19 Июня. Проходит навозница, начинается сенокос, пока еще на болотах. Самое время слепню, а вот нет ни слепней, ни комаров. Все оттого, что ветер такой и росы холодные. А скорей всего оттого, что была сухая весна.
Коммунист последней формации – это политически воспитанный, тактичный человек, более или менее хорошо скрывающий свое превосходство над всеми людьми не своего толка. На гениальных артистов разного рода, живущих в ином, более независимом, как им кажется, строе, они смотрят как на полезных сумасшедших. Да, так, вероятно, и разделяют всех сумасшедших: те, которых можно соблазнить посредством необычных для всех граждан удобств жизни и тем приспособить к общему делу строительства новой жизни, и тех, кого укротить можно лишь с помощью средств, подобных смирительной рубашке. Вот почему выдающимся людям всевластные коммунисты очень охотно дают все, о чем их попросят.
На одних елях шишки зеленые, на других красные, почему?
Мое законное право и даже обязанность – переменить машину, все недоразумение в том, что я зарегистрировал ее в Загорске, а не в Москве. И тем не менее на мою просьбу у Панферова поговорить об этом он ответил:
– Мы дадим вам машину.
Кто это «мы»?
Вся страна сейчас разделяется на тех, кто говорит «мы» и кто «они».
Взвоз: Догнала цыганка, спрашивает: – Лошадь потерял. – Какая лошадь? – На четырех ногах. – Лошади все на 4 ногах. Какая масть? – Вороная. – Вся вороная? – ... Дай погадаю... – Отвяжись! – Дай погадаю, где твоя лошадь. – Я сам знаю. – Дай погадаю. – Отвяжись. – Дай погадаю. – Отвяжись, говорю, а не то... – Кто ты? – Коммунист я. В колхоз надо. – Она поглядела сбоку и отошла.
Каждый день на луга прибывают в большем и большем числе лиловые колокольчики.
В лесу расцвела могучая тенелюбивая трава лиловый львиный зев. У нее лист разрезан на семь частей, и каждая часть разделяется на три: две малые и средняя длинная, и длинный конец носит 9–11 зазубрин, обращенных остриями вперед.
Филимонов очень даже сродни тому, кто занимает деньги: у одних берет, другим отдает; и так весь мир разделяется на хороших людей – кто дает ему деньги, и на дурных – кто не дает. Филимонов не деньги занимает, но из жизни занимает, даже снимает приятное, все берет к своим услугам и во всем артист.
Чем тише сам, тем больше видишь движение жизни. Даже после велосипеда не сразу придешь в себя и начнешь понимать жизнь. Машину освоить – это не баранку вертеть, а научиться, сойдя с машины, быстро приходить в себя.
Есть богатые люди, которые только тем занимаются, что ловят крупных лососей, стараясь величиной пойманной рыбы побить всемирный рекорд. Но есть и небогатые служащие разного рода, которые этим же самым живут в отношении всякой рыбы, приспособляясь к местным условиям.
Приходишь в себя обыкновенно, обратив внимание на какую-нибудь весьма малую подробность жизни, и через эту мелочь тебе открывается мало-помалу весь большой мир, и вот этот весь большой мир и есть «Я».
Брать чужие деньги – надо отдать. И так же точно, взяв чужие мысли, нужно отдать людям свои.
Если «Я» есть душа всего мира, то и представляет собой...
Есть мушка черная с желтым концом на брюшке, может в воздухе остановиться перед самым твоим носом, отгонишь – опять возвращается, и на ту же самую точку...
Известно, какая нежная цветоножка у раковой шейки, и так она своим толстым цветком довольно обременена, а когда на шейку [взгромоздится] тяжеленный шмель, она гнется, а он, этим рассерженный, жундит, пока цветоножка не покорится, тогда он всосется и замолчит.
Рубиновая гвоздичка загорелась, фонарик жизни...
– Цыганская речка – Взвоз – Мистрино – Териброво.
Завтра Троица, хозяйка полы вымыла. – Надо бы, – сказала, – березками убрать, да боимся. – Чего же боитесь, раз уж елку разрешили, то само собой и березку... – Нет, про березку ничего не слыхать, и вам не советую, а то все заговорят: писатель, мол, пример показал, на вас весь поклеп ляжет.
Через некоторое время цыгане проехали, лошади, повозка у них убраны березами.
– Вот видите, – сказал я, – цыгане же не боятся.
– С цыгана и спроса нет, – сказала хозяйка, – цыгану можно. У них вон и лошади свои, и ехать можно во все четыре стороны. А ты вот попробуй-ка, поезжай.
Полевка погибла в родах.
20 Июня. Троица. Едем с утра на Кубрю ловить рыбу.
Водяные белые лилии распускаются.
Самцы стрекоз темно-синие большие проснулись и стали будить самок блестяще-зеленых на росистых хвощах. Начали с того, что совокуплялись... После того начинали раскрываться белые и желтые лилии. Еще поет соловей. Когда обсохли хвощи, стрекозы стали осторожнее, к ним надо подходить, чтоб не падала тень: тени боятся.
Как рожь на полях, так и на лугах зацвели все злаки, и когда насекомые садились или задевали злачинку, она окутывалась дымком своей пыльцы.
Чирок с детьми:
Лилии раскрылись к обеду.
В селе Новом церковь устояла. – Попу платим 1 ф. муки в год и по 50 к. в месяц с верующего едока. За это он нас бесплатно хоронит.
Щука сорвалась и вдруг всплыла вверх брюхом, бросился, схватил за хвост – не надо было трогать – она рванулась и ушла в омут. Большая щука-то, фунтов на десять. Вот для праздника, горе-то какое! Ходит по берегу, всем рассказывает, и легче – отжила' бомбами бы их чертей бить!
21 Июня. Духов день. В Новом престол.
Вчера пришел гармонист, на лавочке под деревьями сошлись девушки, стали танцевать, родители вышли, сбежались дети. Вдруг появляется пьяный шофер <приписка: «личные деньги»> (5-й брат семьи, все четыре брата рахманные, 5-й шофер Мухановского завода, буян) с бревном в руке, готовый обрушить его на первого встречного. Началась борьба с ним. – Веревку, веревку! – кричали. Появилась старуха с веревкой, на пьяного навалились, женщины, девушки сошлись в круг. Пришли рахманные братья, связали младшего брата, унесли его, как резаного барана. И все удовольствие кончилось.
Хорошо было в праздник, когда все были в избах (весь день). Даже мы купили вина и когда выпили, то почувствовали какую-то хорошую связь с народом. Что это? сказать трудно: вино тут получает какое-то совсем иное значение, чем вода.
Хорошее в русском народе – это что вот ты встретил неизвестного человека, и через минуту ты с ним говоришь, будто всю жизнь знал его. Хорошее чувство: «вместе несем». Хорош для незнакомого...
Русский человек хорош для незнакомого, готов открыть все и служить...
Хорош интимный человек. Не существует общественного человека: это трус.
– это частный человек, плохое – общественный.
Вчера вылетели дятлы из нашего предпоследнего дупла. (Это надо заметить, что молодые дятлы вылетели, когда всюду цветет.)
Разговор с хозяином на тему, что все сделалось, как надо было сделаться, и все прошло, но мы еще не знаем, что же это было.
Паня – девушка с пышными формами, но нет в ней того, что заставляет мужчину интересоваться ими. Кто ищет тело – вот оно, между тем не возьмешь, не захочешь: нет души. Это тело – в доказательство души: должна быть душа, [заполняющая] прелестью тело.
Сегодня не поладилось с велосипедом. С утра провозились два часа. Ехать было жарко. Я потерял себя и не мог собрать. Ничего не видел ни в лесу, ни на лугу, хотя в лесу было солнце, на лугу – все цветы были вместе, и на каждом цветке таилась бабочка. Я вспомнил Паню, у которой великолепное тело, но нет души. Так и в природе мне везде было Панино тело. Еще мне мелькнуло то окаянство жизни, сложенное из того зла, которое закрывает людям глаза на счастье: живут во зле.
У Пани были такие великолепные косы, она их остригла! детская площадка – специальность. В газетах: «девушка с косами», стремление к ученью.
В наше время тайны раскрываются гораздо раньше, чем можно ожидать этого, так вот конец Горького: думалось, я сам не раз говорил, что человек этот превратился в учреждение; но кто же мог думать, что так скоро вскроется все содержимое могилы, с костями, червями.
Набивалась старушка творогом.
Скорей всего, это не событие, но из такого люди обыкновенно делают события.
Надо бы начать писать, а то ведь это уже ни на что не похоже становится.
С автомобилем и всякими благами в расчете на личное почтение к себе в деревне можно очень просчитаться: люди до того привыкли к тому, что автомобиль не собственный и связан с положением, и так меняются положения быстро, что не очень-то и связывают в целое положение и личные достоинства. Сегодня человек положения с автомобилем, завтра положение изменится и автомобиль отберут.
Я давно это и везде замечал, и, вероятно, потому и замечал, что живо помню, как, напр., генеральский чин от самого генерала разливался на вещи: <приписка: имение> генеральский мундир, генеральские туфли, ордена – и продолжался после смерти генерала на генеральше и генеральских детях, и долго после продажи имения через крестьян было говорено: тут жил генерал. Вот это было положение!
Теперь почитается должность, но положение из должности никак не выходит, человек остается таким же, как все. Казалось бы, положение писателя, как мое, старого писателя, по книжкам которого учат в школе сотни тысяч детей, – иное дело.
Но нет! Сегодня Петя пошел прописываться, председатель сказал, что сегодня праздник и он не может, а вот завтра весь день: – Хочешь, сам приходи, – сказал председатель, – хочешь, пришли старика.
Но ведь генерал же я, как же это так, прислать генерала: сам бы должен был прибежать, а вот «пришли». Мне было чуть-чуть неприятно, но, поймав себя на этом, я взвесил все и с удовольствием пожертвовал своего «генерала» на общее безгенеральское положение.
Хорошо тем, что: как ведь трудно отделаться от «вечности», а вот отделываешься и, благодаря внешним причинам, не застреваешь в склерозе...
Барсучьи норы.
Оттого называется лес темным, что солнце смотрит в него как в окошечко и лес видит. Нельзя увидеть ему барсучью нору и омут.
Темный лес, но зато и чудеса: птицы из темного, перелетая светлый луч, мелькают как райские птицы, простая рябина вспыхнет и не сравнить... а что гаечка делает.
Сила впечатлений деревни от города, необходимость зарядки, иначе Застой.
В мире нет ничего чужого, мы так устроены, что видим только свое, только одно свое раскрытое «я».
Я вспомнил судьбу сержанта Хозе и ответил: – Не хочу я твою [землянику].
Горлинка прилетела на березу, и на песке остались ее лапки.
Мальчик ходил с Петей в лес. Петя ему показал дупло. – Видишь? – Вижу. – А смотрит в другую сторону. – Куда ты смотришь, вот дупло. – Вижу, на березе. – Нет же, вот на осине, смотри сюда. – Петя показал палкой. Он посмотрел туда, увидел, сказал равнодушно: – Круглая дырочка. – И вдруг ни с того ни с сего: – А вы у нас молоко берете. – Разве у вас? – У нас. По горшку бывает, а бывало и два. У нас мама радуется, когда два. Нам не всегда достается. – Отчего же не всегда? – Мама не дает, говорит: а может, они еще возьмут.
Читал «Каиново болото» Уэллса и почувствовал, что они находятся еще накануне того, что мы пережили... Я почувствовал еще, что делаю самое удивительное и нужное дело.. Миф
Мы решили ехать в Загорск 24-го (выходной день); – 25-го Петя проведет в Москве: ожидаем решения вопросов 1) квартирного, 2) автомобильного. Еще надо Ларскому договор вручить и узнать о деньгах и о судьбе рассказа «Завидово».
23 Июня. Дни переходят в жаркие, но росы всё сильные, прохладные. Скотину выгонять стали много раньше и на полдень от слепней пригонять домой. Пастушья свирель имеет способность проникать в каждый дом и достигать каждой спящей души.
Сегодня мелодия проникла в меня, и я допустил возможность для себя жизни совершенно простой, в которой настоящее добро выходило бы без всяких усилий, а просто в силу того, что хочется с человеком поговорить, обласкать детей. И ничего на этом не строить и никому об этом не говорить. Мы с Петей сейчас почти так и живем.
Хозяйка принесла самовар очень рано и сообщила новость: на той стороне ночью воры чистили погреба.
Простота жизни и мыслящее затишье с готовностью внимания ко всякому проходящему, – вот я бы чего хотел сейчас для себя. И мне думается, к этому вскоре [прибегнут] многие.
Кавказский детский рассказ о том, как барсук, кот и лисица жили в барсучьей норе и как барсук с котом ушли от вонючей лисицы и поселились повыше.
Мальчик Парторга Коля: мужчина, и девочка Лида, карие глаза когда заблестят, то заполнят все в глазу, а щечки вспыхнут. У них у всех женщина начинается с пеленок.
Отгрызают лес и на поляне живут, мало интересуясь лесом, интересуясь только тем участком, где их село.
Мы знали раньше только настоящее, мы теперь расширили свой горизонт в прошлое и будущее (Уэллс), и вот почему, лишась настоящего (сломав его), стали несчастны. Никакого оправдания, никакого объяснения – можно расширить знания, необходимо это и хорошо: не от этого горе. Нет, мы просто еще не устроились в новом доме и обрели с ним много забот. Надо устраиваться.
Как гаечка о сучок обе щеки, будто обнимается.
Такой лес, что само солнце не сразу и увидишь, по солнечным пятнам и лучам, в которых как пыль насекомые, наконец-то догадаешься: вот там оно стоит, спряталось за большим деревом и оттуда наискось бросает утренние лучи.
Птица села с червяком во рту и покрикивает, а в ответ этим крикам желтые рты раскрываются. Семья рябчиков..
Не все работают и муравьи, подсчитать, сколько работают и сколько спят – иной бухгалтер позавидует и муравью.
меня и улетела. Тут я понял, что постукивало на елке: рябчик.
Есть большие лесные поляны, где начиналась когда-то жизнь человека, едва-едва тут узнаешь теперь по буграм, на которых более зеленая темная трава, по углам, по кирпичу, что жил человек. Работал, любил, остается после человека смородинный куст.
Поставить вопрос о вечности в связи со Ставским и Панферовым.
У деревьев нет докторов, помощи ждать неоткуда, и они сами себя лечат, затягивая раны свои душистой смолой. Бывает, раны давно затянуты, а смола все бежит и, скопляясь, [собирается] в ком. Я этот ком обыкновенно завязываю в уголок носового платка и пользуюсь как духами, здоровыми для дыхания и мне очень приятными.
Петя, когда поймает землеройку, хватает ее в ведре за хвостик и пересаживает в маленький пузырек из-под горчицы. Тут же он ловит слепня, опускает его в пузырек, и самое маленькое позвоночное, из-под земли попав в пузырек, не смущается и ест его, хрустит.
Мечта о квартире, что в Москве – именно в Москве! запру за собой дверь и тут все мое и что ни захочу – что ни задумаю, могу выполнить: любую книгу прочитать и купить...
Нужда учит жизнь ценить, но нельзя же ведь за нуждою гоняться (хотя лично для себя и в великой тайне почему и не сойтись с нуждой? сам для себя можешь делать что хочешь, но пути в этом нет... напр., научиться делать свое счастье и держать его в руках).
Жара днем бывает жгучая. Петя загорает. Даже я соблазнился, пожарил свою поясницу.
Рожь наливает.
К рассказу о цыганах добавить, что женщины нищенствуют, а мужья этим пользуются, и кто мало соберет, бьют и спасенье под телегу. Насекомые кишат. Мужики с ужасом смотрят. Цыгане с ужасом – на деревенскую жизнь. И сюда же о том труде, о той сложности жизни, которая необходима теперь, чтобы оставаться современным и жить почти в такой простоте.
24 Июня. Все такой же сияющий день. В лесах начали сенокос. 25 – выходят косить всем колхозом.
Мы сегодня после вечернего чая едем домой, и завтра Петя едет в Москву узнавать о квартире и машине.
Травы такой росой обдаются, что утром все равно как после дождя, и кусты тоже...
Такой осинник, что зайцу не проскочить, а тут еще из-под низу в густоте выросла густая крапива.
До какой высоты в лесу бывает роса? В сухое время счастье в лесу пруд.
Стрекоза: [порхнет] и вспыхнет павлиньим автогенно-голубым.
Невозможно сказать, до чего [порой] бывает темен лес в ярко-солнечный день. Никто не удержится, чтобы не спустить мысль с того крючка, на котором она привязана у каждого. Сорвется она, как с цепи, и сверкнет.
Есть вопросы к тем людям, которые живут совсем не [на чём] (Горький).
Луг вдоль чистой реки, тонкие раковые шейки. Несобранное богатство... тем хороши, что не собраны никем, и он думает: вот я соберу, открою и прославлю.
Строились без строя огромные массы наступающих раковых шеек.
– можно и лысому жить.
Неизвестная какая-то очень крупная птица слетела с вершины дерева, и после нее осталось только, что ветка качалась. Я думаю, это был глухарь.
... лысые. откуда они охоту берут одеваться, душиться, расчесывать...
На траве по росе был след, как казалось, человека: шел разведчик узнавать, не поспела ли трава на поляне; но это, оказалось, не человек шел, а барсук возвращался по росе утром в нору.
Цветут сначала ландыши, потом шиповник – всем свое время, но в лесной чаще в темных сырых местах на всех опушках лесных бывает шиповник в то время, когда уж крушина начнет мелькать давным-давно, а один куст цветет не в своей поре.
С поляны в лес как в темную пещеру.
Все было жалко, очень жалко, а когда кончилось, то оказалось, что так и надо и все шло как следует и жалеть-то нечего было.
Вот новости: 1) рукопись «Завидово» возвратили из «Охотник-боец» с запиской от руки, в которой «Уважаемый Мих. Мих.» было вычеркнуто и заменено «т. Пришвин». 2) Моей рекомендацией Левы Ставский пренебрег. 3) Квартира – комиссия не приняла, и дело оттягивается еще месяца на два, очень пахнет провалом. 4) Автомобиль: Панферов исчез. 5) «Октябрь»: все на фу-фу.
Все это вместе создало «Каиново болото»: буду вперед под этим понимать некую социальную инфекцию, в которой доходишь до такого состояния, что самую болезнь считаешь происходящей не от души, а от желудка. Снилось, что пошел к Панферову, а он, оказывается, полит, преступник, и в его квартире людей расстреливают. Угнетающее чувство близости своего конца: от своей ненужности к концу.
Наказ Пете в Москву: 1) позвонить в авторемсклад о тягаче и щечках. 2) Анне Дмитриевне.
Продолжение... в то время когда слово, как и все на свете, стало товаром, имеющим расценку даже не в отношении к таланту автора, а скорее к ясности сознания его в том, что действительно слово есть товар; вот в это-то время доказывать кому-то зачем-то нетоварную природу истинного искусства!
На завалинке в беседе с Григ. Конст. Куракиным, единоличником, инвалидом: как хорошо он понимает мужицкое дело и роль интеллигенции – всю жизнь жалел мужика, а когда он вот кончился, оказалось, что и жалеть-то нечего было.
Наступает самое напряженное время перед возможностью войны, и вот именно и передается, через кутерьму, как то «каиново» чувство....
И такая увеличивающаяся заостренность подвижничества в чистом воздухе и собравшейся у самых ног всей пыли человечества! Трудно продвигаться, но надо.
Квартира в Лаврушинском против Третьяковки начинает казаться безумной мечтой о тихом убежище в горле вулкана. И тем не менее, расчет совершенно правильный: убежище возможно только в самом горле...
Гибнет Испания, но испанский футбол процветает; недавно бригада испанских футболистов была в Москве торжественно встречена. Это ли не кутерьма!
... а впрочем, это мораль та же самая, что и на войне, как описано у Толстого в «Войне и Мире»: на усталого не смотрят, он отстанет и должен погибнуть: от него даже прямо отвертываются, потому что вся мораль в том, чтобы двигаться вперед.
И ты, Михаил, помни только это, и если хочешь спастись, забудь все свои добродетели.
Наша тревога происходит от быстроты движения <Зачеркнуто: общественной> государственной планеты: невозможно всмотреться, влюбиться и вжиться, все мелькает, и хочется, чтобы скорее и скорее мелькало, чтобы самое мелькание, быть может, заменило быт, необходимый человеку. Мелькнул северный полюс, мелькнул перелет в Америку как мелочь, вот выступает Германия за кровь, за народность, вот выступает СССР за принцип всечеловека...
Стал бы на такое высокое прочное место, откуда бы это мелькание сливалось в огненные полосы, как при падающих звездах...
– Перескочить бы во время общего хода на что-нибудь, как в метро с движущейся постоянно лестницы переходят на последнюю неподвижную ступеньку.
В Москву вишни с юга пришли, девицы привезли нам немного в Загорск: хорошие вишни. И вот о счастье за едой вишен, – что раньше ценилось счастье вырастить вишню самому или от родителей получить, воздавая за труд выращивания почтением своим к отцу-матери. Теперь вишни сами приходят в ящиках, и довольно дешево ты можешь купить их на свои трудовые деньги. Выращивание вишен в состав счастья, как раньше, не входит, происходит просто массовая заготовка их.
Яловецкий согласился со мной в том, что раз мужик кончился, то жалеть об этом теперь нечего. Но Павловна не согласилась, она сказала, что русский человек с распахнутой душой был очень хорош и об исчезновении его нельзя не жалеть. Но это ведь не только русский, всякий непосредственный человек теперь стал жить посредством чего-то [надуманного] и потерял обаяние простоты и доверчивости.
Панферов... <приписка: Фадеев и другие «советские гусары» > их много: это все полуобразованные люди с огромным самомнением. Связываться с ними никак нельзя, у них только вид гусарский, а в сущности своей в душевной они калики (калеки) перехожие, сегодня тут, а завтра там.
Почему деревенские учителя, живущие в самой чистой атмосфере детской души, не получают из нее для себя той целебной силы, которая бы учителя самого воспитывала как высокий тип человека. Напротив, в этой высокой профессии есть что-то пришибающее развитие человека: он развивает, а сам не развивается? Надо думать, что развитие, которое дает учитель ребенку, скорее всего, неправильное, и оттого именно, работая в этом всю жизнь, учитель сам не питается целебными соками земли.
26 Июня. Продолжается период суши, и барометр неуклонно падает. Дай-то, Господи, дождика! (Как хорошо это «Господи».)
Лева – это большевик 19–20 гг., в свое время не разрядившийся, укрощенный влиянием отца. Тот большевик был до того в существе своем материален, горюч, что так и сгорел как материя. А этому молодому человеку надо жить изо дня в день, работая над тем, чтобы получить известность, даже славу. Романтизма в нем без конца, но нет работоспособности. Пока еще он мог налетом доставать себе командировки, но, кажется, это кончается, и последний налет дал ему только велосипед. Жена тоже ленивая. Не знаю, что делать с ними, чтобы охранить от падения.
Решил на июль перебраться в Загорск: дятлы вылетели, землероек и здесь много. Зато здесь еще можно работать без слепней и комаров. Так само собой выходит, что надо быть здесь. Итого пожили почти три месяца. Приступаю к сочинению «Пионера».
До чего это избито и до чего непонятно, когда говорят «Пан» или пантеизм. И то же самое не поймешь теперь, хорошо ли, плохо ли описание Гоголя «Чуден Днепр»: мы это заучили в школе, когда вовсе ничего не понимали в словесном искусстве. Особенно не верили мы отцу Ивану, когда он уверял нас, что, разглядывая всякие твари, можно постигнуть самого Творца.
Все это, и пантеизм, и «Чуден Днепр», и Творец, открываемый созерцанием тварей, когда-то выросло из сердец и умов, урожай этот был собран, зерна измельчены, хлеб выпечен, съеден нами, после чего первоначальный смысл всего такого был не только утрачен, но даже понятия эти стали поперек всякого живого движения духа: мы именно благодаря этому не верим ни в Пана, ни в Творца...
Так что и Творец, и Пан, и Чуден Днепр – все это получено даром через учителей, как бы по наследству. Это ничем не отличается от имущественного наследования...
Наследство: революция – опыт 1-го глаза = без наследства = без культуры. Итак, в сумме механически воспринимаемых в школе знаний есть и такие, без которых нельзя обойтись, и если их все целиком отвергнуть и предоставить все делу индивидуального восприятия, то ничего не получится.
Вероятно, учителя вообще учат, сами ничего не понимая, и оттого и себе закрывают путь духовной жизни, и детей делают такими же, как сами. Вчера, взяв для чтения на ночь Павла и прочитав у него в первой главе о Творце, постигаемом в сотворенных вещах, подумал, не об этом ли Творце я пишу в «Журавлиной родине»: рассматривая Творца, вижу путь творчества.
Во второй половине, как и вчера, появилось дождевое облако, сегодня даже брызнуло из него огромными золотыми каплями. Так мало, что и рубашку не промочило.
Много писал, очень хорошо выходит «Дриандия», – так писал бы и писал, но страшно: «Пионер» может не выйти, потому что истратишь себя, устанешь и не захочется.
Приехал ночью из Москвы Петя, говорит, что затяжка с квартирой дело вполне естественное, что Тренев пишет пьесу по личному поручению Сталина и Вишневский тоже, отчего и вселились. А Луговской хотел силой ворваться, Барто его тащила назад, но он ударил сторожа, и тот подал на него в суд. Кажется, квартира будет в Июле.
Решено завтра переехать в Загорск.
Вот и надо бы теперь пересмотреть материалы русской революц. 18–19–20 гг. и разобрать по ним, как и почему именно погибали элементы творчества жизни и старое вино влилось в новые мехи.
Мы переехали после 3-х месячного житья в лесу. Боюсь, что не поздно ли взялся Петя за эту работу.
28 Июня. Утром ровно в 6 часов, когда на нашем заводе № 6 начнет завывать сирена, у нашей собаки гончей Трубача от гудка, созывающего рабочих, пробуждается волчье, и он начинает выть волком в тон сирены, созывая своих предков волков.
Чтобы описать дерево, скалу, реку, мотылька на цветах или в корнях дерева землеройку, нужна жизнь человека: нужно до того дожить, чтобы все это до крайности далекое стало близким и возможным для человеческого понимания.
Осина – самое светолюбивое дерево, у нее всякий листик <приписка: дрожа, колышась> со всех сторон купается в свете, и так все и везде: свет и тень рядом. Осина такая светолюбивая, а под ней всегда тенелюбивые травы, папоротник, хвощ.
Пыльца цветущих растений так засыпала воду в лесных речках, что в ней перестали отражаться береговые деревья и облака.
Русальская неделя. О Третьякове вспомнил и подумал об идеальном советском человеке, новом, активном до крайности и вообще со всякими качествами желанного человека: вот, кажется, понял идеал, кто-то пришел, сказал: «это я!» С удовольствием сейчас же все и ответили: «Очень рады, согласны: – ты!»
И тут начинается, как по сигналу кого-то себе на уме с затаенною злою мыслью, – все начинают превозносить его: «он, он избранник!» Это называется испытание славой: никто не может выдержать этого испытания. Как будто русалки собираются, начинают [славить] избранника, он теряет ясное сознание, не помнит, что делает, и вдруг с треском как вредитель проваливается или отходит молча в сторону и стекленеет: каждый видит его теперь всего насквозь и больше не ждет от него ничего, и он ничего не может начать. Так застекленели Сейфулина, Гладков и совсем уж маленький Третьяков, он мог бы годиться еще на роли мелких дельцов, но, побывав в более высоком кругу, набил себе оскомину. Проходит немного времени, разглядели его всего до ниточки, и оказывается, нет, не тот. И уже тогда конец, никогда уже ему ни в чем не воскреснуть.
Птица Гугай.
Нет прозрачнее тех слов, которые пишет А. Н. Толстой в статьях об авторских гонорарах драматических писателей.
Прочитал у Мицкевича характеристику Пушкинской литературной эпохи: в то время талант еще не стал товаром, и все писатели без исключения любили и уважали друг друга и держались вместе. У нас и сейчас эта нетоварность таланта держится в понятии «большой писатель». Ни в каком случае не известность, слава, успех, богатство, – все это вмещается в определении: = «Наш крупнейший мастер» и пр. Но когда говорят «большой писатель», то именно и говорят, что это писатель, независимый от влияния райка, и талант его – не товар.
В наше советское время есть тысячи предметов, изменивших свое товарное лицо в борьбе твердых цен со спекулятивными. Вчера я предмет покупал потихоньку, из-под полы, по блату, сегодня везде его можно купить в пять раз дешевле по твердой цене в любом количестве: предмет этот изменил свое лицо, он не товар, и отношение к нему иное, и люди, имея дело с советским продуктом, явно добреют. Но почему же писатели все злеют в отношении друг к другу (я по себе это замечаю: случай с «Перевалом»), в чем тут дело? почему именно в наше социалистическое время талант превратился в губку, всасывающую нечистоты товарного рынка? Сколько разоблаченных спекулянтов, предпринимателей, аферистов! сколько таится их неразоблаченных, сколько растет в желаниях.
29 Июня. Сарыч еще дремал на суке в полдерева. Бесшумно я подкатил к нему по тропинке на велосипеде и стал для отдыха в ту позу, в которую видимо становится велосипедист перед своей возлюбленной, которая пропалывает капусту на общественном огороде. (Приваливает задом к раме, почти сидит и, улыбаясь сверху, разговаривает.) Сарыч, однако, учуял мою близость, перевернулся неохотно, оглядел меня и еще неохотнее перевернулся назад и совсем без всякого желания решился и полетел. Наверно, очень сыт, съел что-нибудь очень тяжелое.
Кукушка еще кукует немного.
Некоторые думают, что от хорошего питания и воздуха вид мой хорош: «Вы прекрасно выглядите, – говорят мне все. – Наверно, по обыкновению в лесу живете? Как охота?» Я отвечаю всем приветливо, что лес и охота самые лучшие условия для здоровья.
Мой лес! если бы только могли они заглянуть в эти лесные [чащи сосны] и хвоща.
Охота! меньше всего я охотник в том смысле, как это все понимают. Конечно, не понимают, что эта внешняя охота нужна мне лишь для того, чтобы ею маскировать внутреннюю мою охоту жить, такую неловкую, что о ней и стыдно сказать и неловко: можно ли серьезному человеку, писателю в такое-то время целый час сидеть наблюдать в бинокль, как тяжелый шмель гнет цветоножку... Можно ли до такой степени доходить в такой охоте? И я отвечу, что можно, если во всем остальном прийти к решению готовности: если окажется, что нельзя жить, как я живу, то я во всякий час готов отказаться от себя и вполне сознаю эту необходимость. Вот эта сила сознания необходимости и есть моя сила, благодаря которой выгляжу я так хорошо. Это, выходит, не совсем от хорошего питания.
Петя вчера дал мне хорошую мысль – расстроить через кино воображение моего мальчика и отсюда найти мотив его ухода в лес. Мне это даст возможность провести свою мысль о Дриандии реальней.
Кукушка беспрерывно куковала, передыхая лишь на короткие законные паузы после нескольких десятков лет, которые она обещает жить каждому загадавшему гражданину. Не было никакой мне охоты загадывать, я доволен был тем, что жил и после пары «ку-ку». И вдруг, как это нередко бывает, кукушка сказала ку... и не докончила.
Так бывает со всеми, кто живет под «ку-ку».
Иван-да-Марья – цветы всегда собираются вместе в такую большую тесноту, что вызывают у меня в памяти нас, мужиков, как мы жили до революции, собираясь везде в тесноту.
Умными считают себя те, кто всегда мысли чужого ума, оказавшиеся полезными и признанными, принимают без всякой критики, и скорые дела его состоят в счете и мере, как у торговцев. Скорость действия при таком понимании всегда достигает необычайной быстроты, и вот эта быстрота действия и принимается всеми за «ум». Никакой конкуренции с таким умом не может выдержать тот ум, который оценивает все сам и в решенных вещах ищет первого взгляда, а чужим умом пользуется лишь после того, как все проверит своим.
Описание Дальозера: уступы.
Там же другой цветок, и перед самым сенокосом у старого пня стал во всей своей летней красе высокий Иван-чай.
1) Крик желны. Прилетел самец, крикнул, ответ из дупла. Не переставая, сам стал вокруг по дереву бегать, прыгать с минуту – и стих; потом крикнул [снова].
2) Самка, покормив, с криком села на место самца и, оправившись несколько секунд, улетела.
В ожидании несколько раз высовывается голова с просящим криком. Вблизи слышно долбление. Не это ли побуждает высунуть голову.
3) В 7. 35 самец почесался и улетел, а самка, слышно, пикала вблизи.
Для писателя выгоднее заниматься делом бесполезным. Бесполезное, повторяясь, становится сначала полезным, а [потом] пошлостью.
Сезонные обязанности (как у человека). Держала во рту сладкую пищу и не проглатывала, думая о детях, а мужик лишь бы попало и выпьет, а дома нет ничего. Она прилетела, и его тень прошла по земле.
Колыбельная песня самца: уснули, и он улетел, а самка ничего не знала – спят – и разбудила и опять пошло.
Петя поехал в Москву, вернется 30-го, значит, 31-го вместе поедем.
Да, это нечто новое, до этого я дожил, и «Опавшие листья» Розанова сыграли в этом свою роль, были последним толчком...
Надо отметить в Союзе писателей голос новой демократии, отстаивающей свои права на квартиры в Лаврушинском: кто собрался-то' – Ты кто? – Литератор. – Член союза? – Нет. – Что написал? – Участвую в гонораре за Чапаева.
Москва как вулкан, души засыпаются... Или это поле сражения, битвы? Счастье тому, кто может отойти. Но не всякому-то это возможно, отойти.
Разумник несчастен до крайности, у него все отнято, но он не смиряется, а петушится. И, конечно, надо бы это понимать как увечье и через увечье смотреть в душу. Но тут вот что препятствует, первое, конечно, опасение за себя и за Леву, второе – раздражение на его странное непонимание меня. Как будто раз я давал ему по дружбе деньги в нужде, то тем самым я должен разделять и его политические настроения. Что же это за вздор! Очевидно, я прошибся и видел в нем больше, чем есть у него.
Относительно квартиры в Москве является вопрос, не поселить ли там тещу с Мишей. Трудно сказать, когда квартиры еще нет. Посмотрим.
Решил сходить к Бострему и с ним кое-о-чем поговорить.
Неудача с Московским каналом заставила меня подумать о Беломорском Канале: нельзя ли «Лесного пионера» переселить в Выговский край. Сразу дело упрощается в сто раз... Берендеева чаща тоже как материал. Замечательно!
Разумник прежде всего человек глубоко несчастный, это надо помнить...
Мечта о счастье или работа для счастья.
Найти сибирские сказки и набрать из них названия для птиц и зверей и растений.
30 Июня. Лева привез известие, что Моссовет разрешил населять дом в Лаврушинском в том виде, как он есть, т. е. без балконов и 8-го этажа, и что 30-го даже будто бы выдадут ключи.
<3ачеркнуто: Сегодня> 225 лет от Жан-Жака Руссо, в «Правде» вспоминают «мелкобуржуазного идеолога» и хвалят Энгельса, – что хорошо написал о Руссо. Я не читал Руссо, но думаю, он весь сидит во мне и читать нечего. И в коммунизме весь Руссо. Теперь очень интересно бы узнать фашистское освещение Руссо. Я думаю, что с точки зрения современного немца-фашиста Руссо должен быть родоначальником разврата желаний, иллюзорности.
В далеком будущем чувство долга немцев приведет их к обладанию свободой, которой в существе своем обладают русские, и напротив, русская свобода приведет русских к немецкому долгу. Тогда весь остальной мир должен будет покориться этому союзу свободы и долга.
С утра я был не в духе, ничего не делал: очень жарко! После обеда сошлись кругом грозовые тучи, дождя было мало, но все-таки к вечеру стало после грозы хорошо, и я у окна спокойно читал послание Павла.
Да, мы на войне и оттого думаем и чувствуем, как думают и чувствуют все на войне.
Лева хочет, как и я, иметь три жилища, в Москве, в Загорске и в деревне, где он хочет в уединении писать книгу. Для проведения операции ему нужно 3000 р., которые он хочет занять у меня. Мучительно готовлюсь быть твердым в отказе. Душевная болезнь его все яснее и яснее определяется: во всяком деле он ставит задачу обойти тягость труда и выпить его приятную сторону. Просто работать он не может, а должен непременно все подводить под затею: без затеи нет дела. Не знаю, чем и как ему помочь..
Как хорошо ни напиши свою вещь, и чем лучше, тем даже еще больше, все читателю еще чего-то не хватает, чего? А вот посмотреть на самого писателя, как он есть сам как человек. На что это нужно – сам удивляюсь. А есть это. И по-моему, всякому должно быть интересно, как тот или другой писатель создавал свою вещь.
Поручения Пете
1 Июля. Утро солнечное после вечерней грозы и дождя на рассвете.
Объяснение с Левой: а Васька слушает да ест.
Отношения братьев.
Продвинул «Падун» на 11/2 главы.
Ужение на Торбеевом озере: Яловецкий, Огнев, Родион Сергеевич, егерь.
2 Июля. Утром на Вифанском пляже. Хорошо иногда побывать в самых людных местах в те часы, когда нет никого. Тогда люди, мелькая, не сбивают мысль, и в то же время ты не в пустыне, они тут с тобой и всякие выступают по твоему желанию: кого хочешь, ты можешь вызвать к себе. Я бываю лично удовлетворен в такие часы и к людям чувствую расположение, как к детям.
на пляже крот накопал холмик желтой земли. Отец хороший, сегодня купаясь с своим мальчиком, должен обратить на это его внимание...
Приписка: ... некоторые неубранные остатки человеческого общества навели меня на мысль о первом начале и необходимости государства: больше людей, теснее они собираются и больше надо за ними присматривать, и больше и больше должна расти государственность. Мало-помалу начинают и забывать, для чего явилась необходимость в государстве, начинают уже восхищаться самой организацией порядка: чисто и все, а как чувствуют себя в чистоте – до того нет дела...
Под песню «страна родная» военным шагом прошли две стройные комсомолки в трусиках. Мне пришлось отодвинуться дальше на мужской пляж. Я нехотя отодвинулся, подчиняясь законам приличия и отчасти христианского умеренного аскетизма, в которых был воспитан. Но я не мог оторвать своих глаз от чудесных холмиков молодого женского тела и понял крота, который за время отсутствия людей, выбрасывая глину из темной норы, создал подобие того холмика.
Поняв это, я вдунул в глину, вырытую кротом, свою бессмертную душу и, представляя себя отцом, сказал:
– Сын мой, полюбуйся на купающихся комсомолок, посмотри, вон даже и крот...
Не слышно кукушки, ее сменила иволга, наступило время желтеющей ржи и золотой птицы иволги. Рожь золотится под клики золотой птицы иволги.
Красноармеец с ребенком на руках, – вот символическая картина нашего времени: война и беременный живот.
Идея озеленения Москвы встретилась с необходимостью обороны, и <Зачеркнуто: полетели> пошли на дрова исторические бульвары Москвы и закрылись их дорожки асфальтом. Так все делается, не как мы желаем, а как Бог велит.
Этой весной ежей не было и других насекомоядных было мало: землеройка... И насекомых от суши и жары тоже мало. Но как они знали, эти насекомоядные, что будет мало насекомых? Ничего они не знали, а те же причины, от которых мало насекомых, сделали и насекомоядных...
Рожь наливает под песню иволги, золотые кувшинки и белые лилии.
Воображение уток. У нас две породистые утки, одна белая, другая черная, очень крупные. Селезня к ним не было, и черную утку мы посадили на гусиные яйца, и теперь она уже водит за собою небольших гусей, воображая, что это утки. Купаются утки в тазу по очереди. Когда белая садится в таз, черная подходит к ней и, обмакнув нос в воду, у белой утки перебирает перышки. Она делает это, потому что воображает, будто у себя самой перебирает, и чем дольше, тем больше ей так верится, и до того доходит, что становится на лапки, поднимается и хлопает крыльями, как делают это утки, когда бывают в воде. В свою очередь белая утка, когда ее чистит черная, тоже что-то воображает, и можно догадаться, о чем она думает, эта утка без селезня думает, конечно, что это селезень с ней занимается, и ждет большего.
От Анны Дмитриевны телеграмма: ключи получила. Завтра приеду.
Гроза. Ливень. И на ночь окладной дождь. А тишина! березка отдалась дождю и не поведет ни одним листиком.
В отношении к природе есть два класса людей, одни, как только становится тепло, вступают в борьбу <Зачеркнуто: за жизнь> за хлеб и с обветренным лицом, измозоленными руками в своих колхозах отбивают из общего роста от земли свою человеческую долю продовольствия. Другой класс людей, которые при наступлении тепла едут в природу отдыхать и восхищаются восходом, закатом, теплыми дождями, струистыми реками. Одни люди работают в природе, другие пользуются ею для своего отдыха. Может ли быть у этих разных людей одинаковое понимание природы?
<На полях: Все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. (Коринф. I, гл. VI, 12.)>
3 Июля. После такого большого дождя Петя взялся копать червей своим землеройкам, и оказалось, что там, внизу, куда дождь не дошел, земля еще от прежнего солнца была совершенно горячая. Можно думать, что это станет с влагой, когда сверху начнет ее жечь, а земля снизу горит. Вода, конечно, снова поднимется и снова упадет в виде дождя.
Так где человек, везде и природа, везде. Может быть, механизмом человек побеждает природу, и тут за механизмом действует сила разума или способность действовать по плану: разум, план, механизм: от разума план, от плана механизм, и вот победа. Но появляется Робот и побеждает опять человека, и, проклиная новое рабство, человек вздыхает о рабстве древнем: кажется ему иногда, мерещится, что в те времена лучше ему было.
Пишу еще надвое: туда очень мало и больше, главное, с большим аппетитом сюда в дневник о том, как надо будет писать.
Когда же пробьет час, я буду писать о том, что надо, и в единстве.
Введенский прислал письмо, – что на Пасхе дочери его ему показали на солнце: солнце играло. И он мне это сообщает как любителю природы.
«Падун» – хорошо. Покатился к пруду. Пришло в голову: Зубарек не будет ломать скворечники, а пойдет следом Осипа: тот принес дупло для скворца, этот ищет гнездо для Кондора.
Иволги. Вылетевшие галчата и молодые грачи.
Переживаю «вчера» от Анны Дмитриевны: слух об отмене собственности на квартиры с возвращением денег. И нисколько не страшно: как-то не в этом все дело-то, и, напротив, крепнет вера, что твое настоящее «Я» от тебя никто не отнимет.
Плетневская история: самое ужасное, что думают, будто ему теперь лучше, чем прежде. Какое хамство! Это ничего, значит, что можно без суда ошельмовать человека на весь свет, лишь бы жилось ничего. И так это именно теперь и пошло: плевать, куда попадет, за это не отвечают.
– А что если, – сказал он, – войны действительно больше не будет, как многие недавно говорили о прошлой войне: последняя. Народы изведут себя без войны: будут готовиться к войне, все на войну свое отдадут, и ничего не останется.
Встреча героя.
Человек на 4-х ногах. Для него поэтическая площадка в парке над прудом. Если о себе думать, вернее, о личности, которую вынашиваешь, то человек на 4-х ногах страшилище. Но если себя пропустить и как-то прямо думать о нем, как бы ему сделать лучше, то, право же, ведь не плохо это чудовище на 4-х ногах («человек и человек, чего вы хотите?» – сказал Бетал). И тот же мотив «Пионер» в Кабарде.
Счастливый покойник.
Говорят, что будто бы Крупская о Плетневе сказала, что ее он лечит хорошо и не кусается. Еще говорят, что дамы, больные сердцем (не сердобольные), завалили Плетнева цветами. И еще говорят, что кто-то, увидав цветы, понял, что Плетнев умер, и так пошел по Москве этот слух, будто Плетнев не пережил своей диффамации.
В ответ на хулу больные сердцем дамы (не сердобольные) так засыпали Плетнева цветами, что некоторые граждане, живущие, вероятно, в том же доме, мельком увидев множество цветов на лестнице возле квартиры знаменитого доктора, поняли это в другую сторону. И вот от них уже пошло по всей Москве, что профессор не пережил хулу «Правды» и умер.
Так вот бывает, что уж как повезло, так и пойдет все больше и больше везти. Слух о трагической гибели замечательного врача вызвал лавину добровольных протестантов, и так дело дошло до Хозяина. А когда Хозяин велел расследовать и Вышинский не нашел следов преступления, то враги, заявившие свое полное согласие с неведомым автором хулящей статьи, один за другим потихоньку, не глядя друг на друга, поплелись к Плетневу просить прощения. Знаменитый Кончаловский, говорят, в приемной у Плетнева сидел три часа и все-таки не был принят.
Но я думаю, – раз произнесенная хула не может быть совсем уничтожена даже официально напечатанным ее осуждением. В какой-то части своей хула непоправима, т. к., напр., она легко могла бы вызвать смерть самого Плетнева. Но тем более непоправима та хула, которая не имеет даже печатного опровержения.
Яловецкий до того осторожен, что некоторые суждения считает неверными и прямо возражает «неверно!» лишь за то, что они произносятся вслух. И сам же он их разделяет, если они будут сообщены как «подразумеваемые». Что-то вроде «мысль изреченная есть ложь». И вот, говорят, в Москве сейчас все так и живут, не произнося никаких рискованных слов, но подразумевая их.
Когда сядешь наконец-то за работу, и дело начинает идти, вдруг, бывает, ворвется чужой человек, и это как смерть, все, что должно было родиться – он перебьет. Этот тронутый инженер Низов нашел секрет открывать мою калитку и врываться. Так и пропал вечер. Но я думаю, литературное дело как пар, чем больше сжимать его, тем он сильнеет и в конце концов найдет себе выход.
После Низова Кожевников. Тем, что мы нажили в Териброве, в Загорске, надо безмерно дорожить и никуда не переезжать: этих отношений нажить в Москве, говорят, невозможно.
Надо помнить, что мир остается всегда таким, как он есть, но мы изменяемся от детства до старости и нам кажется вместе с тем, будто и мир весь изменяется.
Часто хватаются за прошлые моральные ценности, каких теперь уже нет. Вот сейчас при разгроме Абиссинии, Испании многие хватаются за старые условные понятия международной этики, хватаются, а взяться не за что («и мостик сломан на пруде, одни столбы торчат в воде»).
Так они жили... и не тужили. Но вот начало и до них доходить, что не в красоте и не в озеленении тут дело.
5 Июля. После грозы и того большого теплого дождя жара не возвращается. Вчера спустилось до +12, сегодня с утра моросит дождь при +11, ветер и все как осенью.
И тогда неожиданно заговорило такое, о чем всегда привычно думали, что оно заговорить и не может.
Того нет, другого нет, хочется перчатки купить теплые, а пропустил лето: именно летом надо покупать зимнее, а зимой запасаться на лето. И так постоянно чего-то хочется.
Хочется написать Плетневу:
Многоуваж. N. N., считаю своим долгом благодарить Вас за помощь, оказанную Вами моей жене Е. П. П., она при Вашем лечении быстро поправляется. При этом пользуюсь случаем уверить Вас, что с поры появления в «Правде» <Зачеркнуто: хулиганской> статьи о Вас <Зачеркнуто: написанной хулиганом автором и поддержанной хулиганом редактором> я ни одного мгновенья не верил ни одному написанному в ней слову. Скажу <Зачеркнуто: прямее> более, я отношу эту статью к самому злому сознательному вредительству и чувствую себя угнетенным до крайности, потому что сегодня Вы, а завтра я и все мы, подлинные работники науки и искусства, под угрозой хулиганских нападок прессы.
Я спросил К.: – Почему Альмединген с дочерью мог вдвоем редактировать журнал «Родник», да притом еще служить где-то в артиллерийском ведомстве полковником, а для
«Пионера» нужны десятки служащих? – К. взял коробок спичек и положил: – Лежит, – ответил он, – и никого не надо: сам лежит. А попробуйте держать на ребре: нужен палец. Так и наши детские журналы, как и вся нынешняя жизнь – все на ребре!
Нужно непременно достать книгу Беломоро-Балтийский водный путь, может быть, хотя бы тем она будет полезна, что даст мне материал.
Почему мы неохотно идем, когда нас зовут на консультацию по детским журналам? Потому что мы знаем, – это нужно не для детей и не для журнала, а для устройства каких-то еврейчиков возле журнала, и удачные мысли, которые ты выскажешь, они как-то утилизируют для себя.
Я ехал на велосипеде, бабы крикнули: – Старый, а на машине едешь... – Старый, – ответил я, – а еще и на бабе проеду.
Розанов «Когда начальство ушло».
«Для меня несомненно, что исчезновение "начальства", таяние его, как снега перед солнцем... вернее – перед весною... начинается и всегда начнется по мере возрождения в человеке благородства, чистоты и невинности».
«Благородство – это деликатность человека к человеку. Ясность души, покой ее. Правда уст и поступков. Мужество. Но душа всего этого – деликатность, вытекающая из какого-то глубокого довольства собою, счастья в себе... неоскорбленности...»
«Боже, если бы мы могли забыть обиду... Но мы никогда ее не забудем и не станем свободными».
Из беседы с N. и N. выяснилось, что ни с «Октябрем», ни с Союзом ничего общественного мне начинать не следует. Правда, я не в ЦК, я не в курсе политики, и в этом отношении Панферов будет не товарищем моим, а господином. С другой стороны, он какой же писатель! и, как плохой, наверно с большим самомнением, которое будет поддерживаться еще силой политики. Так выйдет, что «... пред особой знатной чиновник маленький стоял». Невозможно. А те добрые дела, о которых я помышлял: учить молодых в Союзе, – они повлекут бесчисленные жалобы обиженных, тронутых и всяких претендентов на литературный если не трон, то порог.
Видел во сне явственно Горького на заседании возле шахт. Я сделал предложение сойтись всем в деле изучения шахт и все материалы сносить к Горькому и вместе творить. – Если вам, А. М., по здоровью своему тяжело, разрешите, я все возьму на себя. – Он просветлел и кивнул в том смысле, что вот этого именно все мы и ждем и так надо.
одолжение. Но далеко на евреях не уйдешь, они мелкие люди, ограниченные силами лишь подсобничества. Порядочным же русским людям власть как бы не свойственна: рады бы, но не могут и ждут, чтобы пришел кто-нибудь к власти со стороны, и в особенности немца (варяга) любят.
Вспоминал, как жаловался я в ГИХЛе на то, что о мне нет ни лекций, ни юбилеев, в ответ же я встречал недоумение: мне ли, столь известному и почтенному, жаловаться на такие пустяки. – Хотите, – сказал Панферов, – мы вам все это устроим! – До того, значит, разделилось официальное признание (которое так легко сделать) от того, которое само делается (читателями) и не подтверждается юбилеями.
6 Июля. Дождь от раннего утра. Встречаем героя СССР Алексеева в Загорске.
Есть у русского человека болезнь, влияющая на весь ход русской истории, это болезнь и горе – что у всякого русского человека язык чешется и что он живет и с трудом хранит заветное, выжидая лишь случая, когда можно ему перешепнуть кому-нибудь и тем облегчить свою душу.
Встреча героя расстроилась: сеногной на весь день.
«доброте» исходит из того же источника, что и у тех, кто упрекает меня в без-человечности.
На самом деле я не так-то «добр» и не так-то бес-человечен. Я пишу о зверях, деревьях, птицах, вообще о природе от лица такого человека, который в жизни своей как вовсе бы не был оскорблен или преодолел бы свое оскорбление, непременно тем самым вызывающее злобу. Я не беру такого человека из головы, не выдумываю, это я сам лично, поместивший занятие свое искусством слова в ту часть своего существа, которая осталась неоскорбленной. Впрочем, я тогда не думал о себе, мне думалось, что вся поэзия вытекает из неоскорбляемой части человеческого существа, и я взялся за нее как за якорь личного спасения от оскорбления и злобы.
Вот отчего в своих книгах я оптимист и совсем неисправимый, потому что всего себя отдал служению неоскорбленного существа человека. Если бы я ошибался, то, наверно, давно бы попал в дом умалишенных, но выходит напротив: у меня появляются друзья, все больше и больше, даже в Англии, даже в Германии «Жень-шень» назвали «мужественной» книгой. Я даже теперь настолько убедился в реальности своего «неоскорбляемого видения» (см. «Родники Берендея»), что считаю себя первым настоящим коммунистом, потому что действительно новый мир можно построить только из неоскорбленного существа человека. («Красота спасет мир» – сказал Достоевский.)
Вместе с сыном, который делает аспирантскую работу в лесу, изучая фауну по разным этажам леса, я занимаюсь в том же лесу своей фауной верхнего этажа, где живут птицы Алконост и Гамаюн. Опыт молодого ученого только убеждает меня в реальном существовании моих верхних птиц, хотя научным методом существование их доказать невозможно.
Точно так же, если разделить по этажам существо человека, то наверху будет «неоскорбляемый», а внизу униженные и оскорбленные. Только не думаю, что это сверхчеловек, нет – это «Я», т. е. сама душа в ее неоскорбленной части. Верно, что эти «Я», у одних спящее, у других дремлющее, у третьих встревоженное, ищущее, у четвертых творящее, когда-нибудь сойдутся в Мы, и, значит, я – коммунист.
Письмо Д. Д. Плетневу.
Многоуважаемый Дмитрий Дмитриевич,
считаю своим долгом выразить Вам мою глубокую признательность за помощь моей жене, которая, благодаря Вашему лечению, быстро поправляется.
Пользуюсь случаем уверить Вас, что с первого же прочтения известной Вам статьи я думаю о том огромном вреде, который наносят нашему культурному строительству <Зачеркнуто: подобного рода завистники... возможность подобного рода.. в наших условиях... подобного рода хулы.> Я желаю Вам здоровья, чтобы перенести такое большое несчастье, желаю стойкости, мужества в борьбе с врагами строительства той счастливой жизни, о которой с такой радостью мы услыхали из уст нашего великого вождя.
свою любовь.
В любви своей люди тем отличаются от животных, что ее начинают с лица, и часто бывает, что человек и себя-то впервые поймет и даже, поняв себя, перечувствует по себе всю историю человечества до того момента, с которого животные только начинают ту же самую свою половую любовь. И так, начав с лица, человек в любви становится личностью прежде всего, – и это с него спрашивается, а продолжение рода не всегда еще и существенно. Тогда как животное в любви своей лишь продолжается как животное и личностью вовсе и не становится.
8 Июля. Прохладно-ясное утро. Приступаю к 5 главе. Мало могу писать, заболевает голова. Но, кажется, напишу. Вчера приезжала «Морошка», северная женщина, окающая и крепко сшитая.
Думаю о “по ту сторону добра и зла” = там, где человек не оскорблен, не обижен. Там находятся родники поэзии. Проходя оттуда к нам через почву добра и зла, поэзия часто принимает вкус добра и потому поэта часто считают добрым человеком.
Поэзия начинается не от добра.
Осипа надо дать всего как есть из Берендеевой чащи, вернее, просто живого, как его видят. Его разговор стихами, когда Зубарек спрашивает: надо провести. Создать четкий северный тип (частично думать о Морошке).
Я скажу вам, это не эгоизм, а натура («нутро»). Эгоизм появляется, когда натура ломается, напр., крестьянин переезжает в город.
Лева начал быть эгоистом, когда сошелся с Галиной.
Наполнить лес медведем.
И неоскорбленная часть души – тоже реальность.
Но я квартиру получил, потому что я «большой» писатель, а большой, потому что не из-за денег пишу (неоскорбляемая часть души). Другой же пишет из-за денег и уже давно имеет квартиру. Значит, – при чем тут неоскорбленная часть? Вопрос: что реально, квартира или душа? То и другое реально: одно – это всё (деньги, квартира), другое – это «я». Квартира (помнишь «положение»?) – это «счастье», это «успех» – это: «богатый», это необходимость, государство и проч.
Вчера вывелись дикие утки (охотничьи).
Приехала Вика из Москвы, рассказала, что сегодня от Левы вещи перевезли, что Анна Дм. кипит и Петя с Викой на новой квартире уже ели макароны на постн. масле.
– Панферов и весь этот зов «поближе к нам» = тому, о чем пишет Менделеева: не мир, но меч.
8 корнях дерева можно представить себе случайное углубление с отвесными стенками, куда свалится землеройка, и к ней будут падать лягушки, жуки.
Невеличка – это верхний этаж.
Вечерняя прогулка на Вифанский пруд. Хороший вечер. Первый, кто залюбовался отражением в воде – был первый художник, и его искусство началось, как и вся жизнь, от воды.
9 Июля. Переменная, неверная и прохладная погода продолжается.
Даль создает тайны и фетиши, близость – маски <Зачеркнуто: непроницаемые>.
Маской может быть и то, что иной говорит искренно, душевно, даже так, что, высказывая, сам верит в свою искренность. А расстанется с тобой, – вдруг охладеет: окажется, это он настроился под непосредственным влиянием твоей личности.
И вслед за тем, как разошлись, он может поступить совсем по-другому.
Я в себе этого очень боюсь, так со мной бывает, но, кажется, до сих пор я еще этим никого не подвел.
. Бывает, прислуга доложит о ком-нибудь и скажешь: – Гони вон! – Но домогатель сам вошел, и делаешь вид, будто охотно его принимаешь. Так создаются защитные маски от соприкосновения с чужим человеком. И вообще маски вызываются необходимостью быть с чужим человеком. В революцию в России появился чужой человек.
Могу писать письма и что угодно, только не свою работу, как только берусь за работу, начинает болеть голова.
8 у. Териброво с Ладой. Единство дерева. Рожь желтеет, волнуется, перепел выходит. Картошка цветет.
В середине лета бывает всего так много, так хорошо, так тепло, приятно, и так все это чувствуешь, что нечего и говорить, и всякий повторяет действительно: «нечего и говорить», как хорошо. И это правда, потребность в слове является лишь... при условии недостатка в чем-нибудь, когда пустоту в счастье заполняют словами.
. Многие чувствуют то же самое, что и великие люди, и стоит при этом сделаться литератором, мгновенно может возникнуть догадка о том, что, может быть, и я тоже велик, только вот чего-то не хватает, – чего? С этим вопросом о себе (чего не хватает?) идут к признанному мастеру под предлогом выразить ему свое величайшее уважение. Впрочем, ко мне часто идут и без всякого предлога и о своем уважении ничего не говорят. Мы долго с одним таким претендентом ходили кругом и около в поисках, – чего ему не хватает. И когда он, оказалось, моих книг почти совсем не читал («где их достать?»), я спросил, читал ли он Диккенса. Нет, не читал (где достать?). Но какой Диккенс, Гоголя и то не всего... Мне показалось грубым сказать ему прямо, что он человек невежественный. Я сказал:
– Вам не хватает эрудиции.
И узнав, чего ему не хватает, он очень обрадовался и согласился:
– Не хватает эрудиции.
Рожь почти налила и буреет, клевера в полном цвету, и картофель тоже цветет. Овес в колосе, и лен еще не отцвел.
«Гениальная мысль»! прочитал в своей книге «Север» – что когда озера от Надвоицкой плотины разлились, то создались острова новые, и были торфяные плавучие острова с гнездами, зверями, и среди них Зубарек.
Значит, последняя глава <приписка: продолжение аврала> – это туман и буря – на Выгозере, идет пароход «Чекист» и встречается с плавучим островом.
Дупляная утка – (гоголь = прочитать дома о ней): поместить тоже в то единое дерево, в дупло (желны – это дупло от удара топором – гвоздь – повесил кошель).
«вот только как с уборкой».
С тех пор как завелась у меня определенно «своя мысль», т. е. я начал писать повесть и, гуляя, думать все только о ней, природа мне перестала даваться, и я получаю от нее во время прогулок только чисто телесные наслаждения: чувствую, что все вокруг хорошо. Так вот и дачники...
По большой теплой капле пробегает по каждому тяжелому колосу, капля каждая еще ниже капает. Солнце взошло, и засверкал весь народ, а вы что думаете? это народ, как массы! И у них васильки бесполезны – это нам искусство.
Запах (легкий) спиреи, и это очень хорошо, что знаешь, а то всю жизнь ходишь и не дознаешься.
Бочаг: камешки, водица – а что вокруг над водой высокого выросло! Спирея белая, красный Иван-Чай. Прямо видишь, как у воды... и вот вода – начало.
от такого теплого дождя в лесу? И ответил себе: есть такая душа, это обиженная душа...
Покойники – близкие люди, которых любил и продолжаешь любить, это еще не совсем мертвые, и даже это существа такие, что могут быть живее других живых. Мертвые же люди
На лесных покосах, известно – косят, а цветы прячутся в кустах: их там не достанешь. И каждый кустик – букет.
К рассказу «Эрудиция»: кто по таланту, кто по усердию (все перечитал) обладает литературным вкусом, – тому сразу виден весь культурный состав своего гостя, кончил он два факультета или ничего не кончал: культурность человека почти не зависит от факультета. Обладая литературным вкусом, вы прямо стоите как будто возле чистой воды и рассматриваете, как все в ней отражаются. А тот, кто отразился, и не подозревает о своем отражении, он пыжится, прячется – смешно смотреть. <Приписка: И, может быть, к счастью общему, я не встречаю культурных людей.>
– Сметану пахтала.
«Паровые гуси».
Соус Устьинского.
Поведение в Москве: нельзя говорить о «чем-то» и с какими-то людьми. И весь секрет поведения в том, чтобы чуять везде это «что-то» и тех людей, которые этого ждут. Надо совершенно уничтожить в себе все остатки потребности «отводить душу».
Не забыть виденное в окно: некто в Загорске ехал верхом шагом и читал, сидя в седле, газету..
Возможно в заключительной главе мне (автору) взять Зуйка и с ним забавляться пуском, и я ему рассказывал, как управлять и строить: по опыту своему, то, что написал в «Падун Мих. Пришвина».
Петя приехал из Москвы и рассказывал о подвигах Анны Дмитриевны с красною мебелью. Петя классически ничего не понимает в мебели, как мужик. Впрочем, понимают в этом немногие, а только притворяются.
11 Июля. Опять такое же солнечно-облачное теплое утро, как и вчера.
Обиды разного рода – это раны души, одни тоже, как раны, заживают скоро, другие очень долго, третьи с детства и на всю жизнь. Страх, я думаю, собирается вокруг больного места, он предупреждает об опасности: где-то болит, и вот страшно, что этим больным местом зацепишься.
Писать по художеству, как все равно и любить что-нибудь, возможно лишь забывая личные обиды. Я пишу, конечно, в обход всяких обид из целины души и, вспоминая все пережитое, не знаю, как объяснить сохранность в себе неуязвленных мест. Мне кажется, что в самой природе таланта заключается какое-то легкомыслие, вроде сорочки счастливого: родился в сорочке, и все как с гуся вода.
у)кус.
От главы, посвященной почти целиком жизни одного дерева, открывается путь введения целого ряда подобных глав, не включающих героя, но связанных с ним так, что отсутствие героя делает героем, напр., дерево, – для одушевления леса, или описанием каких-нибудь двух сестер речек, вскрывающих душу воды. Эти главы вместе с тем необходимы будут для замедления действия. Эта «душа» леса у меня найдена в дереве, предстоит найти «душу» воды (хорошо видно в разрушении лесистых берегов: деревья, напротив, созидают берега).
Голодный день, спит Павловна: ложится в 2 ночи, а я в 5 у. встаю, в 12 нужен обед. От 12 до 1/2 3-го я трачу на ожидание еды. И ничего сделать нельзя, если возмутишься, то совсем лишишься еды: она все бросает. Нельзя распоряжаться прислугой, а она дурит. Нельзя против нее: больна. Жизнь указывает оставить ее. Трудно одному в деревне: день велик. Но, может быть, и привыкну, как уже, кажется, за год победил в себе необходимость...
Визит Веры Антоновны (классический).
Раздобыл через НКВД тот самый «Канал», из-за которого так перемучился в свое время. Трудно представить себе что-либо более бездарное.
12 Июля. Петров день. Начал работу над книгой «Канал», все соки, какие в ней есть.
надеюсь выжать из нее
Песня урок: поет народ, а сочинял подхалим – неужели песня народная?
«Стиль чекистской работы совершенно исключает неуверенность в собственных силах» («Канал» 155).
Разговор с Бостремом о нечестивости прямой воли Толстого в морально-религиозных вопросах и о слабости его же воли в борьбе с Соф. Андр.
Мой падун: та исправляющая сила общественной работы, которая растворяет оскорбленное «я» урки, пусть будет преобразована в этом «я» мальчика Зуйка, охваченного лесами. Найти проток души каналармейца, его угнетенного «я» – к «я» Зуйка.
– Где же люди? – Не ищите их далеко, они здесь: они отдали свое лучшее, и их так много, что имен не упомнишь. Имена здесь сливаются в народ, как сливаются капли в падун.
Мысль Бострема о том, что фашистская идеология массам непонятна. (По всей вероятности, это верно.) Вследствие этого они слабее коммунизма. И вот почему Англия, держась своей политики равновесия, не соединяется с красными в Испанском деле: фашизм слабее красных.
Статья Розанова «Амнистия»: Ваал и Каин. «Своя кровь». «Мой дом, где меня все любят». Это возвращает меня к вечной мысли о моем перевороте: от революции к себе, и это (свой дом, где любят меня) как идеал, к которому революционеры должны прийти и начать творчество от неоскорбленной души. Что-то вроде этого...
Теперь видно, что я в поступках своих, в мыслях исхожу из этого «переворота», верного в моей убежденности, подтвержденного опытом, но в существе своем для меня еще неясного. Тут надо думать и думать.
«Мой дом, где все меня любят» – почему бы нельзя его расширить до всей земли, всей природы, всего мира как органического целого: все это ведь «мой домик», а вне его царство Каина.
Вести из Каинова мира: арестован Сулимов и другие. Перестает действовать на душу, вроде того, что «не своя кровь».
Вспоминаю, что в какой-то Московской праздничной кутерьме смотрел на портрет Ленина и Сталина и мне было их жалко. Тогда я это чувствовал, но не знал, из каких золотых родников души выходит эта жалость. Так, наверно, очень много и в моей душе, как во всякой, скрыто золотых родников, о которых и не подозреваешь. Деньги-то нам, писателям, платят именно за умение находить эти родники.
Мы, человеки, как отдельные корешки, питаем один общий ствол, и если я о чем-нибудь догадаюсь в себе, то это, значит, и для других корешков: все то же самое, вот почему, когда писатель говорит о себе, он говорит и о другом.
Утята от нашей кряквы чрезвычайно живые: был утенку всего второй день: вчера из яйца вылез, а сегодня отгонял воробья от общего корма, воробей скоком, а утенок рысью и догоняет. Вот больше и больше такого, в этом внимании – религия будущего.
Вечером отправил Петю в Москву стеречь квартиру до 16-го.
Розанов строит план как бы онаучивания мира: что «сознательные» неминуемо должны стать на место верующих. Были верующие, теперь сознательные. Он мог так строить, в то время всемирная катастрофа была в отдаленнейшем мечтательном плане. Теперь катастрофа придвинулась вплотную, и никакой линии будущего провести невозможно: кажется, что после катастрофы все переменится, и, во всяком случае, всякая линия за «после катастрофы» ломается. Так возникает в ученой среде эта новая форма эсхатологического чувства (чувства конца мира).
Так «всемирная катастрофа», предчувствие конца мира сопровождало всю мою жизнь. Смыслом моего личного конца теперь должно быть – это нащупать сквозь толщу катастрофы хоть каких-нибудь вестников желанного мира.
Берег держит воду
Сейчас он держит воду
Завтра вода его размоет
Кто же сильнее, вода или берег?
Так у людей муж держит жену
Кто сильнее?
Берег у воды как губка, впитавшая жизнь.
14 Июля. Продолжаю читать «Канал имени Сталина».
Не тем одушевились инженеры, что усвоили катехизис социализма, а что беда живым открыла живое, неоскорбленное место души для творчества.
– перед возможностью внезапного провала к дедовской морали: то вот только говорил, что надо ради общего дела разорвать с семьей, а то вдруг лепечет: чти отца твоего... Да, растеряется, и в это время то выпирает...
Канал, 188: ... строители канала в огромном большинстве виноваты были лишь в том, что шли против большевиков, а во всем остальном инженеры и крестьяне были нормальные граждане. Пожалуй, именно своей деятельностью и в таких тяжких условиях они доказывали великодушие человека, что человек при всяких условиях будет жить и творить. Чекисты же осуществляли государственную принудительную власть (социализмом тут, возможно, вовсе и не пахло). Из этих элементов: сила чекиста, как бы разбивая атом, освобождала из него творческую способность... просто молоток на одной стороне – на другой «перерождение» = атом без оболочки = человек без счастья. Работать, писать, творить интересно и без счастья – инженеру, и мужик будет работать без счастья: он ведь природный общественник. Так это в образе: берег и вода = некое временное равновесие сил. И канал – как система, равновесие, которое надо человеку поддерживать. Можно ли, глядя на канал, видеть эту скрытую борьбу? Можно: вот сочится, вот...
Так и «поляна» – поля с деревней в центре – в лесу есть такая же система, равновесие, как канал, и тоже коллектив в основе равновесия.
15 Июля. «Своя же баба да на чужом огороде и то слаще» – старомужицкая поговорка, можно бы и так ее повернуть: свой же председатель да в чужом сельсовете и то как-то почтеннее выглядит. Так что и «сладость» к женщине, и почтение к представителю власти возрастают прямо пропорционально их отдаленности. Самая сладкая женщина – это Прекрасная дама, самый великий властелин – Иегова <зачеркнуто: фараон>
Помнить, что все подобные записи надо делать сразу без последующих поправок, чтобы они выходили вполне законченно.
Чувствую в своих писаниях ту реальность, что я побеждаю как-то и после какой-то борьбы за что-то – мое «что-то» остается сохраненным и заключенным в моих писаниях.
Я думаю, что литература современная должна быть биографией: правда, «вечности» нет, из чего же исходить, из какой реальности?
Не мню я себя великим писателем и это целью себе никогда в жизни не ставил: ни славу, ни деньги. Я пишу в свое удовольствие и не знаю почему: так это хочется. Но читатель меня убеждает, и я думаю, что так мне и надо писать. Еще убеждает меня долговечность моих писаний, из которых Колобку уже 32 года, и он всё юн. В чем же секрет этой долговечности? Я думаю, в том, что все мои писания есть биография.
В логике, в рассуждении есть путь ухода от непосредственной жизни. В этом уходе от жизни мотивом может быть оскорбленность души и страх перед новым оскорблением. Вот почему евреи рационалисты и их нынешние таланты все головные и почему нет евреев на тяжелых органических работах.
Сосна горела, как свеча. На озере у самой воды летела утка и от утреннего приозерного тумана казалась огромной птицей.
Не биография даже, а признание. Правда, в многих вещах нельзя признаваться, но для чего же искусство? Вот идут превосходного сложения женщины купаться и на моих глазах раздеваются.
раз возле кротовой дырочки. Невозможно мне описать свои чувства, но подземное существо черное, мохнатое, слепое, с одним обонянием – почему бы не описать? Опишу крота, и никто не догадается, что в нем я скрыл свои подземные чувства, в которых прямо невозможно признаться.
При таланте и большом мастерстве можно решительно все описать.
Писать понятно для всех, по-моему, невозможно: пройдет некоторое время до тех пор, пока произведение будет признано полезным для всех. Конечно, и когда будет признано, понимать будут не все, но тогда в силу того, что «надо», непонимающие будут делать вид, что понимают.
Вот почему я не пишу для всех и вовсе не забочусь о дураках, признали бы умные, а дураков рано или поздно заставят признать.
Вспоминаю, как в Кеми стрелок убил заключенного при попытке бежать. Начальник, сопровождавший нас, негодовал только на то, что убитого долго не убирают, а что убит человек, этого вовсе не было: убит заключенный при попытке бежать, и стрелок непременно был должен убить. Человек тут не был, а только один механизм: заключенный и стрелок, бежит заключенный – его убивает стрелок, а не человек.
«Канал им. Сталина», что авторы чекистов хотят сделать человечными.
Навестить Шкловского с целью узнать, нет ли еще чего по Беломорстрою, книг, музея.
Питание + размножение = животная жизнь + сознание = человек.
Потребности 1) питания 2) размножения и 3) сознания.
К полету Громова в Америку. Похоже, что авиация у нас действительно стоит высоко. Но и как ей не быть высоко: люди-то какие! Что мне терять? что у меня остается? Ничего! И я лечу. За Громовым сотни тысяч такой готовой молодежи, только позвать – и каждый с радостью полетит, куда только велят.
– есть о чем думать, конечно: так вот сегодня у меня сидит в голове необходимость обдумать объективно отношения чекистов и инженеров на Беломорской стройке.
Я думаю об этом и должен непременно о чем-нибудь думать. И когда хорошо, то непременно эта дума будет выбита встречной думой от впечатления, в которой разрешится и та моя отвергнутая дума.
Инженер чекисту: – Мне приятно быть полезным, но неприятно, когда меня используют. Сделайте милость, не старайтесь учить меня, как надо, и я буду полезным.
Эти сосны в косых лучах солнца! и вдруг мысль, что они мои личные, а не общие. Вмиг это становится, будто я в эти сосны как-то мыслью проникаю, слежу за ними постоянно, вижу их корни: все внутреннее. Это – моя собственность. А когда я спрашиваю Сергея Ивановича: – Что если бы сосны эти были наши? – Мы бы, Мих. Мих., – говорит он, – тут бы дачи поставили: там ваша, тут моя.
Хочу собрать весь комплекс этических вопросов, который стоит перед современным человеком.
– Жизнь меняется, и мы изменяемся – любим иначе.
– Может быть, все меняется, а я остаюсь на своем месте.
– Дайте же мне время подумать, в себя прийти, – говорит инженер.
– Нет времени, – отвечает чекист, – канал должен быть закончен... если каждый инженер будет в себя приходить...
– Как же разрешается этот спор?
– А вот как разрешается. Мысль какая-нибудь колом стоит в голове и требует разрешения. Ты выходишь на работу, встречаешь во время производства ее что-нибудь неожиданное: оно выталкивает твою мысль, и вдруг через эту борьбу получается разрешение. Чекист прав в том, что он должен толкнуть инженера на работу, инженер прав в необходимости «прийти в себя».
Вода прибывает, и люди прибывают.
– Товарищ – дайте же мне время прийти в себя, для государства выгодней будет, если я сам буду держаться на своих ногах, чем заставлять одного держать меня в воздухе за волосы, а другого подгонять, а третьего указывать.
Разгадка утенка. Ящик такой, что ни одному утенку из него не выбраться. Но каждое утро в кухне утка вылезала из ящика и на весь дом орала, вызывая из ящика утят. Каждое утро я должен был эту утку хватать и уносить на двор, чтобы моим домашним можно было еще поспать. Каждый раз вместе с уткой на полу я находил одного утенка и, не очень раздумывая, просто дивился, как это он один и мог выбраться из ящика. Однажды я перевязал ножку утенка белой ниточкой, чтобы узнать, тот ли самый утенок или же все разные. Оказалось, утенок все тот же, но мало того: когда на дворе дают утятам крошево, один утенок всегда отгоняет воробья и гонится за ним. Он гонится [успешно], потому что воробью надо скок-скок, а утенок мчится со страшной [быстротой].
Рождение Левы (8 Июля).
– упал со всеми своими тычинками; ветер помог, всё упало, со всеми тычинками, и вдруг из большого красного вполне готовый во всей своей форме плод: маковая головка.
Обстановка: краснеет рябина, поспевает горох, завязались огурцы, отходит клубника, рожь спеет...
Встреча с Андрюшей, мой рассказ о штурме муравьев и его отказ: «Не хочу быть нижним муравьем».
Петя приехал из Москвы: работа в квартире кипит, столяры, краснодеревочники.
На слова Андрюши: «Не хочу быть нижним муравьем» – что все-таки не в этом дело. Возможность «нижнего» не исключается ни при каком строе. Это так. Но все-таки, давая такой совет, надо помнить себя и спрашивать: не зажирел ли ты сам?