1 Июня. Вот уже тоненькие ветви березы согнулись под тяжестью листьев, и везде слышится зеленый шум. Явственно обозначились белые розетки рябины, зацвела желтая акация, заливается в ней подкрапивник. «Граф» на липе исчез, и не знаешь, тут он или нет его.
Падун.
Покой. Приезд – падун. Едут: все герои. Зуек ныряет: как загорелись первые костры и План. Ехала старуха, и с отъездом изобразить новый раскол: новое должно быть бесчеловечным, старое человечно и неподвижно: и двинуться – грех, и остаться без движения – грех. Враги. [Сильное] движение: взрывы. Наступление холодов, зима: ужасы строительства. Наступление весны: для Зуйка «как хочется» (побег), а до этого в «строительстве» мотив распознания людей: что им хочется и что надо. (Волков: «Ша! деточка, ты делай как надо, а выйдет как хочется».)
Весна – вода: в весне через воду по горе, ход весны показывает то Зуек, то Падун.
Щетинин – «чучело», а слушаться надо.
Аксюта: Наташа ведьма, а слушаться надо.
– Это из православия: сухой кол, вокруг – зеленый хмель.
И тут Аксюта спасается возле сухого кола.
Нельзя ли сделать, чтобы Надо – отдать старому миру, а новый мир: как Хочется, и тут будет Зигфрид.
К Клавдии дочка приехала 10-ти лет, и все спрашивали: – Дочка! а где же твой муж? – И Клавдия всем отвечала, что скоро будет письмо и, может быть, приедет и муж.
Зуек у костров узнает, постепенно, что всем хочется совсем другое, чем надо, и он спрашивал: – А если до смерти захочется? – До смерти редко бывает. – Ну, а если. – Если так захочется, то и сбудется все: такого не судят. – Это значит, ему вышло, как ему захотелось. – А если бы не вышло? – То умер бы. – И это было, так надо.
Свобода и необходимость. Свести к проблеме Алпатова. Аврал – это Чан.
Но какое же мне дело до их грехов и преступлений. – Нет грехов, тогда живи, как хочется. Если бы не первородный грех, то не было бы и «Надо».
То, на что люди не глядят, и если увидят, то забывают.
Шел я однажды под музыку в честь меня и чувствовал крайнюю неловкость, стыд и неправду: потому неправду и обман, что никто из встречающих не понимал, за что мне такая честь. И такая же слава была за книгу, которую я не любил и считал своей ошибкой.
Надо – это в обществе. – Хочу: личность.
Общество может и не знать свое Надо, а личность это знает (напр., обвинения ученых в колдовстве: «А все-таки вертится»). Наоборот: «самозван».
Между личностью и обществом есть люфт, когда и личность может наделать беду обществу, и общество может погубить личность: и тут вся игра, стоящая целой жизни. Правда, стоит заниматься этой игрой, и оттого занимаются и существуют политики, и дипломаты, цари.
Люфт между обществом и личностью – это Бог правду видит, да нескоро скажет: и это «нескоро» равняется целой жизни.
Надо ввести план и в план – план Зуйка, для осуществления которого он и отправляется в лес.
Есть свое «Надо», – думал Зуек, – и есть «Надо» чужое... за свое «Надо» легко умереть, а то чужое «Надо» – как его сделать своим? (Пирожками, пирожками!)
«Надо», в котором соединяется общество и личность, есть Бог.
Зуек во время строительства должен понимать по-своему, но все...
Некоторые боятся, что придет Сильный и подавит их, более слабых. Есть и такие, самые бедные, жалкие, утратившие свою путеводную звезду и всякий смысл движения мира к лучшему: в этом же и есть этот смысл, что всякий настоящий сильный по-своему силен и ничем не мешает другому, и места, чтобы стоять на своем, хватает для всех. Страшно не сильного, а хитрого, – вот тот, не понимая ничего над собой великого, может принуждать и гасить души.
Вечером грязь и дождь – ливень. Петя приехал.
2 Июня. Природа, насыщенная влагой... На Торбеевом пробуем мотор.
Величайшая роскошь, обеспечиваемая культурой, – это доверие к людям: среди вполне культурных людей жить можно и взрослому как ребенку.
В Мае смешанный лес из берез и елей даже в пасмурный день как будто при солнце: светлые пятна берез – как будто пятна от солнца...
После [болезни] психика Зуйка... странные были у него наблюдения: 1) Дружба [бабушки] с Клавдией. 2) Огнев и его друг. 3) Артем и бык. 4) Ша! – деточка. 5) Сутулый и план – и все боятся, а Зуек жалеет. 6) Пахан.
П. Строительная часть: одновременно: 1) география – ход строительства – природы ход как умирание, и осень, и зима. 2) Психика героя. 3) Люди.
Гнездо трясогузки.
3 Июня. Начались одуванчики.
Капиталист (в широком смысле слова) + интеллигент («Разумник») = Организатор (Булкин).
«Так надо» – это и Крест, и Необходимость, и Смерть, и «Чучело» (Щетинин), и «Я-раб», и Ночь: память об этом («от сумы и тюрьмы») = «Надо» внешнее, а из этого рождается «Надо» свое, т. е. настоящее «Надо»: до смерти захочется, значит, борьба, значит, Надо – есть «Хочется» в борьбе с Необходимостью = трагедия = творчество. «Она» (смерть) придет неизбежно, но пока не пришла, Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus.
С полден из лесу, подоив там своих коров, шли женщины, и говорили они о пустяках, но знали всё, потому что все они рожали детей, а некоторые имели уже и внуков. Знали они всю подноготную жизни, и в то же время Земля, наша планета, конечно, для них была плоскостью, полом дома, солнце для них двигалось по небу как огненный шар.
«Надо» высшее – это Отец, и «Надо» мое личное – это Сын.
Обедал и Петя у меня в Москве.
Нина Портнова – беспризорница и крайняя индивидуалистка.
4 Июня. Москва. Требования коммунизма, предъявляемые к личностям, что-то похожее на сбор урожая с последующим вышелушиванием зерна из естественной кожуры. Посмотрите только на молотьбу: из каких гор соломы, холуя и мякины выбивается какая маленькая горка зерна.
Каждому находящему свое «Хочу» в «Надо» (необходимость) остается своим способом преодолеть необходимость, и тут весь человек, вся эта батарея, переделывающая необходимость в свободу: необходимость натуральна, а свобода реальна (как дело творческое, личное).
«Легавых» – к леопардам.
(Готов по первому моему требованию появиться.) – Вот так так, – сказал Рудзутак – и повторил через короткую секунду еще: – вот так так! – В чем дело? – Убил кабана.
5 Июня. (23 ст. Мая. Именины.)
«Стахановец» тем вредный рассказ, что снижает стахановца, низводя его до утят. Но одна высокопоставленная дура высказала это, и теперь поди, доказывай, что ты не верблюд. Что же это? Это сила сцепления подвижных элементов общества человеческого: так бывает и на воде: бросят камень, и не только под камнем, но вся вода заволнуется.
Полный и всюдный, в Москве и в деревне, расцвет сирени, – самое роскошное время весны. Есть одно только «но», когда расцветает сирень: при самом первом даже зацветании сирени намечаются первые белые розетки рябины, а когда расцветет сирень, то и везде тоже виднеется белая кашица рябины. А когда смотришь на эту кашицу белую, то вспоминается, что скоро она будет желтеть, а когда покраснеет, то и лету конец, и осень придет, а она все будет красная. Да так вот и незаметно все пройдет: придут морозы, и ляжет зима.
И такая птичка запела (летнее утро), что никак не скажешь, кузнечик это или она... И если... то чему же, какому волшебному живущему в ней миру соответствует лес этим утром?
С серебряными вспышками, пересекающими солнечные лучи, птичка...
Когда я пришел к мысли описать лес, в котором заблудился мальчик, то, проглядывая из своего волшебного леса в обыкновенный, я в этом обыкновенном лесу стал видеть такое, чего раньше не видел. Но вот сегодня утром я вижу без помощи моего волшебного леса обыкновенный лес как волшебный, и не я один, а каждый, кто бы ни пришел сюда. Какому же тоже волшебному дремлющему во мне лесу соответствует этот лес, или же он существует сам по себе? Я думаю, что он существует сам по себе и как бы прорастает в душе человека, как бы рождается, отчего является мысль, и эта новорожденная мысль находит себе соответствие в обыкновенном лесе: возрожденная идея как бы узнает себя. Так что душа наша как бы вечно бродит по местам своей родины, вспоминает и узнает их... (Так вот я сам до Плотины дошел.)
– Антиресно! – сказала Аксюша, неграмотная женщина, а хозяйка ее, грамотная, знающая, что interessant французское списывается по-русски начиная со слога «ин», поправляет ее и говорит: интересно. Точно так же простой народ ближе к звуку, произношению, говорит «антеллигент», мы по-писаному говорим: интеллигент.
Летняя птичка в лесу запела так слабенько, будто это кузнечик или сверчок.
Вчера шел по Каменному мосту, смотрел на Кремль и думал о «Великой Тайне», что ею окружена каждая человеческая личность и каждое существо в природе, и мы через быт, науку, искусство только знакомимся с этими существами, но Тайны не постигаем. Мы до того привыкли к Тайне, что не обращаем даже никакого внимания на нее и только в исключительных случаях, чтобы усилить безгранично силу царя, запираем его в Кремль и говорим о Великой Тайне: «Мы, милостью Божией и проч. и проч.». И теперь тоже Сталин, как царь, на месте царском в Кремле окружается Тайной.
Сборничек составлен для детей младшего возраста: 1) Чемпион мира. 2) Синий лапоть (?). 3) Лимон.
Итак, работа на ближайшее время: 1) Падун. 2) Детские рассказы для сборника (два). 3) Серая Сова.
6 Июня. Празднование Михаила и Ефросиньи.
Бывает, снится что-нибудь, и страдаешь от видений своих ужасно, и кажется, – нет никакого выхода. Потом мелькнет внутри самого сна, что это ведь сон... И ты еще не проснулся, а знаешь, что есть выход из ужасного положения, и выход этот в том, чтобы проснуться. И ты наконец делаешь усилие, просыпаешься, приходишь в себя и радуешься, радуешься, что все было сон.
Так я чувствовал себя, писатель в «Детгизе», когда там было запрещено писать сказки и о природе, и после, когда самым главным (всеми писателями) учреждением в Союзе управляли плуты.
Я так обрадовался пробуждению от скверного сна, что, конечно, мне в «Детгизе» теперь все хорошо. Да и в самом деле, я же не профессиональный детский писатель, мое положение, моя литературная среда находится в общей литературе, и «Детгиза» я вовсе не знал. Я даже склонен в недостатках упрекать не администраторов, а самих писателей, которые не могут создать между собой среды дружественного сорадования в творчестве, совершенно необходимой [в] творчестве для детей.
Однако вопрос этот выходит за пределы детского издательства.
«все знают»: так вот у них же и Египет, о котором писал Розанов, т. е. от этих молочниц взял Розанов свой Египет и узнал его в образах древнего Египта.
Ославить человека: всякий человек тем самым, что он человек, живет как бы в этой даровой славе бытия, и вдруг кто-то сказал, «ославил», хотя ничего и не было. Но дело сделано, и восстановить репутацию очень трудно...
Или: человек сбрехнул и что из этого получилось.
Или кому-нибудь вздумалось, или пришло в голову, или сорвалось с языка, – и все это оказывает действие, и все было вздор, кукушка – из ничего взялось и забылось, а человек очень пострадал, и общество лишилось его ценных трудов.
Наметили: 11-го заедут за Петей и привезут сюда, а 12-го мы с Петей едем в Переславль или в Константинове.
7 Июня. Так что остаются только свои семейные, да еще два-три старичка, с которыми можно говорить о всем без опасности, чтобы слова твои не превратились в легенду или чтобы собеседник не подумал о тебе как [о] провокаторе. Что-то вроде школы самого отъявленного индивидуализма. Так в условиях высших форм коммунизма люди русские воспитываются такими индивидуалистами, каких на Руси никогда не бывало.
Из беспризорников выходят после «исправления» самые отчаянные индивидуалисты.
Вдали пушки на полигоне палят, а в лесу кажется, будто птицы взлетают в кустах выводками.
Описывая крестьян в Падуне, надо представлять себе их как детей природы, обреченных на самую жестокую необходимость с малых лет трудиться в поте лица. И они считали себя в этом обреченными, социалисты восставали против общественных форм этого труда, а урки прямо против труда, они бессознательно были за творческий дух, который совсем не работает.
8 Июня. Чтобы сделать что-нибудь, нужно время подумать. И люди, расчленяя операции дела, разделяли их по способностям, разделили и это: одни стали думать, другие по их указанию делать.
Смутно нечто подобное пронеслось в голове мальчика, потому что он же это ежедневно видел своими глазами: одни стоят и думают, а другие по их указанию делают.
Больше всех, конечно, думает Сутулый, он часами стоит и приглядывается, прежде чем что-нибудь прикажет, и все бросятся делать. Но откуда же берется мысль у Сутулого?
Что делается в самой природе, внутри, мы узнаем по себе, потому что мы сами вышли из той же природы.
Решаю окончательно, что Зуек в борьбе пониманий жизни Сутулого «как надо» и Чекуна «как хочется» решает идти в страну, где не работают и живут как хочется.
Смотришь на цветущий луг, – это одно, и смотришь дома на единственный цветочек, взятый с того же луга, – это совсем другое. То же самое лес и маленькое деревце из того же леса, пересаженное в свой огород. Миры одинаково прекрасные, но разные, и есть люди, которые любят плавать по морям, и есть любители комнатного аквариума, своего рода большевики и меньшевики: одни смотрят на массы, другие на личность.
И так на лугу, как у людей, жизнь всего луга движется по какой-то большой правде и жизнь цветка отдельного – по своей маленькой. Личные счеты тоже и у них там, на лугу, в огромной силе, и, может быть, победа отдельных цветов является согласием своей маленькой правды отдельного цветка с жизнью всего великого луга, и там у них тоже заморыши оттого и хиреют, что способны думать лишь о себе.
Внутренняя жизнь природы – это я, или душа человека, и если надо что-нибудь в природе понять, то надо просто углубиться в себя, в то же время не выпуская из вида внешнего облика того, что захотелось <приписка: в природе> понять.
Заслонив вечернее солнце густой кроной какого-то дерева, смотрел на танцующий в золотых лучах мир насекомых.
Зашел посмотреть то местечко на Крючикове, где было так много ландышей и где у меня рождались поэтические замыслы и по мере сил моих осуществлялись Ничего особенно не произошло тут, те же две сосны сплели свои корни, как руки, так, что на сплетение удобно было сесть. Только людей заметно прибавилось, всюду лежали клочья газетной бумаги и скорлупа яиц. Та же самая звучала приятная мне флейта иволги, и кусты орешника по-прежнему были густые, и я сам как будто мало изменился. Но ландышей в тех ореховых зарослях вовсе не было, ни одного. Их ведь тысячи были, а теперь ни одного! За десять лет сколько прибавилось [всего]. И я книг много написал и получил много похвал, все хорошо! и только ландышей нет.
9 Июня. Ветрено, в пух разносит ветер везде одуванчики...
Луг цветет, каждый цветок непременно же поет свою песенку, хотя виден и слышен весь луг. Отдельного цветка не приметишь и не узнаешь, кто из этих цветов больше всех сделал для цветущего луга. Вглядишься, выберешь цветок отдельный, и он прекрасен, но это совсем другое, чем луг.
Вот так в моем Падуне нужно передать чувство от массы людей само по себе, а не сложенное из отдельных людей. Одно чувство массы, другое чувство личности, не в этом ли чувстве массы у большевиков коренится их вера?
Крестьянин русский, индеец, рабочий – все они проходят суровую школу природы, и вот этот закон, вероятно, и является стимулом особенного уважения к «труду» в Советском Союзе и явной ненависти к книжной интеллигенции и бюрократии. На этом и должно бы вырасти уважение к стахановцу, романтика, подобная романтике индейца, но почему-то нет этого...
Сегодня в гараже один старый шофер сказал: – Какому настоящему мастеру охота работать за такие деньги по-настоящему, вот отчего и нет мастеров, а одни только стахановцы.
Мастер каким-то образом прямо противопоставляется стахановцу.
Прочитаешь иногда статью, не глядя на подпись, – и как будто покажется ничего, но увидел, кто написал, и станет все понятно и серо. Так с возрастом жизнь кажется как статья: увидел подпись, и стало неинтересно, и все чары прошли.
10 Июня. Стахановец – это лучший рабочий в массе их. Мастер (по-старому) – это личность.
Луг мы видим – это общество цветов, но человеческое общество видеть нельзя: нет такой высоты, на которую бы можно было подняться и видеть, т. е. уйти от себя как человека (попытка уйти и судить общество людей – Сверхчеловек, Христос).
Читаешь газеты каждый день, и там бомбардировка такого-то города, там другого, там убитых тысячу человек (напечатано: «убитых 1 тысяча, а не написано «одна», отчего получается легкая цифровая возможность: 1 или 2 или 3 тысячи). Попробуй-ка с этим помириться, не упуская из виду луга – общества. Господи, бандиты и больше ничего.
Ошибки при механизации и нарастание зла.
Тропинка и скамейка – добро как аромат от людей (взять с севера – скамейка, а тропинка в Загорске под поселок Рыбинка соединяется через пойму речки с городом тропинками дружбы (тропочки дружбы).
Как разносчик девочке конфетку подал, и как девочка вся смялась, покраснела, потупилась, и как он в это время смотрел на нее, – как именно? (Изобразить.)
Павел Радимов и веселый разговор о Репине: кто-то спросил его: – Как Вы, Илья Ефимович, после всех этих событий чувствуете себя? – Ничего чувствую, – ответил он, – только уже стоя [работать], как животные, не могу: не в со-стоянии: понимаете? я в со-стоянии, как животные, быть больше в свои годы после всего не могу.
У Андреева в «Детгизе»: 1) Предисловие Горького и художник Кузнецов. 2) Вопрос о передаче договора о «Серой Сове» «Детгизу».
Вечером Коноплянцев и Цветков. В Москве есть слух, что вместе со Стецким взяли Пришвина: гадость какая!
Письмо дамы. Ответ: Письмо Ваше очень хорошее и тем более убедительное, что не первое <приписка: не от одной Вас я получил отзыв о своей книге> я время от времени получаю подобные дружеские письма от читателей и начинаю подшучивать над собой: уж и в самом деле, не удалось ли тебе, Михаил, сделать то, что загадывал: найти секрет вечной молодости и красоты? Еще раз очень и очень Вас благодарю и желаю Вам здоровья и постоянной силы того родственного внимания, которое Вы мне оказали своим письмом.
Цветков проговорился два раза, что сила действия «Корня жизни» объясняется тягостным состоянием общества, вроде как бы на безрыбье и рак рыба. Но это значит только одно: что я современный писатель и тем действую. Он же думает, что я не-современный. Чепуха!
11 Июня. С утра жарко. Встретился по пути к метро простой пожилой бородатый человек. – Вы не Пришвин? – Да, это я сам. – О, как я вас люблю! очень, очень! – Сияющий пожал мне руку и удалился и обернулся, удаляясь: – Я ведь тоже охотник, очень, очень люблю!
Так вот со вчерашнего дня я собрал себе цветов на лугу: 1) Скамейка и тропочка. 2) Конфетка (не забыть его лицо). 3) Письмо о «Корне жизни». 4) Встреча с читателем.
Я высказал Цветкову свое удивление и восхищение его огромной бескорыстной работой над рукописями В. В. Розанова. – Вы спасли его труд! – сказал я. – Но и он спас меня, - ответил Цветков. И рассказал мне, как он умирал от туберкулеза, терял сознание даже, и когда приходил в себя, то по лицам своих видел, что он умирает. В эти дни он схватился за архив Розанова и вот уже четыре года с тех пор работает, спасаясь от смерти.
Странно, что после этого объяснения я перестал удивляться бескорыстию этой работы в той степени, как было раньше. – И в самом деле, – думал я, – тут обмен услуг: Цветков спас архив Розанова, а Розанов спас Цветкова.
Цветок. Никогда не забуду, как этот разносчик смотрел на девочку. Что-то из короба своего он продал матери и потом девочке протянул конфетку (даром). Девочка взяла и ужасно застыдилась, покраснела, опустила глаза. А торговец, подарив конфетку, глядел на девочку, на ее румянец, на ее смущение и с таким глубоким наслаждением, [как она] ела эту свою конфетку, что я по гроб жизни не забуду этого чудного цветка, выросшего на человеческой [жалости].
Определилось состояние засухи.
Вспомнилась встреча с Репиным (его отношение к личности, как ко всем, хорошее и хорош, что ли, был ему вообще человек,– как это понять?).
Есть и да будет (и вся близость к природе – это вера: есть!)
Старички.
И когда подумаешь – это мое! то опять как природа.
12 Июня. Троица.
Жарко. На [Красюковке] береза, и под ней осыпается песок в овраг, корни из года в год обнажаются. На песке возле корней трясогузка, птичка, с которой еще в Египте художники брали образ души человеческой. Прилетел к этой птичке самец и начал, распустив крылья, надуваться и петушком медленно делать на песке круги: сделал один кружок и потоптал самку, сделал другой и потоптал, раза так три-четыре потоптал – и кончил.
Так вот, раздумывая о том, есть ли в природе и вообще в жизни начало искусству или же оно зачинается в самом человеке, я сейчас понимаю, что все начинается в этой вере человека, что это есть <приписка: в этот период кажется, что мир есть сам по себе, и все дальнейшее созидание – последствие веры в то, что это есть> И, уверившись, он говорит: «И да будет!» Так в этих берегах и движется все искусство: на одном берегу художник отдается жизни, восклицая: «Есть!» Другой берег – это искусство: «Да будет!»
И от берега к берегу белеются бесчисленные белые тропинки, проложенные людьми с их верой в то, что прекрасное есть на земле, и с их действием в сторону прекрасного: Да будет!
Сходятся старички в полном доверии друг к другу, могут о всем между собой говорить. Кажется, вот наконец-то нашлась среда единства, – а нет! Один сказал слишком резко о Сталине, и другой подумал: – Совсем отстал, не следит за жизнью, – и высказался в том смысле, что «надо же как-нибудь работать и строить жизнь». Тут уж первый подумал: – Ну, брат, далеко же ты ушел' <Приписка: И так много ступеней: «дальше–ближе», и такие они маленькие: на каждой ступеньке по одному – оттого и нет согласия.>
Б. сказал, что без вины никого не берут и что, может быть, все это надо. Так что можно установить: за это время, после процесса, стихия «умирилась»...
Этот большой пруд в лесных берегах совсем как большая река, по виду никакой разницы. – «Река, пусть будто это большая река!» – заговоришь себя, а в глубине себя знаешь, что нет, не река, а воображение мое, искусство. И хочется настоящей реки, настоящей природы. Но стоит представить себе, что этот пруд с его лесными берегами есть моя личная собственность, как сделается почему-то хорошо, и воображаемое принимаешь как настоящую природу. На этом и основано у многих желание купить себе дачку, завести собственный дом. В этом чувстве «мой собственный» заключается удовлетворение стремления многих куда-то в девственную природу. Не скрывается ли вообще в этом движении в страну обетованную, в край непуганых птиц и зверей – простое желание быть самим собой или найти путь к себе самому? <Приписка: (в желании двигаться скрывается желание: как будто в бурях есть покой)>
Свобода – это прежде всего есть освобождение от необходимости быть полезным. Вот почему, как только почувствует себя кто-нибудь полегче, он заводит себе игрушку, бесполезную вещь <приписка: или ищет себе бесполезное занятие: собирает марки, морские камешки>.
Есть миры открытые (Америка [и другие]) и есть миры где-нибудь за пределами стратосферы, неоткрытые, которые, впрочем, рано или поздно будут открыты. И на других планетах – все со временем будет изучено даже в этих еще совсем неизвестных мирах. Но есть еще миры закрытые, которые никогда не будут человеку доступны. Этот мир в Библии называется небесами, и лицо небес – Бог.
Религии дают нам отношение к закрытым мирам. И все преступления людей в этой области, сектантские, теософские и т. п., сводятся к дерзновению открыть закрытые человеку миры.
«Есть закрытые миры?» Отвечает: «Есть!» – и это есть религиозный человек. Отвечает: «Человеку во времени нет закрытых миров». И это есть нигилист и непременно механист, потому что тот, кто откроет последнюю дверь закрытого мира, тем самым весь мир превратится в механизм и он сам – в бога <приписка: управляющего этим механизмом бога, подобного шоферу>
Этот ум жизненный, который у неграмотного человека работает ничуть не хуже, чем у профессора: ведь этим же умом какой-нибудь профессор Павлов делает свои открытия, не из книг же берет он свой ум! Между тем простым людям, приступающим к ученью, кажется так, будто ученые думают особым книжным умом. Мне кажется, отчасти и Горький был таким простым наивным человеком.
Есть трудный для многих вопрос, как это Горький в столь сложной политической обстановке мог влюбиться в Пришвина и, вопреки всему течению, отстаивать его открыто. Такая позиция Горького смущала его недоброжелателей, между других Разумника.
Гараж писателей. (Заведующий Дмитриев.)
13 Июня. Духов день.
Утром солнечно, после гроза и дождь до вечера.
Мучились с моторами. А в дымчатой синеве утренней лесной влаги сидели рыболовы. Мы раскачали все их поплавки.
«Фрукт» – рабочий, который все знает, все может сказать и ничего не может сделать, и когда ему это сказать, отвечает: – Правильно! нашего брата надо учить и бить… – и опять мотор пыхтит, а лодка ни с места.
Кристи привез Боя, вечером второй раз ездили на Торбеево.
«Никакое "положение" не гарантирует…» (что это за «положение»?)
В поминанье Розанова и Горького: продумать их парно и ввести в лагерную шпану.
Курица кормит утенка, соболь кроленка и т. д. вплоть до проститутки по призванию (т. е. не за деньги): молоко соболя, коровы принадлежит всем, и надо кормить.
Фаворский и поле ржи: видел рожь давно, понял ее, и что же теперь еще взять от нее: рожь и рожь, как и вся природа. Другое дело икона Рублева, тут есть на что посмотреть и Фаворскому.
В конце Сретенки Комиссионный охотничий магазин.
Когда взвесишь все шансы за и против «быть» (быть или не быть), как старая дева взвешивает за и против замужества, то окажется, что жить человеку на свете невыгодно во всех отношениях. Не потому ли получается, что чем больше люди живут, тем больше стремятся к выгоде. Так вот и ходит курица за утенком, потому что она мать и ей надо ходить за кем-нибудь: важно, что мать она, а не то, за кем она ходит. И так же это и у растений, и так жил Авраам по Завету с Богом: какие бы ни рождались [дети], за всеми надо ходить, надо, а не то что нравится, хочется или выгодно.
И раз уже села курица на яйца, не доглядев, что это утиные, то ей надо сидеть, надо высидеть и надо потом выхаживать утят. Так вот она и водит их теперь и не позволяет себе разглядывать их с сомнением и вопросом: да цыплята ли это? для [этаких] сомнений и вывертов с «хочется – не хочется» существует на земле человек, а она просто курица и должна делать как надо.
– Критика допускается лишь при условии не критиковать государственное «Надо» с точки зрения личного «мне так хочется». Критик должен исходить из такого своего личного, которое касается всех и может быть равным противником в споре с государственным «Надо».
14 Июня. Ненастье, холод. Уехали Петя и Кристи.
15 Июня. Вернулось солнце. Гусь, запуская длинную шею в ведро, доставал себе воду и обрызгивал себя, и почесывал везде под каждым пером, и шевелил подвижным как на пружине хвостом. А когда кончил весь свой сложный туалет, поднял высоко вверх, как бы к солнцу, свой серебряный, мокро-сверкающий клюв и прогоготал.
Розановское «хочу» и старческий долг. К Горькому, анархисту по природе, социал-демократический долг пристал, как в сказке пристала колбаса к чьему-то носу... Он натянул на себя долг, как натягивают старый заплатанный чехол на дорогую мебель, и стал Горький в чехле. Настоящий долг – это за что, например, умер Каляев (и я сам очень был связан до тех пор, пока не почувствовал свое личное «Хочу»). – Так [нереализованный] долг революционный в художнике жил в Горьком.
Солнечно-росистое утро, это как новая неизвестная земля, как неизведанный слой в небесах, утро такое единственное, и никто еще не вставал и не видал его. Допевают соловьи: <зачеркнуто: начнет и не кончит>... Но зато вместо соловья взялась петь бойкая летняя птичка – подкрапивник, и особенно хороша флейта иволги. Всюду беспокойная трескотня дроздов о своих порхунах, и дятел устал: много ему надо для своих прожорливых детей. Вставай же, друг мой, собирай в пучок лучи твоего счастья, будь смел, побеждай тьму, борись, помогай солнцу. Ну же! Вот и кукушка взялась тебе помогать...
Лунь выплыл, но это не простой лунь, как все, этот лунь в это утро первый, единственный, и сороки, сверкающие росой, вышли на дорожку, – завтра так сверкать они не будут, и если даже сверкнут, то иначе. Это утро единственное, ни один человек не видел на всем земном шаре, и все люди, прожившие тысячи тысячелетий, того не видели, что видишь ты – не для тебя ли было все? Смелей же, смелей, открывай мир.
Враг! ты не знаешь вовсе, и если узнаешь, не поймешь того лучшего, из чего я сплел радость людям на пользу их... И если ты этого не знаешь, то как же ты смеешь хвататься за мои ошибки и строить на них свои обвинения против меня!
Нет, я ошибся. Соловьи поют еще хорошо. Светло-зеленые свечи на солнце и красные шишки на елях.
Из всеобъемлющей страсти рождается стиль, а вы хотите этому учиться как мастерству.
– ландыши.
Все шло так хорошо: погода, и место занял в электричке у окна, и поехали вовремя. Но рядом со мной сел человек и стал клевать носом, как клюнет – и начинает медленно склоняться ко мне и приваливаться. Я напускаю его до плотности, до тепла, потом поддаю плечом, и он, сонный, валится к другому соседу. Через некоторое время тот поддает, и он валится ко мне. И так отравил все путешествие.
В Москве попал в толпу и вспомнил о той курице, которая у нас высидела и теперь водит утенка: вспомнил, что не в том тут дело, утенок или цыпленок, а что надо кого-то высиживать весной курице и, высидев, надо кормить, что курице некогда разбираться, утенок попал к ней или цыпленок, или даже гусенок, а может быть, даже и галка. Так вот, тем же самым чувством живет улица, тут тоже не «Хочется», а «Надо», и будь ты утенок, или гусенок, или цыпленок, – все равно. И вот милиционер стоит, обыкновенный деревенский парень, отшлифованный в милиционера, и он тоже родился крестьянином, а вот теперь попал в Москву, как утенок под курицу, и ходит и делает все, как Надо.
Да так-то почти и вся жизнь в этой неведомой для каждого дороге, и определенно-личное Хочу и последовательное проведение этого своего Хочу в жизнь чрезвычайно редко. Но как ни редко, а жизнь вперед если только движется, то движется только этими Хочу, переходящими в Надо.
– это вообще, а в частности его нет, значит, и нет его совсем и находится он, скорей всего, в самом этом «вообще». Было, наверно, так, что какому-то влиятельному монаху, попу, папе вышел из этого грех, и он это обобщил, распространил. И мы, приняв это на веру, на страх, изумляемся, когда в опыте своем ничего дурного не находим.
Шперк (из «Уединенного» Розанова) говорит, что родители должны уважать детей, а дети, почуяв уважение к своей пылкой, готовой каждую минуту оскорбиться натуре, будут любить
Шперк еще говорит, что дети реалисты. – это да, но реалисты такие глубокие, что из этой реальности рождается сказка (вроде того поезда, т. е. что не поезд реальность, а что мы едем в поезде: вот это реально, и что я Хочу – я Могу). И это детское Хочу реальнее Надо взрослых, в том самом смысле реальнее, как реальней Вода реки Берегов той же самой реки.
<На полях: Дачная жизнь.
Павловна и мое одиночество>
Это вот когда я (нынче летом) почувствовал, что незачем переезжать к реке и надо оставаться при своих вещах, людях, обломках – это было начало старости.
«Уединенное» и сравнивал с собой, он – не герой, а во мне есть немного и даже порядочно герой, рыцарь. Широта мысли Розанова за счет этого «рыцарства» (и узость Горького из-за его идеализма, правды и всего такого юношеского). Озарение розановское происходит без расширения души, простирающегося до жажды благородного поступка, как у юношей... а мысль его часто завершает мое пережитое: я все то же сам пережил, обладаю наличием всех соответствующих чувств, остается дождаться объединения всех этих материалов мыслью, и я бы дождался, но вот Розанов приходит и говорит то самое, что я скоро бы должен сказать. И в этом роль писателя общественная и его успех. «Корень жизни» назвал чувство, свойственное многим.
Полное одиночество и женщина, единственный «друг» – это мне близко с Розановым.
Друг мой неведомый, но близкий, я знаю, что ты существуешь и ждешь такого события, чтобы все твое пережитое в пучок собралось к единству и тебе бы стало легко на душе и прояснился путь впереди. Я тебе это пишу, чтобы мой больший опыт помог тебе во всем своем разобраться. И тот другой, кто выше меня стоит и о многом таком догадался, к чему я еще не дошел: ты, мой старый друг, оценишь это, что я по-своему шел, и тебе очень радостно будет о моих догадках, подтверждающих верность избранного тобою пути.
– что-то скучное, надоедливое, утомительное и ненужное в своем повторении, – это все исходит от того же, почему курица ходит за утенком.
17 Июня. Вчера и сегодня сплошной дождь. Травка в Загорске и переночевала со мной в спальне. Везде, во всем чувствую всеохватывающий поток Надо и готовность каждого Хочу открыть ему дорогу (от встречи с Пушковым).
Необходимость политики основана на том, что нельзя во всех случаях действовать немедленно вслед за тем, как явилась мысль (сознание), приходится, нечто зная вперед, подождать – и эта вынужденная отсрочка действия есть политика. И тоже нельзя какую-нибудь мысль сказать сразу всем, надо подготовить массы к признанию данной мысли, – и это постепенное введение масс в круг нового сознания требует политики.
.
Курица непобедима, когда она, столь маленькая в сравнении с огромной собакой, явно обрекая себя на смерть, бросается защищать своего птенца: моему Трубачу бы стоило только раз давнуть челюстью, чтобы уничтожить ее, но громадный пес, умеющий бороться с волками, поджав хвост, бежит от ужасной курицы в свою конуру.
Я смотрю сегодня на эту свою курицу и думаю <зачеркнуто: о Чехословакии> об одной молодой стране, на которую собирается напасть большое воинственное государство, потому что я одним глазом смотрю в окно <зачеркнуто: другим в «Правду>». Я думаю о маленьком государстве, что будь оно готово идти на смерть, как курица – да, будь все маленькие государства [готовы] идти на смерть в обороне страны в полном единстве, то мир бы...
Эта курица у нас на дворе называется Пиковой Дамой за свою необычайную злобу и за ужасную пику, которой вооружена ее голова. Каждый год мы сажаем ее на яйца диких уток, и так она высиживает и потом воспитывает диких охотничьих уток. В нынешнем году случилось, мы недосмотрели, выведенные утята преждевременно вышли на росу, подмочили себе пупки и все померли, кроме одного. Пиковая Дама до того обозлилась на всех, что к ее единственному оставшемуся в живых утенку нельзя никому подойти: она заклевала насмерть <Грашку – испр. на:> Графа (ручного грача) и вскочила на спину пойнтеру Ладе, ездила, носилась по двору до тех пор, пока мы не отбили из-под нее всю покрытую кровью добрейшую старушку, и она же, страшная Пиковая Дама, загнала в конуру волкодава. <Приписка: забила [пойнтера Ладу] до того, что та с опаской из дома выходит и долго стоит на ступеньках, выглядывая, как автолюбитель, выезжающий из переулка на большую улицу: нет ли где-нибудь Пиковой Дамы.> Но главное, что сам я вывел на цепочке погулять <зачеркнуто: по двору> к овину новую собачку, шестимесячного щенка Травку, внезапно увидел <зачеркнуто: возле ледника> у овина перед носом Травки того утенка и, понимая, что тут где-то должна быть и Пиковая Дама, бросился сломя голову сам бежать, увлекая за собой и Травку. Да, я – сам хозяин – бежал, вот что значит курица, если она решится идти на смерть, защищая своего птенца.
<Зачеркнуто: Как же не думать о Чехословакии и вместе с тем о том простейшем законе всякой борьбы, что побеждает не численность, а смелость.>
<зачеркнуто: на охоте> в лесу во время покоса. Время самое неохотничье, но вздумалось мне промять засидевшегося на цепи Трубача. Светлой сумеречной ночью, когда, пользуясь прохладой, выходили на покос люди, вывел я в лес своего Трубача. И только спустил я его в ельник на перекрестке двух зеленых дорожек, он прыгнул в куст, из куста выскочил заяц, помчался по зеленой дорожке, и вслед за ним с ужасным ревом погнался Трубач.
Сердце мое запрыгало: до чего хорош голос у Трубача, до чего стремителен и строен гон его англо-русской породы: как бы ни было, как срезало, гон вдруг прекратился, и вскоре по той же самой зеленой дорожке в пяту себе возвращается Трубач, очень смущенный, с опущенным, теперь уже не трубачным правилом, а жалким собачьим хвостом.
На спине у него по белым пятнам (масть англо-русская: желто-пегая в румянах) явно виднелись кровавые пятна. Что же такое было?
Смешная нелепая мысль мне пришла в голову: я представил себе, что наконец-то нашелся в породе зайцев [бесстрашный] и единственный: ему стало стыдно до смерти бежать и бежать. – Лучше умереть! – подумал заяц и повернул назад, прямо на Трубача. В ужасе повернул назад Трубач, увидав храброго зайца. А русак вскочил ему на спину и зубами грыз и грыз...
Нет! я знал одного человека такого, я вспомнил его: да, был такой человек, но у зайца так не бывает...
зараз стали рассказывать, и долго ничего я не мог разобрать.
И вот что, оказалось, случилось у всех на глазах. Тот заяц, которого мы подняли, был русак и, как все русаки, бросился бежать из леса на дорогу у всех на глазах и прямо к деревенским овинам. Трубач молодого зайца стал настигать, и вот только бы схватить, вдруг из овина курица с утенком и на Трубача, и на спину ему, он назад, а она ехала на спине, и долбила, и долбила.
<Зачеркнуто: Читатель! вы, конечно, узнали в этой курице> Конечно, я сразу же узнал в этой курице с утенком свою Пиковую Даму. Жалко только, что это было в прошлом году, будь это теперь, я непременно бы воспользовался случаем и напомнил косцам о положении Чехословакии в виде притчи о Пиковой Даме, что вот была большая политическая игра с известными картами: тройка взяла, семерка взяла и <зачеркнуто: должен бы> туз... но в самый решительный миг всего расчета, конечно, вместо туза появилась Пиковая Дама, и весь расчет был разрушен.
Чистка.
Раз уж поставили человека в такое положение, то этим самым указали, что человек этот сам по себе ничего не значит и может быть даже во всякий момент физически уничтожен и выброшен в помойную яму. Не он важен, а рассказ его о себе, что он о себе сочинит.
Если бы я мог написать о N., в честь ему, в славу ему так, чтобы мой рассказ остался бы прекрасным, если бы даже N. пал и в бесславии сошел с политической сцены, я [бы] счастлив был написать тот рассказ, хотя бы в такой промежуток за него мне угрожала бы смерть.
Боюсь, что я это и думаю в моем «Падуне».
Писать, рассказывать можно как хочется: бумага все терпит. Но жить приходится непременно как надо. Рассказываешь – и видишь конец, а живешь – и не знаешь, что будет завтра. Но если забрать в голову план и с ним войти в жизнь, то в сочинении плана может быть свое личное Хочу, а в проведении этого в жизнь <зачеркнуто: будет> Надо. И план выходит чем-то вроде моста между личной волей человека и его жизненным Надо.
Как-то по-своему, но близко к этому думал инженер Дехтерев, заканчивая в чертеже свой проект деревянных шлюзов. Он был очень доволен собой, и ему в это время казалось, будто этим путем планирования и созидания нового можно заменить необходимость личного счастья и создать себе новую Родину.
к себе самому и понимаешь себя как близкий предмет. Недавно, почти на днях я почувствовал этот поворот в себе, – не тянет больше никуда, и дорого мне только то, на чем я стою, что возле меня. А вышло это 1) из болезни Павловны, 2) хорошего устройства в Москве, 3) неужели тоже от старости?
Вчера умер сосед Стрелков, драч по профессии, алкоголик, а умер настоящей христианской кончиной, и оказалось, что Дуню свою любил до последней минуты.
Так оказалось...
И это есть красота смерти: смерть оказывает красоту души.
«Комсомольской правды», сегодня переписываю:
Пиковая Дама – 12.
Рассказ Михаила Пришвина – 24.
«Хозяйственная смерть» (распорядился даже, чтобы цветов не было: что можно полевые цветы набрать – в голову не пришло, а покупать цветы при такой-то жизни, да украшать еще его, драча…)
запоминая всех с одного разу, по одному взгляду различают хороших людей и дурных и служат одному хозяину неизменно. (Лада и собака сторожа Никифора. Чрезвычайно богатая параллель. Найти рассказ.)
19 Июня. Погода весь день сквозь слезы смех, – дождь при солнце, к вечеру стало прохладно.
«Боже мой!» и «Отче наш!» – это два разных Бога.
«наш») и Травка (мой!). Так вот и у собак к человеку, для Лады человек как «Отче наш!», для Травки человек – «Боже мой!»
Восхищение Розанова перед человеком, боящимся жены – порочно. «Жена да боится мужа» – это условие здоровья. И во времена матриархата, наверно, хозяин приказывал: «Ну, я пришел, стели стол!»
Обе собаки меня понимали как своего великого, всемогущего бога, но Травка понимала как единственного своего: я Травкин бог. Но Лада меня понимала как бога для всех собак, и каждый человек был для нее лишь лицом человека и каждый мог ей приказать как бог. Так что если бы обе собаки молились, как люди, то Травка бы молилась «Боже мой!», а Лада бы: «Отче наш!»
Собрать детские рассказы и напечатать.
21 Июня. Дождь.
еще хуже: обижаться больше уже было не на кого.
Ввести Тарасиху рядом с Гепеусихой.
Незнайка лежит, а Знайка по дорожке бежит.
Вчера был конец Ставского, единственным пороком которого было, что он в литературе ни бе, ни ме.
порок. А Крупская!
Возможно ли непорочное зачатие индивидуальности (от Девы)?
– Самое главное в наше время – это что от нас требуется сознание Правды (Караваева).
– Да, – говорю я, – это служение Правде вовсе забывает индивидуальность (положение Ставского).
– Легко служить Правде, когда нет в себе индивидуальности (такой Ставский).
– Отче Наш! – это молится Правда.
– Боже мой! – молится тонущая в сознании своей порочности индивидуальность.
– Да, конечно, возможно и непорочное зачатие индивидуальности, но рядовые служители Правде (Отче наш) – это враги искусства.
И Горький вот отчего двоился...
О Павловне (крестьянке)... она, как крестьянка, при малейшей возможности схватиться за что-нибудь материальное схватывается за него и служит ему, забывая, что это материальное же является по существу своему средством, а не целью. Довольно завести десяток гусей, чтобы она забыла (т. е. самого человека) и служила в лице гусей будущему (детям?). Она хороша бывает, когда нет ничего в доме беречь для будущего, а что есть, то надо съесть, и тут, на минимальных дозах, она героиня.
Начало журнальной статьи: – Когда я сказал в «Детгизе»: – Напечатаем в общем журнале, и пусть там выскажутся о моих рассказах, – мне ответили: – Какая цель, это для нас будет необязательно.
Я доложил в Правлении Союза, что всех деятельных охотников Охото-рыболовного кружка посадили, совсем нет охотников: остались одни рыбаки. – Остались рыбаки! – подхватили Иванов, Федин. И все очень смеялись, что остались одни рыбаки. А кто-то еще заметил, что у рыбы холодная кровь. – Так стоит ли огород городить? <зачеркнуто: спросил я>
По телефону я сказал Перовской, что у Травки замечается некоторая щипцовость, т. е. нижняя челюсть несколько короче верхней и чутье от этого торчит, как у щуки. – Велик ли этот порок? – спросил я. – Конечно, порок, – ответила она, – но для охотничьих целей такой порок даже на пользу: без порока же и не может быть индивидуальности.
– Как нет! – воскликнул я, – так значит, вы не верите в непорочное зачатие?
Что-то мучит, а что? – забыл. И долго не можешь даже и припомнить, только чувствуешь себя отчего-то нехорошо. А когда наконец-то припомнил – необходимость ремонта машины – то неприятное чувство почти уничтожилось от готовности действовать. Так вот сколько на свете людей, постоянно волнуясь, всё ждут какого-то несчастья и сами не в силах опомниться
И. А. Новиков посредством своих книг «Пушкин в Михайловском» и «Слово о Полку Игореве» стал современным писателем и таким влиятельным, как никогда. В соответствии с этим он сбрил свою бородку интеллигента, отчего лицо его стало много хуже, неприятным даже, но современным.
За пасьянсом можно думать о чем-нибудь совсем другом, а если не думается, то и так без думы часами незаметно проводится время. И так один старик отдался, что раскладывает весь день, с утра и до ночи.
Охотник, старея, ушел в лес и бил белок очень много, потом стал меньше, меньше и бить совсем перестал. А когда пришли к нему в избушку, то застали его на дереве, и он оттуда сказал, что он теперь сам – белка. И зацокал оттуда по-беличьему.
Настоящее – это сам-человек, какой он есть, отцы, матери и дети тоже ни в коем случае не будущее: дети-то, может быть, и есть самое наше близкое настоящее. И так у нас все повелось, что это живое настоящее служит будущему, которого нет, все целиком находится в нашем представлении. Так вот нельзя ли заставить это «будущее» служить настоящему?
Источником «греха» я до сих пор считал обобщение (с последующим уничтожением индивидуальности). Это показывает, что я индивидуалист, личник и молюсь: «Боже мой».
Между тем тот, кто молится «Отче наш» и служит Правде, тот, наоборот, должен источником греха непременно считать все личное. И ценность личного он считает, лишь поскольку оно полезно общему делу и за него умирает, вот именно, что все личное должно умереть и сделаться общим (Реомюр – физик и термометр).
Так вот откуда у нас гордость большевиков: он весь насыщен служением Правде и на художников, ученых смотрит как на «спецов», чтобы выжать лимон для общего дела (Правды) и бросить.
Правды, которой служили наши деды «нигилисты», Чернышевский и др.
«Единым человеком грех в мир вниде» – и есть порочное явление индивидуальности: размножаясь, человек стал размножать свою индивидуальность, которая есть порок.
Правда (общее дело) и Личность в отношении общества людей похожи на два способа соединения электрических элементов: «Личность» есть соединение элементов анод с катодом так, что во всей батарее каждый элемент остается самостоятельной единицей; напротив, соединение всех анодов в Анод и всех катодов в Катод (последовательное соединение) дает Социализм, Общее Дело, Правду и т. д., т. е. такое соединение, в котором элемент является простым слагаемым...
Так был спор иностранца со Сталиным: иностранец говорил, что в социализме не будет личности– что личность в социализме и будет настоящей личностью. Иностранец говорил о соединении, в котором сохраняется элемент как таковой, т. е. в человеческом обществе личность, а Сталин о другом соединении, в котором элемент исчезает, но остается число [батареек], и эти отдельные [батарейки] (стахановцы) Сталин и понимал как усиление личности.
«Правда» есть «Отче наш», то и я лишь постольку Я, поскольку могу своим способом свидетельствовать о Правде.