8 Октября. Как и вчера, чудесное утро. Но мне плохо: вчерашняя болтовня была как-то ниже меня, стыдно и противно. Вот уж воистину-то подлая жизнь.
Суеверие в форме знания.
Догматизм В. Д. Ульриха, моего учителя: правоверный марксист делил мир на два класса, – святых пролетариев и грешную буржуазию. Сын его В. В. стал это в жизнь проводить, стал государственным палачом.
Верует ли поп или не верует, – не все ли равно? Поет и машет руками, и довольно: верующие едоки..
Большинство ищет идолов, чтобы им поклониться, меньшинство властелина, чтобы использовать поклонение идолам.
План и желание (План – Сутулый, Желание – старуха Лукична).
Не провести ли роман Успенского (Сутулова) с [Подольской].
Счастье – не камень, на него становиться нельзя – говорит Map. Лук.
Алексей Денисов – охотничья коммуна: коммунист образцовый. Купил мне собаку и взял 200 р., сказал: испробуй, не годится – себе возьму, а деньги отдам. Верь, друг, отдам. Не будет денег, гусями отошлю тебе, гуси у меня хорошие, будешь рад. Собака не годилась, я отвез: не застал. Жене сказал: пусть деньги вернет, а не будет денег – гусями. Жду, пожду.. нет. Осень прошла – нет Алексея. И зима прошла, – все нет. – Вот придет осень, я туда заверну на охоте – гусями с него сдеру. Пришла осень – не пришлось и охотиться. Приехал я, спрашиваю: А[лексей] был? – Нет! Обидно мне было, что я о нем так думал, не жаль денег, жалко себя: истратился душой, в другой раз уж не поверишь, а ведь это потеря. И досадно: Ну так нет же, сдеру гусями. [Однажды] поехал, [та же] избушка и старуха его лен моет у окна. – Что же, спрашиваю, А[лексей], где он. – А помер, батюшка. – Помер! давно ли? – А враз тогда помер, как собаку привел. И наказывал мне: ты, говорит, им за собаку гусями отдай.
– Счастье не камень, на него становиться нельзя, – сказала Map. Лук.
– Горе тоже плохая держава, – отв. Серг. Мир. – Ну, что это старики наши в гробы ложились. Но бывает, поднимешься как волна, станешь, и ничего: стоишь. – Это желание в главу VI или в другую какую-то.
Речь Рузвельта против «инфекции войны». Пухлая речь, но в наше время и то хорошо. Вот поднять бы вопрос о внутренней инфекции. Совершенно как в чуму: самоизоляция. И как-то ни малейшей надежды не было на лучшую жизнь. Теперь вот хоть речь эта где-то в Америке.
9 Октября. Вчера погода начала меняться, барометр стал падать, соль отсырела, ночью был дождь.
Народ, плененный своим собственным правительством, – возможно ли это?
«низовая» масса людей, поднятая теперь вверх, такого рода, что ей шептаться не о чем: ей все это: «так и надо». Другие за шепот идут в уединение, в науку молчания. Третьи научились молчать. Замечательный пример такого стоицизма мои хозяева в Териброве. Так молчать, как они, – это почти что в гробу лежать.
Противогазы это что' нам надо спасаться от психической инфекции: маска мрачности и безмолвия (а под маской тем сильнее желание: сколько собрал орехов наш мрачный хозяин благодаря тому, что он единоличник). И есть маска «врать и ходить кругом около».
Птицы летят это или листья? Внизу листья, вверху как будто и птицы, там высоко. Какие же это птицы? Не ласточки – ласточки улетели, не скворцы – скворцы давно улетели. Разве дрозды? Да, конечно, это могут быть только дрозды: выше дрозды, ниже листья.
Надо остерегаться переносить свою нелюбовь к какой-либо личности на группу и, наоборот, свое отношение к группе распространять на личность. Помнить всегда и всюду, что групповая окраска вообще иная, чем личная: две эти области – два полюса жизни человека.
Природа раскрывается в наших желаниях: полетел бы! – и видишь летящую птицу и ей удивляешься; лег бы отдохнуть – и вот тебе мягкий луг, покрытый цветами. В самых тончайших своих желаниях раскрыт природой человек. Но планов человеческих нет в природе: планы человеческие составляют природу самого человека.
10 Октября. Работа моя разрастается, вхожу в мир «открытий», приближаюсь к уверенности, что делаю нечто серьезное. И опять становится неприятно думать о возможности нечаянной смерти: умрешь, и работа останется неоконченной.
Клавдия – это женщина, закрытая кожаной курткой, наганом и орденом. Я к ней чувствую личную приязнь. Встреча с этой женщиной и тогда, в жизни, и теперь в процессе работы – большое счастье. Женщина нешуточная. И еще много дает найденная философская тема: мир как план и желание.
Если только повесть мне удастся, то параллельная повесть, о том как я создал ее, как обрастал рассказ о потерявшемся мальчике, – эта повесть будет весьма значительной.
Всякий талант неизъясним.
(Пушкин. «Егип. ночи».)
Ездили к «Смене» за вальдшнепами – их нет. Привезли зайца и рябчика.
11 Октября. Моросит, осеняет, но очень тепло, и в лесу не сырит: все так же сухо. Деревья в самой последней своей красоте.
Психология «катастрофы»: человеку так худо, что он готов на все и самое ужасное кажется ему желанным и сладким как верное средство перевалить в мир блаженства.
К психике Сутулого: бывает, человеку, чтобы решиться на что-либо, надо вроде как бы разбежаться и броситься в пропасть, – так он решается, и после того нет уже ему возврата туда, назад, где была такая тяжелая борьба между «как надо» и «как самому хочется». Решился, и после того стало одно только «так надо».
После обеда определенно пошел очень теплый, но мелкий, осенний окладной дождь. Мы уснули, – дождь сеял по крыше, проснулись – все сеял.
Читаю Пушкина, вспоминаю Горького и завидую полноте жизни таких людей, вернее – широте. Близок мне по жизни В. В. Розанов, это и дочь его говорит, Тат. Вас.
Работа идет так медленно, что вспоминается изречение Троцкого: «грызите гранит науки» (кстати, до чего же литературно-претенциозно выражался ех-вождь).
Петю, как хорошенького парнишку, с детства избаловали девочки, он привык к победам, легким достижениям и оттого не может накопить себе сжатой силы для большого романа.
За ужином у меня вилка упала, и сказали: – Придет женщина. – Минуты не прошло, в калитку постучали, вошла Т. Б., «легкая» женщина. Я купил у нее за 100 р. кулон и тут же подарил Павловне. Легко можно и всю ее купить на ночь. И как же бедно-бедно живут служащие советские люди, вот уж серая-то жизнь. А по радио целый день стараются воспевать счастливую жизнь, и так это всем надоело!
Какой бы там я ни был писатель, большой или маленький, но писатель я самый настоящий, и «творчество» мое не поддельное, и авансы на «творческую командировку» получены мною ни от имперских, ни от советских предприятий. Вот читаю Пушкина и до точности узнаю свою работу. «Талант неизъясним», но все-таки первое условие, подпочва поэзии – это особое чувство, похожее на пересыщенный раствор, в котором кристаллизуется и осаждается мысль.
Недавно в президиуме слышал разговор Д. Бедного о поэзии. Помню, когда я служил в отделе военного времени Министерства Торговли и Промышленности, то Товарищ министра иногда посылал меня вместо себя представителем в разные комиссии. В таких комиссиях не могли быть не превосходительные члены, и таким образом я тоже автоматически превращался в статского генерала, и ко мне обращались: «Ваше превосходительство». Все эти комиссии были чрезвычайно специальны, вроде как помидорная комиссия, т. е. комиссия по заготовке помидоров для армии. Зато, не понимая и тем самым как бы тая какой-то грех, все старались быть любезными друг с другом и к скудным словам одного превосходительства, натянув, прибавить хоть что-нибудь из другого. Сидеть в таких комиссиях было необычайно спокойно, и пить чай было очень приятно. Вот так же было и в президиуме Союза Сов. писателей, когда Бедный докладывал о поэзии. Он очевидный эстет, и фольклор его чисто эстетического происхождения. При своем физическом и нравственном безобразии он может всегда оставаться большим любителем фольклора и, конечно, оптимистом.
Когда у всех урожай, то яблоко бывает дешевое, так вот и наше советское всеобщее счастье: обесцветила волосы, завилась, набок красный беретик, стандартное пальто, как на вешалке, – вот и все счастье, и так оно дешево!
Бедовый мужичок.
Мужичонка, – и сейчас есть сколько угодно таких: сам с ноготок, борода большая, лохматая, и в ней сено; из лица только нос какой-то торчит, да глазенки какие-то бегают виновато; стоит в очереди, и видно за чем: в руке пустая полулитровка. Дунуть, кажется, на такого, и повалится в канаву и не встанет. А поди посмотри его дома – вот какой бедовый! Монарх, куда монарх на троне! там все-таки хоть обязательное поведение, сядь и сиди, зачешется, – потерпи. Тут зачешется, – всей ладонью чешет, захочется, – топнет ногой и [на своих] домашних. Вот и такого бедового мужичонку послать на канал.
Артем – скупал наделы, потом основатель и единственный президент Соловьевской республики.
Итак, на канал должен быть собран и показан народ: тут была вся Россия.
Никогда не останавливайся перед чем-нибудь только из-за того, что другие за это брались и среди них были люди, может быть, и способней тебя. Это неверно! твой кончик счастья виден только для тебя, и за него потянуть можно только тебе одному. Вот отчего хороший грибник не боится народа в лесу, он верит, что твой гриб от тебя никуда не уйдет и никто твоего гриба не заметит. И хороший охотник не боится чужой стрельбы, напротив, – «стреляют, – думает он, – значит, там-то и дичь». Так идет счастливец на гам и стрельбу, и оттуда на него прямо и зверь, недаром же и говорят: на ловца и зверь бежит.
Что Чацкий в обществе обыденных людей, что Чарский из «Египетских ночей» среди аристократической черни, и даже хотя бы и сам-то Пушкин чем лучше! так вот и я в очереди у кассы магазина Райширпотреб: там в блестящих одеждах, здесь измызганные, но по существу та же самая «чернь».
13 Октября. Утром первый зазимок (снег).
Перемещение Зуйка в лес требует какого-то нового звена в сюжете, вытекающего из строительства Надвоицкого узла. Мотив этого сюжетного звена должен также организовать. целое приключение Зуйка в среде каналоармейцев.
Боже мой, как трудно оторваться от материалов своих, от земли, от мыслей и полететь. Что за участь такая! как будто мне суждено природой моей, что пока я всего себя не ухлопаю, со всеми своими помыслами, досугом и пр., до тех пор не оторвусь.
Углубить «так надо».
Был Каманин, выпил у меня и рассказывал, как его жена хлопнула его кочергой из ревности (письмо нашла к одной даме), после чего они помирились и решили создать третьего ребенка («ей 30 лет, а говорят, что после 30 рожать детей хуже»). Каманин, Клычков, Кожевников, – редкие типы крестьян в сов. литературе.
Анализ «так надо».
Из чего складывается мое собственное «так надо» и в чем мое «хочется».
В моем «надо» содержится необходимое условие для моего «хочется». Мне что-то надо делать для того, чтобы я мог выполнить мое желание.
«Так надо» должно быть одной из главных тем работы: в этом свете показать русский народ на канале.
Связь «так надо» с чувством катастрофы: это и в Сутулом, и в старухе.
Желание предшествует плану, но не из всякого желания рождается план.
Если делать по желанию без плана, то «надо» не чувствуешь. «Надо» рождается в плане.
План рождается от желания и сам от себя порождает «надо» – все это значит: «Царство Божие нудится».
– Мало ли чего я бы ни пожелал, да вот видит око, да зуб неймет. Значит, есть невозможные или дремлющие желания.
Желание, – прежде всего это желание сходится с мыслью, превращается в идеал, отсюда выходит план, и начинается действие, или осуществление первоначального желания.
Итак, план есть дитя желания и мысли.
«Так надо» есть мотив труда, это песня трудящегося, в нем заключается туга, страда или прямо страдание.
Необходимость «так надо», или необходимость страдания.
Не всякое страдание есть творческое, напр., болезнь печени, сколько ни страдай – за это ничего не получишь.
Творческое страдание, или «так надо», предполагает соучастие в плане.
Чувство катастрофы или конца, какого-то «чем хуже, тем лучше», зарождается через накопление и переполнение в душе пассивного страдания... в этом переполнении скрыта, однако, и воля: человек желает такого конца: вместе с этим концом ведь и зло кончается. Тут скрыта революция: революция, или действие, направленное к полной перемене, к истреблению зла («не обслуживай свое заключение, а помогай создавать общество, в котором не будет пороков»).
Старуха лежит в гробу: это пассивное сопротивление дурной жизни, которая скоро должна погибнуть. Сутулый стоит на плотине, изучая движение каждой точки: это человек с планом.
Сутулому (или Клавдии) нужно было сделать, чтобы план для каждого был ясен и вызывал бы то самое желание к действию, осуществлению, из которого он родился.
Клавдия свою работу организовала на одной мысли, похожей на скалу, к которой прикрепляется плотина. Эта мысль ее была в том, чтобы каждому каналоармейцу сообщить план канала так ясно, чтобы в нем пробудилось то самое желание действовать, из которого и родился весь этот план. Родиной плана она считала какое-то первое желание лучшего: быть может, это был один из первобытных людей, который поставил вехи по пути движения лодок, после чего все поняли пользу вешек в воде и начали их ставить в принудит, порядке для каждого, отчего и стало «так надо». (NB. На этом мотиве можно отлично развить историю канала в смысле повелительного «так надо».)
«Так надо» и «хочется», перенесенные в сферу любви: как «суждено» и «люблю» (люблю, но люблю, но это нельзя, а то надо).
Молодой собачий глаз.
Из толпы кто-то глядел конским глазом.
Лева засасывается трубкой и болтается. Кажется, сам сознал, что литература его не выходит. Коля Дедков устраивает его в какой-то трест.
Очередное письмо матери, глупой, начитанной и претенциозной: девочка ее достала «Золотой Рог», и мать предлагает Издательству переделать «Рог» для детей.
Со всех сторон доходит, что кутерьма эта есть подготовка общества к выборам. Пыли от этой кутерьмы так много, что мои «Новые берега» закрываются.
Во всяком случае, если вздумается отложить работу, то надо отделать хорошо все написанные главы, иначе не вернешься к ней.
Когда Акимыча посадили за спекуляцию ружьями, то конфисковали оба его ружья, кажется, Перде и любимое его Лебо. После этого сынишка его сказал: – Нет, я не буду охотником, а то и меня посадят. – Прошло несколько месяцев, мальчик начал кое-что понимать и наконец сказал матери: – Охотником можно быть, только надо иметь одно ружье, у меня будет Лебо.
15 Октября. Куплен мотоцикл за 3360руб. Петя уехал с шофером на нем в Загорск.
Мотоцикл продавала барышня-звереныш. Она устроила себе юбку так, что задница ходуном ходила. Я глядел на задницу и думал, что мотоциклет гораздо легче очеловечить, чем барышню, что в этом-то и есть слабость писателя в борьбе с лейтенантом, что писатель подходит к барышне как к человеку, втайне, конечно, так же, как и лейтенант, желая зверя. Так некоторые пробовали даже спасать проституток. И еще я думаю, что вот и в наше жестокое время разные Разумники в том же положении и не хотят понять, что государство есть зверь и больше ничего.
Вспоминаю разговор в Детгизе с Пискуновым: – Среди нас есть и очень порядочные. – Не сомневаюсь, – отв. я, – но вы в руках бюрократии. – И стало ясно все: бюрократизм происходит от исключительного положения власть имущего партийца, которого «обходят» спецы похуже, потому что хорошему зазорно обходить начальника наряду с жуликами. Вот, по-видимому, этим и объясняется «кутерьма»: нужно одемократить страну, вырвать из рук партийных диктаторов. Вместе с тем надо не допускать к выборам и неблагонадежных.
16 Октября. В понятие добра и вообще всего хорошего входит и достижение его, т. е. что добра достигнутого нет, а каждый раз надо его достигать. Точно так же и слава человека существует как сияние движения героя к великой цели – Герой! – кричит народ, и это всё. Не может быть «положения» героя, и нам теперь всегда неловко читать статью, которая подписана: герой Сов. Союза такой-то.
Было видно даже и в полумраке рассвета, как на крышах московских рождался мороз и потом как яснело и яснело чистое небо, а на крышах белело, белело. И когда солнце стало всходить, каждый московский дом вплоть до едва видных Воробьевых гор вставал с белой косынкой на голове.
Ночью часа в три остаются горящими только фонари на улицах, дома кругом спят. Но отдельные огоньки в окнах кое-где все-таки есть, я смотрю на них и думаю...
Думаю о бедном Андрюше и вспоминаю одного Загорского садовника-неудачника, человек влюблен в сады, но ничего у него не удается: сады его отчего-то сохнут, и сам он со своими садами высох, отрепался. Однажды он чуть-чуть было не воскрес и явился ко мне даже прилично одетым. С сияющим лицом неудачник сказал мне, что нашел себе по сердцу женщину и женится. – Ну, – обрадованно сказал я, – теперь конец неудачам – теперь сады ваши больше не будут сохнуть. – До того было верное дело, что садовник меня даже на свадьбу позвал. И вдруг через несколько дней снова является обтрепанный и несчастный. Открылось, что невеста его была дочерью бывшего кулака и жениться нельзя: выгонят со службы. Так вот человек рассчитал, сообразил и единственный момент своего счастья пропустил. Андрюша, наоборот, не посмотрел на то, что отец его невесты троцкист, и женился. И теперь, уволенный за связь с троцкистом, сходит с ума: просился даже в лагери–и туда не берут. Но он правильно поступил, что женился, и если даже погибнет, – я бы выбрал скорее его положение, чем несчастного и благоразумного садовника.
«Так надо!» – у Андрюши, а не у садовника.
Возможен ли третий герой: такой, чтобы, взвесив утрату личного счастья и утрату идейного общего дела, отказался бы от личного счастья (напр., он строит узел канала и знает, что за такую женитьбу его выгонят...).
Ты, Андрюша, страдаешь все-таки за то, что ты ни холоден, ни горяч, а тепел, т. е. что ты ни рыба, ни мясо.
Так что...
– если жалость направишь на «теплое», то с ней попадешь в геенну. Эта жалость православных и либералов к царским политикам и погубила государство и самих жалелыциков. Выход: герой или сверхчеловек..
У наших стариков из купцов, крестьян жалость была другого рода, напр., если он нищий, то его жалели, исходя из его положения как нищего: бедный, хороший нищий – и его жалели и ему подавали. Но не было вовсе той жалости именно как нищего, что вот мы богатые, а он нищий: нищий – это положение, и жалели человека внутри положения, но не распространяли жалость свою к самому положению.
Итак, существует два «так надо» – одно исполнение воли своего господина, другое – воли Божией (при господине-человеке личная воля уничтожается: тебе хочется, а против этого «так надо»; при господине Боге «так надо» есть то самое, что и самому хочется, т. к. и сам-то Бог заинтересован в личности и считает ее необходимой для человека). Остается раскрыть, что же такое эта «воля Божия», как ее рационализировать или, вернее, психологизировать.
Госуд. деятель существует, поскольку существует государство как необходимое зло, и такой деятель по самому существу его является злодеем, деспотом. Но Сутулый (чекист) значит, ... он должен 1) чуять высшее «так надо», 2) приводить «свои воли» к одной.
Значит, надо нарисовать волю Божию (Сутулого) и рядом, как смешанный сор, – разные своеволия (ни холоден, ни горяч).
Встретился Мандельштам с женой (конечно) и сказал, что не обижается <приписка: и не на кого обижаться: сами обидчики обижены>
Вечер продремал в Загорске. Слушал рассказ о том, как Петя доехал на мотоцикле (15-го).
17 Октября, Начал окончательно отделывать первые главы, вышло очень хорошо. Зубные дела.
18 Октября. Петя ездил за вещами в Териброво, устроили лодку. Был Огнев. Таким людям особенно тяжела современная «предвыборная кампания». Край, где и дикие яблонки в лесах рождают вкусные сладкие яблоки.
Квартирный переворот.
19 Октября. У Пушкина говорится о двух единственных ценностях: воля и покой.
Еду в Москву спасать квартиру. Слишком надолго затянулась революция, и кутерьма ее должна же когда-нибудь смертельно наскучить: воля – не своя, покоя нет.
1 глава – Мирская няня. 2 – Зуек и падун. 3 – Сутулый. 4 – Начало строительства. Уход Мирской няни. 5 – Строительство до последней весны. 6 – Ход весны в лесу. 7 – Ход весны в Надвоицах.
Сюда: I) Одеколон; 2) Пахан. Собрать сюда моменты аврала как слияние капель и возникновение «так надо».
Учиться, рисуя мыслью, схватывать сущность лица: есть такая сущность, которая видна бывает в особенные, довольно редкие минуты, и тогда нет вовсе «некрасивых» лиц. Лучше всего тогда мне в лицах своя задумчивость: чувствуешь, что в этом заключается весь человек и что это собственно и есть тот полюс, вокруг которого вращается весь шар, населенный людьми. Потайная мысленка такая. Мне кажется, если заняться этим собиранием, то можно увлечься, как в лесу.
Турманы над Москвой.
Мальчик с крыши бросает голубя, и он взвивается над Москвой. Какое небо! Но разве думает о солнце и небе мальчик, выпускающий голубя. Зачем это ему, если все небо, все солнце со всеми своими лучами помещается в голубе. Он думает о голубе, а все остальное входит в него само собой.
Вечером был Каманин, Кожевников, Лева и «губернатор». Гадали, из-за чего кутерьма, и кто-то высказал предположение, – не из-за того ли, чтобы на место бюрократов стали вот такие, как «губернатор», т. е. люди подлинно из «народа» и подлинно честные. Если да, то мы переживаем революцию «сверху».
Про себя Николай рассказывал, что когда он был мальчиком и поп его полюбил, то ему грезилось, что поп ему подарит такую «козу» (салазки), что под гору будет как всякая коза, а на гору ее не надо будет втаскивать, как всякую козу, а она сама будет взлетать на всякую гору. И так действительно случилось, что в стране родной все переменилось, земледельческая страна стала индустриальной, и все пошло в гору, и сам Коля, простой деревенский парень, стал московским «губернатором». Детские мечты сбылись: Колькина «коза» летит в гору.
20 Октября. Хорошо работал. Разговор с Ровинским о работе в военной газете и о сценарии о бобрах. Разговор с П. Н. Щекиным: вы всю жизнь охотились, а я так же упрямо всю жизнь учил (о-хотился: «как хочется», учил «как надо». Иной начинает с «как надо», а кончает «как хочется», другой начнет «как хочется» и кончит: «как надо»). Вспомнился один из самых первых моих рассказов для детей: листик (как хочется) и винтик (как надо) = листик – я, винтик – А. М. Коноплянцев. Иметь в виду Коноплянцева как секретаря.
Петя поехал в Пушкино определяться на работу. Мне трудновато расставаться с ним, но «так надо».
21 Октября. Пишу. Не удержался, прочитал Титову. То ли не понял, то ли не так уж хорошо я написал. Лучше не читать бы...
Бывает, человека заключат в тюрьму, а то бывает, он в себе самом заключится, – и уж наверно эта своя собственная тюрьма горше той, казенной. <Приписка: Правда, в тюрьме можно быть свободным, не выходя из казенной тюрьмы, но нельзя быть свободным, не выходя из себя.> И так можно себе представить, что все люди как заключенные и по-разному, каждый по-своему ищет себе выход.
Старость – это, конечно же, заключение, но не безвыходное. Вот смерть – это серьезное заключение, такое серьезное... И то бывает... Да, смерть, только смерть решает окончательно вопрос о тюрьме и свободе.
А может быть, чтобы жизнь вышла именно «как надо» – следует жить «как хочется»? Все в силе, если «до смерти» захотеть, то такая смерть и выйдет «как надо».
Если «до смерти» хочется и ты отдался этой о-хоте, то такая смерть, вероятно, и переделает свое «хочется» в необходимое «так надо». Это очень похоже на мою жизнь, я так именно жил: из моего «хочется» вышло «так надо» (через лишения, смерти подобные).
Плеско – редактор «Литер, газеты». Обещал ему дать очерк выборов. По всей вероятности, придется обмануть.
Был у Чувиляева. Квартирная паника. Жалко смотреть на людей. А. Д. опухла от страха за площадь. Осиное гнездо. Китеж в осином гнезде. Разврат осиного гнезда: ванна, отопление, водопровод в совокупности жизнь у реки превращают в невозможную мечту. Надо этого плена бояться.
22 Октября. Не записал.
23 Октября. С утра поездка в Загорск. Учился на мотоцикле. Чудесная погода, все удивляются: лето!
24 Октября. Весь день на охоте с Огневым, а день-то какой, и какие дни идут подряд красные, чудесные. В облетевшем мелколесье пахнет от земли чесноком, и почему-то это очень вкусно. Убили двух зайцев.
Сведения о Дехтереве Влад. Ник. из Алма-Аты, что он как только познакомился с Иночкой, бросился в горы искать для нее эдельвейс, что он отбыл 10 лет на Соловках за карикатуру на Троцкого. Написать ему (адрес у Огнева).
Женщина русская: увидала – на вокзале лежит, дрожит бледная женщина. Узнав, что у нее малярия, она сняла с себя дорогое меховое пальто, укрыла ее, а сама пошла в буфет пить чай. Когда вернулась, то «больная» с ее шубой исчезла. Рассказывает об этом без всякой злобы вроде веселой шутки над собой.
25 Октября. Рано выехал в Москву. По пути читал записки лесные. Заседание президиума: прием новых членов. Против кандидатуры одного писателя после прочтения его биографии было возражение: – Он был прапорщиком в царской армии, а в красной армии он является почему-то взводным командиром, почему? – Это вопрос военный, – сказал Федин. – Нет, это вопрос политический. – Нет, военный, – продолжал Федин, – вот Буденный был вахмистром, а в красной стал командармом, – чисто военный вопрос, это логика. – Бросьте логику! – возразил Павленков. Выбрать выбрали, но записали в протокол, чтобы проверить относительно прапорщика.
«Прирожденное великодушие не давало ему сделаться подозрительным и недоверчивым» (Тургенев «Новь». О Нежданове). Вот и я такой, и еще тут что-то надо прибавить, мне кажется, можно самому себя воспитывать в этом направлении. (Напр., «география разлива» = «расширение души» Джефферис.)
В Загорске посадили всех и когда стал спрашивать, то оказывалось, всех за дело: председатель горсовета за недочет в 5000 руб. и т. д. Грешок был, конечно, у каждого, но с таким грешком раньше можно было жить, а теперь нельзя. Что-то вроде Страшного Суда.
Человечек малого роста, нос очень похож на взведенный курок, и в согласии с этим глазные прорези вышли наискось, но не как у китайцев, а обратно, верхний конец косины к носу-курку, отчего и глаза кажутся взведенными и весь задорный человечек как бы взмывает вверх. Это Митька, товарищ пахана.
26 Октября. Возвращаюсь к своей работе с намерением усилить движение вещи посредством смыкания лирических запевок, т. е. чтобы концовка сходилась с запевкой.
Окончательно надо считать поконченным прием, напр. Тургенева, пояснительных отступлений, столь ослабляющий движение всей вещи. Думаю, что да, т. к. это все равно как и в живописи, если бы у художника не хватило изобразительных средств и он стал бы надписывать.
Действующие лица: это администрация города, партийцы стахановцы, беспартийные большевики.
Письмо Дехтереву, в нем хорошо, что говорю о неоскорбляемой душе человека, которой на земле соответствует «девственная природа».
Можно ли на улице большого города, и особенно, как теперь в Москве, в период реконструкции города найти независимый уголок природы, соответствующий неоскорбляемой части души человека?
<Приписка: Да, я прихожу к этому, что <Зачеркнуто: мечта о> потребность девственной природы рождается именно внутри человека и в том месте, где он не может быть никем и никогда оскорблен. Так вот среди грохота падающих камней ломающихся зданий, в пыли... возможно ли найти такой уголок, есть ли..>
Есть, конечно, только надо знать время и откуда смотреть. С высоты шестого этажа я люблю смотреть, как луна, когда она полная, выбивается из уличных фонарей, и когда все уснут... Мороз на крыше.
27 Октября. Сутки идет непрерывный и очень теплый дождь.
Неприятности с телефоном («автобаза») – или они довели меня, или же только обнаружили, что нервы мои никуда: так вспыхиваю...
28 Октября. После суточного теплого дождя теплый красный день – и это почти ноябрь!
О чем мы говорили вчера с «крестником»?
– боится, что они в глазах у него увидят и догадаются. Так что о себе в отношении к людям он говорит: «я – доска». Как будто человек добровольно закопал себя в землю или погрузился, как подстреленная утка, в воду, и, высунув для дыхания носик из-под листика, пребывает.
А мы охотники, мы живем свободными людьми, никого не боимся, а если видим опасного человека, начинаем с ним болтать, как будто он самый близкий человек. Однажды я одному соседу в вагоне сказал, что Маркса не было. – Как не было? – Так: просто не было. – А как же все говорят и столько книг написано, и самим даже Марксом. – Какой вы ребенок! сколько говорили о Боге и сколько было книг об этом написано и указано о некоторых, что их сам Бог написал. А в конце концов оказалось, что Бога-то вовсе и нет. Так вот и с Марксом...
29 Октября. Ночи звездные. Перед рассветом мороз в -2–3° и туман, а когда солнце взойдет, то делается тепло очень и земля в мелколесье пахнет вкусно чесноком. Тишина такая в лесу! При первых лучах весь лес сверкает ледяными бусинками. Высокие желтые метелки белоуса напитались водой и замерзли. Но когда солнце поднялось и согрело их длинные стебли и они оттаяли, то не могли больше выдерживать тяжести насыщенной водой метелки и стали ломаться. Мы пришли на поляну, где белоус был как поле ржи, и вот мы увидели, шевельнулась одна былинка. – Не заяц ли? – спросил Петя. – Нет, это птичка, – ответил я. А вовсе и нет ничего: растаявшая былинка подломилась, и пошло, и пошло! на глазах наших все поле высоких диких злаков склонилось к земле. И так им и надо: так надо, чтобы каждая гордая вознесенная к небу голова склонилась к земле, так надо, чтобы последние остатки семян возвратились к земле и сохранились.
Убили трех зайцев возле Двориков, белеют, но еще не совсем седые. И белки не готовы, а вот оно, разрешение. Запаздывают, вероятно, по случаю сухой и теплой осени.
будет непременно. И так ведь круглый год ждешь впереди непременно чего-то хорошего и знаешь, что оно будет. Но такая ведь и вся земля и всё на земле, если к ней близко стоять. Вот где источник радости, счастья (оптимизма). Надо об этом крепко подумать и найти возможный полюс: счастливого человека в городе, на фабрике где-нибудь.
Как бывает в городе, техника определяет быт. Вот для примера нынешние похороны, когда на громадном грузовом автомобиле стоит красный гроб и вокруг него сидят родные, покойник с родными мчится с большой скоростью. Насколько это удобней, чем, бывало, идти в хорошую и в дурную погоду за гробом несколько верст. Как это все идет навстречу тайному желанию каждого поскорее покончить с покойником и начать жить без него. И вся техника тем и соблазняет, что непременно с ней все делается удобней, проще, дешевле. И на этом основании удобства совершается движение, прогресс, старое сопротивляется только посредством красоты, религии. Но красота и религия свойственны лишь отдельным лицам, тогда как потребность в удобствах, дешевизне, доступности свойственна всем. Так возникает вопрос о бесполезности и ненужности религии, искусства.
Да, так вот техника разлагает быт, от него остаются лишь формы (красота). Так...
К земле вернулся человек на тракторе и не слыхал под шум мотора крик журавлей, и газы сжигаемого керосина отняли у него ароматы цветов, а ритм мотора – ритм движения самой земли. И все это оттого, что не бытие определило сознание, а идея (техника) определила бытие (похороны). Если же бытие определяет (наличие автомобиля), то надо выяснить, какие же именно элементы бытия. И окажется, что автомобиль, т. е. техника.
– что это, атавизм, пережиток или намек на возможность в будущем? В личном опыте своем я знаю, как пользоваться этими ценностями (для себя). Но мне хочется свой опыт сделать на пользу людей и помочь им выйти из их порочного круга. Так точно вот хотел сделать Л. Толстой, и у него ничего из этого не вышло. Не надо ли мне пересмотреть его опыт, понять его ошибки и... не все же у него ошибки.
Несомненно, однако, что вопрос о счастье возле земли не решить без вопроса о религии, науке, творчестве.
Я лично, конечно, про себя всегда думал об этом и как-то незаметно все свел к себе самому: что эта к земле есть путь моего творчества: близость к земле – близость к роднику, к существу творчества, близость к городу: к плану, и что близость к земле дает – «как хочется», а близость к плану – дает «как надо».
И что счастье «как хочется» (быть самим собой) ничего не имеет общего со счастьем земледельца (как у Толстого).
Современность – это борьба за план; вот почему отступает «земля» со своим «хочется».
– пусть и будет одним из планов моей книги–и это есть план современности. Не во всякой ли революции выдвигается план. А мирная жизнь – это «как хочется» <приписка: (и тут лицо)>.
<На полях: Семга и жизнь рода.>
Наука и есть по существу своему не что иное, как способность ставить планы (мыслить) и осуществлять (действовать), – вот почему революция «как надо»).
Творчество содержит в себе две стороны: 1) как хочется, 2) как надо.
1) Как хочется (жизнь). 2) Как надо (план).
Есть «как надо» – в силу привычки, это рутина, бездумие, но никак не план и не «как хочется»: сюда же и суеверие.
Так что люди мои на канале определяются этими тремя элементами творчества, положительными: план (как надо) и как хочется (жизнь, природа, я, личность) и, скажем, «как влечет» (рутина, сопротивление материала).
– тот и судит, и так представляется, будто победитель (напр., «так надо») несет всю правду (хлыстовская философия о переменах мест между Богом и Человеком: Бог спит – человек работает и наоборот).
Те силы, о которых мы думаем, напр. Инерция или Рутина и др., могут быть сказочно персонализированы, если смотреть на них с точки зрения мальчика. И это даст возможность правдиво ввести в психологию мальчика многие труднейшие понятия взрослых.
31 Октября. Мороз -3, туман предрассветный, как все эти дни, но солнце уже не выглянуло.
Ездили в «Горбы», гоняли одного зайца, которого убить не дали нам Торбеевские гончие. Охота финансовых работников; во что выродилась охота!
1 Ноября. Люди у нас в Союзе, хорошие «русские» люди – в другой, жалкой форме – но те же самые. Но кое-что я ненавижу смертельно в создавшемся новом и больше всего ненавижу газету «Правду» как олицетворение самой наглой лжи, какая когда-либо была на земле. Ненавижу, вспоминая слова Тургенева о русском народе, что нет более изолгавшегося народа, чем русский, но что зато никто на свете так не жаждет правды, как русский.
«Хочется» и «Надо» начинают проникать даже в мои сны. Следует довести это до того, чтобы все впечатления, поступающие ко мне от жизни, располагались бы по двум этим категориям.
Еще следует через это инфантилизировать всю философию жизни.
Еще следует найти сюжетную необходимость личного отъединения Зуйка – самое главное.
Мелькает вывести его из «мифотворчества».
Из той «философии», т. е. вопросов жизни, которые возникают ежедневно, рождаются и материалы для гаснущей повести.
надо умереть: все умрут, и его сейчас очередь: надо! И в то же время ему все еще хочется хоть немного пожить. (Мироныч перед смертью не мог видеть: глаза его умерли, но сам он еще хотел пожить, хоть минуточку: и сказал: «помирать собирайся – рожь сей». После того услыхал шум – затих: «видно, закрыли», сказал он. И еще последние слова его были: «помирать собирайся – надо! – а рожь сей».) Когда я об этом раздумывал, то в окно была видна из окошка на рассвете река во льду: ей бы надо давно замерзнуть, умерла вода, но глаза ей никто не закрыл: ни птица, ни зверь...
Вопрос о смерти – есть в отношении воды вопрос о слиянии смежных капель: никакого вопроса у них нет. А у людей разделяет «хочется».
Рутина, План и др. «существа».
В «Правде» сегодня напечатана семья рабочего: отец и сыновья, инженер один и другой директор завода. Я это увидел в метро, и вдруг во мне совершился «тот поворот». А это вот что: когда у Сталина выходит очередная расправа с врагами, то она кажется на первых порах безумием и концом всего: через это, кажется, ему уж и не перейти. Проходит некоторое время, и совершается «тот поворот»: одумаешься и начинаешь понимать и мириться. В этот раз при взгляде на семью стахановца стало ясно, что «партчеловек», правивший до сих пор страной, это партбюро должен рушиться и на его место стать другой человек, не распорядитель, а действительно деловой, органический, народный. И дивишься, как мог сделать такой переворот человек, сам вышедший из партийной кружковщины... как, вживаясь в строительство (или как это назвать...), человек совершенно перестроил самого себя.
Итак, Сутулый пусть будет мой воображаемый Сталин. Основной враг – это вода и смежные агенты: то мороз, то солнце. И люди: Мироновна и вокруг по всему Выгозеру и, конечно, все заключенные.
В З ч. д. открывали музей Горького.
2 Ноября. Детиздат: взять деньги. Леве о парткоме и Шумяцком.
Вчера встреча с проф. Кулагиным (78 лет) и весть о читателях моих.
у особенных детей.
Вчера был Цветков и рассказывал о графине Сологуб и других, кто в советское время радостно переносил страдания и перемены своего положения.
Разговор с Леоновым, что Горький интересен больше как человек, чем как писатель.
Устьинский и рост души: если думать спокойно о человеке, судить его поступки в меру роста его души– все хорошо.
Г-ня Сологуб, Устьинский независимые и радостные люди (а курсистка думала, что за всем надо ей поспеть и если все новое будет знать, то и будет впереди), и у Горького это было: все знать.
Гудит перфоратор, как невиданный десятирожный зверь, там церковь разбирают, тут складывают дом и даже тот дом, в котором ты живешь, переделывают, и с утра до ночи... тут шлепотня...
Из этого всего, что движется вокруг меня, я беру...
Прочитал «Новь», и там о Нежданове сказано: «романтик реализма», – это хорошо сказано. И еще я нашел для себя близким сомнение в своей личности в процессе любви.
– Людей сразу видно. – Хороших? – спросил я. – Да, людей. – А плохих? – И плохих: отказались от Бога, живут как придется, разве это не видно тоже.
Происхождение хорошего в Павловне: «я – верующая» (верующая без ипостасей, и, напр., богородиц вроде как бы две: одна – дева, другая мать). Рассуждений о Боге ни малейших, но поведение умное.
Предвыборная кампания разрастается, есть слух, что арестованы Пильняк, Артем Веселый...
Хочется обласкать тем же хотением, но не за что взяться, и руки не могут трогать: нечего, а душа хочет, и так это желание разливается во всем обиходе лаской улыбок, лаской слов, стремлением делать что-то хорошее для другого.
Движется что-нибудь в мире – и ему хочется двигаться, стоит – ему хочется стоять. Кто движется – ему не хочется стоять, кто стоит – не хочется двигаться. И в человеческом мире Рутина пользуется этим, и когда по Плану: то должно остановиться, чтобы не делать вреда строительству, другое должно сдвинуться с места – вот тут Рутина собирает все «не хочется» и выставляет против Плана и его «надо» целую армию существ, которым не хочется действовать по плану.
Привычка – Рутина, и План: – навыки. Рутина выводила на борьбу с Планом привычки, а План создавал армию навыков.
«надо»: план без надо – это мертвый план. Живой настоящий план как только родился в чьей-нибудь голове... (Зуек заметил это себе: План рождается в голове) немедленно превращается в дело. – Как же это план превращается в дело? – План расставляет на места материалы и людей – для этого нужна сила. Но раз сдвинутое тут и хочет дальше двигаться, и тут начинают действовать навыки, и эти навыки, как целая армия, выступают против привычек рутины. (Рутина имеет армию привычек, План – навыков).
– Что значит стоит, – говорил Сутулый, – и что значит движется – вот улица старого времени, по ней едут на извозчиках с скоростью 5 килом. в час, между повозками мелькает велосипедист с скоростью 10 кил. в час, и ему кажется, что он движется, а они стоят. А вот теперь автомобилист едет по той же улице с скоростью 30 километров, и шоферу кажется, что велосипедист стоит. Это называется темпом – у нас взят быстрый темп, и прежний темп, конечно, в сравнении с нашим – рутина.
– Рутина! – шепчет Зуек.
Ребенок все понимает, но по-своему, как, бывало, и я сам понимал. Но ведь и каждый из нас есть «я сам», и если обратится к себе самому и вспомнит, какой он был в детстве, то во многом он был богаче пониманием, чем стал потом. Помню, бывало, на Выгозере Старшие все занимаются полезными вещами: сиг ему нужен – он ловит сига, а зачем ему нужны жучки-вертунки: играть ему некогда, и ему жучки-вертунки проходят без внимания. Если же нас, маленьких, коснется дело, то мы сига не упустим, и, значит, больше понимали. Старшие только сига, а мы прихватываем и жучков-вертунков.
Так было с Зуйком и в строительстве узла, когда оно началось.
3 Ноября. Зашел в Сберкассу «Молодой гвардии», где я бываю в два-три года раз узнать, не перевели ли ненароком мне за что-нибудь деньги. В прошлый раз, три года тому назад, в этой кассе сидела молодая барышня совершенно одна. В глазах у нее была грусть, и, вероятно, под влиянием счастливой находки значительной суммы мне стало ее жалко, личико ее было такое милое.
– Вы здесь совсем одна! – сказал я ей.
– Да, я совсем одинока, – ответила она.
– Желаю вам, – сказал я, – выйти...
– Замуж? – поторопилась она угадать мое желание.
– Нет, зачем непременно выйти замуж, – ответил я, – выйти из одиночества, хотел я сказать.
«Молодую Гвардию» и зашел туда. Что-то переменилось в этом доме, перестроилось. Сберкасса оказалась в большом зале, устроенном наподобие банка, с окошечками с надписями. Над одним из окошек была надпись «Сберкасса», в нем сидела та самая моя прежняя барышня и читала роман.
– Желаю проверить, – сказал я, – не поступило ли что-нибудь на мой счет.
Она, не отрывая глаз от романа, протянула свою ручку к окошку и расставила пальцы так, чтобы я мог в них вложить свою сберкнижку.
Я опустил свою книжку в пальцы с таким же чувством, как опускаю гривенник в автоматический телефон.
Получив книжку, она промедлила несколько секунд: верно, дочитывала, потом подняла глаза, и...
– Ах!
Она узнала меня.
– Как вы долго не были!
– Да, много воды утекло за три года, – сказал я, – вы тогда были в кабинке такая одинокая, а теперь какой зал, сколько людей. Помните, я пожелал вам выйти из одиночества.
– Эти люди, – сказала девушка, – ко мне не имеют никакого отношения, это все бухгалтерия, а у меня сберкасса: я по-прежнему в одиночестве.
– В одиночестве?
Она так располнела, и мне этому совсем не верилось, что она в одиночестве.
– Так-таки никого и не было? – сказал я с улыбкой. И она с улыбкой опытной женщины ответила:
– Были, но все равно я в одиночестве. <Приписка: Замужем, но все равно: она в одиночестве.>
Помни!
точные, т. е. чтобы все за себя само говорило, а не вытягивать из себя лирическую философию.
«Черная слобода», «Кащеева цепь» – все это составилось из веры в чудо: что если нажать, то можно. И в этом теперь большевизм, и тем он отличается от Англии: революция и эволюция. И у Тургенева в «Нови» та же мысль-чувство: Соломин – это Англия – эволюция, Нежданов и др. – революция.
«…и много было знамен». Но не было ни одного знамени, которое было бы воистину знамя и знаменовало собой внутреннее состояние души человека. Люди со знаменем были вне себя и говорили и делали что надо, вовсе даже и забыв то, что им самим хочется.
– есть это' – человек, охваченный смертью, говорит: помирать собирайся – рожь сей! И сеет ее для тех, кто будет после него, и так подает руку другим, и по мостику своего жизнетворчества, как по кладочке, над смертью, потомки переходят в жизнь будущего.
4 Ноября. С утра поехал в Загорск и вечером занимался.
5 Ноября. С Огневым и Яловецким и Петей гоняли зайцев, убили трех, Трубач гонял никуда. Зато хорошо выпили.
6 Ноября. Утром строил «плотину» и ввел в психологию строительства новый этап «Чан», в который должен упасть со своим «хочется», умереть в «надо» и воскреснуть вождем народа.
Лева приехал. Ему для ребенка от редакции «На страже» подарили танк, а Галине – поезд. Он делает вид, что очень охотно едет на демонстрацию.
7 Ноября. Вставая, – первое: завожу часы. Сегодня, заводя их, думаю о человеке, который, положим, четверть века, вставая с постели, заводил свои часы. И они в хороших руках, хорошей марки, скажем, мозеровские, четверть века верно шли. Так вот, будет ли счастлив этот самый пожилой гражданин, если его облагодетельствуют часами с месячной заводкой? И будет ли тоже соответствующе осчастливлен молодой гражданин месячным заводом, если он не имел часов и не знает никакого другого завода, кроме месячного3 Нет, конечно, ни тот старый, ни этот молодой гражданин не оценят прогресса, не будут восхищаться и удивляться ему, напротив, возможно, что старый даже будет ворчать и уверять, что часы с ежедневной заводкой приятнее и создают человеку дисциплинирующую этику. Молодой же, получив часы и не зная прежней дисциплины при заводке, подумает, может быть, что так и вообще по-настоящему надо пользоваться в жизни готовеньким, и особенной радости, соответствующей удивительному изобретению, не почувствует.
Ночью читал Некрасова «Рыцарь на час» и восхищался. Мне вспомнился тот человек, о котором я думаю в последние дни: человек, в несчастиях нашей советской жизни радостно крепнущий духом, независимый от внешнего мира (Шики, Аксюша и др.). Вот настоящие большие поэты наши и были именно такими людьми. Пусть формально будет такой человек даже и пессимист, вот именно такой пессимизм у него будет лишь формой, внутри же себя в истоке своего творчества, тем самым существом в себе истока, – он оптимист. И Горький знал этот источник («гео-оптимизм»), пытался даже рационализировать его, использовать для государственного оптимизма.
В одной маленькой редакции корректорша заметила в корректурах праздничного номера страшную ошибку: в слове Сталинград было пропущено р, отчего выходило не град, а гад. Обрадованная тем, что она нашла такую большую ошибку, она, конечно, подумала о премии, как это всегда бывает в редакциях. За ничтожную ошибку получали корректоры премии, что же должна получить она! В мечтах о премии она разболталась об этом в редакции и вместо премии за болтовню была убрана: вовсе исчезла... И это правильно сделано, помолчи она – эта характерная черта времени не попала бы ко мне в книжку...
– как бы они захихикали! А посади их самих править «свободным» народом, – хуже бы еще натворили. Итак, взвесив все, скажем: «Поделом глупенькой болтушке». И хорошо, если «судья», направляющий ее в Колыму, понапутствует ее словами: – Вы там поумнеете и будете держать язык за зубами.
Сколько в жизни своей я сделал усилий, чтобы охранить свой эрос в чистоте, удержаться от падения в разврат – путем брака и творчества. Леву несколько сдерживает еще брак, Петю... но в общем у них плоховато, у них идет растрата. Думаю, что какая-то психическая задержка в этом отношении у меня и была основной пружиной, сделавшей меня писателем (не у всех ли это у поэтов? не в силу ли этого именно и происходит вечный антагонизм поэта и лейтенанта?).
Ведь ничего-то ничегошеньки не знаешь, потому что кто знает – под смертным страхом молчит. Ничего не зная, чувствуешь по своему делу глухую среду. Сегодня ночью мне почудилось, что все дело тут в Испании, и в связи с теми событиями у нас внутри так ужасно все переменилось и тоже извне все стало против нас.
Ветер. Все утро стучал вчера вывешенный красный флаг, а когда рассвело и его поправили – развеваясь, мелькая красным перед глазами, он стал раздражать меня, и, спасаясь, я забился в угол за круглым столом.
Я ли не делаю усилий, чтобы из самой природы своей выгнать «интеллигенцию» – и ведь, казалось, выгнал. Нет! вот опять... что это? Мне кажется, что это есть некая потяжка к чему-то в стороне от тебя самого, твоего непосредственного дела с тайной целью найти в оправдание своего личного упадка.
8 Ноября. Отлично охотились, убили 4 зайцев. Вечером вся семья вместе. Удивил внук: он теперь учится говорить и устали в этом ученье не знает вовсе. Вместе с тем он все время творит сказку. Взял, напр., сдвинул все стулья – это поезд, пригласил сесть к себе мать свою, Павловну. И когда поезд этот пошел, прощаясь с нами, он стал делать ручкой. А еще какое удивительное сочетание «надо» и «хочется»: что ему хочется – то и надо. Как двинет стулом, как двинет другим.
Смотри на детей, и увидишь путь человека, каким он должен быть, на детях все это видно, будьте как дети! а 7-го, накануне, во время ученья своего на мотоцикле, подошли два мальчика, видно, беспризорные: наглые, преступные, дерзкие, хитрые, так что понятие Дети неотделимо от (Семья), как писатель включает читателя. Дети и семья = поэты и читатель; Ребенок, а за ним отец и мать, так поэт и за ним читатели. И если «будьте как дети» – это значит дети, у которых есть любящие родители, но не беспризорные; так и поэты, – это у кого есть читатели, но не просто поэты «в душе».
Следует внука пригласить к себе в Москве и купить ему игрушек.
Итак, первое, что я добыл себе, это – увидел в действительности то существо, которое мечтаю изобразить: оно существует.
Еще Чан мне представился как «смертельно хочется» – Клавдия и все другие, кто и это женственное состояние Чана противопоставляется мужественному, – два начала, иначе как Чающие (чан) и Обещающие (план).
Еще думал о промежутке, т. е. о том пустом пространстве, которое отделяет мое и твое, настоящее и будущее (этот промежуток люди рода переходят по своему ребенку, как по мостику). Какие-то элементы творчества, – какие?
Еще появляется Дехтерев, вернее, присоединяется к Огневу и Карасеву. Дехтерев не должен броситься в Чан, – он тоже человек Плана, но... Сутулый и он с каких-то разных сторон подходят к плану – (их разделяет – что?)
надо и хочется в перспективе коммунизма, т. е. в будущем, когда что хочется, то будет так и надо (нечто вроде апокалипсического лев с ягненком).
9 Ноября. Выехал в Москву, когда под утренней звездой показался первый розовый свет, в это время весь город спал среди электрических огней. Я смотрел на город и думал о его истории со времен Сергия Радонежского: как все в нем переменилось! А Утренняя звезда смотрит так же, и я силюсь вспомнить, где именно видел я ее наиболее прекрасной... И так жизнь города в столетиях и просто в людях, уснувших вчера и сегодня принужденных вставать – Звезда и это ведь видит.
Хорошо бы после настоящей работы взяться бы за историю Загорска.
Все прекрасное на земле – от солнца, и все хорошее от человека. Солнце и человеком владеет и через него делает на земле чудесные вещи. И человек тоже вмешивается в творчество солнца, и чудесные вещи искусства являются на службу добру.
Все прекрасное от солнца, и все хорошее от человека, солнце и человек владеют землей, и часто, глядя на солнце, человек учится и делает тоже прекрасные вещи <Зачеркнуто: и так рождается искусство>. Если бы Солнце могло поучиться у человека, вот бы хорошо-то было бы жить на земле!
10 Ноября. По Аксюше понял и Павловну и весь <Зачеркнуто: хороший> русский народ: от горя молился русский человек, в горе находит он веру. Павловна, когда сошлась со мной, перестала молиться.
И вот пришла «», все заводы и учреждения разукрасились иконостасами живых богов (подвижники зажиточной жизни – прямо жалко их!).
Октябрьский праздник, на домах учреждений, фабрик и всюду целыми иконостасами повисли портреты подвижников зажиточной жизни.
Посетили меня племянница Оля (через 20 лет) и Марья Николаевна – жена Сергея (Иванова). Вспомнили, как трудно мне было в то время бороться с «буржуазными предрассудками» и как я все победил.
Аксюша – это первая прислуга, которой я лично могу управлять, скажу: «выстирай рубашку!» – и она мне выстирает, скажу: «собирай на стол – гостей кормить» – и она собирает. Раньше все через Павловну, которая всегда во всем сопротивляется и тем самым, владея мелочами, обретает власть и надо мной. Какой это гнет! сколько сцен из-за калош, воротничков и т. д. И в то же время какая это была для меня школа жизни, как эта нелепая опека сберегала меня.
ничего не вышло. Из-за каких-то праведников приходилось все сносить, и «счастливая, зажиточная жизнь» не сняла с нас этого проклятия
Похоже на разложение, да, раз-ложе-ние: на одной стороне та «праведность» благоухающая, на другой мерзость тления, отчего и невозможно соединение. Разложение элементами добра воспринимается как освобождение (от жизни земной), во всяком же случае как расширение сознания. И это делает невозможным возрождение добрых начал природных.
«Зажиточная жизнь» – это немецкая естественная глупость здоровой свиньи, переносимая, подобно Столыпинским «крепким земле мужикам», в русскую жизнь.
Поэтический восторг Горького, тот самый, когда говоришь: – Солнце – родина всего прекрасного, человек – всего хорошего' – при государственной утилизации превратился в хвалу «зажиточной жизни». <Приписка: А Распутин – не тем же он плох?>
Вот как бы не вышло того у меня с моей «былью» в оправдание «так надо», потому что ведь это «так надо» и есть самобичевание, а если не «надо», значит, как «хочется» – анархизм.
«обманом», а может быть, иначе это есть творческая легенда или «идея», бессмертная личность, сверхчеловек... (стоит присмотреться к ребенку, когда у него складывается речь, и тут видишь тысячи примеров, когда жизнь происходит от слова (что есть Слово?), и стулья в один миг превращаются в поезд... и т. п.). Слова тут рождаются между прочим, а суть в «я могу»: я хочу и я могу – в слиянии создают поезд и все другое: в том «действительном» поезде едут чужие люди, в этом созданном поезде едут все свои, милые.
Итак, поезд «действительный» есть как «вторая» природа (такой же и канал), а «свой поезд» есть настоящий и окончательный поезд, в котором все – только люди. Так и строительство канала – «вторая природа» – кончается «усвоением» ее ребенком: он едет на обрывке болота – и это есть морской корабль, он управляет падуном – и это есть подлинный падун. Так что окончательная ценность – это превращение ребенком второй природы в третью.
благодатное состояние (или творческое).
Из этого всего выходит, что герой мой Зуек и будет победителем: он приедет как Лоэнгрин, и одновременно будет умиряться вся стихия.
Кто же будет у меня «Распятый»? – личности не будет, но весь человек, работающий на канале, есть распятый человек, и «надо» будет ему крестом..
«Надо» есть крест.
11 Ноября. Чувствуешь себя в области знания совершенным ничтожеством: я ничего, ни в какой области хорошенько не знаю. Странной кажется претензия расширять область сознания людей, и все-таки я с успехом работаю в этой области расширения сознания и чувствую, что только сумей я назвать то смутное неназванное, что заполняет меня, и тем самым я сделаю что-то ценное.
Вечером читал Чувиляевым. Неважно читалось, потому что не дошло до изюмины и не может дойти: видно, что это только самое начало очень большой вещи.
Обнаружил в себе, в душе своей то чернильное пятно, которое можно было закрыть, но смыть невозможно. Опять оно открылось, это пятно унижения, и напомнило ночь в Орловской гостинице, когда я ездил с матерью в Задонск Богу молиться.
Довольно тепло, и в тумане день за днем моросит мелкий дождик, я так и не собрался за весь день выйти на улицу. Зато собрались ко мне в комнату эти чувства осенней безнадежности общества. Ведь невозможно же человеку живому истребить в себе все свое прошлое, а дело подходит к тому, чтобы все свои сомнения истребить и не дымить собой в новом обществе, которое должно без колебания отдаться какой-то идее и броситься в чан, исповедуя только одно, что
Наступает вот только теперь окончательная расплата за «так хочется» (свобода) французской революции и нашей «эпохи великих реформ» (не так живи, как хочется, а так живи, как Бог велит). Скоро, наверно, петля затянется и над самой Францией, источником этой свободы.
И... так надо! И пора приходит всем, кто может, зажигать свои факелы.
Вот этот огонек факела, зажженного в такое-то время, и должен гореть над рукописью моей «Были»...
Кто-то сказал, что сейчас у нас идет расчет со всей неметчиной, внедренной в русскую культуру..
Время подходит к тому, чтобы людям забыть свои лица, народам – забыть свою народность и броситься в Чан истории...
У фашистов стоит вопрос о своем народе, у нас же поставлен вопрос не о себе, а о человеке.
12 Ноября. Туман, слякоть.
То, что называют реальностью – это есть смерть...
– это легенда, творчество.
Криком начинается жизнь, вызывающим могучим криком ребенка...
Позвал от скуки Щекина и буду спрашивать педагога о новых слоях интеллигенции, – достаточно ли глубок этот запас и проч., второе – народ или человек.
И что же есть этот «человек», за которого, видно, скоро всем нам придется помирать?
Вечером приходил Щекин-Кротов, который когда-то в Ельце (1918–19 гг.) понял первый, что большевики – длительное явление и, значит, надо приспособляться к работе с ними. Сколько сделано им культурной работы с тех пор! Надо посмотреть его Рабфак, возможно, я найду там материал и для своего канала (если исходить из того, что вся наша жизнь, мы все вкупе делаем канал).
Образование, как сито сортировки, распределяет людей на сорта: те, кто может усвоить больше – становятся выше, кто мало способен к науке, падает вниз.
Организация – это распределение работающих частей на свои места (соответствующие их способностям).
13 Ноября. «Если ветер осенний бушует..» Из-за предвыборного собрания не поехал на свидание с Петей, но собрание, назначенное в 7 в., до 8 1/2 не открылось, и я удрал от него, избегнув встречи с регистраторшей. На Северном вокзале оказалось, что поезд только в 11, да еще ветер сильный.. вернулся домой.
«Детгизом»: я, Касаткин, Кожевников, Яковлев т Андреев и Бабушкина.
В Третьяковской галерее: среди ангелов XI в. нашел одного с лицом Аполлона. Так греческие боги сошлись с византийскими, с новгородскими и т. д. Так наши Рублевские иконы явились как символы-боги, рожденные действительно через непорочное зачатие. После них хорошо смотреть на современные портреты. (Те боги – «так надо», эти – «так хочется».) Вот бы теперь, в эту новую эпоху «так надо», явилось бы искусство.. оно бы должно сомкнуться, как это ни странно, с Новгородом – Византией – Грецией. Продолжать осмотр, развивая «так надо» и «так хочется».
14 Ноября. Читаю «Исповедь» Л. Толстого и думаю, что «свобода», т. е. личное развитие, имеет свой «потолок», и «счастье» людей, если причины, «так надо», не допускают их, как допущен был Л. Толстой, до своего потолка. В сущности, вся философия Толстого после того, как он достиг потолка, сводится к самозаключению: пахота, педагогика, Евангелие, Чертков, – и все это выдуманное «надо» – не реально, это тоже мечта: мечта о тюрьме; но реальное «так надо» – Соф. Андреевна, православная религия.
Домовое заседание с хорошей вестью о возвращении пая и неприкосновенности писательских жилищ.
Беседа с Пермитиным, он – еще один член общества любителей детской литературы.
– душой хозяина. Через что же ее сила, власть? через пол: тут нечто, чему старая должна подчиниться и превратиться в домашнюю работницу. Такой же случай был у Шершуновых: мать подчинилась дочери. Все нажитое, все лучшее (старая жена) летит от прихоти (эта слепая сила влечет, не считаясь ни с чем). Ученый Мюллер всемирно знаменитый на старости попадает во власть балерины.
единая капля, и эта единая капля (мгновенье), эта потребность неудовлетворенная при удовлетворении всех других становится преобладающей, диктующей. С этим «бесом» монахи пытались бороться (отец Сергий), и чем больше намаливали «надо», тем с большей силой вырывалось «хочется». Тут есть вопросик: если это слепая сила, то почему же любовь всегда считалась реализацией «я хочу» против родового «так надо» (Анна Каренина). А то расширение души от любви, когда «Я» обнимает весь мир?
Так, значит, мое «надо» и «хочется» вдвигается в половое личное «хочу» – и общественное «так надо».
Так вот, значит, и Падун для семьи был регулятором индивидуального «хочу», которое, лишь пройдя через смертельные опасности, превращалось в «так надо».
«Так надо» есть признание «хочу». А то, бывает, я хочу – значит, это и надо.
краю на припорошенных хребтах. Снизу, с улицы, если бы кому-нибудь удалось увидать, то там был, конечно, просто кот, но сверху тигр на хребтах Уссурийских гор. Он вздрогнул, осел: воробей над ним пролетел и сел на дерево. И он идет на дерево. Оно под чердаком. С огромной лестницы прыжками со ступеньки на ступеньку.
Смерть как перерыв.
Как разрыв между людьми.
Похоже на разрыв первичного тока с появлением искры: эта искра – жизнь человека.
И так искра за искрой, и это всё люди, один за другим.
Часто мелькающие искры дают непрерывное свечение.
И это жизнь.
А мы – это искры, и какой бы ни был маленький промежуток от искры к искре – все равно искра – Я исчезает, и перерыв тока есть наша смерть.
Искушение: и она, узнав, что сам искуситель колеблется, – опустила глаза и когда подняла опять, то в них уже вовсе не было того огонька «хочется», и она говорила о том, как в таких случаях поступали те или другие угодники, словом, говорила о том, что надо, а не что хочется.
«зароке» думал, что зарок-то именно и соблазнит... покажет меня с прекрасной стороны и соблазнит. Оказалось, тут тоже возникают «обязанности».
Читал Толстого о Гоголе, – какое высокомерие! И вот... Толстой глуп! тот самый Лев Толстой! между прочим, точно та же самая глупость есть и у Горького. Похоже, что это есть глупость человека, прославленного и поставленного на место учителя и пророка: хочешь, не хочешь, а учи и пророчествуй, взялся за гуж, не говори, что не дюж. По существу, как художник, он хорошо знает, что и нет в нем ничего такого и нечего сказать по существу, но ведь надо, все требуют, и вот он соглашается. О, не дай-то Бог попасть в моралисты!
16 Ноября. Вернулся к работе, бросил «постные дни», написал часть VI главы, в которой начинается строительство глазами Зуйка.
Вечером читал Замошкину и нашел в нем большую поддержку. Сильно это подняло меня, и я почувствовал, что работаю, и очень даже много, а не бездельничаю, как кажется в упадочные дни.
Ольга Н. Зам. (учительница) сказала, что «Жень-шень» в числе каких-то 15 других книг одобрен для чтения в кружках.
17 Ноября. В Москве пороша, какая же пороша должна быть в Загорске! Постараюсь сегодня выехать туда.
Эксцессы пола больше, чем другого, создают неровность отношений. Ведь это «слепая» любовь, и после эксцесса повязка падает, появляются глаза и бывает омерзительно. Впрочем, я этого больше боюсь, это меня удерживает, но в деле было наоборот: к человеку я привязывался.
Ничего не понимаю в политических событиях и боюсь о них разговаривать, но какие-то волны прямо по воздуху, по догадкам от чтения газет достигают, и оттого во всякий момент существует в себе какая-нибудь личная догадка о всем, что происходит, и подчас кажется, что догадка эта яснее, чем у тех, кто около этого специально сидит. Сейчас мне кажется, что роковую роль в перемене политики сыграло наше участие в испанских делах. И второе, возможно, в связи с первым, появление среди «действующих лиц» большого числа пораженцев, быть может, и не желающих нашего поражения, как было, напр., в 1904 году, но убежденных в нашей слабости.
Как бы ни уверяли в квартирном благополучии, но надо быть всегда начеку.
И чем дальше человек от действительности – вот удивительная черта времени! – тем прочнее держится он, пример – я как писатель, Лосев как философ.
Интервью от «Лит. газеты». И поездка в Загорск.
18 Ноября. В Москве слякоть, в Загорске зима, глубокая пороша.
Ходил в лес. Все завалено снегом. Береза большая склонилась под тяжестью снега до самой земли аркой. Видно, не впервые ей – впервые снегопад не может согнуть такое дерево, – а год за годом склонялось оно все ниже, ниже и наконец от первого снега ложится вершиной до самой земли. По знакомой дорожке в мелятнике стало невозможно идти, ветки с одной стороны перегнулись на другую. Но берешь палочку, ударяешь по ветке, снег валится, ветка прыгнет вверх и пропустит.
– и вылезла и поплелась по снегу, пока мороз не схватил ее и не закоченил. На снегу осталась написанной вся трагическая история ее попытки: от дырочки, из которой она выпрыгнула на снег, и до конца. Эта линия чрезвычайно извилистая, запутанная разделяла всю небольшую лесную поляну.
Рябчик тоже тут шел и, увидев меня, очень неохотно перелетел и опять сел.
Моя прогулка в лесу длилась часов пять и была совсем бескорыстная, без аппарата, ружья, даже без карандаша. Зато я видел, как высокие ели, загруженные снегом, от какого-то верхнего, нас внизу не достающего ветра чуть-чуть покачивались, и это казалось, будто они дышали, и так осторожно и важно дышали, что снег ничуть не обваливался.
Я вспомнил, что Зуек мой в лесу должен сказочно жить, что тут я должен писать страстно и сильно.
Еще мне пришло в голову, что я отстал от времени тем, что считаю дело свое гарантирующим меня от налета: теперь не посмотрят ни на чистую душу, ни на заслуги, налетят – и сколько нагадят. Надо... да, надо!
«зверь» – в смысле антихриста, но «зверь» же и составляет само тело государства, и мы все находимся в необходимости выносить зверя и отдавать ему Кесареву долю, одно утешение отдающего «Кесарево» – это временность зверя (1000 лет?).
Заглянул в Толстого: в «Исповедь» – и увидел в ней начало все того же самого разрушения, какое происходит сейчас. И стал вопрос: а было ли что в нашей культуре такое, что прибавило бы нечто к мировой культуре, и что это, если оно было? Надо сейчас пересмотреть весь багаж русского и какие семена уцелеют от великого пожара и на обломках потом прорастут.
Я сегодня сказал Огневу, что пораженчество питается скрытым желанием самому сесть на трон: ничто в себе сейчас, а впереди всё и трон; когда же я нашел себе личное удовлетворение в писательстве, будущее меня перестало интересовать, потому что появилось настоящее: исчезла пустота, и я перестал скучать сам с собой; и всякое желание трона исчезло, – я сам сел на трон: от добра добра не ищут. Вот одновременно с этим у меня явилась неприязнь к пораженчеству.
... а что если, имея перед собой общечеловеческий идеал Интернационала, найду необходимым пожертвовать родной страной: пусть пропадет вся страна и останутся идеи Интернационала, – план, по которому некогда перестроится весь мир. Так вот, буду ли я в отношении этой поджертвенной страны пораженцем? Неужели же и в этом геройстве таится кость славы: я – царь?
19 Ноября. Вчера вечером Вика что-то уронила, Павловна безумно дернулась, как будто на глазах ее кого-то близкого ей убили, после того с проклятиями набросилась на Вику. Я же, вспомнив, что истериков усмиряют иногда силой, стал в свою очередь кричать на нее: «Перестань!» и т. п. В конце концов она ушла к себе и легла в постель. Вот эта черта безумной непокорности: «я слово – она два» вплоть до полного бешенства, в которое и я входил и орал до безумия, убегал и возвращался смиренным, испуганным, с «расширенной душой» – была всегда, но теперь уже прямо и страшно.
к себе самому: «ты-то глядел, кому ты отдавался? ты-то ведь сам такой же, как же это возможно – посмотреть со стороны на себя?»
Вот почему мне сейчас тяжело и дома: все рушится! тяжело и в отечестве: тоже все рушится.
Дошло, что умер Воронский, что жена его в тюрьме, а дочь потребовала, чтобы и ее посадили: «я тоже таких убеждений». И ее посадили. Воронский написал малозначительные вещи, но и то все-таки «последний семинарист» в литературной истории как-то будет существовать, большое это дело – написать, большое это сопротивление смерти.
А счастье было так близко...
Фашизм как налог на гражданскую свободу: научились посредством такого налога собирать огромную силу государственной власти. На помощь пришла техника, Робот и...
– не нашли. Но, кажется, Трубач по лисице пошел, и я не слыхал при сильнейшем ветре, куда он погнал. Часа через три я вернулся домой, и вслед за мной вернулся Трубач. Ветер, нельзя.
Конец и в конце Христос, – как это естественно, совсем как природа. Это не богоискательство, а лишь название или итог от простого сложения всего, чем жил. Так вот и приходят к Христу, лишь когда жизнь раскроется во всей своей жестокости и лжи. Видно, недаром нашел я в Третьяковке на старых иконах среди ангелов Аполлона, и он был, как и другие ангелы, зацелован народом.
И вот теперь ясно, что это было во мне, когда оно дало возможность быть с самим собой и противопоставилось претензии на трон (демонизму)...
Только надо, чтобы никто не знал и все обошлось в совершенной простоте и без попов: чтобы всё как природа и на помощь и утверждение той самой жизни, которой я жил до сих пор.
Вот хотя бы это писание детских рассказов, эта служба ребенку..
«ничто». Есть моменты необходимости в этой силе, и тогда она может быть даже и прекрасной.
Инженер Дехтерев – этот не должен броситься в «чан», потому что последнее неразложимое зерно души его есть Христос.
Моцарт и Сальери. Сальери – это кто делает канал, Моцарт = Зуек: берут сделанное и роднят.