• Приглашаем посетить наш сайт
    Клюев (klyuev.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1937. Страница 4

    3 Мая. Петя заказал мне охотничьи сапоги, обойдутся под тысячу рублей! Появление Горского. Чувствую к нему «невыразимое» отвращение. (Портреты: Пендрие, Обрехт, Марконет, Трубецкой, Бострем, Горский, Огнев.)

    В науке считается хорошим тоном показать трудоемкость данной работы. В искусстве, напротив, художники стараются показать, что все сделано одним духом (вдохновение).

    Особенность моей работы состоит в том, что я 1) беру материалы не из книг, а из природы, притом сам непосредственно. 2) Вторая особенность, что я материалы эти <Зачеркнуто: изучаю> стремлюсь получить методически, как в науке. 3) Третье, что хочу создать современную сказку или рассказ для всех возрастов.

    Читаю с великой пользой розановские «Опавшие листья». Розанов в одном месте говорит, что встреча его (возле Введения) с семьей его жены (Бутягиной) открыла ему мир благородных людей, что он впервые понял порядочность и возможность счастья.

    Надо это понимать для всех: каждый, входя в семью своей будущей жены, впервые лично встречается вообще с семьей (до сих пор, как несовершеннолетний, он и не мог понимать и ценить семьи, в которой родился). Мой брат Саша, напр., войдя в семью Лопатиных, вовсе забросил нас, то же самое и сын Лева с Фоссами. Я сам через Павловну вошел в народ и природу: на этом психологическом основании возникла моя природа, Родина, Россия, писательство и общество писателей как родственников.

    Писатель, мой писатель, как я его понимаю по себе, постигает все сущее через себя: ему мало, напр., того, что синица – полезнейшая птица, уничтожает насекомых, что она очень хорошенькая и чрезвычайно живая. Писателю еще надо ко всему этому прибавить, как синица эта отзывается в его собственной личной душе, и когда он добивается посредством анализа своих чувств, какие именно чувства получаются в нем только от синицы, то он и относит их к самой синице, растворяя их в ее форме, цвете перьев, пении, живости. Ученые, напротив, изучают синицу, как она есть, в отношении ее к другим птицам: это изучение бесчеловечное называется научным и объективным. Писателю такое изучение может быть очень полезным, но он должен овладеть им, как я овладел «фордом», как Розанов Гуттенбергом.

    Розанов дивится и не понимает после всех неприятностей «любви» Мережковского к себе и отмечает, что, однако, сотрудничать с <Зачеркнуто: Розановым> (Варвариным) в «Русском слове» Мережковский отказался.

    В этом случае Розанов – русский кустарь и обыватель, а Мережковский – европеец, воспитанный человек в том лучшем образе, каким мы представляем себе иностранца.

    С переменой северного ландшафта на московский и введением в рассказ канала «Москва-Волга» лесная река, вообще вода приобретает особенное значение, и наблюдения мои теперь будут больше около рек.

    4 Мая. Загорск. Продолжаются майские холода. Из какой темной неволи выбиваются на свет песни и цветы! Помню рассказы Павловны, как они, дети, под вечер полуживые на жатве от работы и голода (богатые, те на жатву салом запасаются...), шли домой, чуть только не падая, и вдруг заводили бабы песню, и откуда что бралось: даже плясали! А цветы, – мы все знаем, из чего берутся цветы: какую могильную сырую неволю земли они преодолевают и выбиваются к свету. И вот, как они, тоже из страшной неволи выходят все наши искусства: от песни музыка и поэзия, от цветов живопись, скульптура.

    Так вот нельзя, и это даже безумно – желать неволи, но без нее нет и свободы. Люди, однако, могут искусственно сделать такой рай для художников, что начинаешь подумывать о гигиене неволи: талантливый выбьется при всяких условиях, как вырывается песнь из груди, как выбивается цветок из земли. Зато уж для спекулянта искусством всякое испытание неволей есть смерть.

    Огнев рассказывал, что в самых трудных условиях для чистой науки в революционные времена стремление к занятию непрактичными ценностями было столь велико, что сделанное энтузиастами науки в эти немногие годы далеко обогнало все сделанное у нас в зоологии и экологии за предшествующие годы. Очевидно, в этом движении к чистой науке есть религиозный мотив.

    Петю в Москве спрашивают: – Неужели вы в лесу не скучаете? – Ни малейшим образом. – И не страшно? – Чего же в лесу страшного? – А волк! – Другие, напротив, говорят: – Как я вам завидую!

    И вот те, кто завидует, еще на одну ступень дальше от природы, чем кто откровенно боится скуки и волка.

    Биологи возле природы – все равно что медики возле человека, инженеры возле науки, попы возле церкви: они все знают, им все просто и нет никаких чудес. Впрочем, есть отдельные люди, которых знание и практика не опустошили до дна. Но и эти люди с богатством своим родились, а не обрели его в опыте знания (?)

    Вечером вернулись в Териброво и по случаю ветра и холода не пошли на тягу.

    5 Мая. В З ч. у. довольно тихо и солнечно, только очень холодно, потом ветер и облака, и за день не согрелось.

    С утра обошел лес до Корел и оттуда михалевскими глухариными местами через Бубнилу и темную речку пришел к гнезду ореховки. Тут встретил Петю с косачом и рябчиком. Ореховки за эти дни (от 1–4) из гнезда улетели. Недалеко встретилась семья ореховок, – не они ли это?

    Вблизи нашлось на елке гнездо дрозда с 6-ю зеленовато-крапчатыми яйцами (чуть насижены). Знаменитую, известную нам трель, оказалось, выделывает маленький дятел. Видели, как он, бросив барабанить, покрыл на сучке свою самку. Бубнило теперь со всех сторон покрылся желтыми цветами и больше не бубнит, чего ему теперь? весь в цветах, вот и успокоился и цедит тихую струйку в свой омуток.

    Тема: как солнечный луч утром в лес приходит и как он вечером уходит. (1. Раскрываются еловые шишки. 2. Поднимаются ящерицы.) Постоянно думать об этом и наблюдать приход и уход луча, т. е. годовые наблюдения распространить на суточные.

    Понятие через Розанова: рождение семейственности, вложить в душу потерянного мальчика и сделать из этого ему семью в лесу: все растения (заячья капуста, гусиная лилия и др.), птицы, зверье, все в одну семью, и как совсем другие, чем зверь, птицы в отношении всего леса.

    6 Мая. Майский холод. В мышеловках ничего, хотя в двух тронуто сало. Цветет ива (не ранняя) – как видение. Целый мир жилищ и ходов у реки под корнями (изучить).

    Происхождение сказки: вот, напр., мороз, как я его наблюдал в борьбе с солнцем, рассказать – и будет сказка. Значит, сказка есть рассказ о том, с чем люди имели дело очень давно – это раз; и второе, что рассказ должен быть понятен и детям и старшим: очень прост.

    Волшебная поляна: одна четверть обтекает ручей, под холмом, три четв. поляны лес кругом, посередине дерево, с которого начинается вода. Надо очень сильно собраться самому внутри себя, чтобы лесные недра открылись, и в пустом как будто лесу оказалось очень много всего.

    Чувство это вполне отвечает тому, когда вокруг тебя собираются хорошие люди и с ними тебе совсем не надо стесняться.

    А еще это чувство ближе к той спокойной радости, когда растрепанный жизнью молодой человек приходит в семью той девушки, которая станет женой его и подругой всей будущей жизни: в этой семье молодой человек [встречает] неизведанное до сих пор им благородство человека, его родственное внимание и полное доверие. Тогда совершается как бы второе рождение и открывается целый новый неведомый мир, бесконечно более значительный для тебя, чем для общества было открытие Америки. Вот как трудно такое счастье найти для себя, так же трудно найти в лесу такую поляну, где все зверушки, птицы, мышата, ежи, цветочки покажутся тебе вместе во множестве <приписка: и в единстве.>

    Спуск Дриады на Кубрю. Тихий холодный вечер. Первое зацветание черемухи. Первые майские жуки. Дергач и сразу все соловьи. Отражения в омутах. В берегах норы и рыбы в корнях. Гнездо тетерки и план его: болотистая поляна, посередине стожар, в 50 шагах слева (лицом к реке) куст можжевельника.

    Под влиянием Розанова («Опавшие листья») думал о линии между его «смирением» и «самодовольством». Несколько успокоил себя своей работой для детей. Но вполне успокоить нельзя, потому что как бы там ни было, но писатель всегда эгоист и отчасти обманщик, потому что личную жизнь свою маскирует обществ, служением. (Разобрать.)

    Среди единоличников человек на деревянной ноге ближе мне: деревянная нога психологически не дала возможности быть коллективистом. Однако шкурки кротов становятся все дороже и дороже <Приписка: (Обострилось в сухой год – крот рубль, а коров нечем кормить.)>, а в колхозе трудодень все дешевле: многие колхозники начинают уже и завидовать человеку на деревянной ноге. Скажите, пожалуйста, разве это не жизнь: весь день в лесу гуляет и ест ландрин! <Приписка: (Со стороны завидуют, а внутри он им.)>

    7 Мая. На Кубре проверка жерлиц, определение Дриады на мельнице... День солнечный, с утра белый мороз (-2–3), вечером странное молчание в лесу.

    Воспитанный человек Огнев, чувствуешь в нем породу и воспитание и думаешь, что вот пойнтера среди собак почитают за породу и воспитание, но как же не почитать человека! И должно быть, наша заносчивость варварская, кокетство натуральным дарованием – отдаленные отзвуки франц. революции.

    Землеройки в банке поедают друг друга, и, наверно, так, что остается одна, сильнейшая в этом смысле: могла выждать, пока останется одна, и победить ее в последнем сражении. Так, однако, и люди ведут себя в тесноте..

    На Кубре вчера вечером был холод, но цвела черемуха – и соловей пел: соловью только бы цвела она...

    Вот это утонченное наслаждение поэта петь и в бедности и при всяких самых дрянных условиях многие принимают за добродетель.

    Соловьев на Кубре в зарослях великое множество, и поют они о счастье, но это счастье не наше, какое-то тургеневское счастье.

    Каждую весну и каждую осень человек поэтически переживает и свое собственное рождение и умирание.

    Желтое младенчество зеленой листвы еще позволяет различать знакомые существа среди берез и осин, но скоро каждое из них должно исчезнуть в массе, чтобы создать всем вместе зеленый шум.

    Поэт авраамовой семьи пишет о ней, черпая опыт в своей личной семье, и когда было много-много написано, открывается, что первый муж его жены 30 лет тому назад заразил ее сифилисом и болезнь теперь только явно выразилась... Весь род само собой прекращался, а поэзия авраамовой семьи оставалась в книгах. Это ли не распятие, не крест тому, кто всю жизнь истратил на борьбу с Христом.

    ни один лист, а здесь внизу возле моего уха одна ветка с желто-зелеными душистыми полулистиками сильно качалась. Значит, я не ошибся, услыхав шепот, кто-то сзади пролетал: мне показалось, шепнул... <Приписка: (Птица-парашют: это оказалась.)>

    Есть одна птичка серая. Любит сесть на высокое дерево и оттуда, задрав хвостик, сложив крылья, парашютом с песней медленно спускаться пониже и часто до самого низу. Потом взлетит наверх и опять парашютиком с песней и вниз. Так она проводит свою весну.

    Вечерние тетерева молчали, ни соловей, ни певчий дрозд, ни даже синица, пеночка, зарянка, как будто все в дружном единстве сказали «помолчим». В сумерках даже сова не крикнула, и только над кустом вальдшнеп протянул с хрипом, как бы спрашивая всех: «почему такое молчание?»

    Есть птицы поползни, они в поисках своего червячка могут бегать по дереву даже и вниз головой. Среди людей есть тоже <Зачеркнуто: такие> поползни... и готовые <Зачеркнуто: на все> ради своего червяка <Зачеркнуто: тоже ходить вниз головой>.

    Человек в другом человеке понимает не больше того, что он в состоянии понять, не считая, конечно, того, что как «чужой ум» может служить ему для практических целей.

    Петя говорит, что колхозники слишком уж все в один голос дуют об одном и том же: становится подозрительным это, может быть, в действительности им и не так-то уж плохо.

    Только в эту зиму, после «процессов», Ягоды и т. п. я наконец разделался с эпохой либерализма, в которой воспитался. В сущности, я уже кончился как либерал, социалист и общественник в тот сокровенный час, когда понял сладость писать, т. е. оставаться с самим собой. Это было настоящее рождение живого (пусть эгоистического) существа из хаоса внешнего долга социализма, либерализма (внутри которых «вожди» тоже были такими же, как все, эгоистами). Но с тех пор и до последних дней (лет тридцать пять!) я не мог обрести того равнодушия к общественности, каким обладают все художники. В этом равнодушии и определяется обычное если не почтительное, то уважительное отношение к «власть предержащим». Вот теперь так бы легко получить признание, юбилей и т. п. Только это уж поздно и не к лицу.

    Надо писать, когда кажущаяся трудность писания исчезнет и все, что надо написать, представится до крайности просто. Сознательный путь к этому желанному спокойствию простоты: искание, опыты, постоянный труд и, может быть, еще непроизвольные колебания надежды и отчаяния в том, что из всех этих забот что-нибудь выйдет.

    Чувствую теперь стыд за длительную эпоху своего кокетства варварством, дикостью, пантеизмом. Противно смотреть на себя. Искупает подлинность и глубина переживания.

    8 Мая. Пасмурно, холодно, брызнул дождик и перестал. Ходил неудачно за грибами: сморчки кончаются, какие подсохли, какие набок свалились.

    – Есть ли такие сморчки, что так и не выбились из-под старой листвы на свет? – Много..

    В. С. Трубецкой, бывший князь – о нем весь город говорил: «какую штучку отмочил: одиннадцать человек детей, мал мала меньше, сам не в правах и есть нечего, а в слове своем захотел князем остаться». Слово это было хозяину дома, в котором он квартиру снимал, что, если хозяин будет дом продавать и потребует выезда, арендатор должен выехать. И князь выехал, и об этом весь город говорил и разделился надвое, кто восхищался поступком князя, в наше время чрезвычайно редким, а кто осуждал: из-за своего княжеского слова бросил 11 своих детей и слабую, больную жену в темное, сырое, подвальное помещение.

    К рассказу о поляне:

    На счастье всех наших зайцев, молния ударила в осину, и огромное дерево рухнуло на землю со всеми своими бесчисленными ветками. Это как с неба свалился огромный запас для всех местных зайцев. Еще с осени стали они сюда собираться. (Заячий клуб: картина объеденного дерева весной).

    Сморчки родятся в осинах, но бывает, с планом пойдешь за сморчками в осиновый лес, и нет ничего, а то бывает, случайно в березовом лесу наткнешься на осину и вокруг нее соберешь на все жареное.

    Трава поднимается все выше и выше, трудно теперь уж и разобраться, где какая трава, какие цветы. Не упускаю, однако, из виду я заячью капусту и кукушкины слезы.

    Молодые осинки развертываются румяными листьями, а березки желто-зелеными.

    Событие: Петя в давилку поймал двух землероек (вчера), а сегодня там же двух рыжих больших полевок.

    Осиновые зеленые женские сережки облеплены крылатой пыльцой.

    Новые гнезда дроздов, совы, дятлов.

    <Приписка: Может быть, евреи не так уж и много знают, как пишет Розанов, но у нас в России евреи потрудились!>

    9 Мая. Всю ночь мелкий холодный дождь и утром продолжается. Страхи о засухе оказались напрасными. Эти страхи от совести. Не может совесть выносить счастья, а такая весна, как нынешняя, редкое счастье в нашей природе.

    Прочитал Розанова «Опавшие листья», хорошая книга, и человека жалко, Розанова.

    Томящаяся душа ребенка в лесу и строительство канала (как перемена ландшафта): напр., вода отрезала возвращение, и вода сбежала в канал при пуске. Строительство как-то отзывается на поляне в лесу: напр., вода прибавилась.

    Поездка домой (Петя остался в Териброве). История с Кондриковым (написать Ставскому). Свидание с Панферовым (назначить на 14-е, 6 веч.).

    10 Мая. Возвратилась прежняя погода, солнечно-холодная. Особенность этой весны в том, что в ней относительно мало было воды, и оттого борьба солнца с морозом предстала в чистом виде – очень редкое явление: день солнцу, ночь морозу. До сих пор еще не было теплых ночей.

    Бывают люди, вещи, дни и часы – их не можешь сомкнуть со своим внутренним «Я»: вещи «лишние», время пустое, люди чуждые. И все это время пустое с чужими людьми и ненужными вещами в жизни является как бы накладным расходом. Но в какой-то мере зависит от себя самого – больше такого пустого времени, ненужных вещей, чужих людей или меньше. И может быть, искусство жить в значительной степени есть умение обходиться в ней с наименьшими накладными расходами.

    (Написано после отчета А. Д. Чувиляевой по устройству моей квартиры в Москве: боюсь, что и Панферов со своим «Октябрем», и Чувиляева с квартирой, Е. П-а со своей болезнью, Лева пустотой свяжут меня, и я сделаюсь пленником общества, как все талантливые люди.)

    Вспомнился конец физической личности: Учитель физкультуры скомандовал: «Плавно опускаться!» – и студенты стали медленно на носках, сомкнув пятки, опускаться. Подниматься же пришлось без команды: учитель физкультуры, плавно опускаясь, порвал себе связки и подняться не мог. И с этого разу жизнь его как физкультурника окончилась...

    А. Д. рассказывала, что у нее был один знакомый горбун, духовно преодолевший свой горб, очаровательнейший человек. (В. В. Розанов в «Опавших листьях» – в этом роде: и какой христианин!) Благодаря горбу видна всякая мелочь в людях, все зло, а творческая сила сверх зла приводит к любви, но чисто языческой, к красоте. (Вспоминаю, Ремизов, тоже несколько горбатый.)

    При застое духа, в тоске и т. п. стоит двинуться куда-нибудь, и обыкновенно все проходит: спасает движение, и этим спасаются: все время движутся. Но бывает, не хочется двинуться («цели нет»).

    11 Мая. Бестолковый день: ездил за колесами – их три дня чинили и надували; колеса взял, а когда привез домой – они спустились.

    Уехал из дома лишь вечером. Передо мной ехали военные с ружьями, очевидно, из Москвы на тягу. Видимо, они не знали места, – остановятся, оглядятся и дальше. При одной остановке я придержал машину и дал им совет, – ехать дальше, в Териброво. Со мной в кабинке сидела Лада.

    Возможно, они ее узнали по фото, помещенному вместе с моим рассказом в журнале «Охотник-боец». Возможно, и не узнали ее, а их любопытство возбудил шофер в пустой машине на одной лавочке с пойнтером. – А кто вы? – спросил один из них. – Я назвал себя. - Ура! – закричали все пять охотников, приветствуя меня. После того я взял шефство над их автомобилем и, хотя и поздновато, но поставил их на хорошие места.

    Такая встреча и такое признание мне доставили очень редкое удовлетворение от своего положения литератора.

    По приезде пошел в поле навстречу Пете. И сразу новости: пролетели перепела. Вечер после холодов значительно более теплый. Всеобщий выход головастиков.

    12 Мая. Встреча во сне с «Музой» (единственная). Та сладость чувства (сладострастие), которая входит как высокодуховное, поэтическое состояние (эрос).

    Обдумывал предложение попа навестить Павловну. Нельзя допустить. Ведь он же лично ее не знает, а если личности ее не знает, а ищет в ней овцу для своей паствы, то ведь это корыстное отношение, и пусть называется «христианским», но ничем не отличается от государственно-безликого. Нельзя допускать: больная женщина попадет к пауку, а через нее он раскинет паутину во всем моем доме.

    На болоте мочальные головы стали ярко-зелеными, а мочалки исчезли, как не было. И везде в лесу прошлое исчезает и едва-едва заметно кое-где.

    – Хвощи эти похожи на минареты, и я рассматриваю, нет ли на их высоте муэдзинов каких-нибудь маленьких, чтобы кричали вниз маленьким насекомым: Аллах, Аллах'

    – Нет, – сказал Петя, – я минаретов не видал и муэдзинов не слыхал. Мне кажется, они больше похожи на ершиков, которыми чистят стекла на лампах.

    Птичка – я назвал ее Зеленушка – очень маленькая, зеленоватая, чтобы спеть свою песенку, непременно должна была броситься с веточки вниз и подняться вверх, сесть на другую. Такое движение возбуждало ее, она поднимала носик вверх, открывала его и пела коротко. Больше на этом месте она уже не могла и, чтобы спеть еще, должна была снова двинуться. – Аппетит приходит во время еды, – сказал я Пете. – Не всегда, – ответил он, – иным, верно, чтобы подумать, надо двинуться, но у людей чаще бывает – движутся люди, чтобы не думать, и не горевать и не петь. – Я вынужден был с ним согласиться.

    Зеленушка залетела наконец на такую высоту, что песенка ее нас не достигала, видно было только, что клювик ее, поднятый к небу, открывался... Песня ее не достигала земли, зато все земное, – румяные осины, желтовато-зеленые березы, заячья капуста внизу на болоте, блеск воды, – все вместе соединилось в единство.

    – Это рай! – сказал Петя.

    Подумав немного, он продолжил:

    – Рай несомненный: воздух какой, свет и всё. Но почему, скажи мне, почему не все люди с этим согласятся, приведи сюда, и огромному большинству будет скучно.

    Мне вспомнилось это же чувство, такое горькое, лет десять тому назад охватило меня на берегу Переславского озера, я почувствовал такую красоту этих родников Берендея! и с ужасом подумал о народном празднике на берегу этого озера: во что это превратят! Потом я написал книгу «Родники Берендея» об этом озере, она имела успех, ее прочли сотни тысяч людей, и многие благодарные читатели прислали мне свои личные письма. Тогда я приехал на это озеро, и мне казалось, что все эти сотни тысяч людей собрались вокруг озера: это был праздник.

    И вот, вспомнив это, я ответил на Петин вопрос: «Почему этот рай не чувствуют все?»: <3ачеркнуто: – У всех нет этого чувства, но ты можешь сделать, что многие будут вместе с тобой.>

    Через некоторое время я еще сказал:

    – Ты, наверно, рай понимаешь, как учила нас православная церковь: Судья определяет того в рай, другого в ад. А я думаю, никто не судит, не распределяет, и дорога в рай или ад для всех свободна. Большинство просто не находит никакого удовольствия себе в раю и предпочитает идти в ад, где вино, карты и все удовольствия. Но я думаю, если хорошенько взяться, можно многих захватить с собой в рай, и это есть творчество.

    Вчера вечером (первый теплый вечер после холодных майских дней) был массовый вылет майских жуков. Из самых нижних подвальных этажей леса, сырых и темных, с хрустом и шорохом они выползают наверх, на свет, шевелят молодую траву, путаются в ней, пока не находят прочный стебелек, прут, подымаются выше, выше, расправляя крылья, бросаются, летят выше, встречают березу и, сделав круг у самой вершины, летят..

    Иные, встретив на пути дерево как препятствие, падают вниз, и им опять нужно долго путаться в траве, но рано или поздно они выбиваются, все поляны в лесу шуршат, и многие тысячи поднимаются в этот вечер из самих темных мест в самые высокие, где живут птицы Сирии и Алконост.

    Так временами некоторым лесным жителям удается от самого низшего темного этажа переселиться в самые высокие солнечные.

    Связать майского жука с рекой: на жука выплывает головль.

    Старое дерево упало на здоровое, и при малейшем ветре отсюда слышится странный, непонятный, необъяснимый звук. Имеет ли этот звук какое-нибудь значение для обитателей леса.

    Подземное царство под корнями: промежутки между большими корнями сверху были засыпаны листвой, на листве выросла трава, и ее опять засыпало [листовой] пылью, все обросло мохом, и так под деревом образовался свод темный и сложный со многими [ходами] и галереями зверей в разные стороны и в глубину.

    Огромный выворотень оброс, и под этим новым слоем растительности было внутреннее отделение столь обширное, что как бы целый город вылезал в небо, как Москва.

    :

    Ярко-зеленая травка среди обыкновенной более тусклой давала знать о подземном источнике как начале нашей Кубри. Когда-то от сильного ветра на эту зеленую травку рухнули два огромных дерева и, хлестнув по зеленой травке, легли рядом одно вдоль другого и тяжестью своей нажали. И от этого нажима выступила вокруг вода, и маленькое озерко стало началом известной реки.

    Те два старых сгнивших дерева скоро вовсе загнили и убрались разными прекрасного узора мхами, брусникой и другими растениями. Скоро от всех огромных и толстых стволов осталась разукрашенная всякими цветами и мхами могила. И вот только сколько семян летело сюда от окружающих елей, все падали в воду – начало реки – и погибали. Только те семена оставались живыми и проросли, какие падали на могилу [рухнувших] деревьев. Так мало-помалу выросли по тому и другому стволу частые елочки, и между ними сложилась правильная аллея.

    Сирии и Алконост.

    Начало в корнях, в горе, а радость вершин приходит потом: Сирии знает жизнь корней, Алконост, птица радости, о ней не слыхала, и её как будто нет. Привычка к печали порождает радость. И когда радость родится, то не помнит о своем происхождении. Радость сама по себе так хороша, что никто и не спрашивает о прошлом, о ее происхождении, о горе, корнях. Алконост все берет даром, свет, ветер, и поет. Но Сирии все помнит и в радости своей на вершине дерева поет о печали (о корнях жизни).

    Петя взвешивает зверьков и меряет их, считает и меряет, как будто на свете вся суть жизни заключается в миллиметрах и граммах. Он, конечно, чувствует жизнь вершин и всего, но это ему не нужно: в граммах и миллиметрах его долг, его обязанность и все серьезное, остальное все «поэзия».

    – А я-то разве не чувствую красоту, – говорил Огнев, – но ведь нужно считать, взвешивать: это нужно.

    (Подозреваю в Огневе ту же схиму, аскетизм: не отсюда ли влияние: одно слово Землеройка.)

    Наметать глаз на пейзаж. Группы гнезд дроздов.

    Там, где я видел прилет дроздов весной (на опушке), теперь гнездо на гнезде, и все группами.

    В одном [месте] попадались только полевки, в другом землеройки, но глаз еще не наметался, как на охоте за птицами, чтобы сразу по пейзажу сказать: здесь должны быть те, здесь другие.

    Кузнецы бывают иногда глухие, но в кузнице глухота не порок: там каждый делается глухим.

    Сирии живет, как и Алконост, на вершине и тоже поет, но песнь его печальна: он помнит все о жизни в корнях...

    Дупляные птицы – это средний этаж леса, все эти дятлы, синицы...

    В землеройке сегодня при вскрытии оказалось 7 оформленных зародышей.

    Вечером был на тяге, убил одного вальдшнепа. Не по времени холодно.

    13 Мая. До восхода мы на мельнице. На несколько минут зеленая трава побелела от мороза. Сильно токовали тетерева. Вечером на спиннинг поймал двух маленьких щук.

    Завтра приедет в Загорск Панферов обсуждать мое участие в «Октябре». Повести разговор о своей работе, что ее надо закончить и потом начать работу в «Октябре». А за это время понять, что можно сделать. Иначе положение перевальца или Кондрикова. Указать на мое отношение к государству: выйти из сферы огня: дети. Государство занято охраной рода, но не личности.

    На тяге тепло и ветер. Поймал живую полевку: мы несли ее, а она тут же ела траву: мы слишком велики (стихия), и она Должна много есть.

    Черемуха все еще только зацветает.

    зацветает черемуха, понюхав ее, на одно мгновенье я вдыхаю в себя ту любовь. И так не одна черемуха, а всякий запах является как бы термосом нашей души и до старости дает возможность помнить свое детство не головой, а всем существом.

    Сегодня первый вылет комаров.

    Корни, земля: заготовка пищи, напр., вылетает майский жук, и головль поднимается вверх. Тема: нижний этаж как заготовка пищи для верхнего яруса (энтомологич. справка).

    Дятел и «птичка божия».

    Явилась мысль о соединении лесной поляны со строительством канала: поляну заливает вода, звери, ящерицы лезут наверх. Выслали лодку.

    14 Мая. Тепло с утра. «Из всех дней» теплое.

    При возвышении государственности чахнет искусство.

    Но почему же вся моя натура сопротивляется расцвету искусства, когда чахнет государство? Не люблю тоже педерастии и т. п. Между тем очень я – личник.

    Я только сейчас наконец-то обрел совершенное спокойствие в отношении государства: «необходимо», и кончено. И чем меньше думать об этом, тем лучше, если Сталин, то пусть он, и дай Бог ему здоровья.

    Колония жучков-вертлячков на Кубре в заводи: блестяще-серое пятно, а когда заметят тебя, все двинутся, но не вперед, а каждый вокруг себя.

    Бострем очень обрадовался, когда я сказал, что буду меньше охотиться и займусь больше рыбой. Ведь апостолы рыбаками были, и Б. было приятно, что я на один шаг буду ближе к церкви. «У рыбы, – сказал он, – ведь холодная кровь». Вчера на Кубре мне попалась щука. Я освободил из тройного крючка легко две зазубринки, а когда освобождал третью, то первые две снова впились, и так глубоко, что их пришлось вырезать ножом Неприятна была мне эта операция, вся рыба от крови стала ярко-красная, и руки мои были тоже в крови. – Холодная кровь! – успокоил я себя, вырезая первый крючок – Холодная кровь! – повторил я при втором Вырезав два, опять видно третий, и опять вырезал, повторяя: – Холодная кровь! – Так я на один шаг стал ближе к апостолам.

    До сих пор все говорили, что хорошо, только вот нет тепла, и только как явится тепло, сразу пойдет от земли «воспарение» и все начнет сильно расти. И вот сразу без всяких катастроф явился такой день и заблестела береза.

    Это бывает, когда детские желтовато-зеленые листики березы станут только зелеными и заблестят в лучах солнца лаком своим

    <3ачеркнуто: Итак, 1) закончу работу (канал) и «да» осенью, 2) от них: узнать перспективы.>

    Панферов обманул. Зато весна! Гроза. Теплый дождь. К вечеру везде пар от земли. И это был день старого 1-го Мая. С этого дня надо считать конец борьбы мороза и солнца и начало тепла, теплых ночей.

    15 Мая. Утро в теплых парах. Пешком, на велосипедах, на машинах все в город несут – тащат – везут черемуху, в лесу ее хватает на всех. – Как это ее на всех хватает? – Хватает, но только что это за черемуха, ощипанные кусты. – И все-таки хватает. – Погоди, перестанет на всех хватать и черемухи.

    Почему лес от селения всегда кругом? Потому что прямая есть кратчайшее расстояние: радиус: лес возить (хорошее начало).

    Он был уверен, что ловит ее, как рыбак, сетью, а она? – она думала, что она его ловит петлей. И она была права: он попался в петлю, и вскоре она всего его забрала в руки.

    Лично в этом винить кого-нибудь невозможно, – что она делает аборт, или что он исчезает от алиментов. Тут [все] в идее, во времени: сегодня было можно – завтра нельзя [и грязь]. Он не рассчитал, она сообразила. И он попался в петлю.

    Доверенность Чувиляевой.

    Откуда взялся и что значит этот страх перед концом своего рода (или, что то же: своего государства)? Продолжение себя не в детях, а в идеях, книгах и, больше, в Христе вовсе не удовлетворяет. Вместе с Розановым в Христе понимаешь конец жизни и не приемлешь духовного возрождения.

    Между тем люди такие «духовные от природы» существуют (люди лунного света). Между прочим, «талант» включает в себя физику, телесность, и страх перед концом (Христом) значит тоже страх остаться на земле бесталанным (страх собственника тела) <приписка: (страх брать деньги взаймы)>.

    Вчера вечером нашел себя среди множества незнакомых людей между грудами камней и стекла: люди, стекло, камень и электрический свет. Ни одного листика зеленого, птицы, ни малейшего дуновенья аромата земли: камень везде, камень направо, налево, как открытый сверху ящик. Было так тесно среди них и не хотелось их разглядывать, до того мало было красивых людей, а которые были, – исчезали: утомительно и ни к чему было их выискивать. Те, кто мог и хотел, уехали на дачи, а здесь оставались отсеянные, городские люди...

    Мы купили чаю-сахару, сыру и ушли в свой Леонтьевский переулок.

    Надоел Накоряков, как-то засиделся он в Гизе, какой-то пыльный стал, будто их там в ГИХЛе не чистят. Так вот и в меня тоже вкрался этот зуд перемен.

    От революции в человеке надолго остается зуд перемен.

    Вот эта удивительно живучая наивность как опора всей литературной деятельности: что если тебе в таланте везет, то от этого и всем хорошо, что в таланте своем ты живешь для других.

    В 11 д. выехал в Загорск. Лева и Петя должны вечером приехать на велосипедах.

    Павловна вроде как бы начинает и поправляться. Лева с Галиной как нищие.

    Придумал Леве помочь, пусть едет на канал и соберет мне материал, и подготовит мне поездку по каналу. Темы для него: 1) Какие благодаря каналу создались новые водоемы?

    2) Узнать историю каждого: как от этого и чем изменилась природа (ландшафт). Как отнеслись к этому птицы, рыбы, звери. Что люди говорят?

    3) Из каких рек и озер создался канал, дать характеристику каждой реки до строительства и что внесло строительство, как переменилась река. Звери, птицы, растения, люди.

    4) Сопротивление среды: с какими природными трудностями пришлось встретиться при строительстве.

    5) Мосты, строения, вносящие особенную перемену в ландшафт.

    6) Сопротивление леса: корней, камня и проч. при копании.

    7) Находки археологические, исторические, связанные с историей края. Нет ли каких легенд о канале?

    8) Материалы, вызывающие аналогию работ по каналу и работ подземных животных в нижнем ярусе леса: кротов, землероек и пр. с отношением к верхнему ярусу, вершинам, т. е. это нечто вроде заготовки сырых материалов для жизни (свободной) вверху.

    9) Интересные места, где можно мне остаться дня на 2–3, где надо пожить (неделю). Подготовить удобства, помещение, питание.

    10) Пионер в лесу переносит ту самую необходимость, какую переносит человек низшего яруса общественной] жизни при рытье канала: и этот мотив пионера в лесу перекликается с необходимостью рыть. А снизу видно, как прилетела птица радости и клюет майских жуков, приготовленных жизнью внизу.

    12) География.

    13) Экономическое значение.

    14) Истор. памятники по пути канала.

    Цвет: полный цвет – черемуха, вишня, груша. Очень тепло. Лето.

    Вчера жизнь на Тверской людей в камнях и магазинах напомнила мне нижний ярус леса безотрадный, где существа заняты питанием и за отсутствием его пожирают друг друга.

    Писатели гонятся за современностью, описывают машины, строительство. Я же сам как писатель стремлюсь быть современным. Самый же предмет я выбираю такой, чтобы он перебыл на земле у нас подольше и даже был, может быть, и до нас.

    Попробуйте описать солнце, море, муху, муравья – вот задача! так описать, чтобы муха была вечностью неподвижной, а писатель, «Я» пролетел как метеор.

    «Вечность» я, конечно, беру в отношении к человеку в том же самом смысле, как золотое перо называется «вечным» в отношении обыкновенного стального пера. <На полях: Современность. Вечное перо.>

    17 [Мая]. Только промыв лицо, сочиняю Леве наряд на канал.

    Он сделал мрачный вид и согласился.

    После вечернего чаю отправился в Териброво.

    Териброво 8 ч. вечера, все цветет: черемуха, вишни, яблони,

    Прогресс и Регресс. Узнали от Коли Куликова, как можно накачивать шины без вентиля. Отвинчивают вентиль и держат в зубах. Потом одной рукой накачивать, а другой, согнув шланг под угол, то выпрямлять, когда надо воздух впустить, то опять сгибать, чтобы воздух не вышел обратно. Таким образом человек превращается в вентиль. <Приписка: Выдумали вентиль, а теперь обратно человек становится вентилем. Прогресс и Регресс.>

    70 лет тому назад в Териброве было всего три двора и кругом стоял хвойный лес, и все люди по фамилии были Анюхины. Новоселы эти построили себе избы, лес для этого рос возле. 1ут возле изб тех трех начались первые поля, и вокруг них – этой поляны – кругом стали опушки леса. Лес был хвойный, еловый. (Каждый хвойный лес пустынный и [мрачный] таит в себе буйную силу. Стоит срубить, и поднимается сила чернолесья. Удивительно смотреть. Откуда это берется... спящие [почки]. 70 лет тому назад пришли три новосела и проч.) Выкопали пруд, и те же самые Анюхины начали селиться за прудом и стали называться Запрудные... Никто не писал истории – записывала березка.

    В Секретариат Совнаркома.

    Глубокоуважаемый т. С.

    три года тому назад из резерва я для своих краеведческих опытов получил через т. Молотова легковую машину «Газ». За эти три года я изучил машину, ездил на ней самост. в город на завод, где на ней был поставлен кузов спецсборки и сделаны некоторые другие улучшения. Всего я проехал на этой машине не более 25 тыс. километров и сохранил ее в прекрасном состоянии. И это дало мне возможность написать целый ряд «шоферских рассказов», некоторые из которых были перепечатаны в провинции и получили широкое распространение.

    Имея квартиру в Москве и стоянку в гараже Военно-Охотничьего об-ва, я большую часть времени провожу в разъездах, вследствие чего зарегистрировал свою машину в области, а не в Москве (желтый знак). Вследствие этого я формально не имею возможности теперь переменить свою машину на Ml.

    «современным» в этом отношении, ездить в Москву и везде на машине старой конструкции мне было бы неудобно, и тем более, что с этой осени я буду жить постоянно в Москве.

    Прошу Вас устранить формальные недоразумения и вместе с московскими гражданами переменить свою машину на новую. С уважением.

    Продолжение: березка записывала: вот узелок: это выгрызли Запрудные к себе ближе. Но и Анюхиным надо было – и те скоро: и опять круг; и так круг равнялся и рос, а березка записывала. На 70 году своей жизни у березки было отмечено великое событие.

    Не по-нашему, конечно, березка писала, но веточками своими по-своему тоже записывала: хороший год – росли ветки длиннее, плохой – короче; и так если стать под березку ранней весной, то за 70 лет своей жизни у ней все голубое небо исписано тонкими сучками, вилками, узелками, желваками.

    Ты пошто пришел? – Так. – Незачем тебе, ты Новлянский? – Да. – Ваньку знаешь? – Знаю. – Он работает? – Работает – Вот и тебе бы. Иди, иди! – И когда тот стронулся, торжественным голосом: – А понадобится, за вами пришлем.

    18-го собирались и в 2 ч. дня на Кубре. 20-го вечером (ночью) дома, 21-го я – в лесу.

    18 Мая. Утро в Загорске, вечером на Кубре, ночь на ржи. Черемухой пахнет в машине. Цветет смородина. Летит осиновый пух. Скачут по воде наездники. Вертят кадрили свои жучки-вертунки.

    «Нога» говорит: – Вот только поймаю и первой рыбе брюхо вспорю.

    Петин мальчишка вышел к нам из кустов: три дня скрывается: сапоги у отца украл. Способный, но упущенный парнишка.

    Деревья на Кубре: сторона стороне кланяется. Некоторые тянутся, другие обнялись над рекой, и лодка скользит в зеленом шатре по воде, засыпанной летучими семенами. [Прут] такой тоненький обвивает ольху, как, бывает, уж свою толстую и длинную самку.

    Кто знает, что делается с мрачным еловым лесом, когда его срубят и в хвойную пустыню врывается солнечный луч? Какая вырывается от луча и земли буйная сила! и кажется, будто это была та самая сила, какую держал в себе и столетиями копил хвойный лес...

    Быстро обрастает зелень новых тростников старые соломины, и скоро желтые метелки потонут в зеленом.

    От тепла и до холодов «Нога» живет по мельницам.

    Течение воды у нас на Кубре зависит от мельника, смотря по тому, как он пустит воду, бывает течение. Мельник захочет, и вовсе вода не пойдет.

    Насекомые, гоняясь одни за другими, оставляют, касаясь •воды, кружки. И бывает, майский жук опрокинется в воду, и тут его хватает стерегущий головль.

    Есть на Кубре перекаты, где все деревья с той и другой стороны обнялись и сошлись над рекой густым зеленым небом. Там пели сегодня иволги, первые иволги. От зяблика до кукушки, от кукушки до иволги.

    Ночь на Кубре. Комары и всякие мученья ночью: и поддувает, и подпирают глудки на пашне, и голова лежит низко, и кажется, клещ впился, и не можешь вынуть: голова останется.

    Но поют соловьи на Кубре всем хором, всю ночь. Хорошо ли это, что так много соловьев? Иногда становится похоже на кузницу: соловьи, тетерева, лягушки. Хорошо или плохо, я не знаю, я борюсь за хорошее, за черемуху, за соловьев до утра: то засну, то проснусь.

    И когда в последний раз проснулся, увидел вокруг себя рожь, и на каждом острие висела капля росы. Эта роса была моя победа, и это не могло быть лично моим делом: бывает такая личная победа, когда она означает какую-то большую победу какой-то большой стороны.

    Деревья обнимались над нами.

    Рыбы нет для рыбака: есть щука, окунь, карась. Завтра ночью на Савельевском озере должен карась идти. Птицы нет охотнику – есть рябчик, тетерев.

    19 Мая. Рыба не клюет. Мухановские любители, переславские любители, пьяненький из Афанасьева со всеми детьми, и сам пьян, а на руках маленький. Искатель счастья (в черемухе). «Нога». В 12 ч. ночи без рыбы домой.

    20 Мая. Вешняя вода нашла себе в полях ход и размыла. Но в помощь человеку земля и солнце замуровали язвину, и летом стало русло вешней реки, красивое место в цветах. Мы вчера тут поставили машину, а сами от комаров легли спать наверху во ржи.

    На опушках дупла, гнезда дроздов и муравейники.

    Некоторые муравейники снизу заросли разными травами. Глядишь на эти травы и вспоминаешь известное, что некоторые муравьи сами выращивают для себя какие-то травы. Так вот и подумываешь, нет ли среди этих трав и муравьиной травы.

    Осины разные, одна зеленая и пушит, другая стоит еще бурая. У берез листья вошли в свой размер, но еще блестят и от ветра шумят. Листья осины так нежны, что только трепещут и так тихо шепчутся, что нам, людям, не слышно.

    Облетает черемуха. Садят картошку. Карась пошел. Живому о смерти не хочется думать.

    Бывает часто в лесу, высокое-высокое дерево поднимает холм, закрытый от глаза молодой порослью. И кажется, будто дерево само такое высокое. А если солнце восходит с той стороны и у тебя внизу мрак, а там загорятся шишки, будто они подарки из золота...

    Живому о предстоящей неминуемой смерти думать не хочется, и невыгодно это: жить так хочется! И оттого вообще в массах не любят мистику: мистика ведь от смерти начинается.

    21 Мая. Скворцы вывелись.

    Петя вычитал у немцев: 1) Этажи верхние питаются этажами нижними. 2) Чем ниже этаж, тем менее дифференцированы его обитатели: нижние этажи, почвенные микроорганизмы везде одинаковы. 3) Есть пауки, стелющие паутину лишь на высоте метра, а есть – четырех и более. 4) Есть птицы, берущие орех непременно с куста, и есть – непременно упавший на землю.

    Спасение сказки.

    Удивление покидает мир. Даже воздухоплавание, даже радио и телевидение больше не удивительны. И можно вперед сказать, что перелет на другие планеты не даст того счастья, той радости, о которой сейчас грезится. Удивление связано с детством человека. Современный взрослый человек рано расстается со своим ребенком: он с 20 лет взрослый и больше ничему не удивляется.

    Сказка питается детством, и детство здоровьем, и здоровье дается землею и солнцем. Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление, и с удивлением вернется и сказка. Невозможно? Нет ничего невозможного. Во всяком случае, возникает вопрос: почему современный человек не отказывается от возможности перелететь на другую планету, и поднимают даже вопрос о физическом бессмертии в будущем, но почему же тогда невозможно вернуть человечеству удивление и сказку.

    Сказка – единственный выход из литературного индивидуализма.

    Творчество сказки возможно при расцвете государства и науки.

    Сказка связана со здоровьем рода человеческого, и потому она требует здорового общества. Тогда как литература «вкусная» паразитирует и сопровождает упадок. (О сказке на совет к Соколову.)

    –Волга.

    Жена писателя («Мамочка» Розанова и Ефрос. Павл.). Борьба с Христом Розанова имеет подпочву хорошей русской некультурности. По существу Розанов именно и есть христианин, но только хочет подойти к Христу сам и не дается себя подвести.

    Опушки леса: гнезда дроздов, дупла дятлов, скворцов, муравейники.

    Чтобы лес стал как книга – нужно сначала не по верхушкам глядеть, а нагнуть голову и вникнуть в мелочи. Это не очень легко, потому что хочется смотреть на вершины. Много нужно в себе пережить, чтобы захотелось с любовью и радостью глядеть себе под ноги. Надо, чтобы стало тесно в себе и очень больно от этого, и почувствовать малость свою и возненавидеть претензию вместе с птицами летать по вершинам.

    Тогда в глубокой, уничтожающей тоске опускаешь глаза и встречаешь маленькое чудо какое-нибудь: вот хотя бы этот папоротник с такими сложными листьями, такой нежной зеленью, и самое главное, что он, достигнув теперь уже значительной высоты, до сих пор не может совсем выправить то колечко своей верхушки, которым он пробивал себе путь из-под листвы. Я видел его тогда и обрадовался, вспомнив при этом пушкинского богатыря-младенца, как он понатужился, выбил дно из бочки и освободился. После долгого удивительного разглядывания внизу – попала пушинка в глаз, захотелось вверх посмотреть, и вот тогда открылись вершины во всех своих подробностях, во всей своей красоте. Так нашелся выход из себя.

    Когда научишься во всякое время по своему желанию встречаться в лесу, с кем загадаешь, с ежами, ужами, землеройками, то встреча с человеком становится все труднее, а желание встречи все больше.

    На поляне цветы – всё одни золотые бубенчики, и они пахнут отлично, но понюхать опасно: там внутри всегда почти сидит живое черненькое насекомое. Называется бубенчик, я помню, trolleus europeus l, но дальше о нем все забыл, на какой почве растет, кому на пользу, кому на вред.

    Есть ботаники, которые все это знают, но я им не завидую: это знают, а что рядом, напр., это насекомое внутри такого цветка – это уже знает другой специалист. Мне же хочется, и я в этом уверен, что есть такое знание, на что ни взглянешь – и все понятно изнутри, и не отдельное, как у специалистов, а связанное со всем миром, со всем домом человека. Я верю в возможность такого знания и в своем опыте сам даже кое-что таким путем узнавал.

    У осины женские цветы теперь похожи на вымя со множеством сосцов, и вот каждый сосок теперь, как молоко, выделяет и отпускает лететь пушинки...

    Клен молодой выправляет морщинистый лист.

    Триста лет копил лес свою силу и молчал, и когда его срубили, то от скопленной силы земли и солнца явилась буйная жизнь, запело множество птиц. И это все были слова того леса: та его сила...

    В хвойном лесу иногда из-под иголок мох пробивается, и на мху родится заячья капуста (кислица) – ее очень любят дети (наверно, хороши зеленые щи), и можно кормить «лесного пионера».

    Канал строится на здоровье людей, а в лесу обречен на гибель ребенок: так вводится в дело «душа».

    В большом лесу, когда входишь в него с буйной вырубки, залитой светом, – воздух совсем другой: как будто не живут в нем, а молятся. И как все запаздывает! на вырубке облетают цветы черемухи, а здесь на ветках первые зеленые листики как птички сидят... Вот папоротник: пока выбивался из-под зимних одежд земли, он лишился всех листьев и теперь с одной зеленой головой стоит, как на вырубке дерево без сучьев с одной верхушкой. (Заячья капуста.)

    Земля свои раны – промоины вешние, овраги – лечит травой и нарушенное водой обмуравливает, а дерево свои раны) лечит смолой...

    С чем-то в клюве пересекла поляну желна и, нисколько не стесняясь встречей с деревьями даже в осиновой чаще, исчезла.

    «прошло». Но спросить их, – зачем они дали ему «пройти». Все хорошее должно в человеке оставаться даже после смерти для пользования всех под охраной живых: так я охраняю детство своей души, а после меня его должны охранять другие.

    Чета снегирей: вероятно, вывели.

    В небольшом участке есть сорочье и есть воронье гнездо. Все было хорошо, пока птицы сидели на яйцах, а когда вывели, началась драка вечная, то сорока взмоет над мелятником, то ворона, сорока боится, что ворона заклюет ее малышей, ворона – что сорока.

    Как же не обратить внимание, что в большом хвойном лесу воздух совсем другой, чем на вырубке в молодой поросли. Там вся жизнь ушла в дерево: растет сто, растет двести, даже триста лет. А здесь на солнце сколько птиц, цветов и смолистых блестящих листьев: там в дерево, тут все в песню ушло.

    Власть, как и золото, обрекает носителя своего, как машина шофера, на движение: весь смысл положения заключается в нарастающем движении, и все больше и больше, все дальше и дальше, все выше и выше.

    Поет соловей непременно вверху, а самка гнездо строит внизу, и наверху он поет, а она внизу стонет очень жалобно. Стоны вообще бывают чаще всего в нижних этажах, там внизу.

    Если о человеке писать, то от соловья берет писатель какой-нибудь признак, лишь бы узнать, что соловей: громко поет, серенький, – и будет. Но если о самом соловье писать, то надо через себя самого понять, мгновенно схватить в соловье его соловьиную сущность (личность) и, чтобы быть современным писателем, надо узнать о соловье все, что о нем знают ученые.

    Чудесно позеленели березы и утопили свои белые стволы в еловой черноте.

    300 лет стоял, крепил свою силу лес и зато в семенах своих накопил такую готовность к движению, что сразу, как родились они, так летят по ветру и плывут по воде. Ветер и вода...

    Формозов на вопрос Пети о жизни майских жуков дал тощий ответ: там немного, там... но вообще мало изучено. – Да зачем вам это нужно? – Как зачем, – сказал Петя, – мне нужно же в лесу соединять все существа... – А вы соединяйте без книг, наблюдайте и соединяйте.

    <На полях: Луг Формозова.>

    На поляне до реки всё были золотые бубенчики, и среди них как будто садовник вылепил из разных трав дерево, распростертое на лугу, – ствол и во все стороны сучья и ветви, большие и малые.

    Это, может быть, лет двадцать тому назад ветер свалил это дерево, и оно так лежало и гнило и разлагалось до тех пор, пока не стало удобрением и благодаря удобрению этому новые растения среди желтых бубенчиков сохранили форму того дерева.

    А недалеко от этого дерева, может быть, лет 50 тому назад росло другое, и тоже ветер свалил его, и оно сгнило, и десятки лет форма его сохранялась, возвышаясь над бубенчиками. Прошло много лет, и перегнило все дерево до конца, и то перегнило и распалось, что росло на трупе дерева. И все-таки среди сплошных золотых бубенчиков, на том месте, где лежало дерево, растет темно-густо-зеленый щавель, сохраняя на лугу в точности ту самую форму, какую имело дерево и как слагалось оно в течение нескольких столетий. (К этому щавелю пришел лесной пионер.)

    Ореховка летит на манок рябчика по любопытству, а ястреб по хищности.

    – целая длинная история. Но для земли это был только вздох, и когда лес срубили...

    Семья ореховок (те самые, что мы в яичках видели), заслышав мои шаги, бесшумно разлетелась в разные стороны, и каждая птица затаилась на своем сучке, ныряя туда и сюда своей бутылкой.

    Зеленушка сидела с клоком моха и старым листком в клюве и каким-то образом ухитрялась пикать.

    Полевка наша, живущая в ведре, выскочила из него и бегала тихонько, не как мышь, а [как] зверок. Зато в заточенности проявила необходимую энергию (как лесное существо) и выпрыгнула из большого ведра.

    Ель своей хвоей умертвила под собой всякую жизнь, и только там, где из-под слоя иголок выбивался мох, на зеленом мху вырастала заячья капуста.

    Сказка (не мешает государству и обществу), она цементирует его составные части: старые и малые слушают сказку.

    Боюсь высказать догадку о том, что.. (да нет, и не выскажу). «Война и мир»? Сказка. Шекспир? Весь Шекспир – сказка.

    Гёте не весь. Байрон далеко-далеко не весь. Достоевский' Гоголь весь, пожалуй, не сказка и весь демон, весь в минусе и в «личности»; а ведь демон есть неудачный претендент на престол. Андрей Белый – весь претендент.

    Допевает еще свои песенки зяблик.

    Отцы, укрепляя свой род государством, делали святыми волков, вспаивающих основателей Рима, снабжали диких гусей волей, охраняющей Рим. У нас тоже красили яйца, освящали творог и всю природу постепенно [призывали] на помощь: животных, птиц.

    как зеленое воздушное видение стояла, скрывая свой белый ствол в еловой черноте.

    22 Мая. Никола Вешний. Вчера у шоссейного прудика пойманы куторы. В ведро попались две бурозубки, одна съела другую, а потом сама умерла от голода.

    Ни Ставскому, ни Панферову нельзя ни в чем сомневаться по их положению «вождей». Зато уж внутри...

    Деревенские задворки – самое чудесное место на земле: среди молчаливых сараев, в центре полукруга полей, завершенных лесами. Песни птиц маленьких полевых – жаворонки и долетающие из леса больше, звуки тетеревов, журавлей... кукушек.

    Читаю Розанова. Оказывается, можно писать и в черносот[енных] и в социалистических] газетах, потому что 1/1000

    Solo: «я» – и страшно умереть, он – и не очень страшно; если он умрет: вот страшное solo.

    В моем нынешнем «обращении» есть некоторая доля розановского цинизма (дошел до жизни такой, довели Киршоны).

    От всего социализма в живых остался один Иванов-Разумник.

    Жарко и так тихо, что осиновый пух, этот летний снег, спускается прямо вниз, а в лесу от пара ли земного даже поднимается снизу вверх. <Приписка: Сколько пушинок, столько и комаров

    Есть дятлы крупные и есть мелкие, так есть папоротники крупные и маленькие, почти [как волоски] и зелень такая нежная, такая сказочная, что лучше ее такой в лесу нет ни у кого.

    В ведро попалась землеройка и умерла от голода; вчера же попались две, одна съела другую – только хвостик остался' – и потом сама от голода кончилась.

    Вчера мы нашли большую сухую березу, на которой суетились гаечки. Дупла их мы не могли рассмотреть. Покачав березу, мы убедились, что она вовсе гнилая, налегли на нее и обрушили. Она, упав, разбилась на несколько кусков, в одном из них оказалось гнездо и 6 голых птенцов. Мы их оставили, рассчитывая, что родители должны же услышать их писк. Но, видно, какая-то высота этажа в лесу необходима этим птичкам, и на земле найти и ходить за своими птенцами они не могли. Сегодня утром мы нашли их мертвыми. Я вспомнил в свое детское время гнездо коростели, черных мертвых цыплят. А ведь был я разбойник, и все думали, что из меня выйдет разбойник. Никто не знал, что я во сне плакал об этих черных цыплятах, оставленных матерью, и не так о них самих, как о чем-то черном содеянном, отчего даже мать не вернулась.

    Розановское азиатское лукавство и европейское рыцарство Мережковского <приписка: (Герцена)>: об этом можно думать всю жизнь!

    Честность, прямота, рыцарство – все эти качества типовые.

    Розановское «я» как Solo должно все это разложить. И как разлагающий фермент, чистое Solo, он остается, конечно, тогда как выразитель общественности, честного типа Мережковский должен подлежать разложению вместе со всей общественностью и государством.

    В цинизме своем Розанов мог бы идти беспредельно, так как границей такого анализа могло быть некое состояние общества, в которое он должен был бы упираться: «дальше идти некуда». Но государство было мягкое, церковь бессильная, общество шло навстречу революции.

    Кукарин, ростовщик, и Розанов – люди одного гнезда. (Ив. Ив. Введенский пусть бездарность, но тоже все против Герцена.)

    Я смотрю на свою резиновую лодку почти как на какой-то складной храм природы. Можно прямо на себе принести эту лодку к реке, сложить ее, спустить на воду, сесть, и вот он, храм: деревья с двух сторон обнимаются и образуют зеленый купол храма... <Приписка: (Исходная мысль: omnia mea mecum porto 2>

    На ходу комары не трогают, можно куда угодно идти, но остановиться, сесть, писать что-нибудь невозможно. И это отчасти и хорошо, – не застоишься!

    Существа, освещаемые солнцем или живущие в тьме.

    Биотоп – местообитание.

    Биоценоз – жизненное сообщество.

    Стремление распространить возможно шире свои яйца и семена в целях расширения области своего распространения.

    Стремление к распространению (у высших животных) умеряется консервативным стремлением удержаться в области первоначального распространения. Так, перелетные птицы отыскивают для своего размножения место своей родины. (Природа консерватизма.)

    Человек достигал «своим способом» того, в чем ему было отказано природой (В. В. Розанов: некрасивое лицо свое заменил красотой слов и т. д.).

    23 Мая. Ночью был наконец-то хороший дождь. Все рады, и хозяин и петух: хозяин чай пьет, петух кричит.

    «Единый фактор» (голоден) невозможно учесть, он является в чувстве жизни, и, может быть, даже как качество. Единый фактор – это: «Как поживаете?» И ответ: «хорошо» или «неважно», или «ничего» или «никуда».

    «разумно» жить, то, значит, считаясь с природой (единым фактором). А если самим делать то, что задаром может сделать природа – это неразумно, нерационально и глупо.

    Вспоминаю свои поступки как вовсе глупые и чувствую, насколько же я с тех пор поумнел. И вообще я из тех, [кто] умнеет очень медленно в опыте жизни. Потому и кажется все прошлое цепью глупых поступков («ничего не понимал»).

    Ночью был наконец-то хороший дождь. Довольный хозяин чай пьет. Петух кричит. Все рады дождю, все довольны, и петух, и хозяин.

    Утром ездил на велосипеде в лес возле Мистрина. Встретился Пет. М. Карасев, опять на коне: купил в Переславле. «Шоферское дело неверное: его возьмут женщины, легкое дело! а лошадей женщины в свои руки никогда не возьмут» (рассказ).

    И еще шоферский рассказ: «Костер». И еще: вентиль.

    – Где стоите? – спросил П. М.

    Небо все хмурится-хмурится, пойдет дождь или обойдется?

    Зяблик рассыпается погожим голосом, но возможно, что радостным утром после дождя зяблики просто беззаботно поют без предсказаний?

    «летняя птичка», мелькнул кобчик в тумане, нажимает вяхирь в елках, кукушка. Становится все тише и тише, слышно, где-то далеко птица задела крылом за ветку, горлинка гуркует, уверяя, что каждый человек, если захочет, может взять свое счастье.

    Наконец капнуло, зяблик спохватился, часто начал кричать по-непогожему сверчком, часто меняя места, всех облетая, всех предупреждая...

    Где-то дятел наспех протрепал крылом в мокроте.

    – Скорее, скорее! – торопил всех зяблик.

    Выходит заяц к поляне, так много всего там – заяц даже присел и осмотрелся и из всего множества увидел только то, что ему надо (то дерево, осину, к которой приходят все зайцы).

    У речки на песке ни одного следа, и что раньше было, все смыто дождем.

    Золотые бубенцы тем особенно хороши, что и пахнут именно тем самым, что и показывают: золотыми бубенцами.

    Ольха на поляне – нелюдима: под ольхой часто бывает крапива. Но в крапиве жгучей бывает глухая крапива: эта крапива не жгется, и цветочки у нее, если пососать – очень сладкие.

    Главная речка и в нее под углом другая, между речками омыта гора, ну вот как вышло, будто кто-то нарочно между речками крепость себе насыпал в давнопрошедшие времена, и с тех пор все заросло большим еловым лесом.

    Поднялся вверх. Зеленые перышки овса далеко еще не скрывают землю: весна ранняя, это он запоздал из-за сухости. Теперь после дождя ему хорошо. По овсу озорная тропа отрезает косяк, отсюда вид на лес: елка березку показывает, а березка стыдится и тоже показывает на темную ель.

    То прямо-упрямое нечто было как «правда», как интеллигентность, Европа, отчасти как Герцен, может быть, и чего в своем прошлом я стыжусь как своей глупости, – торчит в высшей мере из Толстого и совсем уж наверно как глупость у Горького. Вот этого-то ничего нет у Розанова, и он на этом играет. Весь Мережковский в этом розановском свете уничтожается и Герцен, – все пустозвонство. Есть ли, однако, что-нибудь в самом-то Розанове, – вот это вопрос большой.

    Солнце после дождя. Иду без шляпы в задворках по тропинке между сараями, трава на тропе подбита, примята ногами и часто прибита: земля виднеется. А по сторонам тропы поднимается та самая трава-мурава, которая, кажется, была со мной от рождения, этот пырей, одуванчики, просвирки. – Так вы тут стоите– сказал... И правда, стоят, а тропа – я иду, иду, и эта тропа есть мне как самая близкая родина.

    Лучше не гроза (а может быть, и гроза), пусть это явление старости (нападение насекомых и потом дятлов и проч.) повалили осину, и «заячий клуб» будет лишь одним из этапов разрушения (грызуны), как заключительный этап: рисунок щавеля. Вот это-то и есть художественная экология, а не книги дефиниций биотоп, биоценоз, гомоценоз и т. п.

    Следовательно, надо изучить жизнь дерева от рождения до смерти с его средой как «заячий клуб». Рождение дерева: осиновый пух; мартовские шишки ели...

    Девственный лес и первичный лес: наши леса первичные.

    «Общий порядок в природе поддерживается стремлением живых существ к питанию и размножению» (К. Фредерике).

    «Вследствие конкуренции внутри вида сами подготовляют свою гибель».

    «Лесной пожар – это одно из средств, вносящих в девственный лес известную культуру» (Шенк).

    О том, чего хочется, нигде не прочтешь: больше времени истратишь на поиски в библиотеках чужих работ, чем сам собственными ногами, руками, умом дойдешь до всего, ежедневно посещая лес.

    Мороз – низкая температура. Бог – голоден.

    Холодно – борьба идет с неблагополучной физической средой; жарко (оптимальные условия) – борьба живых существ между собой.

    24 Мая. Моя поездка в Загорск.

    Дела: 1) Замок и цепь. 2) Вечное перо. 3) Гречн. крупа, Мясо, лавр, лист, перец, кулич-пасха, чай 1-й с., печенье, лимон, сладкое. 4) Машинное масло, вазелин, тальк, йод. 5) Кровать. 6) Бензин. 7) Белье: нижн., рубашки, простыни, наволочки, салфетки. 7) Лягушка и шины. 8) Боткина, Валерьяновые капли.

    Вызывает Ставский. Какая-то катастрофа на канале (вода не пошла? вредительство?).

    Прошлое надо охранять машинами (я хочу сказать: не пахать, как Толстой, сохой, а трактором, не учиться сеять из лукошка, а учиться править автомобилем). (Мысль пришла во время переезда из Териброва в Загорск.)

    «от хорошей жизни хорошего и ждут, а нам ждать нечего». О евреях: хорошие люди, т. е. промеж себя хорошие, а нашим промеж себя нельзя хорошо (мы должны быть «бдительны» и проч.). А евреи все на местах начальства (никто из них черной работы не берет). У Дединцевых усадьба – теперь «Свиной городок», у нас деревня выстроилась. Жизнь о. Афанасия.

    Сидишь у окна, и люди идут по улице, кажется, очень скучно: люди как люди, серенькие. Но включаю радио, слышится чудесная музыка, и люди там в волнах музыки идут прекрасные. Так и в юности в волнах любви все на свете казалось прекрасным. Музыка от любви.

    Рассказ «Этажи леса» для детей (как гаечки не могли на прежней высоте найти своего гнезда).

    25 Мая. В 6 у. еду в Москву: 1) Ставский. 2) Канал. 3) Квартира.

    Писатели на расширенном заседании президиума были похожи на землероек в ведре: за ночь они поели друг друга, осталась одна и 7 хвостов.

    Куплено вечное перо, импортное.

    26 Мая. Какая скорбь в душе! какая бесконечно ужасная перед глазами картина падения человека, и в то же время какая ничтожная причина, игрушка, вечное перо какое-нибудь вдруг почему-то обрадуют: велосипед, автомобиль, лодка – все такое привлекает к себе, и часто не только забываешься в этом, но даже просто бываешь счастлив.

    Можно себе легко представить, что если все эти детские вещи заменить предметами искусства, картинками, операми, симфониями, статуэтками, изящными книгами поэзии, то вот и получится то обычное состояние души образованного и состоятельного человека, в котором он постоянно пребывает

    И если я перееду в Москву и устроюсь в своей квартире и буду иметь возможность заниматься искусством, то мерзости окружающей жизни будут загонять меня в эстетизм и птички мои трясогузки всякие будут заменяться картинками. Но, может быть, через эти картинки я почувствую дыхание истинной культуры человечества, как чувствовал через своих пташек дыхание матери-земли?

    «человек» этот выходил из революции и человеческое дело показывалось в машинах и мостах, то почему бы не показаться истинному человеку в искусстве?

    Итак, если весь русский либерализм, социализм и вся такая «прямота» есть конченное дело, то и традиции всей русской литературы кончены: с ними никуда теперь не уйдешь, разве только в «троцкизм» со всеми его последствиями.. Но не это пугает, это напротив. а пугает гибель родины, чувство такое, что все было напрасно, и в этом мучит как бы измена отцам. И вот я к ребенку, к сказке подхожу, к такой литературе, которая для государства была бы не «польза», а признак жизни народа со стороны качества ее, а не одной пользы.

    Эту мысль свою надо развить посредством дела, т. е. я должен задуманное выполнить, написать и как можно меньше об этом всем болтать.

    Хорошо бы поговорить с Ю. М. Соколовым о сказке: рождалась она в народе в каком соотношении с государством.

    Ясно сознаю переворот в себе в отношении своем к либералам и социалистам (в бессознательном состоянии он был у меня, конечно, со времени появления во мне «творческой» жизни). – И это да – это движение вперед. Но следует ли из этого подхалимство в отношении к государству? Вот эту ошибку делали все наши «правые»: ошибку как бы поспешности: расставшись с одним, спешили верноподданнически припасть к стопам другого. Это очень похоже на хамство... На государство надо смотреть в таком случае как на необходимость, и если даже от поезда надо посторониться, чтобы он тебя не задавил, то от Левиафана надо почтительно посторониться с вежливым поклоном.

    Купить сегодня гребешок, масло. К обеду вернуться домой. Чернил синих.

    12 ч. д. Савой. О геройстве Шмидта: – Положение человека на льдине возле с. полюса, окруженного вниманием всего мира, неплохое положение, каждый сел бы, да не каждый мог бы себе это устроить.

    Когда я Ставскому сказал, что искусство процветает обыкновенно лишь при государственном упадке страны, что это очень понятно: при упадке не очень думают о средствах обороны и расходуют их на «все», напр., агрессивное государство или восходящее, им не до искусства. И когда я в пример привел восходящую Германию и падающую Англию, предположив, что литература, по всей вероятности, сейчас богаче в Англии, чем в Германии, Ставский спросил:

    – А вы думаете, что Германия государство не падающее?

    – Я положу вас сейчас на обе лопатки, разве мы не издавали классиков, Пушкина в миллионных тиражах? Так он меня положил.

    Письмо от Познанской (пишет дипломную раб. о Пришвине).

    Набросал письмо в ответ на «Кондрикова».

    Завтра должен приехать Разумник (невеста едет, а я за ее отсутствие сошелся с другой: вот чудно-то!) Итак – я стал черносотенцем, и, должно быть, это в существе своем так же невыгодно, как было в наше время. Если же это и выгодно, то не из-за выгоды делается.

    Купил две ручки, одна советской работы со стальным пером, другая импортная с золотым. Какую же сделать рабочей, какую держать про запас. Лева ответил, что писать надо золотой, а про запас иметь советскую; Петя, напротив, сказал, что советская ручка довольно хорошо пишет – ей и писать, ее и носить с собой постоянно, а золотую беречь, как вещь дорогую. – Неверно! – заявил Лева, – надо жить полной жизнью, пиши, папа, постоянно золотым пером.

    ... впрочем, дорогие товарищи, дело, конечно, не в молодому талантливом писателе, а что если стрелять, то стрелять надо верно, а не так, что хочешь во врага, а попадаешь в друга.

    27 Мая. Написал ответ на «подхалима» – в Архангельск! Мончегорск и Ставскому. Письмо Познанской. Ожидаю приезда Разумника и вечером Пети.

    Поручения Пете в Москву: 1) Письмо в Совнарком...

    Слова Ставского в защиту нашего современного государственного покровительства литературе посредством издания классиков аналогичны с их пониманием личности в образе стахановца.

    Все исходит из отвлеченного понимания человека: это статистический человек. Человек не открывается как неповторимое существо, а неповторимое подгоняется под среднее, отвлеченное, статистическое и не существующее в природе. Им надо все скоро делать, и в таких тонкостях некогда даже им разбираться.

    Говорят, что Фадеев был исполнителем и собственной рукой расстрелял множество людей. Между тем улыбочка у него очень симпатичная, и вообще как будто человек здоровый, нормальный, – никак не подумаешь.

    Заявил Ставскому, что последние события заставили меня пересмотреть отношения свои к либералам, подобным Воронскому, и убедиться, что это все претенденты на трон, что только теперь стала понятна пропасть между художником, сидящим на своем троне, и употребляющим то же слово «Свобода» претендентом на государственный трон. – Я все это пересмотрел, – сказал я, – и понял, что надо держаться мне государственной линии, в данном случае сталинской. – Вот именно, сталинской, – подчеркнул Ставский, как будто хотел этим сказать: государственной – это еще ничего не значит, а вот именно сталинской. Сказать сталинской, и не надо говорить государственной, а скажешь государственной надо прибавить сталинской. Надо говорить короче и яснее.

    . У него было такое нежное сердце, что если даже встречал на улице обдерганную ворону – жалел ее. Однако мгновенно вслед за явлением в себе жалости он бросался к причине и находил ее сразу в уличных мальчишках: их распущенность была причиной положения несчастной вороны. И как только появлялась в сознании причина, в то же время этой причине находилась общая причина, начало начала всех зол: царское правительство.

    И так проходили многие годы борьбы с царским правительством за ворону, и наконец борьба кончилась победой: царь пал... Дон-Кихот не долго радовался: царь пал, а вороны остались, и опять мальчишки, и опять причина всех причин то, что действует вместо царя.

    Госуд. власть нечто вроде полюса: ничего нет, а все достигают.

    Вот Шмидт ближе всех подошел к делу: взял и сел на дрейфующую льдину на полюсе, сидит себе там, и весь мир удивляется.

    «Комсомольской правде» было напечатано очень крупными буквами: дрейфующая советская льдина.

    Каждый человек поневоле заключен в тайне своей, и рад бы выйти из нее, да нельзя это.

    Кто умнее, Лундберг <1 нрзб.> или (понимает человека как среднее арифметическое всего населения).

    В такой-то кутерьме снова появляется Шмидт на дрейфующей льдине.

    Но чем же я лучше Шмидта: вздумал описать канал как подробность моек, ландшафта, когда и Берман и Фирин сидят!

    Такие моменты жизни, как наш, существуют как будто в доказательство существования души: события неумолимые в своей необходимости <приписка: бездушии>, а вот, пожалуйте, – появляется Шмидт на льдине, и все ждут героя, и у всякого шевелится душа.

    «ничего общего» с Разумником и убедил Леву прямо сказать ему, что ночевка его в Москве на нашей квартире не должна быть.

    Расстаюсь без сожаления, без упреков совести: они все такие же разрушители, какими были, ничему не научились, и им не за что стоять.

    Не понимаю, как можно любить Андрея Белого и Щедрина!

    Я прислонился в парке спиной к дереву, слушая иволгу, зябликов, уходил далеко... И когда я возвращался к земле, то видел стройные деревья, которые все время неотступно разглядывали меня, и я теперь смотрел на них, как будто никогда в жизни своей таких не видал...

    Неподалеку отсюда гремели поезда и строительство.

    Цветет сирень. Вылетели дрозды. Началось лето.

    «Капля воды», которая мне показалась весной, теперь должна дать картину рек и озер, составляющих Беломорский канал, до Канала. Если разрешат посмотреть на Московский канал, то этот материал можно влить в Беломорье.

    – это первое, этого довольно, чтобы сделаться писателем; но чтобы сделаться писателем-художником, нужно еще это свое увидеть отраженным в мире природы и человечества.

    – Теперь, – сказал я Ставскому, – надо держаться государственной линии... сталинской. – Вот именно, – откликнулся Ставский, – вот именно: сталинской.

    Дома подумал о том, что сказал, и так все представилось: на одной стороне высылают и расстреливают, на другой «государственной», или «сталинской», все благополучно. И значит, вместо «сталинской» линии я мог бы просто сказать, что держаться надо той стороны, где все благополучно. В таком состоянии, вероятно, и Петр от Христа отрекался. Скорей всего так.

    Но я думаю, что это не все: по Розанову, напр., та сторона, где вешали, была и более выгодной стороной. Это стало понятно только теперь. И может быть, в моем положении сказать открыто, что держусь сталинской стороны – сейчас тоже невыгодно. Скорее, что в этом сказывается некоторое девственное движение в сторону «сверх-себя»: прыжок в неизвестное.

    Постыло злопыхательство какое-то, что-то вышло на канале, и вот кругом радость, шепот громкий, без церемоний, точно так же, как и при царе во время японских побед. И вот это возвращение к тому же избитому месту очень противно, вроде того, что чувствуешь, читая в «Правде» выражения: в общем и целом, пара дней, во главе угла и т. п.

    И ты в ярости готов броситься на него, изломать, и не можешь броситься, потому что несомненно уж тогда будешь ты сумасшедшим. Ты благоразумно воздерживаешься и, опустив глаза, отходишь от пошлого места...

    Написать в «Пионер» запрос о возможности напечатания в нем «Лесного пионера», т. е. возможности печатать с продолжением из номера в номер.

    Ответить сегодня в Лит. агентство открыткой: «Ничего не имею против издания в Праге "Жень-шень". <3ачеркнуто: Только рекомендую> Надеюсь только, что, предлагая издать, в этот раз Вы ознакомились с вещью и не будете <Зачеркнуто: предлагать> присылать мне ее потом в изуродованном виде, как это было с другими сочинениями».

    В царское время не в «выгоде» было, как пишет Розанов, а в том, что общество черносотенцев было действительно подлое, воистину «черносотенцы». С другой стороны были все порядочные люди, начиная от внешнего (кадеты), кончая нравственным миром (эсеры). То же самое, наверно, и теперь. Сравнить только общество <Зачеркнуто: Иванова-Разумника>, Воронского, <Зачеркнуто: Лундберга> и др. «троцкистов» с обществом Ставских, Панферовых, Фадеевых...

    Как за 11 лет разросся малинник у забора за липами! Придет Гоголь, увидит это и создаст «Старосветских помещиков». Быт человеческий ведь тоже так, как малина, растет, складывается и находит своего певца. И кто-то, прочитав стих о малине у забора, вздохнет о возможности счастья смотреть, как из года в год разрастается малинник за липами, как будто это действительно возможно, сидеть и смотреть, как малина растет...

    «порядочности». В глубине этой «порядочности» находится то самое полотенце, которым вытирал свои руки Пилат, отдавая Христа. «Чистые руки» – вот источник упрямой порядочности кадетов. Странноватым кажется только, что почему-то кровь на руках эсеров вовсе не грязнила их в глазах «порядочных» людей и «убийцами» именовались только черносотенцы. Да, именно черносотенцы именовались преступниками, что же касается эсеров, то это была просто «оперативная часть» революции. Конечно, иначе все представлялось с той стороны, но как чувствует себя та сторона, я себя в то время не заставлял задумываться.

    В то время существовало некое единство этическое всех факторов революции, не мудрствуя лукаво, рядовой гражданин чувствовал «правду». В настоящее время этого этического единства факторов, действующих против Сталина, кажется, нет: их множество, гораздо больше, чем при царе, но этического единства, допускавшего Каляевские страдания относить к Христовым, нет. Теперь пока все это неудавшиеся претенденты на трон, и в свете этом все они жалки. Да, конечно, мы, обыватели, теперь-то уж можем различить Христовы и эти страдания.

    Нынешние революционеры потому не могут создать этического единства, что сами власти попробовали («троцкисты») и какой-нибудь этикой или даже просто «лучшим» никого не обманут. Птица сломает крыло, упадет навсегда, и чувствуешь ,к ней сожаление, а троцкист упадет, и нет: он власти попробовал.

    Есть, однако, ни в чем не повинные «кулаки», «инженеры» и всякого рода страдальцы-неполитики. Их страдание праведное, там у них, конечно, есть этический центр, просвечивающий конечной победой. И эта победа будет, когда чувство единства в народе пробудится, станет общим достоянием. Мне кажется, мы для этого все должны покориться, смириться, перенести, пережить «Сталина»: переживем, и он отойдет без революции с нашей стороны.

    И все, что ныне происходит – есть переживание.

    Советские гусары от литературы: Фадеев, Панферов...

    Лесной пионер.

    Начало какой-то главы:

    Травы выбивались из-под прелой листвы, хвои, сучков, мучительно изгибались, желтели в тьме, зеленели на свету и побеждали. <Приписка: Зеленели дорожки, утопали сморчки, кочки.> Тогда все, люди, животные, птицы их топтали, клевали, рвали, жевали, косили: этими травами жили все, и даже в реке щуки держались травяных берегов. И вот когда эти травы победили и закрыли желтую прелую листву, первым на траву вышел откуда-то на свою тропу человек и стал оправлять свои гуменца.

    И так вот надо каждую главу.

    Понимаю сейчас состав дружбы замечательных людей с посредственными: Толстого с Чертковым, К. Леонтьева с Александровым, Розанова с Цветковым. Приходит время усталости, упадок сил, непременный при взлетах обыкновенных и повседневных на высоту «сверх себя». Вот тогда высоколетающему человеку хочется быть как все. «Ведь я просто добрый малый, – говорит Розанов, – скольким тараканам я спас жизнь, когда в ванне их грозило залить водой».

    И вот в то время, когда высоколетающий человек страстно пожелал быть обывателем, и появляется представитель обывателей, «друг» и успокаивает. То же самое, но более глубоко и осложненно происходит, когда женятся. «Друг», пожалуй, лишь частный случай события этого порядка, в большинстве случаев когда холост (К. Леонтьев), жена больна и не удовлетворяет больше (Розанов, Толстой).

    Смешно, что при вызовах меня в Москву я иногда серьезно верю, что вот это хотят, наконец-то хотят меня, и я мысленно упираюсь, отнекиваюсь, ссылаюсь на Горького, талант которого отняли...

    Когда же я становлюсь лицом к лицу с действительностью, то встречаю среду, в которой ничего литературного не происходит, и помину об этом нет, напротив, тут как бы разбитость, уничтоженность самой потребности в литературном центре... Литературный факт теперь тем самым, что он литературный, не имеет никакого значения...

    Рябина в полном цвету и одуванчики. Доцветает Сирень. Работа. Не мечта о счастье, а работа для счастья.

    Раз. Вас. рассказывал, что в каком-то томе сочинений Р. Штейнера преподается система изучения леса. Путем различного рода упражнений достигают понимания единства леса, его личности (единство факторов = Голоден). Около этого, конечно, и я хожу и бессознательно все рекомендуемое Штейнером и всякими мистиками делаю... но...

    «вечное перо» в кармане. Тревожит меня, однако, лишь то, что пользоваться из этого неисчерпаемого богатства я могу лишь обманным путем. Я должен перед кем-то сделать вид, что я наблюдаю, слушаю не для своей литературы, а без всякого личного интереса. Впрочем, я еще не знаю, обман ли это: может быть, где-то в самой своей глубине я действительно прихожу в лес без всякой личной заинтересованности. Или моя заинтересованность до того бесконечно далека от ближайших литературных целей, так бесцельна, что маленькие практические приемы: на что-то в бинокль посмотреть, там записать, там что измерить, сосчитать... не считаются.

    Что же такое это единство факторов, из которого я все беру и превращаю в совершенно конкретные ценности – известность свою, влияние, положение, свободу, деньги и проч.? В обществе говорят, что это талант, в крестьянстве – счастье («счастье твое, М. М., что ты можешь ковырнуть, а другой...»). В науке это единство факторов, источник моего богатства называется Голоден. Некоторые ученые говорят, что при исследовании очень полезно иметь его в виду, другие при исследовании совсем с ним не считаются и удовлетворяются ближайшей причиной.

    В мое время, когда личною жизнью было неприлично жить, и ее надо было откладывать на то время, когда будет выполнен гражданский долг революции, всецело заниматься делом красоты называлось эстетизмом, и те гнилые люди, которые этим занимались, у нас презрительно назывались «эстетами».

    После всего, что было, можно считать, что долг выполнен, и это вообще признано, что в строительстве новой жизни каждый теперь должен участвовать своей склонностью к тому или другому делу, быть самим собой. Я думаю, что право заниматься красотой тем самым обретает каждый способный к этому. Я беру это право и начинаю исследование леса с точки зрения красоты его. Для своего исследования я буду жить в красоте и со своей точки зрения буду считать красоту несознаваемой людьми необходимостью.

    Забыл записать, что во время покаянной речи Мирского в Союзе писателей в окно влетела белая пушинка, – это было семя осины: оно проникает, наверно, и в заседание Совнаркома, и в ЦК партии.

    Дела на завтра: 1) Замок и цепь. 2) Колесо. 3) Захватить лягушку. 4) Печенье, сухари и пр.

    Примечания

    1 Trolleus europeus – купальница обыкновенная (лат )

    2 Omnm mea mecum porto – Все свое ношу с собой (лат.).