12 Июля. Ближе к природе, значит, ближе к себе самому, получившему от природы дар творчества. Но раз я состою из всего и все во мне, то (по Ницше) и среда, с которой борюсь я, во мне. Конечно, да, но из этого не выходит, что в борьбе со средой я заключен в себе самом: нет, я на материале среды, живущей во мне, лишь познаю ее, и, конечно, она из меня продолжается в мир, и победить среду в себе не значит еще победить ее во всем мире. <Приписка: (Это вопрос. Попробуй, победи в себе.)>
В Симеизе, кто бывал там в старое время, все непременно глядели на береговую скалу, из фигур которой выходило: девушка, запрокинув голову, собиралась броситься в море, а за ней стоял монах. В каком-то революционном году было в Крыму землетрясение, и монах рассыпался. Так и нет теперь монаха, а «дева» все собирается броситься. Мы-то все были уверены тогда до революции, что тут во всем монах виноват. А вот оказалось, вовсе не в монахе тут дело и несчастный монах существовал до революции как козел отпущения. Да и сколько же было всякого рода подобных козлов! И когда пали козлы, то оказалось...
На Северном Кавказе, в Нальчике так хорошо, что к руководителю области Калмыкову приезжает множество гостей, чтобы полюбоваться чудесами Сев. Кавказа. Бетал любезнейший человек, но и очень занятой, развел кабанов.
Звезды и мухи. Днем борюсь с мухами, ночью на звезды смотрю, набираюсь силами и с утра опять на мух, с утра и до вечера.
Автомобиль переделал Кавказ, и если бы кто-нибудь вздумал весь Кавказ пройти с ишаком и конем – это будет полупушкинский Кавказ, но не современный.
Рождение героя. Без покрова. Ледник отступил, и вслед за ним растения (покровы), и так после революции Бетал должен сажать, но «я» это делаю как «я» (личность), а Б. сеет точно как природа: вчера косил – сегодня сеет. Быть может, во «мне» изобразить «рождение героя». Можно начать с борьбы с русским миропониманием «рождение героя = смерть», и на пути борьбы является Бетал как герой беспанихидный, а после сам силой вещей попадаешь в эти герои.
Мы родились: я в казачьей станице у реки, а друг мой за рекой, где начинаются горы. Нас соединила школа у них: я ходил за реку. Родители не были против: гяуры и пр.
Когда тебя насильно пересадили в другую среду, то, приживаясь к ней, ты долго чахнешь и судишь, конечно, неверно... (Разумник).
Теперь доходит до того, что самим победителям приходится оберегать национальные интересы от добровольного растворения нации малой в большой.
Пастухов и современность. 8 дней поднимался и до самой вершины не мог дойти. И не докончив, умирая, велел похоронить себя на Машуке высоко против Эльбруса, чтобы точно оттуда глядеть вечно, как другие будут достигать <приписка: и чувствовать вечность: чтобы вечность на вечность глядела>.
А другие целыми бригадами на рысях стали валить туда, а потом сделали асфальтовую дорогу до Кругозора и выше веревочную ж. д. и скоро в какой-нибудь год-два от самого низу до самой вершины [откроют] рестораны и там в стакане горячего кофе со сливками [будут] проглатывать все трудности прошлого, открывая возможность понимать <приписка: принимать> весь Эльбрус как одно ощущение.
Каково-то будет тогда Пастухову на Машуке вспоминать, как он тащил и не мог дотащить свое грузное тело!
Фашисты: Италия – Австрия – Немцы. Закон: Англия, Франция. А если победа, то мы уже знаем: тот прав... мы видели это в гражданской войне: это проникло в кровь.
Рассказ о собаке. Звали его Самурай, и я тоже начал так называть, но все вокруг меня, и егеря, и простые любители собак, называли не Самурай, а Замарай. Мало-помалу, дальше больше, и я тоже стал звать собаку, эту немецкую легавую, не по-японски Самурай, а по-русски: Замарай.
кот и пр.
Что будет, если я стану в Кабарде пешком ходить?
Мне снилось, что я иду в голубой монастырь, и это женский монастырь, а на пути лежит злейшая собачка, привязанная возле тропы. Я попробовал ее обойти, но там оказался овраг, и лезть мне не захотелось. Тогда я зашел как-то сбоку и вдруг увидал себя над глубочайшей бездной, и было уже поздно отступать, оставалось только лететь туда. Падая, успел я перекреститься и успел подумать о том, что все кончено и сейчас я ударюсь и лучше, если ударюсь прямо головой, и хорошо, если под головой попадется кирпич. Но что-то произошло, я не разбиваюсь и чувствую, что жив и еще поживу.
Если самую маленькую страстишку питать отказом и борьбой с ней, то можно на этом построить целый иллюзорный мир (о. Сергий). Если же эту же страстишку вовремя удовлетворить, то придет время, когда и хотел бы побаловаться, порадоваться жизни, а хвать! – и нет этой страстишки: удовлетворена.
<На полях: Макар и Бетал. (Это я сам выдумал.) К тому случаю, когда Ермоленко встретился с Беталом и тот сказал: я сейчас 6 негодяев белых убил – оказалось, он нечаянно убил бухгалтера, обслуживавшего и Музей: возле Музея лежал. – А там возле музея лежит. – Это ты? – Я. – Да ведь это же наш бухгалтер. – <Приписка: Поморщился.> Нехорошо, – ответил Б., – это я дал промах. – Поморщился еще и ответил: – Ну, брат, и так сказать: лес рубят, щепки летят.>
«Загорится пожар» – можно перенести на Золку и Макара (народовольца) сделать учителем.
Психология «Старших». Право смотреть на всех людей как на детей, и это единств, свободный взгляд, потому что «взрослыми» или «старшими» или серьезными люди кажутся только зависимым от них.
Бетал свободен, потому что необходимость взял на себя начальник НКВД Антонов.
Когда он речь говорил, а возле началась стрельба в него, и он все продолжал говорить и не уходил, то это – уйти, увести его – он тоже предоставлял сделать другим это «необходимое» дело. Кто-то должен делать это, а он свободен: он вождь. И мы, окружив его, стали выносить на своих руках, а он все говорил и у нас на руках. И когда человек бросился на него с кинжалом, то он говорил, глядя внимательно своими острыми маленькими глазами на этот кинжал, убежденный, – что не он должен отвести руку убийцы, а кто-то другой. И, конечно, я бросился, пронзил насквозь мою ногу.
Секрет Пришвина: Кавказское уверование – «рядовой» – в существе его преданность и собственноручное выполнение необходимости (это и Лувен, это и Гегель: свобода – сознание необходимости – и Восток), и есть нечто другое, что делает людей вождями, норманнами, большевиками, строителями: большевик же – это человек власти, и европейцы. В славянофильстве + народничестве + Востоке + толстовстве надо искать корней «рядового» марксиста <приписка: из чего должна создаться культурах Итак, это будет обратный «Жень-шень»: я – Лувен, Бетал – европеец, вождь, делец. Я же родник народной поэзии, религии, сознания. Бетал же в деле и тем самым неполным сознанием, ощупью живет. Мой переворот: «и начал отступать» – есть отступление к себе самому – чем именно прекращается скрытая зависть (нечто более тонкое): победа над завистью, т. е. смирение.
<На полях: и да будет воля Твоя. Со страхом Божиим: православие, Агнец: яко Агнец... Старшие, Божья матушка: из всего этого рядовой марксист: внутреннее да: все это внутрь вошло, а наружу все нет. «Да будет воля Твоя» превращается в: да будет воля партии. Из пассивного в активного (казалось, большевики со стороны пришли). Из этой преданности формируется «Я»: каждый партиец делается в своем кругу «вождем» (т. е. из «да будет» получается личное назначение). Вопрос: почему же я-то не получил удела.
Безудельный князь приходит к личности и творит свой удел, личный.>
Счастливая гора. <Приписка: Внутри вещи от начала до конца «Катастрофа».> Итак, материя, из которой будет создана эта вещь, есть, во-первых, личная встреча с марксизмом на Кавказе в 1895 (?) году (юноша в 22 г.), личное переживание его всей жизнью и распадение юношеского нашего марксизма (чаяние всемирной катастрофы) на человека власти и человека «творчества» (не знаю, как назвать). Быть может, победа «моя»... т. е. победа Бетала надо мной даст мне победу над ним, и весь «я» формально превращусь в фон для понимания Бетала и выведу его из тупого состояния во власти к деятельному этапу творчества строительного.
Все растворить, вогнать внутрь Кавказской природы через свои переживания в ней.
В сюжет ввести: женщину и ребенка...
Внелитературная тенденциозная критика.
20 Июля. Вчера был Цветков. Много интересного рассказывал о природе. Но как-то слишком много рассказывает. И как-то трудно ему рассказать что-нибудь: знает все сам.
<На полях: Травы: цицмада, кинза. Тархун – грузинская трава с вином.>
Из похорон Дунички. Хотел не идти в Крематорий, не видеть мертвого лица, а остаться с тем, которое видел за несколько дней до смерти. Колебался до последнего момента, и когда само решилось (и удачно узнал о пути, и трамвай подошел и успел захватить, и я попал в круг расстроенных и плачущих людей, и сам заплакал), то тут и оказалось явно, что быть я должен был на похоронах и не приди – было бы нехорошо (личный, дикий, неоправдываемый разрыв с людьми хорошими). И после того вывожу на себя: что архивом своим заняться надо, потому что это именно долг мой, живущего человека, в отношении себя как покойника (да, действительно, заниматься своим архивом – это значит создавать свои похороны).
Вдруг понял, что Цветков приходил от Бонча: вот люди, которые занимаются только мертвыми: и очень борзо.
Запевка о единстве хлеба и не-хлеба в автобиограф, тетради.
Пришло письмо любви (по воздуху): богиня. Пришла «богиня» с бородавкой на носу, как вишня. Один человек испугался и убежал. Другой перетянул бородавку шелковой ниточкой, дождался, пока она отпала, смазал, вылечил, поцеловал (человек, только человек является коррективом любви к дальнему – Богу: и в революцию – жатва и единство отбрасывают Бога, потому что жатва: без ссылок на Бога: векселя рвут...
22 Июля. Телеграмма. Москва. Спиридоновка, 2. Наши достижения. Бобрышеву. Приветствую вас и сотрудников лучшего по нашему времени журнала «Наши достижения». Сожалею лично не могу быть вечере. Пришвин.
Высота и осел. Хорошо на высокую гору подниматься вместе с ослом. Видишь, какой он умный, и от него учишься сам, как надо подниматься на высокую гору. Тут только и поймешь, отчего у осла такая большая голова и такая длинная шея: такой голове на такой шее очень легко дотянуться до того камешка, на который вот сейчас бы должна ступить нога. И если камешек твердо лежит, нога ступит, если ненадежен, осел обнюхивает другой. Но самое главное у осла – это мера своему шагу: один шаг как другой, как велит дыхание и ритмическое спокойствие сердца.
Тяжело непривычному человеку, беспечно носящему свое тело на равнине, быть может, несколько поздновато для себя в своем возрасте пожелавшему насладиться красотой гор. Но смотришь на осла, как он делает, и очень скоро начинаешь понимать, как надо подниматься на высоту. Надо внимательно, как осел, осмотреть место, куда должна опуститься нога. Надо, занося ногу, собраться с духом в себе, чтобы спокойно потом поднять свое тело. Не до красот в это время. Как будто даже и от всего на свете отказаться, лишь бы только поднять свое тело. С таким именно чувством ступают на свете все ослы, все люди идут по жизни от первого крика младенца до последнего вздоха старика.
Есть удовлетворение себе смотреть, как поднимается осел, и думать, что ведь и все так <приписка: и я не в обиде>. Лучше, по-моему, не очень часто осматриваться и оглядываться вниз. Надо просто высчитать, через сколько же шагов следует передохнуть и обрадоваться вместе с ослом своим достижениям. Одному пять, другому десять, третьему можно сделать двадцать шагов. Я могу, не повышая пульса, сделать десять шагов: отсчитаю и оглядываюсь. Тогда вдруг открывается, какая высота набирается от мерных ослиных шагов и какая является красота в высоте.
Лес! да разве может быть на земле какое-нибудь счастье без леса, какая это земля без покрова. Но вот поднимаешься ослиной поступью выше леса, кругом одни камни, одни фигуры из остывшей лавы да снег.
Происхождение лирики. У всех ли это? но у него было так, что перед тем, как заплакать, он непременно хотя бы на одну долю секунды подумает о себе, пусть мать умерла: вот она лежит неподвижная. Смутно сходятся по разным дорожкам, как растерянное стадо, бесчисленные переживания, собираются недоуменно к бездыханному телу: это ведь мать умерла! и ничего... Но вдруг появилось в пустыне сознание: – Я сирота! – и как только вышло «я» из пустыни, слезы градом полились и рыдания...
Из Реклю: людей, стремящихся к удовлетворению повседневных потребностей, к «счастью», безмерно больше, чем религиозных, и потому...
<На полях: Поправка к Реклю. Надо бы сказать не «люди», а «огромное большинство людей»... Тогда оставалось бы: а меньшинстве не довольствуется повседневным «счастьем» – оно думает о будущем, хочет реализоваться «там» (напр., в истории), и потому большинство людей всегда должно попасть в руки меньшинства>.
... а люди и без религиозных учителей (М. П.) просто в силу своего размножения и необходимости устраиваться в новых более тесных условиях должны неминуемо попасть в то же самое положение, о котором проповедуют получающие за это жалованье учителя (духовенство).
<3ачеркнуто: <Приписка: Запретный> Одно время мне пришлось жить в Москве в квартире, населенной кустарями. Это всем известно, что наши кустари, в особенности сапожники и портные, весь день поют. А что, правда, делать, если работа привычная, руки сами работают. В нашей квартире, однако, трансляция, и у портного весь день с семи утра и до двенадцати ночи поет и рассказывает радио. Я рядом в этих условиях должен был писать и не протестовал: я знаю, если запретишь ему радио, непременно портной сам запоет, и мне от этого будет не легче.
Лет пять я так жил и приладился работать с 12 ночи, когда затихает <приписка: кончается> радио боем часов на Спасской башне, и до семи, когда начинается гимнастика. За эти пять лет при вечных звуках радио у портного выросла девочка Маша. Когда приходил заказчик, девочку выгоняли в коридор. Я тут в коридоре познакомился с Машей, подружился. Мне жалко стало эту девочку, лишенную силы звуков полей и лесов, вынужденную от колыбели своей питаться звуками радио.
Однажды я купил девочке канарейку, эту золотистую птичку с серебряным голосом. Был солнечный день. Светлый лучик пробивался в комнату портного. Мы выдернули штепсель радио, повесили клетку на освещенное солнцем место, и золотая птичка запела серебряным голосом.
Широкими глазами удивленно и восхищенно смотрела Маша на птичку и слушала.
Вдруг со стороны Моссовета надвинулась туча и закрыла солнце. Канарейка замолчала. Радио тоже молчало. Впервые в квартире портного наступила полная тишина. Девочке очень странно это показалось, она всех обвела нас глазами удивленными. Потом она остановилась на птичке. Та неподвижно сидела на жердочке... И обратилась ко мне робко с просьбой, показывая на птичку:
– Дяденька, милый, заведи.
Я стал раздражать канарейку, потирая ножиком о ножик. Но это была неученая канарейка. Я вынужден был ответить девочке, что живая птичка не заводится: живая птичка сама поет, когда ей захочется.
К счастью, туча от Моссовета свернула в сторону, солнце открылось, луч упал на канарейку, она встрепенулась и снова запела. Дочь кустаря-одиночки в Москве впервые узнала: птичка сама поет, когда ей захочется.
<На полях: Так дочь кустаря-одиночки в Москве впервые узнала, что птички не заводятся, а сами поют.>
<На полях: Кто-то сказал нашему портному: – Целый день у вас гремит радио. Ваша девочка никогда не слыхала живой песенки. Вы хоть бы птичку себе достали! Портной купил золотую птичку с серебряным голосом.
Солнечный луч упал на клетку, канарейка запела своим серебряным голосом.
– Хорошо? - спросил портной.
– Ничего нет лучше на свете, – отв. Маша. Тучи <Зачеркнуто: набежали> налетели, солнце закрылось, канарейка замолчала, Маша нахмурилась.
– Пой! – велела она канарейке.
Птичка молчала.
– Папа, – сказала она отцу, – что же ты, ну!..
– Что? – спросил портной.
– Заведи'– потребовала девочка. Портному пришлось объяснить девочке, что живые птички не заводятся, а поют сами, когда им хочется. [Испуганным] голосом девочка ответила:
– Это плохо.>
В Загорске в институт игрушек пригласили знаменитого самоучку художника и посадили работать у окна против церкви. Художник и начал эту церковь писать. Ему сказали, что церковь в наше время для детей не нужна, что не надо это делать... Художник перестал, сделал что ему велели, а потом опять принялся за церковь. Ему опять заметили, и после того он стал себя принуждать, но все равно, что бы художник ни писал, красноармейца, автомобиль, церковный мотив неизбежно входил в состав рисунка... Догадались пересадить его к другому окну, откуда церковь работы Растрелли была не видна. И все равно, не видя церковь перед собой, он взглядывал иногда в то окно невольно, и церковная форма все-таки давала себя знать на всех игрушках: автомобиле, красноармейце. С этим художником институт игрушек должен был расстаться.
И напрасно, по-моему: если [бы] не только форма, а даже сама колокольня Растрелли, поднятая [многосильным] мотором, стала носиться по воздуху, Богу бы в ней все равно не стали молиться.
Соки земли. Говорили вчера о колхозном счастье: что нет этого счастья, единственно возможного для человека счастья: питаться соками земли.
То, о чем тоскует Кожевников, это смысл, больше человеческого, живущий во вселенной: все это для него есть «земля», как у меня «свой домик», у Толстого пахота и др., у Успенского «власть земли».
<3ачеркнуто: Связь с землей> Доверие и окаянство. Кожевников говорил о потере людьми <Зачеркнуто: чувства к земле> связи с землей. <На полях: «Индивидуальная личность».>Я спрашиваю, что это, земля, и какая может быть с ней связь. Напр., трактор, нарушает ли он «связь». Разобрать хорошенько... думаю, что придешь с землей к вопросу о личном деле.<Приписка: К этому: земледельцы и машинисты (обслуживающие землю машины). >
Пистон. Жестокость и милость (Бетал). До жестокости легко додуматься: что-то головное, какая-то мысленка тут играет роль <Зачеркнуто: «собачки», спускающей курок> искры пистона, взрывающей пороховой склад вековечной звериной ненависти, стерегущей поступки «великодушного» гражданина: св. Иероним говорит: «настоящее милосердие заключается в том, чтобы быть безжалостным» (какой пистон!). В противоположность этому (у моего Бетала) есть жестокость, обусловленная не «пистоном мысли», а ходом дел, и такой человек воистину может быть милостивым, а пистонный никогда.
Доверие и окаянство. А может быть, «земля» есть доверие к «силам» и «старшим», к чему-то вообще, что больше, чем «я»: что связывает меня, не дозволяет являться принципиальному окаянству.
Пистон. Вот и надо выявить эту земную мудрость, которая убивает убийцу, и сопоставить с тем, кто не убивает, но существует как «пистон» (Иван Карамазов).
«Постышев». Как ни... власть исходила из таких высоких сфер, что казалась божественной (Реклю): разгадка моему чувству и понимание современного двойственного отношения к власти: недавно было божественное, теперь тут пустое место (и оно-то и занимает меня, а Петя понять этого уже не может).
24 Июля. Ночь на Кубре. – Почему-то леса не горят? – Люди поумнели. – Яловецкий исхудал, говорил о природе: – Вот этого у меня никто не отнимет. – Павловна, – сказал я дома, – Яловецкий сказал: этого у меня никто не отнимет. – Это, – ответила П., – само отпадет.
Ночевали, туман полз к нам по скошенному лугу. Из белого тумана головы лошадей. Потом остались только звезды. А туман до нас не дошел и лег рядом. В полночь как петухи ударили спросонья перекликнулись и вдруг смолкли. Гоготал пастушонок, и ему отвечал жеребчик. Мальчик прогогочет, и ему ответит. И потом, видно, жеребчик бежит по слуху. Остановился, загоготал, мальчик ответил. И так всю ночь, жеребчик отходит и мальчик его подзовет. Так ведь можно волков накликать?
Мост, который уже оспаривается природой у человека: над ним она больше работала. С моста спустили рогатку. Щука хватила живца. Сколько ни гуляй рыба с крючком в губе, хозяин придет и сделает из тебя уху. Кувшиночные круглые листья лежали рядом как блюдечки. Над ними возвышались зеленые круглые хлыстики. Некоторые из них надломились, и стало удобно голубым стрекозам на них останавливаться. На скошенный луг со стогами вышли семьями сороки и стали подскакивать.
Яловецкий рассказал, что 30 лет тому назад был влюблен, и вдруг теперь она сидит у него на службе. Спросил фамилию: ее фамилия. Оказалось: дочь.
25Июля. Мое пожелание. Поменьше бы обращали внимания на литературу и побольше бы она заставляла обращать внимание на себя.
И еще надо знать, что писать вообще очень легко, гораздо легче, чем думают, а писателей почему-то чрезвычайно мало. Поэтому если обращать внимание на литературу и устраивать литераторов, то будут устраиваться прежде всего те, кому легко пишется, а до писателя помощь скорее всего и не дойдет: писателя забьют литераторы. Придет время, жизнь сама за себя скажет: будет хорошо, и будет литература.
О конституции говорят, как было при вести о конце РАППа: «Все на словах, а сами рапповцы сели на хорошие места, и вот погодите...» Так теперь тоже: «Какая же свобода, если ведет все по-прежнему партия». Как будто партия есть нечто вовсе неизменное. Важна не свобода, а что партия движется к свободе личности.
Ускользающая гора. По фото: 1) облака играли с горой, а гора играла с ними: то покажется близко, вот только бы нам доехать до того поворота и успеть так снять ее, пока облака не закрыли. Мы доезжали до поворота, и она становилась дальше, чем была, как будто пока мы ее догоняли, она с гораздо большей скоростью от нас убегала. И все-таки наконец мы стали ее догонять, только теперь, как будто видя, что неизбежно мы ее догоним на своей легкой машине, она стала одеваться облаками и закрываться. Надо было очень спешить, и мы погнали машину, но вдруг впереди два осла, мать и маленький, и им некуда: налево стена, направо внизу Баксан. Мы дали гудок, и они побежали...
Звери Кавказа. В этих колючих завитых и крепко-накрепко перевитых разными лианами зарослях человек может двигаться, только если прорубает себе путь топором. Ни волк, ни медведь, ни серна пройти не могут. А кабан только вставит свой пятачок и влезает весь всюду свободно и движется в самых крепких зарослях легко и довольно скоро. За ним пролезает свинья, и по свободному широкому пути бегут поросята. По верхнему голому краю балки идут волки и, слушая, как шумят кабаны, как похрюкивает свинья и повизгивают поросята, только облизываются...
Колхоз «Смена» ликвидирован как «Смена» и вошел в колхоз «Красный путь» (Березники). Но сменовские деревни остались и числятся как «Смена»: Дерюзино, Бобошино.
Колесо. Остались «Смена» и Березники: один катит колесо. – Куда? – В Америку.
Кошки.
Один: – Жизнь какая! Другой: – И кошки живут. Один: – Живем! Другой: – И кошки живут.
Исход от Жень-шеня: жизнь построена на том, что человек не схватил за копытце. А если бы схватил?
Два человека: 1) 1-й (Бетал = Сайд Татаринов) схватил, а 2-й («я») создаю легенду (2-й этап творчества). Между ними Кавказ, женщина, лошади, гражд. война, строительство – ребенок, курорт, санаторий, ледник Цейский.
–эсхатология).
Загадка: в старой религии (и у народников) результат в за-гробье, а здесь как-то выходило: рай на земле: «рая нет, но его можно сделать».
Завод кабард[инки] и завод англ[ичанки] будут – 1-й представлять дело человека как личное дело, 2-й как государственное.
И тут вот именно должно сказаться личное сознание как единственно возможное сознание, что же касается сознания человека государственного, то это сознание отличается от «сознания», напр., воды (в воде все долг) более разнообразным «сознательным» применением законов природы, напр., физик Реомюр превращается в термометр.
Стахановец или герой Сов. Союза мало чем в существе своем отличаются от природы: у муравьев есть подобная черта, наверно: это государственная индивидуальность. а мы хотим индивидуальную личность.
Итак, высокая госуд. -общественная индивидуальность может быть безличной.
Обком – это трансформатор личного в общественное, и отсюда все страдания крестьянства, [в колхоз] со своей индивидуальностью как домом личности. Со временем, конечно, и в колхозах личность как-нибудь же материализуется в индивидуальность, наживет себе дом, но пока что переход в колхоз подобен смерти (ложь, беспокойство, суетность, «долг», предательство, шпионство).
Ни герой, ни изобретатель самолета еще не личность, потому что «герой», достигнувший такого положения тем, что «покрыл» 9 тыс. км, предполагает следующего героя, который покроет его рекорд. Наоборот, личность не может перекрыть другую личность, потому что личность неповторима (индивидуальности могут повторяться).
Можно ли обладать полным общественным сознанием и в то же время не быть личностью? Так, мы думаем, живут пчелы и муравьи (по заведенному). Личность характеризуется тем, что является непременно обогатителем сознания: живет по-своему.
Чудаком называют человека до тех пор, пока он во внешней своей жизни живет не как все, но как только заметят, что этот особенный образ жизни порождает нечто для сознания людей, чудак становится личностью (Чудак Горшков, моя книга: «проскочил»).
«Личность» во мне, когда я задал вопрос: что есть в существе перемен? Напр., общество имеет 3-полье, а это личность сделала 4-полье. Личное сознание есть агент перемен в сознании общественном, личность всегда борется с косностью. В искусстве личность создает качественную оценку вещей. Искусство не может быть безлично: его создает только личность.
Вот пример личности: топор и пила (женщина).
В литературе открыта борьба за превращение ее из личного (кустарного) в общественное дело.
Для обществ, творчества явление личности не обязательно и даже вредно, напр., в любом производстве. Тут образуются касты: массовый средний человек идет навсегда безоговорочно и безнадежно в «массу», человек творческий присоединяется к «делу» как «зав» и проч. (отсюда еврейский оптимизм: «мы с вами» – это одно, а масса другое, а «нас с вами» всегда оценят).
«Личность» превращается в «мастера». Ремесленный мир, хранивший в недрах своего миропонимания понятие творческой личности человека, разлагаясь, дал массу фабричных рабочих и кустарей. «Личность» превратилась в мастера. Сложилось такое убеждение, что, овладев мастерством, можно и сделаться «мастером». Это перекинулось и в литературу, стали овладевать мастерством и овладели, но творцы не вышли, потому что «личность», изгнанная из производства, крепко засела в искусстве, и оказалось, чтобы сделаться мастером в искусстве, надо сделаться личностью.
Итак, в наше время «личность» исчезает (верование христиан: каждая душа может сделаться личностью)... Значит, в лице Бетала изобразить современную личность в лучших ее возможностях, а «я» «стал отходить» и «вторую природу» как вторую силу воды.
У Реклю движение народов приравнивается к движению воды. Это интересно: мы ведь вовсе не имеем внутреннего понимания жизни воды, подобно жизни животных. Едва ли это и возможно сделать... Но можно обратно, с воды взять и движение человечины понять безлично, как понимаем мы движение воды...
На небе, в этой игре снегов с тучами, внизу там в лесах, придавленных белыми туманами, здесь у скалы, где из-под каждого камешка бьется жилка воды и тут же в трещинах вырастают фиалки, везде раскрыта наша собственная душа человеческая со всеми тончайшими оттенками сознания и чувства связи в родстве. Вот она, гора в слезах, та самая мать, которая варила в котелке своим детям камешки и уверяла их, что это фасоль – вот дети в ожидании фасоли уснули...
Если грубо взять, то Бетал будет природа (Сайд), а «я» – сознающая себя природа: человек. Отсюда сравнение: Бетал и Чегем. И «Обком», где личность трансформируется в человечину, как капли бегущей воды в туманность; напр., Б. хотел бы растить лошадей-кабардинок, а выращивает английских.
1. Яловецкий. Железные ворота.
2. Ущелье.
3. Пути искусства: христиане, вандалы, большевики непременно и должны валить Венер и Перунов: потому что в тот момент предметы искусства являются предметом эстетики. Исход этого: мать моя, толстая, некрасивая, пусть со мной посидит, а молодая красивая жена пусть постоит. Нравственное общественное чувство занято бедными, некрасивыми и всякого рода «средними» людьми, которые составляют массу общества, всё же красивое и даровитое занимает ничтожную часть, и когда революцию поднимают за справедливость, то причем же тут Венера Милосская.
Вода и человек.
Вон видно, как Чегем прорыл Скалистый хребет и размытые камни вынес на плоскость, сложив их в виде громадных холмов. И тут же видно, как человек продолжает дело воды, распахивая эти холмы. (Человек работает, как вода, и говорят в истории...)
<На полях: Тот, кто желает взойти на самую высокую вершину, подвигается вперед шаг за шагом и отнюдь не делает больших скачков. (Папа Григорий Великий, послание XL.)>
Смотришь на передвижение людей во время войн, революций и думаешь о человеке изнутри, как он себя чувствует, догадываешься о нем по себе и с него переводишь на другого и различаешь другого от третьего, четвертого... И если ты выбыл из строя живущих, дальше за его судьбой невозможно следить по себе... И когда, начав думать о движении народов, благодаря встрече с ручьем, размывшим скалу, вернешься опять к воде, то так досадно, что жизнь воды, судьбу действующей капли не можешь понять по себе... Между тем вот она, живая форма действующей капли, как человек, умирает и обращается в пар. И тут же видишь, струи пара того наверху горы соединяются в дождевое облако и возвращаются каплями.
Тогда вот становится до чего же странным жизнь человека и жизнь капли воды. Вот капля, жизнь которой не могу я понять по себе, а вижу прямо глазами ее возвращение после потери формы. Почему же о человеке я ничего не могу сказать после его смерти: умер и всё?
Неужели же это только потому, что человека я понимаю по себе, и как я неповторим, то не могу допустить, чтобы другой повторился и каплей такой же круглой, как первая, вернулся.
Нет, никогда мне не понять жизнь воды по человеку изнутри себя. Но зато, глядя на воду и забыв о себе, я могу легко понять подобные же действия человеческие в истории.
<На полях: Мысли о коммунизме с точки зрения уничтожения народных верований и традиций.>
Как же это, почему так: вон птичка Оляпка сидит на камушке, готовая во всякое мгновенье броситься в гремящий поток за добычей. И я вполне могу допустить, что, изучив птичку, я найду в ней, в этой индивидуальности такое свойство, какого нет у других оляпок, и что как только я найду это свойство, так мне сейчас же можно будет всю птичку понять по себе, как человека. Но почему же вода...
Понимаю! Все понимаю! Эта сила различия, данная человеку, <приписка: эта сила родственного внимания внутри наружи сказывается в переменах> и вызывает перемену в условиях его жизни, эту перемену в орудии от каменного молота до самолета. Вникая в животных силой этого своего родственного внимания, он и в их среду вносит различия, и мало-помалу судьба животных и растений сливается с судьбой человека.
исчезает... Тогда он о капле воды будет плакать, как о человеке, и струйки пара, образующие наверху облако, не будут, как теперь, утешать бессмертием форм.
Нет различающей любви и все хорошо, и где любовь, там и смерть.
Итак, в основу творчества (строительства) в «Жень-шене» была взята личная судьба, и через это строительство было представлено изнутри личности. Здесь же будет показано, что только родственное внимание к миру и связанная с ним сила различия дает перемены от кремневого ножа до самолета: это свойство [делать] орудие является результатом различия, способности раз-личать.
Рассказ: Бетал строит, не понимая (как и Лапин), а Я (отступая) раскрываю.
Сайд ничего о себе сказать не может, а делать может все: во время дела он все понимает, но в это время невозможно с ним говорить. Бетал рассказывает не словом, а делом.
Начало повести. Есть люди, сознающие себя людьми только во время дела, и если бы в разгар их борьбы спросить их, то, будь у них время, ответили бы на всякий мой трудный жизненный вопрос... Какие сокровенные мысли и чувства влились бы от них в нашу культуру. Но безумно спрашивать в то время, когда, может быть, сама жизнь их в этот миг висит на волоске...
Так в молчании бессловесном переменяется жизнь, и только редкий деятель, всплывая наружу, награждается орденом или памятником, а жена его пожизненной пенсией.
Другой человек, напротив, мучительно желая отдать жизнь свою в творческо-бессловесном деле, не может отдать и остается в стороне, может быть, только затем, чтобы сказать по силе способности. Вот я такой человек и хочу попробовать оправдать свою жизнь рассказом о друге своем, который все знает вокруг и не может ничего сказать о себе.
Нас в детстве разделяла большая река, берущая начало в ледниках Счастливой горы. Я родился в степи, он в горах, но в летнее время мы, казаки, гоняли от мух и слепней свои табуны и стада к ним в альпийские нагорные пастбища. Его звали Сайд Татаринов, и мы в детстве с ним говорили на языке, смешанном из их тюркского и моего родного казачьего русского.
Раз приходит Сайд и говорит:
– Ходи со мной в горы.
– Скоро, – отв. я, – косяк мой пойдет на водопой. (Из бурки человек.)
Поднялись в горы и видели, как жеребец отвел и привел к бурке.
28 Июля. Именины Фаворского. <Приписка: «Се человек», не забывай его, Михаил! >
<На полях: Одно удовольствие подниматься на Счастливую гору, и совсем другое удовольствие [лечь] под волну на берегу моря среди разноцветных камней.>
Ледник отступает всего в год, может быть, на какие-нибудь десять метров, и эти десять метров очень толстого льда превращаются в воду и безвозвратно теряются, убегая в море на четыре тысячи метров вниз. На этих десяти метрах льда лежит множество камней, упавших сверху на лед, когда он наступал и вытирал своим наступлением эти камни из гор.
Когда-то подземная огненная сила подняла эти камни наверх, и вот теперь они же лежат на льду в очереди. Солнечные лучи падают прямо на лед, и вода каплями, собираясь в струйки, сбегает, капля с каплей – струйка, струйка со струйкой – ручей, ручей с ручьем – река ледниковая. И каждый раз, как собирается сколько-то капель в струйку, один очередной камень, когда-то поднятый вверх титанической силой, падает сверху ледяной стены в реку. Мало-помалу река подвигает камень, дробит, обтачивает, вносит в море, и много лет море в свою очередь трудится над ним. Слышно, когда нырнешь в воду, будто много поездов бегут, а это море катит гальку, и вот дети сидят и получают от теплой синей волны разноцветные камешки (соединить с ученьем Макара), воистину дети огня и воды.
Счастливая гора: Огонь из моря выдвинул Счастливую гору, и с тех пор вода изо дня в день круглые сутки и круглый год, и столетия и тысячелетия неустанно трудится, чтобы опять обратно в море вернуть эту гору.
<Приписка: Огонь мог поднять Счастливую гору с двумя величайшими в Европе вершинами, но гора не может устоять против силы воды, и даже самая большая гора не может задавить самый маленький ручей. И часто я о своем собственном «я» думаю как о мелком ручье сознания человеческого и по себе о всякой человеческой творческой личности тоже думаю, что нет в мире силы, которая могла бы окончательно придушить поток нашего человеческого сознания.>
Местами человеку с другим человеком говорить можно только на ухо: до того со всех сторон много льется воды и падает подмытого камня.
Спор у Эльбруса с физкультурником. Я: – Физическая культура должна быть составной гармонической частью общей культуры. А если физкультура... – Неверно! – Я же не досказал: если физкультура сама по себе... – Неверно! – Я же не досказал. Если физкультура без культуры.. – Неверно! в здоровом теле здоровая душа. – В здоровом теле может и вовсе не быть души. – Неверно! В здоровом теле – здоровая душа. – Неверно! – воскликнул я. Он вытаращил глаза и повторил: – Это не я, это весь мир говорит: в здоровом теле здоровая душа. – Неверно! – воскликнул я. – В здоровом теле нет никакой души. – Он растерялся. Я продолжал. – Какая там душа, откуда вы это взяли.
Ждали конца мира с незапамятных пор несчастные люди, чтобы погибнуть всем и на том свете начать новую жизнь загробную. Мы тоже верили и так сильно, что даже знали: непременно при нашей жизни будет конец всему старому, и новую лучшую жизнь здесь на земле мы сделаем сами.
6 Августа. Происхождение без-различия. Неудачник и победитель. Неудачливый все понимает «по себе», и это путь от «Лопухина» (Львов) до Христа, «до смертию смерть». – Другой путь - это путь победителя: здесь «по себе» ничего не поймешь: ведь «я» – победитель: я правдой побеждал людей и правдой их и меряю, я их в деле познаю, а не по себе: среди обыкновенных, всяких людей (человек и человек!) я высматриваю человека, полезного моей правде, моему делу. Быть может, когда-то я и понимал человека «по себе», но с тех пор как у меня автомобиль, я не могу хорошо раз-личать пешеходов: пешеход и пешеход: человек идет! Между ними (народ) и мной вырастает тупая стена, о которую разбивается всякое чувство. Я испытываю человека в деле и никогда ему не доверяю: хорошо делает – награждаю для примера другим, плохо делает – наказываю, и опять-таки не для себя и для него самого, а для других, как пример. – Я смотрю через тебя на других, и у меня выходит дело, а ты смотришь в себя, в меня, в Петра, Ивана и не хочешь и не можешь понимать других, массу людей, «массы».
Сайду легко и просто быть жестоким (пусть убьет нечаянно среди врагов нашего старика-бухгалтера). Все это пустяки! Сайд из грязи выводит людей, из земледельческого рабства (см. девушка на тракторе) к господству над землей (борьба Сайда с мусульманской косностью в вопросе женщин, в вопросе школы: с отцом...)
Характерна горьковская «вторая природа»: она построена по рационалистическому, позитивному пониманию природы: антропоморфированная природа... т. е. дело в «природе» (хотя и «второй»), но не в личности, т. е. внутренней самооценке своего внешнего положения.
«вторую природу» в корне своем, как отрицание всего косного («ошибка пророка») – необходима, достойна и может быть в лице Сайда сделана прекрасной, подобной варварскому христианству, опрокинутому на шалунов античного искусства... возможно из этого и преобразовать настоящее: т. е. люди, эстеты – шалуны, а боги должны быть разбиты и в свое время должны воскреснуть...
Значит, «Я» моей повести вроде какого-то языческого бога, которому надо скрыться и не мешать, чтобы после воскреснуть (подобное пережито мною лично до Раппа и после –воскресение в виде «Жень-шеня»: это верное переживание и это надо изобразить). Преобразовать эту же необходимость гибели личного в англизированной лошади (вопрос был в крепком копыте, но не в сухой красивой ноге, вопрос был в длинной шее, но не в красивой голове, и в горной памяти, а не в умных глазах).
– Я в борьбе за правду победил врагов и этой правдой меряю людей, а никак не по себе и не лично.
– Среди всяких обыкновенных людей (человек и человек!) я высматриваю человека, полезного моей правде, моему делу.
– С тех пор как у меня автомобиль, я плохо могу различать пешеходов.
Люди, с которыми мне легко и просто (назвать их), вторые – с которыми хорошо и просто встретиться, но страшно остаться наедине, и третьи – с которыми и так и так трудно.
Черта Сайда как государственника: игра на флейте: насквозь видит человека, играет на нем, но не хочет видеть личность вне своей правды.
Борьба Сайда за школу с отцом (в гневе отец походил на Зураба).
Ошибка Пророка и ошибка Бетала (из-за абреков обрек людей на вечную муку). (Пульс был на 120, а мы все поднимались: и вдруг на всей высоте кукурузное поле.)
NB. Рассказ «Посредник»: посредником сделать Шапиро и его двойную бухгалтерию, посредник между Чичиковым и владельцами мертвых душ.
Начало: как это никто до сих пор не обратил внимания на ошибку Гоголя в «Мертвых душах», – трудно понять. Чичиков представлен деловым человеком, а между тем обходится в деле столь щекотливом, как покупка мертвых душ, без всякого посредника. Ведь местами досадно читать и больно за Чичикова, что автор, столь неделовой человек, поставил его в глупейшее положение объясняться с Коробочкой, с Ноздревым и т. п. «типами».
«Невозможно!»
Мало того! Когда один это допустил для фашистов, другой сейчас же уверенно сказал: – Мы ответим тем же' – Но ведь мы будем тогда истреблять тыл, т. е. жен и детей, возможно, преданных нам, ожидающих от нас спасения?
Будем истреблять и коммунистов до тех пор, пока будут сидеть по норам: пусть выходят на смерть за нашу правду, или же умрут от бактерий.
Окунуть героев моих, Сайда и др., в эту «мораль» будущей войны и поставить вопрос: нужен ли на земле личный человек.
Правда эллинских богов (и всяких культурных деятелей): то, что внутренний человек ими представлен вовне, личность с ее счастьем выбита в каменной глыбе: этот след истинной человеческой личности называется богом. – Долой богов! = Долой все личное, нам дела нет, как чувствует себя сейчас человек изнутри. Человек действует как вода (а то вода как человек, мрамор как человек, собака как человек и т. д.). (Так арабы совершили общее дело в истории, и каждый лично вернулся к своему труду...)
Плач на горе: – Ах, зачем же я постиг это (личность, Бог). – И кончается радостью: сознав необходимость грядущего варварства, приветствую беталов курорт: в нем ведь не буржуазия будет утучняться, а те, кто должен свергнуть ее: благословение варварства.
Трагедия балкарцев есть трагедия каждого личника, общая с богами (личное будет повержено и рано или поздно воскреснет). Провести «счастье» балкарца, обреченного на гибель, как римлянин, и «Обком», как христианских варваров (вандалы)...
«Боги» – это все личное, начиная от крестьян и ремесленников, кончая писателем (Пушкина свергали), варвары – общее, «массы», число, абстракция: «беднейший из крестьян» («кулаки» – это вполне «язычники»).
Национальности могут воскреснуть только с воскресением «богов», т. е. личного, «кулаки» в творческом своем существе должны воскреснуть, когда «общее» (варварство) совершит свое дело.
Почему «личинки», т. е. творческие люди, боги, оказываются временно врагами революции? (Потому что)... ведь за них же держится все косное, подлежащее уничтожению... напр., организаторы всякого рода, в том числе и памятников искусства, боги...
– Вода действует на горы как варвары в истории, массой, в которой сливаются в единство все капельки. Но размытые водой горы распадаются фигурами: одна упала, другая стоит, и так все фигурами до последнего распада, когда гору, разбитую на мельчайшие пылинки, не причешет плуг человека и борона. – Вот ты одна из фигурок распада. – Пусть, но надо помнить, что это огонь из недр земли выдвинул горные фигуры, огонь делал, а вода размывала, ты хочешь быть как вода. – Нет, я ни вода, ни огонь: я плуг.
Люди за своих богов держатся, как деревья за камни...
– Люди в борьбе за своего бога называют богов других народов идолами, и так это было вечно: для одних бог, для других идол. Единого Бога создать никому не удалось...
«Правда» Бетала. Один старичок: – Как ты жив? – Не знаю. – А я знаю. – Наклонился и на ухо: – Тебя Бог хранит.
Пляшет старец в 108 лет лезгинку. Немного же, братец мой, осталось тебе поплясать. Ну что же, попляши! Посмотрел бы я на тебя, как ты после пляски домой вернешься: там tli не будешь плясать.
Распад гор и дело воды.
– Всякая дрянь за богов держится: надо им пуп от богов отрезать. А богов по возможности уговорить и обработать в смысле добросовестной службы Советам. И знаешь, я как государственный деятель по секрету скажу тебе, признаюсь в том, что обращенного бога ценю больше, чем естественного пролетария.
Обращение бога: Венера обратилась в Непорочную Деву.
– Помнишь, в шестикнижии Макаровом сказано было, как обратилась Венера и стала служить людям как Непорочная Дева. – Ну, когда Венера назвалась непорочной, люди перестали верить в непорочность Девы и даже в самую возможность непорочного зачатия.
Книга, напр., ведь это уже дело Божье, потому что в ней рассматривается человек изнутри как личность.
Если люди согласились какой-нибудь камень считать священным и в этом почитании камня прошло много лет: много лет множество людей поверяли этому камню личную жизнь: то, конечно, камень этот сделался богом и стал по вере людей им помогать. И если теперь людей разлучили с их богом, то на чем им сойтись: на одном доверии к своей личной жизни. Магомет припал к этому камню, и камень был ему как весь мир, и весь мир как проявление бога, то почему бы нам и не почитать Каабу как священное место встречи бога с пророком?
– В конце концов революция освобождает богов от людей и то же самое людей от богов. Или так: – Революция освобождает прежде всего людей от богов и, может быть, тоже и богов от людей.
Итак, Бог есть творческое выражение сокровенности человеческой, не ограниченной ни отдельностью человека, ни отдельностью народа.. Но почему-то народ делает Бога своим: в этом преступление, и эту связь разбивает революция.
Революция – это универсальная сила.
Бог помогает человеку в творчестве жизни, но не в войне (а если война творческая, как было у арабов, как в революциях?).
Искусство создает универсальных богов.
Так греческие боги едины в своем существе, универсальны и человечны.
7 Августа. После 3 мес. засухи вдруг переменилось: прохлада и дождь, и, видно, переменилось совсем.
«Катастрофа» и сегодняшний день (вдруг фашисты стали лицом к лицу: это [пришло] во время Испанского мятежа). Началась жизнь на вулкане. За каждым орудием войны нетерпеливый человек, отчего орудия как бы живые и самовольные. Всемирная катастрофа нарастает неизбежно как рак, пожирающий все соки организма. Начинаем худеть. Писать можно только имея в виду этот рак.
Вчера говорю Кожевникову:
– Я так счастлив, что напечатал в Англии книжку.
– Удрать можно туда? – понял Кожевников.
– Нет...
– Понимаю: когда они станут расстреливать, можно показать книгу, так?
– И опять нет... Я думаю не о том совсем: я думаю, что перед катастрофой личности исчезнут, все станут людьми государственными и в наших условиях мы как писатели исчезнем. А там сохранят: там в Англии умеют хранить. Не я как есть, а я в той книжечке сохранюсь, и то хорошо!
<Приписка: С патриотами надо быть осторожней, в группы не входить и даже в [журнальчики] не определяться: писать везде. Слить положение героя – «Я» в новой книге с «Я» настоящим в действительности.>
Один встречает человека нового как гостя из далеких неведомых стран: то-то вот расскажет он! Другой встречает, взвешивая человека: а на что он годится <Зачеркнуто: в том большом деле, которому я служу>. Без всякого колебания спрашивает себя так, потому что дело свое он считает больше человека и всякую отдельность человеческую меряет положением, которое он займет в этом деле. Он может притвориться и очаровать, но в глубине души о всяком человеке он думает только с этой точки «полезности».
(– Мы тебе перебросим Лапина (инженера) – знаешь его? – Ну конечно, отличный инженер, правда, выпивает, но это не мешает делу, а ты нам отдай Струнина. – Нет, Струнина я тебе ни за что не отдам... и т. п.)
А вот человек глядит на мир с удивлением и краснеет, когда его спрашивают: «много набрали материалов?» Бывает, когда все-все отгонишь от себя и родственно-бескорыстно, сложив руки, посмотришь возле себя: отсюда из этого истекает творчество.. и понимание одного человека другим: сойдутся двое, и хорошо им вместе, знают, когда можно спросить, когда надо помолчать: каждый в присутствии другого остается самим собой...
«вторая природа» (созданная человеком) не менее жестокая, чем первая, если думать о механизмах.
Не есть ли единственная мера против «Левиафана» механизировать его и управлять им, как машиной? (Плановое хозяйство.)
8 Августа. Искусство приходит на помощь религии в то время, когда люди уже перестают верить? Едва ли всегда: взять Рублева...
Почему это в ходе революции быстро иссякает вера в самостоятельное творчество народа (Наше правительство прямо выжимает поэтов..) Нет охоты петь, нет свободы петь...
Реклю религиозное чувство человека считает общим с животными и, очевидно, вместе с Кантом и др. позитивистами выделяет особую «человеческую» природу. Эта кантовская природа человека вошла в нашу революцию через народовольцев и в наше время, до Горького. Тут и Макар.. Анархизм тут тоже очень близок.
«хватается за внешнее» (солнце-луна и пр.), а что, напротив: религиозный человек уходит внутрь себя, отчего и происходит та необыкновенная встреча с действительностью, через которую и рождается «бог» (личный в творчестве).
Революционеры были напуганы церковью и шаманством: тоже «страх», который они считают отправным пунктом религии. И вся их научно-революционная организация имеет те же религиозные основы сектантского характера («интеллигенция»): какое-то насильное понимание внешнего мира через причинную связь: «а почему?» (как дети).
Работа ученых, искателей причинного понимания движения мира, создает «вторую (человеческую) природу», понимать которую внутренний человек обязан так же, как и первую.
(Католики взялись за это, но они, как и государственные строители, несвободны и связаны при восприятии «природы» «полезностью», т. е. ограничены церковной тенденцией, как госуд. деятель государством: от печки танцуют.)
Почему всем госуд. деятелям нужны свидания? Потому что не все можно написать и сказать: иногда надо посмотреть, что написано на лице: как ведет себя человек.
Цельное сознание во всякую минуту пользуется и тем познанием, которое достается изнутри из себя, и тем, которое дается извне. Эта гипертрофия «разумного» понимания (научного) создает гипертрофию внутреннего понимания (мистику); третье неверное понимание – это государственно-церковное (деятельно-полезное).
По долгом размышлении прихожу к заключению, что единственно возможный путь спасения революции – это в какой-то выгодный момент сложить оружие: «делайте как хотите, а мы не воюем». Это может соединить страну. Гениальность скажется не в принципе, а в уловлении момента, когда это надо будет сделать. Тетки: Италия, Германия, сестры: Франция, Англия.
Дуничка жила, окруженная со всех сторон вопросами, на которые не имела ответа. Ей действительность настоящего предстала как вывод из того, во что она верила в юности, и свою привычную критику она и хотела, и не смела продолжать здесь. Умерла, признав Сталина за «умного» человека.
Я делаюсь больше: меня начинают знать за границей. Мир становится меньше. И я сомневаюсь: «Нет, скорей всего, это мне кажется: это меня слава обманывает: мир не так-то уж мал и плох, как мне кажется, и я не так велик, как говорят мои друзья».
Конечно, без порядка нигде ничего нельзя сделать: порядок во всякой работе – первое правило. Но восторг порядка можно испытать, только если запустить все, погрузиться на некоторое время в хаос и потом, когда станет плохо, вдруг спохватиться и начать чистку всего. Вот тогда видишь насквозь всю силу и значение порядка и, убрав свой стол и вещи, начинаешь отлично работать. И это ведь от одного стола: убрал стол! А если все тело, если внутри себя тоже все вычистить: да тогда, кажется, можно даже и смерть победить, а не только обыкновенных врагов.
–11–12 Августа. В 4 у. выехали из Загорска. В 7. 40 убит 1-й петух возле Селезнева. Вечером охота возле Нерли. Утром опять возле Нерли и вечером в 10 в. дома. Беседа с кумом.
Как засыпает Нерль. Ползет по лугу плотно-белый туман, и тонут в нем до половины стога, в иных остаются только пики стожаров. Кувшинки, большие цветы, свернулись. Где-то летает стрекоза, но не видна на фоне леса и тростников, зато в воде отчетливо видна ее тень-отражение: так в воде она носится. И долго видно: природа засыпает с открытыми глазами.
Утро. Очень люблю сухие волнистые пустыри, на которых живут только кузнечики. Среди них есть главный, он может с треском подняться и немного пролететь на красных крыльях или на голубых. На таких совершенно сухих пустырях с редкими маленькими соснами тоже часто бывают стрекозы огненно-красные, тогда как внизу у воды стрекозы голубые. Хороши берестовые намеки на бывшую здесь когда-то изгородь.
Приобщился к своему прошлому: сопоставить реку и бор с реками и лесами Кавказа.
«я в ризах» и о той подлости, которую сознает в себе каждый русский человек: и что сознание этого своего «ничто» в то же время является творческой силой. <Зачеркнуто: Итак, фашисты сильны (Германия, Италия) сознанием своего достоинства, [силы], мы сильны сознанием своего ничтожества (а слова наши пустые).>
Мелочи жизни преодолеваются великодушием.
Пустыни, грязь глинозема и всякие неудобные и некрасивые места на земле преодолеваются широтой охвата зрением: надо подняться повыше. Так точно мелочи человеческой жизни преодолеваются великодушием.
14 Августа. Отправляется Уолтону: «Север» + «Записки Охотника» и перед этим: «Зверь Бурундук» «Охота за счастьем» + «Журавл. родина». Послать «Кащееву цепь». Послать «Grey Owl», русск. «Жень-шень» с фотографиями.
Постановил: 1) ежедневно учиться чтению по-английски. 2) Заниматься архивом (похоронами). 3) Готовиться к поездке на Кавказ: чтение Реклю, доверенность Пете, достать пленку. 4) Вписывать в «конспект Кавказа» новые темы.
Так: как сила «ничто»: всякий вождь, как творческий человек, в глубине души сомневается и знает «ничто», но подданный его сомневаться не может: таков, напр., кабардинец. И это вот есть в Кабарде, тем сильны теперь и Германия и Италия. Но тем самым другой народ они привязать к себе не могут: им можно только воевать. В ограниченном кругу своей личной жизни человек делается полезным для своего государства, и главное, что он в этом не сомневается и чтит своего государя
А если целый народ, великорусы, знают «ничто»: то, конечно, само возле себя у них и остается это «ничто», зато другие народы к этому тянутся, и так «собирается Русь». («Ничто»: жить кое-как и вдруг подняться всем миром.)
А у нас так и липнет «ничто» к «ничту», как воздух стремится в пустое пространство. Наш человек во всем сомневается и, создав обстановку величайшего послушания, втайне подсматривает, нельзя ли как-нибудь здесь поживиться.
Начало рассказа. Я не занимался своим архивом, потому что это занятие, мне казалось, костенит мое живое «я» в его претензии на загробную значимость. Со стороны гигиены своей личности, мне казалось, нехорошо направлять свое внимание на свою особу. А еще к этому основному прибавилось возмущение, когда одна литературно-погребальная комиссия вопреки посмертному распоряжению одного писателя не сожгла пачку бумаг, а приобщила их к своему полезному делу собирания червоточины... Но я пришел к необходимости работать над архивом на похоронах старушки... Я понял это дело не как гордость собой, а как участие в своих собственных похоронах.
утки живут.
Но настоящему поэту нельзя выдать этот пруд за реку, потому что река течет неустанно и в своем течении, как жизнь, вечно изменяется, и это движение обещает каждому возможность какого-нибудь своего личного открытия в реке. Каждый подходит к реке как бы с лотерейным билетом на счастье открытия чего-то для всех нового. А глядя на стоячий пруд, как бы он ни был похож на реку, поэт может только припомнить, что другие поэты говорили о реке, и повторить то же самое в своем маленьком и ненужном варианте. Значит, чтобы оставаться самим собой в творчестве поэтической реки, нужна река настоящая, а не пруд вместо реки.
Почему огромное большинство, почти все государства, кроме Китая, Парагвая, Уругвая и еще, может быть, каких-нибудь очень немногих, носят женские имена: Россия, Англия, Германия, Франция, Италия, Испания, Португалия, Япония, Америка и т. д.?
По Реклю: «Облако»: Весна уходила в горы и дошла до самого верха, где кончались леса и начинались горные пастбища, там наверху только-только раскрывались почки на березах и одевались ивовые кустарники. Тут весне в помощь пришло облако и пошел дождь, а выше, где пастбище, из того же облака сыпался снег, дождь зеленил гору, снег белил ее там, где кончались леса
Наши мысли похожи на смерзающиеся льдинки, плывущие в направлении текущей воды внутри ледника...
тяжелые камни.
Животное – это существо, которое вовсе не растратило себя на образование разума и все понимает, и ничего не может сказать.
Восхищаться разумом в человеке можно только в том случае, когда заметны бывают на нем следы личного происхождения с личной тратой огромного чувства: так из снега образуется лед. Но разум, которым пользуются, не затрачивая ничего из себя, тот безликий разум, «чужой ум».
Страдания юноши в поисках чужого ума.
Непорядок у него был не в разуме, а в чувстве, питающем разум: когда неровное чувство было – разум вспыхивал, когда чувство угасало, млел разум и даже отказывался вовсе работать. Но от чего зависела прибыль и убыль питающего чувства, нельзя было сказать. Как будто солнце восходило и ледник двигался.
К природе надо подходить..
Если бы не о женщине сказано было, а о природе, что идешь в природу, бери с собой кнут, – я бы охотно это признал. И не только кнут, а надо быть готовым, если можешь – вцепиться и вгрызться, если не можешь – улепетывать, не стыдясь, во все ноги. Надо это принять, надо быть готовым на это во всякую минуту.
И еще больше: надо быть готовым во всякий момент, что тебя загрызут, и все-таки при этом восхищаться жизнью и говорить, что она хороша, прекрасна. Вот тогда, имея это в себе, можно восхищаться травой, солнцем, вальдшнепом, бабочкой и чем хочешь. А наши описывают захлебываясь.. Тогда только можно благословить все существующее с его добром и злом и решительно стать на сторону человека в природе, создающего небывалое, лучшее
15 Августа. Нехорошие вести о рязанских колхозах. Отношение колхозников к трактористам и комбайнерам. Если счастья искать, то никак не в колхозе.
Остерегаться пренебрежения к мелкой литературной работе, возможно раствориться в эстетике, как было в Новгороде.
Поглотив чувство творящего лица, разум обезличивается и как «чужой ум» может служить дуракам: возьмет человек билет (ума немного надо) и летит на самолете, совсем и не понимая, как он устроен, и даже не интересуясь этим (напр., Реомюр, бывший когда-то человеком, теперь живет как термометр). Так «чужой ум», накопляясь, облегчает жизнь дуракам, которые, не будучи знакомы с творчеством, употребляют накопленные силы разума во зло и господствуют...
Яснеет и яснеет прием, которым я пользовался для создания своих книг: берется встреча 1-го взгляда с природой или человеком как встреча с невестой, и в поправку упущенного тогда в юности [мгновения] собственной жизни теперь «невеста» становится женой и совершается творчество новой вещи (= полученное впечатление силой держится как бы в заключении и не оставляется вниманием, мыслью до синтеза, в котором и рождается новая вещь).
Есть два рода спасения от человеческой порчи природы: первое – это культурное воздействие на самого человека, и второе – в мысли о бесконечности нетронутых миров: в бесконечно малом и в бесконечно большом.
эта моя работа должна быть вся насквозь пропитана современной тревогой: газеты, события, даже война не должны ей мешать, напротив... Но в окончательном результате все это современное должно утонуть в вечном и получить выражение в простом рассказе о природе Северного Кавказа.
16 Августа. Быть самим собой – это значит жить своим умом. Однако наследством чужого разума надо ведь овладеть, чтобы прибавить ко всему своего ума: и вот некоторые книжки читают и от этого окончательно теряют способность жить своим умом. Но оставаться в невежах – это ведь тоже не путь!.. Как же сделать, чтобы не пугаться преходящего времени: я отстал. (Барышня спешит везде побывать, все увидеть, о всем говорить.) Значит, надо найти в себе нечто Я единственный раз пришел и не повторюсь...
... И как-то вдруг откроется: это значит, пробился сквозь чужой ум и овладел им. Тогда новый вопрос: мне ведь надо и рассчитаться за полученное.
Надо все-таки когда-нибудь анализировать до самого конца свое возрождение: тут на 1-м плане: 1) смирение, 2) доверие: человек во всяких положениях в существе своем живет в такой же тревоге, как и я, и я не один: страдают и радуются жизни одинаково и ученые и неученые: я никак не один! 3) бесстрашие: будь что будет (пари Паскаля). И все вместе: да будет воля Твоя.
17 Августа. Дер. Михалево. Павел Владим. Мотанин. Старуха-бригадирша. И их разговор строгий, простой о простых вещах. Ботанин луг. Суточный дождь.
лишь средство материализации духа, бревно, за которое хватается утопающий. Вспомнить все ступени выхода из хаоса: это значит – история о том, как разбитый человек складывался по-новому: как, напр., входила жизнь в пустые места: женщина-мечта и живая.
Дождь. Разрешения нет. Но раз дождь, значит, нет вреда охотиться. Начальник милиции робко спрашивает об охоте: разрешена или нет? Проходит охотник с ружьем, робко говорит: а если дождь, то ведь, значит, разрешается? Милиционер сочувственно молчит.
NB. – Повесть о русском народе: Ефрос. Павл. и собрать всех русских: Ремизов, Чувиляев и множество и всех свести, а Алпатова пустить на поиски народа своего, и тут же Невидимый град, Религиозно-философское общество, Мережковский. И так все построить на сознании своего «ничто» и чтобы «ничто» сделать творческой силой.
Современность скажется в остроте постановки вопроса о национальности.
18 Августа. С 15-го Авг. начались дожди непрерывные.
«[Начало] века». Алпатов ищет счастья в сближении со своим народом (заказ современности). Героиня Павловна. Возможно ли начать роман восторгом от физического сближения с женщиной? и дальше рост ребенка.
Или возможно так: начинается паломничеством в Китеж и отсюда приход в Питер и знакомство с Религ. -филос. обществом. И так Алпатов сближается. Но, смущенный всей чепухой интеллигенции, обращается к «делу» (торфмейстер) и там находит «счастье», т. е. «ничто» русского народа творческое.
Это и есть глубочайший план: это «ничто» русского народа, собирающее вокруг себя все народности, и противопоставление... народов с <Зачеркнуто: вождями> государями.
Быть может, это происходит от близости к кочевью азиатскому, от малости накопления культурных ценностей: т. е. что всякая форма есть «ничто», а суть «ничто» (совлечение) находит необходимейший для себя этап творчества: народ и с других народов должен совлечь их спесь и открыть только вечную форму (как «воскресение» Бога и вообще Бог...).
Тело романа: русская женщина <приписка: ребенок> и с ней все лучшее: все счастье; природа в движении, русские простые люди и интеллигенция конца века. Художник и его ребенок.
Найти сюжет: дождаться сюжета.
Начало <приписка: или лучше к главе о счастье, а начало путь в Китеж> Алпатову.
Так бывает сколько угодно, что в сокровенной глубине души, как семя в земле, нечто лежит и не дает сознанию ничего от себя. И всегда это нечто в первый момент своего прорастания дает знать о себе как ничто, или сомнение в главном, чем всецело поглощен человек.
Это главное было в Алпатове любовь к женщине, для него недоступной. Теперь же ему вспомнилось, как Недоступная однажды уступила ему и согласилась на брак. В тот самый миг в нем как ток пробежало то самое «ничто», скрылось и змейкой залегло на самое дно. Возможно даже, что невеста поняла этот миг, отчего именно очень скоро она взяла свое слово назад и стала опять Недоступной. И только теперь, пережив всю силу отчаяния и близость смерти от неудачи в достижении самого главного, как ему казалось, самого основного для жизни, Алпатов вдруг вспомнил этот миг и вздрогнул от изумления и страха.
Он вспомнил, что, получив согласие на брак, он взглянул на нее и она показалась ему теперь совсем как-то со стороны очень обыкновенной, почти некрасивой и совсем ему ненужной. Он помнит, что ему даже пришлось что-то преодолеть в себе, неискренне обрадоваться, сказать несколько неискренних слов. А потом, когда она сделалась опять Недоступной, любовь <приписка: чувство вернулась во всем своем ужасном обмане, а то «ничто» залегло и как будто вовсе и не было.
это писал Сервантес, и он об этом с осуждением рыцаря-романтика еще в школе писал сочинение, – как же это с ним, русским революционером и «разночинцем», могла повториться до точности та же самая история рыцаря Печального образа. Так неужели же и все так?
Мы ничего не получаем из книг и, когда дело касается самих себя, поступаем как первобытные люди. Тогда он стал на сторону Альдонсы и ужаснулся еще больше: ведь она-то видела этот взгляд поверх себя вдаль... И вдруг вся настоящая женщина в ее доступности, в слабости, в потребности внимательной родственной любви явилась ему. И что если бы он хотя бы долю мог дать ей того родственного внимания, которое охватило его тогда, она бы по первому слову, намеку отдалась бы ему и верной женой прошла бы с ним через всю жизнь. Что же он сделал!
Тогда впервые спала с глаз этого Дон-Кихота пелена, и с той самой силой родственного внимания, которое ощутил он в себе в отношении исчезнувшей Недоступной, он оглянулся вокруг себя и замер от восхищения. (Описание обстановки торфмейстера, встреча с женщиной, брачная ночь и удивление: какое счастье... Разговор с ней: и так несомненно, что это жена..)
Главное же, что нет греха, это что вчерашним днем осталось: он и после этого мог с родственным вниманием разглядывать мир.
Другое начало: <Зачеркнуто: завлекательной> очень занимательной для иностранца, утомленного грохотом европейской цивилизации. В глубине ее, казалось [ему], дремала какая-то нераскрытая сила, и ремесленники, кустари, бедняки из крестьян, странствующие по святым местам, бесчисленные сектанты, ищущие в темных лесах спасения, как будто... Это был дух средневековья, и секты среди интеллигенции...
26 Августа. Вчера вечером вернулись из Михалева (был 5 дней на охоте). Куплен Трубач за 150р. у Морозова, Иван. Серг., предсельсовета. (Сейчас под судом за то, что изранил ножом колхозника: раненый в тюрьме («классовый враг»), Морозов <Зачеркнуто: пока> на воле Ссора из-за коровы: отобрал у классового врага.)
Люди стоят своих начальников: бабушка Настасья, жадная. Ее рассказ о том, как поймали бандита и когда узнали, что не русский, то одна баба сказала: это «новый царь» сбежал. (Отрыжка из эпохи самозванцев) и что из-за этого было.
Это бабы лен трепали: – Нас, батюшка, 30 баб, день целый треплем и чего-чего не наскажем, бывает, и поплачем, а какая и попляшет. – Ну, ладно, твоей голове это не выдумать, я твою голову знаю.
Морозов говорил, что из года в год земля меньше рожает: плохо удобряют и живут между собой плохо и все хуже. – А что, если дать волю, разбегутся? – А теперь уже и нет, куда уйдешь из колхоза, ни лошадей, ни... (гениально, что «безлошадные»). – Разделятся! – сказала бабушка Настасья и стала подробно рассказывать, как можно справедливо между всеми разделить колхозный инвентарь. И при всей этой дряни удивительная душевность русского человека..
Дедушка Павел, башмачник, принимает охотников и никого не называет по фамилии: Христофор Яковлевич какой-то, Ксенофонт Петрович и т. п. 63 года, говорит дрожащим голосом, еле дышит, а между тем, вдовец, посылает свахой бабушку Настасью к молодой вдове: к черту послала.
<На полях: Рассказать – не поверят до чего долго у стариков держится претензия любви.>
Бабушка Настасья не хочет идти в Москву к детям: здесь (никогда не забудет свою волю крестьянин).
Превращение собственника в начальника (кулак на канале переделался в начальника).
Власть и собственность. Замысел писать детские или народные рассказы на современные темы.
<Приписка: Зарождение повести.> Напр.: жена – собственник, муж с ней борется за власть: и однажды в окно кинул на дорогу кошелек, полный золота. Не побежала, а вся задрожала. Человек показался. Она не выдержала, стала просить, а я ее <Зачеркнуто: образумливать> молчу, и она молчит, только вся белая, белая! Человек оглядел кошелек, оглянулся по сторонам, положил в карман и ушел... (Природа власти и победа ее. Это власть в ее происхождении священном, т. е. из цельной личности.)
«берут» просто, как ведь берут воры, разбойники. Пример этому – ошеломляющий процесс троцкистов. (Пророчество Достоевского: «и все растечется в грязь».) Неужели же такое малодушие даже не в целях «жить», а как-нибудь полегче умереть? Так закончилась вековая эпопея революционной интеллигенции и <Зачеркнуто: Сталина назвали «величайшим из людей»>. В этом свете показываются по-иному Бухарин, Радек и др. растленные люди (претенденты на власть).
<На полях. Страшное копыто. Рассказ «Копыто»: За копыто боролись собаки, не раз щенку попадало. Однажды щенок увидел копыто без хозяев. Побежал к нему, но вблизи остановился, потянулся, вдруг испугался и, поджав хвост, убежал.
(Копыту 10лет: оно высохло и [нашлось], когда я делал забор.)>
– работники. 2) Работники и москали, т. е. рабочие из Москвы, приезжающие отдыхать в свою деревню («москали цены набивают, у них все с собой, один с ружьем ходит и стреляет воробьев»). 3) И еще при больших колхозах обслуживающие машины с. -х. Самое интересное, конечно, «начальники» в своем происхождении («люблю работу с массой»: посевная компания и проч. «разъясняешь, хотя теперь, конечно, все понимают, но все-таки...»).
<На полях: Бабушка Настасья скряга, а поговорить и образованному человеку интересно. Дочь ее, из «москалей» бригадирша, сказала мне: – Вы, кажется, писатель? – Кажется, да, – ответил я. – А кто вас про>
Охотник Горохов из Никитского, одноличник, ухитряется жить вне колхоза, и «пушнина» его мало-мальски реабилитирует. Однако живет в мечте уехать куда-то, где много зверя (а везде все занято).
<На полях: Разве это охотник, единоличники теперь стали менее симпатичны, чем колхозники.>
Ходил под теплым летним дождем далеко к Ботанику лугу. Из большого леса через сухой ручей под черной ольхой в высоких травах пробирались на другую сторону (на той стороне хлопал пастух). И вышли один за другим, шевеля частым бурьяном, раскачивая былинки, пять глухарей. (я убил одного и другого ранил).
Чудесная, красивейшая рябина, какой цвет, такая красота в матовой силе цвета, что невольно, проходя, цапнешь и в рот, и так тебя дернет, что другой раз проходишь, любуешься, а в рот уже не берешь.
березами, очень белыми, очень чистыми, как из мрамора, входит в еловый долгомошник. Сколько труда нужно было затратить государству, чтобы пробить мох до земли и совершенно очистить от него путь. И вот теперь по этому широкому пути в два ряда туда и сюда бегут труженики муравьи, и по этой же тропе идет птица – глухарь? (если не глухарь, то какая птица может идти и поклевывать?) <приписка: – клюет граждан большого государства, и им хоть бы что: государство от этого завтрака мало страдает>.
Какой чудесный трепет осинника между березами и елями..
Река Вьюлка бочагами идет, плесами, большой плес – море тростников, старые лавы. Возле болота стога сена. Я патроны забыл. Петя ушел. Я под стогом, читаю процесс троцкистов. По лавам люди. Предсельсовета и секретарь.
– Чем же я подозрителен вам? – Не на месте сидите. Ваши документы? – Нет, вы мне покажите документы.
– Мы... – А я... – Очень приятно!
Тут же рябина, на рябину прилетели вороны. Частокол, заросший бурьяном. Ежик пришел... начал разводить мотор, высунул [бок] и пошел... Тут я нашел свое счастье...
В тележке, сплетенной из дранки, ребенок... На оглобле другой ребенок покачивает его... Паша – ведьма с птичьими неподвижными глазами... Курица в траве идет, высматривая, движется, как будто кинорежиссер сложил ее движение из отдельных кадров и очень медленно пропускает свою ленту через пробный аппарат...
Охота с легавой не дает возможности наблюдать (всё на ходу). Надо (и решено) переходить на рыбную ловлю.
Отделался вихлюшками да мотушками и вышел сух из воды.
Есть, конечно, и среди крокодилов, наверно, более или менее добрые и между голубями порядочные змеюки, но все-таки скажешь «крокодил», и получается крокодил, скажешь «голубь» – получается представление кроткого и нежного существа. Но между людьми постоянно то голубь, то крокодил, и общее можно сказать только глядя на небо, на самолет, или спускаясь под землю в метро: человек всё делал, всё человек...
и чувствуешь, что сам на пне немного осел. И когда это почувствуешь, что ты немного осел, то вскакивай немедленно с этого пня: из каждой дырочки этого пня под тобой выползает множество муравьев, и ноздреватый пень оказывается весь [огромным] муравейником, сохранившим обличие пня.
<Как деревенские дети гоняют белку в лесу: как затихает, как поднимается крик, как похоже на Россию и какое это дает сильнейшее чувство первобытности («Ловить» захватывает в охоте больше всего).>
Дальше такого конца, как сложилось у Зиновьева и др., и дальше такого освещения, какое дают ему газетные сотрудники, таящие страх сами попасть в число подобных, идти некуда. Это настоящий конец, и хорошее начать можно только без памяти прошлого. Начать совсем не то, обращаться совсем не к тем...
27 Августа. Самолеты. тебе удастся взять власть и стать самим собой через это (на самом деле власть дается только тому, кто стал сам собой), то думается, что от этого будет всем хорошо...
Есть в полете всякой творческой индивидуальности непременно такое пустое место, в котором держаться не за что и все самолеты падают. Без достижения сферы этого «ничто» не может быть творческой личности: это «ничто» является пробой на творчество, если оно во имя себя, то такие «самолеты» все падают, если же конечное звено сцепляется с чем-то большим тебя, то ты из «ничто» вылетаешь. (Кажется, Троцкий типичный «самолет», а Сталин верит в партию.)
<На полях: Есть власть, оправданная своим происхождением: власть, исходящая от личности. И есть власть, которую захватывают, как восточную рабыню. Можно стать на место внутри себя, т. е. найти самого себя, и тем самим ты сделаешься властным. И можно занять место в бюрократическом аппарате и тоже сделаться властным.>
Жил у нас под Загорском бекас, до того известный всем, что я однажды в гнезде у него нашел футлярчик от пенсне и догадался об охотнике: это, наверно, Яловецкий натаскивал здесь свою собаку и заглянул бекасу в гнездо. Встретив сегодня его на улице, я передал ему футлярчик, объяснив, где я нашел его... Яловецкий – лучший тип охотника.
<На полях: Священное Ничто: надо вечно иметь его в виду>
Какое чудесное утро: и роса, и грибы, и птицы... Но только ведь это уже осень. Березки желтеют, трепетная осина шепчет: нет опоры в поэзии; роса высохнет, птицы улетят, тугие грибы все развалятся в прах... <Зачеркнуто: люди съедят> Нет опоры... И так надо это принять и лететь на веру: как-нибудь перелечу (священное Ничто: не надо выдумывать церковь, не надо хвататься за партию, даже за Бога: надо бескорыстие – Китеж).
Не следует очень-то носиться даже и с прекраснейшим из людей... кто его знает? перед лицом опасности за жизнь все прекрасное в человеке обыкновенно в один миг испаряется.
наградят тебя ели обилием урожая светло-зеленых своих шишек, может быть, заметишь, красный тугой грибок лезет, оглянешься – там другой, третий, и на всей полянке всё грибы и грибы. Я бросился на грибы, собрал их и дальше пошел, не отводя глаз от земли. Я был теперь связан определенной целью искания грибов, я был целиком этим заинтересован, <Зачеркнуто: специализировался на этом> и больше не мог ничего открывать в природе.
Порядочному человеку теперь нельзя высказываться просто о политике, это неприлично, потому что вызывает ответ другого, который, наверно, не хочет говорить о политике, ты же вызываешь его, и хотя он верит, что ты не провокатор, но так делают провокаторы, и это создает дурной тон.
Вот говорят, что надо учить молодежь литературному мастерству. А я думаю, что этому учить их вредно в наше время. Ведь если талант, то он сам выучится по книгам, а если нет таланта, то ты наверно создаешь литературного хорька.
Начало сборов на Кавказ. 1. Письмо Насимовичу. Отправлено.
Пришел человек и подсказал.. Так вот почему я верил в конституцию и почему так часто стали говорить все народ и народ, и почему я почувствовал необходимость голоса вне.. через головы <Приписка: Он сказал: – Теперь придется опираться на народ.>
– А тело, скажите, как тело? – в ужасе повторял я, не смея глянуть в ту сторону. – Тело выехало! – ответили мне. Я решился посмотреть и увидел, что ноги матери моей задраны вверх и медленно, как будто тело оттаивает, опускаются.
Есть ли это безобразное сновидение независимо-случайная игра сонной фантазии, или оно является выражением моей внутренней нескладицы, а может быть, моей сейчас особенно сильной тревоги за существо моей родины-матери...
Или, может быть, все наделала моя книжка «Жень-шень», присланная из Англии в золотом переплете и с золотыми словами? Вдруг ясно стало, что наша жизнь очень тяжела и что люди где-то живут хорошо? Или вот эти последние события в суде, воспоминание о словах еврея И., что России уже нет: все разрушено и во мне уже хотят видеть нерусского и называют иногда Пришман.
<На полях. Временами чувствую сильнейшую ненависть к евреям, повседневно грубящим русскую народность и язык И каждый раз вслед за приступом ненависти я мысленно перемещаюсь в общество русского <Зачеркнуто: фашизма> и не нахожу себе там места. И в конце концов опять перехожу к тому «ничто», которое являет собой силу и особенность великорусского племени: этой силой и собирались вокруг Великороссии терпеливые и устойчивые племена.>
Страница Кавказа. – 1 сак + Рюкзак. Пальто кожаное. Тепл. шапка. Откладываю сборы до приезда Насимовича.
29 Августа. У всякого человека должно быть место вроде храма за письменным столом, в детской, в лесу где-нибудь. И минута особенная ночная или утренняя, где и когда все пережитое он, как в линзу лучи, собирает в один фокус, отчего все внешнее становится личной собственностью, которую никто не может отнять.
30 Августа. Ходил за грибами. Насладился первым осенним утром.
По озеру такому тихому, что кажется, можно пойти и не провалишься, перебегают ночные туманы: так ночные мысли мои переходят. А я думал ночью об английской книге и сейчас думаю об этом: совершенно изданная книга дает мне то же самое чувство, как совершенное (гармоническое) явление в природе. Это показывает, что сущность «природы», о которой все говорят постоянно, есть творчество и вся радость от природы – это от участия в творчестве. И возможно, что всякое совершенное произведение искусства построено по тем же самым законам, как строится все в природе.
Все различие в нечеловеческих переживаниях в природе при достижении, напр., кристаллической формы и всем нам знакомых человеческих в искусстве – это Ведь в природе для одних все гармония, для других все дисгармония. И только если, участвуя в творчестве, соединился с природой, начинаешь понимать, что природа есть творческий процесс и что гармонические ценности явились в результате бесчисленных проб и борьбы. Все различие в том, что у нас – мы хозяева, а там само
<Приписка: Вот это разделение, по нашей сов. идеологии, и незаконно: по советской идеологии все сводится к единству творчества человека, а природа есть хаотический материал творящего человека. Смертным грехом и высшим выражением буржуазности явилось бы удивление «цивилизации» муравьев с подчеркиванием некоторых превосходств муравьиной цивилизации в отношении человеческой.
«Самотёк» – это общее презрительное название всей мировой самости; в противоположность самотёку: «планирование».>
С полей, с лугов, с воды поднялись туманы и растаяли в небесной лазури, но в лесу туманы застряли надолго. Солнце поднимается выше, лучи сквозь лесной туман проникают в глубины чащи, и на них там, в чаще, можно смотреть прямо как на лучи и даже считать и фотографировать.
Зеленые дорожки в лесу, поляны все будто курятся, туман везде поднимается, садится на листья водой, на хвоинки елок, на паутинные сети, на телеграфную проволоку. И по мере того как поднимается солнце и разогревает воздух, капли на телеграфной проволоке начинают сливаться одна с другой и редеть. Наверно, то же самое делается и на деревьях: там тоже сливаются капли. И когда наконец солнце стало порядочно греть, на телеграфной проволоке большие сверкающие радужные капли стали падать на землю.
лист под собой, и так все ниже, все сильнее, и вся осина в полном безветрии, сверкая, трепетала от одних только капель. В это время и некоторые высоко построенные сети пауков пообсохли и пауки стали подтягивать свои сигнальные нити. Застучал дятел по елке, затрещал дрозд на рябине.
<На полях: Ученым мало понятны угадывания безмысленных животных, но художникам это близко очень...>
О прелестях труда говорить не приходится, к труду необходимость подводит, и если даже и нужды нет никакой в заработке, и нет охоты к творчеству, в свое время здоровье потребует.
Время, когда осины стоят еще совсем зеленые, а под осинами на зеленой траве лежат покрытые сильной утренней росой листья ее от золотого до красного цвета и совсем бывают похожи на спелые желтые и красные яблоки и груши.
Бьюшка погубила молодую лисицу.
Революция подвела к двурушничеству как бы всюдному. Но особенно яркие типы в этом отношении, конечно, евреи (как и показал этот троцк. -зинов., в сущности, еврейский процесс). Но единственное средство борьбы с «жидом» – это пассивное сопротивление, выжидание и доказательство беды фактами (напр., порча языка). Народность должна выжить, победить и все расставить на свое место. Уже совершился перелом, и среди сплошного двурушничества совсем в новом свете встает тот самый «честный» человек, который, бывало, честностью своей никого и не удивлял.
Борьба моя за Разумника есть борьба за честного человека. Надо с ним лично переговорить и, если он.. завернуть дело покруче. Но мне надо непременно и не откладывая бросить всякую болтовню в Москве, держаться строго, недоступно-независимо, появляться, говорить до крайности скупо.
Решение: как решено было бросить курить и бросилось. Так точно о деле охраны своего «места и минуты» с этого дня думать ежедневно и записывать, считая все ошибки и случаи забывчивости. Ни с кем свободно, кроме немногих своих.
1 Сентября. Вчера барометр сильно упал. Сегодня окладной, но теплый и, наверно, долгий дождь. Высыпали грибы. Вчера мы в Александровке охотились на тетеревов и брали (хватали) на ходу грибы. <На полях: Тайный гриб.>
«Человек – это звучит гордо» (как это глупо!). Человек... да что вы преувеличиваете, одного превозносите, другого унижаете, смотрите просто: человек и человек. От самого большого и до самого маленького все те же недостатки и все те же попытки к хорошему.
По газетам в Польше героев еврейского процесса считают мучениками, а Зиновьева сравнивают со св. Петром.
– Я люблю свою родную страну Россию, но социализм я любить не могу, и никто это не может любить. Может быть, я признаю социализм полезным для моей страны. Так, может быть, я и евреев считаю полезными и признаю их общегражданские права в нашем союзе. Но любить их, как русских, я не могу. Вообще все измы находятся вне сферы наших привязанностей.
Молча движется история...
Молча движется страна в ту сторону, куда надо, и никакие слова об этом не выходят. Фальшивые слова сейчас у нас.
То вырос гриб сам в лесу и мы его там находим в свой праздничный день, а то вырастает гриб шампиньон, нами посеянный в подвале и выхоженный. Там радуешься тому, что само выросло и досталось нам даром, здесь радуешься тому, что сами вырастили. Там гриб сам, здесь мы сами. Два миропонимания.
<Приписка: В Совете одни шампиньоны. Заводная Канарейка. В этой «религии человечества» скрываются, маскируя друг друга, два противоположных процесса: еврейско-эвдемонистическое господство (пошлость величайшая!) и наше саможертвенное «ничто».>
2 Сентября. Барометр все ниже. С трудом пробрались в Александровку и выбрались оттуда. Привезли множество белых грибов и 4-х птиц. Пришел Б[острем]. Он купил дом, но этот шаг, видимо, истощил его ресурсы: заболел и насела жена. Человек замучился и повторяется (истощен). Видение пророческое: все личное как путь святости ко всему прекрасному и все общественно-государств. летит к дьяволу.
Новоселье не удалось, семья погибала, но пришел простой человек и посоветовал купить петуха. Посмеялись, но купили, и как только петух закричал – все пошло как надо; к этому надо знать, что значит у нас теперь свой домик и что значит подвиг оставаться самим собой...
Рассказ «Петух» «Новоселье» (народный рассказ).
Лесник Мих. Мих-ч, человек лет 60-ти, получил путевку в дом отдыха в Москву на 11 дней и поехал.. А Карповы перебрались в Загорск, дом их забит.
<На полях: Начало рассказа. После мучительной стойки вылетели два тетерева, я хватил в одного, Петя в другого, и оба мы по два раза. Четыре выстрела в секунду было, и в следующую секунду рядом в кусту хватил нас 3-этажным словом русский человек, собиравший грибы. Мы захохотали, он тоже засмеялся, повторяя ту же ругань в дружеском тоне.>
Убедился, что народ читает мои рассказики в отрывном календаре и понимает – это приятно. И если сопоставить с тем, что и в Англии понимают, то можно гордиться: этого мог достигнуть, кажется, один Лев Толстой. Значит, так и надо продолжать писать детские и народные рассказы – раз, рассказы о животных, подобные «Жень-шеню» – два, роман «Начало века» – три.
В народных рассказах надо переходить от охотничьих рассказов к бытовым советским <приписка: Например, рассказ Петух >: народную мудрость окунуть в современную жизнь (потому что ведь те же самые же эти русские люди живут и как-то приспособляются к новой жизни).
Так, напр., бабушка Настасья о нынешнем сложном времени так просто понимает: на ее памяти жили люди получше и похуже: сейчас похуже: а отчего? скота стало меньше, землю мало удобряют, земля перестала рожать. Что церковь ломают – это приезжему чудовищно, а бабушке хоть бы что, не в этом дело, а в том, как люди живут. Вот Николай Фадеич, скажем, какой человек-то был, а все-таки был осужден как кулак и умер в тюрьме ни за что, между тем дочь его поступила в столовую ГПУ и мало-помалу как самый верный, как золотой человеку строилась в НКВД, именно за те же самые отцовские качества, нажитые тем еще в лабазных мальчишках, дали счастье его дочери.
Куриный трест.
Несколько лет тому назад мы столько давили деревенских кур на дороге, что иногда совестно становилось ездить на машине. Бывало, шоферы грузовых машин то и знай подбирают. Я сам не раз вместе с ними в Константинове из общего котла хлебал куриный кулеш. Прошло с тех пор всего каких-нибудь три года, и ни одна курица больше не попадает в шоферский котел.