1 Марта. Утро -25. Около 2 [пополудни] разгар солнца, капли с крыш, вечером -5. Петя уехал в Москву устраивать свои дела в Университете.
Был Сергей Александрович Цветков. С ним тяжело: не дослушивает и перебивает своим. Это вроде болезни, у Тани Розановой то же. Долго быть невыносимо, тем более что и сам заражаешься и начинаешь его не слушать и сам прыгаешь. Не дай Бог! Человек в отношении другого должен быть прежде всего душевно внимательным: это у человека лучшее...
Удалось влепить в Кавказ двух существ, живущих во мне: подпольного («Бедняк») и светлое, аполлоническое существо (Альпинист): ведь вечная же борьба того и другого: разобрать эту борьбу (Гоголь и Пушкин) и условия победы. Думаю, что основа победы «дух не работает» (Моцарт).
2 Марта. Такой же, как вчера, морозно-солнечный день от -25 до капели.
Писал «Завидово».
Читал Метерлинка. Вот болтун! Вот махровый писатель, полная противоположность Пушкину, Толстому, Гете, Джефферису. Как неверно сравнивают пустые слова с водой: ни с каким физическим явлением нельзя сравнить словесное извержение: в природе и вода, и все работает, а у человека слова просто выходят и пропадают.
Упражнялся в метании спиннинга.
3 Марта. Погода та же. Кончил «Завидово». Метал спиннинг. Жду Петю.
Решил достать Гете и прочитать его по-немецки.
Никогда с такой радостью и без всякой тревоги не ждал весны. Когда вспомнишь о сближении своем с природой, то вспоминаешь, сколько этому счастью помогла моя бедность: нищенское существование до революции обрекало на деревенскую жизнь, после революции долго не давали комнату, потом комнату и Лева отобрал, и стали вообще опускаться руки на перемену. Между тем при других обстоятельствах я мог бы так же, как природу, полюбить в городе искусство и книги. Когда будет квартира, я непременно сделаю опыт в этом отношении: попробую пожить в городе «эстетически», т. е. свободно, как в лесу.
4 Марта. Когда навстречу прекрасному в природе душа моя расширяется, я верю, что это прекрасное существует в мире само по себе и я лишь просто его принимаю в себя. Когда мне становится худо и на глаза попадается все некрасивое и недоброе, то виновником этого состояния я считаю себя: это я такой и такими глазами я смотрю на мир. В этом заключаются все правила моей гигиены, и только благодаря этому я в творчестве своем движусь вперед.
– Я тоже так живу, – ответил мне N., – лучшее не во мне и не от меня, но ответ за дурное могу принимать только до известной степени и отношу его в большинстве случаев к Марксу. И так оно вернее.
Итак, во мне сейчас и всегда борются три существа: 1) Альпинист, 2) Бедняк, 3) некто высчитывающий, как бы выгодней продать, напр., работу о Завидовском хозяйственном военном обществе, назовем его Практик.
5 Марта. «Альпинист». Когда поднимается на гору, то смотрит на себя как на осла: это нужно, это бремя он берет на себя и тут встречается с подпольным «Я», с той «задней мыслью», которая таится у осла за ушами. Эту заднюю мысль, ослиную, каким-то образом надо преодолеть в себе, чтобы обрадоваться достигаемой высоте.
Творчество именно в этом и состоит: выйти за пределы ослиного «Я» и делать, «не работая».
Вопрос: как надо жить, чтобы от ослиной работы перейти к той высоте, где не работают?
Ответ: надо ослиное бремя жизни, труда взять лично на себя по примеру Христа (антропософы это все знают, но они «шалуны») и через эту смерть добровольную попрать смерть назначенную.
Возможно при этом, что и не сам ты взял бремя, а кто-то за тебя это сделал и освободил тебя.
Некоторые недовольны тем, что осел имеет заднюю мысль за ушами, но как же ему не иметь ее, если он взял на себя бремя, освободил человека, а тот кричит на него и бьет палкой: он ведь не собака, только собака...
– это кто отстраняет от себя бремя как долг...
Удивляешься большим художникам, как Репин, Суриков – как они могли за короткую человеческую жизнь столько наработать. Загадка разрешается тем, что они не работали: им даром давалось. И вот именно в истории культуры человеческой весь труд пропадает бесследно и остается только то, что выходило даром.
Бедняк – это прежде всего завистник (Сальери): это революционер, рабочий, отравляющий Моцарта, это задняя мысль за ушами осла, это вечно преодолеваемый мой антагонист: одно и то же бремя и по-разному толкуемое.
Третий человек «практик»: это нянька, напр., во время смерти Саши, это мысль каждой хозяйки за столом всех накормить, это я, одновременно размышляющий о Христе и высчитывающий гонорар, это хозяйственник (Марфа жизни).
Осел презрительно называется ослом не за ум: у него ума довольно, вообще осел – умное животное. Нет! мы называем презрительно ослом того, кто несет свое жизненное бремя не свободно, а имеет за своими ослиными ушами какую-то заднюю мысль, злую, с претензией за свой ослиный труд получить признание как за творческий
Без ослиного труда, конечно, не обойтись и Моцарту, но Моцарт прячет этот свой труд как ничтожный в сравнении с тем благом, которое им получено даром как некая реальность мира, достигаемая трудом миллионов.
<На полях: Осел – как герой. Альпинист и пр.>
Круглые подбородки. Начинаю понимать, что тупик мысли есть свойство всех национально-крестьянских типов: что это вообще сейчас повторяется и, накопляясь, переходит в ту слепую силу, которая делается силой нации. Это у немцев очень сильно и сейчас начинается у нас, и очень этого много в марксизме, как он практикуется. Это начало, противоположное романтизму, Христу: в этом начале американская практика, это вообще есть слепое пятно прагматизма.
Бетал как организатор той «необходимости», которая для каждого обязательна: это твое личное дело, решить, каким образом тебе надлежит преодолеть необходимого осла, но она обязательна, и перед ней все равны: происхождение «человека» («а люди – это везде», человек как среднее, что можно с него спрашивать и чем можно его удовлетворять).
В этом грех и бремя и зарождение и оправдание власти, подобной нагромождению скал. Бремя это необходимо, и Бетал стоит на страже, чтобы один человек не освобождался тем, что перекладывает его на другого.
Революция занимается вообще не освобождением человека от бремени, а скорее утверждением его необходимости и справедливым его распределением между людьми. Вот почему и является необходимость в абстрактной величине человека среднего, без индивидуальности.
Создание Дриандии понадобилось вследствие того, что искусство предполагает личность как условие творчества, требует личности автора в образе «героя», и это понадобилось теперь показать.
Приходил читатель за таким словом, которое могло бы вернуть ему желание и силу жизни. Очень плакал. Сам в валенках, а в сумке кожаные сапоги на случай оттепели (за это цепляется и говорит: – Вероятно, я уцелею, видите, какая предусмотрительность!). Первое: пишете слова ежедневно для всех вдаль, и приходит человек и говорит: «нет ли у вас слова для меня лично, спасите меня». Денег не берет, в Бога не верит, докторов не хочет: слово ему нужно. <Приписка: Болезнь его в том, что он не может жить без чтения (не было раз чтения – он драл обои, под ними читал газетную заклейку). Потерял себя, не может найти своего ритма.> Вот жуткое положение! Второе: это ведь современное явление, это раненый: смертельно ли? Сейчас ведь война, и это надо помнить, надо не забываться, что война вокруг самая жестокая.
Анализ нынешнего понятия «счастье»: самозабвение в служении будущему, роду человеческому: есть человек, и есть род человеческий: человек, личность его: это есть настоящее. Лицо человеческого рода есть его настоящее, и в настоящем живут личности. Восходящие государства все: культ родового человека. Падающие хватаются за настоящее.
7 Марта. Утренняя пороша. Теплеет.
Возле сберкассы который уже день толпится народ: выдают 30 р. за 100 р. облигационной ссуды. Все, однако, знают, что это не ссуда, а продажа: продают свое счастье, и государство скупает векселя своего счастья очень дешево. Игру все видят насквозь и презирают кого-то и что-то... и шепчутся, оглядываясь. Неужели Сталин знает эту операцию?
Я бы такого финансиста повесил. Представляю себе его, реалиста цинического: он думал об этом будущем счастье и верно рассчитал, что это принужденное будущее гражданин охотно отдаст за 30% настоящего. Счастье на векселях: дайте нам 100, через 20 лет без проигрыша будет счастье, а может быть, и раньше. Векселя скупаются... я бы этого финансиста повесил: чистейшее вредительство, волчий троцкизм.
Возвращаюсь к читателю: писатель и читатель: читатель просит такого слова, чтобы ему им можно было жить. Нет, настоящий читатель не станет нищенствовать: тот не просит, а, получив, сам творит и помогает автору. Это был запоздавший интеллигент: о, как давно это пережито!
8 Марта. Пороша ночью. В 4-м ч. утра явился Петя из Москвы.
Бывает, душа попадет на свою волну. Такая тишина, такая ясность. Смотришь на человека всякого с таким родственным вниманием. Птицу, зверя, – кого ни увидишь, всеми восхищаешься. Нельзя восхищаться – пожалеешь. В любой вещи чувствуешь создавшего ее человека. И даже если это самовар, то постараешься, чтобы и самовар, поспевая, слезы не пролил.
Писать в «Юный натуралист».
Осуществлять мечту: создать сказку жизни, чтобы читали мой детский рассказ, как сказку, все возрасты. Это единственно возможная теперь литература. В такой форме единственно художник может служить будущему. И пусть, кто хочет жить, смирится, и все будут как дети.
Утренняя молитва.
Заутренняя молитва царя Берендея.
Утром в темноте в предрассветный час падает снег.
И сейчас падает неслышно.
Такая тишина, такая ясность души.
Приходит с снегом в душу полная ясность и тишина. Можно слышать себя самого.
Хочу смотреть сегодня на всякого человека внимательно и принимать его в себя родственно.
Пусть птица, зверь, кого ни увижу сегодня, всех встречу с моим родственным вниманием и восхищением. А если и нельзя восхищаться – пожалеть надо. Нельзя будет восхищаться – пожалею.
В любой вещи прошу хочу нынче видеть и понимать руку создавшего ее человека.
И если эта вещь вот этот мой в предрассветный час закипающий самовар, то пусть даже самовар, закипая...
Вот первая вещь: мой любимый самовар. Так пусть же и этот в предрассветный час поспевающий самовар, закипая, сегодня слезы не прольет.
Заутренняя молитва царя Берендея. Берендеева утреня.
Утром, в предрассветный час, падает мартовский снег. Тишина приходит в душу и полная ясность.
<Приписка: Вижу, какая величайшая трудность быть современным всему в мире – какой это крест! – и какое великое счастье рядом: сохранять в своей душе себя как ребенка. Если бы так удалось, то на этом пути стало бы можно служить будущему человеку, не тратя себя в настоящем. Можно бы стало спасать род человеческий без распятия, не умирая никогда, вечно воскресать самому. >
Хочу сегодня начать встречать всякого человека непременно со вниманием, родственно.
Пусть птица, зверь, кого ни увижу сегодня, всех встречу с хозяйственным, родственным вниманием. Буду слушать бескорыстно всякого гостя, а не ему о себе говорить. <Приписка: Покрошу хлеба, насыплю зерна воробьям, синицам.>
В любой вещи хочу нынче понимать руку создавшего ее человека.
Хочу бережно, в порядке расставить все у себя, чтобы все вокруг было как у меня в душе.
Начинаю. Вот мой любимый, в этот предрассветный час поспевающий самовар. Я возьму на себя терпение, постою возле него, подожду у крана с чайником в руке и в нем засыпанным чаем. Пусть сегодня даже мой самовар, закипая, слезы не прольет.
Величайшая редкость в мире – это быть современным всему, что вокруг тебя совершается, и в то же время сохранять в своей душе себя как ребенка. Если бы так удалось, то можно бы служить будущему человеку, не тратя себя. Можно бы спасать без распятия, воскресать, не умирая.
Мне бы хотелось еще сегодня жить бесцельно, создавать без труда, одним желанием, одним духом. И это можно, если же это достигнешь, то можно и смерть победить. Как это? я не знаю сейчас, но так понимаю: если можно добиться такого, чтобы <Зачеркнуто: жить> создавать не работая, то можно и смерть победить.
Пчелиный закон социализма: кто не работает, тот не ест.
Но возможно, что человек двигал вперед себя и все человечество именно не работая: именно чтобы не работать, мальчик (Уатт) выдумал рычаг к паровой машине. Спасаясь от тягости физической, человек прибегает к духу, и дух, сам не работая, еще освобождает и других от работы. И вот хитрецы (евреи) это поняли и стали этим пользоваться. Мало-помалу жизнь разделилась надвое: для одних, для масс: кто не работает, тот не ест; для других, хитрецов, наоборот: дураков работа любит.
Каждый еврей так думает, каждый из них есть спекулянт духовными ценностями.
Это прикладная часть духа: прикладная наука. Есть прикладная наука – есть прикладной человек. В творчестве дух не работает? – да. Но там человек-работник именно входит в дух, а тут этим пользуется: это хитрость. Значит, работать надо, и закон необходим: кто не работает, тот не ест. И только на этом пути открывается путь к жизни без труда, к творчеству.
Не только еврей, но и стахановец освобождается от труда, переходя на учебу, не совсем правильно: он тоже убежал от труда и не вошел в дух. Избежал работы, а в дух не вошел: будет инженер-плановик такой же подневольный. Это здоровый путь работника, но не это вводит в дух: стахановец тоже хитрец, но не так противен, как еврей: стахановец был работником, потрудился, и у него некоторое облегчение вышло из труда, а как из труда, отталкиваясь от работы, облегчая труд, придумывается изобретение. Еврей облегчает себя, не работая, он, не имея права на облегчение, получает его, спекулируя духом: еврей... беда не в том, что он спекулирует селедками, а что он духом спекулирует. В сущности, это ведь заповедь социальная о труде, что «надо трудиться», легко обходится, как и заповедь «рождать детей». Оказалось, детей можно не рождать, а если можно выскабливать детей, то зачем же еще надо и в поте лица трудиться. Положение еврея похоже на положение женщины, сделавшей себе аборт: любить, не рождая, жить без труда: противно! а между тем в духе и живут без труда, и рождают без боли. Так я возвращаюсь к теме этой зимы, к жизни Толстого в 1910 г., когда Толстой, войдя в дух, не мог освободиться от упреков заповедей: в поте лица работать, в болезнях рождать. И это же тема Кавказа, над которой я работаю.
Литератор не может сказать «да» (рождение Хлестакова из отношения искусства и государства: брак рождает Хлестакова).
9 Марта. 2-й день (вторник) Масленицы. После метелей ясный день. Складывали лисицу. Среди дня к лыжам стало примазываться. Пришлось бросить. Весна, стало размаривать.
– Еду на лесные заготовки, – сказал Московский. – А у вас еще выполняют? – спросил Ивановский. – У нас бросили. У нас говорят: «кто не ест, тот не работает».
Вот знакомый исстари голос, помните? Мы его когда-то слушали почти радостно, и вот он нам показал, что это значит, если кончается хлеб: все кончается...
Ведь это я сказал когда-то первый на пленуме «сорадование», а теперь все говорят, и как это противно!
Как часто сейчас можно видеть прилично одетого мужчину с дамой, и он сморкается пальцами в одну сторону, она в другую. Одежда меняется легче всего...
Рождение Хлестакова. Гоголя сейчас хотят присоединить к социализму таким образом: при наличии в имперское время государства, враждебного личности, решимость Гоголя служить государству являлась такой же невозможностью, таким же падением, как, напр., если бы Лев Толстой забросил свое христианство и стал бы служить Софье Андреевне. Но теперь в социализме рознь между личностью и государством кончилась, царское государство кончилось, и та «служба», о которой мечтал Гоголь, теперь стала возможной. Точно так же теперь не может появиться Хлестаков как одно из проявлений личности в соприкосновении ее с государством.
Разобрать в чистых планах, т. е. представить себе в единстве Дриандию и Кабарду.
Это возможно лишь в том случае, если государство будет обслуживать не массу, а личность, и личность будет творческая, т. е. готовая служить своим творчеством массе, и не должна [будет], как теперь, лишь бороться с государством за такую свою свободу (служить). (Свобода не личности, а свобода службы.)
Теперь государству приходится обламывать личность, вечно испытывать ее на «полезность»: учитывать, проверять, контролировать, равнять по средней полезности.
Требуется совпадение полное субъекта с объектом (личность и госуд-во = субъект и объект). Объект учитывает субъекта, но субъект (ягненок) аки агнец на заклание.
Субъект и объект сойдутся, когда лев ляжет рядом с ягненком.
А по-нашему: когда все субъекты сделаются ягнятами.
Мы сейчас не можем бороться с волей объекта, потому что мы в аргументах своих исходим из «вечности» антагонизма субъекта с объектом, а они говорят, что этот разлад временный, недостатки механизма.
Вот сейчас ясно вижу, что самый замысел мой построить из Кабарды (государства) свою поэтическую страну Дриандию принципиально недопустим: Дриандия поэтическая и Кабарда государственная совпадают, как Синяя птица живет в нашем доме.
Я могу только написать именно в этом роде: что моя Дриандия заключается в самой Кабарде и мое строительство Дриандии совпадает со строительством Кабарды Беталом. И что, напр., Синяя птица живет в избе колхозника Ивановской области, он поэтически должен открыть ее у себя, а не в Московской области, и быть довольным своим местом и петь: «я другой такой страны не знаю».
Если же я стану на точку зрения «вечной», как параллельные линии, борьбы субъекта с объектом, то в мой дом явится троцкист и... а я ведь против троцкистов.
Почему я против них? Потому что они лишь «меньшевики» того же самого большого дела – и это в лучшем случае, в худшем: спекулянты...
Но если бросить политику и вообще условия издания, а писать...
В буржуазных странах госуд. власть понимается как необходимость и даже как необходимое зло. У нас государство есть некий непогрешимый в принципе идеал, в котором личность, как в пчелином улье, свое счастье находит в служении обществу.
И опять-таки все это , но не есть наша цель.
Наша цель апокалиптическая: лев рядом с ягненком.
Мы что-то достигли такое, чего нет во всем мире, свергли эксплуатацию человека человеком в личных интересах и заменили пока эксплуатацией в интересах общества (будущего, улья, рода и т. д.) с тем, чтобы, накопив средств в эпоху «каждому по способностям», создать эпоху «каждому по потребностям».
Значит, надо выждать несколько, потерпеть, и, личность будет [иметь] все средства для выполнения своих желаний.
Спрашивается, откуда же является вопрос о невозможности написать Дриандию. Вот откуда: если бы я взял капиталистическую страну и стал бы ее переделывать как желанную – это да. Но если я беру социалистическую республику и ей не удовлетворяюсь, а хочу открыть личную, демонстрировать необходимость личности, я...
11 Марта. После оттепели и снега вдруг сегодня утром мороз -16°. Солнце яркое и сильное. Под лучами при морозе на заборе тает белый пух вчерашнего снега, растут из-под белого темные пятна и дымятся, весь забор дымится...
Вчера вечером приехал Разумник, привез запрещенную по весть Макарова, в которой он и мне отводит глупую и злую страницу. Вот умнейший человек Раз. Вас., а в чем-то глуп: разве можно было угощать меня таким чтением! Но пошло на пользу: все «бедняки» соединились во мне, и явился вопрос о выходе из этого состояния подполья; и распространилось до пролетария: революция постепенно всем претендентам показала кукиш и скоро это же покажет стахановцам.
«Бедняк» – это все наше недоброе, от «беднейшего из крестьян» до беднейшего и образованнейшего интеллигента, от прохожего, пхнувшего Вьюшку сапогом в живот, до Ивана Макарова: это злые силы бездонных пропастей и просто помойных ведер.
12 Марта. Продолжали гулять масленицу. Петя встретил сани, потянул их с народом и потом по сигналу «вались!» бросился в них, и сани понеслись...
Разговор о Дриандии, что не может быть Дриандии в Горьковском смысле, т. е. без трагедии в основе своей, без страдания.
Разделение всего мира: с Христом и без Христа.
В связи с этим «преодоление осла», я хочу сказать о положении человека, который, имея машину, мечтает об осле. Вот отсюда мысли о Дриандии как о счастье. Осел остается там, где не может брать машина, там, где осел не может – я делаюсь ослом; поднимаясь на Эльбрус, я преодолеваю в себе осла.
Социализм дает механизм. Робот вместо осла, трагедия из грубых планов внешней зависимости переносится в личный: оказывается, осел заключен в себе самом, и все так: после того как социалистический человек будет освобожден от осла, вопрос перенесется в личность... И таков весь горьковский кругозор: он думает, что вопрос весь целиком заключен в рабочем: освободите его, и будет Дриандия. Но «осел» заключается в самом духе...
Против такой Дриандии – это раз, и против возвращения к ослу – два.
Борьба переносится в самый дух...
И свести к простому: если человек стал богат, то какой же путь его – 1) раздать бедным 2) или, приняв его, как талант, сделать из него того форда, того черта, на котором Вакула добыл черевички.
В сущности, это ведь жизнью подведено: у меня талант и деньги, вокруг бездарь и нищета, мне стыдно и невозможно писать в этой обстановке: вот и все.
Приходится отложить Кабарду в сторону до благоприятного времени, первый, кажется, раз не выходит: все как-то не нравится, и страсти нет, чтобы схватить все.
Артемова злость. Не зависть это, а может быть, и зависть? Есть зависть как сила соревнования, и есть зависть хамская, весьма у нас распространенная, подпольная зависть, смердяковская зависть (швейцар Дмитрий). И это в значительной дозе у нашего пролетария, и выход: «сами, сами комиссары!»
Итак, тема 1-я для размышления: «выход». Тема 2: Счастье Горького.
14 Марта. Все, что было нам с детства как долг: трудись, гражданствуй и т. п., – все это, в сущности, «трудись» и не помни себя, все это бремя должно быть искупленным, и если, напр., ты родился для красоты, то и бери ее, и если удастся, никто не попрекнет тебя «эстетом».
Колхозники ехали, я шел с лыжами в руках в лес на прогулку. – Барин! – сказал один, рассчитывая, что я обернусь, но я сообразил: оглянись я, – весь обоз бы помер со смеху.
Одно время поэты, очевидно, из чувства самосохранения старались доказать, что поэзия тоже делается (Маяковский),и, как всегда и во всем, что исходит из чувства и еще чувства самоохраны, палку перегнули: стали думать, что раз поэзия делается, как вещи на фабрике, то и обратно, рабочие могут делать поэзию, стали зазывать в литературу рабочих с заводов и фабрик.
Когда же рабочие пришли, то оказалось, что труд в поэзии – это малая сторона, а что главное для поэзии – это что надо талант, что надо родиться поэтом и что с испокон веков поэты трудились и только виду не показывали. Трудились, конечно, много, но трудящимся открывали как идеал... как добиться в жизни возможности жить без труда и без раба.
Правдой в этой сказке было то, что у человека, может быть, каждого, может быть такое любимое дело, выполняя которое он не чувствует бремени труда подневольного.
Я развиваю мысль о том, что только в глубине себя самого таится сила личности, преодолевающая «тугу» труда. Но наши думают, что и во вне личности, в общественной организации есть такая «сила коллектива», порождающая охоту труда (человек на земле живет вроде как бы «для компанейства»). На этом пути именно и нужно искать происхождение непонятного для нас горьковского «счастья» без трагедии.
Трагедия, страдание предполагает личность, они же, находя силу простого счастья в родниках общества, восстают на трагедию, на страдание и тем самым на личность. У них личность есть индивид, получающий счастье свое не путем страдания, а непосредственно из запасов этого счастья в обществе. А так как трагедия нам дается в образе Христа, а общественность в образе Маркса, то мир разделяется сейчас на половины, с Христом и с Марксом.
Разобрать первое: все мои источники радости (родники Берендея) и найти их происхождение, какие личные, какие общественные.
(Радость воскресения и радость возрождения.)
Личность Общество
Воскресение Возрождение
Идея Материя
Радость Счастье
Гоголь–Достоевский Пушкин–Толстой
Раз происходит такое разделение всего мира, значит, это меряются между собой необходимые для существования силы: сила личности и сила общества.
Рассказ Лимон <приписка: Забияка> В одном совхозе в Кабарде, случилось, китаец какой-то пришел к директору. Он напомнил о каком-то случае, сказал, что в подарок ему он собачку принес, если только хозяин возьмет. У директора Трофима Михайловича собак и других разных животных было в доме достаточно: Нелли, черный кудрявый гордон, Трубач, англорусский гонец, кот Мишка, черный как уголь, блестящий и самостоятельный, домашний ежик, говорящий ручной грач и в самое последнее время появился молодой красивый баран Борис. Всех этих животных Троф. Мих. держал для своего любимого Шуры, мальчик был единственный сын, и отец с матерью его баловали.
Услыхав о новой собаке, Т. М. и руками замахал, и на губы показал <приписка: на губы в знак молчания>
– Тише, тише, – шепнул.
Но было поздно, слова китайца услыхала Елена Васильевна, директорша, пришла и попросила китайца собачку привести.
– Она здесь, – ответил китаец.
И вынул из пазухи собачку такую маленькую, что свободно можно шляпой покрыть. Такие собачки изредка бывают и у нас в Москве, маленькие, тонкие, как пружинки, голенькие, всегда дрожат от холода, гнутся, а глаза черные, блестящие, умные и выпуклые, как у муравьев. Я точно не знаю названия породы их, но при редких встречах своих всегда останавливался, смотрел вслед и дивился: чуднее ничего нет.
– Какая прелесть! – воскликнула Елена Вас. и взяла у китайца собачку себе на руки.
Трофиму Мих. собачка тоже понравилась, и он протянул было руку, но она в одну минуту освоилась на груди хозяйки и стала ей служить: попробовала тяпнуть за руку Т. М., а главное, визг, гам такой подняла, что все сбежались: Нелли, Трубач, Мишка, Борис. Не хватало ежа одного и грача. Увидев это общество, собачка спрыгнула с рук хозяйки, стремительно с отчаянным визгом бросилась на барана и, загнав его на диван, выгнала в дверь огромного гордона Нелли и Трубача. Бой принял один только Мишка, согнулся дугой и заныл. Мгновенно прыгнула через кота китайская собачка, хватив кота за хвост, обратила его в постыдное бегство, и он вылетел в форточку вместе с грачом. Подчинив таким образом себе всех в доме, начиная с хозяина, герой прыгнул обратно на колени к своей Елене Васильевне. Ей все это очень понравилось.
– А как его звать? – спросила она китайца. И тот ответил просто:
– Лимон.
Никто не стал узнавать, добиваться, что это по-китайски значит, лимон, все поняли просто: что очень маленький, правда, почти что с большой исполинский лимон.
Как раз в это время я гостил в этом совхозе и столовался у директора: четыре раза в день я приходил к ним в столовую, и каждый раз Лимон поднимал такой брех на меня, что все в трепете разбегались, и я не мог ни поздороваться, ни поблагодарить после еды. Но мало того! Мне очень нравилась Елена Васильевна, после обеда за чаем я увлекался беседой с ней, рассказывая ей что-нибудь интересное, показывал часто руками, и когда рука моя чуть-чуть только приближалась к хозяйке, Лимон срывался с диким ревом и пытался откусить мне указательный палец.
Раз ночью у хозяев в спальне поднялся такой гам, что все мы, жильцы, подумав о ворах и разбойниках, бросились в спальню с оружием в руках. И что же вы подумаете? Оказалось, это Лимон поймал ежа и решил во что бы то ни стало его себе подчинить. И подчинил: еж перестал ночевать в спальне у хозяев и, кажется, даже совсем куда-то исчез.
<приписка: – Нашла коса на камень. – Визгу много, шерсти мало (бой с ежом).>
Теперь в доме оставался непобежденным один только я, и нужно сказать, что как он меня, так и я его ненавидел: ну, что это, правда, за жизнь, если вечно слышишь за стеной грызни и сам постоянно боишься, что и тебя самого схватят за палец. Хозяйка же была от Лимона без памяти и какие-нибудь попытки борьбы с врагом при ней были невозможны. Случилось раз, хозяйка ушла на базар, и Лимон остался в доме совершенно один: во всем доме я и Лимон. Сообразив, я очень обрадовался и без прута, без всего с голыми руками честно пошел на Лимона <приписка: врага>. Схватка наша была недолгой. Как только он позволил себе прокусить мне до крови руку, я позволил себе снять с головы шляпу и накрыть ею Лимона. И как только я посадил забияку в шляпу, вдруг сразу все кончилось: весь дух из него вышел сразу в одно мгновение и навсегда. Мне даже чуть-чуть жалко стало его: выпученными черными глазами молча и грустно смотрел он на меня из глубины шляпы и, выпущенный, молча пошел на кровать к хозяйке и лег.
<Приписка: – Мне правда стало его чуть-чуть жалко. – Эх, брат, – сказал я, – всегда правду о вашем брате забияке говорят: «Визгу много, шерсти мало!» Пришел Борис... и пр.> Вошел баран – он молчит, пришла Нелли, Трубач, Мишка, грач прилетел – он молчит и смотрит на них теми же самыми глазами, как на меня из глубины моей шляпы.
Так бывает со всеми забияками: он тебе наговорит, он тебе навизжит, пустит пыли в глаза, а ты возьми посади его в шляпу, и у него сразу дух вон навсегда.
<3ачеркнуто: И ты даже сам удивишься, куда все делось.> «Визгу много, шерсти мало» – говорят о таких у нас в русском народе.
Окаянство жизни не в том одном, что есть люди, творящие зло, а и в том, что напуганные ими люди приготовились к злу, стали очень подозрительные и уже не в состоянии встречать человека незнакомого с доверием.
Рассказ «Храбрый Заяц».
Это в тебе, Михаил, борец говорит, а не писатель: неужели же ты не можешь понять, что сила общества, рода, труда, государства так же необходима и благодетельна, как сила личности.
Когда случалось что-нибудь хорошее, то он думал, что вот теперь найден секрет: буду так делать хорошо: теперь счастье в моих руках. Этому методу он радовался, но когда очарование случая проходило, метод исчезал, и оказывалось, что все было случайно и он не воспользовался случаем.
Сосед напротив меня был так пуст, что ничего не видел в окне и все смотрел на меня, и если у меня от впечатленья получалось на лице что-нибудь, то и у него на лице отражалось мое удовольствие.
Австрияк, что ли, он, ... латыш? или грузин. Забыл: венгерец. Ах, венгерец!
Прелесть вагонной болтовни: галки на дереве.
14–15 Марта. Ездили за 7 верст киселя хлебать на новоселье к Кожевникову. Подумываю о продаже Загорского дома и устройстве где-нибудь у реки.
Командировка Платонова на лошади по пути Радищева, из Москвы в Петербург (признаки отрыва от действительности).
Бьюшка умирает. Когда умирает любимое животное, ни в чем не повинное, то человеку всегда это бывает упреком: так неповинно животное и все-таки должно страдать и умирать, а ты виновен во многом и все-таки не допускаешь мысли о необходимости страданий и смерти. (Это чисто христианское чувство.)
Почему-то обхожусь с Разумником невнимательно и небрежно. Боюсь, что это от его слабости в настоящем положении и от моего здоровья: всегда здоровый явно или тайно пренебрегает больным или, чувствуя это в себе, теряется и страшится.
Пережил неприятность от «Известий», как будто ничего не было. Это надо запомнить: как есть известная мера всасывания в себя новых впечатлений, после достижения которой ни на что и смотреть-то не хочется, так точно и обида, неудача имеет срок во времени, после которого «проходит» и даже забывается.
Фаворский сам не может ранней весной сближаться с природой: у него бывает разлад в это время, и с детства осталось в памяти, что все ссоры с матерью относились к этому времени. Весну он чувствует по детям, когда они ранней весной входят в дом, то от них пахнет морозом и солнцем.
О собаке немецкой овчарке своих знакомых Маша сказала, что ее учили, но поздно отдали в школу, и оттого у нее от ученья осталась одна злость.
К полудню все раскисло, в тумане чернеет рыжая дорога. Петя и Вика повезли в лечебницу Бию с наказом делать операцию. Через некоторое время Вика вернулась и подала мне письмо. Я узнал из этого письма, что скончался Евгений Иван. Замятин, гордый и честный и умный человек. Я погрузился в себя и не обращал внимания вокруг ни на что до тех пор, пока не поглядел нечаянно на Ефр. Павл.: она была в слезах. Я подумал, что она чем-то в хозяйстве своем расстроилась, и, чтобы развлечь ее, сказал:
– Как-то теперь Бьюша!
– Кончилась, – сказала Е. П.
я вдруг очнулся и, узнав о конце Бии, сказал:
– Евгений Ив. Замятин скончался.
Так в первые минуты горя мы, верно, всегда должны на некоторое время остаться вдвоем с умершим, и только спустя какое-то время начинаем в горе своем искать общества.
Но только все-все на свете «переживается», всякая боль от всякой обиды мало-помалу перестает болеть. Пора бы спокойней относиться к уколам...
Пусть это все где-то в глубине варится и делается: далеко, далеко, и все дальше и дальше, и все слабее уколы жизни и воспоминаний. А там, в дали в самой последней, пусть явится последнее сильное чувство: прощайте!
И все... Ах, Евгений Иванович! Скоро все свидетели моей жизни уйдут, и я тогда начну принимать к себе молодых людей без свидетелей, «живой классик» (не желая говорить: живой мертвец...).
17 Марта. Киснет на нуле и после выше. Сильный туман. Пустились в Москву на машине за лодкой. Дорога над асфальтом, выбитая в снегу, неприятная. За Пушкином к Москве ближе асфальт открывается. Туман же смерзается на стекле, трудно видеть что-нибудь, но мы увидели все-таки, что на снегу возле чего-то темного сидел грач. Еще ближе к Москве, к югу, к теплу встретилось несколько грачей. С этого дня начинается наша экспедиция и мои записи весны и наших работ в лесу. Мы теперь уже хорошо связаны с Университетом, надо сойтись с Шумяцким в отношении культфильма.
Вернулись домой около часу и стали под руководством Шурика собирать лодку, к 2-м часам собрали. Надо узнать об этих лодках в их происхождении от канадских кану и наших сибирских, береста заменяется резиной и способность раскладываться.
Нам остается еще кончить с сапогами, с Петиной темой о землеройке (19-го), с закупкой провизии.
Думал о возможности преувеличения нашей творческой силы личности, переживал непосредственно все ее унижение. И обратно, что мы отвертываемся от благодетельной силы общества из-за того, что нас к этому принуждают. Вот пример этой силы: Павловна девочкой жала голодная, уставала до упаду, а когда работа кончалась и бабы с песней возвращались домой, сама пела и даже иногда плясала. Мы не можем понять того, что совершается, потому что сами участвуем, сами заинтересованы лично и материально. Наша неправда при отстаивании личности в обществе в том, что мы не можем отделаться от интересов своей индивидуальности; в то же время ошибка общественников в том, что они связаны необходимостью государства и власти. Вследствие этого именно и происходит борьба и полный разлад между личностью и обществом. Пример борьбы этой...
Под музыку своего приемника ясно видел происхождение своей литературы от писем к В. И., похожих на те излияния, которые пишут мне литераторы, начиная с похвалы мне и кончая просьбой устроить творения. Вот этот провинциализм именно и был в основе страданий: Мадонна, подбитая совершенной глупостью пола. Страдание и утрата всякой возможности сближения дали мне силу выхода из «провинции» индивидуального к личному творчеству: таким образом, творчество есть разрешение, есть выход из борьбы <Зачеркнуто: личного> индивидуального и общего...
В процессе борьбы свое унижение было смертельно, и действительно нечто и умерло, а осталось это сверх своего, нечто неунижаемое, и это «сверх» себя непременно должно в конце концов найти место в общем достоянии, в культуре. И вот это есть, наверно, самый общий путь поэта с некоторой видовой разницей: есть, напр., род поэтов, которые мое единое переживание повторяют при каждом стихотворении.
И вот, может быть, именно единство переворота и множественность разделяют между собой человека жизненного дела и поэта. В этом отношении, конечно, я не поэт, и это возвышает меня, когда я отношу свою поэзию к жизни, и унижает, когда я жизнь свою сравниваю с жизнью «настоящих» поэтов: до чего моя жизнь и моя поэзия бедна! Я не свободен в своей поэзии – меня держит жизнь, я не свободен в жизни – меня держит поэзия. И так я живу «особенный» (за это упрекали Пастернака), уединенный...
Из всего этого возникает вопрос: обязательно ли для жизни и творчества страдание личное, трагедия, или же эту трагедию, признавая как чисто личный путь, необязательный для других, надо таить в себе, как некоторые певцы и танцоры веселят людей, скрывая смертельную болезнь?
К людям приходить надо с ценностями сверхличными, т. е. сделай и покажи: пусть Реомюр станет реомюром. Такой подвиг есть необходимость в деле ученого и почему-то величайшая редкость у художника. В то же время настоящий большой художник работает тоже как Реомюр. (Отсюда поучение: поменьше капризничать, когда выходит неприятность.) Но все-таки «Реомюр» есть разрешение трагедии, выход из нее, предполагающий личное страдание. Нам же надо личность, воспитанную не страданием, а благодетельной силой общества: по-видимому, это будет пчела с ее больше и лучше для улья. (Христос ведь был распят тоже для улья – спасения мира – но, в отличие от пчелы, он это страдание сам взял на себя, и то же Реомюр.)
Наше «сталинское» общество есть спасение мира, то самое чистое счастливое состояние людей, из-за чего был распят Христос и с ним весь физический человек в истории культуры. Мы достигли конечного счастья, и вся история человечества теперь открыта в своих тайнах и сводится к нашей конституции. Трагедия кончена, мир будет спасен через две-три пятилетки.
Все сводится к тому, имеет ли смысл, имеем ли мы право раскрывать трагедию сотворенных человеком вещей«счастливая жизнь» именно и требует молчания о скрытой в ней личной трагедии.)
18 Марта. Днем был дождь и доходило до +8°. Егоров сказал, что глухари начинают пощелкивать.
Петя уехал в Москву брать у Формозова тему. Написал для детей рассказ «Лимон» и будто дело сделал.
Вечером, слушая по радио хорошую музыку, взлетал на волнах в иные миры, а то и просто оставался на месте, истекая кровью по швам старых ран.
19 Марта. Ночью порошил мелкий липучий снежок и продолжал утром лепить из деревьев в тумане последнюю сказку зимы.
– Позвольте, дорогой друг, но ведь молчание о личном подвиге, личной трагедии именно и было христианской добродетелью. Мы, может быть, от эстетической распущенности просто возвращаемся к этике древнего христианства, открывая ее под знаменем Ленина?
Если взять словесное искусство, то Пушкин–Толстой характерны радостью жизни, которой закрыта личная трагедия: мы видим готовую вещь, совершенством которой закрылась личная трагедия мастера. Напротив, у Гоголя, Достоевского природа, счастье и вся жизнь планеты и вселенной существует как среда и условие страдающей личности.
«Очерк» по существу своему должен быть демонстрацией радости жизни, современностью, оправдывающей трагедию прошлого. Я это начал... Ошибка была в том, что я это делал в процессе своего роста как художника, скрывая необходимую личную трагедию, а ребята схватились за эту форму как за нечто внешнее, готовое.
Вот весна света сейчас переходит в весну воды, и от этого почему-то душа в смуте острой быстро мелькающей боли, радости, неожиданных мыслей, голова то горит, то вдруг вся сила куда-то проваливается, слабеешь в поту. Нет времени года, когда человек со своей человеческой душой до такой степени бы зависел от природы в ее стихиях тепла, света, воды.
И вот я вижу снегурочку, сидящую на ветке дерева, засыпанного снегом.
Я беру эту видимую снегурочку из внешнего мира, она тает в моем горячем чувстве, но форма остается, и так я, личной своей трагедией растопив куколку, создаю форму, точно такую, как она была на дереве, но уже не подверженную влиянию обыкновенной температуры.
Так я создал снегурочку, вдунув в форму природы свою человеческую душу.
В этом я видел именно смысл и свой подвиг, чтобы в чарующей форме погасить свою личную трагедию и этим привлечь к ней людей как к своему счастью и тем убедить их в необходимости личного подвига по их собственной линии жизни. Сколько раз я клялся себе, что никогда-никогда не буду учить их, «как надо жить», а буду лишь это показывать.
На этом пути и произошел мой очерк, между тем бездушные ребята, разобрав механику моего очерка, стали ездить по стране и описывать этим «способом» наши достижения.
Мое искусство как личный подвиг, как счастливую службу никто не понял, и до сих пор не нашлось у меня ни одного ученика.
Я буду жить и писать всем, друзья мои, как будто это весна моя последняя и у меня уже больше нет времени рассказывать о печальном прошлом моей личной жизни. Я буду рассказывать о великом богатстве жизни на каждом месте, о счастье непомерном, которое каждый может достичь себе и создать из ничего. Всякий родится и некоторое время живет радостной жизнью, но не всякий, страдая, достигает радостной старости.
(С обеда до вечера.) От капели с деревьев (с ночи на утро в лесу снежный завал, в полдень все деревья черные и капель) снег в лесу рябой. Видел, как прыгнула из-под снега освобожденная ветка. В лесу была натуга и молчание. Видел, как напряженно натянутая в дугу ветка с примерзшей и засыпанной снегом вершиной вдруг освободилась и прыгнула. Все напряжено, все молчит и ждет...
Вечером Петя приехал, и очень плохо у него с аспирантурой: нашли, что много неграмотного народа, студентов мобилизовали учить народ и в связи с этим сократили число аспирантов. Но, я думаю, и без экзамена на аспиранта можно сделать работу ценную, которая в будущем облегчит ему возможность вступить в Университет. Ищем, где устроиться.
20 Марта. Буду жить и писать, друзья мои, как будто эта наступающая весна – последняя весна моей жизни.
Не надо горевать! я не говорю, что непременно последняя, я только готовлюсь на случай, хочу взять все от этой весны, как будто это действительно последняя весна моей жизни. И не то важно, буду ли я жить следующей весной 1938-го года или не буду.
Я так понимаю в себе эту перестановку: личность моя как бы хочет освободиться от своего заключения в индивидуальность, хочет выйти наружу, соединиться со всем любимым и так остаться навсегда – как трава, как цветы, как ветер, как солнце, как искусство, как дети, как хорошие люди, как всё, что я любил на земле.
При мысли о последней весне я не хочу быть литератором, потому что в этой профессии есть индивидуальная заинтересованность и несколько эгоцентрический и прямо корыстный подход к внешнему миру.
Мы все умираем, оставляя следы после себя, все, что есть хорошее или дурное, – все это наследство предшествовавших нам миллиардов индивидуальностей.
Я хочу оставить след любви своей к прекрасному, заинтересованный в длительном его существовании, но не в личном своем писательстве.
Конечно, всякий оставивший большой след на земле человек непременно забывался, непременно выходил из себя, но ведь это нелегко, и никто из великих людей не оставил нам секрета к такому совершенно бескорыстному творчеству, и большинство из них сами об этом не знали.
Но, мне кажется, отчасти можно достигнуть этого сознательно, если только представить себе, что наступила своя последняя весна и надо со всем любимым проститься
Я лес любил, и мне хочется теперь описать какой-нибудь участок леса и даже какую-нибудь мельчайшую в нем тварь, чтобы через нее понять весь лес.
Мне этого не довольно, что поэты всех времен, входя в лес, говорили «ах!» и потом описывали свои чувства в лесу.
Мне хочется самый лес описать и для этого отдаться ему, как делают ученые: берут какую-то мелочь и занимаются ею безлично всю жизнь: редко кто-нибудь из сотен тысяч сделает потрясающее мир обобщение и прославится, огромное большинство передает свое дело другому, в самых счастливых случаях попадая в примечания.
20 Марта. Все киснет в тумане. Все брошено старое (Кавказ так и остался ненаписанным). Заваривается новое, готовимся к своей экспедиции. Запасаемся бензином. Почти решили, где жить: в Новом река, но лес далековат, в Териброве – леса, река далеко. Завтра едем решать на месте, там или тут, и снимать жилище на 6 месяцев (1 Апреля – 1 Октября). Вопрос о моторчике. Петя привез составленный с Формозовым план исследования. На этот план буду навертывать свой.
Снегу все-таки к весне подвалило. Но он рыхлый, и если будет тепло, вода хлынет сразу. На тротуарах нога проваливается до камней. Месиво. В канавах появилась вода.
Вечером ходили за сетью. Жили два рыбака. Один молодой, другой старый. Молодой поступил в мануфактурный магазин № 12, где были нитки. Взял к себе на квартиру старика сети плести. Комбинат. Захотелось слушать радио. Продал сапоги, купил приемник. Жена весь день слушает. Старик умный, сосредоточенный в плетении сетей, нашел было себе спасительную тишину, и вдруг радио в одной комнате (у него уголок с чугункой) и весь день.
Это мне ответ на мой запрос о постоянстве и тишине умной: почему бы вот не читать молитву Берендея и не создавать себе на старость состояние тишины в постоянстве родственного внимания. Казалось бы, все устроилось, нитки есть, береста и поплавки, свинец на грузила, а вот вдруг свой же, рыбак, завел радио (и он иногда говорит, возражает: «ври, ври!»).
Начал статью о Горьком. Послал в «Мурзилку» «Лимон».
Думаю о Кавказе, что в Кабарде есть нечто подобное, как было от поездки по северному каналу («показывают»), плюс от машины: хорошо везет, но сердца нет.
Напечатана речь А. Толстого за границей, Алеша гордится романами Ильфа и Петрова и Валентина Катаева. После Горького, моралиста, потянуло на Ильфа и Петрова: на талантливую легкость. Тут весь сам Толстой: склеил себе из бумаги оптимизм, как мы лодку складываем из палочек и парусины. Но все-таки романы эти: «Одноэтажная Америка» и надо достать.
Намечаю для анализа: роман с вещью: как совершается выполнение отношений к вещи в переходный период между концом увлечения и началом привычки.
21 Марта. Воздух остается по ночам на нуле, и хотя днем тает понемногу в тумане, – весна вперед не движется. В лесах снег, как зимой, и единственно только, что деревья так очистились от всего белого, как никогда не бывает зимой. В верховьях маленьких речек нет ни малейшей отметинки, отпарины. Но дорога весенняя, две автомобильных колеи – две реки, а между ними так высоко, что слышно, как пашут картер и дифференциал.
На дороге по-весеннему вялые, как бы ошеломленные сойки, вороны, токуя прямо на земле, надуваются и качаются, сороки, овсянки, иногда снегири. Так начинается , которая, раньше всего темнея, привлекает на себя теплые солнечные лучи.
Нет ужасней асфальтовой дороги, если за ней по весне не ухаживают: ездили за 30 верст в Териберки снимать квартиру и совершенно измучились. Квартиру сняли у Григория Констант. Куракина.
Биолог Житков, наверно, одним легким прикосновением к душе молодых людей делал их своими учениками, и вот его ученик Формозов сразу открывает путь Пете. Почему же я всю жизнь сижу возле природы, и Петя ничего от меня не получает? Почему искренние любящие меня ребята в литературе являются малосильными подражателями и не больше: даже что-то вроде обмана, порчи происходит от моего литературного влияния.
В науке подходят к вещам и явлениям непременно не лично: не «Я» тут, а закон.
В искусстве моем: непременно лично, тут надо вдунуть бессмертную душу свою, и в этом деле, по-видимому, нет метода..
Утро. Спящая Красавица. Как рискует Иван Царевич: что если спросонья она плюнет в него или посадит кулаком синяк на глазу! Он рискует унижением всего своего человеческого достоинства до самого последнего кобеля, которого сука погрызла и повязалась с другим на его же глазах. Вот они где, святые-то отцы, возникают, вот где их сила народности, мудрости и реализма, и вот где природа, где...
Землеройка, по-видимому, самое маленькое позвоночное животное. Искать ее надо больше в тех местах леса, где на старой посече остались кучи дров, сгнивающего хвороста и брошенных вершин. В жизни этого маленького животного, возможно, заключается 3/4 общего с жизнью человека – это одно (ужас!). И другое: интересно сравнить с этим унизительным для человека существом жизнь в среднем ярусе леса: жизнь дупляных птиц.
Разговор с хозяином о том, как поумнел крестьянин: что интеллигенция много больше выносила, а крестьянин понял страдание только со времени колхозов.
(Образование по радио, девушка: – На сегодняшний день я с вами не разговариваю...) Вопрос о смене: если старики поумнели, то какая им смена? (Это разобрать.)
Хлеб дешевле сена (18 р. пуд). Мужики бросились в города за хлебом для скота. Это начальство поняло, и, кажется, теперь в Загорске уже нельзя становится купить черный хлеб просто. А белой муки сколько хочешь, потому что она дорога.
Мы начинаем для своей экспедиции запасаться белой мукой (о черной и не помышляем).
Крестьянин землю покидает, если следующий год неурожай – мы пропали, и вот.. кого же нам судить тогда, и кто будет судить?
Разговор с Куракиным, как вначале у немцев было тяжело в плену и как потом пленные стали хозяевами и стали сходиться со вдовами (мало ли вдов было'). И как четверо при помощи машин могли обслуживать хозяйство молочное в 60 коров.
что стало источником оптимизма: там (у землеройки) всегда так.
Постепенно мы привыкли к угрозам стихии и морали обездоленных. Мы повеселели, но земля постепенно истощалась, работник земли беднел и мельчал.
Числитель дроби, назовем «культурность», знаменатель сила стихии («земля»): «культурность» очень росла, но если знаменатель рос больше, то числитель рано или поздно должен стать лишь претензией на культуру.
Артемова злоба: надо же наконец понять ее и тем оправдать. Объект злобы: <Зачеркнуто: некий объективный вредитель> нечто действующее вне меня по своим вражеским законам (дьявол). Артем не знает, кто он, где он, и оставляет вопрос открытым, в то же время оставляя открытой и злобу. <3ачеркнуто: Большевик> самая примитивная форма дьявола... большевик, рационалист <1 нрзб.> понимает вредителя и казнит подходящих к его подозрениям людей (террор, и тут нет конца: Робеспьер).
В разговоре с Таней Розановой соединил рассуждение хозяина о том, что крестьянин только с 32 г. (колхозы) понял интеллигенцию: сколько она терпела и пр. – с мученьем нашей Тани-трикотажницы: таблица умножения: не повредить бы голову, и география ее...
Мысль моя об исследовании художественном будто бы есть У Гоголя.
На завтра: покончить со статьей о Горьком и его письмами.
23 Марта. Лада заболела чумой. Мытарство с бензином, с шоферским билетом и т. д. Стало сильно заметно ухудшение аппарата: человека послали выключить электричество у неплательщиков, он выключает всех подряд и т. п. Как будто все стали чумные (не то перед войной, не то перед конституцией). По радио каждый день «Жаворонок», но в природе их еще нет.
«служит»: в это время не хочется поддерживать порядок и долго ни к чему не можешь прикоснуться. А еще бывает, привыкнешь, доверишься привычке, и вот тут-то, когда доверился, она тебя обманет, и вдруг ты забыл всю нажитую механику.
24 Марта. Утро с Ладой к ветеринару. Машина сломалась. ^10. Среди дня дождь и во время дождя +5°. Работал над письмами Горького, см. «Колхозник».
25 Марта. Туман и в тумане весь день дождь. Весь день работал над Горьким.
26 Марта. Густой туман, и в нем быстро тает. В Москве закупили провиант, смотрел квартиру. Лада между жизнью и смертью.
В полночь медленно приходил в себя, переживая два рода каких-то звуков, пока наконец не проснулся и не понял: одно было – дождь такой сильный, что вся крыша ровно пела, другой – в припадках удушья Лада боролась за жизнь. Вспомнилось: Лева так боролся за жизнь, и глаза Ярика.
«рацио» и т. д. и в конце концов смерть). Нечто вроде самопонуждения, и тут раздвоение: или ты сам нечто берешь на себя, как берут на себя родители воспитание детей, или же тебя к этому насильно кто-нибудь понуждает (общественное мнение, государство). Взять сами на себя некое бремя могут очень немногие («мне-то что!» воскликнула вчера некая девица, выхватывая место у старухи): это вожди быта. И вот тут, в таком «самосохранении», и заключается «человек». На этом стоит хорошая семья. В этом «культура», «общество» и т. п., все, что само: все же остальное относится к государству: не само.
хочется!). Или же непременно быть побежденными в войне и остаться примером, как социализм сделал великий народ жертвой войны или как социализм переродился в милитаризм.
И это будет примером еще и того, что невозможно в одной стране ввести социализм (потому что все другие капит. страны станут во враждебное отношение и вызовут на конкуренцию в производстве средств войны: тем самым капитализм и пожрет социализм, быть может, и не вступая с ним в прямую войну).
План. В плане была одна мелочь, которая при обращении на себя внимания инженера распадалась на множество мелочей, среди которых тонула и делалась невозможной для осуществления большая мысль. Надо было сделать творческое усилие, которое вывело бы из мелочей на большой путь, но такое усилие казалось неразумным, а мелочи все были умные.
Мы с Цветковым согласились, что нам надо оставаться при Сталине, потому что какой ни на есть, а это государственный путь.
Сейчас все, что человек хочет для себя лично, не смея вслух из осторожности даже назвать (счастье?), кто-то как будто подслушивает (рационализаторы счастья) и, схватив, утилизирует: таким образом, все сокровенные личные ценности (счастье, радость, подарок и пр.), не успев прорасти через личность и общество, являются как государственное требование и влекут, конечно, за собой личное понуждение (пример: праздники советские).
Весна
– А помнишь, Петя, мы гоняли зайца, над бором и ельником пронеслись первые весенние лучи света, и молодой березняк внизу в лощине нам в этом свете показался розовым: перемена в цвете коры на деревьях есть в лесу первый признак наступающей весны.
Умер гениальный человек, но при чем тут жена его: вам ведь он дорог был как единственный в своем роде: был один раз и больше никогда не придет. А вы теперь должны иметь дело с его женой, при чем тут жена! Так точно с историками и критиками литературы: это ведь все жены, жены.
Дубна-потопиха. Верховье Дубны, маленькая речка «Дубна-потопиха» протекает около Двориков среди высоких крутых холмов, и среди этих холмов есть один, на котором много огромных для нашего края муравейников. Я за всю жизнь свою таких не видал, когда неожиданно встретишь, подумаешь – это стог сена стоит. От одного муравейника виден другой такой же и тропы возле них, не меньше средней человеческой тропы.
27 Марта. Дождь весь день парит. Весна воды ринулась. В полях сорочье царство. Снег на полях и в лесу зернистый, можно ходить, продвигая ноги, как лыжи. Под елками старая хвоя, ссаживаясь, по мере оседания снега, дает коричневое пятно. На лужах везде торопливый частый дождь не дает пузырей, но в спокойных лесных лужах каждая капля, полная, спокойная, делает на луже довольный пузырь.
Я видел, как в лесу начинался поток. На холме стояло дерево, очень высокая елка. Капли дождя, собираясь с веток на ствол, укрупненные скакали от неровности ствола до неровности. И погасали в лишайниках коры. Вся кора орошаемая видимо расцветала своими лишайниками. Дерево было внизу изогнуто, и капли из-под лишайников падали на землю, прямо в лужу, подостланную льдом. Кроме этого, и прямо с дерева, с ветвей падали разные капли в лужу звучно и по-разному, и каждая давала пузырь.
Эту лужу прорвало, и под снегом поток загремел к дороге, и ледяную дорогу поток размыл и загремел вниз по сорочьему царству к речке. Там внизу под северным еловым крутояром бежала и очень спешила черная на белом снегу река. Ольшаник у берега был затоплен, с каждой ольхи падало в заводь множество капель, каждая капля давала пузырь, и все эти пузыри, медленно двигаясь по заводи к потоку, вдруг срывались и неслись вместе с пеной тысячами...
В тумане я видел пролетающих птичек и слышал, что они пищали, но за шумом реки не мог понять их голосов. Они летели и садились все отдыхать на несколько высоких деревьев, стоящих куртинкой среди сорочьего царства южного склона.
конечно, жаворонки. Первый раз я догадался, что название «зяблики» происходит от зяби.
Синица звенит не как раньше брачным голосом в теплом луче. Теперь под дождем звенит непрерывно. И ворона уже не на дереве, а прямо на грязной дороге, токуя, о <Зачеркнуто: раскачивается> раскланивается, давится и хрипит, задыхаясь.
Я стал думать под звуки потоков и звонких капель о своем, как под самую чудесную музыку, бывает, начнешь вертеть о себе: музыка далеко остается где-то фоном, а ты буравишь свое, часто больное или досадное.
Так и теперь я стал думать о человеке, что не тогда мы говорим человек природой движении, он станет выбирать сам лучшее направление в своем дальнейшем движении..
И так я задумался, разбирая всю ту безмерную сложность душевную, которая располагается по ступенькам длинной лестницы от увлечения до сознанной необходимости действия <приписка: согласного с планом>
Я очнулся, услыхав песню зяблика. Я не поверил, думал, это все во сне. Но скоро увидел, что из тумана всё летели и летели зяблики и везде распевали на деревьях. Тогда я с тоской подумал, что из-за мысли своей о начале человека я чуть-чуть было не прозевал перелета зябликов. И мне показалась мысль моя началом греха. Правда, здесь я пропущу сегодня зябликов, завтра из-за мысли о человеке пропущу хорошего человека, и он без моего внимания тут же где-то очень близко от меня и погибнет. Так, совершив грех, я покаялся и стал, не отвлекаясь больше, наблюдать зябликов. И мне кажется, только благодаря тому, что я отошел в отвлеченный мир, я теперь с такой страстью наблюдал зябликов: страсть явилась от горя разлуки.
И в конце концов я пришел к тому, что ничего, можно и согрешить, если только потом непременно вернуться: ты сделаешь больше: ты вернешься как человек.
Но бывает, и большей частью так бывает, что, согрешив, человек не возвращается к утраченному миру и живет, не видя ни зябликов в природе, ни живого человека, его личности в потоке всего просто животно-живого...
живым, чем был, ты вернешься к животным и растениям, и к воде, и к воздуху как человек.
Но если эта мысль была не твоя, а ты ею лишь воспользовался для какой-то частной цели, то ты уже не вернешься домой и сам превратишься в орудие чужой воли, и вот тут, в механизации живого, в утрате себя самого и заключается смертный грех.
В Загорске женщина у колодца держала ведро, а мужчина качал, его ведро было отставлено: он ей помогал. И они, будучи в весне, говорили о праздниках:
– Пасха нынче 2-го Мая, – сказал он.
– Как же так, – ответила она, подсчитывая, – значит, Егорий в середу на Пасхе, бывает ли так?
– Все бывает. Даже бывает, Светлое Христово Воскресение и Благовещение в один день сходятся 25-го Марта, по-новому 7 Апреля.
Дождь не переставал до ночи. В 10 в. Петя приехал. Рассказывал, что слышал, в Университете все очень хвалили какую-то работу, повторяя: прекрасная работа! И когда Петя поинтересовался узнать, чем хороша она, ему ответили: – 10 тысяч точных восьмикратных измерений лягушек: попробуйте-ка собрать 10 тысяч лягушек и каждую 8 раз измерить!
И так непременно в науке: как весенние светлые лужицы сейчас подстелены льдом, как весь зеленый мир стоит в навозе, так наука в труде: сто человек отработают, придет 101-й и всем без труда воспользуется и что-нибудь откроет, и 102-й открытию найдет применение: таковы «этажи в науке».
Разумник Вас. предлагает будущую мою работу назвать: «Этажи леса». Это неплохо: нижний этаж корни, землеройки, второй дупляные птицы (ствол), третий (какие существа на кронах, там, где работает лист и свет).
28 Марта. Всю ночь до утра шпарил дождь. Что теперь делается на Канале?
Этажи леса: корни, ствол, листья – в человеке, в его я: и корни, и ствол, и все находит обмен и оправдание: – все я!
Лада отказывалась есть. Чашка с молоком стояла возле носа, она отвертывалась. Позвали меня. – Лада! – сказал я. Она подняла голову и забила прутом. Я погладил ее по голове, и от этого, от ласки жизнь заиграла в ее глазах. – Кушай, Лада! – пригласил я ее. И она, протянув нос к молоку, залакала. Не знаю, что это сделало: через мою ласку ей жизни прибавилось, или же она подчинялась мне из любви и уважения.
– Доброта твоя тут ни при чем, свою доброту ты получил от своих родителей: она не твоя. А вот теперь наступил срок показать себя: какой ты есть, добрый или злой. (Жена, когда он бросил в нее веником, так и сказала: «Вот это ты настоящий».) Вопрос: – А талант как понимать, тоже как не свое достояние, тоже как дар?
Т. В. Розанова, истеричка, замухрышка и пр., все-таки в моих глазах имеет какую-то значительность и чем-то превышает множество людей... Я думаю, это у нее от христианства.
С. А. Цветков, очевидно, подбирался к моему архиву лично заинтересованный. Это литературный могильщик.
В марте, в конце, нет ничего в природе веселее дороги: днем поклевать сюда слетаются все весенние птицы, ночью, спасаясь от мокрого рыхлого снега, приходят звери. Со всех сторон стекаются к ледяной дороге ручейки, и она, как плотина, их подпирает, и они от этого разливаются озерами: дорога их сдерживает. По такой старой рыжей ледяной дороге еще может двигаться на санях и человек.
Ехал такой-то охотник с сынишкой, который потом пропадет. А самое начало с капли, упавшей с дерева Дарья (Певчее дерево). Каплю довести до дороги, а по дороге герой. Дарья повторяется при описании тока глухарей. Землеройка Марфутка, и так через человеческие имена приблизить и ознакомить со всем лесом. Капля с Дарьи где-нибудь на Коде, и можно дать всю систему Двины и лес сделать на Севере.
Певчее дерево: два глухаря и под деревом певчие хвои на белом снегу, далеко видно.
Певчее дерево, описанное выше, как с него падают капли и довольные пузыри, такая идиллия под деревом и песня воды и потом песня глухарей: похоже. Из этой лужи начало всей северной системы вод. В луже пузыри, шишки, брусника, заячьи шарики.
Снег еще глубок, но так зернисто рыхл, что даже заяц проваливается до земли и брюхом чешет снег наверху.
«прорывало» дорогу, и наконец ездить стало невозможно: перемыло).
После дороги птицы перелетают на те места на полях, где стало черно.
Все березы радостно плакали, капли, сверкая, летели и гасли в снегу, и от этого снег становился зернистым.
Конец дороги: «черепок».
И то желтое ледяное ложе, по которому бежал поток, тоже размякло: под водой на этом ледяном желтом ложе виднелись следы: это заяц оставил, перебираясь на ту сторону ночью.
– отличная работа! (дураков работа любит.) А у нас, в искусстве, тоже надо мерить, считать, работать, но здесь мы обязаны свою работу скрывать и гордиться тем, что далось без труда (дураков работа любит).
29 Марта. С утра было солнце и после обеда до вечера, хотя и через дымку, но все-таки свет был хороший. Мы ездили в Москву хлопотать о пистолете (так глупо!) и, ничего не сделав, вернулись.
Решали вечером с Павловной тяжелый вопрос о «Левиной даче» (с Левой у нас все быстро расходится: обычный детский эгоизм: то хорошо, что мне приятно) он сумел донести до своего 4-го десятка лет. Галина во всем ему потакает, она вообще тоже очень ленива. Напишу ему о невозможности вселения в подвал: 1) ребенок в сырости, а я не могу уступить свое жилище. 2) Мать больна. 3) Пете негде жить.
Приехал учитель из Калинина без всякого дела, повидать охотника: ему 54 года, 14 лет был парикмахером, остальное – учителем народной школы. Беседуя с ним, вспомнил предупреждения многих мудрецов о том, что разделение на богатых и бедных есть наивно-детское в сравнении с разделением на образованных и необразованных.
Наука сильна тем, что могла дать работу дуракам: в науке дураки считают и меряют, а ученые, пользуясь необходимым трудом дураков, делают открытия. Это делается возможным, потому что в науке скоро не разберешь, кто творит, а кто считает только, там дурак сходит за ученого. В искусстве же сразу все видно, потому что тут художники работают как кустари, целиком, каждый за свой личный страх и риск.
В «Правде» от 29/III статья «Пошлость», в которой описывается, как на Заводе «Серп и Молот» в Москве на партийном собрании два дня выявляли подхалимов открытым голосованием «за» и «против» признания за таким-то лицом подхалимства. Таким образом за два дня выявили семь подхалимов.
Явление того же порядка, что и «чистка», на которой бывало еще и много «почище», но теперь можно говорить об этом и дивиться. «Чистка» происходит от грубого материализма, нигилизма интеллигенции и сельских сходов, на которых перебирали косточки односельчан. Материализм же в том, что, вывертывая и перемывая кишки живых людей, искренно хотят исправить природу человека.
Много, конечно, делается и просто «сдуру», потому что нет большего идиота на свете, как дикарь, хлебнувший грамоты в целях приспособления. Сколько времени будет продолжаться эта тактика «сшибания носов», – трудно сказать. Видимо, в основе ее таится искреннее желание покончить с порядками подхалимства и дать голоса патриотам и вообще честным людям – с одной стороны, и с другой, создать более надежный партийный аппарат.
При истощении почвы есть средство обновления – это поглубже пахать. Но есть известный предел глубокой вспашки, после которого выпахивается наверх бесплодная земля.
устраиваться надолго, а потом и вообще устраиваться: жизнь слишком коротка, чтобы устраиваться.
Но я не думаю, что мы до этого дошли: истощился, несомненно, только верхний слой, стоит только опустить плуг пониже, дать гражданам возможность хоть какой-нибудь личной жизни, и... начнется воскресение, и много еще будет ею воскресенного!
Вечером ходили к рыбакам. На дороге напрасно выбивались из города последние сани. Люди говорили вокруг: – Верно говорили старики, что до Благовещения неделю недоездят или неделю переездят. Вот недоездили. Весна ранняя.
Рыбаки сказали, что сейчас можно в озерах у заберегов или в речных заводях ботить рыбу.
С Левиным переселением нашли остроумный выход: снять ему дачу на свои деньги. Такое простое средство, а какой нравственный тупик, если бы не было у меня денег! В то же время как ясно из этого примера, что здоровая нравственность непременно питается желанием жить, стремлением к своему физическому лучшему... Ведь именно на этой канве вышивается человек.
«хорошо жить» и в то же время ее участие к человеку, ее робость и смущение перед «высшей» нравственностью. При некоторых возможностях это приводит к нравственной тупости, но если нет озлобляющей бедности, если неустанным трудом поддерживается лишь надежда на улучшение жизни, то может быть достигнут некоторый предел такой физической нравственности – настолько тонкий предел, что очень трудно отличить острие конца этой физической нравственности от острия начала другой. Но оно, несомненно, есть и в особенности чувствуется резко в наше время при всеобщем желании жить хоть как-нибудь, лишь бы жить.
На фоне этого движения к счастью Вифлеемская звезда блестит так ярко и так она высоко недоступна.
Нет никакого сомнения в существовании какого-то провала между «пантеизмом» (поэзией) и этикой чисто христианской, которая позволяет жить и действовать за пределом красоты, поэзии, счастья среди увечных, больных и всякого рода нищих.
Тут основной вопрос в том, что существует ли действительно та «высшая» христианская этика или же «высшее», как высшее образование, получается за чей-то (родительский или государственный) счет. Высшая этика в христианстве получается за счет рода.
31 Марта. Холодный ветер и солнце. Все замерзло. Но грачи сегодня собрались на гнездовых деревьях. Некоторые даже заняли и гнезда.
Телеф. разговор с Левой о пистолете: не дают. Через это ясное зрение.
Вечером визит актеров. Мат. Фед. Никитин.
В свете колхозного дела перечитываю Глеба Успенского.
1 Апреля. Подморозило. С утра солнце. Собираемся в Териберки с тем, чтобы отвезти часть вещей.
по сиротской зиме и снегу было очень мало, и что очень дружно взялось тепло и дожди. После разлива теперь схватили морозцы, и вот из-под замерзших луж разлива сбежала вода, и луга во многих местах остались покрытыми белыми морозными цветами. И в самой речке по льдинкам, застрявшим на сучках ольхи, можно было догадаться, как высоко и еще так недавно шла вода.
Дорога по шоссе местами от мороза так высохла, что даже пылит. Лед с бегущими по следам автомобильного пути ручьями остался только на особенно густых лесных местах. Снег белыми нитями лежит только в бороздах – полосах полей. В лучах солнца весеннего краснеют метелочки молодых берез.
Ветер хотя и холодный, но на лесной опушке, на угреве чудесно сидеть в ожидании встречи с первой желтой бабочкой.
И только где лучи проникают в лес и греют муравейник, можно думать, что уже выбрались полусонные муравьи.
По кротовой норе рискнула тронуться в путь землеройка, вот не дай-то Бог и хозяин проснулся и встретится с ней!?
верстах в семи от шоссе, да, из ничего... Была одна лужица, из нее ручеек бежал. Когда после паводка хватил мороз, лужица покрылась белыми цветами мороза, и ручей тоже бежал под блестящей белой ризой.
Воздух солнце-морозный, как летом на снежных вершинах Кавказа.
Чертякинское болото начинается вблизи села Нового, и если его перейти, то недалеко будет Берендеево, а от болота Берендеева пять верст до города Александрова, где до сих пор показывают трон царя Ивана Грозного из эпохи его уединения в Александровской слободе.
Всякий деспот действует во имя тех или других групповых интересов, как ранней весною мороз; пока он действует, разводя свои узоры, вода убегает из-подо льда, и разукрашенный белыми цветами лед-тощак висит в воздухе. Проходит кто-нибудь, ставит ногу, и все вдребезги разлетается. Тогда оказывается, что никаких групповых интересов у деспота нет, а только личная утеха под предлогом общественным. Так всегда кончаются деспоты: живая жизнь из-под власти их утекает. (Это надо как-нибудь собраться проанализировать до конца.)
Начал всерьез читать Глеба Успенского, и так странно читать: благодаря пережитому все как-то насквозь видно.
«Советский писатель» о гонораре за военный сборник. Леве – о Постышеве.
2 Апреля. Бились весь день, но сложиться не могли: все не вошло в машину. Потому, уложив все, что можно, Петя в 7 1/2 выехал в Териброво и около 10 в. вернулся. Выедем окончательно завтра в 8 у.
3 Апреля. Лучезарное морозное утро (-9), тишина. Так вот мороз схватил нашу весну, и вода ушла подо льдом. Весна воды не удалась. И так мало тепла еще, что щука не начинала нереститься. В то же время вода быстро светлеет, и мы опасаемся за налимов: ловятся налимы только в мутной воде.
Слышал от Яловецкого, что его кошка однажды побежала за землеройкой, приняв ее за мышку, но когда поняла, то не стала брать.
смиренный, и потому будто бы они не цензурны. Странно, что я так мало этим письмам придавал значения. Что так?
Возвращаюсь к мысли написать портрет Горького по материалам Кавказа, это будут «искания» вроде Вертера, только русского. Впрочем, возможно, что весь «Вертер» войдет в небольшой рассказ.
Начало творчества бывает, когда из всей сложности прочитанного, виденного и обдуманного начинает выделяться простейший рассказ (а то все ни к чему).
«Крестьянин и крестьянский труд» и начинаю много больше понимать свое время: какой был народ, чего мы лишились и куда мы идем.
Лесков со своим кудрявым языком, пожалуй, больше всех наших писателей художник слова. Ремизов это понял и довел языковое художество Лескова до того, что можно назвать виршеплетством (то же, что и у Белого).
Как бы ни был угнетен и подавлен человек работой, всегда возможно, что он сам, внутренней силой своего творческого существа освободится от нее (дух не работает).
«творцы» профессиональные, «давимся» материалами, прежде чем начинаем сочинять, мы все роботы. Но нельзя рассчитывать, что, поработав, ты непременно создашь что-нибудь сверх того, что потребишь. («Дураков работа любит» – это значит, что кто-то пользуется [твоей] работой и ты для него робот.)
Я хотел записать, что в самой природе человека таится путь его освобождения; и что это освобождение носит совсем иной характер, если человек освобождается общественно, рационально, посредством образования.
В 9 у. мы выехали наконец-то. По пути Дубну поглядели: вода заметно светлеет.
Должность. Хозяин, дивясь моим вещам и затеям, встретил меня вопросом:
– Михаил Михайлович, дозвольте вас спросить, от себя вы это делаете, по своей воле, или должность у вас такая?
– Константин Григорьевич, сам лично я создал себе такое дело, раньше это за свою волю считал, теперь понимаю как должность.
Хозяин больше не спрашивал, и не знаю, понял ли что.
Скворцы. Скворцов много. Вдруг услышал я иволгу, а потом галка крикнула, потом телега загремела, и я понял, что это скворец пел у окна.
Хозяин три километра нес из леса дупло и на липе устроил. А мальчишка дупло разломал. – Ты зачем его разломал, ведь я нес его скворцу, и для чего нес, для скворца: ведь я не для себя нес, скворец за лето ничего мне не натаскает, а я нес три километра.
Обошли «Филимоновские места». В лесу еще много снегу и местами ходить тяжело. Следы глухарей на снегу. Зяблики таятся внутри елки. Все беззвучно. Как будто вальдшнеп пролетел беззвучно.
Дер. Мистрино (тетеревиный ток).
Полувзвоз на реке (налим).
= кузнечик. (Всякая рыба берется на свое, и это надо знать, иной нужен червяк, иной косолапик.)
Петя жаканы 20 калибра переделывал на донники для налимов.
4 Апреля. В 3 у. Петя ушел на глухарей по насту (а надо было в 2). Около 6 утра он услышал песню и видел токующего на земле глухаря. Совсем было приладился бить, как вдруг глухарь, вероятно, завидев самку, пустился бежать в ельник такой густой, что видны были только его мелькающие черные ноги на белом снегу. Исчезнув, глухарь больше не запел. После того Петя спугнул тут же еще двух молчунов, которые, может быть, и пели, но невозможно было услышать их песню за пением бесчисленных зябликов, овсянок, певчих дроздов.
Думая об исчезновении глухарей, рыбы и всяких естественных прелестей, заодно вспоминаешь и прежнего «мужика». И, решая вопрос о глухаре, что дальше будет он жить в заповедниках и петь в условиях охраны, как в Англии, возвращаешься мыслью к мужику: да, и он, конечно, сделается земледельческим рабочим или арендатором, а прежнее будет забыто, и его судьба дальнейшая будет решаться вместе со всей цивилизацией.
села диаметром версты в две.
Снег выходил из леса в поле белыми скатертями с длинными нитями по бороздам. Между лесом и полем на деревьях распевали и спаривались певчие птицы. И удивительно было, что даже дятел, вечный работник, тоже по-своему пытался запеть, когда он гонялся за видимой самкой (по самке невидимой другой дятел тут же где-то вел известную барабанную трель).
Снимок замерзшей лужи с такими красивыми вольными линиями белых цветов, среди которых вмерз и желтый сухой березовый лист, и сухие прутики, сброшенные ветром с ольхи, и клоки сена. Мороз, конечно, не о красоте думал, зажимая полевые ручьи на опушках лесов, и они тоже думали не о красоте, а вот как вышло красиво. Значит, в природе красоту не делают, а она сама выходит, когда делается нечто безусловно нужное и серьезное.
красоты: мороз хватил сверху по ручью и этим не мог удержать: под тонким льдом убежал ручей, и повис лед-тощак, и остались не для чего, только для вида белые цветы как след напрасной борьбы мороза с весной.
Бесполезная красота! Но только так всегда в природе: красота не в труде и не для труда, она бесполезна и сама по себе, но почему-то всегда встречается около того места, где совершается общая необходимая, неумолимая работа.
(Так Г. Успенский нашел свою поэзию в беспощадном труде крестьянина)
Я сделал снимок опушки с птицами, поющими на красных прутьях вербы, начинающей раздувать свои серые мохнатые шарики. Ни орешник, ни ольха еще не позолотили своих сережек. Но на одной тройные пальчики ожили, надулись, позеленели, и завтра, если будет теплый дождь или солнце, они наверно позолотятся. Я взял сережку с тремя холодными пальцами и согревал в своей теплой ладони…
Ночные следы на снегу сейчас вовсе не видны, но клочки заячьей шерсти остались, видно, был бой между самцами.
Читая Успенского, слежу, как под предлогом «гуманизации» врывалась цивилизация в крестьянскую жизнь. И сейчас по аналогии вижу, как в сталинское дело (тоже в существе своем крестьянское (!)) врывается разрушительное начало под предлогом прав «личности» и личного счастья.
– Никто у тебя не спрашивает личной жертвы, ты только пойми, признай и после живи, признавая, в полное свое удовольствие.