23 Июня. Эль Регистан сказал, что на место Ставского в Союзе, наверно, станет теперь Кольцов. – Вы что на это скажете? – спросил он меня. – Что я скажу? – ответил я. – Вот было со мной, подарили знаменитого пойнтера Черного, а как от двух собак жена отказалась, я Ладу свою подарил Новикову-Прибою (Силычу). Пришло время охоты, Черный оказался никуда, я соскучился по Ладе и послал Леву к Силычу со всеми аттестатами Черного, а Ладу, если он может, просил вернуть мне. Силыч, услыхав Леву о Черном, нахмурился и сказал: «Ну, что же, Черный, так Черный». Вот и я на это, что Ставский уходит и Кольцов приходит, отвечаю: «Черный, так Черный».
Видал я лес на севере, прошел сотни верст лесами, и все больше это были болота, и весь труд был в том, как бы лучше обойти непроходимые болота. Редким счастьем, как милое видение, были высокие боровые места, точно такие, на которых под Москвой живут обыкновенные дачники... И я думал: – Сколько надо в лесах пройти, потрудиться, чтобы отдохнуть на боровом местечке, за что же дачникам даром, и дачники еще ворчат и ссылаются на девственную природу.
Известно, что Правда не может быть моя – твоя Правда, и не может быть Правда Московская или Ленинградская, как именуют себя газеты, не может быть буржуазной Правды, и если существует пролетарская Правда, то лишь потому, что пролетарий идет по ее пути: правдив пролетариат, но Правда не может быть пролетарской, как не может быть Ленинградской.
Набродокурил (внук).
24 Июня. Дождь все не унимается, не помешал бы опылению ржи.
Прочитал вчера, что 22-го умер писатель Огнев. Так быстро осыпается интеллигенция, будто лес в октябре.
Но я все стою и совсем не унываю: по всей вероятности, мне предстоит еще что-нибудь хорошее сказать.
Ночью вернулся к мысли о служении настоящему, т. е. чтобы, напр., в детях видеть детей, а не будущих граждан, и чтобы взрослым бы служить детям, а не будущим гражданам. И это у меня не «идея», а практика всякой хорошей, счастливой семьи.
Своего читателя я узнаю раньше, чем он рот раскрыл, поэтому тех, кто чтит во мне лишь «марку», а притворяется, что он меня читал и любит, я тоже сразу узнаю.
Время такое, что любви и внимания спрашивать нельзя ни с какого человека: время как быстрый поток, и каждый переходит поток по своему камешку, на котором может стать только одна его нога, по жердочке, по бревну. Идет, держится, качается, прыгает, и кто свалится, о том не помнят и не хотят помнить, все подошло так, чтобы хоть как-нибудь самому перейти.
И на войне так, и на массовых всяких парадах пусть все рядами или в ногу идут, но каждый только о себе самом думает, и чем больше масса, чем плотнее она, чем теснее людям, тем дальше они друг от друга и тем у каждого меньше становится простодушия.
Но атака, аврал?
Это сваривает людей, и они создают пирамиду, плотину.
Человек необратим: это значит, что горбатого могила исправит, что нельзя обратить одну индивидуальность к другой: каждый хочет быть сам по себе и сходится не по любви друг к другу, а как сходятся капли дождя, сплываются в общем движении своем в океан. Так и люди сходятся между собой в деле, а по пути некоторые спознаются и вместе текут по любви, и им Хочется вместе плыть, а другие, огромные массы, вместе плывут, потому что так Надо. Вот некоторые так сделать хотят, чтобы все плыли по жизни как Хочется, но это сделать невозможно: человек необратим и должен делать как Надо.
Прислали альманах памяти Горького, и там статья Маршака «Горький и его маленькие наследники». Несомненно, что Маршак пускает стрелу в меня, но я спрятал альманах, не читая, подальше и так от стрелы уклонился. Знаю, что есть порядочно таких, как Маршак, и они, разрешая вопрос моих отношений к Горькому, все сводят к тому, что Горький великий, а Пришвин маленький, и у великих всегда была слабость к какому-нибудь маленькому. Но в том воздухе, которым я дышу, нет ни великих, ни маленьких. Этим воздухом никогда не дышали Маршаки, и потому читать его не стоит, тем более что и вред от статьи его будет ничтожный.
А может быть, Горькому было самому совестно перед теми, кто понимает искусство слова, – на какую высоту его вознесли. И оттого-то он и тяготел к тем, кто работал в безвестности и бесславности.
Так вот один взлетит в славе, а другой глядит на него откуда-то из щелки, все понимая. Ну, вот тот в славе летящий и заметил: из щелки глядят и глядят на него глаза какие-то непонятные.
«положению», находящемуся в евклидовом измерении, они вовсе не подозревают, что «положение» ровно ничего не значит тому, кто находится за пределами геометрии «здравого смысла». Все такие люди, как Маршак, мои враги.
25 Июня. «Несть бо власти, аще не от Бога» и «Взявший меч от меча и погибнет» – хочу сказать, что власть находится вне воли человека; что власть меньше всего находится в воле человека. Вот почему, совершая Божье дело, они тотчас же погибали, когда ставили волю свою: погибали во власти как своевольники.
Так что анархизм, пожалуй, и есть самовластие и атеизм – своеволие.
– Власть – это нужное, а учреждения власти – нужники. Невозможно человеку без нужника жить, а вы еще говорите: анархизм. Это значит, просто вы хотите свой нужник иметь и не считаться с другими: своеволие.
Вещи, о которых не говорят, но явились такие люди, что приходится говорить и о таком, что раньше считалось моралью для маленьких, например, «не плюй»... До того раньше нельзя было сказать «не плюй в колодец», что некоторые извращали, говоря: «Не пей». Теперь же стало надо...
И так никуда от себя не уйдешь и никого из своих не вспомнишь, с кем бы можно уйти: вот это правильно – иду! а то... то остается позади, то совершенно свое, то остается в неправде. Вспомнишь индивидуалистов, русского Байрона Лермонтова, вспомнишь святых вроде Серафима Саровского и знаешь вперед, что стоит покопаться хорошенько в их жизни, и там у них, у демонов и у святых, все равно найдешь корни своего родного большевизма.
Шестимесячным щенком Травка до того чувствовала страх к одиночеству в лесу, до того [была] позывиста к свисту, что, бывало, летела стремглав на свист соловья, принимая его трель за мой свист <приписка: и мчится до тех пор, пока не спугнет, и за ним. Я спрячусь – свистну – ко мне. А пока бежит ко мне, соловей опять запел>
Служебная собака – это одно, а охотничья – совсем другое: то собака для службы, а то для забавы. По людям эnи собаки – два полюса жизни, а по собакам то и другое одно: собака одинаково служит и для того, что люди называют «службой своей», и [для] того, что называют игрой. Собака служит всегда и во всем человеку, потому что верит в него и связывает свою судьбу с человеком так же, как связаны у человека в организме его сердце и ум.
Без глупости не обходится и у самых [умных] людей.
Странно было бы искать ума в глупости, но без глупости не обходится самый умнейший-разумнейший. Спрашивают: почему не пишете в газеты. Отвечаю, что без риска между прочим и глупость сказать не могу сесть за письменный стол, а в нынешней газете рисковать глупостью нельзя: требуются только совершенно умные и правильные вещи, по возможности с политическим направлением.
Сила жизни – в музыке, так я понимаю, но вся музыка Солнца до нас не доходит и остается в цветах. Стоит только на лугу выбрать себе цветочек, вглядеться в него.
Так вся музыка Солнца до нас не доходит и частью остается в цветах.
Вспомнил, что когда, бывало, я звал Ладу и она сразу ленилась идти ко мне, то лежащая недалеко от нее Бия оглядывалась на нее.
– Лада! – кричал я. А Бия смотрела на нее.
– Лежит? – говорю я Бие.
И она, бывало, от нее переведет глаза на меня и так выразительно, что только не ответит:
– Дура какая! лежит.
– Ну, ты сама хоть иди: ты придешь, и она за тобой. Бия приходила. Лада не выдерживала, [бросалась]. И начиналась возня.
За чтением газет: С нашей точки зрения (если поверить) открывается перспектива историческая и можно разбираться в событиях. Можно ли стать на фашистскую точку зрения, с тем чтобы открылось какое-то будущее (поведение Англии в отношении бомбардировки городов).
Мне начинает показываться возможность писания для большинства (масс) без утраты себя как художника слова: детство, народный юмор, простота и т. д. (Обдумать.)
Свихнул голову, болит 4-й день, работать не могу.
Рассказывал Яловецкий о процессе об изнасиловании. Девушка была дурочка и не девственница, напротив, оскопленная (чтобы дураков не рожала). Но в теле. Напали на нее два красноармейца (будто бы, на самом деле она «полковая блядь»). Народу битком и все женщины. Овация юрисконсульту, когда оправдали. Овация вышла, как будто они по крайней мере полюс открыли: папанинцы. Юрисконсульт бежал.
Если бы возможно было каждому, получая свободу, как было в 17 году, забыть свою собственную личную в ней заинтересованность и отдавать, хотя бы на то время, себя для свободы, то не вернулось бы назад опять принуждение. Но каждый, получая свободу, сейчас же ей пользовался лично для себя и за то должен был с течением времени за это ответить.
Поехали за грибами. Засадил машину в канаву, пришел Саня помогать. – Голосовал? – Голосовал. – Видел, какой порядок, какое единство? – Видел, но так и надо: со свободой все познакомились, у всех она на шее сидит.
На редакционном совещании зав. отделом предлагает послать корреспондента, чтобы написал очерк о том, как «проводится ликование».
Цветы – это видимая музыка.
Интеллигенция русская революционная в существе своем была с Богом, но ей пришлось поднять меч, и должна была умереть по закону: взявший меч от меча и погибнет. Тех, кто вовремя успел умереть, того прославили, а кто опоздал умереть – того умертвили с позором.
Голосование походило на какие-то торжественные похороны: молча люди подходили к избирательным урнам и уходили. И это были действительно похороны русской интеллигенции. В этот удивительный день совершилось в огромном народе то самое, что совершалось в глубине моего личного сердца тридцать три года тому назад: я похоронил своего личного интеллигента и сделался тем, кто я теперь есть.
Я бы охотно морально оправдал и прославил N., но боюсь попасть в положение юрисконсульта, оправдавшего двух красноармейцев, обвиненных в изнасиловании оскопированной девушки.
Молчать о своем замысле – это не предрассудок. (Разобрать.) Я же говорю только потому, что знаю: себе это никто не в состоянии взять, а высказанное мной возвращается ко мне, и когда оно находится на обратном пути ко мне, то в пути я его могу объективно разглядывать.
Лада до того удовлетворена в себе и счастлива жизнью и поглощена ею, что вокруг для нее всё равно хорошо, и особенно люди.
27 Июня. Излишняя брезгливость есть признак сексуальной порочности.
Странно, что женщины вообще гораздо менее брезгливы, чем мужчины, но ведут себя и кажутся ужасно брезгливыми.
Эта кажущаяся брезгливость пугает мужчин, и они, чтобы не стыдно было, прибираются.
Так вообще чистота является результатом взаимодействия пола.
На разведку за грибами. Не осенний мелкий...
Говорят: вечно зеленые, как будто в зеленом у елей нет перемен, поди-ка ты погляди, сколько за год бывает перемен в этом вечно зеленом.
Выхожу в разведку за грибами с таким решением, чтобы не думать о том: вот я туда-то приду, и там будет хорошо. Нет, везде хорошо, надо быть только внимательным и оценивать счастье дней твоего возраста: мне 65.
Что можно сказать молодому человеку, который с упреком и презрением тебе говорит: ты – старик. Что можно сказать о нищем, который требует, чтобы ему подали «милостыню»... <Приписка: И в особенности страшно, когда тебе прямо в глаза: – Ты сумасшедший.>
На бугре на ветру ели стоят, и корни у них у всех на виду; каждый, проходя тропинкой, дивится, видя, какая сила в этих корнях, как они цепляются за землю, чтобы держать высоко в небе шумящее дерево. Люблю тут присесть на любом корне... <Приписка: (Однажды я сел – выходит землеройка.)>
Ели в солнечный день: сумрак, пронизанный лучами: сколько насекомых в лучах! Какие золотые пики, какие светлые зеленые пятна внизу и гул сибирской тайги наверху и звонкая на весь лес песня зяблика.
Передний план Ельника: пятна хвощей.
Цветы «не все» – а что? музыка. Как бабочка Травку обманула.
Поляна Раковой Шейки. Поляна Лесных колокольчиков.
Сколько веток засохло на ели, пока в борьбе за свет победили зеленые вершины и под ярким солнцем сошлись с другими победными зелеными вершинами (войти внутрь: какою ценою досталось).
Спеет лесная земляника, над ней расцветает дикая [малина].
Мрачен еловый лес, но сколько в его [полном] мраке таится жизни: срубят его – и поляна. – Зайти через три года на поляну, и сколько жизни, поляна Ромашек, поляна Клевера, поляна цветов Иван-да-Марьи, рябина, береза. Береза могучая в борьбе с елью. Не бывает, чтобы ель [выросла] под березой – тенелюбивая выбивается и душит березу. Но раз я видел березовую поляну – в почве было [всего] довольно, и они взялись, и ель... И, никем не побежденная, под старость отдалась ветру и пала от грома и молнии.
Маленький рассказ должен исходить от большого художника, и хорошо, если художник этот происходит от большого человека, потому что маленькое лишь тогда прекрасно, когда в нем отражается все большое.
28 Июня. В Ясникове натаска Боя. Мелькнул сюжетик для рассказа детям о лесе. Тиль-тиль и Митиль. В лесу. Тропинка расходится вилочкой. Поссорились в споре, по какой идти домой. Начало: Давний спор на скамейке: одни идут по одной тропе, другие считают ближе по другой. Рассказ начинается описанием этих тропинок. Вечный спор, и дети заспорили. И пошли. Одна глава: переживания Тиля, другая – Митили. Конец: обе тропы сливаются в одну.
Вузовец натаскивает собаку: тетеревенок, привязанный в кусту можжевельника. Бой возле на стойке весь в цветах. – Ну, стой же! помни, тут все у тебя, весь твой университет: тут тебе и Шекспир, и Байрон, и Пушкин.
29 Июня. Уговорились: завтра к вечеру еду в Москву, 1-го устрою Пете докторов, а 2-го утром он позвонится.
Идея охраны животных с целью получения большего количества шкурок не есть вовсе гуманная идея. Мысль ценная, но нельзя возносить ее до мыслей нравственного порядка. Напротив, есть даже в этом что-то лицемерное. И даже в том случае, когда, как у Толстого, о шкурах и речи нет, а все сводится к охране жизни на земле, то и тут в основе своей заложено что-то гнилое. Правда, самому-то человеку так несладко живется на земле, столько страданий, что «отвести душу» общением с животными вполне понятно и допустимо. Но придавать этому какое-то принципиальное значение решения моральных вопросов человеческого мира и самоспасения, – это уже нет: это есть просто замаскированный лицемерный уход от своего человеческого.
«пустыню», страну непуганых птиц и зверей, о которой пишет Серая Сова, невозможно сохранить путем разведения животных в заповедниках. Нет, мы понимаем «пустыню» Серой Совы как его готовность к творчеству, к созданию лучших возможных условий жизни. Разведение бобров, которым завершается страна непуганых птиц и зверей, есть замечательный пример частичного творчества человека. А какая цельность' Серая Сова по существу нашел себе «творческую пустыню» в своем писательстве, но его литература подкреплена жизненным делом: он не ушел от бобров, которым обязан во многом своей свободой, он остается благодарен своим материалам и не возвеличивает себя как творца. Мало того! Его оптимизм в отношении к жизни, зовущий к деланию ее, так заражает читателя, что хочется самому заняться теми же бобрами. Так вот было со мной. – Почему же у нас не может быть воспроизведен замечательный опыт Серой Совы, мало ли у нас лесов, мало ли энтузиастов из молодежи' Я стал знакомиться с нашими условиями, и вот оказалось, что и у нас, как в Канаде, раньше везде были бобры.
Это не бум-творчество (бумажное), а действительное, жизне-творчество.
Молодежь, которая не видела сама жизни до революции и только слышала в школах проклятия той жизни как «правду», от родителей устно получала понятие о правде иной. Что же получается в итоге. Необходимость сближения с молодежью (Боков, Моня и другие «инакомыслящие», которые и определят новую жизнь, т. е. не «масса» в ходовом смысле, не комсомолец как таковой, не пионер).
Самое нехорошее в литературе, что писатель откуда-то берет себе право смотреть на жизнь как на свои материалы и пользоваться ими, т. е. он делает то же самое, что и охотник за шкурами бобров: сдирает шкурку, а самое животное бросает.
Смотрим на цветы у соседей через щелку забора, и от них в душе моей начинается музыка, я весь наполнен ею, и далеко где-то звуки моторов, на фабриках, на шоссе, в воздухе, и звуки радио (учат гимнастике), и переклички паровозов, и много чего-то всего такого мне сливается в один образ Медного всадника, что это он там где-то скачет. А я – это душа всего, это Евгений, который пережил свой страх и свой гнев на Медного всадника, и ему довольно смотреть на цветок через щелку забора, чтобы участвовать в том великом Существенном, перед чем Медный всадник кажется чем-то вовсе даже и не мешающим: медь и медь там у него, а тут у нас душа. Несколько смешна только с душевной точки зрения фигурная чопорность Медного всадника: сущности нет, одна форма, а между тем сколько гонора вздыбилось!
Чуждое искусство! в существе нашей жизни ничего нет такого. Сталин у нас – не бог, не царь, не президент, не министр, и в то же время, – пожалуйста! бери все, сдаем тебе все, делай что хочешь, и пусть! если это надо, будь, если надо, царем и президентом, бери все, если это надо. А я остаюсь при себе, и этого никто у меня взять не может.
Медного всадника и Евгения можно понимать как спор между горделивой формой и смиренной материей, за счет которой эта форма создается.
Беременная женщина с мальчиком.
30 Июня. Москва.
Ладу иногда нужно бывает выдрать по необходимости, а бывает, ошибешься и выдерешь зря, по горячности, – все равно, справедливо или зря, она принимает эту порку с такою готовностью, так входит в себя после порки, делается внимательна, вежлива и благодарна, и так это странно кажется, что благодарна, даже когда вздул по ошибке, что невольно и, может быть, кощунственно вспоминаешь заповедь о любви к врагу.
В таких случаях я всегда вспоминаю и через Ладу, мне кажется, немного и понимаю. В то же самое время я тоже думаю, что ведь я-то для Лады есть бог, и со всеми его атрибутами, и ощутимый, и осязаемый прямо как тело, как вещь. Сколько надо человеку придумывать и мучиться, чтобы поверить в Невидимое и к только Мыслимому относиться как к телесному. Тут же на, пожалуйста: вот тут рядом Всемогущий с плеткой стоит. Да покажись мне такой явственный бог, так ведь и я бы, мне кажется, с большим даже удовольствием лег к нему под плетку, с большой благодарностью бы и просил: – Ну еще, ну еще, Господи, попори меня, заслужил.
К рассказу «Анонс» («Кента»). Я угадывал по смущению, что она растурила, и проверял себя, если на вопрос «Что ты сделала?» – она ляжет виноватая, то значит, растурила, после чего я ее наказывал, и она… см. все записанное выше о Ладе. Но раз после порки Кента прыгнула мне на грудь, потом пошла, оглядываясь, как будто звала... Она сделала то, о чем я не мечтал, и я вздул ее... Как я завидовал ей, что она имеет бога. Некому было бить меня, как я завидовал ей... если бы я сейчас увидел бы тоже своего бога с плеткой в руке, с каким бы наслаждением лег я на живот, протянул бы вперед руки, между рук вниз лицом положил голову и говорил бы: бей меня, бей меня, Господи, хлещи, хвощи как ни можно сильней <приписка: да получше – прибавь!>
Не стыжусь восхищаться собачьей преданностью, быть может, и потому, что сам тоже кое-чему предан с собачьим смирением. (Начало рассказа «Анонс».)
8 Июля. 1. 83. 75 Редакция «Молодой Гвардии». Клюева Вера Ник. 2–6 каждый день.
«Молодой Гвардией».
В Москве, на улице, в жаре, в толпе людей я думал о том удивительно прекрасном Боге, которого создало себе человечество: вот это самое бегущее в суете, в жаре, вечно рождаясь и умирая, человечество создало Христа! Как...
Ксюша, храня свое девство (это смысл ее жизни), скручивается, как стальная пружина в барометре, поднимая стрелку показаний все выше и выше.
... Человек должен себя рассматривать не как самостоятельную единицу, а как нераздельную часть целого <приписка: т. е. «броситься в чан»> (Руссо).
Есть еще довольно шоферов, застарелых в предрассудке, будто Газик лучше пригоден для наших дорог, чем М. Я, любитель-шофер, принадлежу к числу их.
Рассказ: Парикмахерша – по мотиву: кто она? такая волшебная на нашей русской дороге. <Приписка: Рассказ «Сирии» кончается: После, почти через год стараний я узнал, что это гостила у своих в Переславле московская парикмахерша>.
Я был так ослеплен, так изумлен и очарован, что чуть-чуть только не выпустил баранку из рук. Слюды для газика теперь нигде не достать, я завесил заднее окошечко во время ненастья плотной картонкой и после забыл и так вот езжу. Хватился, остановил машину, хотел поглядеть, в чем же тут суть, что за диво, и не мог ничего увидеть: окошко заделано. «Не Сирии ли?»
И очень просто: яркое сияние осталось у меня в глазах.
Но это невозможно.
2 Июля. Жаркие дни. Вечером вернулся в Загорск.
3 Июля. Вселенские разговоры.
Жаркие дни. Взялся крепко за «Серую Сову». Разговоры с Цветковым о непогрешимости папы и всетерпимости католической церкви (Лютер преступник, но лютеране спасутся). И о том говорили с тревогой, как будет жить молодежь после нас: мост, соединяющий поколения, как будто разрушен же...
А не будь этих вселенских разговоров (с Бостремом), я не написал бы «Жень-шень».
4 Июля. Жара продолжается. Гость из Сталинабада. Работа над «Серой Совой». В «Комсомольской правде» мой рассказ «Пиковая Дама». Дух молчит: забит работой. Дух не любит работу за то, что она для него «легка», скучно без привычного риска...
Одному замечательному мыслителю пришла великая мысль в то самое время, когда он был на Воробьевых горах. Узнав об этом, другой, очень подвижный гражданин пошел на Воробьевы горы, на то самое место, и ему в голову никакая особенная мысль не пришла. Желание видеть писателя лично, ехать к нему, – в огромном большинстве случаев стремиться на Воробьевы горы, где одному кому-то пришла в голову счастливая мысль.
В редакции журнала «Молодая Гвардия» говорили о славе, и я сказал: слава портит человека, если к славе идешь – бери плеть.
Я это обернул на Ницше: «идешь к женщине», но там о Ницше не знали, и все подумали, какой я умный.
Вся разница наша от животного и растительного мира – в особенностях нашего личного самосознания: пусть животные обладают такими же индивидуальностями, как и люди, – это вполне возможно; но животные, защищая, конечно, свою индивидуальность, чувствуют и тем сознают себя как слагаемые целого; напротив, люди из своей индивидуальности делают личность самостоятельную: личность как нечто целое в большом целом, которое называется природой.
Эти люди, охотничьи писатели, не знают, куда девать свои силы, и похожи на человека, который блудит в лесу. Существует между тем путь вширь: это ландшафт необычайной страны, никем еще пока не затронутой. И существует путь в глубину: это путь искусства, путь формы.
Пухловатая лирика, отвечающая в поэзии «розы-морозы». У Толстого черемуха ходит, здесь разговор деревьев – не всерьез. Почему осина и пихта?
«Лада!», а «Травка!» – она сейчас же встанет и придет: это она боится, что откуда-нибудь Травка возьмется, и тогда ей уже ко мне не попасть. Это ревность собачья.
А Травка ложится так, чтобы передние ноги ее хватили до стены, а хвост до буфета, при таком ее положении я оставался в треугольнике и Лада могла бы ко мне перешагнуть только через ее труп. Лада, однако, перешла через хвост...
Это одна из лучших книг для детского потребления, но мы думаем, что для нашего времени и для [способного] автора этого мало. В наше время мы ждем.
При разборе этой книги думаешь похоже, как приходится думать ранней весной, когда на захламленной вырубке начинает пробиваться трава и цветы: нет никакого порядка, бесформенность, но само чувство хорошее.
Из разговора с Цветковым узнал, что умер Шаляпин. – Когда же? – Не очень давно.
При таком легком и приятном разговоре и вдруг осечка: – Умер! – Так, значит, умер? Давно ли? – Не очень давно. – А откуда узнали, в газетах было? – Нет, в газетах не было: кто-то сказал.
Молчание.
– Но позвольте, о чем же мы говорили?
И не можем вспомнить, о чем.
5 Июля. Жара. Вечером ездил в лес: всё гудит, везде ото всего пахнет медом. Цветет спирея.
Есть слух, что в тюрьме умер наш доктор Кочерыгин. Иногда вспыхивает то же негодование, как в 18 году, но тогда были виновники «большевики». А теперь? И такой скрежет войны. Приходила Таня вся в слезах, ходит и плачет, и плачет. – Ненормальная? – Нет, именно она-то нормальная, такими все бы мы должны быть, если бы не жирели. Но я при виде таких беспомощен, мне стыдно за себя.
Всякий рассказик или пухнет, делаясь не строгим, а хорошеньким, если же движется к строгости, то худеет и превращается в познавательный очерк.
Озорник-автор разделывается с целыми породами деревьев... <Приписка: Куда идет автор? Никуда: он тут весь, и тут его все.>
46 рассказов: в них нельзя угадать, куда движется автор: не блины же рассказы.
6–7 Июля. Жара, но замолаживает, иногда гром и вообще полегче. Купанье на Воре. Культура ощущения... голубые стрекозы. Сенокос.
Собачья ревность, или Как можно собаку научить есть ягоды.
1. Звать Ладу Ладой – не идет, а позовешь Травку – Лада подымется и т. д.: игра их. Лада ест ягоды, и я дал Травке – не хочет. Тогда я взял у нее ягоду и на глазах отдал Ладе, и та на глазах у нее съела. Вторую ягоду Травка опять не хотела есть, но я протянул руку к ее ягоде и сказал «Лада!» Услыхав, что я зову Ладу, Травка съела ягоду. Я и еще дал ей одну, так что она поняла, что ягоды вкусные. Теперь в лесу у куста малины: с одной стороны Травка сидит, с другой Лада и я.
Выходной день – все равно что в прежнее время в деревне годовой праздник: теперь же это из деревни ушло и разлилось всюду, как хулиганство. Причина же всему пьянство.
Русский язык как международный язык социалистических государств (в «Правде»: и вывод: принуждение в изучении).
«Мне чужая копейка не нужна, но, еб твою мать, уж за свою-то копейку, еб. т. мать, горло перегрызу» (из эпохи займа пятилетки).
8 Июня. Опять солнечный день, но жара уже не та. Надо бы в Москву ехать, – Петя приехал... Вечером, вероятно, поеду.
Так написать для детей дошкольного возраста, с такой строгостью, чтобы на весу было каждое слово и в то же время взрослые читали эту книгу с таким же высоким эстетическим удовлетворением, как читают фольклор. Удастся ли это автору, – я не знаю: сколько-нибудь удастся, в литературе сознательные попытки никогда не пропадают даром. Удастся немного ему, удастся немного мне, и, наконец, кто-то гениальный увидит и скажет: да это же путь! Тогда исчезнут все эти имена, все эти dii mmores 1 в одном большом имени, как исчезло много значительных поэтов в имени Пушкина. И тогда, может быть, придет обновление литературы с неожиданной стороны, появится нечто вроде современного фольклора, имеющее значение сказок, некогда соединявших между собой все поколения, старого и малого.
9 Июля. Со вчерашнего дня лечусь: живот болит, боюсь: эпидемия дизентерии.
Каждый чувствует презрение и каждый беспрекословно подчиняется: очень похоже на общину Щетинина. («Как я в это Чучело поверил?» – тут мудрость.)
В глазах католической церкви Лютер был еретиком и, может быть, антихристом. Но лютеране вовсе не виноваты в его грехе, и, будучи лютеранами, тоже могут спастись.
Так понимает это католическая церковь (слышал от Цветкова). Это замечательно, и через это легко понять, что народ и при большевистских вождях может спастись во Христе.
10 Июля. Солнце. Сушь. Но больше не жарко.
Получил во сне письмо от нее, помечено «Белые ночи» (7), т. е. ответ на мое, названное «Белые ночи», и ее седьмое. Получил вроде как бы из Казани со студентом Добычиным, между тем как она приехала и живет со мной чуть ли не в одном доме. И я думаю сейчас, что, может быть, я и не написал или, вернее, обманут своим писанием: не так оно хорошо и значительно, как говорят. Но переживание такое гениально, может быть, единственно: видеть женщину несколько дней в 28 лет и считать праздником своей жизни, что получил от нее письмо (во сне!) в 65 лет! Отсюда и писание мое замечательно: я им доказал нечто, и, самое главное, благодаря этому надо мной никто не посмеялся (как над Бутурлиным). Истоки комического (человек, заполняя пустоту, занимался измерением черепов хищных птиц); а другой ничем не заменял, а этим чувством прямо и жил.
«Малая правда» (жизнь Генрихсона, через Мопассана) при встрече с правдой Большой стала ложью, или, наоборот, ложью стала Большая правда. Большая правда уничтожает Малую и... вот тут вопрос: какой же это путь, если ложь орудие? Или...
Гараж Куликова: резина соломой набивается, а в газетах: величие резины; борьба рабочих с займом, а в газетах… что это?
За свою собственную жизнь я стою, за молодость свою борюсь, а они думают, я это за молодежь, и являются ко мне молодые люди хуже всяких худых стариков.
«Маки цветут»... Я первый раз в жизни своей на это обратил внимание, что, кажется, мак цветет один день, утром цветы, вечером нет цветов, но головки, а наутро новые цветы и вечером новые головки; вот почему, может быть, и говорят, что не мак, а маки цветут. Меня это удивило, и я был счастлив, но рядом где-то живет человек, он все знает, ничему не может удивиться, обрадоваться: он все знает и не может знать только счастья.
Какой же вывод? Такой вывод, что надо пользоваться
Итак, числитель – это Я (субъект). Путешествие нужно людям (перемена мест), чтобы сбросить узы лишнего со своего Я и тем самым душу свою расширить.
Но этого мало, нужно еще во время расширения души уметь всей силой своего родственного внимания облюбовать какую-нибудь подробность бытия, отчего это малое жизни при огромности расширенной души получило значение Великого Действительного, и все творчество можно выразить дробью, числителем которой будет расширение души (субъект), а знаменателем – часть бытия: так что сила реальности созданной вещи (частное) бывает тем больше, чем больше числитель – субъект и чем меньше знаменатель – объект. Что же касается третьего фактора, т. е. родственного внимания, то оно есть свойство таланта, нечто от нас не зависимое, такое же данное, как и природа.
Кажется, чего же это ужасней, как беспомощно глядеть на действительность, видеть, как ежедневно чья-то рука хватает твоих друзей, хватает людей, которых ты уважал, и они исчезают так, что не знаешь потом, живые ли они где-то в Сибири работают или умерли. Но еще ужасней этого чувствовать, что очень скоро ты их забываешь и ставишь себе даже вопрос: – А правда ли, что они были твоими друзьями, правда ли, что эти уважаемые, достойные люди были тебе так нужны? И если не друзья, не авторитеты, то как же это ты ухитрился прожить до старости без друзей, без людей, за которых тебе надо стоять?
И самое последнее, с чем очень трудно освоиться, – это моя секретная мысль: – А ведь, конечно, можно жить и без друзей, и без близких людей, можно жить неплохо самому, одному.
И еще самое-самое последнее, что, может быть, так и всегда было, что под старость в полной своей спелости человек сам собой наполняется, наливается и так держится, вообще не нуждаясь ни в ком.
11 Июля. В постели (желудок).
Журавлиный суд.
Начало: Данилыч поет так хорошо, что не раз ему предлагали учиться и потом в оперу. По-староверски за это в ад, и отец не пустил. – Дурак! – говорили ему потом все, когда стало уже поздно учиться. Так вот постоянно, на воде, на дороге запоет. Прослушает встречный человек, подивится, станет потом выспрашивать, как, почему он с таким голосом живет здесь, в глуши, и, узнав почему, всякий неизменно говорит: – Дурак.
Другое начало: Волга в разлив не то, что видно с парохода только, и кто с парохода видел разлив – мало еще тот видел. Во время разлива Волга все реки свои обертывает, и каждая такая река тоже все свои, и там моря затопляют леса...
– творец культуры (Розанов и Цветков – две половины человека-созидателя).
Мое влечение к таким, как Евгений из «Медного всадника», или как Серая Сова, или как Петя, брат Николай и т. д., – что это, и кто они вместе, и что они значат. Похоже, что тут ненависть к господам-цивилизаторам.
«Масса» в отношении творчества, создания нового, лучшего разлагается на личность-производителя и личность-охранителя на фоне множества потребителей, которые представляют собственно массу в смысле черни.
Утром при восходе солнца маки начали раскрываться, и полетели пчелы со всех сторон и жужжат: липы цветут, маки раскрываются.
Пчелы целый день брали пыльцу с этих маков, а к вечеру цветы кончили свою жизнь, и пчелы, садясь на них, роняли их листики. И когда солнце село, листики маков лежали внизу, а на стеблях сидели зеленые головки, полные семян. На следующее утро маки опять зацвели, но это были уже другие, и они тоже цвели один день, к вечеру пчелы и ветер обронили венчики, и остались зеленые головки. Так день за днем цвели липы – как пахло хорошо медом! – липы цвели, маки цвели и совсем все процвели, – осталась большая грядка с зелеными маковыми головками. Стали расти – расти головки, и спеть, и желтеть. Когда они стали сухие и желтые, мы стали их ломать и продавливать пальцами. Из дырок высыпали в множестве семена и с ладони в рот. И так жевали их, что рот уморился жевать.
– это машина, переделывающая землю, «я»; то существо и есть Хозяин Земли.
И когда я понял себя, что я могу быть сам с собой, тогда тоже все вокруг меня стало как целое и без науки. Раньше при науке было мне, что все в отдельности и бесконечном пути, и оттого утомительно, потому что вперед знаешь, что до конца никогда никто не дойдет. Теперь каждое явление, будь то появление воробья или блеск росы на траве... или... все это были черты целого, и во всякой черте оно было видно все, и было оно кругло и понятно, а не лестницей.
Разве я против знания? – нет! Я только говорю, что каждому надо иметь срок возраста жизни и права на знание.
Зацвели мальвы.
Конечно, люди, только люди одни виноваты в без-образии мира. Иначе откуда же чудесные мгновения постижения прекрасного и откуда такая цепкость людей: одна мерзость, и все так цепляются.
что вот скажет где-нибудь что-нибудь, и он-то сам не заметит, а все поймут, что он невежда.
16 Июля. Вечером вернулся в Загорск. Засуха.
Человек с виду прост: две руки, две ноги, голова... из этой фигуры не выйдешь – и вот кто понимает это, тот и строит свое поведение согласно природе, и такой человек называется человеком с хорошими манерами, а кто это не понимает и стремится представить что-то и выйти из себя, – тот человек с дурными манерами. Вот почему первое впечатление от хорошо воспитанного человека такое, что он прост, а думал, как Дон Жуан, и Дон Жуан, значит, прост.
Купанье и ловля пескарей на месте соединения Вори с Пажей (вблизи Воздвиженского, где находится могила казненного Петром князя Хованского). Восторг от купанья: у человека нет ничего: он гол; и другой человек рядом тоже гол. И сверху солнце. И вот оно, крещение берег кругом). Овес и рожь в засуху: мелок колос.
«Бумажница» (к Пете приехала женщина из папье-маше).
Павловна мучится, что упускает надо мной власть. Совершенно меня изводит... Моя углубленная работа действует благотворно: ей, наверно, становится совестно меня изводить.
17 Июля. Жара. Засуха. Травка потерялась. Написал 1/2 листа «Совы» и рассчитал так на 10 дней по 10 страниц.
18 Июля. На заре Травка пришла, и Павловна сказала: – Богачова дочка на зорьке пришла.
так же истреблена, как в былое время феодалы, может предохранить государственную власть от хамства?
Между прочим, вот этот «душок», который оставил себе Разумник как единственное свое достоинство, и есть эта самая «честь».
Моя «независимость» (мое слово в работе и что денег не беру взаймы) есть прямое указание на интеллигентское происхождение. А может быть, это вообще свойство индивидуальности. (Дядя Иван Иванович.)
Мои выводы – образы, и самый большой вывод, самый большой образ – это мир как целое и смысл всех вещей в отношении к этому целому.
Рабочее движение остается как было, и оно без всякой моей помощи придет к тому, за что я стоял. Все так и будет и так само собой сделается. Но я сам, как же мне теперь определиться.
Хорошее семейное празднование – именины, Лева и Петя в цветах на «купеческих местах».
Воспоминание (прошлое), план (будущее), и то, что у человека план, у животных «инстинкт».
Дрессировка породистых собак тем хороша, что, выучивая свою собаку, чувствуешь весь собачий род, прибавляя к инстинктивному запасу культурных приемов, чувствуешь всю предшествующую работу людей над собакой.
19 Июля. Жара продолжается, но по вечерам стало довольно прохладно. Обработано 61/2 листов «Серой Совы». Намечаю 28-го закончить и до начала охоты поправить и сдать в журнал. В тот же день и в «Детгиз».
– это государственное самохвальство и гражданское «держи выше нос» («на что вы освободили осла!»).
Философия английского письма (культура чужого ума).
20 Июля. Жара.
Старик тем страшен, что под ним вороха черепов: родные, друзья, товарищи – все давно померли! Другой молодой от этого груза давно бы жить сам не захотел и под землю ушел, а он живет, как ни в чем не бывало, о чем-то хлопочет и тянет день за днем, как будто ему и веку нет.
Одна собака, умная и великодушная, с большими человеческими глазами привязывалась на тонкой веревочке и целыми месяцами дожидалась, когда хозяину захочется взять ее с собой на прогулку. Другая собачка так себе, ни ума себе еще не нажила, ни опыта, а вот сразу догадалась, в чем дело, и веревочку перекусила. Но хитрая не пересилила умную и великодушную. Та и до сих пор сидит чуть ли не на ниточке, уважая волю хозяина. Если только ей вздумается заняться своеволием, во всякое время может она перекусить свою нитку, это в ее воле. А хитрую посадили на железную цепь, и никогда – никогда! – больше уже ей не сорваться.
перекрытой бывшей церковью (теперь Академия превращена в птичник) из-за деревьев похоже на древний замок. Всё вместе с пейзажем – Германия. И мне стало больно: сколько там в Германии всего, за что рядовой немец может уцепиться мечтой: ведь как густо живут, немец на немце, и в прошлом рыцари, поэты, философы, рыцарь на рыцаре, ученый на ученом. И так у них Германия – это реальность, кругом, везде и всюду, в прошлом, настоящем и будущем всё Германия. И пусть сам с ноготок, от земли не видно, а каждый захочет и раздуется в Гитлера.
Но вот давно ли была тут, в Вифании, духовная академия: монахи были черные; а теперь сто тысяч белых петушков живет с красными гребешками и сто тысяч кур белых, и все называется «Птицеград». Чепуха! нет ничего. Нет? надо выдумать...
И вот додумались: есть «Слово о полку Игореве».
– Не веришь в «Слово»?
– Не верю.
– Взять его, негодяя: это враг народа!
Другие все напугались и твердят, как первоклассники, о своей великой родине. Но дунет что-нибудь, и опять нет ничего, и опять nihil-изм, но уже подземный, всенародный, без мужицкого фона. И все-таки чем-то это сильней, страшнее в тысячу раз, чем раздувшийся Гитлер. А там Китай, Индия – как это все Гитлеру к рукам прибрать!
Но если арабский закон весь на фу-фу, если в Азии nihil, то из чего же будет жизнь складываться?
И где я живу? Ведь я живу так, будто жизнь уже складывается...
. Найти выше сделанную заметку о бородке И. А. Новикова и прибавить, что он, сбрив бородку, осмелился сказать об авторе «Слова», что он был сын тысяцкого (т. е. пролетарий). Над этим в Москве все посмеиваются, и когда кто-нибудь услышит «Новиков» и спросит: – Это какой Новиков? – Сын тысяцкого, – отвечает другой.
Последние ягоды клубники в жаре пахнут на весь огород и сладкие стали, как варенье. О запахе.
Президиум Верховного Совета: ни одного интеллигентно-осмысленного лица, всё как результат нигилизма: т. е. что не в этих мечтах-«надстройках» суть дела: все это ничто, а жизнь идет своим ходом.
– Вот еще лицо! интеллигенция! да нам с лица не воду пить, жизнь идет своим ходом.
– Не дождь, а гвоздики в пыль.
Лада моя начинает стареть для охоты, и я вырастил ей в помощь молодую Травку. Лада – пойнтер, Травка – ирландка, рыжая с большими человеческими глазами.
Лада сейчас лежала на солнце и разленилась.
– Лада!
– Лада! – второй раз.
Больше двух раз нельзя: собака возьмет силу над человеком. Но угрожать, бить я не могу, тогда [пропало]. Надо что-то придумать. И вот я спрашиваю:
– Лада, кто меня больше любит?
Оглядывается, – нет ли где-нибудь тут Травки.
А дело вот какое: Лада думает, что она больше любит меня, чем Травка, и всячески стремится это доказать. Такое чувство у людей называется ревность, она понимает, что я вызываю: «кто меня любит», но Травки нет вокруг, вот если бы Травка была...
– Травка! – кричу я в сторону...
2) Кто больше? Начинают оттирать друг друга. Описание игры.
3) Ягоды.
Однажды я нашел в лесу много малины. Лада глядела, как я ем, и себе начала
22 Июля – 26 Июля. Заболел в 6 веч. t – 39,5 аспирин. 7 утра – 12 дня – 37,5. 2 дня - 38,5. Принял аспирин и в 4 ч. t упала до 37,6, и горчичники. Ночью 39,5, хинин. 8 утра - 39,5. Банки. 6 веч. 38,2. 10 веч. 38,4. 3 ч. у. - 38,2. 6ч. в. - 37. 11 у. - 35,6.
26 Июля. Преодолеть какое-нибудь зло в себе еще не значит преодолеть его целиком: оно продолжает жить в другом. И вот эта борьба со злом, живущим в другом, выходит за пределы личной этики... (вернуться к этому и связать с последующим).
Из разговора с X.: – Я точно так же мыслил, как вы: это индивидуализм, анархизм. – Пожалуйста, без «измов», – поправил я. – Но потом я понял нечто высшее и заставил себя его признать.
«высшее»: раньше считалось, что один невинный оправдывает существование 99 негодяев, теперь – 99 невинных должны погибнуть за одного шпиона.
Все быстрые коммунисты (чекисты) очень любят вечное перо и другие маленькие технические удобства. У меня есть чудесный перочинный ножик. Я показал его X. Он полюбовался и спросил: – Наш?
Начало рассказа.
Горох поспел.
– Лада! Пойдем горох есть.
<зачеркнуто: Сыта.>
– Лада! Подняла голову.
– Горох поспел.
Опустила голову: не хочет гороху.
Она старовата. <Приписка: Но у меня есть молодая собака – Травка'> Вся как белый кубарь, раскрашенный желтыми пятнами. В помощь ей я завел Травку: ей только год, но она вся золотая и шерсть вьется как Золотое Руно до земли, не хвост, а перо: перо золотой цапли.
– Травка, – кричу я, – горох поспел. Лада подняла голову.
– Где Травка?
Нигде нет Травки, это я выдумал, чтобы Ладу возбудить.
– Травка, иди скорей, горох поспел! Лада поднимается, глядит кругом:
– Где Травка?
– Травка-Муравка, Травка-Муравка! – кричу много раз подряд. И вижу, как схватилась там внизу и мчится, забрасывая ноги, и стелется, вся вытянулась до самой травы.
Лада заметила и себе тож, бежит, летит-пыхтит.
– Кто меня больше любит?
27 Июля. То вставал, то ложился. Читал «Одноэтажную Америку», раскладывал пасьянс.
28 Июля. 1) Памяти И. С. Тургенева «Гусями отдам». (Соединить Алексея Денисова с тем, в кого мы палили, а он нас по-матерному.)
2) Памяти Горького «Журавлиный суд». (Вода расширяется, Волга разливается, а душа? Не тем ли интересен большой русский человек, что душа его как Волга?)
3) Памяти Некрасова «Мазай и зайцы». Три рассказа.
<На полях: .>
Написал детский рассказ «Любовь». Обдумываю о «господстве» как об основном зле современного человечества: «господство» над людьми доходит до человека – господина всего живущего: Человек – господин Вселенной. В то же время сам он постепенно делается рабом им же сотворенных вещей, и они вовлекают господина Вселенной в мясорубку современной войны.
Сохранится только человек, считающий себя частью целого... (Серая Сова... и другие.)
– Я не знаю никакого решения, кроме того, которое определит мой поступок в ближайшее время.
Мы сидим и говорим попусту. Но скоро я поднимусь и начну нечто делать, и первое звено этого дела, мой поступок, – он и решит все. Я не могу сейчас его предвидеть и сказать вам о нем что-нибудь, потому что я лишь ничтожная часть великого целого, определяющего в огромной степени и мой поступок. Я отсюда получаю сигнал, согласно поступаю и после узнаю смысл своего поступка в его согласованности с целым.
29 Июля. Когда по утрам вижу, как Павловна хворостиной выгоняет из ворот на прудик трех своих жалких линялых гусей, я изумляюсь выражению величия и могущества, которым дышит вся ее фигура. В этот момент я понимаю, откуда взялись большевики и все эти Ставские, насыщенные властью и жаждой господства, как электричеством. <Приписка: (Ставский: в моих руках дело, я – хозяин.)>
А то есть другая сила и другой человек: почуяв это в себе, он с отвращением отступает и оттуда, из глубины себя, действует, прокладывая незримые воздушные пути...
Завояка (название детского рассказа).
Бывает, жизнь до того доведет в своей тяготе, что все на свете станет серьезным, пусть в это время встретится сказка, и она, та же самая, обыкновенная сказка, которой пользуются все для отдыха, выглянет так же серьезно, как вся жизнь в ее целом. И тот, кто в это время сказку серьезно на сердце принял и стал ей заниматься, – тот вот и есть подлинный поэт. Так что поэт тем отличается от всех людей, что сказку он сам создает, в то время как все ее лишь потребляют для отдыха, для развлечения. <Приписка: Потребитель вообще живет не всерьез.>
Человек, животное, растение в чем-то соприкасаются друг с другом: это «что-то» есть равенство всех и всего на свете в его представительстве, потому что все они, как части большие и малые, представляют собой единое целое. Вот обладая этим чувством целого, можно всем разнородным существам на земле понимать друг друга.
В американском журнале видел отдел «Детский сад» не в смысле школы, а настоящий сад, который дети сами себе и устраивают. Есть же вот где-то такое прекрасное детство!
30 Июля. Времена года любят капризничать, но по существу вернее их ничего нет на свете: весна, лето, осень, зима.
«Серую Сову» и доволен работой. Остается выправить и переписать.
31 Июля. Жара продолжается.
Дивился липе, ее морщинистой коре и что она молча, без всякого ухода за собой проводила старого хозяина дома столяра Тарасова и так же молча начала служить другому. Скорей же всего, она ни малейшим образом не думала о службе людям, потому что правдой своего молчания, своего послушания заслужила право быть совершенно самой по себе.
И еще я думал, что их согласованности с целым
И Шекспир тоже, конечно, писал о человеке, глядя в ту сторону, где все человеческие характеры сходятся в единстве.
Вот к этому бы и жизнь свою привести и, оставив это (жизнь) за собой, перейти к единству. И если умереть с сознанием единства, преодолевающего жизнь, то это и будет достижением бессмертия. Вот бы начать этот опыт, когда еще в силах собраться, вот бы успеть заправить «экологии»'
Из разговора с чекистом: что все прекрасно-личное (образование, талант, культура и т. п.) – все это может быть одинаково и среди красных и среди белых, и не это определяет принадлежность к белым или красным. – А что? – Я вам скажу. – Вера? – Нет. – А что же? – Знание, наука, материализм, марксизм.
1 Августа. На докладе о Чехословакии Фадеева.
Из Рыбникова:
– Синему морю мои слова на тишину.
– А вам, деточкам, на послушание.
Серая Сова о чувстве целого и вытекающего из него самоограничения (а я это называл «смирением»). В этом самоограничении в свете чувства целого зарождается страстная любовь жизни и чувство родственного внимания.
Рассказывал Чулков: какой-то простак, рассказывая что-то с успехом в обществе большевиков, вдруг остановился и сказал: «Ну, дальше выходит неприлично». И когда его упросили не стесняться и говорить о неприличном (женщин не было), то оказалось неприличным слово Бог. Причем сам-то рассказчик именно и веровал в Бога.
«Смерть чехам!»); так вот трагедия: это живое чувство неминуемо должно погибнуть, а скорлупа (лозунг, плакат и проч.) остаться и действовать механически, как мост, построенный живыми людьми, потом сто лет пропускает пешеходов.
2 Августа. Ильин день.
Ввиду жары запрещение охоты.
«грех» разрешается и в некотором смысле даже за доблесть сойдет, потому что силы греха, от которой надо удерживаться, уже и нет: ничего не стоит себе удерживаться; зато если окажется, что все-таки можешь, то не упускай, а моги: и это можно. Но тайна сия столь велика, что только и может таиться в тенях.
Сдал всю «Серую Сову» в переписку и очень доволен: вот будет какая отличная книга!
– Но позвольте, – сказал я, – откуда они взяли себе право смотреть на другие страны как на колонии, вот Абиссиния: жили себе эфиопы...
– А откуда большевики взяли себе право смотреть на нас как на колонию?
Лев Толстой для нашей революции был как Руссо, и со временем так и будет считаться: Толстой, Горький... и так выстроится очередь предшественников (идеологов) революции.
«Смерть» Тургенева, где автор дивится, что простой человек, умирая, спешит распорядиться своим имуществом и проститься со своими близкими, – чрезвычайно для нас теперь непонятно, странно кажется, зачем об этом автор писал, когда мы все такие, и почему это приписывается именно простому русскому. Или в то время эти либеральные господа, имея все, мечтали о простом, будучи безродными странниками, в своей стране не могли себя чувствовать как хозяева, как просто-русские?
Рассказ памяти Андерсена (найти весеннюю запись): здания менялись, ампирчик на фабрику, а деревья оставались: как спокойно они при легком ветре перебирали своими листиками.
Иногда вдруг мелькнет что-то, и словно очнешься от сна или опомнишься: и тут увидишь, как ты унижен, как ты несчастлив, как жалок, если посмотреть на тебя со стороны. Это бывает у меня не от встреч с людьми, живущими где-нибудь за границей, а именно с теми своими, которые не чувствуют, насколько их жизнь ниже их самих.
Примечание
1dii minores (лат.) – младшие боги.