17 Июля. Пете в Москву: 1) Об Успенском у Шкловского. 2) Матери: чай, сало, колбаса. У) Накоряков.
Сознание человека расположилось, как опилки на полюсах, на основах двух потребностей: питания и размножения.
Питание Размножение
Война Религия
Наука и техника Искусство
(Мужчина) (Женщина)
Пришло в голову, когда рассматривал опадание лепестков мака: лепестки опадают вместе с тычинками, а женский орган превращается в плод. Я подумал о плодах: – вот «сущность»! а тычинки (мужское) сделали свое дело (всякое дело имеет конец) и больше не нужны.
Ночью во сне мысль продолжалась на материале чекистов (погоняльщиков) и инженеров (творческая «сущность»).
Еще мне ночью снился мой Зуек как чрезвычайная живость, что тут и вокруг, во всей торфяной глыбе (острове) насквозь пронизано все жизнью – таково ведь всегда болото: потому что в болоте отсутствует движение по линии (деятельность, мужское начало).
Но это все очень плохое рассуждение по поводу чего-то данного в чувстве.
Прохладно-солнечное утро. Поет без перерыва иволга.
Думал о дятле и его гнезде, как видел это сам, и вот что сам видел, а не в книге прочел, в этом есть открытие, т. е. что в «сам» заключается некая познавательная сила и что дело педагога есть научить людей лично входить в жизнь, о которой надо что-то людям сказать.
А то почему же и дипломаты ездят друг к другу для личных свиданий.
Уважаемый Н. Никандр., я хочу приступить к работе о бобрах, и, как мы условились с Вами, давайте заключим договор. Назначьте сами гонорар в таком расчете, что надо заплатить переводчику (в книге N листов) + мне за переработку всего материала в книгу размером в 7 печ. листов. Поимейте в виду, что в счет моего гонорара должна войти поездка в Воронежский заповедник. Подписать договор доверяю сыну Петру Михайловичу Пришвину. Желательно получить английский экземпляр книги, который Вы мне предлагали: по нём будет работать переводчик, а я по своему экземпляру, так будет скорее. Уважающий Вас, Михаил Пришвин.
По поводу опадания листиков мака: не в том дело, чтобы очеловечивать природу, – это бесполезно и даже вредно, как суеверие. Но увлекательно искание, и необычайно обогащают находки у них, животных и растений, общих с человеком переживаний. Благодаря такого рода находкам открывается перспектива мира как органического целого.
Вспомнилось, и это годится в Канал: найти в Соловецкой тетрадке, как личинка в лубке дерева прогрызает канал и вслед за ней этот канал озеленяется.
Теплый день, теплая ночь, елка почуяла в себе силы, и ей не нужно доктора: она сама бросила на свои раны свой пластырь, ароматную клейкую смолу. Тот же солнечный луч, пробудивший жизнь дерева, разбудил муравьев, и они поползли: им путь был вверх по этому дереву. Добежав до конца, первый муравей утонул в вязкой смоле, и другой, и третий. Новые муравьи по утонувшим шли и сами тонули, и дальше по второму и по третьему, и тысячи, и по тысячам новые тысячи, пока стала [толстая] сухая черная дорога, по которой шли муравьи.
Все это видя, пахан сказал:
– Не хочу быть нижним муравьем.
И может быть общий прием такой: там у Зуйка луч вечерний поднимает ящериц вверх. А вслед за этим глава о людях: что тот же самый луч... и пр. И так же личинка делает канал.
Параллели первой и второй природы с соответствующими концовками и запевками.
«Пожалеть» – вот чем человек так резко отличается от животной борьбы. Но жалеть можно, когда это не ослабляет того, из-за чего идет вся эта жестокая борьба в мире. Если же этой жалостью нарушается все основное хозяйство, то жалеть никак нельзя, надо быть безжалостным. И вот когда либералы, ослабленные претенденты на трон, выступают, маскируясь жалостью, Ницше говорит: – Падающего толкни.
Котлован (или чан) – Бросься! – Не! (Вспомни «Чан» и Блока: понять – поймешь и канал: в этом котловане расчет на простеца, которому «терять нечего»).
18 Июля. Эти дни все дожди и прохладно. Петя уехал провожать сынка своего на Алтай. Вернется 21-го. Павловна варит варенье малиновое, вишневое, крыжовник и черную смородину.
Я перевариваю Канал и раздумываю о «нижнем муравье» и «котловане».
«Броситься в чан» – это и есть «нижний муравей» (психологически): это «не я». Требовать от человека, чтобы он бросился в чан – это значит требовать забыть «я».
Когда в юности я внезапно уверовал в Маркса, – это я бросился в чан, это и был мой штурм и состояние нижнего муравья и «не я» (рядовой марксист). Все сопровождалось любовью к своим, готовностью биться с врагами и умереть (быть нижним муравьем). Вожди чувствуют себя иначе, и это «чекисты», а я – нижний муравей, в котором и есть творческая сущность (маковая головка).
Итак, штурм водораздела был действом, в котором мужем был чекист, а женщиной: крестьяне, уголовники, инженеры.
Есть такое у нас искушение: охваченному радостью, как сладостным огнем... охваченному сладостным огнем радости броситься... (в «Войне и Мире» броситься хотел Николай Ростов, бросился Петя Ростов).
Считается добродетелью (на канале), что мысль об использовании (даже самых нежных чувств) не покидает строителя (утилитаризм фанатический или догматический).
Вспоминали с Павловной мою сдавленную жизнь и сохраненную мной радость творчества («геооптимизм»). Этой силой жизни творили и на канале некоторые инженеры.
Лица на канале такие, что все смекнули (свою пользу).
Одним для творчества надо было выйти из себя (воры и пр.), другим прийти в себя.
Зарубить на носу: письма никогда не писать срыву.
Было древнее равновесие края, которое поддерживали скалы, лес, вода. Человек расстроил это равновесие и тягостный труд соблюдать равновесие взял на себя.
19 Июля. Дожди. На базаре показались белые грибы.
Та же самая причина, от которой современный дикарь без удивления встречает радио и самолет, лишает нас восхищения от всей души подвигами советских героев. И точно так же, как условно мы называем человека на самолете «птицей», так точно и наш герой в сравнении с античным: герой, да, конечно, герой, но все-таки это не античный героизм, а советский государственный...
Социалистический реализм, социалистическая родина и советский героизм – все это не по-настоящему, от души, а принудительное: ведено так называть, оно, может быть, и правильно, и по всем смыслам, кажется, так, а вот без моего участия сделалось.
Но какая же именно причина лишает дикаря удивления от звуков радио?
Мы слушали с Павловной радио, и я ей сказал: – Как это прекрасно! Какое богатство дает в наши руки время. Что если бы мать моя могла прийти сюда с того света и подивиться. Что бы с ней было?
Мы открыли окно. Разодетые люди шли с гулянья, беседовали между собой, но никто не обращал никакого внимания на чудесную музыку из моего окна..
– Отчего это? – спросил я.
– Привыкли, – ответила Павловна.
– Да что-то уж скоро привыкли. Пожалуй, так и мать моя не очень бы удивилась.
– И очень просто, – ответила Павловна, – уж очень много всего со всех сторон приходит, и все непрошеное.
Но какая же все-таки причина? Не оттого ли, что из вековечной тишины мы сразу попали в американское движение и не можем опомниться, вышли из себя, а в себя не можем прийти?
Придите в себя, и тогда придет удивление.
Что-то случилось на Московском канале. Приехал N., шепчет: «Канал провалился, вода не пошла. Еще на два года работы». Через две недели канал открывают и хоть бы что. Как же понимать теперь N.? И является новый вопрос: отношение к советскому героизму не потому ли лишено удивления, что ты сам неудачник и не можешь для удивления перешагнуть через себя? Еще больше, чем N., брюзжит старуха Екат. Михайловна, для той уже нет ничего нигде и ни в чем хорошего...
Ориентация по N. и старухе очень полезна в самопроверке–и надо, надо постоянно проверять в этом себя. Но с другой стороны, если и современного героя признать как героя античного и вообще сказать себе: «так хорошо!» – то начинаешь ловить себя на чем-то еще более страшном, чем равнение по смешным неудачникам. Как будто маленькие живые дети земли глядят на тебя, а ты их больше видеть не можешь: душа твоя в коричневой коже, и там, за кожей и шумом пропеллера, ничего не видать, не слыхать – ни детей, ни цветов, ни музыки.
Это в самом деле страшно – подумать о том, что же чувствует сам-то герой?
Но это так: не Герцен, не Толстой, а Громов и Чкалов, и трудно, сохраняя в себе Толстого и Достоевского, восхититься до конца советским героем и крикнуть Чкалову и Громову: ура!
Так и проходят герои в народе русском, как в деревне проходит автомобиль: никто ничего...
Только на этом «ничего» не надо что-либо строить из опасения попасть в такие пророки, как N.
на Робота и еще пуще: государственный Робот механизировал самые души и мало того, что заставил их работать по-своему, но по-своему, как надо, и говорить, и мало того: ночью себе самому так говорить, как велено Роботом.
Так мало-помалу младенец, заключенный в лесу, становится как бы зеркалом Робота.
Дожди. В лесах еще земляника спеет – [вспыхнул] слой белых грибов, и вот Загорским пьяницам жизнь: утром пошатался, продал на базаре и вечером пьян.
Сказал Павловне о том, что думал сегодня: направо неудачники, судящие все по себе, налево осанна.
– Где же правда? – спросил я.
– Ни лево, ни право, – сказала П., – то, что ты делаешь, есть правда.
– Позвольте! но если речь идет о таких полезностях, как Прометеев огонь?
Производитель вина:
– О каком вине вы говорите, о той бутылке, которая необходима для насыщения? Вам дадут бутылку, вы напьетесь, и вам нет дела до вина. Я же служу делу, готовлю вино.
Потребитель:
– И не потребляете?
– Ни рюмки.
– Значит, вы занимаетесь вином, чтобы я его пил: вы мне, пьянице, служите... Но почему же вы так возвышаетесь?
Революция всех перебрала, теперь последняя очередь: казнят тех, кто взял меч. «Взявший меч от меча и погибнет».
Лада. Возвращаясь домой, всегда открываю буфет и даю Ладе что-нибудь. Зато как бы долго не видел я ее, как бы ни радовался встрече с ней, она, завидев меня, встает и глядит на буфет. Люблю я эту собаку больше всех, у нее такие глаза! и пр.
– Лада моя! – радуюсь я. А она глядит на буфет.
Слава. За славой никогда не гонялся я, но она должна быть. И если нет ее, то работать не хочется. Не в славе дело, можно ее и презирать, но для дела всякого артиста она необходима, и надо быть готовым с ней справиться. Слава должна быть.
Методом государственной механизированной организации можно сделать канал, но литературу устроить нельзя. Вот после Горького вдруг всем стало ясно, что художественной литературы у нас нет. Всякий это сознает, и А. Н. Толстой лучше всех, но в Испании говорят, что нет в мире сейчас выше нашей литературы.
Мне кажется, что А. Н. Толстому теперь не стыдно врать, он думает, что у нас больше и некому слушать: не разберут. По своему легкомыслию и необходимости много зарабатывать он никогда не считался с немым свидетелем, называемым со-вес-тью(весть от немого).
Маленькие рассказы
– 10) Шоферские рассказы (30 дней). 11) Копыто (Пионер). 12) Деланая сметана.
20 Июля. Утро солнечное. Поездка в Териброво. 8 у. После дождя все полно влагой. Веялку убрали. Все папоротники – сильно раскрутили головки (после Ивановой ночи). Витютень еще воркует.
Чем ярче день, чем краше, тем чернее в лесу.
Как убежали мои звери = белка, кутора и землеройка.
Июльская бабочка – муха: синее отливное брюшко, подбрюшье ярко-красное, наверху красный крап по зеленому... летит очень тяжело и кажется огнем.
Если корабли воздушные, то почему же со временем не сделаться и воздушным замкам? (В связи с мыслью о необходимости расставаться с землей – искра на прерывателе. – Сознание является в перерыве: и вот из воздушного замка спустился и все вспомнил и понял в секунду: а жили тысячи лет и не понимали.)
Наука – родник движения и могущества (у нас: лыжные следы в лесах, самолеты в воздухе и проч. и проч.).
Протоны сделали человека могущественным. Какого человека? Как мыслит этот человек?
Современный «человек»: какой-то человек силен, но какой-то и слабее слабого...
Девушка с открытым ртом и готовой улыбкой. Здравствуй! Кому ты душу свою хочешь отдать?
Природа свои черновики оставляет жить, и мы можем видеть, как, например, создавались в природе губы красивого человека и сколько некрасивых человеческих и сколько ужасных губ в природе: губы гиппопотама! А у нас у людей везде хитрость: тоже ведь и художник, сколько всего напишет неверного, пока «выйдет» то, что надо.
Я хочу написать эту свою вещь, как делает природа: постараюсь [дать] жизнь и все те формы, от которых создалась последняя повесть моя о мальчике, заблудившемся в лесу.
Запасы славы, как золота, в данном обществе ограничены: то вот почти весь запас ее ушел в свое время на Толстого и Достоевского, то вот теперь на Чкалова и Громова.
Куда девается поэзия метро, электрички, канала? Гражданин берет билет и едет, и ему нет дела никакого до строительства, до того интереса к машине: как она, отчего она идет. «Взять билет» – это все отношение: потребителю нет никакого дела до производителя.
Начало записок о создании канала.
Природа поступает со своими черновиками разумней, чем мы, писатели: мы их рвем и показываем личико. Природа все свои черновики хранит в живом виде, и благодаря этому я могу, занимаясь с усердием, рассмотреть, как создавалось лицо человека и все детали лица: глаза, уши, нос, губы и так все до самой ничтожнейшей ниточки можно видеть в ее происхождении. Начало чувства бабочки, цветка и осы... и трудолюбие – все остается.
Увлекательно это занятие – проследить все фазы создания какой-нибудь вещи, записать все и оставить все это жить, как в природе. Со временем явится такой удивительный поэт, он все лоскуты мои соберет, и будут они жить – целый мир как рядом с героем его...
Когда это будет? Вот явились воздушные корабли: воздух оказался довольно плотной средой. Но если корабли воздушные, то почему же не будет воздушных замков?
Мне кажется, это можно сделать, когда мы все будем жить в воздушных замках. Воздух среда довольно плотная, явились воздушные корабли, почему же не явятся воздушные замки. Но и воздушные замки тоже с чего-то начинаются, и вот я вздумал начать это дело: писать повесть так: сегодня повесть, – а завтра повесть не пишется и я пишу о своих материалах, о том, как я делаю эту повесть. Конечно, в писательстве есть свои законы, и первый закон, – чтобы написанное было интересно для чтения. Задача моя чрезвычайно трудная и две опасности, как Сцилла и Харибда, ужасных: одна опасность, что повесть напишется хорошо, а как я писал ее, окажется неинтересным и никто это не будет читать; другая опасность, напротив, интересно будет, как я искал путь создания, но самую повесть не напишу.
21 (8) Июля. Казанская. Дня через два-три будут зажинать.
«лапе», нижней я присаживался и писал, почти невидимый в высокой траве. Теперь не только скошена трава, но и сено убрано в житницу, а «лапа» моя висит в воздухе. Все кончилось в этом году, скоро с этой лапы вниз польется осенний дождь, а потом на всю зиму она исчезнет в снегах. Сердце сжалось, когда я увидел свою милую лапу висящей в воздухе. От лапы вспомнил возлюбленную своей юности: сначала лапу, а потом ее: лапа оказывается теперь уже ближе к сердцу, чем она... А когда-то...
И пошло, и пошло... Так среди лета, когда только-только устроились дачники, у меня начинается осень. И пошло, и пошло..
Гуще и гуще седеют росы.
Рожь видом богаче овса, и ты сразу по виду понимаешь: людям рожь, овес лошадям. Но в овсе васильков больше, бывает, одни васильки – и тогда за счет сорной травы, василька овсяное поле бывает красивей ржи.
Спирея высокая, как человек в белом платке, и от нее воздух на поляне пахнет пряниками.
Растопырив ноги, сутулый человек стоял на плотине и следил за ящерицей (от солнечного луча).
Сутулый (долг: канал должен быть) и Пахан (сутулый дает весть: о неоскорбляемой части души).
Канал всех оправдает: и нас и вас!
Не всё обида, вспомни. – Помнишь? – И не забывай (это о своих восторгах лесных).
– А если я не виновен?
– Если не виновен, то тем больше надо строить.
– А если ошибка?
– Ошибок нет!
С этим каналом я как писатель, в сущности, сам попал на канал, и мне надо преодолеть «свою волю»: вернее, понять неоскорбляемую часть души. А я попал невинно...
В темных лесах между хвощами и папоротниками бывают такие большие лиловые колокольчики, что можно в них, как рюмками, пить вино. И я пивал.
Свет и грибу нужен.
Срывают цветы для того только, чтобы поднести их к носу, вынюхнуть и бросить.
Чувствовал это еще в детстве, но сказать об этом могу лишь в старости (Разобрать почему.)
Вот почему: тогда, давно, казалось это тайной и что если ее узнают, то пропал. Потом оказывается, что и другие, но тут нельзя сказать, именно потому, что и другие переживали и говорили, и Америку открывать незачем. И, наконец, – почему получаешь право на слово? Как, значит, трудно сказать, если по правде: слово растет, как рожь: колосится, наливает и спеет.
У некоторых собеседников есть манера такая, ни в чем не соглашаться. Не сразу это поймешь, начнешь спорить, а потом разглядишь, в чем дело, и видишь сам себя кругом в дураках.
плохо, как попам. – Так то белые? – в один голос сказали хозяева. – Ну белые…, конечно, белые, – ответил я. – А наш красный.
На этом спор кончился.
Кругом леса, а нет грибов и ягоды мало: ни черники, ни брусники.
Итак, вот мое достижение в эту поездку: я представил себе, что я сам на канал попал, хотя бы по культурно-просветительской части работал. И, конечно, я бы работал: «Канал должен быть сделан». Я бы работал, как и вообще работают в сов. время «неоскорбленной душой». И в этом деле моя свобода, мое счастье, моя правда (канал должен быть сделан).
Возвратился я в Загорск в 6 в. Никогда этого не было раньше: скучно одному. Впрочем, это, вероятно, что в лесу больше нет у меня затеи, что надо дома писать, а как-то все не проворотишь. Петя вечером приехал из Москвы. Квартира делается: мебель в столовой.
Кутерьма растет: эпоха Ежова определяется.
Рассказ о козле и Вике.
Вика два раза в день ходила за водой и на пути у ней к колодцу коза ходила вокруг колышка. Вот какая маленькая, вот какая худая, вот какая жалкая козочка! Девочка Вика сама ушла к нам от мачехи, самой нелегко жилось. И она пожалела козочку, носила ей каждый день хлеба, а то ведро поставит ей: пей
– Ну, как твоя козочка? – спрашиваем мы.
– Поправляется! –весело отвечает Вика.
А не спросишь, сам что-нибудь расскажет о своей козе.
Случилось однажды, Козочка наконец до того оправилась, что, когда Вика подошла, вдруг…
С тех пор Вика больше не носит туда хлеба и пить не дает и на вопрос «как твоя козочка?» – молчит.
Тайна Вики по мере того, как мы спрашивали и она молчала, разрасталась. Однажды Вика была нездорова, я пошел сам за водой, и кстати вспомнилась «тайна», и захотелось мне узнать, почему же история с козочкой кончилась. Может быть, козочку просто перевели на другое место? Нет, вот она. Что-то мне показалось в этой козочке… Я поглядел, а это козел!
Ну, тут, конечно, все и открылось. Вика сама у своей мачехи жила как худая козочка, и она жалела ее и кормила и поила. И вдруг, на вот: оказалось, козел.
Вся жалось пропала, и в самом деле как-то неловко: козочка – это понятно, но молоденькой девушке – и за козлом ухаживать…
Поездка на Торбеево озеро с Соф. Ив. Огневой. Толстовские настроения: рожь почти спелая, сено и женщины с граблями. С. И. 80 лет, первый раз в машине, и как это ново, – машина! держится и на скверной дороге героем. Встретился мальчик с раздавленными пальцами, хромал. Когда посадили в машину, обрадовался: 1-й раз в жизни сел в машину, дал гудок: даже смеялся. И опять толстовские настроения и даже в его духе и это доброе дело.
Накоряков ищет не вещи, а ему надо договор заключит, только бы договор, как рвется он к договору! И почему бы не заключить, а потом взять на себя вину: не успел.
23 Июля. Издатели, как вороны, на кровь летят. Но при одном только предложении «договор» писать не хочется. Если бы они не о договорах думали, а о самих вещах! В месяц какой-нибудь я мог бы написать, а сейчас еще стоит под вопросом, напишу ли я.
Вот вам и вся недолга!
чем больше опыта, тем более неведомой остается область любви, и все кончается тем, что герой попадает в обыкновенные лапы. Напротив, неопытный делается господином и строителем семьи.
Так что есть область жизни, которая не открывается в опыте.
Явилась мысль превратить рассказ в действие воды и действие против нее человека... Стремительность рассказа, согласная со стремительностью весенней воды.. Исчезает вовсе жизнь мальчика на поляне... Достаточно, что он был отрезан и всплыл на острове вместе со зверями. И, может быть, назвать всё:
Аврал.
Москва НКВД Гулаг (Главк, управление лагерями)
Дмитрию Андреевичу Успенскому.
Ваше имя я нашел в книге «Канал имени Сталина» и обращаюсь к Вам с такой просьбой. Я работаю над повестью«Аврал» и хочу в ней прославить Надвоицы. Это будет не повесть, а скорее легенда. Но я легенды свои пишу на строго фактических основаниях, и оттого моя вещь будет во много раз лучше, если я буду иметь возможность с Вами, строителем Надвоицкого узла, провести в беседе 2–3 часа. Прошу Вас, докончите то славное дело помощью в моем строительстве: это будет помощь не лично мне. Я потому и осмеливаюсь отнять у Вас время, что дело это касается одинаково и меня, и Вас, и всех, кто строил канал. Если Вы еще в Москве или Дмитрове, то назначьте мне разговор там или тут. Желательно знать за несколько дней, т. к. я могу отлучаться из дома. Телеграмма по адресу: Загорск, Комсомольская, 85, Михаилу Пришвину.
Москва, Никольская, угол Черкасского, Государст. Изд., Накорякову.
Приеду разговаривать нашем деле двадцать шестого двенадцать дня. Михаил Пришвин.
Через несколько часов ответ: Согласен. Накоряков.
После обеда приехала «Морошка», одна из Петиных дам, учительница из Архангельска, вся в пудре и на губах гвоздика. И так, что кажется, в ней ни-че-го! Мы ждем невестку, а он вводит... кого он вводит в наш дом, как не стыдно! Вероятно, правда, не стыдно... Куда девался Базаров? Что нынешнее поколение может противопоставить теперь от себя естественному идеализму отцов?
Ливень с громом и градом. Вечер, такой прекрасный! – удили на Торбеевом озере, поймали ерша, плотицу и двух окуньков, Павловна с Морошкой набрали грибов белых и подосиновиков. Вода была тихая-тихая, солнце садилось кровавое, после заката поднялся с воды туман. Я думал о старухе Огневой, от которой пахнуло душевной чистотой толстовского времени. Начинаешь понимать, за что в хороших семьях, у здоровых народов так особенно почитают стариков: сколько ведь людей умерло, пока я дожил до своих 64 лет, и сколько истрачено жизни, чтобы сохранились какие-то нравственные устои в лице этих немногих...
24 Июля. Дождь. Не забыть придать рассказу «Козел» смысл: что вот, мол, девушка всегда обманывается: думает, ухаживает за ней Иван-Царевич, а разглядит, и козел, самый обыкновенный козел.
Не забыть, что вчера мне мелькнуло: когда я слышал покрякивание утки на высокой грядке: ее сигналы малышам и как потом Павловна и Вика возле них: так вот это мне предстало как мир, как величайшая ценность: эти люди, ухаживающие за утятами, и есть люди: и какая это школа любви. И что эти рассказы «Утенок», «Козел» пришли из этого мира сами, и что никуда не надо уходить, а тут возле тебя все само будет складываться в сказку.
Начало рассказа «Козел»: Вика еще немного в сказки верила и в Ивана-Царевича, про себя думала, что есть он такой.
Вчера послал Успенскому письмо, но ответ едва ли будет. Писатель после Горького сошел на нет.
Обида и оскорбление – это всем, но у одних романтизм – это «я», враждебное миру, у других «я» как в скорлупке и ищет выхода этого «я» из скорлупы обиды и оскорбления. Вот именно эта тема и была исходной в моей психике, и моя литература так произошла, и, соприкасаясь с природой, я научился расширять душу. На другой стороне остается «пораженец»: в этой точке я расхожусь и разошелся с революционерами, когда стал писать.
: 1) Вечное перо. 2) Накоряков + собр. сочинений. 3) Осмотр квартиры и Анна Дмит. 4) Книга: Лес. 5) Разрешение на Семино. 6) Пыжи, или еще что там. 7) Взять ружье. 8) Фильтр, проявитель. 9) Разновески.
27-го купить: Пыжи и разновески. Кило масла.
Дневник, как он будет собран вокруг Аврала, будет иметь особенную ценность при анализе «я» – враждебного миру, разрушительно-мефистофельского и «я» – творческого, неоскорбляемого. Обида в последнем случае играла роль в необходимости построить некий воздушный замок, при опускании которого на землю получается особо острое чувство радости встречи с землей. Это надо в дневнике соединить с постепенным превращением моей московской квартиры в воздушный замок.
Интересен вопрос: ускорение темпа – где предел, после которого начинается вред качеству.
Когда вольно ходили в народ и работали, то каждый в этом опыте находил себе чрезвычайно полезное, теперь, когда все поневоле работали и многие жили черным трудом, – этот опыт дал одну мысль всем: не нужно никуда ходить на сторону, к рабочим-крестьянам, а надо делать свое дело.
25 Июля. После суточного дождя пасмурное, насыщенное водой, но довольно теплое утро.
Иной жулик, обходя соблазненную им девушку, и понять не может, что для нее это был раз и все, он судит о ней по себе: была одна, будет другая; и ей тоже, думает он, был он, будет другой. Тут никакого понятия, и спрашивать нечего.
В Москве колоссальные очереди за нитками, повод к издевательству над наукой планирования. Наука планирования имеет нечто общее с метеорологией: все взоры обращены к горизонтам и перспективам этих удивительных наук, а когда одни говорят: завтра будет жарко, постоянно бывает холодно, когда другие обещают всем обеспечить – глядишь, к зиме ситец, а летом валенки и шубы, а ситца... Думается, что рано дают волю этим наукам определять нашу повседневную жизнь.
На мозговую ниточку (еврея) надеваются тысячи газетных вырезок, и получается особый логически связанный пучок невозможно разнообразных и крикливых явлений, пятен, чепухи, претендующей на картинность, художество.
Вечером при разговоре с Огневым показалось: нам при жизни своей больше уже для себя не видеть добра и жить мы теперь не бессовестно можем, лишь имея цель дальше личной жизни своей.
Две пары: Достоевский–Толстой и Чкалов–Громов: те с Христом, эти с бомбами. И как это могло выйти из одной и той же страны.
26 Июля. День заключения договора на книгу «Индейцы» и празднование. Встреча с Воздушным Замком. И печальные размышления о том, как Лева огалинился и Петя обморошился. Бегая по бабенкам своим, они некоторое время чувствуют все себя печориными, пока наконец какая-то с фантастической силой овладевает печориным...
Так что я из всего этого убедился, что книгу Белого «Гоголь» потерял, несомненно, Петя.
Анна Дмитр.: если пеленки, квартира погибла! Я: – Не терять же, А. Д., сына из-за квартиры. – Да, все это очень, очень трудно, но ведь он раз испробовал, ввел женщину в вашу семью, всех измучил и сам разошелся. Неужели опять повторять. – Мало того, он повторяет и Левин опыт: тот ведь выселил меня из квартиры. – Это и будет, Ефр. Пав., очевидно, больше не может: детей вырастила, а внуков не может. Это понятно.
Оставляю разговор с Петей до беседы с Ефр. Павл. по этому вопросу.
Встреча героев: многим даже довольно развитым людям хочется явлением героев удовлетворить свою потребность в этическом оптимизме (как жить иначе?). И вот они говорят: «Это хорошо'» Я сегодня ответил Анне Дм. на ее восторг, что все-таки не мешает вспомнить героев нашей прошлой эпохи: Толстого и Достоевского. Те герои посвятили себя делу любви, эти – Чкалов и Громов – посвятили себя разрушению. «Впрочем, – сказал я, – при потребности в этическом оптимизме можно понять советских героев защитниками того, что сделано теми героями...» Так некогда были Пересвет и Ослябя – иноки-воины, были рыцари-крестоносцы. Но думают ли Громов и Чкалов о любви?
27 Июля. Дождь с грозой. Вернулись из Москвы. Обменялся с Цветковым телеграммами. Приедет 30-го.
«Воздушном Замке»: Павловна! представь себе, что не только не надо печки топить, а даже негде бумажку ненужную сжечь. Это называется центральным отоплением. Ты об этом грязном деле вовсе не думаешь, не надо заготовлять дров, не надо таскать их со двора, грязнить квартиру, следить за топкой, угорать Ты ничего об этом не будешь знать, а будет тепло, и ты никогда не будешь видеть тех, кто все это делает, между тем, конечно, кто-то делает. У нас в воздушном замке не надо будет ходить за водой с ведрами на коромысле, вода проведена и бежит к нам из крана даже горячая: холодная и горячая. – Но кто-то где-то ведет эту воду и кипятит3 – Это тебя не касается. Мало того, полы паркетные, и их не надо мыть. В кухне газовая плита и тоже проведено, спичку поднеси и вари. Захочется тебе спуститься, нажимаешь кнопку и спустишься, не захочешь, возьми трубку телефона, и тебе на дом все принесут: готовые котлеты положишь на плиту, подогреешь и все. Имея средства, ты можешь никогда не спускаться вниз и в широкие окна можешь любоваться полетом ласточек над Москвой. Ты можешь забыть о земле и, делая свое какое-нибудь дело, напр., сочиняя повесть, вовсе можешь забыть о грубом труде. И многие бы забыли о нем, если бы наше правительство...
28 Июля. Солнечный человек: Анна Сахновская. Веселое здоровье, ясные глаза. А когда подошло то, на что все жалуются и стонет мир от своего сотворения, то же лицо стало только более серьезным, и так выходило из его выражения, что никакой в этом нет неожиданности: так надо и заключено в природе всех вещей на земле.
Утята наши в полматки, а один, только оттого что хромой, не растет и до сих пор почти такой, каким из яйца вышел.
Набивали патроны: по 50 шт. 31-го едем с Огневыми в Калининскую обл. Гора-Поневиц открывать охоту.
Прислали «Мурзилку» с рассказом «Лимон». Большое доставляют удовлетворение такие рассказы: сколько прочли, сколько друзей'
29 Июля. Пасмурное насыщенное влагой утро. Думал о Семашко и других посидевших немного возле трона, испытавших сладость власти: «хоть день, да мой'» – вот что у них. Возможно, что в таланте, между прочим, и власть заключается, отчего даровитого человека не только не соблазняет, но даже часто и прямо враждебна просто-власть. В таланте власть дана «Божией милостью», и у царя предполагается тоже такая, а не голая, как в республиках, где впервые властью удовлетворяются бездарные люди и пользуются ею для себя лично.
Власть возможна только от Бога, и в этом смысле сказано: «нет власти, аще не от Бога», т. е. что всякого иного происхождения («голая власть») вовсе и не является властью.
Обида. Есть такая обида: мне казалось раньше, что в лучшем своем я как и все и если бы все захотели жить своим лучшим, то и могли бы попасть в ту самую полосу света и счастья, в которую я попал. Обида в том, что, оказывается, не все как я и таких, как я, очень мало: «вам хорошо, у вас талант, что вам? – написали и вышли из положения». Обида в том, что «все» оказываются в положении, из которого нет выхода! Кащеева цепь Мало того: твоим же путем, узнав его секрет, пользуются негодяи и устраиваются по-своему хорошо (приходят на похороны ради пирога). В этом ужасная обида и Горького. Надо анализировать глубже эту обиду, потому что в ней заключается какое-то искушение (не та же ли самая претензия на голую власть, претензия таланта, которому все мало: Толстой и др.).
Есть двух родов индивидуальности, одна получается от распада некоего целого на составные части; другая индивидуальность содержит в зародыше целое и должна раскрыться и найти конечное свое выражение в целом.
Настоящий коммунист (каких было довольно) личное свое все помещает в общественное (Сутулый). Такой коммунист перерождается (перерожденцы) в личника, напр., на Соловках т. Михайлов, который занимался организацией ученых для просвещения заключенных. Во время этого занятия у него разыгрался у самого аппетит к «хочу все знать», и душа его распалась: для себя – это одно, и для других – другое. Раз такой запрос возник – надо его удовлетворить: «стахановец» и есть разрешение самой партией жить для себя, учиться, развивать свою личность. С тех пор, надо считать, начался законный «исход» коммунистов и конец тому, что раньше составляло душу партии: жить для других. Но «стахановец» есть личность предусмотренная и как бы дозволенная. Следовательно, партия трансформировалась, но не кончилась.
Герой – это высший стахановец, который, так же как герой советский отличается от античного, мало имеет общего с личностью. Но стахановец как дозволенная личность явление новое в партии, его не было в мое время, и он есть знамение времени. Так что если я о марксизме сужу по себе в юности и на основании своего опыта предсказываю, то стахановца я предсказать не мог бы: ни стахановцев, ни героев в наше время не могло быть.
30 Июля. Если Гамарник и Тухачевский, то в чем гарантия, что не Чкалов и Громов? Я хочу сказать, что даже перелет Москва–Сан-Франциско не гарантирует: можно перелететь и изменить, тогда как настоящий герой, как Лев Толстой или Достоевский, вполне гарантирует. И не в одной трудности дело героя, а еще он как личность должен быть ясным и законченным. Но самое неприятное – это подпись под напечатанной статьей: я – герой Сов. Союза. Можно воскликнуть «герой!», но нельзя буква за буквой набрать в типографии и напечатать, не может быть герой навязан, тем более от себя самого: я – герой и пр.
Цивилизаторы дикарей прельщали побрякушками, пугали стрельбой, приводили в ужас, поджигая, напр., спирт: дикари воображали, что так можно и море поджечь. Теперь дикари берутся знанием: дикарь суеверно учится всему: хочу все знать. Так и разделилось современное общество, как и средневековое религиозное: ученые настоящие, как жрецы, и суеверная масса, которую они (волей-неволей) обманывают. (В Зоопарке есть специальная обезьяна, которую отпускают из парка на лекции для убеждения простых людей в том, что человек происходит от обезьяны.)
В парке солнце легло на черной хвоистой земле золотыми пятнами и тихо было, тихо. Только легкий сквозняк слегка качнул листики небольшого малинового куста, и по этому движению стало понятно, что и пятна эти солнечные, и черные стволы, и пики боковые сухие на еловых стволах – все это живет, но сейчас лишь притаилось, глядит и не дышит.
Механизированные герои и орденоносные личности.
Вообще все для всех не свое, даже самое время: не в этом времени живем, а в будущем – сказал нижний муравей.
Адрес Тарусы: Москва-Каланчевская 8 ч. 4 мин. утра – приходит в Серпухов ок. 11 ч. 6 мин. – автобус – Таруса около 1 ч. Очередь у вокзала (билет по дороге). Другой вариант: на извозчике 5р. до Оки (1/2часа), на пароход: 12. 30 к. ½ 4-го в Тарусе.
Уплатил Цветкову гонорар и пустил в ход перевод «Серой Совы».
Аврал. (Как создавался канал.)
Падун. (Как я свой канал создавал.)
Розанов – послесловие русской литературы, я – бесплатное приложение. И все...
Ответ из леса: «так что, Мих. Мих. и Серг. Ив., – вам от нас отказ».
Решили завтра ехать не на «Гора-Поневиц», а по-за Михайловское.
Замыслы переезда в Тарусу на Оку.
Выставка акварелей художника Шитникова на заводе «Каучук». Все отзывы иностранцев «гениально» и возмущение небрежным оформлением выставки. Все русские ругают, напр., «надо бы выставку запретить: в ней нет ни одного человека». А это исстари было и у помещиков даже: критикуют как бы лично задетые (вроде Артема). Как бы не электричество скопляется, а неприязнь к некоему личному проявлению, но разрешение электрическое: молния.
Вспомнили, как Розанов мучился русской мерзостью, которую мы постигли только теперь.
– Почему я тогда тоже не видел?
– Молод были, охотились.
Это верно, не в глупости слепота, а в личной радости жизни. Вот почему надо непременно дожить до своего понимания, своего, т. е. такого, которое дается временем, опытом.
Ведь если есть радость жизни, то это здоровье нельзя отдавать за понимание, потому что рано или поздно поймешь, а здоровье вернуть нельзя.
31 Июля. Собираемся на охоту в Калининскую область. В «Правде» просят граждан спасать себя откровенным рассказом в НКВД о соседях, друзьях, родственниках, ведущих несоветские разговоры. Вот теперь каждый ушки навострил, один слушает, думая, нельзя ли поживиться себе, другой поставил ушки на макушку, чтобы черт за язык не потянул и чтобы, Боже упаси, не сорвалось с языка что-нибудь лишнее. И все это называется «бдительность»
Что надо на охоту.
¼ чаю, 1 кило сахару, 2 бут. вина, печенье – пастила, 2 ружья, ящик с патронами, патронташ, шомпол, термос, простыни, подушки, 2 пальто, туфли, брюки запасные, смена белья, чулки 2 пары.
1 кило мяса = 13 р. Масло 16 р. Крупа 12 р. Мясо = 90 р.
У людей случаи, у воды ручьи. Бывает, вдруг случай – и вдруг откуда ни возьмись ручей. А туда поглядишь, откуда ручей вытекает, и нет ничего случайного: промыло плотину между ряжами и потекло.
Калган (корень).
1 Августа. Вчера с Огневыми прибыли в Конякино вблизи Гора-Поневиц.
Жаркое утро и очень росистое. Убили одного тетеревенка. Гроза: огромило. Огромило телку, колхозного жеребенка, сгорел стог сена и копна ржи. Телке успели кровь спустить.
2 Августа. Ильин день. Опять очень жарко, но гроза повторилась маленькая, без дождя, хотя совсем недалеко, в Переславище, был ливень. Множество холостых тетерок, выводков или нет, или второй кладки. После обеда переехали в Михалево. Нашли хороший выводок тетеревов и глухарей.
Пьяный зять (дурака в дом приняли). Английская политика решила все. На чистой скатерти самовар без подноса. На сеновале ремонтируется только одна сторона крыши, под которую сгребают кое-как сено.
3 Августа. Ненастное ветреное утро постепенно делается солнечным и не очень жарким. На проволоке собираются табунками ласточки – первый признак осени. Чудесный лес: ели очень старые с пиками и кое-где еловая частота, все подостлано зеленым мелко-зернистым мохом, глухариные копки, лосиные орешки, много всяких грибов.
Вечером заехали в Переславище к Домне Ивановне: как Москва съела у старушки детей. В Федорцове, когда доставал водку, молодой человек не отходил от машины. Жена тянула его в лес за грибами, а он ей: «Не хочу в лес. Я людей люблю». И указывая на нас: «Я сам революционер». (Всю жизнь отдал за политику)
Охота на глухарей. Все было в том, чтобы не упустить Ладу из виду. Глухарь бежал в чаще, и Лада шла в чащу, и мы с Петей за Ладой с двух сторон. Я залез в такую чащу, что дальше идти не мог. Но Петя крикнул: сюда, здесь дорожка. Глухарю в чаще было невозможно взлететь, он тоже вышел на зеленую дорожку и взлетел. Петя выстрелил. Глухарь, раненный в крыло, свалился. Переполненный радостью Петя догнал, схватил и, чтобы покончить поскорее, ударил глухаря головой о березу и с такой силой, что голова отскочила. Рассмотрев свою добычу со всех сторон, счастливый, он уложил его в сетку. – А голову, – спросил Петя, – возьмем голову? – Я ответил, не глядя вниз, где она была в траве: – Ну вот еще, на что нам голова'
4 Августа. В Михалеве я узнал свои места лишь когда пришел туда и увидел, а Петя везде помнит. Понять надо, почему это, и что остается у меня и что у Пети.
Глядел на свое фото жеребца, как он взвился над кобылой и какая она стояла покорная и готовая нести всякое бремя. И так весь мир расположился, люди, звери, растения, как опилки возле магнитных полюсов.
Молитва... но если насиловать себя для молитвы, получается толстовство: с молитвой нельзя «шутить» или использовать, потому что родник молитвы только чистое сердце. Если же хочешь просто в себя прийти, то для этого есть пасьянс.
Написать благодарность Серг. Серг. Турскому.
Прочитать внимательно мемуары С. И. Огневой и через них понять последнего в профессорском роду С. И. Огнева. Вот это «нечто», как нам, дикарям, кажется, неживое и тем неприятное, живет и в «князе», и во всяком породистом человеке: некая пустота, заменяемая физической и умственной культурой. В то же время какая-то легкость общения, допускаемое легкомыслие. Огнев и Панферов... это интересно сопоставить.
5 Августа. Строительство моего канала должно в глубине своей быть строительством мира. «Бобры» есть тоже книга мира, и, конечно, все детские рассказы. В этом сознании есть прочность, и когда об этом думаешь, то становишься довольным, как будто наедаешься и добреешь.
Определяется Сутулый, чекист: наполовину из себя: пафос рядового марксиста. Ему противопоставляется инженер знающий и осторожный, вроде Огнева, джентльмен. Противопоставить в их форме нерешительность знания (в основе знания сомнение) и стремительность фанатической веры (в основе веры действие). Инженеру все кажется Чаном, в который он должен броситься. «Бросишься и воскреснешь вождем народа», – говорит Сутулый. Так они говорили, а со стороны канала вопрос был только об ускорении (темпы). Роль Сутулого именно в темпах, и это ему легко делать: он весь в том, чтобы сделать канал в срок. Русский человек, убирающий под грозой урожай, кочевник, складывающий юрты, мгновенно переходящий в движение: так создан был канал.
6 Августа. Анна Дмитр. пишет, что 12-го желает сдать мне квартиру.
Вот наконец желанная квартира, а жить не с кем.
– куда ей в Москве. Петя разваливается. Я полагал, как и с Левой тогда, буду жить с подвижником науки, а еще я и сам не видал жилища, – он туда бабу привел. Если дать волю, он вытеснит меня, как вытеснил Лева. Наука при этом, как и у Левы литература, отступает. Вчера Петя сробел перед экзаменом и отступил. Все летнее пропало даром. Куда же его девать? Взять в секретари? Вопрос с женщиной. Любовницу приводить к нам – это противно: мы жили такой строгой семейной жизнью. Женится – вытурит (начнутся ссоры невестки с Павловной и пр.). Видимо, остается лишь расходиться. И в квартире действительно жить некому, один я.
Так вот квартира – неладно. С Петей неладно, с Левой – неладно, Павловна – неладно, машина при Петином досмотре разваливается, лодки разбросаны – одна в Териброве, другая на Кубре. Все ни к чему. И думаешь не о работе своей, а о всех этих черепках.
Петина психология: половое отношение (в особенности когда только налаживается) приближает иногда такое существо, на которое без этого и не посмотрел бы. В этом состоянии обман получается оттого, что качества, свойственные всем, приписываются возлюбленной как личные свойства и тем делают ее единственной. Эти качества, свойственные всему миру и связанные с размножением живых существ, содержат в себе всю силу радости жизни земной: тут и звезды, и месяц, и голубая стрекоза в тростниках, – все, все в свете,весь свет! И вот это все лучшее в мире открывается в единственной: у нее месяц во лбу, звезда в косах. Влюбленному впервые открывается радостный мир, и ошибка его в том, что все это приписывается ей одной. И потому как только он удовлетворится, так «очарование» проходит: «брак – могила любви», в котором обретается своего рода техника любви, устраняющая всякий обман...
Поэзия прямо обратна браку, она, как и религия, останавливает ход любви в момент сильнейшего ее напряжения,весь мир сошелся воронкой. все готово, один момент... и нет! Предмет исчез, а мир остался сведенным. Ее нет, воронка цела. Вот тогда Пан играет на свирели или просто свистит в эту дырочку, а монах опускается на колени, восхищаясь клейкими листиками весенних растений..
В чистом виде все это чудесно: и брак – гроб любви, и песня пана, и «да будет воля Твоя» религиозного человека. Но в малых чувствах, в быту, в «жизни» все происходит смешно... Так смешно, что Петя, выбрав себе неумную и немолодую женщину, начинает с того, что ее развивает.
.. питание и даже смерть отпадают: личность бессмертна и независима от размножения и питания.
Маковая головка, – какая это чудесная игрушка для ребенка. И цветы дети любят, – вот где, а не из машинной техники надо брать формы детских игрушек.
С высоты Христа любовной
На забавный мир людей...
Забавные рассказы.
Сговорился о ремонте машины к 12-VIII и о посылке стола и книг в Москву. Значит, празднество «воздушного замка» на 12-е обеспечено.
Радио впервые сделало музыку объектом: это уже больше не «душа», как мы полагали, собираясь в концерты или слушая деревенский хоровод. Музыка больше не спрашивает тебя о твоем согласии: играет когда надо и когда не надо и всем проходящим по площади.
Работы кончились. Но радио забыли выключить, и вот без людей треплется звук, сливаясь с порывами ветра, и диктор объявляет... Часовой задремал под эти звуки, и вот слушают, как, бывало, слушали падун, привыкают леса, ветер, вода, как, бывало, привыкали к былинам Сергея Мироныча. «Кармен», опера тоже ведь неплохая (годится к моменту начала прорыва воды на плотине № 10).
Люди на канале в сгущенном виде то же самое, что и все мы в стране. Мы тоже все работаем под давлением необходимости войны.
Как в художественном произведении, зная, что сила его заключается в форме, т. е. отношении вещей, созданном личностью художника, мы не можем оторваться от содержания, связанного формой; так точно и «вечность» Христа, Его воскресение и дарованное Им спасение мы не можем оторвать от нашей жизни и сказать, что Христос есть форма, отношение вещей, создаваемое верующими.
Умер самый лучший утенок, уже в пере. Нашли его мертвым возле таза с водой и без всяких поранений.
Необходимость серьезного и решительного разговора с Петей.
Изменение чего-либо в человеческой жизни начинается с личного действия, вот отчего происходит почитание героев, царей и т. п. и отчего в советском государстве личное действие («спец-человек») взято было на учет («парт-человек»); от героя, царя и т. п. остался «спец-человек». И вот этот процесс обезвреживания всякого рода спекуляции, торговой, политической, нравственной, проник и в смежные высшие области: религия, искусство, наука – все было взято на учет. Мерилом всяких качественных ценностей стала полезность данному моменту советского строя. Самой насущной полезностью является, конечно, оборона, и вот почему все лучшие силы народов пошли на оборону.
Простора деятельности – ловить рыбу в мутной воде осталось, конечно, довольно, и жулики всякого рода, наверно, возросли числом против прежнего; но все-таки, наверно, и под ними сохнет земля: жулик трансформируется в бюрократа, обещая в будущем окончательно превратиться в шестерню.
«измена» взята под учет. И, конечно, уязвлена в самом истоке своем, в той возможности так самому лично создать отношение вещей, чтобы верилось в бессмертие.
Получается пересмотр самый подробный всего содержания жизни и соединение под высоким давлением всего народа для боя со всем миром за коммунизм. Это явление стало огромно, война предстоит такая большая, что требования к личности, могущей стать выше времени и судить независимо, возросли чрезвычайно. Писатель, который захотел бы воспользоваться этим явлением как материалом, значит, стать выше, был Андрей Белый, и он на этом сломал себе шею. А сколько претендентов на трон, подобных Разумнику!
Возможно одно лишь сокровенно-религиозное отношение, т. е....?
Огнев бросается в «чан»: он ведь должен быть доведен до этого, как бывает доведен человек до самоубийства. Вот это «в чан!» надо анализировать.
Все, что пишет Шкловский о Розанове, есть демонстрация книжности своего еврейского ума. А сам Розанов вырос из русской культуры свободно и радостно, как цветок.
У Лады тоже осень: сильно пожелтели основания клыков.
Отправил в Москву стол, книги и еще кое-что, одеяла...
Павловне плохо: вчера слушала о квартире и заплакала. Мне стало ее так жалко, что так это и осталось на сердце уколом. В молодости женщина явилась как единственная и незаменимая. Вокруг всё были женщины, а я, как заколдованный, думал все об одной. Вот пришла старость. После тридцати пяти лет жизни с обыкновенной как будто бы женщиной, каких, казалось, так много везде, она сделалась для меня тоже единственной и незаменимой никем. Так в моей жизни, как два полюса, южный и северный, стали две женщины: единственная в юности и единственная в старости. И так должно жить.
И еще одно удивительное единство во мне – Розанов. Он своей личностью объединяет всю мою жизнь, начиная со школьной скамьи: тогда, в гимназии, был он мне «Козел», теперь, в старости, герой, излюбленнейший, самый близкий человек.
Шкловский, книжный ум и еврей, изучил Розанова, разложил его неглупо на составные части и стал ему подражать. Умен, а в этом глуп, не может понять, что такой органический талант, как Розанов, живет, растет, зреет на человеке, как яблоко на дереве, а он, еврей и книжник, корыто с песком, захотел показаться яблочком!
Таким был Розанов всю свою жизнь, и вдруг оказалось в последних трех книгах, что он литератор, поэт божьей милостью. Так было: вопреки всему Розанов оказался литератором. А Шкловский разбирает и доказывает, как хитро строил Розанов свои вещи, и даже указания Розанова на то, где пришла ему в голову та или другая мысль, напр., в ватерклозете, Шкловский называет «пейзажем». Умно до глупости, а для чего-то нужно.
Жизнь пережить – не поле перейти. Детей воспитать – не курочек пересчитать.
9 Августа. На днях читал в «Правде», что из Александро-Невской лавры сделали «Некрополь» и свезли туда могилы замечательных людей: Чайковского, Даргомыжского, художников, поэтов. Но среди замечательных людей не было, напр., имени Пушкина, значит, Пушкина тронуть не посмели. Правда, как тронуть могилу, если покойник отпет? Неужели же их теперь отпевали? И еще хуже, если прошло сто лет и могила стала подробностью ландшафта? Мерзость эта вскрывает силы, которые повертывают все революции вспять: это силы могучих неповинных мертвецов, которых толпа по невежеству оскорбляет вместе с живыми мертвыми, действительно виновными в том или другом.
его и стала бить, не то считая его приблудным, не то виноватым в своей малости. Как же! она столько сил отдала, чтобы выходить, и на вот: возвращайся назад и ходи за одним. К счастью, он скоро понял свое положение, и чуть утка к нему, он бросается в общее стадо. А ночевать Ефр. П. по-прежнему его носит в духовку и, выпуская, подкармливает.
Отправил письмо Разумнику, отклонив его приезд короткими строчками. Вспомнилось, как Горький отклонял свидание со мной и как это меня коробило... (Надо это потом хорошенько разобрать.)
Читал о Гёте и думал о Розанове, что один на пьедестале, а другой без памятника и место, где зарыт, забывается: нет никакой отметины на месте могилы, и ежедневно там по этому месту люди ходят.
Ехал по городу на велосипеде, и один какой-то недоброжелатель крикнул: «Смотри, говно сзади горит». Это из блатного языка, голос из того страшного мира, в котором не может быть примирения с культурой: он был и останется до новой революции. И если кадеты заигрывали с левыми, эсерами и большевиками, то сами большевики сознательно заключили блок с этим миром и сознательно отстранили его, когда достигли власти. Большевики дошли даже до того, что этих бывших друзей своих заставили каналы рыть, и еще больше: исправлять их! А эсеры так и остались в отношении к преступному миру на позиции Miserables Виктора Гюго, для них эти демоны по-прежнему «униженные и оскорбленные». Эсеры остались старыми девами революции.
(К этому Петя рассказывал, что два таких однажды сошлись на улице, пьяные, и один другого оскорбил обыкновенным матерным словом. Тогда оскорбленный крикнул загадочные и страшные слова: «Надень валенок на шею!» После этих слов ясно было, что должен был пущен в ход нож, но кругом люди были. Оскорбляемый удалился.)
1) Сутулый – слепой носитель этой силы.
2) Пахан Черкун (Голый царь) – пусть и будет «младенцем». Разыграть все действие по авралу плотины между Сутулым и Паханом.
3-е лицо: инженер Огнев.
Ремонтируют машину. Коля Куликов именинник: Никола Капустник. Вечером они вымыли себе руки керосином, и мы угостили их в огороде за столиком. Коля жаловался на жену Лизу, что он 15 часов проработает, а домой вернется, жена ему ребенка навязывает. – Понимаю, конечно, скучно ей: все одно и то же. – А я не понимаю, – сказала Павловна, – первый долг женщины беречь своего ребенка, второй долг дать покой мужу, когда он приходит с работы. – Коля согласился.
«Я» мое вошло в музыку мира...
Иногда, когда музыку слушаешь, свое «я» застаешь за какой-то совсем ничтожной посторонней музыке мысленкой. А музыка сама собой. Это показывает, что «Я» – моя душа – не хочет подчиниться и отдаться и лучше готова заниматься маленьким делом, но своим собственным. И сколько вот таких не занятых музыкой «я» треплется в мире со своим маленьким ничтожнейшим делом. Как часто, глядя на них, кажется до крайности непонятным и странным ввиду краткости нашей личной жизни их поведение: заниматься такими пустяками, когда жизнь наша так коротка.
Из этого можно сделать кусочек «аврала», когда убило камнем подрывника, а музыка по радио продолжалась. Сутулый чувствовал горе, и нужна была музыка такая, чтобы горе его через музыку сошлось бы с горем всего мира, заключенным в музыкальных волнах. Но теперь музыка звала к радости, а он трепался один в тех радостных волнах со своим горем. «Но это еще хорошо, – подумал он, – что все-таки здесь же покойник, и я должен его пожалеть». Но бывает, что музыка зовет прекрасным звуком к прекрасному делу, а «я» какое-то мелкое, занятое своим маленьким делом, не хочет подчиниться и со своей мысленкой треплется между музыкальными волнами. Какой это вздор! и сколько таких маленьких «я» треплется в мире между музыкальными волнами общего дела. Музыка эга освежила его и возвратила к делу. Музыка подхватила и раскрыла его «я» в ширину, он бросился к шлюзу и забыл о покойнике.
Стихию музыки через воду и оркестр на канале ввести в действие, пастух в Надвоицах со свирелью и радио.
Героя моего рассказа звали Зуек, как и многих мальчишек возле больших морей и озер зовут зуйками. Эти мальчишки, когда сети вытаскивают, снуют между рыбаками, как маленькие чайки зуйки всегда снуют между громадными чайками поморниками и глупышами. Зуек, внук надвоицкого сказителя былин Сергея Мироныча, родился и рос возле Надвоицкого падуна на реке Нижний Выг у самого истока его из огромного Выгозера.
Стахановец как советски-практическое решение вопроса бытия индивидуума в коллективе. То же самое и советский герой.
Ввиду вчера рассмотренного положения преступного мира в советском государстве, как же возможно допустить бытие вообще бесконтрольной личности («кто вас проверяет?»). Так что вот и «бдительность»...
Тут явно действует временная необходимость...
– тебя забьют, и если украдешь – некуда деть. В том-то и горе, что и творец качества, и преступник непременно индивидуальности.
Если вопрос отношения индивидуального к универсальному разрешается исключительно в пользу индивидуального – вот это и есть индивидуальность. Если же индивидуальность является осуществлением универсального, то это личность.
С 15 Авг. по 15 Сент. принимать йод. И вместе с тем ежедневно при всяких условиях хотя бы на 15 минут пропускать через себя материалы канала.
Живу в советском государстве как на капусте подсолнух: земля подходящая, можно расти, но...
11 Августа. Врабатывался в «Канал». Приезжал бедный Петр Карл. – «говорить нечего». Просил у меня дать ему [смысл] политической современности, я сказал: это выметают последние остатки тех людей, которые разрушали империю и теперь ждут за это награды. История безжалостная. – Как же мне лично быть? – спросил он. – Уткнитесь в свое дело, – ответил я. И он очень обрадовался, он уехал счастливый.
12 Августа. Собираемся в Москву принимать квартиру. Купить «Бобры» Федюшина в Междунар. книге и «Калевалу». Послать Полякову о негативах (самому съездить при пробе машины).
«Канал» Дехтерева и Зеленое озеро.
Принял квартиру.
Не мебель и ковры, а что-то совсем другое радовало меня, передохнув после обеда, понял: это чувство высоты жилья (под небесами).
Есть мученики автомобиля, и есть мученики города, но если автомобиль свой – вместо мученья радость: зло и мученье и радость не от самого автомобиля. Так, наверно, и город: люди, населяющие город – одни мученики, другим город есть свой город, им хорошо, и они в городе плавают как рыба в воде.
Решено роман включить в «канал», в Огнева как один из этапов потери родины.
Ехали два человека в автомобиле и говорили между собой про инженера Огнева. Один из них, сутулый, высокий и очень широкий в плечах великан говорил: – Теперь все зависит от Огнева... Я знал... позвольте, но ведь Огнев, инженер, приговорен к высшей мере...
Темпы ставят вопрос о личности. Чекисту кажется это сопротивление инженеров леностью, инертностью, переходящей <Зачеркнуто: следствием буржуазного строя, переходящим> во вредительство. На самом же деле весь человек, вся личность инженера была связана с ритмом прошлой эпохи, и чтобы ему войти в новый ритм жизни, ему надо было выйти из себя, что значило почти то же самое, что жильцу 10-го этажа броситься из окна вниз в какой-то кипящий чан с такой верой, что не разобьешься, не сваришься, а сделаешь великое дело и сам сделаешься другим, лучшим человеком. Но нужно ли, возможно ли выйти из себя? и как это сделать? Надо ведь не уважать себя, чтобы желать выйти и стать не самим собой, а другим... (Вопрос 1-й Федору Куприяновичу: что значит для инженера перемена «темпа». Вместе с утратой себя должно утратиться качество вещи, прелесть ее: личность – родник качества.)
13 Августа. Сейчас в Московской квартире жарко, а зимой, возможно, станет холодно, и все не от себя зависит, если жарко – уйти некуда, если холодно – словом не велишь никому и дрова не в твоих руках.
Если на тихую воду смотреть против солнца, то вся вода везде вспыхивает звездочками, как в морозный солнечный день изморозь: это делают, на мгновенье показываясь, мальки, против солнца совершенно невидимые.
Те «открытия», о которых я так часто говорю и считаю за большое дело – задушевные открытия в том смысле, что если смотреть на мир из-за своей души, то самые обыкновенные вещи и явления мира, всем известные, показываются в новом свете, и многие говорят об этом: «я тоже так всегда понимал, только не смел высказать».
Раньше писатели брезговали политикой и свои вещи очень неохотно давали в газеты. Теперь политика брезгует литературой, и чуть только пахнёт литературой очерк, в нем сейчас же открывают какой-то второй тайный смысл и возвращают автору с вопросом: «что вы этим хотели сказать?» Или же в лучшем случае откладывают до номера, который будет специально литературный и тем будет можно допустить многосмысленность.
Видел вчера дачников, когда они густой массой выходят из вагонов и тесно друг к другу движутся в домики под свои сосны. Среди них есть всегда великий толстяк в рубашке, перетянутой по брюху ремешком, есть... есть...
Кто-то хотел вскочить на подножку движущегося поезда, но милиционер успел схватить его и удержать. Все дачники окружили арестованного, очевидно, ему сочувствуя. Они все милиционеру возражали, и он их успокаивал и до того наконец вежливостью своей, соединенной с упорством, довел всех, что можно было протянуть руку к арестованному и энергично повернуть его в нужную сторону. Внезапно откуда-то вырос другой милиционер, и вдвоем они повели. (Советский милиционер не может переходить какой-то границы в своей служебной энергии, а то его публика живо уймет.)
Вчера, имея впервые базу в Москве, решился сделать небольшую наблюдательную прогулку, как делал это в лесу. И сразу заметил постройку Каменного моста и понял ее как постройку канала. (Продолжить вечером о щитах..) Несколько человек по горло в воде удерживали и закрепляли щит. Один из рабочих с напряженными желваками на всем верхнем теле держал вагу, и от этого зависела работа всех других, но, делая главное дело, он вовсе не думал, что он главный, а только что И всякий другой в своем деле понимал, что так надо для того дела, которое делают все. Можно было понять это так, что вот сошлись гости к одному столу, нагруженному яствами, и каждый мог брать для себя из общего; здесь же наоборот: стол нагружали, и каждый занят был тем, чтобы дать из себя для общего стола. Так вот точно и канал строился: все должны были давать из себя: канал должен быть построен.
Вот это же и есть вторая родина: в первой родине человек брал для себя с общего стола; во второй родине он стал давать из себя.
– сделать лучше; и раз взялся, то тем самым и попал в общее дело и центр «Я» переместился: брал со стола, теперь надо на стол, чтобы спасти то «Я» – второе, без которого жить ему нельзя: канал должен быть.
А может быть, и все мы работаем общее дело, но только одни имеют досуг думать о себе и ставить в этом себя на главное место, другие силой первобытной общественности должны были делать общее дело, не думая. Вот это «я», которое отделилось в свое время как «я», теперь должно было остаться как «я» и тоже войти в общее дело. Через самолюбие он вошел и...
Помнить, вспоминать и напоминать себе, что работа моя посвящена воде и общему делу (и, может быть, затем и ребенок в канале, что в нем будущее).
«Канал должен быть построен». В огромной стране все были против государственной власти и разбили ее; но без власти люди жить не могли. Жить не могли без власти, но, презирая власть, брать ее не хотели. Всякий порядочный человек обязан был выказывать свое презрение к власти и даже называть себя анархистом. Но пришел единственный человек и убежденно сказал: «надо брать власть». Его послушались, потому что в воле единственного человека сошлась воля миллионного народа: невидимая воля миллиона стала видимой через одного человека Ленина. Так на развалинах империи возник грозный Союз ССР. После этого стало много возникать внутри Союза той же самой силой: властный скажет – и слушаются. И так было сказано: Балтийское море должно быть соединено с Белым. И по этому слову Сталина сделалось, что канал должен быть построен, и это стало необходимостью всякого, кто был привлечен к этому строительству.
15 Августа. Опять жара. Сегодня начал принимать йод: значит, с 15/VIII–15/IX не пить ни рюмки, охотиться и создавать канал.
В 4 у. выехали на грузовике в Териберки и в 7 у. вышли на охоту. Очень жарко, тетерева сильно бегут, нашли два полных выводка, а взяли одного, и одного вальдшнепа. У Лады разгар течки. Она нервничает. С размаху так ударилась о дерево и так от этого зашумело молодое дерево, что мы приняли за взлет птицы.
– Всегда смешно, – сказал Петя, – когда собака налетает на дерево: так тоже птица иногда в чаще, пробиваясь наверх, застревает – и тоже смешно.
– А если, – сказал я, – Лада ударилась ногой и захромает, то уж не смешно.
– Она ударилась головой.
– Почему же ты думаешь: ты разве видел2
– Нет, я не видел, как ударилась, но прямо после того она облизнулась: это я видел. Раз облизнулась, значит, голова...
Великий урожай на все, даже на орехи. Сколько орехов! Рожь убрали. Лен берут. Начали овес.
Как я отдался весне, сколько всего набрал. Теперь ни на что не смотрю. У меня самого зреет плод.
сходилось в одно, и так страшно, что трубы еще на большей высоте выпускали дым и отравляли воздух.
Пустовка Лады сейчас в той стадии, когда не кобель ищет суку, а сама сука бежит к кобелю. И вот вспомнилось, как вначале Лада заигрывала и бежала от Трубача, и когда он ее настигал, то даже и грызла, а вот теперь. И так вся любовь как сила размножения протекает и у людей, как у суки и всех живых существ. Так девушка у нас бежит и огрызается и так же потом... До того похоже, что просто удивительно, почему люди плохих людей зовут «псы». Сами хуже, чем псы.
В существе своем втайне моя любовь тоже ведь кобелиная, но потому-то я и скрываю ее так ревниво от всех, что вдруг вот и откроется и уже с несомненностью факт, что моя любовь тоже, как у всех, кобелиная. И каждый, зная все, надеется, что вот у него-то как-нибудь из этого выйдет любовь небесная – надеется и скрывает любовь свою от общего глаза. Но так ведь и жизнь наша с ее ужасным и оскорбительным концом: каждый сгниет и каждый, живя, все надеется, что его-то чаша сия как-нибудь да обойдет.
16 Августа. Жара. Нашли выводок и ничего не взяли. Вернулись сжаренные. Уйма орехов, брать и не перебрать никогда. Урожай всего' Моя квартира – тоже плод.
Я восхищался своей квартирой и сказал Леве: – Вот 35 лет работал в литературе с успехом и лет мне 64 года: хорошо теперь и отдохнуть в своей квартире. – Для этого, – ответил он, – не надо ни талантом обладать, ни работать 35 лет, ни доживать до 64 лет. Вот хотя бы у Лидина уже лет 15 тому назад была квартира лучше твоей.
17 Августа. Жара. Сильная роса. Масса промахов. Паутина. Иволга. Желна с семейством. Те высокие метелки, которые весной так долго не ломаются. Вся деревня пустая, кто лен берет, кто рожь молотит, а кто в лесу за орехами. Неуемная ходьба вышибает из головы всякую мысль. Если бы к этому прибавить еще общество, чистку обуви, сбруи, ружей и т. п., – вот и получится военная служба.
Вода в лесу и на канале:весна воды там и тут: параллельно: и там и тут нечто делается, там не нами, здесь же нами. Собирать в одно лесной материал весны воды: напр., борода на воде или полдерева корытом и по корыту хлещет вода со своим назначением – везде, где пробегает вода, что-нибудь совершается: где она пробежит, потом будут не такие цветы и насекомые, и птицы и звери придут не такие, как рядом: только оттого, что старая осина корытце поставила. Из гнезда дятла бьет фонтан.
Все «перекованные», кого я сам видел и кто в книгах описан – неверные и жалкие существа. Возможна ли та личность, о которой я хочу написать?
«Канал» – это военная организация: военная, значит, основанная на какой-то власти государственной: «и человека человек послал к анчару властным взглядом». Организация, значит, такая расстановка работающих частей, в которой каждая из них давала бы наибольший полезный эффект. «Канал» создался благодаря сильной власти и умелой организации, взятой с военного образца, вероятно, много и от немцев. Еврейское самолюбие: Берман, Фирин, Коган, Френкель.
<На полях: Смородиновое варенье. Мятная. Щетка ружейная. Мелкая дробь. Щелкун. Парфорс и шнур. Масло. Дрожжи.>
У жертвы отнимается право кричать и плакать.
Христос как сила, оружие и право жертвы: это «сим победиши», крест против меча, это кто сказал: «взявший меч от меча и погибнет». И еще: «Прости им, они не знают, что творят».
Отказ Горького от свидания со мной и отказ мой от свидания с Разумником Вас. = то же самое. Следовательно, у Горького имелись относительно меня очень определенные сведения. Кроме того, и главное, он был сам убежден в принципах советской власти, и мое критическое отношение к ней ему было неприятно.
Есть люди особенного, острого и раннего сознания, вот как Лермонтов и в отношении нашей революции Розанов, – эти люди пред-чувствуют, пред-мыслят и пред-сказывают. Но другие до того же доходят медленно в личном опыте. Да, более медленно, иногда прямо долго. И вот одна из причин, почему надо стремиться некоторым к долголетию.
быть счастьем, но может быть и несчастьем. Зато когда любовь проходит, то это во всяком случае к счастью.
18 Августа. С утра несколько пасмурно, хотя барометр все движется вправо. Ходить за тетеревами нельзя, за три дня Лада отбила ноги и еле ходит. Отправляю Петю за машиной и про себя горюю о нем: очень вяло живет и страсти достигать нет совершенно.
В основе того социализма, который действует убеждением, лежит христианское сознание; такой социализм ведет в отношении политическом к анархизму. А тот социализм, который действует насилием, приводит непременно к власти и государству. И оттого я думаю, что человека на канале в смысле «был Савлом – стал Павлом» не было и быть не могло. Было же приспособление; и даже «перемена темпа» – есть чисто процесс приспособления.
Узлы новой родины (как у сказителя: «везде солнышко по деревьям задевать будет») возникают в труде, в трате себя, в творчестве: человек как Робинзон: узел раз завязался – и пошло, и пошло.
Значит, лучшее на канале – это что человек расстается с наследством чужого ума и начинает любить и ценить то, что делает сам лично. На этом личном и строится новая родина.
начинает сначала: даже постель обмял, и так вся природа и белая ночь...
– содраны лапы, и день, какой день! а мы не за глухарями в лесу, а за орехами. Так много орехов, что едешь на велосипеде и хватаешь рукой, иногда выходит очень удачно.
Хватаешь ветку рукой, сгибаешь, склоняешь к себе, вывертываешь нижнюю сторону листьев к себе, и она сразу показывает все свои орехи. В два часа набрали мешок.
Семья собралась под кустом. Хозяин склоняет ствол с висящими орехами, и ему делается их не видно: орехи внизу, он смотрит на верхнюю блестящую сторону листьев - листья, и больше нет ничего. Зато детям внизу все видно, и они с жадностью обрывают согнутую ветвь.
День до вечера оставался пасмурным, и вечером солнце вышло сверху на узкую лимонно-желтую полосу. Совсем даже было холодно.
Читал с восторгом «Антигону», в которой увидел Христа, и вспомнил старое время, когда Мережковский, Вячеслав Иванов и другие эстеты ходили в православную церковь как на элевзинские таинства и пытались начать аполлоническое просветление бедной России.
«Антигону» с вздохом: «сколько теперь у нас антигон!» Между тем нам теперь отсюда то время представляется бедным именно относительно Кре-онта. Единственный Столыпин и то кажется очень жалким в борьбе с бесчисленными антигенами. И вот теперь в отместку той слабости наступило во всей силе время Креонта, которое рано или поздно подготовит нам Антигону, настоящую.
19 Августа. Опять полносолнечный день. Иду снимать паутину.
«Неписаный закон» (Антигона) – это душа, это «Я».
Лирика – это «я», эпос – это «он» (мой рассказ о нем – лирический эпос).
Овес косят, рожь давно убрана. Рожь давно убрана, а перепел все кричит. Семья соек, ворон и желны.
«я», который пришел сюда раз и уйдет навсегда. И надо найти это неповторимое небывалое «я» и написать о нем: это очень ценится и надолго остается, пока не разберут в писаные законы.
Писаный закон создала неписаная душа, не зная о тех, кто еще будет. Мы, новые неписаные, приходим и закон изменяем. Я так понимаю..
Ведь из неписаного же материала зарождается и слепливается слово написанное?
Очень тихо в лесу, только тихий трепет осины и далеко вверху гул от пчел...
Совокупление. «Я» – это «я», но вот я увидел высокую ель с белыми шишками – одну и рядом с желтыми, золотыми, и на одной золотой смола блестит. В этот миг «я» вышло из тюрьмы, стал «Я», и радость охватила меня. Значит, радость в таком «совокуплении».
Совокупление или творчество все равно сопровождается радостью, только совокупление – Дионис, а творчество – Аполлон (смотри образно, как пленный дух, страдающий воплощается в шишке).
Упрямый рыжик стоял на моей тропе.
Не знаю, как это выходит, что на одной ели шишки серебряные, а рядом на другой золотые.
Обыкновенно барашки на небе стоят, но сейчас они бегут, все барашки быстро убегают, и на их место приходят кошачьи хвосты, за хвостами неопределенные облака, и – тут солнце меркнет.
Вспомнилось:
– Что если бы мне такую квартиру в 28 лет!
– Сколько бы ты глупостей в ней наделал! – сказала Ефр. Павл.
Иначе сказать: что было бы, если бы я женился на «невесте».
«выше меня», как Вера Антоновна живет с Яловецким, и едва ли угадала бы меня.
В Москве опыт: ходить по музеям и сравнивать, что дает лес, что красота: не то ли это самое?
Учат и учатся тому, что известно. У нас все учатся. И образованному это все известно.
Урожай на все и особенно на орехи: такого урожая орехов на моей жизни еще не было и, верно, не на всякую жизнь человеческую и бывает. Радовались, конечно, всему, и ржи, и пшенице,
и овсу, и картошке, но только всему такому радовались с расчетом: многие, поняв урожай, отложили намерение уйти на фабрику, другие, прослышав об урожае, бросились с фабрик в деревни, рассчитав, что при урожае в деревне жить много свободней. Без расчета, без одумки, вздохов и воспоминаний тяжелого пережитого радовались только орехам: это Бог послал! и валили в лес семьями (отец гнет – дети из-под низу рвут).
Год такой...
Правда, и мы – кругом лес – как в лукошке сидим, а они прямо в лесу, одни кусты и какое уж у них удобрение! – и там урожай. И там, где отродясь ничего не родилось, и где не удобряли вовсе и даже хлеб на хлеб сеяли – везде урожай. Значит, год такой...
И вот подумаешь, что было бы, если бы этот год вышел голодный... смута новая, война? а вот вышел «год такой», и будут хвалиться.
технический должен был произойти: и он при Сталине совершился, такой технический, что само государство превратилось в такую точную машину, что ни один человек не ускользнул от учета и по радиосигналу, данному из центра, всякий человек...
Зарубить на носу: что в Москве жить так же отдельно и еще больше, чем в Загорске, а культуру (искусство) понимать как лес. Вообще ни в каком случае не выходить из себя.
Материалы собраны для канала, остается найти тон.
«старших». И если ты хочешь знать, откуда взялась сила человека послать другого за ядом к анчару, то надо смотреть на старших в семье. Только старший в семье опирается на личный опыт, а властный в государстве держит в руке рычаг машины, которая является рационализацией безличного опыта множества людей.
В этой квартире так хорошо, что как будто это даже и не я живу, а кто-то в этом роде настоящий.
Анна Дмитриевна сама не шила, не пилила, не стругала, не мыла: она ничего не делала, а только всем распоряжалась и тратила на все казенные деньги. Но от нее все зависело, к ней все шли, все в ней нуждались, она за всех отвечала. Вокруг нее были все специалисты, она же специально ничего не знала, она была организатор, и у нее была через это вся власть.
Она ничего не делала своими руками, не шила, не мыла, не пилила, не стругала. Но у нее был план в голове и деньги в кармане, благодаря чему (плану и деньгам) она могла не только распоряжаться в квартире, но и (... так человека человек послал к анчару).
или объясниться? 2) Петя окончательно провалил план наш весенний, работу бросил, экзамены бросает:весь дух вон. (Все перерешить.)
Еще узнал, что Ставский ищет свидания со мной для интимной беседы. Надо необходимо определить свою позицию, вроде, напр., следующего. Положение граждан одних в отношении других (при диктатуре пролетарского государства) похоже на педагогов... Одни граждане смотрят на других как на малолетних, вследствие чего те и другие развращаются. Временные нормы берутся как вечные и заслоняют в сознании идеалы коммунизма. Да! но... об этом нельзя говорить. Я думаю, что «позиций» таких высказывать нельзя. Надо: ссылаясь на возраст, определить свои задачи (сверх этого ничего не могу: ночные собрания – три дня работы выпадает). Одним словом, в Москве мне надо устроиться так же удобно для работы, как я привык это делать в лесу.
Ему страшно было искренно среди людей высказать свое мнение: «а вдруг, – думал он, – мое мнение как раз и совпадет с тем, что думали расстрелянные враги народа». И он маялся не потому, что таил в себе какую-то вредную мысль, а что боялся неведомого.
Вечером ходили с Петей на близкий выводок. Заря была лимонная, строгая.