Пришвин М. М. Дневники. 1936-1937. – СПб.: Росток, 2010. – 992 с.
1936
1 Января. Встречали всей семьей (Галина, Надежда Петровна с нами были). Такое обилие! Народ валил весь день из леса с елками (после 18 лет запрещения можно и порубить). Чувствовался глубокий перелом жизни, и пока в хорошую сторону.
Продолжение «Чащи»– нарастание весны.
2 Января. Продолжается оттепель: осадка. Убыло снегу, но все-таки Осману по шею
3 Января. Все еще оттепель.
Злость моя современному человеку тем непонятна, что таит в себе революционную злость, тогда как революция в этом смысле (ниспровержения) кончена, и каждое дурное явление ты должен сам лично устранить (дядя Костя речь говорит, и директор не обижается).
4 Января. Читаю Герцена и переношу его к нам Детям елку дали, – так когда-нибудь у писателей будет свобода и мысль
5 Января. Если прошлое обратилось в звезды и в утреннем свете звезда за звездой с тобой расстаются – простись! но, расставаясь, становись на место утраченного и принимайся за дело в уверенности: я это все теперь сделаю сам.
Так, бывает, срубят девственный лес, и ты говоришь: я сам выращу. И когда деревья, тобою посаженные, хоть немного поднимутся, ты уже радуешься им больше, чем когда-то радовался не тобою созданной Чаще. <3ачеркнуто: В этом же и есть все движение жизни людей на земле, на место прошлого.>
Консерватизм Сегодня на дому у старого окулиста Диомидова я застал рабочего, которому машина пробила глаз Доктора в Москве приговорили пораненный глаз к ампутации. Диомидов, осмотрев глаз, сказал, что он живой, и глаз вынимать не велел. – Он еще вам пригодится, – сказал доктор. Рабочий обрадовался и, сжав кулаки, сказал: – Поблагодарю же я их! – Доктор даже чуть-чуть испугался: – Что вы, что вы, – сказал он, – ведь это так понятно, я уверен, что молодые люди вас осматривали. – Молодые, – ответил рабочий. – Ну, вот, вспомните, давно ли это было, молодежь была в управлении, чуть что, и сейчас удалять. А мы, старики, знаем, что удалишь глаз и ведь не вернешь, мы, старики, жалеем, мы консерваторы, и это так естественно: вам драться не надо.
6 Января. Оттепель. Генеральный заяц погиб. Вопрос: где граница между работником (материальным) и организатором?
7 Января. Рождество. Мороз. Звездное утро. Месяц огромный чуть-чуть не дождался рассвета и свалился. Я шел погруженный в свои думы, а мимо меня с шумом промчался лыжник. Как трудно нам сойтись, не утратив каждому из себя самого ценнейшего, мне – моей мысли, ему – движения. Сейчас у нас все бросились в движение, все стали на лыжи, и потому нам, обремененным ношей пережитого, бывает подчас трудновато. <Приписка: Спорт – если за счет духа тело, то пусть лучше дух за счет тела.> За 6 дней (к 13-му) кончить «Чащу». 13-го ехать в Москву по всем делам.
Под вечер, гуляя при догорающей заре, видел, как из маленького домика вышел старый священник в мантии с узелком и сейчас же исчез в следующем маленьком домике. Какие-то люди еще держат связь с предками.
Исстрадался на севере человек в борьбе за веру, за буквы старых книг, за сложение пальцев в кресте, горел и выгорел до конца, так и не поняв, за что, из-за чего он горел. Повалился на кладбище старый восьмиконечный крест, и кончено! изверился обманутый простак и вместо креста отцу своему поставил кол, хорошо его затесав и начертав на нем рубышами свое дохристианское охотничье знамя. И вот они, отдаленные отсветы прошедших времен...
<приписка: – Нет ни Христа, ни Антихриста!> <приписка: Нет Антихриста, но ворон летит...>
8 Января. Вспомнил о «героях» Сов. Союза: момент признания, награда для героя в то же время является и его концом: после признания герой исчезает из поля зрения общества. Писатель написал роман – обратили внимание, он еще напишет, художник тоже живет от картины к картине. Но нельзя же ежегодно повторять Челюскина.
9Января. «Революция удалась». Герцен и Печерин о роли науки в обществе.
Ныряли с Петей в снегу. Близится настоящий конец «Чащи». У писателя дума заканчивается в форме слов и только с этим написанным надо считаться, тогда как у всех людей есть свое домашнее мнение, которое он носит с собой. Мне это «мнение» в себе является не мыслью, а чувством упрека совести: другие, мол, понимают, а ты до этого не дошел.
13 Января. Действительно заканчиваю «Чащу» и сегодня последний кусок сдаю в печать.
Некоторые думают, что двадцать поколений немцев работали, чтобы создать Гёте (Герцен), надо бы сказать, что работали они между прочим, сами того не зная, вернее, просто жили, а Гёте сам собой <3ачеркнуто: создавался> заводился, как заводятся птицы в частых кустах.
Встреча в [кабаке] с Бор. Григ. Брошевским (патер от коммунизма) .
14 Января. Вышел «Зверь Бурундук». Договор с Фаворским об иллюстрации.
15Января. Бой с Маршаком.
I. Почему детская литература не может до сих пор стать на
первое место?
Потому что писатель плохо сознает себя строителем будущего... создателем радости.
Почему так сложилось? Реки слов, но два: Пушкин и Гоголь... Пушкин – Толстой: детские рассказы и радость, Гоголь – Достоевский – А. Белый – бесплодны: эгоцентрики.
Не все мои рассказы, но среди них есть образцовые.
Ремизов: нет материалов. Я – бог.
II. Ребенок в моем опыте: я – [это] мать, ребенок – рвется Кащеева цепь
III. Мой путь в детскую литературу: сказка, путешествие – секрет вечной молодости... Ремизов и я: через Ремизова я поверил в себя. Ремизов: материалы в книгах, мои – в народе. Пушкин ходил на базары, Толстой – на большие дороги...
Мой путь к простоте детского рассказа: в «Журавлиной родине» раскрыто творчество: внешне – детский рассказ «Жур. родина», «Грач», «Еж»...
Маршак и Союз писателей.
машина: перешли в экономистов:
язык машины – понятий
Нет пути в детской литературе [изощренность]: «я» и [неверие] в ребенка:
<На полях: Народная школа: >
Думает по-иностранному, пишет по-русски.
Под маской интернационала космополитизм: но это успех.
Поэты: В синей форменной фуражке – Это – он Это – он Ленинградский почтальон
Подыгрывание под детей: Мой опыт в «Мурзилке»
– Колеса, колеса – послушный народ. Первичная музыкальность (Хуторское дело – куда как смело) В ресторане: машины шинами шуршат. Маршак и фольклор.
– На 100% – фольклор: в «Детгизе» ответили.
Что такое фольклор? это язык:
пойдет на фабрику;
на равных правах: вас на смех, а вы их.
Иногда вдруг из «Конька-Горбунка»:
Вот так чудо, в самом деле,
Погляди, письмо за мной
Облетело шар земной,
Мчалось по морю вдогонку,
Понеслось на Амазонку.
К фольклору, но не по новой методе: выхватить из среды (пример: стахановца: представим его в Медвежьих горах).
Союз писателей: интернационал.
Консерватор.
После речи Цыпина, столь невежественного человека, почувствовал такое унижение себя как писателя, литературы, что не только не решился выступить, а даже и вовсе быть дальше с ними..
в большой, если сблизишься, то ущемит, и на большее не будешь способен.
<На полях: Борис Григорьевич Брошевский, Виталий Валентинович Бианки>
Крым, Тессели (Форос), Горькому
Дорогой Алексей Максимович,
прошлый год на всесоюз. съезде писателей Маршак в своем докладе (это напечатано) сказал, что Пришвин, талантливый писатель для взрослых, не является в своих вещах для детей писателем интересным и понятным. С тех пор я все дожидался выхода своей книжки («Зверь Бурундук»), чтобы послать ее на Ваше рассмотрение с тем, чтобы мне приобресть авторитетного союзника в борьбе за русский язык, которую жизнь мне навязывает vollens, nollens 1. В этом письме мне хочется Вам раскрыть, почему же это меня, писателя, ныне столь признаваемого почти всеми, так больно задевает мнение Маршака <3ачеркнуто: которого я лично вовсе даже и не считаю писателем. Вот почему оно меня задевает: мне кажется, Маршак не по злобе на меня неспособен... >
Мне приходится начать издалека, от Пушкина, нашего национального писателя, и Гоголя, не могу сказать точно, что именно национального, но гениального. Давайте условно разделим всех наших писателей на писателей национальных и «гениев». Из национальных писателей я могу назвать Пушкина, Толстого, Лескова, Горького, себя. Из «гениев» Гоголя, Достоевского, <3ачеркнуто: Ремизова,> Белого.
Первая группа беременна своей национальностью, живот у нее раздут гражданственностью, и для всей этой группы характерно тяготение к фольклорному самовыражению и рассказу для детей (это ничего не значит, что некоторые, может быть, ничего не написали для детей).
Вторая группа чистых «гениев» тяготеет лично к себе и пожирает фольклор не для воспроизводства (через беременность), а в целях холостого (хотя и гениального) творчества. И как немыслимо себе вообразить, чтобы А. Белый написал бы рассказ для детей, так и Пришвин должен будет отказаться и возвратить отцу талантов свой билет, если только в его творчестве не найдется десяти народно-детских рассказов. Стрела Маршака, возглавляющего детскую литературу, попадает в самое мое сердце...
А еще вот что... Вы это лучше меня знаете, что хороший коммунист не умом, а сердцем знает, с кем ему по пути и кто против. Так точно и я, как живой-преживой писатель, чувствую до точности по нескольким строчкам, кто из писателей проходит холостым гением и кто идет с брюхом. В наше время государственного строительства писатель с брюхом имеет первенствующее значение, потому что это брюхо является мостом между искусством слова и государством, работающим главным образом на будущего человека. Я не вижу иного союза, т. к. искусство и государственность так же в существе своем противоположны, как вода и берег.
Я величайший враг бюрократии и в простоте своей часто действия ее принимал за действия самой революции, вел себя часто до крайности нетактично. Теперь, вспоминая рискованные свои поступки (ведь раз даже у стенки стоял), я иногда задаю себе вопрос, каким образом я уцелел, не пристукнули меня и не застукали (нисколечко!). Решая эту задачу, я иногда все объясняю случайностью, а иногда поглядишь, как все-таки с беременными женщинами обходятся более или менее пристойно и в нашем безобразном быту, думаю, что меня охраняли за брюхо.
Стрела Маршака ранит моего младенца – вот почему мне так больно. Третьего дня меня приглашают на совещание о детской литературе в ЦК комсомола к обсуждению доклада Цыпина и Маршака. Мне вдруг пришло в голову подозрение, что Маршак потому меня ранит, что имеет в виду не тех детей, каких я имею. Мне вспомнились разговоры с народными учителями, их жалобы на то, что они должны питать детей Маршаком, что русские дети совсем не могут понять, почему за словом «Алжир» у Маршака следует «Жир», почему «колеса, колеса, веселый народ» (не по-русски), почему цыплята у него «свистят» и т. п. Вдруг что-то поняв, я принялся читать Маршака, и мне стало ясно, что этот писатель думает по-иностранному, а пишет по-русски. Вот, напр., у Маршака:
Да, да – это он –
Ленинградский почтальон.
<Приписка: Бой с Маршаком (18-го/1. 1936 в 11–3 ч. утра.>
Мой путь и путь детского [профессионального] писателя. Жизнь образов иная, чем жизнь понятий... Радость (происхождение). Секрет моего успеха.
Зверь Бурундук.
Письмо Горькому
Маршак. Угода детям: рифме: куда как смело
Технический [уклон] – космополитизм: эсперанто
мастер – [историзм], фольклор
Пафос и мастерство.
Почему все детские писатели сделались детскими.
Звери или люди и машины
Москва. С 12-го по 18-е Января: боевая неделя в ЦК ВЛКСМ…
Встреча с Брошевским (Григорий Борисович), интересен как pater от коммунизма и возможный агент охранки.
Два разных осадка после речи: первое, что как будто ты сел за руль и <3ачеркнуто: повел сам машину>, овладев ее механизмом, повел ее; второе – почему-то стыдно: ты отдал себя...
20 Января. 19-го была метель – сколько снега! После «событий» как-то «все равно». Раскаиваться в жестокости не приходится: Маршак и подл, и первый напал на меня. Вот самолюбие... это болезнь.
Два величайших народа разделили власть над миром, хотя оба эти народа утратили свою территорию. Один из этих великих народов евреи, предназначенные расшатывать современные народы и сбивать их с основ, другой из великих народов цыгане, напротив, ни с кем не сходятся, ни в чем не уступая, несут счастье свое прямо в будущее.
21 Января. Задумал переделать для маленьких детей «Бе-рендееву чащу».
Берендеева чаша.
1. Машка... конец: года три мы так ездили с Петей и нынешней весной отправились на север искать Берендееву чащу, где еще никогда не бывал человек с топором. 2. Запань.
<На полях: Ломаной копейки не дал.>
22Января. В «Чаще» сильные места: домкрат (начало), Сокольники (конец). Прямо же за... Москва стоит в лесу. Если выехать лесами из Москвы на север, то и будет все лес и лес до самого моря. <Приписка: Но все это, нам казалось, лес.> Мы помчались лесами на север и ехали, пока можно было, на Машке. Ехали на пароходе. Ехали верхом.
Как пьют шоферы (рассказ Коли Куликова): в чай рюмку, а они добавили: полстакана и... я только могу за один глоток хватить: у него – лапти вверх, а у меня дух вон: свою жену не узнал. И что тут было: пинжак забыл и вернуться стыдно: так и хожу в синих штанах и в сером пинжаке. (Начало рассказа: почему это у вас, Коля, штаны синие, а пиджак серый?)
«сиротская», в том же роде, как весна, лето и осень 35-[го] года.
«Берендеева чаща» = провести в «Колхозных ребятах».
26 Января. 30–31 быть дома: примерка. Нога (ушиб) болит, но меньше. Роман Фейхтвангера «Семья Оппенгейм». Читая о бедствиях евреев у фашистов, думаешь о наших «кулаках» и чувствуешь разницу: те хоть вовремя могли постоять за себя (вот этот роман), а те мученики (сколько вовсе невинных, ни за что ни про что) просто быльем зарастут. В романе есть и еврейская мудрость, направленная против героизма и мученичества как такового...
Много мне пришлось передумать о причинах постоянного нападения деревенских и городских мальчиков на мою газовскую машину «Машку» (я <3ачеркнуто: сторонник> держусь того, чтобы личные машины, как животных, лодки, яхты и т. п., называть своими именами). Случилось однажды мне заехать в чайную. Машка стояла не совсем против окна, и мне то и дело приходилось в тревоге вставать и поглядывать. Поглядел я однажды и обмер: мальчишка стоит возле Машки и отвинчивает колпачок на вентиле в заднем колесе. Я вышел осторожно, пробрался из-за машины и цапнул мальчика за рубашку.
– Это тебе не игрушка! – сказал я, потрясая небольшого гражданина.
Вдруг этот самый гражданин, ничуть не растерявшись, в ответ на мое «не игрушка» отвечает: «игрушка». Я ему опять: «нет, не игрушка». А он мне опять: «нет, игрушка».
Я вдруг <приписка: мне стало стыдно спорить с мальчиком> одумался, понял чувством какое-то глубокое значение нашего спора и мгновенно перестроился.
– Как тебя звать? – спросил я ласково.
– Колькой, – отвечает гражданин.
– Вот что, Колька, – говорю я, – садись на приступочку и стереги Машку, а я за это тебя прокачу.
Колька садится. Я иду в чайную. Очень скоро к окну приходит другой мальчик и просится у меня тоже стеречь машину.
– Там, – сказал я, – уже сидит Колька.
– А я тоже Колька, – отвечает мальчик, – я тоже хочу.
Вслед за этим другой, третий, все называются Кольками, и всех я принимаю в «кольки». Баловаться стало некому, все мальчишки стали кольками, охраняющими мою Машку. А когда я потом их прокатил, то в этой округе мне можно стало бросать машину без призора: далеко завидев машину, <3ачеркнуто: ребята> «Кольки» кричали: «Наша Машка идет» и становились на дежурство...
И все это благополучие началось с того момента, как мальчик на мое «не игрушка» ответил мне, что моя Машка именно и есть игрушка, и я, уязвленный, подумал: да, правда, эта машина игрушка не только для мальчика, а и для меня: ведь я же шофер-любитель, я по-настоящему играю с Машкой, и детям, может быть, даже кажется, что я у них под предлогом «цели» отбил самую лучшую игрушку.
Мысль, которую хочу я высказать, еще наглядней показалась нам недавно на другой детской игрушке. На заводе «Шарикоподшипник» оказалось очень много бракованных шариков. Чтобы использовать их, кто-то придумал детский бильярд с этими шариками. Игрушка, довольно дорогая (сто и больше рублей), очень понравилась взрослым. [В] детский бильярд, продаваемый детским отделом Мосторга в клубы, играют все взрослые, даже старики. Взрослые на наших глазах похитили у детей предназначенную именно для них игрушку.
Речь свою веду я, однако, не к тому, что взрослые, будучи в глубине своей тоже детьми, похищают часто у настоящих детей их игрушки, а что взрослые играют не меньше детей, и, значит, если ты хочешь понять ребенка и дать ему самую лучшую для него игрушку, то ты должен понять себя как ребенка и предложить другому ребенку игрушки так же всерьез, как ты предлагаешь себе.
Так, по-моему, надо и книги писать для детей не со «скидкой» на молодой возраст или средний, а непосредственно для того ребенка, которого должен чувствовать в себе самом каждый писатель, каждый художник, ребенка, составляющего сущность таланта. Мне иногда кажется...
Надо писать, дорогой писатель, не о том, что не сродни тебе и что тебе, однако, навязывают, а о самом дорогом, самом любимом. Я думаю, что то самое дорогое в себе – это именно и есть тот ребенок, для которого мы покупаем то книжку в изящном издании, то заводим «Машку», то пианино, то патефон или красивую одежду.
Создавая детский рассказ, писатель должен не склоняться к маленьким детям внешне, а понимать их <приписка: их поднимать, узнавая их> потребности через своего личного ребенка, в существе которого, собственно говоря, и заключается то, что называют талантом. Мне иногда представляется, [что] такого рода «талант» заключается почти в каждом человеке, но что люди именно это самое нужное для создания нового человека, нового общества знать не хотят.
<3ачеркнуто: меньше> уже в детях среднего возраста, еще меньше в детях постарше, и так, мне думается, в конце концов можно прийти к тем, кто совсем от революции не поумнел, и наконец добраться до тех, кто поглупел...
27 Января. – Исторический день. Амнистия исторической личности (постановление о преподавании] истории) – явление того же порядка, что и стахановское движение, и «жизнь стала веселее». Это значит, конец тому партийному аскетизму, в который когда-то (1904 г.) уперлась моя личная жизнь. В сущности, это и было источником моей оппозиции. Теперь стена эта рушится и наступает жизнь, граждански нам еще неведомая, жизнь, которой никогда и не жил русский интеллигент. Таким образом, общество вступает теперь на тот самый путь, который мне лично открылся как выход из тупика: творчество; этот путь я раскрываю в «Кащеевой цепи». Очень похоже на 17-й год, первые дни после свержения царя: казалось, тоже вдруг рушилась Кащеева цепь.
И в то же время в глубине души остаток основного верования: что Кащей-то ведь бессмертен.
29 Января. Сравнение увиденного пешеходом с тем, что видит в совокупности автомобилист, приводит к сравнению людей, живущих на месте (как было Хрущево: и под землей все твое), и тех, кто получил возможность всюду ездить, все видеть (нынче это у меня взамен Хрущево).
30 Января. Алексей Константинов. Игнатов, Москва, Мытная, 23, кв. 192.
Инженер военный (химик), стрелок (из пулемета и нагана) и летчик.
31 Января. Идры. Григорьев боится отношения к нему наших командиров детской литературы, никуда не ходит, чтобы не слышать: «Гайдар, Паустовский и др.» и оставаться в этих «др.» Он ищет забвения in vino и в картах (и с какими обывателями!). В сущности, я в том же положении, но при всяком случае крикну, они и вспомнят. «И др.» есть одна из самых утонченных пыток, какие только существуют на свете, если запустить свое душевное хозяйство. «Идры» служит мне сигналом к бою или к пересмотру своей деятельности с тем, чтобы выше подняться. Бороться с «идрами» надо двумя способами: 1) показываться среди «идров», чтобы не слагалось в себе заболоченное мнение, 2) самое, конечно, главное – это повышать свою деятельность, что именно и дает оружие в борьбе с «идрами».
Вот вопрос... ведь все эти коммунисты, вроде Молотова, зарождаются в обществе, они дети общества, и личность их не противопоставляется обществу. Значит, и Фауст и Мефистофель исчезают... И значит, вот это мое чувство, будто я теперь живу в детской и не встречаю вовсе взрослых, – это чувство отмирающего человека.
За написанным словом автор «скрывается», за сказанным тоже скрывается: мы слышим...
<На полях: писаное слово – выше себя, сказанное слово – ниже себя, преодоление обманчивой видимости.>
1 Февраля. Бросился в Москву от страшной и беспричинной тоски. Все размотал в вине и разговорах.
2 Февраля. Визит к Дедкову (5 в.). Маршак в «Детгиз». Борода. Союз писателей.
Вместо жизни картинка. Отец и мать на службе, ребенка нужно занять, и вот вместо жизни ребенку дается картинка с текстом. Ребенок забывается. Что-то вроде головокружения при покачивании люльки. (Вместо любовного усилия...)
Человек – да, я это понимаю, и лошадь при человеке, и корова. Но вот белка – что это? мне кажется, это лишнее.
3 Февраля. Был у Дунички 2 и потом у Соф. Яковл.. Боже мой! даже С. Я. наконец-то признала и сказала о нем: «умный человек».
Вопросы семьи.
Толстой. То самое лучшее, вокруг чего я с трепетом хожу всю жизнь, он назвал Богом.
Город и деревня. Коля Дедков сказал, что он свою деревню ненавидит и в то же время любит страстно: ему жить и умереть в городе среди людей, а природа для него в книгах, и он выбирает себе книги о животных, лесах.
Петя сказал, что в городе первое, что противопоставляется деревенскому человеку, это люди, народ. И отсюда все остальное: в городе человек зависит от человека, в деревне от «судьбы» и себя самого (и если не удается «сам», то на месте его судьба).
Положение писателя.
Женское движение проникло в ресторан, где я не частый гость, но верный: много лет я тут при наездах своих в Москву обедаю. Раньше в этом ресторане были лучшие официанты, сохранившие до нашего времени во всей чистоте ресторанные культурные навыки. Недавно при вторжении женщин большинство этих официантов было распределено, в качестве инструкторов, по другим ресторанам. Но десяток лучших старых официантов остались. Женщины потеснили этот остаток в самую заднюю комнату, оставленную для особенно требовательных любителей ресторанного быта. Вместе с женщинами появился для пущей важности метрдотель в костюме заграничного сукна. Сохранив связь со старыми официантами, я...
6 Февраля. Улыбка Хаджи-Мурата: человеку с такой улыбкой можно резать людей.
Я стал уже и бояться в себе чувства неприязни к евреям, по временам овладевающего мной до отвращения. Но при окончательном разборе вспомнил, что немногие евреи, работающие в области высшего творчества, или даже просто люди из них, разрывающие связь со своим еврейским бытом (напр., Шпет, православный священник), не только [не] возбуждают неприязни, но, напротив, как бы возвышаются над тобой, и тебе становится от них хорошо. Эти люди и есть именно те самые праведники, из-за которых еврейский град до сих пор не разрушен.
9 Февраля. Алексей Денисов, толстовский мужик: этот человек возможностью существования своего вскрывает, что русский народ жив не единым хлебом, хотя живет безобразно и своего лучшего не сознает, и это лучшее потому как бы ни во что ставит и, если придется его выказать, никакой платы за него не берет.
Написал единым духом пять шоферских рассказов. Не знаю, к лицу ли мне заниматься такой мелочью. Да и вообще я хорошо не знаю, взял ли я много от своего таланта или же проспал его. (Григорьев склонен думать о последнем.)
Пленум выезжает в Минск. Послать телеграмму: Радуюсь прекрасному свиданию товарищей и поздравляю. Сам, к сожалению, лично лишен возможности приехать. Михаил Пришвин.
От Ежовой назначено свидание с Калмыковым завтра 5 веч. Телеграмма: Приедем. Очень благодарю. Пришвины. Всю ночь опять валил снег. Вот подготовка к весне!
Читаю Буша: движение растений по земле во времени (расцвет: третичная эпоха, 3 мил. лет), и теперь буду читать в пространстве.
Определенно, опытом установил, что в новых местах мне надо работать точно как художники, писать этюды по непосредственным впечатлениям, а не откладывать в долгий ящик. И чем смелее писать на месте, тем будет лучше. Значит, приехав, надо хорошо устроиться и работать, а не двигаться.. Между прочим, если бы взяться, то можно бы и в городе, в Москве сделать такую же работу, как в субтропиках. Только надо для этого освободиться от всяких обязанностей, встреч деловых и так же, как «Лес», например, наметить что-нибудь темой для наблюдения, напр., «народ» в его массе, как он является приезжему в город.
10 Февраля. Свидание с Калмыковым. Статья в «Правде» о Бухарине.
Моя защита: <приписка: русский всякий народ ставит выше себя> два величайших народа – я цыган.
Варево СССР на стройке. Бетал растолстел. Бетал стал нервным: плохо спит по ночам. 1-й разговор о Бетале с Бухариным: госуд. деятель без сентиментальностей. Не написать ли «портрет»? Бетал: «Я читал "Жень-шень" – вы хорошо знаете зверей – у нас много зверей, только не Лувен, а Юль».
Ежова: я всегда и до революции знала, что русский народ – великий (холодный поворот, как стартер вертит коленчатый вал, и она: русский великий народ: довольно что-либо назвать вслух, чтобы орех, имея все обличье ореха, стал пустым: чтобы единственного русского в «Известиях» обвинили в нерусскости). Единственный пункт обвинения правильный – это заскоки Бухарина в отвлеченную область военной политики: туда ведь нельзя смертному, и если он это делает, то становится претендентом на трон.
«человеческое» русской интеллигенции. Безмерная храбрость, хитрость дикаря, детскость. Кавказ: горы – вышки, с которых хорошо разглядывать человека.
13 Февраля. Петя к 20-му/II. Отъезд 1-го Марта. Источники. Разговор с Бухариным о совете, от кого ехать, а перед этим с Изгоевым. Одежда: толстовка для меня, для Пети рубашка наружу.
15 Февраля. С тех пор как выступил против Маршака, никак не могу войти в себя. Надо непременно войти.
Надо «радость», о которой высказался я, ссылаясь на «жить стало веселее», не упустить в ее высоком значении (как творчество жизни) хотя бы для себя самого. Что же касается произнесенных мной слов, то, конечно, их поймут в мещанском смысле (вещественном), хотя это так и надо, т. е. имеющие уши да слышат, а не имеющие поймут по-своему, и это для меня не так плохо.
Трудно сказать, когда это случилось, но только вдруг, когда мы хватились, личность этого человека была далеко от нас, эта личность стала сверхчеловеческой и незаместимой. Раньше всем казалось, что умри он, и их таких за ним стоит множество. И правда, они были тогда просты и вместе были как шерсть: остриги, и вырастет. Теперь быстрыми переменами они сбиты с толку все, и весь толк остался в единственном человеке.
Надо быть всегда наготове относительно радостной жизни и помнить, что если внутри Союза и нет как будто врагов, то на всем-то свете враг Союза будет поистине до тех пор, пока лев не ляжет рядом с ягненком. Но раз есть враг, то ушки должны быть у ведущих людей всегда на макушке, чтобы в нужный момент всю шерсть поставить против врага. «Жить стало веселей» надо понимать как тактический прием, вроде ленинской «передышки». Слова «родина», «Великороссия», мелочи быта вроде елочки и т. п., принимаемые обывателем «весело», имеют не меньшее рабочее значение на войне, чем пушки и противогазы.
Будет момент, когда встанет опасность разномыслия в обществе. В такой момент людей можно бросить на войну. Так что, если «веселая жизнь» перейдет какую-то меру, она корректируется войной: тогда все разномыслие, порожденное веселой жизнью, вмиг будет приведено к единству. И так, по всей вероятности, жизнь будет делаться все веселей и веселей вплоть до войны.
Поездка в Кабарду должна быть организована так, чтобы ни в коем случае не кончалось переселением туда и ликвидацией домика в Загорске Мы проведем с Петей там весну. Если понравится, на лето и осень переедет Павловна. А что дальше, – будет видно. Поездка на три месяца будет стоить приблизительно 3600 руб , скажем, 5000 руб
Читаю «Крейцерову сонату». Интересен анализ супружеских размолвок в связи с приступами чувственности. Чересчур просто и грубо, но начало пути анализа верное.
Мелькает возможность идеи «Жень-шеня» развить на материалах Кабарды: строительство осветить изнутри светом интимной жизни личности.
12-го у нас был на блинах П. Еф Безруких и рассказывал о Репине, что он будто бы в письме кому-то восторженно расхваливает политику Ленина и возмущается только одним, что он допускает такую мерзость, как диктатура пролетариата. Я стараюсь понять Репина и думаю, что он таким образом приходит к такой нелепости: пролетарий, с точки зрения Репина, конкретный рабочий человек и физически и нравственно соединяет в себе недостатки обделенного человека с всей злобой его и претензией, – в таком случае, чего же хуже может быть явления диктатуры этого класса.
Вера Ант. Яловецкая., когда Чехов еще был жив, некоторое время была актрисой Художественного театра. Ей, должно быть, не очень везло, и оттого она вышла замуж за маленького адвоката Яловецкого и вместе с тем ушла (может быть, уволили) из Худ театра. Всю жизнь свою она попрекала мужа и всем рассказывает, что он загубил ее артистическую карьеру. И теперь на старости лет с чисто юношеской энергией она выступает с чтениями в провинции и каждый раз надеется произвести «фурор». Чудовищно мучительную свою семейную жизнь оба супруга не обрывают, очевидно, из-за Чехова: оба мучителя связаны образом Чехова, каждый мучитель является в то же время свидетелем чудесного времени Чехова в Худ. театре, и разойтись, остаться без свидетеля, уйти в пустоту настоящего и создавать из ничего себе будущее оба не в силах Давно прошла их серебряная свадьба, дождутся и «золотой». И вот судите по долгой жизни о «счастье»1 Возвращаюсь к Толстому: можно ли, напр., в этой жизни объяснять беду семейной жизни чувственностью. А часто может объясняться раздор супругов недостатком чувственности одной стороны, ее «духовностью».
20 Февраля. За это время заключил договор о 2-м изд. «Зверь Бурундук» и «Ярик»; с Бухариным договор о поездке в Кабарду, виделся со Шкловским и Катынским
Шкловский сказал, что я «смял Маршака». Это меня обрадовало, и я пытался дать понять Шк-у, как дорого мне самому стоит такое выступление: некоторые думают, – сказал я, – что я старая хитрая лисица
<На полях Начало Кавказа – это поездка в Грузию >
<На полях Ш[кловский] – это по натуре один из тех древних мудрецов, которые выходили на площадь учить. Смотришь на его голову и чувствуешь, как там «трещит» от постоянной работы. Это один из тех десяти праведников, за которых в свое время ответят фашисты >
Хитрость. Шкловский сказал, что я «смял Маршака». Я пытался дать понять ему, как дорого мне самому стоят такие выступления. – Некоторые думают, – сказал я, – что я старая лисица и беру хитростью. На самом деле я беру откровенностью и простотой – Ш. странно смотрел на меня, и я понял: он сам думает, что я беру хитростью. – А может быть, и хитростью, – сказал я, – это неплохо при цели, поставленной в большой дали и высоте. – Вспоминаю свидание с Горьким в первый его приезд из Италии. На мои недоуменные вопросы ему за обедом он сказал: «Вы должны понять наконец, что я хитрый человек. – Это неплохо, – ответил я, – надо быть и хитрым, вот я ведь тоже хитрый – Горький засмеялся: – Какой вы хитрый» А недавно слышал от Зазубрина, он же сказал: «Пришвин – это хитрый-прехитрый».
Сам уж и не знаю, как о себе думать. Знаю только, что, конечно, меня принимают не за меня, и я играю на своей простоте.
Бетала: будто бы в гражданскую войну его загнали вместе с туром на вершину горы и там измученный человек и козел как-то объяснялись друг с другом. А еще как Бетал велел в одну ночь выстроить дом для обиженного человека. И еще, как дикие кабаны освободили домашних свиней. – Все это очень, очень интересно, – сказал я, – постараюсь отнять у Бетала его маленькое государство. – Ну, это у него не отнимете.
Вот, пожалуй, хороший пример моей «хитрости»: разумеется, государство у Б. не отнять никак, но можно затеять такую игру: Бетал создает свою Кабарду как государств, человек, а я свою как художник, и Б. хочет мое творчество взять на пользу своей Кабарды, я же хочу его Кабарду взять для своей. <Приписка: Развитие мысли о кузнеце Вакуле и черте.>
В своих целях я, конечно, буду действовать как хитрый человек, и тут да, я большой хитрец, хотя ощутимого вреда и от моей хитрости и воровства нет никому. Между прочим, «я отниму Кабарду» может быть одной из тем моего «исследования», и в ней должен целиком отразиться современный наш роман государства с литературой. Это роман коровы с велосипедом: корова ухаживает, кокетничает, становится поперек тропы, и ехать нельзя. Это один из планов «Кабарды».
Еще мне интересен человек без «человечности», «варваров» во главе госуд-ва).
А еще в Кабарде надо найти счастье в творчестве жизни (строительство, как в «Жень-шене», взятое изнутри, строительство как личное творчество) <приписка: (Вся сущность Бетала предвидена) >.
У Ш[кловского] были железнодорожники (Виталий Иванов. Ермилов, «Гудок»), предлагавшие мне написать «портреты» их орденоносцев Гаприндашвили на Сурамском перевале и Малюк Никол. Андр., нач. службы эксплуатации Северо-Кавк. ж. д. г. Орджоникидзе. Если пожелаю взяться, то чтобы дней за 5 телеграфировал в «Гудок», и Малюк приедет на своей машине за мной. (Переговор, по телефону с «Гудком», согласоваться мне для возможности повидать Кавказ, кроме Кабарды.)
«Известиями» (извлек 2500 руб.).
Понимаю и чувствую, как неприятен должен быть Бухарин нашим государственникам. В его общей даровитости чисто литературного характера скрывается «претендент на престол». подобный тому «селянскому министру», который жил в Чернове Викторе: что-то вроде мании. И «они» (враги) это отлично знают и на этом играют, как мальчишки, замечающие смешные стороны учителя. <Приписка: складывается с «хитростью»: т. е. что каждый писатель, художник есть непременно претендент и конкурент Беталу: это можно показать на себе и на других художниках...>
Похоже на фигурку в трубочке со спиртом «американского жителя», погреют теплом руки – житель поднимется, охладят – опустится, А человек, видно, хороший, и жалко его: неужели же так трудно... <приписка: т. е. что перед чем-то в Бетале (вера) каждый художник – «америк. житель»: это в Бетале есть «партия» – вера, а у [нас] «личность»>.
Вот Горький всего на несколько месяцев отошел и будто отодвинул ширму от своей писательской личности, именно вот на фоне этого лит[болота] Союза писателей вдруг проглядываешь в сердце настоящего писателя и опять начинаешь и жалеть человека, и уважать. Бухарин хвалил мою книгу «Север» и в нем «лов рыбы». Подозреваю, что я не очень-то дохожу до него и не могу понять, почему же это... Каждый раз в таком случае берешь себе на заметку: «а не преувеличил ли я себя, не ввел ли других в заблуждение».
(Выход. В борьбе с Маршаком хороша зуботычина, посредством которой я выхожу из того порочного круга писательского самолюбия, в котором развивается настоящая фобия. С. Т. Григорьев, напр., боится идти на собрание детских писателей только потому, что он попадет там в «и друг.». Зуботычина – это самый естественный, самый здоровый выход из этого болезненного состояния.)
Мы столько времени жили в уверенности, что за ним стоит кандидат, за кандидатом другой, третий, как у оленей в гареме во время гона. И вдруг, подумав об этом, увидели, что нет никаких ассистентов, что мы упустили его и он теперь стал незаменимым и единственным («и человека человек послал к Анчару властным взглядом»). На наших глазах произошло то, о чем загадывал Л. Толстой, и мы, глядя в упор, ничего не видели. Все происходило как после потопа: множество рек и ручьев стали бежать в одно место, и то место сделалось морем...
Все возвращается на прежнее место, и родина, и Великороссия, и елка <приписка: («а раз елка, – сказал N., – значит, вернется и твердый знак»)>, но все это возвращается сравнительно с прежним как бы в засушенном виде, вроде как бы растение в гербарии. Елка, напр., в наше время как бы держала детей в доме при семье, и зимой на чистом снегу не было ни одного лыжного следа. Теперь дети вышли из дома на улицу, в лес, все снега искрещены лыжами. При таком достижении елка хороша только в прошлом. Почему же она возвращается?
Встреча с Катынским. Кабаны (вепрь). Частый дубняк. Стрельба в упор. Люль: «а это черт».
Охотник на кабанов. Сюжет для рассказа об охотнике, не умеющем обращаться с ружьем (ходит и ездит, не вынимая патронов, а говорит: «я вынул». Стало опасно, Катынский поставил на предохранитель, и тот, когда пошли на него кабаны, не мог выстрелить). Раненый кабан покатился с горы. Раненый пошел в драку. После второго выстрела опять завернул. Зад повис, но ползет. В дубняке все изрыто и пахнет свиньями. Свинья-вожатый остановилась, топнула ногой. Секач, одинец. Обстановка, приготовленная для членов правительства, и в ней я, любитель непосредственного соприкосновения с природой. Но ведь один из планов Кабарды будет <Приписка: Черт есть обезличенное действие>, и мне это будет упражнением.
(Если это будет открытая повесть, то герой ее Бетал должен победить «черта» государственности, который рождается от чего-то... напр., самому лично нельзя убить, сам подписывает, другой убивает: и через это добро и зло разделяются: кто-то берет зло на себя: Ленина даже освободили от необходимости подписывать смертные приговоры. Эта «легкость», облегченность через обезличение действия дает возможность создания плана, закона и других чисто государственных принципов, благодаря которым делается возможным механизировать общество, от которого во все стороны летят бороды, подковки и поддевки.)
<На полях: малая мудрость и большая>
<На полях: Выход к морю: оно отвлеченно и принципиально, как закон, в море за куст не зацепишься: везде вода.>
<На полях: Сайд Татаринов и Барманда. Марманда. Дриандия.>
Почему же Бетал «толстеет»? Над «принципом» надо сидеть, когда сидит, то полнеет, диафрагма давит на сердце, и от неправильной деятельности сердца еще полнеет. Но когда начинает двигаться, то возвращается к личности подданных во вред выработке законов.
«стал таким нервным: ночи не спит»? Маленькое государство в конце концов обеспечило ему некоторое равновесие между отвлеченным и личным делом (земледельческая, колхозная страна), но огромный СССР стоит угрозой: тут надо сидеть, и опять диафрагма начинает на сердце давить. (Во время «исследования» ответы получать только от дела, но людей об этом никогда не спрашивать. Жизнь ответит.)
Черти бывают двух порядков, одни – это индивидуалисты – эгоцентрики капит. общества, владеющие миром посредством золота, другие <приписка: механизаторы> общественники и законники, порабощающие человека машиной. Мой строитель должен победить всех чертей. Не всякий ли роман питается сказкой? – Пишу сказки для образованного общества: романы.
Начался кашель сухой, резкий, редкий. Вечером 137,5 Р. 84.
21 Февраля. Лежу, t 38,5 Р. 84. Подозреваю воспаление легких (главное, что нет насморка, кашель, высокая темп.). Лежа сочиняю себе смерть свою и веселую могилу. Заказать Бострему: мой гроб расписать «беспредметно» разноцветными весенними пятнышками. Хоронить в землю. Музыка струнная, отличная, лучше бы всего Гимн Радости Бетховена из 9-й симф. Председатель Союза писателей (если согласится приехать) или кто-нибудь из друзей объясняет, почему Пришвин предается земле, а не огню (это нетрудно понять). После речи – Гимн Радости. А гроб забит уже дома. Лицо покойника, кроме жены и самых близких, очень немногих, никто не видел. После Гимна Радости гроб, покрытый весенними пятнышками, опускается. Перед тем как расходиться, председатель читает проект памятника, завещанный самим Пришвиным. Надпись на одной стороне: «Друзья, ложитесь рядом, веселей будет». На другой: «Здесь лежит Берендей. Закон берендеев: "Помирать собирайся, рожь сей"». На третьей стороне рассказ для детей «Говорящий грач» с его «Кашки хочешь, дурашка?». На четвертой стороне обыкновенное, кто, когда родился и умер. С похорон все уходят веселые, повторяя «веселая могила».
«кашки хочешь, дурашка?», рассмеялась и в общем осталась весела и довольна. Попытаемся так сделать.
<На полях: Завещание: невозможность это сделать, потому что смерть серьезна.>
22 Февраля. Ночь всю спал, t и Р. те же. Начался сильный насморк и чох. Тот момент, когда чхнуть, всегда загадочен, и до самого этого момента обыкновенно не знаешь даже наверно, чхнешь ли еще или все «так пройдет». Перед этим моментом лицо человека бывает как будто он, ломая руки, стоит у пропасти и сам за секунду не знает, полетит ли он туда или повернется назад и опять заживет обыкновенной своей хорошей человеческой жизнью. <Приписка: Чох (к описанию болезни Бетала: черемша).>
Леонардо, считая живопись величайшим искусством, литературу, как искусство от слуха, а не глаза, считал ниже ее и даже часто о литераторах говорил заодно с математиками. Вот отчего и я сопротивляюсь Белому: я, исходящий в литературе исключительно от глаза, вижу в Белом «математика», это действительно математик от литературы.
<Приписка: «Почему я не спал, а веселей всех вас?» (Божьим делом занимался).>
Ego как центр моей личности. Оба центра могут так близко сойтись, что Ego подменит Бога и сделается центром вселенной. Мы такого эгоцентрика узнаем по его неспособности видеть что-либо вне себя.
<Приписка: Когда «Я» сделается центром вселенной – этот человек ничего не видит вокруг, напротив, если «Я» располагалось в мире наравне с другими освещенными предметами – мне все видно.>
Белый мира вне себя не мог видеть (разве только посредством «кодака»), живая жизнь не могла бы ему дать тему. Вот почему он совсем ничего не понимал в текущей литературе и писал о ней нелепости. И под каким бы углом ни проходила его логика, она всегда у него остается на первом месте, ученики же его должны непременно сделаться только уродливыми рационалистами. Он сгорел «поделом».
23 Февраля. Всю ночь не спал и не мог ни о чем думать. Как только закрою глаза, сейчас же появляется Бетал Калмыков, обсуждающий в своем Совете книгу мою «Зверь Бурундук». Мучительно болела голова. Позвал доктора Савицкого. Оказался бронхит в левом легком и грипп. Еще до получения лекарства мне стало много легче. Вечером же 136,5 Р. 80.
«Голубой», Лева сказал: у нашего окна поет синица брачным голосом). Заболела Павловна, как она за мной ухаживала и вот заболела той же болезнью.
Вчера мне она рассказывала, как она песням научилась. Бывало, ни одной работы без песен не проходило: зимними вечерами спать хочется, песня не дает спать. А на поле! как ведь устанешь, и не больно-то сытно, другие сало едят, у нас кой-что, и заморошная и голодная, а как хватят после работы песню, вся затрясешься и даже плясать. Как научилась! да тогда без песни и жить нельзя было. А теперь Паня, девочка той же деревни, списывает! Тогда песни сами рождались, теперь их списывают и учат. И опять будут петь, но не как народ поет, а как интеллигенция. Да, Россия умерла, но чем же я так долго живу, если она умерла?
Мне вспомнилась моя небогатая страстями, связями скромная труженицкая жизнь. И странным становится, что я теперь почему-то известный, почти знаменитый и во всяком случае богатый, какое-то воистину
Еще вспоминал свою поездку на Кавказ, когда мне было года 22–23. Как я сделался тут за переводом Бебеля марксистом. Как я мало тогда мог воспринимать от природы. Скудость образования, бедность в семейном счастье, жажда дружбы, женщины, чего-то лучшего. Как скудно... Вот бы Шкловскому открыть «секрет» Пришвина: что это самый взаправдашний рядовой марксист, каким-то чудом пересаженный из политики в искусство слова. Это единственный, быть может, пример.
Артем здоровенный мужик, очень злой. На сходках никогда не мог ничего сказать от злости, его душила злость, и от этого он не мог ничего сообразить. Сидел с налитыми кровью глазами, хотел, вскакивал и опять садился, не мог. Только единственный раз во время революции, когда каждая волость была склонна объявить себя самостоятельной республикой, Артем вдруг прорвался на собрании и с налитыми кровью глазами сказал: «Товарыщи! ни одной коровы за границу Соловьевской волости не выпущайте!» С этим все согласились, и этим началось во главе с Артемом эфемерно короткое существование Соловьевской республики.
чувством черкеса. уколотившего наконец-то убийцу своего брата. И в чем разница? Если я бью, ратуя за свое кровное дело, русский язык, то для черкеса охрана своей крови была не менее «кровным делом», чем у меня язык и литература. Если я бью словом, а он кинжалом? Об этом и говорить нечего.
Одним словом, если ты предан чему-нибудь, то должен за это стоять, и тут око за око. И ты должен отвергнуться от всего мира, чтобы подставить щеку другую ударившему тебя по щеке. Эти христианские заповеди столь отвлеченны, что на практике они переделались, стали непонятным пугалом для живых людей. А как ими играли либералы в борьбе с консерваторами государства! Все эти тургеневские описания смертной казни, рассчитанные на человеческие (христианские) чувства!
Добролюбова у нас теперь расшифровали как великоросса и претендента на престол. И действительно, этот здоровый мотив народной воли против гнилых основ государства проходит через всю революцию. Недаром же случались такие прорывы, как явление «селянского министра» Виктора Чернова. Параллельно государственникам христиане со своей христианской точки зрения разрушали государство (Лев Толстой). Момент сочетания в правительстве левых эсеров и большевиков был последним моментом параллельного движения этих противоположных начал. Восторжествовали государственные начала, а христианские вместе со своими социалистическими суррогатами были сметены, и вся эта в настоящее время в лице Добролюбова представляется просто беременной будущим государством.
Взять крупное имя... Из тысячи один, называя это имя, понимает его значение, остальные покоряются «Помазанника». Не то же ли явление происходит в движении культуры, всякое имя крупного деятеля культуры некоторое время ограждается для своей деятельности от посягательств на него со стороны толпы. Кто-то сознательно работает, связывая, обезвреживая эти бесчисленные бараньи головы. Эти люди – святые отцы всякой культуры. Таким подлинно чистым святым подвижником русской культуры был М. О. Гершензон. Помимо Столпнера, теперь к этому типу близок Шкловский. Всех этих евреев я считаю более русскими – и очень, очень более! – чем сами великороссы по крови.
Государство определилось в своей необходимости и стало расти независимо от личной воли. Определившись как государство, оно перестало заманивать нас взятыми на время со стороны звездами. Государство есть необходимость и само по себе человеку никогда не может быть путеводной звездой. Мы, однако, до того со старым своим государством были не ко времени, так от этого массам скудно жилось и так еще вдобавок набралось горя от революции, что новое государство на некоторое время сойдет за звезду.
– Так вот государство и эти старые заповеди «око за око», все это живет и будет с нами жить, вероятней всего, до скончания мира. Движение состоит лишь в том, что старые ценности становятся просто органическими и бессознательными, а сознание занимается другими идеями. Так вот в жизни органической мы все живем строго по закону «око за око», но стоит взять это «око» в принцип, и получается нелепость. Старые законы, входя внутрь организма, становятся которые в обществе даже и нельзя называть своим именем.
– Но позвольте! если в обществе неловко говорить о том, что в животе происходит, то насколько же мерзее под предлогом новых идей заниматься своим пищеварением!
25 Февраля. Встал с постели, весь день пописывал и почитывал Белого «Ветер с Кавказа».
Весна света горит всей своей красой. Весь день солнце, и в окнах такая обширность небесная.
– Вот вы думали, я алкоголик, а я в рот капли вина не беру.
26 Февраля. Еще один прекраснейший день весны света. Может ли быть на свете где-нибудь так хорошо? Правдивый, [дельный] человек Катынский побывал на юге и сказал: – Хорошо! но лучше нашей природы нигде нет, у нас лучше.
Получено письмо от Андрея Александровича Насимовича из Кавказского заповедника. О весне пишет, что весна приходит сюда (800 м над ур. моря) в начале Марта и во второй половине Мая в горы. Это один из главных мотивов кавказской природы. Вот хорошо бы найти какой-то мотив для связи Кабарды со всем Кавказом. Приехал Разумник.
26 Февраля по 3 Марта. Продолжал болеть гриппом и всю неделю с утра до ночи проговорил с Разумником.
– А может быть, вырастут3 – сказала Е. П. – Не хочу, – ответил я, – будут расти, гнить, болеть: довольно, отболели, больше не хочу.
Написать рассказ о собаке «Кащей» и рассказ о профессоре, который отказался из рук большевиков принять акад. паек. В 1918 г. один профессор с язвой в желудке отказался из рук большевиков принять академический паек. Между тем белая пшеничная мука была ему необходима, и отказ означал: «умру, а не сдамся». В то время еще большевики не возились с профессорами <3ачеркнуто: как потом с акад. Павловым>, видно, им не до того было. Да и профессор Игнатов был далеко не то, что акад. Павлов. Отказ от пайка..
Много я рассказывал, друзья охотники, о своих собаках удачливых и о счастье натаски их и охоты в лесах и болотах. Но я еще ни разу не рассказал вам о неудачной собаке и о том, как я с нею расстался. А ведь как надо это для правды: по правде-то настоящая собака в жизни охотника бывает одна, и жизнь собаки короткая: сколько же приходится помучиться с плохими собаками, прежде чем обретешь свою единственную. И не все же охота и радость, приходится с единственной и расставаться. Так вот однажды расстался я со своей единственной Кентой, а детей ее, Нерль и Дубца, отравили враги...
Разумник со времени «Заветов» не сказал ни одного одобрит, слова о моих вещах, написанных при сов. власти: он ревнует: Пришвина ведь он открыл. Я начинаю подозревать, что он вовсе и не понимал и не понимает, о чем я пишу. Взять, например, глухаря в «Берендеевой чаще»: это единственное описание охоты на глухаря, но ведь он же никогда не видал ни глухаря, ни клюквенной кочки, он смотрел на другое в природе и ничего не видал. Что же, должен ли я ему сделать понятным неизвестное, дать образы неведомого мира?
Может ли дойти песнь о Снегурочке коренному жителю тропиков, или надо ему приехать посмотреть на снега, а потом идти в оперу и слушать «Снегурочку»? Или звуки сами собой должны открыть Снегурочку сидящему на месте жителю тропиков? (на Кавказе и об этом подумать).
Ответят: взять «Джунгли» Киплинга: «кто из нас видел джунгли, а понимаем». Отвечаю: «джунглей подлинных в "Джунглях" нет». С другой стороны, и что охотники понимают красоту описания моего охоты на глухаря – тоже не велик козырь в оценке вещи. Я думаю, однако, что чувство природы, которое мной передается, не всем понятно, и в том числе и Разумнику. Ему, наверно, нравятся во мне некоторые стилистические приемы, по всей вероятности, действительно в прежнее время еще более четкие, чем теперь. А до А. Белого, как говорит Раз., я и совсем не дошел. (Для слепых картины мои непонятны, для глухих неслышны мои рассказы, между тем глухие тоже..)
<На полях: Счастливое горе. Все люди счастливы в трех степенях: первые – те, кто родятся счастливыми, вторые – кто родился несчастным и этим несчастьем своим [как] отсутствием чего-либо другого наслаждается, третьи – это кто родился на счастье, но люди сделали его несчастным, и он счастье свое нашел в борьбе за освобождение от плена несчастья.>
«Рождение человека» (трагедия) у Разумника есть единственная тема литературы. Почему, напр., не рождение пана? Я очень боюсь, что «человек» у Разумника сливается с муками своего рождения и человека без необходимых мук он вовсе и не узнает. Как и все наши прежние народники, он по мукам только и узнает человека, втайне сладостно сливая эти муки со своими личными муками. Я очень боюсь еще, что на этом пути мученик, вмечтавшись в «человека», хватаясь за революцию как за средство «спасения», вдруг вскроется как претендент на престол, подобный «селянскому министру».
«великих инквизиторов» вовсе нет (можно представить себе, что какой-нибудь следователь спросил: «кто выше, Рембрандт или Рафаэль?).
5 Марта. В № 2 «Наши достижения» 1936 г. статья Лежнева об очерке.
Уважаемый т. Лежнев, с точки зрения бондаря скажу о Вашей статье, что клепки много, а обручей нет и оттого бочка Вашей статьи не обретает надлежащей формы. Должен, однако, признаться, что сказанное Вами о Пришвине принадлежит к числу очень немногих умных слов, сказанных о деле этого еще вовсе не раскрытого критикой писателя.
Вы совершенно правильно определили очерк Пришвина как «фактический» в отношении факта и субъективный в отношении автора, что художественное выражение факты в таких очерках получают через приближение их к личности автора. Так ясно проблема творчества Пришвина по всему, что я читал, поставлена впервые.
Читая, впервые я подумал: «Вот, кажется, начинают наконец и до меня добираться». Но именно когда Вы «подобрались» к зверю на самое близкое расстояние, то вдруг повертываетесь спиной и говорите вроде того, что Пришвин в этом единственный и раскрыть «тайну» творчества невозможно. Но ведь на то же и есть критик, чтобы раскрыть для всех то, что сказано впервые и единственным человеком.
что Пришвин не кокетничает своим мастерством, а говорит вполне серьезно.
Дело в том, что в наше время, поучая молодых товарищей, приводят их к «мастерству» литературного дела подобно тому, как учат лет девять играть на скрипке, в балете, в живописи и т. п. Мне кажется, в отношении литературы этот путь очень вредный и напоминает мне мое далекое гимназическое время, когда многие ученики назубок знали грамматику и синтаксис, а в сочинениях делали постоянно ошибок больше, чем я, никогда не зубривший грамматики. Помню, умный учитель тогда вскрыл для учеников секрет успеха Пришвина в сочинениях: «Просто он, – сказал учитель Силецкий, – очень любит читать, отлично развивается, а грамота, это маленькое дело, ему через это дается сама».
Точно то же происходит и с писателем Пришвиным. Он своими словами, что-де не писатель, что писание у него совершается до крайности просто, хочет сказать, что самое главное для него – это жизнь, что он стремится не отстать, не захиреть, приблизить к себе, к своей собственной личной жизни всякие вопросы общества, природы. Пришвин хочет сказать: не уходите от себя в погоне за <3ачеркнуто: счастьем> дальним, приближайте, напротив, все великое лично к себе, считайте ответственным за все лично себя, и тогда «мастерство» литератора вам дастся так же просто и легко, как дается грамота ученику, крепко любящему читать ежедневно великих мастеров слова.
проходить нечувствительно, и выдвигать их на первый план мастерства вредно.
И Вы, т. Лежнев, так умно задевший меня своей клепкой, не сердитесь, Вы тоже страдаете грехом нашего времени и, готовя клепку, забываете о обручах. Ведь стоит только нам поближе к сердцу принять вопросы самого вина, как необходимость влить куда-то его определит клепку и обручи, продиктует хранилищу стройную и прочную форму. Даю Вам честное слово, что в простоте своей и во времена РАППа и после, читая о «мастерстве» писателя, увлекаясь иногда автором, я много раз подумывал о себе, что я ввожу своим писанием в заблуждение: до того просто мне далось мастерство.
(Переписано и отправлено в «Наши достижения».)
После сильных «сретенских» морозов сильная оттепель. Дорога побурела. Совсем весна и точно как прошлый год. Так оборвалась в общем «сиротская» зима сретенскими страшными морозами. Хватил грипп, эпидемия. Теперь опять перемена.
6 Марта. Вчера читали ясные ответы Сталина амер. журналисту.
Собираемся в Кабарду.
7 Марта. Наконец-то ночью, почти во сне догадался о причине молчания Разумника о всех моих писаниях при сов. власти. Единственным словом, которое мог бы он сказать, это: «подкоммунивает».
Неужели и я тоже как все, только с той разницей, что, указывая на «бревна» в глазах других, не хочу замечать сучка в своем. А ведь сучок в глазу талантливого значит гораздо больше, чем бревно у бездарного.
Ответы Сталина – это величайшее достижение всех нас, трудящихся СССР. Пора действительно наконец чувствовать себя хозяином в родной стране, т. е. сознавать, что лучшее делается и твоими личными усилиями.
Кровь и роса. Столько убийств! и все-таки кровь в самое короткое время исчезает, как роса. И все потому, что человек этот прост, целен и совершает убийства не за себя, а по вере своей в лучшее общество. Петр I ведь тоже казнил много, и все такие казнят, и у всех сошла кровь, как роса, кроме Робеспьера. Видно, чтобы кровь обращалась в росу, кроме веры в лучшее, еще нужна и удача. Неудачливые госдеятели становятся злодеями.
Рождение пана – вот чудесная тема, которую можно противопоставить рождению человека. (Страсть к жизни: радость творчества. Творчество как процесс рождения пана.) «Рождение человека» должно означать муки человеческие при рождении пана. Между тем люди обоготворили смерть свою, отказ от жизни сделали достойнейшим чувством, украшая его «любовью к человеку» вообще и подобными добродетелями.
7 Марта. Утро-то самое весеннее с легким морозом и большим светом, лучшее утро лучшего времени весны света. Кажется, с тебя шкурка за шкуркой спадает, и от этого становится все легче и шире. Пройдет еще несколько недель, и покажется возле дорог там и тут тряпье, сбрасываемое человеком при наступлении теплого времени. Не проходит ни одной весны, чтобы, завидев такую сброшенную зимнюю одежду, я не вернулся к этому всеобщему чувству радости русского человека при сбрасывании с себя всего лишнего. Русские писатели ухитрились даже смерть представить как сбрасывание лишней одежды, инстинктом жизни.
По пути в Москву беседую с лесным инженером Ждановым о лесе и о том, что мы не видим прекрасного возле себя, что для видения прекрасного в обычном надо взрывать броню обыденности: иные для этого напиваются, другие путешествуют. – Хорошо, – сказал я, – один день в месяц поголодать. – Удивительно, – сказал Ж., – как у вас в наше время могла возникнуть такая мысль: мы далеко еще не так сыты, чтобы о постах думать.
После того мы говорили о славе и неудаче: кому труднее держать верный курс жизни, прославленному или неудачнику.
<Приписка: Весна в Москве.> Голубые звезды вечером в Москве не показались: все небо осталось голубым и очень медленно синело. На этом новом голубом фоне в домах там и тут вспыхивали лампы с разноцветными абажурами. Детский радостный крик возле полузамерзших луж наполнял весь воздух: дети в Москве начинают весну, как в деревне воробьи, грачи и жаворонки. Я это почувствовал, затрепетал, все зимние одежды мои с тоской и гриппом свалились, и я, оказалось, уже выехал в свое весеннее путешествие, и жизнь передо мной открылась невиданная в интересных и необычайных подробностях.
<Приписка: Др! лед под ногами – др – со звоном вторая лужа. И я повторил этот звук, прибавляя гласные: др-а, др-я, др-и, и вышло почему-то «Дриан». – Что это он сказал? – И вышло как раз то, что мне надо было: вышло название той страны, которую буду я создавать как легенду Кабард. -Балк.>
– Дриан! – сказал я бессмысленно вслух, чтобы хоть как-нибудь хоть с воздухом поделиться своим радостным чувством. – Что он сказал? – спросила одна девочка у другой, и третья повторила: – Что он сказал? – Заметив удивление детей, я издали им крикнул: – Дриандия! – Тогда все девочки эти и мальчики с другой лужи бросились догонять меня. – Вы что-то сказали? – спросили они меня. – Да, – ответил я, – я сказал: где Малая Бронная? – Какое уныние, какое разочарование от слова Малая Бронная: мы же ведь и стояли все на этой самой обыкновенной улице Малой Бронной. – Мне кажется, – спросила одна маленькая девочка с плутовскими глазами, – вы что-то другое сказали? – Нет, – ответил я, – вот Малая Бронная, и мне надо по ней идти, до свиданья!
– Дриан! – и все дети с тем же криком «Дриан, Дриан!» бросились ко мне. – Что же это? – спросили они. – Это, – ответил я, – <3ачеркнуто: воинственный крик> страна вольных сванов и кабардинцев. – А кто они? – спросили дети. – Это, – начал я рассказывать, -люди не очень большие ростом, но сильно вооруженные.
Так мы вошли под черные старые деревья Патриарших прудов. Лед под ногами трещал, большие матовые электрические шары, как луны, восходили из-за деревьев. Закраина на пруду была покрыта тонким льдом. Одна девочка попробовала стать, лед затрещал. – Да ты с головой уйдешь' – сказал я. – С головой? – засмеялась она. – С головой, с головой! – подхватили ребята. И сейчас же бросились все на лед, прельщенные необыкновенной и смешной возможностью уйти с головой. Когда же все кончилось благополучно и никто с головой не ушел, дети вернулись ко мне и просили еще рассказать о маленьких и сильно вооруженных людях в Дриандии.
– Люди эти, – рассказывал я, – всегда держатся по двое и на салазках: один отдыхает, другой везет, и у них от этого время никогда не пропадает.
– На салазках! – восклицали дети, – значит, у них всегда зима?
– Нет, – отвечал я, – у них всегда, как у нас теперь, весна света: лед под ногами хрустит, иногда проваливается, и голубые звезды вечером не бывают: все небо у них голубое, разноцветные лампочки в окнах загораются вечером.
И я им рассказал о Дриандии то самое, что бывает постоянно в Москве. И мало-помалу довел их до того, что они увидели Синюю птицу у себя в Москве
Так в Москве дети начинают весну, как в деревне воробьи под капелями.
Так и надо для [дела]. Завтра они в Москве у себя будут устраивать свою Дриандию, а я свою Дриандию завтра поеду искать в Кабарде.
не по-прежнему: нет боли, но нет прежней радости жизни. Живет только для сына и верит, что и оттуда за ним он будет следить. Я рассказал о теме своей «Рождение пана», объяснил ему, что все русские писатели до сих пор «Рождение человека» представляли как смерть, что это не рождение, а православная опоэтизированная смерть выдается как рождение. – У них рождение чего-то общего, – сказал я, – пусть будет это даже любовь, как у Толстого, у меня же должна родиться индивидуальность. <Приписка: Существует у человеков сладость, наслаждение своими собственными муками, но только в том случае муки я эти принимаю, когда после них рождается на свет что-нибудь новое. «Духовный человек», говоря грубо, есть индивидуальность, т. е. какое-нибудь от всех бывших до него людей отличительное свойство, при реализации которого человек получает видимое «отличие».> 3. очень хорошо понял меня и рассказал, что в Балкарии есть один старик <приписка: Пачев>, который за отсутствием письменности на балкарском языке сам выдумал письменность и описал свою жизнь
NB. Собрать крупнейшие индивидуальности и понять их явление в оправдание мук рождения: ведь индивидуальность рождается именно как нечто небывалое. Родился, и муки избыты, и в новорожденном их не видать. Так поет Офелия даже в воде. <Приписка: Так поет утопающая Офелия. Так Офелия, даже утопая, поет.>
8 Марта. Купили кожаное пальто Устраивая дело с квартирой, имел небольшую неприятность. – Помните, – сказал я С[тишов]ой, – если квартиру не дадут, я из Кабарды сюда не вернусь в Москву
Пустяк, а всю поэзию весны московской вышибло: что-то очень унизительное есть в этом домогании, в этой необходимости агрессии личной жизни, принимаемой другими как аппетит неприличнейший.
9 Марта. Ранним утром на восходе при весеннем морозце с восхищением слушал радиоконцерт на Ярославском рынке. Кроме меня, никто концерт не слушал, чуть ведь заслушаешься, и тебя в миг обворуют. Я с восхищением слушал сентиментальный романс «Letzte Rose» 3
Мы купили башмаки, теплое белье. Вечером в Союзе были на бездарнейшем вечере памяти Шевченко.
В советское время создалась особая покорная аудитория, как скучно ни будь, все будут терпеливо сидеть и слушать. В гостиной видел на парадном месте тот самый свой гипсовый портрет, о котором написан рассказ: «лучше в таланте жить, чем в славе парить».
10 Марта. Утром выехали в Загорск. Обедали дома. Погода переменилась: метель. Вечером заказал Ритту зубы: плохо мое дело!
– что Дуничка больна. Выедем 14-го, т. е. 1-го старого Марта, в день ее именин. Поезд уходит в 11 в., значит, утром я буду на родной широте возле Ельца, а вечером где-то за Харьковом, значит, с утра до вечера исчезнет весь великий снег этой зимы, мы увидим в тот же день всю весну воды, встретим грачей, жаворонков.
11 Марта. От Разумника письмо, что не устроился и возвращается в Саратов. Денежные отношения портят человеческие отношения теми побочными мыслями, которые гонишь от себя, и они, конечно, уходят, но оставляют после себя нечистое место своего пребывания. Я потому и не ставлю себе в заслугу денежную помощь, что не с любовью это делаю, а холодно и с одумкой, как будто даже и не по своей воле даю, а у меня насильно берут. Да, решительно, по слабости даю, а не от сердца. И забываю не потому, что «левая рука не знает», а что нет действительно ничего в этом хорошего и хочется поскорее забыть.
В Москве на ходу перечитал «Гамлета» с упоением. От Гамлета, вероятно, и начинаются все Фаусты и демоны индивидуализма, мировая скорбь и все такое... В муках творчества, в столкновении добра и зла, поэзия в безумном лепете Офелии: поет и утопая. Читая эту библию искусства, Шекспира, считал себя счастливым обладателем такого сокровища. Но главное мое счастье, конечно, в том, что и без книги сам могу читать жизнь, как книгу..
<На полях: Шекспир – вот родина индивидуальности. И, конечно, изображая американских жителей при сравнении с безликой необходимостью, надо иметь в виду Шекспира и рождение настоящей индивидуальности.
«Первый глаз» – это глаз пана, в Христе – принцип и конец «»: тут уже умственность, принципиальность и пропуск жизни.>
Вечером приходил Бострем, приглашал меня признать и отдаться «да будет воля Твоя». Я же ему на это сказал, что, по народным поверьям, если найдешь крестик лицом к тебе, то надо ждать, и Христос сам придет, если же изнанкой, то надо искать. Он нашел крест изнанкой, я лицом. Рассказал ему в пример, как в Ельце во время Мамонтова отказался надеть на себя для защиты своей жизни крест и как за это был счастлив. И еще рассказал, какое бремя профессии, нужды нес я, пока не добился свободы в искусстве слова. Напротив, он жил барином, объелся свободой и теперь должен регулировать жизнь свою огромным балластом. И правда, можно ли сравнить жизнь самого строгого монаха с жизнью художника, обреченного писать вождей с утра до ночи для пропитания трех истерических нетрудоспособных женщин, из которых одна с утра до ночи в 40 своих лет учит на рояле.
NB. Вот в чем оправдание варварства – это раз, и второе: вот почему христ. ценности, пущенные в народ церковью, переделываются в языческие. Вот где оправдание революции и в революции оправдание...
После обсуждения с Павловной она сказала мне: – Никаких нет на тебе грехов, ты мне одной грешен, да и то я прощу.
12 Марта. Дни серые, дорога бурая преет, поутру градус мороза, днем полградуса тепла.
Ставский – это ком-поп, и много таких. До тех пор, видимо, не будет настоящей литературы, пока не переведутся такие попы.
Послал «пенсию» 500 р., написав, что это до 1-го Августа, а там спишемся (Детское Село, Ляминская, 4 a 1/2 Апр., а дальше: Саратов, Чер. 138).
Когда в переедешь, то надо захватить своего петуха: когда свой петух закричит, то и дом будет свой и тебе станет на новом месте как «дома».
<На полях: Подданный делает лицо вождя по своему образу, но вождь стремится обезличить своего подданного
– это управляемый аппарат (они тешатся властью). Старый человек, (собираясь), начинает ценить незаменимые части (в том числе свою юность), и оттого он консерватор.
(Рассказ «Консерватор»: доктор спас глаз рабочему, тот сжал кулаки на московских врачей, а старик успокоил его: они молодые – им так и надо, а мы старики – мы консерваторы.)
Диффузия. их ведем. А кто стоял в стороне, тот превращался в старую деву. <3ачеркнуто: Разумник Вас. теперь – это непорочная старая дева.>
Одиночество плодотворно, если оно направлено к миру всего мира, но не от испуга происходит, гордости, слабости и т. п.
<На полях: диффузия право на одиночество>
<На полях: Принимая лицо свое от подданных, вождь их отдельные лица стремится стереть и таким образом сделать их послушными, т. е. явление вождя есть процесс рождения..>
Подданные создают лицо своего вождя по образу своему и подобию, вкладывая в лицо это самые свои желанные черты. Напротив, вождь стремится стереть лицо своих подданных, чтобы легче управлять, чтобы в общем для всех законе нельзя было отличить того от другого. Это легко увидеть теперь в тайной борьбе художников с партийцами, претендующими на руководство литературой. В этом теперь вся суть литературной беды: претензия власти прощупала дно и смущена: штык прошел сквозь, и нет ничего! Чуднее всего, что они же и сами хотят быть литераторами..
«человек» собирает в себя силу, посредством которой и осуществляется власть одного над другим («И человека человек послал к анчару властным взглядом»). В этом отношении определяется направление деятельности множества людей (каждый маленький ум в этом процессе начинает понимать себя большим, конечно, за счет другого: «умные» люди живут чужим умом). Другая деятельность, противоположная, выискивает в природе лица как самостоятельные творческие единицы и
Это и есть сила организации, извлекаемая человеком власти на помощь себе из земли, из самости, из «силы вещей»: человек делается не-сам, зато вождь Сам в абсолюте, незаменим, неповторим.>
<На полях: Связать с 35-м и вспомнить о том, что крестьянство же наше, как [принуждали] и всякий терял в новое время лицо, и об этом плач. Новый человек, значит, новое лицо, и в основе лица, конечно, что он сам.>
13 Марта. Петю и Паню направил с вещами в Москву на Курск, вокзал. Сам окончательно уложился и во всем сговорился с Павловной. Итак, в Кабарде мы пробудем месяца два (14 Марта – 1 Июня) с половиной. Мы будем искать место оседлости с тем, чтобы летом собраться и на осень переехать вместе с Павловной. За лето же надо устроить и московск. квартиру. Хорошо бы за весну сделать следующее: завязаться в Кабарде и пролетом побывать в Сванетии, в Заказнике, в Сухуме (Абхазии). Но можно и все время посвятить Кабарде с тем, чтобы осенью узнать весь Кавказ.
Москва – Прохладная – 1948 килом.
«Весна» (писатель неудавшийся), «Тоска» (извозчик), «Мечты» (бродяга) и друг.: это безвыходная тоска слабого человека перед неизбежной слепой судьбой, человека становится жалко.
Как понимают мои рассказы, напр., о глухаре, люди, никогда не видавшие глухариного леса, городские? По-видимому, инстинкт природы в городе замирает, но не умирает: как в лесу у осин спящие почки . Возможно, что люди в городе с атрофированным чувством природы только маскируют условиями жизни города свою утрату чувства природы: оно может утратиться, как и всякое чувство, от самых разнообразных причин.
Туман. Все киснет. Снег, оседая, грязнеет, но до воды еще далеко. Лесные речки отделяются от снега аквамариновым цветом.
которые свой личный мир держат при себе и в дело из него у них не переходит. И странно, что те, кто из этого своего личного мира умеют создать нечто прекрасное и полезное для людей, напр., Фаворский, притом при высоких личных, семейных и др. качествах, не дают того высокого и желанного типа, как эти блаженные (сюда же Коноплянцев, Алексей Денисов, Дедок, Платон Каратаев и др.). Этому блаженному типу посвящены лучшие вещи русск. литературы. И вот почему из всех новейших попыток до сих пор ничего не выходит. Надо искать его вне русского народа и внутри себя (в писании лучшее от тебя уходит в книгу, – так точно у других в дело, у физика Реомюра в термометр, и вместо человека термометр Реомюр <3ачеркнуто: вместо Горького-человека Горький-учреждение>).
Мы выехали в 11. 30. Лева нас проводил.
15 Марта. На рассвете, открывая вентилятор вверху купе, Петя нечто услыхал и, подумав немного, с величайшим волнением воскликнул: – Кажется, это грачи кричат. – Мы открыли шторку и на деревьях какой-то маленькой станции увидали грачей. Между тем отъехали мы от Москвы всего только 280 верст. Поля же тут были закрыты всем тяжелым слоем зимнего снега, обледенелого сверху при последней большой оттепели и утренниках. К Орлу появились проталинки, и грачей было все больше и больше. За Орлом было грачей великое множество, и стало понятным, что те слышанные нами утром через вентилятор грачи были только передовые, разведчики.
«сорочьем царстве». Снег держался только на парах и жнивьях, вспаханные же с осени черноземные поля почти вовсе освободились от снега. Природа была такая, что будь так дома, мы пошли бы вечером на тягу вальдшнепов. Но у нас ведь еще месяц до тяги! И причина этому была, кажется, не так в широте, как в лесах нашего подмосковного края.
Мороз довольно сильный, виднелись весенние озера и реки, схваченные морозом и остановленные. Только уже за Курском мы увидели весну воды в полной силе, а черная сырая земля ждала семени, и черные скворцы, едва заметные, как мыши бегали, искали себе свою пищу. Остатки белые исчезающего сорочьего царства Петя назвал неликвидированным остатком классового врага.
Что же это такое? Ведь дома мы целый месяц ждем весны воды, радуемся при хорошем солнечном таянии, горюем при возвратных морозах, нежданных весенних метелях. Мало-помалу в горе и радости мы так сживаемся с природой, что весна
16 Марта. Погода пришлась на беду нашу холодная, ветреная. Необъятные степи и возле ни одного человека, как бывало в 3-м классе, – не у кого спросить, как живется на этой земле. Степь. Земля, где человек утром встанет, подойдет к спокойной речке, моется и видит, как за несколько верст тоже вышел человек из беленькой хаты, тоже подошел к речке мыться и тоже, наверно, заметил соседа за несколько верст. Вставая рано вместе с этим воображаемым человеком, слушая с ним перепелов, оглядывая пшеницу до горизонта, я уводил этого своего товарища в северный лес и показывал ему светлые и темные рады, кокори, поросшие мохом, черные речки, заваленные ими же и подмытыми деревьями.
Далеко еще не доезжая до Ростова мы обратили внимание на то, что балочки, пересекающие степь, здесь поросли тростниками, – чего раньше нигде не замечалось. Потом мы поехали берегом моря (после Таганрога) и, несмотря на туман, видели в море рыбаков, стоящих довольно далеко от берега и не выше [колен] в воде. Завернув от моря в сторону, мы попали на берег не то реки, не то лагуны и поехали этим берегом. Видели тут множество уток. Когда травянистый берег становился высоким, то на нем непременно были домики рыбаков. И так мы ехали, ехали, и вдруг эта «лагуна» оказалась притоком и превратилась в Дон, и показался большой город
До вечера ничего не видели особенного, степь и степь, еще неживая <приписка: мы подъезжали к местам, где весна...>. Ночь прошла в сборах и тревоге не проспать.
<На полях: Поиграли горы и скрылись.>
<приписка: нерусск.> старик схватил чемоданы и бросился бежать, едва поспевали за ним в кутерьме восточных людей. Милиционер, однако, был русский и отдавал приказания на чисто русском языке. Нас ожидала машина от Бетала <приписка: выслали за нами из Кабарды>.
Ехали в темноте, сначала молодыми дубовыми лесами, потом кукурузными полями. Время от времени на дорогу выбегали зайцы. Шофер говорил, что часто и лисицы выбегают, их множество. Но бывает, и кабаны быстро перебегают дорогу, бывает, во время таких перебежек машина врежется в кабана. По дороге стало рассветать, но в Нальчике был туман.
Приехали в гостиницу, очень чистую. Окно нашего номера против огромного молодого парка, переходящего в дачный поселок. Дальше полукругом (Нальчик значит «подковка») должны бы стоять северные склоны больш. Кавказского хребта, но теперь был туман, и ничего не было видно.
Когда выспались, то пришел небольшого роста, вежливый с нервным лицом молодой человек от Бетала <приписка: его секретарь в Обкоме (Дмитриев)> приветствовал, извинялся, что нас поместили в гостинице, а не на даче: там на дачах везде ремонт. Вслед за ним пришел маленький человек с глазами луня, оказалось, Культпроб, т. е. министр народного просвещ. Кабард. -Балк., Михаил Иванович Звонцов. Он тоже приветствовал от Бетала, тоже извинялся за хороший номер, а другой стушевался, сжимая что-то в руках, и был очень похож на одного из героев «Ревизора», робеющего предложить Хлестакову взятку. – Что это у вас в руке? – спросил я <3ачеркнуто: точь-в-точь как Хлестаковх Оказалось, это были боны для пользования обедами в ресторане. Меня навело это на мысль о происхождении Хлестакова с внутренней стороны: как он откалывался от самого Гоголя. И я тоже, как сказочник и литератор в Кабарде – разве тоже в своем роде не Хлестаков? И мне даже мелькает впереди «Хлестаков» как этап поражения
М. И. Звонцов рассказывал много интересного. О связи Кабарды со Сванетией: через Балкары гоняют стада в Сванетию. Предполагается на самолете перебросить в Сванетию английских свиней. Возражение: не в свиньях дело, а в соответствующем корме <приписка: (уходе) (сказал Бетал после)>.
Снегу в эту зиму почти не было, да его и вообще здесь мало бывает. «Когда начнется весна?» – «Когда будет тепло» (это значит, что начнется вдруг лето и все пройдет без весны, как в Крыму).
Дикие кабаны возле Прохладной оплодотворили белых англ. свиней, получились метисы.
Поросят диких можно ловить: свинья убежит, а поросята к человеку подбегают <3ачеркнуто: любят человека>.
Национальной распри и отталкивания будто бы не существует, но почему-то русские не смешиваются с кабардинцами.
В мечетях старики-магометане теперь вот как отплясывают! так окончилась религия, но свинину все равно не едят, и оттого нигде нет столько диких свиней, как в Кабарде.
Туман здесь, грязное небо, как в Москве, а в горах солнце.
Всего разделяют... Забор разделяет северный склон от южного: южный склон разогревается, к нему пары от моря. Но и здесь, на северном склоне, есть южные склоны, где на лыжах по снегу можно ходить голому, солнце греет, и снег не тает.
Голубые озера (лес хорош, чинаровый).
Чегемский водопад в замерзшем виде.
Сайд Хаджиев и Юсуп Тилов – альпинисты, живут под Эльбрусом.
– основная культура (Спиртовый завод).
На улицах все не по-нашему: вот нагруженный осел шагает, а возле него идут пять человек в шапках широких, основанием конуса вверх с разноцветными донышками, худая стремительная женщина, горец с портфелем вместо кинжала.
Вечером у Бетала. Зал заседаний. Трапеция. Стол. Двусп. кровать. Шкаф с книгами (словарь Брокгауз <приписка: Сов. энциклопедия:»). Антонов. Осетинский секретарь. Черный у двери. Краткие разговоры: того-то... убрать, согласен, но молодого секретаря ломать нельзя: сломаете вначале, кем же он дальше будет? Об интеллигенции: – Часть убежала, другая часть – мы ошиблись... Появление Люля. (Шайка охотников: Люль, Тагир, Харды, Аграиль, Гергов, Романов, Камбулат).
Кабаны полям не вредят: в этом лесу много груш, яблок, орехов: все мелкие орехи остаются в лесу.
«Богоборчество» (рассказ Бетала): Люль обхватил руками и не пускает: бороться. Ребро. (Ангел ногу повредил Иакову.) Люль сослан на автомобиль. (Определилось подданство.)
– рукоятка оторвалась: катились километр; слуга сидит наверху и плачет. Когти подрезали, иначе нельзя было вытянуть. (Определился человек.)
Наверху сидит товарищ и плачет (не может допустить, чтобы, пролетев в пропасть с медведем, мог остаться живым). После того две недели лежал у костра, и товарищ (Люль?) его перевертывал.
Заснул в ожидании. Сидят волки полукругом и воют: 18 штук. Стрелять невыгодно, осторожно пошел. По следу Люля – нет Люля: волки съели? Пришел к дороге, а он у машины <приписка: (своим следом)> (ушел, замерз).
Мы хохотали. Метил в висок, попал в шею. Думал – упал мертвый, а он вдруг из-под горы и из пятерых выбрал его. Чужое ружье, не вспомнил передвинуть. Удар по ноге. Поехал: щетина. Упал. Криком прогнали и стали хохотать. И другой раз ночью вспомнишь и тихонько начнешь смеяться, больше, больше, и жена проснется: – Что с тобой?
Кабан опасней медведя, после тигра самый опасный зверь. Кабан, если свалил сам, то изрубит до конца, а с медведем можно еще и побороться.
у Бетала мы гуляли в парке по берегу р. Нальчик. Слышали певчего дрозда, кулика, видели двух вальдшнепов. Узнали потом, что вальдшнепы появились дня три тому назад и бывают здесь месяц. Так и выходит по расчету: через месяц у нас начинается тяга, значит – это последние здешние вальдшнепы тогда доходят до нас. Еще рассказывали нам, что во время осеннего пролета перепелов в Нальчике коты выходят к телеграфным столбам и хватают убивающихся о проволоку перепелов. Так охотники и узнают о перелете: если коты вышли на улицу, это значит, начался великий пролет перепелов.
18 Марта. Сегодня горы открылись, вся заключающая Нальчик хотя и не сразу вся, но в разное время была видна. Так играли с нами горы, то открываясь, то закрываясь до обеда, и после до вечера вовсе закрылись. Наверно, высокие горы со снежными вершинами и никогда не стоят, навязываясь, перед глазами. Вот почему они никогда не надоедают, и так держатся тоже большие люди,
<На полях: Снимки гор с облаками. Как открывались горы: лес за лесом одна гора, – облако курилось; задняя цепь, а еще дальше высоко: тоже цепь? Нет, это черные плотные облака снялись с гор, поднялись над ними, и когда горы опять закрылись белым-белым облаком, то те черные колпачки висели: это снимки гор. Зубчик черный, как человек наверху. Дымок над горой.>
<Приписка: На этом построить: что из тумана постепенно выходили все 5 хребтов: лесной, пастбищный, скалистый, боковой и главный>
и до высших сошлась на субботник по уборке огромного парка. Раз не было снега (всего лежал зимой недели две), то нет и подснежников и никаких этих наших первых цветов, столь удивительных у нас на весенней рыжей земле. Здесь от солнечных лучей первые зазеленели какие-то паразиты на грушах, похожие формой на ведьмины метлы на наших березах.
Дачи, оказалось, были все распределены между разными учреждениями, и частно устроиться на даче, тем более купить для себя и жить – невозможно. Так устроиться можно только в ауле или деревне. Это моя старинная <Зачеркнуто: мания> радость – воображать себя собственником заманчивого места. купить-то не купишь, а хоть потешишься этим, представляя себе новый строй жизни, определяемый внедрением в новый край. Надо бы давно выбросить из себя этого хозяйчика и чувствовать себя, вот как, напр, <зачеркнуто: Бухарин>, всюду хозяином в советской земле. Хорошо бы, но где граница между воображаемым хозяином и конкретным хозяйчиком, только не своей земли, а хозяйчиком личных аппетитов на советской земле?
<Приписка: Легкие люди и вопрос: кто больше видит, кто едет на машине или кто пешком идет? Это одна из тем: добыть дом, т. е. непосредственно, а не из гостиницы.>
<На полях: Еще было: выпустил 5 пуль, а с места сойти не хотел: все смотрят: неловко, что от кабана убежал Бетал за дерево. Выпустил пятую пулю, кабан остановился живой и стоя помер.
Бетал – грипп – черемша: травой лечится, как зверь.
Речь Люля: магнит и дермант. Моя заключительная речь.>
«мы ошиблись» (т. е. уничтожили). Это кровавая месть, трансформированная в классовую ненависть? А когда представишь на другой стороне «разумников» и холостеющий мир, жаль становится Люля с его синими жилами и атамана Бетала, способного катиться в обнимку с медведем километр по отвесной скале. Люль называет «магнит» – силу радости жизни, а «дермант» – здоровье: каждый человек должен знать магнит и как сохранить дермант.
19 Марта. Вечером вчера был дождь и утром сегодня тоже идет. Дождь весенний, в парке поют зяблики. Слышал, кто-то сказал: «На машине ехать нельзя, сами видите: дождь». По-видимому, здесь нет шоссе и в дождь машины буксуют. После обеда повалил мокрыми хлопьями снег до вечера. Безвыходно сидел дома. Приходил фольклорист исслед. института Талпа Михаил Евгеньевич тел. 1. 25 (Науч. исслед. инст. и Союз писателей), Налоев, Романов и Звонцов.
Последствие гриппа: стесненность дыхания и дряблость такая, что просто хоть садись на поезд и уезжай назад.
Сравниваю между собой тип Люля и Алексея Денисова, тоже видел сегодня в ресторане массивного хохла, ничем не возмутимого, и при одном слове вспыхивающего кабардинца, вспомнились тоже французы и немцы.
Спросил Петю, знакома ли ему вообще тоска, и он сказал, что тоска ему знакома с 11 лет. – А мне, – говорю, – только в 29. – Значит, ты до тех пор летел– спросил он. И я ответил: – Я до тех пор был очень веселый человек.
Петя ходил в Обком к Звонцову, и тот ему сказал, что через час к нам придет председат. Союза писателей Налоев и собиратель фольклора, а ехать никуда нельзя, дождь: «Разве в горы, там лучше, но... нет, тоже не советую». Курьезно, рассказывал Петя, было превращение маленькой птицы в орла. Очевидно, мы сами еще не сознаем, на какой высоте мы парим. (Для Хлестакова тоже его положение возникло само собой.)
План беседы с Налоевым и фольклористом.
Примечания
1 vollens, nollens – волей-неволей (лат.).
2 – орфография автографа.
3 «Letzte Rose» – Последняя роза (нем.).