29 Октября. Мороз отпустил. Тепло. Разрешение [с] гончей охоты в Моск. обл. Гоняли на Княжеских местах. Петя ранил лисицу на 5-м кругу у нор под яром. Трубач ее задавил, но найти не могли. После того тут вблизи Петя убил беляка старого на 1-м кругу. Беляк с брюха забелел и наверху седой, так наполовину. Вопрос – правда ли, что время линьки у зайцев движется в переменчивых сроках ежегодно, или это лишь сказка охотников?
Вспомнилось несколько собачьих рассказов, которые следует написать и, соединив в «Собаки», дать в «Правду» или «Известия». 1) Лимон. 2) Собака Никифора.
В царское время у некоторых лесников были маленькие и до того злющие собачки, что от них весь лес звенел... Как я его у Никифора купил и как он жил у меня, обдумывая план освобождения, вроде Кавказского пленника, так и назвать «Кавказский пленник». Убежал к Никифору, а тот его упрятал к свату. 3) Самурай. 4) Нептун в Лаптеве.
Когда возвратилась к детям елка, некий задумчивый гражданин сказал: – Очень не радуйтесь, дети, елка вернулась, вернется и буква ять.
30 Октября. Утро туманное мягкое. Сильно пахнет листва на земле, и это, говорят охотники, отнимает у гончих чутье к зайцам. Мы пробовали новую собаку (зовут «Находка», мы стали звать Найда, а теперь будем звать Лайба) с Алексеем Денисовым (Платон Каратаев). Убили двух зайцев. Можно надеяться, что собаки споются.
Думал по случаю счастливого введения в повесть Романова и Тагира о возможности всю повесть насквозь написать по впечатлениям и мыслям, ввести в нее все дневники. Словом, сделать сознательно то, что в «Жень-шене» дано случайно: достигнуть, дождаться единства всего внешнего в своей личности. Наметились, как полагается, три лица: Я (искатель счастья), Сайд и Серна.
Читаю о муравьях и думаю о человеке как существе насквозь общественном, и русском человеке в особенности.
Книжки для карандаша: даже и полубеллетристика годится, потому что материал всякий собирал и только не сумел справиться, напр., один описывает дырочку в земле, сделанную жужелицей: это годится.
Начинаю думать, что в существе своем Бетал есть художник и, собственно говоря, он делает из Кабарды картину, а вольность свою черпает из таланта художника: жизнь в таланте есть жизнь личная и жизнь полная, когда кажется, что если мне хорошо, то и всем должно быть хорошо.
31 Октября. Запомнить «опыт» сегодняшнего дня и проследить все последствия и на сколько хватит. 1) После вечернего чая довольно ясная голова, повышенная и плодотворная работа. 2) Прерывистый сон. Кажется, вся ночь, а проспал один час. В голове ворошится безумие. Утром тоска и кажется, что жизнь свою не сумел устроить. И так весь день, ничего не сделал.
<На полях: Посвящается опыту.>
1 Ноября. С вечера тепло (+7), и дождь моросил, потом усилился и часов до двух ночи барабанил по крыше. Выхожу с Лайбой на лисицу.
В теплое туманное ноябрьское утро весь лист лежит на земле и пахнет необычайно сильно ароматным тленом лиственного леса. Вероятно, и собакам этот аромат отбивает запах, оставленный на этих листьях заячьими лапками. За все утро Лайба ничего не нашла.
Для нас Б. человек не только достойный, но и почти святой. Но жена его, наверно, ненавидит за какую-то нам не видимую и отдаленнейшую от нас черту личности его, не поддающуюся никакому учету, определению. Я чувствовал на себе такую же ненависть сестры своей, спрашивал сотни раз: «за что?» и отвечал себе: «ни за что». И Ефр. Пав. временами вспыхивает этой же самой ненавистью беспричинной. А как загорелась ненавистью к великому Толстому его жена! и опять именно «ни за что», потому что дело тут не в причине, а в самом ненавистном облике, быть может, даже и очень хорошего и даже любимого человека, да, так бывает, любимый человек является в ненавистном облике. Думаю, что это вполне естественное чувство, сдерживаемое воспитанием, необходимостью совместного существования и пр. У плохо воспитанных, истеричных женщин..
<Приписка: Люди в своем общежитии прежде всего должны научиться соблюдать допустимую близость между собой. А то ведь есть и недопустимая близость, когда близкий, даже любимый человек является в ненавистном облике.>
Как это ни странно, а герой середины прошлого века, Печорин, сохранился в жизни до нашего времени, конечно, в раздробленном виде, в умельченном состоянии. Назову: Налоев, Прехнер, множество студентов – все это современные Печорины.
Предисловие. Наступило время перечитать кавказские записки и поступить с ними, как поступил <Зачеркнуто: в Кабарде Бетал> один хозяин с фруктовыми лесами: он вырубил все лишнее, оставил фруктовые деревья и некоторые декоративные, ко всему интересному подвел дорожку, возле всего замечательного поставил лавочку. Так точно и я все лишнее в своих записках вычеркну, ко всему интересному и замечательному подведу дорожку сюжета и вместо лавочек всюду расставлю главы и части.
Под таким небом, в такой пустыне мысли могут быть только свои, вот потому и боятся пустыни, что боятся остаться наедине с собой самим.
и я тоже устроен и пущен как сорока на свет, и ведь 0,99 всех людей «пущенные» наравне с сороками, и из 0,01, давших миру нечто новое от себя, каждый из этих «разумных» существ на 0,99 своего существа жил тоже как пущенный. А ведь любая глупенькая курсистка, услыхав об «уме» животных, презрительно скажет: это «инстинкт», а когда назовут человека, скажет: это «разумное» существо.
2 Ноября. В Москве, если жить придется, совершенно необходимо строжайшим образом беречь допустимое расстояние в общении с людьми. Как образец такого рода людей, с виду интимно расположенных к другому, а внутри абсолютно недоступных, могут быть А. М. Ремизов и Бетал Калмыков.
Петя рассказывал про студентку-беспризорницу Шуру Клементьеву, которой «все можно». Ее любовь, она и как женщина выключена из общества, [имеет вид малого]. Как она влюбилась..
Печорин обладает психологией беспризорника, и Демон тоже беспризорник, и сам Лермонтов; только там общественная связь нарушена из-за праздности наверху, а тут внизу: характер иной, а сущность та же самая.
Политический коммунизм вовсе заслоняет собой коммунизм этический, все поставлено на то, чтобы показать, и совсем отстранен вопрос о том, как люди живут. Напр., в ж-ле «Молодой колхозник» напечатана статья «24 часа спорта», в которой основная мысль та, что нет спортсмена без сливочного масла. Можно это где угодно говорить, только не среди колхозников. Политически это, конечно, правильно, раз – счастливая жизнь, то нужен спорт, а если спорт, то сливочное масло, фундамент всякого спорта. Этически, однако, вышло это так, что, когда я прочитал это живому колхознику Алексею Денисову, он подумал, что это смеются над колхозниками, и сказал: – Конечно, смеются: хлеба нет своего, а они говорят о сливочном масле!
Разум человека весь целиком сказался в машине, которая есть средство и нашего счастья, если она в наших руках, и нашего бедствия, если она служит нашему неприятелю. Без машины теперь, напр., нельзя даже и Кавказ посмотреть.
К Сталину все стали обращаться, чтобы избежать проволочки своего дела в бюрократ, аппарате, так за стеной аппарата встала личность вождя
Часто замечаю, что высказанное мной случайно, без всякой веры и намерения осуществить – осуществляется само собой в моем писании. Значит, как между работником земли и урожаем есть еще совершенно самостоятельная (автономная) работа самой земли, так и в творчестве нужно учитывать работу натуры таланта (Земля = утроба матери).
Вся наша трагедия на земле с темным рождением и беспричинным концом состоит в том, что подобно тому, как животные, участвуя в малом деле, не вполне ясно понимают, для чего оно делается, так и мы тоже не видим конца нашего дела, лица существа, для которого работаем. В темных догадках или в претензиях на ясность дела проходит наше земное существование. Все состоит в том, проникаем ли мы постепенно в понимание нашего дела или просто усиление, усложнение нашей работы сопровождается иллюзией нашего могущества и понимания цели.
2 Ноября. Теплый ярко-солнечный день. Начал вторую читку кавказских записок с выбором по сюжету.
3 Ноября. Ночью дождь. Утром моросит и ветер. Мы поехали в Териброво. Семья Вершининых. На беляке гончие скололись сразу и найти не могли. Лисицу погнали. Она ушла за пять верст. И охотники, и собаки растерялись. Только вечером сошлись в Тараберках, я с Лайбой прошел из Канюкина (через Карелы), Петя с противоположной стороны. Полуживые приехали, убив одного тетерева. У нас был Разумник Васильевич.
4 Ноября. Петю отправил в Москву. Раз. Васильевичу подробно рассказал о «Счастливой горе».
Разобрать понятие «организации» (надо бы сказать, механизации) как силы земли, «силы вещей», извлекаемой для действия власти: на этой силе и покоится власть; во все времена фараоны, цари, вожди, президенты, диктаторы и т. п. личные представители власти пользовались соответственной своему времени организацией, в наше время организация эта машинная, фордовская. Возвратить эту силу земле, или «силе вещей», значит возвратить людям «счастье» (счастье в чувстве: ты только сеешь, а вырастает само).
Не забыть рассказ «Консерватор» (см. записи Кавказ).
Человек, который родился в гостинице и всю жизнь в разных городах останавливался в гостиницах, ума набрался – уйма' а когда утомился странствовать и купил себе домик, то все рассмотрели, что хотя ума он и набрался по разным странам и много, но своего ума не имел.
Эренбург, Кольцов и другие, рожденные в гостиницах, странствующие хозяева и представители международные советской земли
Из дома не выходил.
Иная мысль допускается у нас во всяком деле, но с тем, чтобы ее не высказывать вслух как мысль, а использовать потихоньку ее рабочую ценность. Так одни живут парадными мыслями и в сущности ничего не делают, а только повелевают, другие, люди иной мысли, работают в безвестности и существуют рабочим инстинктом.
Если А. М. Коноплянцев приедет, расспросить его по части строительства, а если нет – у Яловецкого.
Наблюдая вчера домашних птиц, гусей, уток, подивился – как же скоро признали они свою кормилицу Паню1 Сколько тут ладу, добродушных голосов. И какой ад, какой воистину срежет зубовный окружает людей на заводе
7 Ноября. Филимонов, Лева, Петя и я поехали в Териброво с одним Трубачом. К 2 ч. д. убили двух зайцев (всего теперь 7) и глухаря.
8 Ноября. Вечером неладно поел. Ночью схватило клещами под ложечкой. Заболел. А. М. Коноплянцев все курит.
9–10–11 Ноября. Пребываю в температуре. Бредовые мысли Из них одна о населении уголка Кавказа моими героями, связанными в единство с ландшафтом и в идейном порядке раздвоение: один герой думает, что для всех людей должен быть единый закон жизни, другой – что, как у муравьев: один закон для властных, другой для рабочих.
Вчера, когда я лежал в постели, в ворота постучалась дама, не пожелавшая назвать свое имя и цель посещения. Я велел Пане передать ей, что болею и не могу ее принять, но прошу назвать имя и цель: я ей помогу. После этого дама открылась Пане, что она жена начальника уголовного розыска и сочиняет стихи. Она не совсем грамотна и боится стихи написать, а прочесть может. И прочла Пане поэму о том, что великий Сталин подарил писателю Пришвину автомобиль и он теперь счастливый ездит и радуется жизни.
12 Ноября. Вчера к вечеру температура поднялась еле заметно. По-видимому, болезнь проходит.
Думаю о неграмотном человеке, женщине, не знающей в году месяцы и в то же время, по общему признанию, умной и способной на что-то.. Вот этот ум понять и его изобразить в Серне..
Яловецкий и Коноплянцев при всех своих мученьях сохранили один – восторг в природе, другой – в искусстве: это их храм, где они спасаются больше всего от своих жен.
Визит председат. горсовета Бабунова. Возвращение здоровья. Отъезд Пети с поручением в Москву.
13 Ноября. Сочиняю свою речь в таком плане, что я – личность, что я как личность не нужен был до сих пор: пророка не признавали в своем отечестве. Но конституция требует личности, и потому пророк признан. На этом сюжете дать понятие о художественном краеведении и лице нашего края.
Перечитывал немецкие рецензии моей книги и чувствовал себя не то на троне, недоступном ни для какого монарха, не то участником творчества истинного интернационала, где управляет миром любовь.
Творчество – это прежде всего борьба со смертью, с забвением. Вглядишься в себя, и ничего не умерло, все живет в тебе..
Был на съезде. Речи не сказал. Пришлось весь вечер от 5 до 9 хлопать в ладоши. Вся конституция утонула в славе вождю, мало того: каждый в крайнем славословии, хлопаньи в ладоши как будто сознательно старался заглушить, забить голос собственной личности. Что-то зловещее и небывалое в человечестве чудилось в этих говорящих и хлопающих марионетках. Между тем этого, наверно, никто не хотел из устроителей и вождей, очевидно, сам народ такой в своей массовой некультурности (маска и марионетка).
Культура выражается личностью человека, но не «культурными товарами» (патефоны, пианино, пластинки и т. п.).
Орденоносная ткачиха: старуха твердая, с резкими честными чертами лица, сидит, не раздеваясь, в пальто, на груди между пуговицами пальто как раз посередине орден.
«счастливая жизнь, спасибо вождям за счастливую жизнь» поднимает руки с колен и легонечко начинает похлопывать. Мне кажется, он придумывает особый аппарат для парадных собраний: чтобы перед каждым гражданином висели механические руки, приводимые [в движение] самим оратором: скажет «счастливая жизнь», нажмет пуговку на кафедре, и руки без всяких усилий со стороны граждан сами захлопают.
Военный оратор, молодой человек до того навострился речи говорить, что простым повышением голоса в соотв. местах речи он как бы нажимал пуговку, после чего сотни механических рук, без малейшего участия внутреннего человека в гражданине, приводились в движение и похлопывали.
В чиновничье старое время было же такое веяние, что человек искусством может заниматься без профессии: отслужит, напр., сколько-то часов в департаменте и потом будет музыкой заниматься или литературой. Ссылались на Гончарова. Но Гончаров был один, а все другие, ломая себя надвое, были плохими чиновниками и никуда не годными артистами. Искусство требует службы себе, и притом честной службы, всего человека. Эта мечта социалистов о том, что в будущем все будут после службы артистами, есть та же самая мещанская мечта стахановцев о «культурных товарах» (патефоны, пианино и проч.).
Говорить почему-то не стал и потихоньку удрал. Может быть, и к лучшему.
То, что я делал столько лет, изучая один и тот же подмосковный край, должно соединиться с Каналом и движением Москвы на край.
Дуничка и мать: образованный ум и природный (без всего: ум по слуху, как семя по ветру: ум от языка и слуха, как семена по ветру).
Ценность жизни. Ноябрь, забойные дожди. Серые лачуги. Нищий старик в тряпье стучится палкой в окошко. Наверно, у него еще и множество болезней, ревматизмы летучие и суставные. Но он не хочет сесть у забора, протерпеть одну холодную ночь и тем кончить жизнь. Может быть, он в Бога сильно верит и тем объясняется его упорство в добывании себе средств жизни, – не все ли равно? пусть за Бога держится, но все равно он тем самым живет и хочет жить. Мало того! ведь сколько бы ни говорили о богатых душах, великих умах и сердцах людей разных народностей, о накопленных народом сокровищах, все это старик не чувствует, и весь мир для старика расположен как немая мертвая пустыня: только «я» – только Бог и пустыня... Такая, кажется, незначительная величина этого стариковского «я», и между тем в этот ноябрьский день под дождем весь мир где-то на той стороне показывается в чувстве этого старика. А может быть, там и не бывает осеней и дождей: там перемены, движение, время видят прямо в душах?
Революция началась в моем понимании выстрелом одного матроса в актера, который в театре, читая стихи, упомянул имя Христа: в шапочке из роз сам Господь Иисус Христос. И вот теперь Совет Народных Комиссаров снял пьесу Д. Бедного «Богатыри» за хулу на крещение Руси. Демьян отстал от времени.
При всех своих бесчисленных глупостях я далеко не дурак, но дураки, видя мои глупости, принимают за своего, и с простыми дураками я часто бываю в отличных отношениях. Зато уж образованные дураки, сразу замечая, что глупости свои я не хочу прикрывать образованностью, глубоко презирают меня и оскорбляют. Может быть, глядясь в мои глупости, они узнают себя в грубом первоначальном виде, как узнает себя человек в обезьяне, и оттого часто с первого взгляда не только презирают меня, но даже и ненавидят. Вот почему я так безумно обрадовался, когда в Англии появилась моя книга в роскошном издании: образованным дуракам теперь это будет кляп в рот.
14 Ноября. На съезде побыл немного утром, заявил желание говорить, а потом вдруг скрылся: стало как-то жутковато, струсил.
Вблизи, конечно, кажется все... Когда человек должен превратиться в часть механизма, особенно непривычный и свободолюбивый человек, то кажется скучно, стыдно, тягостно. А когда дома одумаешься и представишь себе, что точно так ведь и вся страна, все 110 миллионов как один человек организованны и могут по одному слову вождя вмиг стать под ружье, то всякое либеральное ёрничанье отпадает и начинаешь понимать в этом общественное явление, небывалое во всем мире, во все времена.
У Дос-Пассоса («42-я параллель») отношение рабочего к капиталисту приблизительно то же самое, что у меня, писателя, к нашим современным «посредникам» литературы, объявившим себя творцами. Но капиталист не только посредник, и в рабочем не всегда заключена творческая натура. Вообще тут двойная опасность: 1) заграничный человек, не испытавший на себе социальной революции, может говорить о ней не больше, чем девушка о родах; 2) самое избрание и возвеличение писателя у нас при его симпатии к социализму очень легко дается.
15 Ноября. Ходил в лес с Лайбой. Погонял беляка. Ужасно устал. Приехал Раз. Вас. Спор о Белом.
Признаю, что надо ставить себе цель в сочинении, но моменты достижения цели обусловлены полной бесцельностью (т. е. когда цель действует из-под сознания и ее вовсе не чувствуешь). Вернулся Петя из Москвы. Событие с Демьяном Бедным.
16 Ноября. Ездили в Териброво. Убили беляка, второго догнал Трубач и съел. Его радость хватки живого теплого мяса и крови. Кровь текла в лужу, и лужа стала красной. Наелся и выпил всю красную лужу.
17 Ноября. Петя ходил на норок с Бьюшкой. Убил двух белок, а норка ушла под воду. Под деревом на берегу у моста он нашел большую дыру, края были мокрые, видно, что зверек выходил из воды мокрый через эту нору. А по воде косой полосой по ходу норки расположились белые пузырьки: это значит, что норка только-только нырнула под воду.
Весь день барометр шел вверх и морозило. Я даже воду спустил в машине. На закате, однако, появились в обилии комочки, хвосты, и вопреки барометру и термометру я предсказал на эту ночь снег.
18 Ноября. До рассвета часа за три началась снежная метель при -4°. Очень надеемся, что завтра будет пороша.
В «Наших достижениях» наконец после многих месяцев напечатана моя статья «Мои читатели» с письмом Горького. Несомненно, много я доставил хлопот с этой статьей нашим заправилам. А хорошо! Именно тем хорошо, что Горький оказывается действительно хорош.
Счастливая жизнь. Кузнецовы муж и жена развелись, а комнатка одна, и каждый из супругов считает ее своей, так они судятся, ругаются, шипят, а живут. Так вот люди добились «личного» закона счастливого, а жизнь в поправку дает свой закон, ставящий супругов в положение беспримерно худшее, чем животных. Наши вспомнили подобные случаи и набрали десяток знакомых. Значит, в Москве это есть бытовое явление.
тот, кто целью своей ставит счастье своего ближнего.
Если даже охотничьи ружья даются у нас с особого разрешения, то как же можно давать свободно перья писателям!
Ученый-разученый человек, заглянув под деревом в дырочку, через которую норка ушла с земли под воду, заметил влажность земли и сказал: – Это... норка, живущая в воде. – Другой человек, неграмотный, заметил белый след пузырьков на воде и ответил ученому: – Норка только сейчас нырнула под воду, вон ее след. – Так ученый и дикарь вместе решают вопросы жизни зверька норки, объясняясь на одном и том же, понятном для обоих языке. Вот этот язык, служащий связью всего народа, и есть тот язык, который мы должны культивировать – это язык народа, язык Пушкина. И есть еще язык, которым...
Санитары уничтожают клопов, но клопы, в свою очередь, часто являются санитарами заплывающего в благополучии человека и пробуждают в нем совесть, клопы бывают санитарами совести.
19 Ноября. Мороз -10°, ветер. И все как будто сразу в один день 18-го Ноября наступила средина самой лютой зимы. Ездили в Териберки с двумя собаками. Убили только одного зайца, а подняли (с «пятачков») и гоняли трех. Зайцы очень далеко бежали от собак, как лисицы. Мы это объясняли предположительно тем, что собаки мешают друг другу. Завтра попробуем по белой тропе одного Трубача.
20 Ноября. Рождение месяца.
Небо чистое, восход роскошный в тишине. Мороз -12°. Трубач по белой тропе гонит одним чутьем, как по черной, оттого скалывается. Редко завершается круг, обыкновенно угонит и не вернет. Ему надо учиться, а Лайбу испробуем завтра. Одного зайца все-таки убили.
Весь день в лесу был золотой, а вечером заря горела в полнеба. Это была северная заря вся малиново-блестящая, как в елочных игрушках, бывало, в бомбоньерках с выстрелом, особая прозрачная бумага, через которую посмотришь на свет, и все бывает окрашено в какой-нибудь волшебный цвет.
Однако на живом небе был не один красный цвет: посередине была густо-синяя стреловидная полоса, лежала на красном как цеппелин, а самое главное, разные прослоечки тончайших оттенков, пограничных к основным цветам, не зеленый, напр., а желтый при первом заметном для глаза переходе к зеленому...
Полный расцвет зари продолжался каких-нибудь четверть часа. Мы стояли на дикой вырубке, с которой отдельные изуродованные деревья стояли против зари. Казалось, это было какое-то действо, вроде огненного крещения. И правда, впечатлительному юноше довольно раз увидеть такую красоту, чтобы остаться навсегда в плену у природы.
<На полях: Молодой месяц стоял против красного на голубом, будто он увидел это в первый раз и в этой красоте крестился на жизнь лунную.
Изобразить рождение месяца: т. е. что как на вырубке месяц родился.>
Мое новое произведение должно дать строителя, т. е. продолжение строителя «Кащеевой цепи» и «Жень-шеня».
Итак, в природе все «заведено» и «пущено», все движется не своей личной волей, а «законом». Человек отличается от мира природы именно тем беззаконием, которое является свойством человеческой личности.
Это сказывается особенно ярко и просто при сравнении государств, напр., насекомых с государствами людей. У насекомых государства действуют во исполнение какого-то «закона» природы, тут же главная цель государства есть охрана благополучия большинства от личного или группового беззакония. Личное своеволие – вот все, чем отличается человек от животного, и отсюда, конечно, всякого рода придумки орудий производства и пользование ими в полной мере, тогда как другим организованным существам в природе они даются «по закону» в ограниченном количестве.
Тоня работает на трикотажной фабрике как ученица. Проходит необходимое ученье. Учит таблицу умножения и боится, как бы не «повредить себе голову». Когда готовилась по географии, вдруг поняла, зачем учится и почему учиться необходимо.
Раньше, до ученья, она думала, что смоленская, западная область и есть на земле все сельское, а дальше на свете все только «города», Москва, Ленинград и другие, что город [прилегает] как бы к другому городу и сельской жизни, колхозной между ними нет. Но когда она выучила географию, то оказалось, что вокруг каждого города тоже такие большие колхозные пространства, как и вокруг Смоленска. Это до такой степени удивительно, что все в голове яснеет и просветляется. А еще оказалось, другие народы, как и русский народ, тоже так живут и, главное, в народах везде есть свой язык и все этот язык понимают, как и мы понимаем свой язык.
Раньше она видела только раз двух «чухонцев», и когда они заговорили между собой, то она не думала, что это язык и что это можно научиться понимать, как и наш русский язык. Она думала, что чухонцы так же говорят, как галки и другие птицы, а понимаем друг друга только мы, русские. Все это разобрав, все поняв, Тоня признала, что учиться действительно надо, а не для того ученье, чтобы только мучить людей для послушания.
«партизанское сердце не выдержало»).
Народы изнемогают под тяжестью вооружения. Но слова против войны изношены до конца, и нет никакого живого примера без слов против войны.
Еврейский демократизм: собрались «все свои». Иногда в женщине и ошибешься и не думаешь на нее никак, что еврейка, и вдруг она не то толкнет тебя или своей «пышной» грудью неловко прижмет, не то обратится к тебе до крайности «просто», будто или мы век с ней знакомы были, или что все люди вообще «свои», – внезапно почувствуешь в ней еврейку, и тогда станет совершенно все в ней понятно и всякая возможная иллюзия пропадет. «Обворожительной» еврейки в жизни своей я никогда не встречал, но в молодости по непониманию мог бы легко попасться, как попадались вследствие своей радикальности русские ребята. Этой своей «простотой» еврейки и ловили.
Мудрецы не спорят. И мы, как мудрецы, не спорили между собой, а советовались, доводя голос своего внутреннего существа до встречи с другим. То же самое я испытываю, читая, напр., во время фашизма дружественную рецензию немецкого писателя. Между тем где-то люди разговаривают посредством пушек, люди воистину Ветхого завета.
21 Ноября. -12°. Ветер средней силы. Петя ходил пробовать гон Лайбы в заказник. Под огромной, в дом, кучей грачевника открыл зайца (все зайцы сейчас под кучами), запустил под нее Лайбу и, вытурив зайца, взял его.
Пришла в голову мысль издать «Берендееву чащу» с иллюстрациями из поэтических вещей наших классиков, в первую очередь, напр., хорошо взять Пушкинские сосны («Здравствуй, племя» и пр.).
22 Ноября. -16°. Тишина. Сколько тепла сохраняет снеговое одеяло земли: несмотря на 16° мороза грязь на дорогах, болота совсем не замерзли под снегом. И до того там внизу тепло, что одна лягушка выбралась из-под теплого низу на поверхность снега; тут при морозе в 16° она могла погулять лишь на расстоянии одного метра, после чего растянулась и до того оледенела, что можно было ее взять за лапку и поднять, как вещь каменную. Теперь все зависит от дальнейшего хода зимы, если будет оттепель, эта лягушка отживет и, поняв на своем опыте ошибку свою, спрячется под снег, если же морозы будут все усиливаться, она неминуемо погибнет.
Мы гоняли долго лисицу. У Черного моста на ольхе сидела пара клестов, он чисто кровяного цвета, она серая. При нашем приближении клесты улетели, а когда через несколько часов лисица здесь снова прошла и мы вернулись сюда, клесты сидели точно на тех же веточках ольхи. Значит, чем-то тут кормятся.
Иванов-Разумник упрекнул на днях меня за высказывание в «Журавлиной родине» о крысах, – что крысы могут раньше человека узнать о пробоине в корабле или начале пожара, но крысы не могут узнать вперед о мине, на которой взорвется завтра корабль. – Разве вы рационалист, – сказал он, – множество примеров собрано о подобных случаях: крысы могут знать о мине. – Каким образом? – Не знаю каким, но могут, – И сослался на геометрию четырех измерений: по Евклиду непонятно что-либо, а в четырех измерениях объясняется очень просто.
С этим я согласился и готов был отвлеченно допустить возможность пред-знания крыс, но в таком допущении крыса становится некоей отвлеченностью, неинтересной и ненужной для художества, как я его понимаю. И мне думается, что все новейшие физико-математические открытия, все эти созерцаемые миры небесных и внутриатомных пространств непосредственно ничего не дают художнику. Но эти открытия очень утончают наш чувственный опыт и заставляют обращать внимание наше на такие стороны чувственных вещей, каких без нового знания мы бы не замечали. Ошибка Иванова-Разумника в том, что, не будучи заинтересован и связан сохранностью чувственного тела крысы, он оперирует ей как величиной сверхчувственной. В этом и состоит, вероятно, соблазн теософии, антропософии и т. п. дешевой мистики.
Мы же, художники, вечно внимая мирам иным, привязаны крепко-накрепко к чувственным формам и должны взять их вместе с собой в Царство Небесное. Так, напр., несмотря на открытие Коперника, доведенное в очевидности до глобуса, художники упорно расставляли свои предметы на земле-плоскости до тех пор, пока математики не сказали, что и в математике землю можно понимать как плоскость. Вот почему я остаюсь в убеждении, что зайцы в лесу не могут знать, каким номером дроби я завтра их буду угощать на охоте, как не могут крысы корабля, выходящего из Гамбурга, знать о мине, которую мы приготовили для этого корабля в Финском заливе.
Можно еще и так возразить о крысах. Крысы, как все существа природы, сильнее нас в понимании установленных законов, но человек, в свою очередь, бесконечно сильнее крыс в своем беззаконии, основном свойстве личности («Я пришел нарушить закон»). Человеку «вздумалось», и он мину поставил: крыса не может догадываться, о чем еще вздумается человеку. И в этой встрече закона Божьего, доступного, конечно, и крысам, с беззаконием человеческой личности гораздо более тайны (мистики), чем в дешевых сказках антропософов и теософов через чувственную образность.
Непрестанно думаю о личном творчестве как первоисточнике мира на земле и думаю, что человек может творить мир даже и во время войны, напр., он, потеряв сознание, может прийти в себя и перевязать раны сраженному им же врагу. К войне отношение у такого человека как к необходимости, выйти из которой он обязуется только путем личного творчества: общественно принужденный к войне, он лично ее превращает в дело мира...
Начинаю подумывать, что хорошо бы ввести в повесть мотив расхождения двух личностей из-за привязанности к животным (лошадям), как это было преднамечено во время самого путешествия. Возможные начала:
1) Говорят, что собаки благодаря близости своей к человеку стали гораздо умней лошадей. Пусть даже собака человечностью своей выше всех животных на земле, зато лошадь, по-моему, бесконечно выше собаки как животное.
2) Мы были вместе с Саидом Татариновым в больших переделках во время гражданской войны. Раз мы поскакали с ним в разведку, привязали лошадей своих и стали подкрадываться. Вдруг откуда ни возьмись... цап-царап.
23 Ноября. Мороз сдал: -6°. Ветрено. Пасмурно. Ходили пробовать Лайбу. Убили двух зайцев в заказнике, третьего от кучи грачевника на новой трассе гнали за «Смену» несколько часов. Болото совсем не замерзло, под снегом продолжается жизнь. На валенках намерзали тяжелые комы льда. Отбивая лед, оторвал подошву. Петя, отрезая подошву, отхватил часть шерстяного чулка, шел полубосой. За пять дней по 9 часов хода в лесу втянулись в жизнь рабочего лесного, и становилось изо дня в день все легче и легче.
Землеройка в снегу как рыба в воде, и на поверхности снега она расписывает свой ожерельный следок, а захочет и вмиг нырнет под снег. Кроты под снегом продолжали свою обычную работу в еще не замерзшей земле, и всюду на белой поверхности снега наращивали свои темные маленькие вулканы.
<На полях: Землеройки, кроты, клесты, белки, синицы-гаички, зайцы, паучки живые из-под снега, шелушки белок на снегу, <Зачеркнуто: летучки> посорки с берез, заячья осина.. Два-три пня так были осыпаны снегом, что из одного вышел молодой человек в белой шапочке. Обняв свою даму в горностаевой мантии... Третий...>
Два друга, Яловецкий (юрисконсульт, отморожен кончик носа и на нем всегда капля, варит чай, капля в чайник; жена – ад, природа – рай). Фролов (бухгалтер, отчего собака тощая? жена злая).
<3ачеркнуто: Умный Заяц.> Синий лапоть.
Через наш лес проводят шоссе. Пока сейчас только лес вырубили для шоссе ровно, как по линейке. Большие деревья и верхушки увезли, а на месте остались только мелкие прутики, грачевник. Собрали этот грачевник в огромные, величиной в маленький дом, кучи и оставили на зиму. <Приписка: Хотели развезти их на одну фабрику, но не управились. Отчасти это и хорошо, потому что весной грачам будет [что] взять и под кучами зайцам тоже хорошо укрываться.>
Вероятно, будет разрешено гражданам брать себе этот грачевник на топку, кто сколько может взять. А кстати, ведь и грачи прилетят, им это тоже очень нужно для гнезд, за то же и называется грачевник.
Осенью охотники жаловались, что в этом году в лесу почему-то вовсе зайцев не попадается. А когда пришли зимой и выпал первый снег, вдруг по следам обнаружилось: все зайцы укрываются на новой трассе под кучами грачевника. Узнав об этом, мы тоже пошли туда во главе с Родионычем <приписка: по прозвищу Синий лапоть за то, что без этой приговорки он не мог ни одного зайца убить и каждый заяц у него был Синий лапоть>, который видит жизнь зайца насквозь и лучше всякой собаки может нагнать любого зайца на охотника: ему только след нужен, возьмет след и направит зайца куда ему только захочется.
Так вот, с этим Родионычем пришли мы по следу к одной куче грачевника, обстали кучу со всех сторон, а Родионыч длинным прутом поддел под кучу, чтобы оттуда вылетел заяц.
<Приписка: – Ну, вылезай, Синий лапоть! – пыряли мы> Кругом всей кучи пырял Родионыч, – нет и нет зайца. Охотники стали ходить вокруг кучи, надеясь разглядеть выходной след. Все думали, что заяц вышел из-под кучи до нашего прихода, прыгнув куда-нибудь в куст и укрыв таким образом след.
Родионыч был озабочен чрезвычайно и говорил, что такого обмана от зайца он не ожидал и отродясь этого с ним не было. Вскоре, однако, он, вероятно, что-то смекнул, очень повеселел, подмигнул мне и сказал:
– Ну, ребята, заяц тут, ищите как ни можно лучше, а я пока сверну себе цигарку покурить.
<Приписка: И стал вертеть козью ножку.>
И, сев на пенек вблизи кучи, стал свертывать. Поняв по его миганию, что он мне потихоньку желает что-то открыть, я подошел к нему и сел рядом с ним на пенек. Когда охотники, обходя кучу, были к нам спиной, он показал мне пальцем наверх и такую плутовскую мину состроил на своем лице, что я чуть-чуть громко не расхохотался. Потом, взглянув вверх, я замер от удивления. Куча была величиной с небольшой одноэтажный дом. Заяц, сообразив, что погода на другой день не должна быть холодной и что под кучей лежать все-таки не безопаснее, прыгнул на кучу и устроился там на высоте небольшого одноэтажного дома. Заслышав охотников, он навострился и, нацелив голову, следил за ними. Охотники вертятся, и он вертится. Он был совсем белый, и только на носу от летней шерсти осталось лимонно-желтое пятнышко. Вокруг него и кучи был белый снег, и только по двум черным глазам да черным кончикам ушей мог Родионыч заметить зайца.
– Родионыч, – шепнул я, – сделай одолжение, спаси зайца.
На самом верху видна была голова зайца, белая голова с черными глазами, а носик был еще рыжий с остатками летней шерсти. Уши с черными кончиками. Заяц сверху отлично мог наблюдать за охотниками, они ходят, и он повертывает вслед им голову.
Отчего это все зайцы лежат под кучами, а этот один взобрался на кучу.
– Умный, – ответил Родионыч, – а ты думал, они все одинаковые! Нет, брат, умных, как и у нас, у них ведь тоже мало бывает.
– Родионыч, – сказал я, – давай спасем этого.
– А ведь догадаются, – шепнул я Родионычу, – мне бы хотелось этого зайца спасти, устрой, пожалуйста.
– Это просто, – ответил Родионыч.
И, взяв горсть снегу, обогрел, обмял и так сделал комочек точно такой, каким играют дети в снежки.
И когда охотники зашли от нас все на ту сторону, хватил этой ледышкой прямо куда надо. Тогда в одно мгновение заяц вдруг вырос на куче, большой, нажался и гигантским скачком махнул прямо через головы охотников, и им это было будто заяц с неба упал.
<Зачеркнуто: как из пулемета>. Но когда охотники стреляют вместе, то каждому хочется раньше другого убить, все спешат, никто не целится. Весь снег вокруг зайца был обсеян дырочками, был обстеган дробинками, а сам он показал охотникам свой белый цветок и был таков в темном еловом лесу.
Маленький хвост у зайцев по-охотничьи называется цветок.
<На полях: В лесу обвислая тишина.>
В мировых путях какой-то планеты, а может быть, и звезды, где-то что-то встретилось, чуть хрустнуло и так отозвалось на нашей планете, что после метели не потеплело, как полагается по закону природы, а напротив, мороз хватил сразу же после очень маленького в 16 градусов. Такое случайное, беззаконное поведение нашей планеты, однако, ничем не сказалось в жизни под теплым слоем снега. Там была вода... одной лягушке даже захотелось вылезти. Если бы вода была [ниже нуля], то лягушка была бы... Лягушки живут строго по закону. Лягушка вышла по дырочке землеройки. Как только лягушка вышла на поверхность, мороз в 10° так схватил ее, что она не в состоянии вернуться. Она могла только дрыгать лапками и медленно двигаться на поверхности. Все-таки она проползла два-три человеческих шага. Потом она окоченела, замерзла и обратилась скоро в кусок льда.
Мы подняли ее за лапку, как вещь, сделанную из зеленого камня. Разглядывая лягушку, мы никак не могли вспомнить, до какого градуса лягушка может выносить понижение температуры. Вспомнили, что на этом основана зимой доставка живой рыбы в Москву: при какой-то температуре рыба замерзает, но не умирает, а когда ее доставят на место и пустят в теплую воду, она опять оживает. Но едва ли могла отжить эта лягушка, и нам ее стало очень жаль. Ведь она жила, точно повинуясь закону природы: раз вода под снегом теплая, значит, можно ползти, и она ползла. Беззаконие совершилось где-то, может быть, в биосфере, или, может быть, и еще много дальше, что-то встретилось на пути, что-то хрустнуло, и от этого после метели не тепло пало, как по закону, а хватил мороз.
Жалея послушную закону лягушку, мы принесли ее домой, пустили в теплую воду. И нет!
25 Ноября. Тишина. -6°. Многоследица.
В 5 в. Сталин читает на всю страну. «Известия» телеграф[и-руют]: «Дорогой М. М., напишите впечатления из Загорска от речи Сталина». Разве мне возможно об этом написать? Разве как пишут Леонов, Толстой: сегодня пишут Сталину, завтра Троцкому напишут. В сущности, они все обманывают Сталина, и единственно остается надежда, что Сталин не так уж глуп. Он принимает дары, ему это нужно для дела, но он должен глубоко презирать этих дьяконов от литературы. Жена ответила: «Пришвин уехал на Шариков Пал. Телеграфн. связи нет. Ефросинья Пришвина». Все-таки я попытаюсь прослушать речь, если наше начальство организовало общественное слушанье.
Если начать судить коммунизм и капитализм (фашизм), то, конечно, надо начинать от собственности на орудия производства. У них наследственная собственность есть способ национального отбора способных людей. Вместе с собственностью наследственно передаются и сохраняются личные навыки, народные обычаи. У нас этот путь не удался, и крупнейший сознательный старатель Столыпин на этом пути был убит.
Коммунизм выскреб все личные привязанности наших людей к своим вещам, все личные навыки (кустарей), все народные обычаи. Так образовалась аморфная масса, ныне распределяющаяся вокруг личности вождя, как опилки вокруг магнитного полюса. Сила и оригинальность этого исторического явления заключаются в необычайной организованности, подкрепленной всеми современными техническими средствами связи, радио, авиацией, автотранспортом и т. п.
зародилась идея возможности устройства полной счастливой и зажиточной жизни для этой податливой и неприхотливой массы. Движение отличников рабочих (стахановцев) от станка к ученью, казалось бы, в самом деле открывало путь к творческой личности как к источнику подлинного и единственного счастья. Но в этих условиях крайней специализации и государственной утилизации обучения знание не освобождает, а, напротив, еще более закрепощает личность: рабочий, не утративший связи с землей, у нас теперь, наверно, должен быть внутренне свободней, чем инженер.
Я, как сын своего народа, коренной, подлинный, внезапно просыпаясь ночью, вижу насквозь всю свою жизнь кочевника, все унижение свое, всю необходимость чисто рабского смирения, беспорядка, обмана и т. п., изумленный ставлю себе вопрос: но ведь я же внес какую-то свою чистейшую лепту, пусть хоть один маленький, но современный рассказик. Ведь если бы у нас было все неправда, то не мог бы я этого сделать и не стали бы меня переводить в Германии, Англии и с восхищением писать о моих книгах рецензии. Вот только за этот кончик личного творчества я хватаюсь, соединяюсь с <Зачеркнуто: Пушкиным> подобными друзьями и на этом островке живу... Показать бы с этого острова путь творческой личности (вот-вот., это именно и надо сделать в новой работе).
В 5 в. слушал в парткабинете доклад Сталина. Конец речи был похож на грузинский тост: чем хуже говорит грузин по-русски, тем милее выходит у него тост. Грузинский акцент еще помогает юмору, Сталин этим пользуется: если бы русский сказал – не было бы смешно, а у кавказца смешно. При всем том простота речи, непретенциозность, речь для дела, но не дело для речи. По славной русской традиции примеры из Щедрина и Гоголя. Живая речь живого человека.
Если дело какое-нибудь принять совсем близко к сердцу и отдавать ему всю жизнь свою и днем и ночью, то «Я» будет само собой к делу ближе всего. И пусть сам Сталин не называет это «Я», все равно другие берут это «Я» и превращают его в государственное понятие. Так, напр., имя человека Реомюр превратилось в термометр Реомюр, и советское государство почти слилось с именем Сталин.
«Я» Сталина родилось из кавказской, кровной верности, непостижимого <Зачеркнуто: упрямства> упорства «кровника» в достижении цели, из коварства азиатского, из дружбы, из огромной первобытной, кровной близости к человеку, из без-фантазии и бездосужия, из партии...
«прижимает человека к стене», ловит его с поличным его блажи и одного, отпустив, делает своим человеком навсегда, другого, когда надо, без колебания уничтожает (слышал я, будто он позвонил к Пастернаку и спросил: не нуждается ли он в чем-нибудь, и после долгих намеков сказал о сосланном Мандельштаме; а когда Пастернак отказался, сказал ему: – Эх, вы, писатели! – Таким образом он пригвоздил к себе навсегда Пастернака). Не дай-то Бог попасть в такой нравственный плен!
<На полях: Слова Сталина: – Обманом долго не проживешь.
И еще: старая интеллигенция в процентах. И вся конституция как факт циферный. Сила этого факта до тех пор, пока на другой стороне сила лжи (покров), но когда явится полная оголенность, то и в факте откроется «ничто» и сила перейдет в «покров» (т. е. на место выразителя рода (масс) станет личность). Сила Сталина есть родовая сила.>
«факты»: факты бьют как пули. 2) В дуэли Печорина знание о незаряженном пистолете убивает Грушницкого, но у Печорина его право убить является как бы из подлости человеческой... и... как-то романтически неясно... тут же кровник преследует свою цель и казнит цифровой убедительностью: земледелие в царское время – теперь в 1 1/2 раза больше, индустрия в 4... Эта убийственно человеческая работа есть смерть либеральной демократии, интеллигенции с ее «свободами». Признай необходимость, т. е. единство партии, единство человека в едином классе, и тогда ты будешь свободен (у религиозных людей это Бог: веришь, и ты свободен).
Итак, у Сайда Татаринова в его строительстве государства, в его психике как основное чувство – это кровная месть (напр., как у Бетала был расстрелян отец и брат), отсюда настойчивость в преследовании врагов, беспощадность в расправе и, главное, все время движение – это все, а живые люди как друзья и враги лишь в отношении цели, а не сами по себе: вот почему тут не может быть и представления о личности, вот почему «флейта» Романова (на самом деле же тут без всякой флейты все дается знанием, близостью к делу). В дружбе своей он становится ребенком, играющим добреньким зверем, в то же время способным вдруг впустить когти в горячее мясо (вспомнить наслаждение Трубача теплым мясом, горячей кровью: белые зубы в крови: недоступное человеку наслаждение, возможно, существует в кровной мести).
В этом человеке жизнь правдива почти как смерть, и все наши искусства ему являются лишь покровами. Вот почему, изображая Сайда в борьбе с другим («Я»), надо изобразить борьбу как смертный пробег и, может быть, дать в личности (искусстве) нечто сильнее смерти и это взять из английской культурной лошади и противопоставить кабардинке (исходный момент «копыто»).
Родовая сила Сайда Татаринова, сила кровного мщения, простых радостей жизни, правды и прочих сил жизни должна быть противопоставлена силе «личности», творческой сознательной человеческой личности, источнику остающихся ценностей и смысла жизни человечества на земле... С таким чувством творчества личного, счастья высшего и проч. связывается ущерб родовой силы и счастья, но у меня должно быть представлено так, что это творчество, напротив, дает жизнь и роду. Это ведь и есть, иначе как бы мог возникнуть я.
Есть такие у нас секреты, которые мы чувствуем, но не можем выразить другим никакими словами. Вот эти невыразимые секреты отчуждают нас, не дают возможности сблизиться. Этот секрет заключается в неподобности, в чувстве своего личного «я».
Всю свою жизнь, начиная с первых проблесков сознания, чувствую «я» свое в исключительном долге быть именно как «я» и тем самым двигать вперед и самую жизнь. С другой стороны, и в то же самое время чувствую в этом вину свою перед «всеми», и мне с малолетства казалось, что некогда придет правдивый, подлинный человек, представитель всех и накажет меня за этот грех быть непременно как «я», для всех бесполезное, но для меня необходимое. От малых лет я жду появления этого судьи своего, и наконец он появился в лице друга моего Сайда Татаринова. Но, конечно, всю эту гущу душевную извлекаю я на свет, когда она уже осела. Тогда же гущи, казалось, вовсе и не было, все бродило, переменялось во мне, и невозможно было ничего ясно видеть.
«совет рабочих и крестьян» «и интеллигенции», сказал, что поправка эта лишняя, потому что интеллигенция не класс и во все времена была только «прослойкой» и что его отрицание поправки вовсе не должно «обижать» интеллигенцию. Между тем вот именно в этой «прослойке» и заключается то самое творческое «я», за которое я болею душой с малолетства. А Сталину, конечно, класс бесконечно важнее, чем «прослойка». Таким образом, драма моего романа целиком заключается в современной жизни.
Надо освободить из жизни творчество. Это значит, надо освободить личность. Какие-то американцы (по словам Сталина) предсказывали, что конституция есть ослабление диктатуры пролетариата. На это Сталин сказал, что они «ничего не понимают». И он, конечно, прав, потому что американцы понимают конституцию как освобождение личности творческой, создающей из бесполезного высшие ценности, а Сталинская конституция имеет в виду не личность, а стахановца, т. е. личность, обусловленную непосредственной пользой для общества. Личность понимается Сталиным не как самостоятельная творческая монада, а как уплотнение в какой-то точке общественной массы: точка эта и есть личность, – что-то вроде объяснения возникновения небесных тел из сгущения туманностей.
26 Ноября. С утра в тишине при -5° летит спокойно красивый крупный снег. Спеши, спеши, Петя, из Москвы в Загорск, завтра пороша.
Вечером приехал Лева и потом Петя. Привез Петя дневник Л. Толстого и С. А. Толстой за 1910 г. Ночью читал, и драма Толстых таким же путем, как вчера речь Сталина, утонула в моей работе. Из этих примеров наконец можно и вывести правило для художественной работы: если ты достаточно углубился в свою тему, то жизнь той же самой глубокой волны будет отвечать тебе и освещать твою тему бесчисленными примерами. Это диво происходит, вероятно, потому, что психическая жизнь человека с точки зрения художника является как органическое целое; тоже и весь мир будет органическим целым, если только удастся найти соответств. точку зрения.
Не успел записать эту мысль, появляется Бострем и рассказывает подробно всю историю своей борьбы с женой. Эта борьба, эта частная жизнь представляется потом как один из видов общей «безблагодатной» (счастливой, зажиточной) жизни.
жизнь будет продолжаться в тех же противоречиях. Вот почему надо на месте покончить с дьяволом, заставить семью уважать его. О. Федор не прав, потому что отношения слишком запущены (нельзя уже и разговаривать). Однако если есть дар, то зарывать его нельзя в землю. Бежать надо к творчеству, к себе высшему. Но жена говорит: ты бездарен. Видения картин (искушения). У Толстого то же, и все мученье ведь «из-за любви»: она любит и мучит... История с веником и табуреткой: вот ты настоящий. Уйти нельзя: я не могу без тебя остаться даже на одну ночь.
Из рассказа ярко выступило значение другого человека для художника, – целителя (читатель: читатель как выход, отдушина).
Три лампы.
Разговор о падающих государствах, Франция, Англия. Как будто одни государства, достигнув мощности, должны в силе жизни своей поступиться и питать жаждущие жизни варварские государства культурой («культурная жизнь»).
Счастье должны люди сами
27 Ноября. Неудачно охотились с Левой и Петей под Загорском. Одного зайца почему-то недоработали мы, а другого собака угнала так далеко, что едва дня хватило, чтобы по следу дойти до собак.
28–29 Ноября. Ходили с Трубачом. Одного зайца у нас убил браконьер, другого сами. Клесты работают над еловыми шишками очень дружно, звонко, весело. Белки зимой мало бегают, облюбует себе дерево и живет на нем, как в доме, такое дерево далеко видно по еловым посоркам на белом снегу.
30 Ноября. Ночью готовилась оттепель, начинало с крыш капать. Как вдруг к утру небо расчистилось и начало морозить. Мы ездили в Тараберки и пробыли еще один золотой день в лесу.
Все эти охоты с гончей в этом году похожи на запойное пьянство, чем больше устаешь, тем больше тянет. И если что-то смущает немного, то, кажется, только не безделье (почему бы в моем возрасте и положении не побездельничать?). Смущает, что я запускаю денежные дела: так можно про-охотиться. Во время этого мускульного пьянства чувствую в себе два полюса жизни: в себе, в глубине, пытаюсь соединить в единство разноречивые потоки нашего времени, вокруг же себя смотрю с беспрерывным наслаждением на зимний лес.
– избыток его жизненных сил.
Сила жизни погашается.. <Зачеркнуто: тупой работой> Силу жизни можно использовать для внешнего дела... (Форд). А то бывает, избыток жизни концентрируется в личности (почему личностей среди неграмотной России было больше, чем теперь среди грамотной).
Перетянуть себе мускулы ежедневной работой для куска хлеба до того, что связки уже и болеть перестанут и труд такой станет обычен и легок. Тогда будет понятен и близок рабочий человек, и это совсем не то, что о нем говорят.
Есть у отдельных людей сила умственного творчества, оправдывающая неучастие в физическом труде, но между физическим работником и умственным распределена вся великая масса людей, отходящих от физического труда ради большей легкости труда служащего, соединенной с легкостью кажущегося счастья. Сейчас на этом пути весь русский народ: основной материк как бы размывается, все падает с высокого берега, камни, деревья, а на другой стороне намывается другой берег («наволок»)...
Говорят, что положение Мейерхольда покачнулось. Так советский человек, изработав себя, ничего не наживает, обращается в «выжатый лимон». Из этого надо вывести правило поведения: не давать себя выжимать до конца.
– борьба безутешная, борьба в чистом виде. У религиозных людей смерть является победой жизни. (Простые живородящие люди сохраняют в своей вере, вероятно, и самую радость жизни.)
Л. Толстой умер с достоинством человека, но безрадостно, несовершенно. Надо перечитать его дневник 1910 г. с вопросом: как бы надо ему было поступить по-настоящему: в рассказе моем деньги выбрасываются грубой силой: вместе с тем и жалость отбрасывается; другой путь хитростью или «мудростью»...
Трудность в том, что разрубить приходится себя самого: в этом, однако, и оправдание грубости.
и то не легко уйти, а как уйти без тела? Ушел и умер. Вот, значит, почему православие не разрешает уйти от жены: дух должен смириться до служения, до благодатного устройства немощей своих, иначе дух – гордый, мятежный, разрушительный.
1 Декабря. Вчера среди золотого морозного дня стал катастрофически падать барометр. Ночью шла и до утра и сейчас все сыплется мельчайшая белая пыль.
Явление конституции как повод отчетливо самоопределиться в коммунизме и фашизме. Пока ясно вижу различие их в строительстве.
Те (фашисты) используют древнюю силу земли: ты только подготовишь землю, только бросишь семя, а выращивает земля сама.
У нас же пробуют механизировать самую силу земли, сколько, напр., явилось на свет беспризорников, пока пришли к необходимости ответственность за детей возложить на родителей.
В этом плане мой рассказ о борьбе мужа с женой должен отвечать...
Черт в женщине следит за святым человеком и, поймав его в момент падения, указывает на этот момент как на сущность «святого», все же его прекрасное и доброе называет личинами, масками, одеждами обмана («Вот и непротивление ваше, все рушилось!» – писала С. А. Толстая Черткову.) Почти то же сказала жена художника Бострема, когда он пустил в нее веником и замахнулся табуреткой. – Вот, вот ты какой настоящий, таким тебя друзья не видят. – Начинаю подозревать у Б. сексуальную подпочву его борьбы. Но если бы даже оно и пришло теперь, то было и действует у нее как власть над его бытием, в чувстве собственности над ним.
Вот один цветок, вот другой – такие разные, а корни их схожи, и земля, которую каждый из них представляет по-своему, – эта земля одна.
Таковы творческие личности людей, каждая личность является представителем всех. Но к этому необходимо сделать определение личности.
«я» индивидуальное, «я» – в разнице: «я не такой, как вы».
И есть «я» – личное, «я» как особенный в своем роде представитель всех людей и всего мира. Это «я» является нам в творчестве связи между людьми (культуре).
Индивидуальное «я» ограничивается своей «гениальностью» в лучшем случае, а большей частью один упрекает другого за длину его носа или что-нибудь в том же роде.
Мнится моя работа в лесу как современное отшельничество, спасение своей личности... (об этом надо много подумать).
Стол мой запущен. Он похож на лес: контуры рисуют умственного работника, а в деталях хаос, ничего не понять никому, кроме самого хозяина. Так выходит в лесу ежик, перебирая листву: он все знает. И так я на своем столе.
«старшими». Если ты сумеешь всех превратить в детей, а сам стать в положение классного наставника, то много посмеешься над тем, напр., как коммунисты ругаются с фашистами: «сволочь» и пр.
Русский человек привык отношения свои улаживать как-нибудь (вот почему так много у нас в разговоре уменьшительных имен: «хозяюшка!» и др.). Этим улаживанием занимались и власть имущие, приказчики, старшины, даже и становые. Общий, нормальный тон всех отношений был именно тон улаживания, на фоне которого особенно отчетливо выступали проявления власти, зверства и т. п. Большевики же стали учить народ власти.
2 Декабря. Так и уснули вчера, а мелкий снег все сыпался и стал бушевать ветер. Сейчас рассветает, ветер тише, температура -2°, барометр двинулся вправо.
Вечером вчера неважно себя чувствовал и утром встал плоховат, начинается насморк. Не будь этого, пошел бы по слепой пороше на лису.
Читаю Л. Толстого дневник 1910 г. Очень понимаю по себе потребность в таком дневнике: не вынашивать мысли с собой до конца и так незаметно реализовать их в действии, а схватывать в самом начале, заносить в дневник и тут, в процессе писания, дорабатывать. Таким образом, жизнь кончается словами. Я помню, что и В. В. Розанов обратил на это внимание и сказал, что Толстой слишком много пишет. Но, может быть, Толстому так и надо, в этом особый подвиг Толстого, чтобы под конец своей жизни думать о самом важном, или вертеться колесу на холостом ходу. Вместо этого я предпочел бы художника, вбирающего в себя, как леса при постройках, и самые важные мысли.
сейчас нельзя многого требовать, т. к. писатель классового общества привык к критике, иронии, мятежу, а бесклассовое общество в этом не нуждается. Так вот, должно пройти немало времени, пока писатель перестроится.
Эта придумка довольно хитрая, ею можно будет ему в качестве председателя Союза писателей долго отбиваться от литературных активистов. Но только эти мятежные писатели у нас уже давно исчезли, нет давно ни одного, и даже я, взяв себе область природы, давно и замечательно счастливо перестроился. Теперь, напротив, литература перегружена подпевалами, ими хоть пруд пруди.
С другой стороны, где тот писатель, который разоблачил бы двурушников или бюрократов, которыми был до сих пор переполнен Сов. Союз?? И самое главное: если коммунизм понять не только политически, но и этически, т. е. принять к сердцу, то станешь непременно мятежником в отношении не только фашизма, бюрократизма и т. п., а и в отношении самой природы индивидуализма, составляющей основу капитализма.
Ночью, как это бывает, очень ясно видел необходимость для себя быть подальше от нашей литературной среды, заслоняющей своим скрежетом зубовным истоки творчества.
В глубине души каждый из литераторов несет в себе претензию на гения, исключительного и единственного в мире существа. В наше время мы этого своего «гения», эту кость мертвеца искуснейшим образом умели прятать не только от других, но и от себя, потому что если бы сам ясно сознавал в себе эту кость, то никогда бы не посмел и взяться за перо.
своей гениальности, как нищий выставляет напоказ свой обрубок. И от этого никто из писателей не ищет общества другого писателя. Так исчезла литературная среда, и общественная личность писателя сменилась голой претензией индивидуалиста.
Появились особые литературные попы, составлявшие во время РАППа чудовищное судилище. Довольно, напр., полчаса послушать Ставского с его «неверно!», чтобы оглохнуть и долго не быть в состоянии слышать голос своей личности. Надо быть чрезвычайно осторожным в отношении к современной литературной среде и входить в нее лишь поскольку она не заглушает своего внутреннего голоса.
Судить по хорошему или по плохому?
Была одна ночь, когда я всю свою жизнь увидел в ее крайней бедности, хаотическом беспорядке и нигилизме русского среднего интеллигента. Было очень больно.
Сегодня почему-то, наоборот, увидел в себе всю огромную силу свойственной моей природе поэзии, эту способность чувствовать гармонию во всяком хаосе, извлекать красоту из самого бедного, никому не нужного хлама. Это подлинная сила земли, перешедшая в душу человека. Не могу и не хочу думать об этом по своим сочинениям: вероятней всего, что я мало сумел воспользоваться данной мне силой. Я сужу по той многолетней радости жизни, которая мне была ключом в условиях жизни, невозможной для культурного человека.
– в одну ночь видел бедность свою, в другую ночь – несметное богатство. Я могу так и так показаться себе и другим. И что есть во мне реальность, та бедность нигилиста или это богатство поэта.
<Приписка: Этот вопрос личный целиком впадает в общее течение русского народа.>
Кто-то ловит меня в повседневной жизни и говорит, что вот эта жалкая жизнь, устроенная кое-как (одна перчатка на руке, Другую никак не могу отыскать, то пропадет, другое– это одежды, закрывающие мою пустоту от других.
<Приписка: И опять все это можно отнести к России.>
Выдавая одежды за сущность, обманывая людей, ты удовлетворяешься самообманом, ты весь стоишь на других и от них целиком зависишь, а не стоишь на своих собственных ногах, дунет ветер, распахнет твое шитое гладью белье и откроет твое грязное тело.
<Приписка: Это противопоставляется миру устроенных собственников, фашистов: в этом оберегании собственника весь фашизм. Напротив, коммунизм – в постоянной мобилизованности людей.>
(Думаю, что Лев Толстой, оглядываясь на чепуху своей семьи, требующей с него столько средств, мог себе делать те же упреки, что и я; и что он именно в этой борьбе с чепухой искал реальности в своем творчестве, не удовлетворился этой реальностью и обратился к Богу, противопоставляя эту поддерживаемую Богом любовь ненависти к повседневности материальной жизни.)
<Приписка: Бога... надо как можно меньше рассуждать о Нем, надо это держать в глубочайшей тайне, служить Ему, не называя, пряча Его силу, как прячется ток... Чтобы сам труд твой подводил людей к Богу.> Почему? Это надо будет исследовать.
Вот и Гоголь тоже, как будто забирая плугом все глубже и глубже, открывает на пути своего Бога и, обессиленный трудной пахотой, хочет броситься к Нему непосредственно.
Или сама природа искусства такая, что нет у нее собственных средств заступить собой всю жизнь, и потому она исчерпывается в душе человека, как в горе золотоносный пласт.
Или, наоборот, внутри искусства есть Бог, как и во всяком творчестве жизни, но разного рода попам (о. Матвею, Черткову, нашему, напр., Ставскому и т. п.) боязно упустить овцу из лона своего, и они ловят художника той же самой «реальностью» духа (Бога), как жены ловят на требовании реализации в своей материальной повседневной жизни: тут жены, там попы.
Так, забирая плугом все глубже и глубже, художник устает в поисках реальности, и тут его ловят или жены, или попы. Так взлетает ракета к небу и непременно падает, рассыпаясь огненными брызгами и потухая.
<Приписка: Почему хватаются за Божью силу к старости, к смерти: сил нет – и Бог! почему не вспоминают Его и не относят к Нему счастье нашего молодого творчества.>
Мне ответила М. Н. Толстая в Шамордине, что Толстой гениальный, а она обыкновенная женщина. В этом ответе всё: ведь и «попы» тоже «обыкновенные». Жена и поп два полюса «обыкновенной» жизни, рассчитанной на «среднего человека». (У Гоголя жена заменяется чертом.)
«Обыкновенный муж» вникает в хозяйство жены, руководит им, вместе живет с женой, вместе гуляет и отдыхает. Здесь же управление материальной стороной выпадает, материальность женщиной фетишируется и становится против «духа». Итак, муж выпускает из рук управление материальным миром, а жена (обыкновенная) не может согласоваться с движением духа своего необыкновенного мужа. (Распадение Неплюевской общины о. Николая Опоцкого: тоже упустил материальную сторону, и мужики, члены общины, на этой почве во время отъезда его пошли друг на друга с топорами.)
3 Декабря. Всю ночь летел снег и сейчас, утром, летит. Всего -1°. Слепая пороша. Петя идет пробовать счастье с Трубачом на лисицу.
Вот уже 3-й день чувствую себя не совсем здоровым, чуть-чуть повышена t утром, вечером слишком сильно падает.
«не жилец», хотя в свое время и про Петю так говорили. Надо помочь. Лева ничего не может делать, не будучи лично материально заинтересован. Весь в плену и должен, по-моему, запутываться все сильней. Галина такая же. Легкие богемно-веселые люди попадают в трудное положение.
Обещают квартиру к 1 Января.
Самое время начинать писать кавказскую повесть. Чтение материала почти закончено.
Время проходит, все меняется, и оттого именно, что время бежит, мы, люди, рождаемся каждый с каким-нибудь отличием от другого, и так не только люди, но нет букашки, чтобы с другой букашкой или лист на дереве с другим, рядом сидящим листом точно складывались...
Случай с дятлом.
ловил их на первом кругу. Значит, по первой пороше бегает заяц далеко и неправильно, потому что, с одной стороны, ему еще боязно кружить по белому, с другой, нет никакого облегчения попадать в свой след.
Видел он дятла: летел короткий (хвостик у него ведь маленький), насадив себе на клюв большую еловую шишку. Он сел на березу, где у него была мастерская для шелушения шишек. Пробежав вверх по стволу с шишкой на клюве до знакомого места, он увидел, что в развилине, где у него защемляются шишки, торчала выработанная и несброшенная шишка и новую шишку ему некуда было девать. И нельзя было ему, нечем было сбросить старую, потому что клюв был занят. Тогда дятел, совсем как сделал бы в его положении человек, новую шишку поместил между своей грудью и деревом и, сильно прижав ее, освобожденным клювом быстро выбросил старую шишку, потом новую поместил в свою мастерскую и заработал. Такой он умный, всегда бодрый, оживленный.
Начать рассказ описанием случая с дятлом: что он в такой-то своей мастерской (какая она, где, какое дерево) долбил шишку и хотел было ее сбросить, чтобы лететь за новой, но нечто ему помешало. Дятел прилетел на дерево: внизу муравейник, обсыпанный шелушками белки, сама белка, клесты (жизнь на елке зимой, вспомнить мрачность елей внизу и веселье вверху, где-то есть у меня такое).
4 Декабря. Всю ночь была капель, и условия для охоты создались лучше вчерашнего. Петя идет с Трубачом. У меня сильнейший насморк, сижу дома в ожидании превосходного рассказа Пети: интерес выслушать почти равняется самой охоте.
Толстого упрекали много за то, что он живет в барских условиях, и рекомендовали уйти. Молодежь всегда хватается за это «уйти», потому что это самый легкий способ решать трудный моральный вопрос. <Приписка: Вообще «уйти» – это «не способ».>
«уйти». И не уходил никуда не потому, что это трудно, а подчиняясь воле неведомого спящего во мне человека с гораздо большим моральным кругозором, чем мой действующий, рассуждающий, сознательный человек. Этот спящий человек, вероятно, и есть «совесть», к которой прибегают люди, не умея ясно осознать свой поступок, говорят просто: «совестно». Бывает, человек даже покраснеет: так ему совестно. Выходит так, что сам гораздо лучше в существе своем, чем думаешь, и оттого «совестно» и страшно оказаться со своими маленькими делами «на виду», быть застигнутым врасплох.
Андре Жид, вернувшись домой, написал о нас одиозную книжку, о которой пишут теперь в «Правде», вспоминая Иудино целование. Тяжелее всего думать, что Жид пишет, возможно, даже и не думая, что он причиняет нам вред: привык писать свободно, не церемонясь с политикой. А мы не можем так писать и, зная, что не можем и вообще ничего не можем как писатели...
Писатель у нас находится в банке с притертой пробкой и виден весь насквозь. Ведь и рад бы всей душой отстаивать родину, Сов. Союз и вождя, но гораздо больше будешь значить как писатель, если промолчишь, чем вместе со всеми воскликнешь «осанна!». В такой осанне твой голос не будет личным голосом в хоре, согласным, но имеющим свое место, нет, личность твоя потонет в реве существ, которые завтра же при перемене заревут совсем по-другому. В таких условиях молчание выразительно и за молчание уважают.
Такие книги, как Жида, ставят нашим вождям вопросы для разрешения, и это приближает нас к лучшим дням. До чего совестно жить становится! Никакое настоящее общение невозможно, потому что боишься труса в себе и противно говорить с человеком, имея в виду, что он, может быть, для того и беседует с тобой, чтобы куда-то сообщить. С умным боишься его ума – использует! с глупым боишься, что разболтает по глупости. К этому теперь до того привыкли, что уже и не страшно. А ведь было время, когда этот страх вызывал страхи эпохи борьбы человека с пещерным медведем!
Становясь с писательской точки зрения на правительственную, конечно, понимаешь, что там вполне искренно говорят и ждут настоящей «осанны», т. е. выражения подлинных народных чувств, и тогда уже после уверенности в настоящей осанне [надо] сказать: «ныне отпущаеши»: говорите, пишите как хотите, ваша воля. Такая блаженная мечта: – Осанна! – вопит народ. – Ныне отпущаеши! – отвечает правительство.
Вот бы взялись теперь, пользуясь конституцией, несколько крупных писателей начать журнал «Советская честь» и начать войну против фальшивой «осанны», как, бывало, соединялись на Руси честные люди. Попробуй-ка!
Церковь у нас была школой любви. Страна была вся усеяна такими школами. Но эти школы любви, когда накопилось в народе сознание неправды, стали политическим орудием гражданского мира. Вот почему в самом начале революции в театре при слове «Христос» <Зачеркнуто: одного актера> один матрос выстрелил в этого актера и вскоре затем начали ломать «школы любви». Так вырвался народ из рук попов и никогда к этим попам не вернется, потому что в простоте своей был обманут. Церковь начнется среди личностей верующих и будет элементом культуры, но не политики. Спрашивается, однако, где народ будет учиться любви, если эти школы разрушены. Народ бросается за этим на ученье, на книгу.
Ставский в своей речи на съезде сосчитал, сколько разрушено церквей и сколько создано театров. соединение церквей.
Лирика в эпосе достается читателю как искренность автора, душевность. Эта лирика достается автору материалом личного человеческого переживания. Не много можно написать посредством этой нутряной поэзии, не на много томов ее хватит. Но зато все сказанное должно жить долго. Значит, написано не много, а скажется много. Какая экономия бумаги и времени!
Однако нет ничего противнее, если такое писательство становится приемом, мастерством без внутреннего переживания. Я это думал, когда перелистывал свою «Кащееву цепь», эту еще совсем не оцененную книгу. Неужели я себя переоцениваю? Если же нет (думаю, что нет), то мое время еще впереди, и по всей вероятности, когда меня не будет в живых. Как это хорошо, какое богатство в этом, скопление силы и гигиена личности. Одним плохо, что при успехе, наверно, я бы еще лучше и больше написал.
Телесный труд (так и надо говорить вместо «физический») теперь выполняет машина, а человек управляет. Но раньше, подчиняясь телесно, он оставался в мечте своей свободным. Теперь он, как управляющий, не телом, а своим духом подчиняется другому, старшему управляющему, и для мечты у него больше нет времени. Овладев машиной, он сам становится частью машины.
«Живая ночь» из «Кащеевой цепи», вдруг понял, почему Белый и его антропософы не поняли «Кащееву цепь». «Живая ночь», напр., так близка к природе, что кажется фантастикой автора. Между тем сама близость именно и является мотивом поэзии. И вся «Кащеева цепь» построена именно на этой близости поэта и человека. Неужели этого никто не поймет и не скажет? Едва ли...
Итак, моя повесть будет посвящена творчеству. Понятие «природа» в ней будет раскрыто как дар жизнетворчества. Это жизнетворчество разлагается на две силы: центробежную и центростремительную. Центробежная сила – это творческая личность человека, стремящаяся оторваться и улететь в пространство к «Богу». Центростремительная сила воплощается в обществе, или государстве, которое эту силу стремится повернуть (использовать) на благо обществу, человеку. То и другое движение изображается в лицах в двух героях, которые мирятся друг с другом «в день отдыха», на круговом движении, «счастье».
Спор, борьба между этими двумя лицами, начинается от пристрастия к лошадям: у одного местная, полезная, у другого английская, бесполезная, но прекрасная. В дальнейшем развить сюжет, найденный в Кабарде на основе [пережитых] моих отношений с Беталом Калмыковым.
5 Декабря. Оттепель продолжается. Снег садится. (Введенье ломает леденье.)
Сидим с залепленными окнами. Вот пример того, как мы напуганы.
Сделали опыт обучения населения на случай воздушного налета. И все залепили себе окна и поверили в то, что свои же люди будут пускать в нас отравляющими газами. В городе не хватило хлеба, потому что деревня бросилась закупать себе хлеб на время отсидки дома от удушливых газов. Пришлось в газете разъяснять населению дело по существу.
Так, помню, когда отменили РАПП, в писательской среде никто не верил: «все говорили, они тут сидят, но только на других местах». Точно так же и конституционным свободам никто не верит. А я думаю, что перемена какая-то у нас, писателей, должна быть уже по тому одному, что в деле послушания, молчания и лжи дошли до последнего предела.
Обдумать мысль об «этическом коммунизме», включающем в себя всю революционную этику прошлого. Странно, почему Горький, воспитанник революционной интеллигенции, не посмел стать на этот путь.
Философия усилия в дневнике Толстого. (Обдумать: личность и усилие. Неприятное чувство, сопровождающее усилие.)
Найти место в «Дневнике», где Толстой, мучаясь положением барина, говорит, что народ русский станет на свои ноги, когда вымрут все бары и революционеры. Вот теперь бары все вымерли, и революционеры-интеллигенты тоже все кончились. Или еще не кончились?
Надо помнить, что я единственный из писателей, а может быть, единственный из всех работников культуры, кто в молодости был рядовым марксистом и в этом служении начал свое культурное сознание. Я единственный, кто ощутил эту пропасть между общественным служением в полной мере (почти религии) и личным сознанием (творчеством). И значительность моего положения подтверждается значительностью коммунизма в настоящее время – это раз, и общественным признанием моего творчества – два В повести и это должно найти выражение, потому что повесть эта выходит из настоящего, а настоящее есть момент рождения культурной личности, если же этого не будет сейчас, то, значит, она родится в процессе войны.
Наше нынешнее общество и Спящий человек среди него. Не только пробуждения этого человека боятся, но если даже он чхнет во сне или зевнет, сразу же летит вон несколько авторитетов. Толстой в своей речи только намекнул на что-то, и Суббоцкий, кажется, самое отвратительное из всех <Зачеркнуто: существ> властей, предержащих литературу, полетел к чертям.
Человек, уходя из дома, отряхнет прах с своих ног и начинает строить дом на другом месте – это революционер, переживающий два фазиса: 1) уход, 2) строительство.
Уйти – это и есть собственно революция, т. е. момент разрыва с прошлым. Уход Петра I. 2) фазис: Строительство – см. строительство Петербурга.
Сюда же: уход Толстого и всякое решение трудного морального вопроса есть революция. К этому: уход, перемена не разрешается церковью ввиду того, что человек, уходя от беды, уносит ее с собой. В этом случае церковь смотрит на среднего человека (шаблон), есть, однако, такое положение, когда человек должен уйти, т. е. когда трескается самый дом, в котором он живет. (Вопрос: Петр I имел ли такую необходимость, или же он мог...)
Кавказские рассказы.
I.
Гость.
– лицо самое уважаемое.
– Вот, – подумал я, – жить бы так и жить, ты ничего не делаешь, а за тобой все ухаживают только за то, что ты гость.
– Неужели, – спросил я одного осетина, – каждого гостя везде на Кавказе принимают с почетом?
– Каждого гостя, – ответил осетин, – на Кавказе принимают с почетом.
– И сколько времени он может гостить?
– Три сутки, – ответил осетин, – он может гостить.
– Только трое суток! – удивился я, – а как же после трех суток?
– После три сутки гость должен объяснить, зачем он пришел.
– А если он промолчит?
– Если он промолчит, я спрошу его: «А па-ачиму ты молчишь?»
– Сколько же времени еще-то можно?
– Если есть у меня время ухаживать за гостем, он может еще долго жить.
– А если нет времени?
– Нет времени, то каждый хозяин объясняет это гостю <приписка: освобождается от гостя> по-разному. Если я хочу с гостем проститься, то рано утром иду в конюшню и хорошо кормлю коня моего гостя и хорошо его чищу. После того бужу хозяина и хорошо его угощаю: шашлык делаю, бузу, чихирь, айран. Когда гость бывает сыт, я веду его под руку в свой сад и дожидаюсь птичку. Она прилетит, и она улетит. Когда птичка прилетит, я показываю на нее гостю и говорю: «Вот птичка прилетела». Гость смотрит на птичку. А когда птичка улетит, я говорю: «Птичка улетела! Птичка знает время, когда ей прилететь и когда улететь, а человек этого часто не знает. А человек не знает?» После того гость благодарит меня и уезжает.
Петя опять весь день на охоте. Убил одного только зайца, потому что Лайба оказалась плохой, возвращу ее назад.
Рассказывал Петя, как рабочие говорили о волках, будто волк знает, кто его обидел, и у того отнимает овец. Это напоминает суеверие Иванова-Раз, относительно крыс: будто крысы могут знать о мине, угрожающей кораблю, и т. п. Суеверие тех и других людей происходит от их отдаленности от природы. Напротив, охотники, глубоко чувствуя и понимая природу, никогда не скажут таких глупостей. Так рационалисты могут быть суеверными, а мистики, глубоко чувствующие люди могут, наверно, часто из одного опасения быть суеверными не покидать границ разума. Да, мистик, наверно, уже из одного оберегания своего чувства должен быть более рационалистом, чем сам рационалист.
Но ведь Петя разговаривал с дровосеками, крестьянами, которые всю жизнь проводят в лесу – и ничего не знают. Близость, значит, не в том, что ты близко живешь, а близко чувствуешь.
«классификацию» животных и пр., в существе своем чрезвычайно далеки от природы. Знание (от науки) только тогда дает истинное знание, когда оно является ответом на вопросы, поставленные личным удивлением, полученным от первого впечатления (первого взгляда). Это ответ на вопросы ребенка (ребенок любознательный живет и во взрослом и часто до старости лет): а почему? а отчего? а что это?
6 Декабря. Оттепель продолжается. Говорят, что снег сильно осел («осадка»). Мой насморк проходит. Сегодня ремонт машины.
Читаю дневник Толстого за 1910 г. и «Берег Маклая». Окончил чтение кавказских дневников. Приступаю к повести. Написал детский рассказ с Кавказа «Гость». Составил книжку в 2 листа о севере для ГИХЛа.
Чтение Маклая открывает для юноши свободу проявления личной инициативы: это «Робинзон» не условный, а действительный: в сущности, каждое место является Новой Гвинеей...
Если самую маленькую, невинную, свойственную всем страстишку не удовлетворять, а бороться с ней, то она в своем требовании удовлетворения заполнит всего человека, даже выйдет из него и появится в виде искушающего дьявола (Отец Сергий). Если же эту страстишку вовремя удовлетворить, то придет время, когда и хотел бы побаловаться, порадоваться жизни – хвать! и нет уже в тебе этой страстишки: удовлетворен.
– это долг мой, живущего человека, в отношении себя как покойника, что заниматься своим архивом – это значит создавать свои похороны.
Революционеры должны кончиться после того, как они покончат с «классовым врагом». Эта борьба отсрочивала «личную жизнь», которая является единственным источником жизнетворчества. До конца борьбы революционеров личным творчеством заниматься у нас не полагалось, поэтому я, напр., или Алпатов «Кащеевой цепи» чувствовал себя несвободно. Толстой затемнил жизнетворчество, противопоставив революционерам непротивление злу. Надо было...
Любовь (христианская), о которой так много говорит Толстой, так же принудительна и отвлеченна, как, напр., служение революции или рабочему классу, это не чувство живое любви, а долг, служба («обком» моей повести).
Самое неприятное в другом человеке – это когда чувствуешь в нем свое собственное пережитое и самим собой осужденное.
Приходил шофер Терехина Анатолий Петр. Гусев и рассказал свой сценарий из быта монахов: выходило, что все монахи у него были развратники и негодяи. – Это исторически неверно, – возразил я, – что же касается значения агитационного, то вспомните, что недавно в «Правде» писали об извращении Демьяном Бедным значения факта Крещения Руси. В агитационном отношении теперь нужен сценарий, поднимающий великорусское национальное самосознание. – И Анатолий не мог ничего возразить.
улучшилась, но я, напр., написал «Жень-шень» и продолжаю жить в надежде, что еще напишу. Есть за что хоть уцепиться, а тогда ведь собрался вовсе жизнь кончать. Ужасно вспомнить. Только испорченные политикой люди могут осуждать или не придавать значения конституции.
Отправил в «Мурзилку» рассказ «Гость». Поручил Пете: договориться о книге «Берег Маклая», о маленькой книжке «Отцы и дети», покончить с иностранцами, достать копию договора на 4-й том.
Лева, когда был моим секретарем, то каждую операцию проводил, устраиваясь вместе с тем и сам: если доставал мне лицензию на фотоаппарат, то тут же и себе доставал, если добивался пленки в Кино, то и себе урывал. Он был заинтересован. Теперь он обижен, что его сменил Петя, и ничего не хочет мне делать. Моя почта погибает в его квартире, из которой он выпер меня. Так пропал сейчас договор на 4-й том. Жена его тоже эгоистка и без дальних планов. Придется больше не обращаться к нему ни за какой помощью и вместе с тем ни в коем случае этим самым не питать какой-либо неприязни к нему: таков он есть, и дай ему Бог хоть с самим-то собой мало-мальски справиться.
Синий лапоть.
Так они жили и не тужили,
Спали врозь, а детишки были.
7 Декабря. Наконец заморозило: – 6 °С. Заря лиловая внизу, над лиловым началом внизу зеленовато-желтая светящаяся полоса и выше еще более густо-лиловая тяжеловатая полоса, а еще выше на светящемся голубом своде свежий маленький новорожденный месяц. Вскоре от лилового раскинулся свет на полнеба.
Так сбывается, что «Введенье ломает леденье, Варюшка подмостит, а Никола пригвоздит».
Лева пишет, что Кронгауз, жулик из «Молодого колхозника», восстал на меня, узнав, что я дал в его журнал не новую вещь. Он же рекомендует в журнале молодым колхозникам есть больше сливочного масла.
«Косой черт». Прочитал «Берег Маклая». Дневник вначале волнует и восхищает. Но потом топчется на одном месте, и не знаешь, из-за чего в конце концов все совершается. Для детей, однако, это будет хорошая книга.
Задумал приспособить машину для пустынной жизни. Для этого надо свою машину променять на «Пикап», кузов превратить в фургон с отоплением от мотора, спальней и проч.
Чем отличается толстовская «любовь» от «долга»? Напр., дело Екат. Семеновны (фельдшерицы) есть дело любви или долга? С другой стороны, любовь (влюбленность) как сила первого взгляда, детского, эта любовь, когда кажется, что все люди хороши и мир единое целое в творчестве – почему не ставится она в основу творчества жизни? Скажут – такая любовь проходит и на этой любви нельзя основаться. Но вот именно тут и спорю: любовь эта прошла, потому что ты этот дар погубил: ты виноват, а не эта любовь. Личный твой грех закрыт в любви-долге, через ошибку твою, грех твой любовь творческая перешла в любовь-долг.
В повести «Жень-шень» показан путь сохранения творческой любви через лишение себя, воздержание (не схватил за копытце), т. е. показан долг не в отношении «Бога», «ближнего», «пролетария», «беднейшего из крестьян» и т. п. отвлеченных, не существующих конкретно идолов, а долг в отношении своей живой созидающей любви, своего жизнетворчества. Тебе дан талант, и долг твой умножать его.
Почему же Гоголь, Толстой, гениально одаренные, не удовлетворяются долгом в отношении своего жизнетворчества, а хватаются за костыли просто долга в отношении Бога и ближних?
и тогда не жить, а «-изм» (социализм) или «-ство» (человечество) и прочие отвлеченности.
Итак, существует преступный путь ухода от предметной жизни к мнимой, которая всю предметную жизнь объявляет греховной, в то время как не в жизни предметной (материальной) грех, а в человеке, не сумевшем ее повысить соответственно со своим ростом (напр., Толстой не должен был отдавать детям состояние, не должен был всецело все хозяйство взвалить на жену и тем вырастить в ней своего врага).
Значит, мой человек от своего таланта природного приходит к Богу с десятью талантами, приходит, «чтобы прославить Его». Другой человек, не получивший таланта, обращается к Богу за помощью и путем смирения... и еще много всего... получает дар любви деятельной: помогает бедным, больным (Екатер. Семеновна, Дуничка, Сафонов – их на Руси было так много: эсеры, святые народники). И, наконец, те приходят к Богу, кто от гордости совершил грех отвлеченности (найти слово) = «гордости», в христ. смысле = гордыни = отвлеченность + гордыня = отгороженность].
внимание, любовь различающая.