложить спать, поиграть. Красоте (искусству) он мало придает значения, потому что красивых на 100 людей одно лицо. Между тем художник выбирает красивое, строит лицо.

    Гость и Обком. Гость – тема и может быть название книги. В гостя укладывается и «личность» и разгадывается желание дом купить. На самом деле если купить дом и устроиться, то непременно исчезнет художник и будет обком.

    И почему гость священное существо? потому что его 1-й глаз что-то значит: ведь по всему свету гость будет рассказывать. Художник тоже почитается в культурном обществе, как у первобытных народов гость.

    Бетал сказал: – С этим я не согласен: хлеб-соль едят и только одним занимаются: рубят лозу. А когда придется людей рубить, то неизвестно: по лозе успех имел кабардинец, а на войне окажется [балкарец]: очень возможно!

    «Детгиз» (2200 р. перевели на книжку 5-го, за «Ярика»). «Гослит»: на днях сигнал «Кащеевой цепи», 3-й том подписан в печать. Жара. Квартира.

    5 Июля. Утро: дождь, потом смертельная жара, льет с лица из-под шляпы, как с крыши во время дождя. Александр Михайлович – приехал в Загорск.

    Письмо Бухарину:

    Многоуваж. Ник. Ив.,

    я Вам из Нальчика написал простодушно, а после Беталу прочитал Ваше письмо, и у меня явилось подозрение в том, что это не шутка и что так нельзя <приписка: шуткой нельзя отделаться в этом случае> После того я поехал в Осетию, в Грузию, Аджари, Абхазию и не думал о письме. А когда вернулся домой и хотел начать писать в «Известия», то перечитал письмо, и мне стало невозможно писать для редактора, который со мной обходится, как с мальчишкой (в самом же деле я пожилой [почтенный] человек и неплохой литератор). Я посоветовался со вторым «свистуном» (как Вы их называете), и тот глаза вытаращил почти так же, как и Бетал. А по Вашему второму письму (вроде фельетона) видно, что Вы не очень даже помните, что Вы написали. По-настоящему бы надо теперь просить Вас или отказаться от 1-го письма и объяснить, что были введены в заблуждение, или же придать делу официальный характер и начать расследование. Но я не хочу Вас мучить и мучиться вместе с Вами. Прошу Вас покончить тем, что Вы напишете Беталу <приписка: или Антонову> об этом и назовете ему лицо, сделавшее донос. Я подозреваю двух лиц, которыми Бетал очень недоволен, и мы сделаем частично добро для Кабарды, если дадим в руки Б-у объективную причину для их удаления. Этим историю буду считать поконченной. Насильно выжимать из себя для «Известий» не буду, но если по мере моей работы над материалом будут выходить удачные картины для газеты – буду присылать. <Приписка: Не выйдет – то при 1-м требовании <Зачеркнуто: напоминании> бухгалтерии [верну] аванс.>

    <На полях: изд-во «Молодая Гвардия» т. Полянскому>

    Дорогой друг, Вы, конечно, поняли, что повесть «Женьшень» <Зачеркнуто: сделана> выросла из моей собственной <Зачеркнуто: крови> души, а не просто беллетристика, которой обманывают авторы читателя. <Зачеркнуто: Вы так удачно вспомнили о цветах: ведь и цветы с их ароматом вырастают из какой-то «души» (не мистик я, но по себе кое-что понимаю в природе: там ведь все без обмана делается).> Ваше письмо тоже настоящее, я ему очень обрадовался и посылаю Вам один из немногих экземпляров 1-го издания полюбившейся Вам книги с замечательной гравюрой Фаворского. Если будет охота, напишите о себе, интересно бы знать, занимаетесь ли вообще литературой, и книга моя дошла до вас <Зачеркнуто: культурным> путем, как [предмет] искусства, или же занимаетесь чем-нибудь другим, и книга случайно «попалась» и вызвала в Вас воспоминание о каком-то личном переживании.

    Телеграмма Лаврову: Живу Загорске. Приезжайте. М. Пришвин.

    6 Июля. Коноплянцев и Липовецкий в гостях.

    берет людей сегодняшнего дня и что через это накопляется фонд интеллигентности, мудрости, вместе с тем и молодежь теперь определяющую линию жизни ищет не в книгах, а в жизни, схватится за что-нибудь, и само дело определяет его «университет». Я хочу в этом факте найти объяснение огромному перевесу экономического строительства над [строительством] внутреннего человека («счастья»: счастлив тот, кто делает свое дело, значит, нашел сам себя как личность). И это переношу в Кабарду У нас нет души: душа – это пар, исчезла душа.

    <На полях: Аборт (запрещение). Вопрос: чем в полит. -экономическом материализме определяется основа единообразия? Если в христианстве это определяется греховностью зачатия, то здесь должно быть наоборот.>

    Начало рассказа <приписка: Идеи Платона> Мы это, вероятно, через разные книги так или иначе перенимали идеи Платона и как дети в глубине души слепо верили, что государством управляют мудрецы, философы и поэты. И когда время пришло раскрыть завесу управления государством для всех и открыть путь участия в этом простом деле каждому, счастлив был в это время тот, кто был действительно прост и не оглядывался на Платона и не искал в человеке государственного управления «душу», как-то называя это «личностью» и т. п. Вот Бетал был действительно прост, и я был некоторое время прост. Мы оба окончили двухклассную министерскую школу: я ходил в нее через реку из степи, Бетал спускался с гор.

    «Обком»: «компания», партия, круг, необходимость, мать-хозяйка и дети, земля: долг, верность, безликость, против Платона, эконом, необходимость как рок, судьба, «прокурор» (против адвоката: мы с Беталом спорили, я за адвоката, он – за прокурора, у одного надо убить, у другого убедить.

    Итак, на одной стороне Обком и Бетал, на другой Личность: «Жень-шене», скрытая весной, «когда олени сбрасывают рога», свобода, человек Так люди, и это же на лошадей: «Обком» – кабардинка, Личность – англичанка, т. е. в рассказе преобразовать весь спор между защитником кабардинки и, с другой стороны, англичанки, и, значит, то же в людях, в отношении к природе: один – навоз (будущее), другой цвет, один польза, другой – <Зачеркнуто: больше пользы>…

    Читатель <приписка: (А. М. Горький)>. Некоторые читают, чтобы время провести: «легкое чтение». Другие хотят чему-нибудь научиться: читатели-ученики. Третьи пользуются книгой, чтобы набрать из нее материалу и в подкрепление своей мысли и других чему-нибудь научить. И, наверно, есть еще много разрядов читателей, вот бы когда-нибудь заняться классификацией...

    Среди всех этих групп читателей мне знаком и дорог бесконечно читатель, проверяющий в личном опыте читаемое с тем, чтобы самому присоединиться к творчеству автора. Таким моим желанным читателем был А. М. Горький, с которым виделся я в жизни несколько раз и едва ли из всех этих встреч сложится часа два непрерывной беседы. Письма, однако, из которых у меня сохранилось семнадцать, в высшей степени подтверждают чрезвычайную близость ко мне Горького как читателя: несомненно, он сам творил своего желанного Пришвина и в этом желанном писателе забывал себя как творца, и когда возвращался к себе, то находил себя хуже этого желанного.

    Только этим я объясняю себе происхождение той поэмы о Пришвине в 17 главах, которая [состоит из писем]. И только это позволило мне [процитировать] одно из семнадцати писем-глав творимого Горьким писателя.>

    «Читатель» (А. М. Горький). Лева уехал на Сахалин.

    Ледниковое начало. Когда спускался ледник с высоты, вытирая береговую морену, то был он ужасен всему вокруг, и в множестве падали на него потревоженные камни. Так революция движется и несет на себе удары и движется, захватывая и все, что было когда-то против нее. Но вот все кончилось, ледник начал отступать. Река ледниковой целебной воды выносится из-под ледяного языка высотой в несколько многоэтажных домов. Наверху в очереди лежат те камни, летевшие когда-то с гор навстречу врагу. Вот теперь лед, подтаивая, освобождает эти камни, и в жаркий или теплодождливый день очи падают вниз один за другим. В самой близости отступающего ледника лежат одни только примиренные теперь, вечно обмываемые целебной водой камни, а подальше от льда начинают зеленеть мхи, лишайники дальше ниже стелятся на камнях, березы и сосны, много цветов. Еще ниже осмеливаются цветы, деревья поднимаются выше и выше. И вот лес, поют птицы вокруг санатория: тут лечатся люди и ежедневно пьют целебную ледниковую воду.

    Слушайте, я тоже, как этот ледник, отступаю. Что-то случилось, время пришло, и я уступаю этой зеленеющей жизни внизу.

    8 Июля. Липы цветут. Вечерний визит толстой незнакомки с целью «сближения».

    «Жень-шень» пробил себе дорогу в свет, книга получена в роскошном издании с предисловием Гексли. После того великое горе: умерла Дуничка.

    10 Июля. Хоронили Дуничку, слушали речи вроде того, что человек хороший, но средней и недостаточной рев. активности. Сам не мог говорить перед чужими, боялся разреветься. И не надо было говорить. После осматривал квартиру 70 писателей. Вечером хватил бутылку вина и так в одиночестве помянул Дуничку.

    11 Июля, Утром в 8 приехал домой. Целый день беседовал с Б. Ф. Лавровым, который хочет написать о мне библиографию.

    Замечание Бетала о человеке: – Что вы увлекаетесь, ну, человек и человек. Это раскрыть: как важно это дело о всем человеке, а человеки приблизительно одинаковы.

    Раздел сайта: