8 Октября. Ездили с Огневым в Дворики на зайцев, убили лисицу. Узнал, что «князь» и Варя (Трубецкие) исчезли, а Гриша и Татя в концлагере. И что Борис Михайлович Новиков умер. «На своей кровати умер» – с удовлетворением сказали (т. е. не в ссылке). Траурная жизнь и радужные перспективы.
– А как низко Англия пала!
– Никуда не падала, это большая политика.
Опять «большая»... И так всегда: если хотят оправдать какую-нибудь мерзость, говорят: «Большое дело», и тогда «мерзость» объясняется как неизбежный этап к отдаленной цели.
Горский пытался Горького представить как ученика Федорова, как борца с природой (со смертью) и тем объяснить его оптимизм («Чаю воскресения мертвых»).
Так или иначе, а такие «попы» рано или поздно пристегнут революцию к какому-нибудь циклу религиозно-философских идей.
Неужели великое наше молчание кончится такой болтовней!
Очень подозрительна личность с большими идеями.
Наш народ, как и все народы, не хочет войны, все правительства это знают, и боятся все войны. Это учли фашисты и на этом построили свою агрессию, и на этом основали явление гибели демократии. А молчание современное – это значит нежелание воевать.
9 Октября. И что он говорит о господстве над смертью и воскрешении отцов, то все равно неизбежно приведет к господству человека над человеком, «бессмертного» над смертным, как в классах господствует один класс над другим. И что этот тип пролазы наиболее опасный из всех претендентов на трон.
У Федорова в учении «Общего дела» ничего нет больше, чем в Евангелии. Во всяком случае, эта тема в природе «оптимизма» Горького очень интересна, и притянуть его и всех большевиков к церкви (пусть новой) – это задача сверхчеловеческая. Горский может быть героем современного романа с охватом всех возможностей «выхода» из современного мирового положения.
Возражение всем «господам»: бессмертие и вечность суть не идеи, а чувства, такие же, как зрение, обоняние, осязание и другие средства восприятия мира личностью человека. Может быть, в отличие от обычных пяти чувств, свойственных всем людям, это чувство бессмертия и стремления к воскрешению мертвых есть специфическое чувство личности человека, т. е. человека, собравшего в единство безначальное и бесконечное.
И если большевики так упорно предпочитают бытие (опыт) сознанию, то по моральной линии они требуют от личности ее практического эквивалента (отсюда и «чистка»).
Та капля росы, с которой на один момент я соединил всего себя и вместе с собой весь мир как целое, и есть вечность и бессмертие. Пусть роса высохнет, и я «поспею» – это не смерть, потому что и роса, и я с ней уже тем самым, что видели бессмертный мир, просто – поспели и кончились в целом. И есть действие в эту сторону, эту вечность можно достигать творчеством. Положить свои силы на достижение этого прекрасного мира и есть путь к бессмертию, и всякий другой путь есть путь к господству.
Творчество Дома есть творчество бессмертия.
и дядьки. И как дети часто боятся и должны бояться своих нянек, так и они боялись своего народа, и этот народ их все более и более наглел. Старик Голицын, несколько лет тому назад умерший, до смерти сам не умел себе завязать галстука. А Мережковский, который спрашивал меня, где и как можно им с Зиночкой (Гиппиус) записаться в партию социалистов-революционеров? И так все было, что я чувствовал всегда как смешное и для меня, скажем, демократа, досадное. Именно досадно было, что все эти «шалуны» легкомысленные заключались привилегиями в круг и могли оскаливаться, рычать, когда кто-нибудь мешал им глодать брошенную им сверху кость. Но они у себя в кругу жили весело, непринужденно, как следует жить, и что у нас, демократов, возбуждало зависть.
Я это записал, наблюдая органическое сопротивление Павловны к душевному общению с «дворянами»: при всех их достоинствах они ей, мужичке, враждебны, она чувствует их неискренность какую-то.
Мое художество в революции имеет корни такого рода: что теперь стало «все можно», и тоже заниматься красотой и художеством. Ведь один раз живем, и время такое, что нынче жив, завтра нет тебя, так вот хоть день один, да мой, да буду в нем сам, и от этого день мой за вечность сойдет.
Вчера были «жуки» от газеты «Охотничий промысел», Арский (?) редактор и издатель Александр Павлович Иоанидис (обещались достать грузовик).
Письма от Лесника, от «Пионера» и от «Козла», к этому воскресение Козьмы Крючкова.
Ответить о Тургеневе «Шалуны» в Орел, Октябрьская, 11, в Музей товарищу Ермак(у).
Заявить в Президиум о Тургеневе...
Напишу, и хорошо, а когда придут и скажут: «Напишите!» – что-то полоснет по душе, и рад бы уважить, а не могу. Постараюсь, отвечаю смущенно, напишу. И он рад и, прощаясь, говорит: «Так я передам, вы обещали, мы ждем: непременно же напишите».
И опять я не могу. Во всякой механизации есть повелительно-принудительный момент, и он-то является губителем кустарного искусства (так и гибнет «Малое» дело при наступлении «Большого»).
– Что значит мир как целое? Что значит Пан? И этот Авраам, старец, в образе которого дан Бог-отец. – А какой же истинный образ Божий? – Истинный образ Божий есть Троица.
И будто бы, когда долго станешь смотреть, все три лица сливаются в одно. (Хочется слить, и, конечно, сольется.)
Нет, и пусть Авраам, и Пан, и мир как целое, и Троица, – все это путь к господству, и если уже необходимо выбрать, то лучше выберу господство большевиков.
А он все и думал, как бы ему пересилить большевиков, и он думал их присоединить к делу воскрешения отцов, начал с Горького.
Большие дела становятся маленькими, и малые перерастают в большие.
Большой человек, имеющий власть над всем районом и распоряжаться всеми лошадьми, не должен считаться с внутренним состоянием лошади: что одной бежать не хочется, другой, напротив, хочется разбить экипаж, а самой вырваться. Он просто готовит для чересчур рьяных узду, для ленивых – кнут. Но маленький человек, сам хозяин такой-то лошади, думает о ней, как о себе, и если она лениво идет, то не сразу кнутом ее, а подумает: почему она ленива сегодня? Или, в другой раз: почему так рвется? Маленький человек о душе думает даже и лошадиной. И душевная жизнь, по-видимому, есть изобретение времен кустарничества и натурального хозяйства, когда было все маленькое.
Если для постройки большого небоскреба разрешается снести маленькие домики и расстраивается несколько сот живущих в них семей, то небоскреб является в отношении этих разоренных существ агрессором точно таким же, как Германия к Чехословакии, или как Наркомтяжпром в отношении А. М. Коноплянцева, или Медный всадник в отношении Евгения.
Где же решение? Или надо вовсе покончить с этой психологией мелкой буржуазии, т. е. вообще с душевностью, или же, напротив, выступить в защиту Евгения против Медного всадника. Это самый жгучий вопрос нашего времени на всем свете.
Начало романа о богоискателе Горенине: до революции вся Россия была переполнена разными сектами.
Ирина Федоровна Бузанова.
Легенды о Кришне, из Академии Наук.
А в лесу вовсе нет того, как у нас, чтобы одно дерево думало: будет мир леса, или начался, или кончился. У деревьев их жизнь – общее дело. И идеи нет у деревьев, ни ног, ни крыльев, благодаря общему делу они без ног сядут на землю и без крыльев перелетят пространства. Они идут и летят семенами своими. И если одно растение [засохнет], то другое будет на его месте. Передать отсутствие личности и плана: кажется, живут все по случаю.
Искусство общественного организатора в том, чтобы привлечь к своему делу дураков и заставить их работать на общее дело по возможности с удовольствием. Так организовалась наука, где дурак совершенно доволен собой. Так и церковь собирала верующих. Из этого понятно и следует, что в науке нет истинных ученых людей и в церкви – искренно верующих. (Храм науки.)
Прекраснейшая мысль о Моцарте, что не нужно работать: это для себя, как великая тайна.
Этика
В отношении себя: быть самим собой. В отношении же к людям это невозможно и вред для этики: для большинства людей быть самим собой означает свободу самого вреда этики. Нет, тут этика одна – быть человеком, т. е. приучать себя к средним нормам общежития: не убий, не укради и т. д.
После стольких смертей и друзей, и врагов нельзя уже, наконец, к современникам относиться, будто они вечные.
На 12-е – о Тургеневе, «Сова», Детям, Завидово. Доверенность Яковецкому.
12 Октября. Вчера Федин позвонил мне и с удивлением сказал: «Я сейчас только узнал, что вы живете со мной в одном доме». – «И целый год!» – сказал я. – «Целый год!» – повторил он.
И я ему уже нарочно: «Тоже вот и я не знал, что Вы переехали из Ленинграда сюда»
А раньше, бывая в Ленинграде, я заезжал к нему, и он, бывая в Москве, заезжал.
И так все писатели живут, скрывая друг от друга свою личную жизнь, как будто вместе сообща делают какое-то скверное дело и в частной жизни им противно друг на друга глядеть.
Рябой и Хромой.
Сюжет для рассказа: «Месть».
Однажды я переходил улицу, и рядом со мной перебегал рябой, плечистый и довольно хорошо одетый средних лет человек. Перебежав под самым носом шофера, мы внезапно увидели перед собой трамвай. Мгновенье было одно, и спастись в это мгновенье мог только один. Я не посмел толкнуть человека и уступил, а рябой толкнул меня, и мне отрезало ногу
Бывают стечения обстоятельств такие, что ему никто не верит, если рассказывает. Но верят, не верят, а рассказывать надо, если это вправду случилось...
Я остался без ноги, но мне сделали искусственную, и я научился ею хорошо владеть при помощи палки с резиновым наконечником. Не в ноге дело, а в душе: у меня осталось духовное, неутолимое чувство ненависти к Рябому. И главное, что за отсутствием этого Рябого я переносил свою злость на многих, мне казалось, что все норовят задеть меня, чтобы я упал и растянулся. Это чувство отняло радость жизни, для которой я родился и которой я жил.
И вот совпадение, вот стечение обстоятельства, которому трудно поверить. Но так было… Хотя это было и в другом большом городе и не на улице, а на большой залитой асфальтом площадке. Точно так же, как и в тот раз, я теперь при помощи своей палки с резиновым наконечником перепрыгнул путь [перед] автомобилем, и опять явилось мгновенье, одно-единственное: двое в нем не помещалось, или я, или ты. В это мгновенье я успел взглянуть и увидел: это был Рябой, тот самый мой Рябой!
Есть вечность в каждом мгновении, и в эту вечность можно много успеть.
Рябой точно так же, как и тогда, хотел толкнуть меня и сделал движение, но вечность была такая большая! И я успел толкнуть его резиновым концом своего костыля, и Рябой полетел под трамвай.
13 Октября. Охота с Кристи. Убили зайца, гоняли лисицу (хлоп-хлоп!).
и держат посредством этого страха свои народы в руках. А там, где правительства ослабляют демократические принципы (наши), там летят и принципы эти как пережиток. Так что все народы, все правительства боятся войны, и этим страхом пользуется Гитлер, чтобы держать все правительства в своих руках, побеждать и забирать без пролития крови целые государства.
Жестокость («без права переписки») власти безмерная, невозможная – это темное пятно в нашем Союзе: для народа – всё, для личности – смерть.
В чаянии, что из народа же выходят личности, значит, если народу хорошо, то народится и новая интеллигенция.
Ужасные провалы в культуре!
Вопрос об индивидуальности чисто биологический: индивидуальность у человека все равно как и у растений их корешки; посредством индивидуальности осуществляется передвижение и рост народа.
14 Октября. Народы, как и деревья в лесу, стоят. И как деревья лесные движутся и расселяются по земле своими крылатыми семенами, так и народы движутся тоже семенами, называемыми индивидуальностями.
Когда после долгого опыта жизни поймешь наконец, сколько труда ложится на всякое настоящее художественное произведение, сколько труда, сколько жизни людей расстроено, то начинаешь понимать, почему так мало настоящих хороших художников.
Почему за это дело так мало берется людей и так мало у них выходит: потому что поумнели, и как старая дева поняла, что трудно рождать детей и возиться с ними всю жизнь, гораздо лучше и легче оставаться старой девой.
15 Октября. Мучила Перовская, придираясь к каждому слову моего детского рассказа. Ошибка педагогов вечная... им надо, чтобы для детей было все правильно, а детям нужно неправильное. И еще плохо, что каждый редактор, сам по себе не имея художественной индивидуальности, пытается выявить ее на чужом материале.
Дети смотрят на взрослых в ракурсе «лягушечьей перспективы», а взрослые на детей – с высоты всадника. И оттого у детей, когда они вырастут, всегда бывает так, что их прежние взрослые гораздо выше, чем нынешние: нынешний народ в сравнении с прежним мелкота. А перспектива всадника со стороны взрослых порождает особую расу педагогов, которые не могут иначе смотреть на детей, как на маленьких.
16 Октября. Сегодня отправляю «Свой червячок» в «Комсомольскую правду» и в «Дружные ребята».
17 Октября. Журналы наши потому скучны, что несовременны, хотя пишутся исключительно только на современные темы.
Итак, «Этажи» будет московский край и с Москвой. И надо смотреть на Москву как на свою (к анализу «современный» надо прибавить «свой»).
К общему делу стремятся все, но еще мало стремятся к тому, чтобы это общее дело сделать своим: чтобы «Москва» на лес работала.
Раз все на общее дело, то оно лично выгодно, и каждый стал чиновником, в лучшем случае, в худшем – превращая общее дело в своекорыстное (а надо работать для всех, как для себя).
В Москве – разрешены вопросы о деревне и городе. Моя квартира в Москве есть личная крепость.
Надо быть в родстве, или свойстве, или хотя бы вместе переночевать где-нибудь и водочки выпить – и тогда все (Душин). Но всякий чужой прежде всего враг. (Русский человек.)
18 Октября. В 6. 40 из Москвы в Загорск. От дома до метро 30 мин. и 10 на метро.
NB. Два зайца: в Москве большое дело: меня пропустили. Не дают: он в Загорске, и ему Москва не нужна.
Увлекаемые ветром нашей машины, поднимаются желтые листья с дороги, поднимаются в воздухе, летят, одни падают обратно, другие вновь поднимаются.
NB. «Москва» (квартира, строительство и т. п.) – как большое дело.
Но Берендей для того и существует, чтобы сделать большое дело своим, т. е. себя расширить до большого дела. Мне кажется... Свое дело я понимаю как дело связи между всем, что существует на свете. Вот стоит телеграфный столб, от ветра гудит: он служит делу связи. Но я не столб, а я как то электричество, которому служит столб. И еще больше, гораздо больше, чем электричество и всякая другая сила. Самая большая сила на земле – это сила связи, которая получается через слово художника. И я эту силу держу, как телеграфный столб держит железную проволоку и пробегающее по ней электричество.
Они говорят, что у Пришвина есть дом в Загорске, и ему Москва не нужна: квартиру надо давать тем, у кого нет вовсе жилплощади.
Я это так понимаю, что они не уважают моего дела; если бы они признавали, что я делаю большое дело, то и разговора бы не было: вопрос о жилплощади для неимущих тогда не разрешался бы за счет моего большого дела. Нет, они думают, что я делаю маленькое дело.
Как мне доказать им, что без моего маленького дела...
Приходил ко мне художник, разглядывал мои фотографии, очень расхваливал, повторяя слово «разрешено».
– И в композиционном отношении, – говорил он.
– Что же?
– Разрешено.
Самое сильное, самое лучшее оружие в борьбе, лучшее средство привлечь к себе людей и заставить их даже помогать себе, – это если их рассмешишь. Так вот я стоял первый в очереди перед окошком мастерской, где ремонтируют ФЭДы. Когда окошко открылось, я сказал мастеру, что спешу уехать из Москвы и прошу исправить сейчас. Он принялся за работу по установке дальномера, очень долго возился, очередь волновалась. А когда он кончил, я указал, что головка скорости сбита, и мастер принялся выверять страстно. Очередь безумствовала, некоторые вслух открывали недостатки мои. Когда же мастер кончил, я спросил его, сколько стоит установка дальномера.
– Ничего не стоит, – ответил он.
– Ничего не стоит, – ответил сосед, – уходите.
– А часовая стрелка? – сказал я.
– Тоже ничего, – ответил он, – ремонт ФЭДа делают даром.
Очередь грубо меня отстранила, но мне было унизительно уступать грубости.
Я стоял. Ближайший в бешенстве спросил меня:
– Вам сделали, что же вы не убираетесь?
– Даром сделали ФЭД, – ответил я. – Если это даром, так, может быть, тут и пироги дают.
– Так вы пирогов дожидаетесь? – сказал кто-то, захлебываясь от смеха.
И все глядели на меня радостно, все смеялись, всем стало так хорошо, и все как будто благодарили меня, что рассмешил.
(Начало: рассказ ФЭД. Заключение: вспомнил Горького).
Вот стоит телеграфный столб и от ветра гудит, я люблю этот гул, и в гуле этом, мне кажется, я понимаю великое дело столба: он служит делу связи между людьми. Но я в деле связи больше, я не столб, а самое электричество, пробегающее по проволоке. Нет! еще больше, гораздо больше, чем электричество. Самая большая сила на земле – это сила связи от слова художника. И я эту силу держу, как держит телеграфный столб железные провода с перебегающим по ним электричеством. Оттого, верно, я и люблю этот гул.
Мне Москва и московское большое дело помогает как огромный каркас, на который я должен растянуть свое маленькое дело: через это мое дело станет большим.
Идешь и только в первый час думаешь, а когда устанешь, то думать перестаешь, а идти еще, не думая, может быть, долго, весь день. Так многие, начав мыслью свое дело, погружаются в дело и живут в нем, потом все время не думая.
Бывает, на охоте целый день проходишь, но думается хорошо и свободно лишь в первый час. Как только тело начинает разогреваться, свободная мысль прекращается, и думаешь только о том, что надо. Так и всякий деловой человек начинает свой путь свободной мыслью.
Свояк – символ родственной связи в русском народе: тут и милиционер, тут и предрика 1, везде свояк (хлеборез). Просто даже страшно: это ведь именно то, что противопоставляет конкретная жизнь отвлеченному понятию «гражданина, пролетария» и проч. И тот «враг», которого везде ищут, – это же и есть свояк.
Свояк заполнил Москву.
Свояк бескорыстен, самоотвержен в отношении свояка, но он безжалостен, дик, страшен в отношении к чужаку. Интеллигент ему всегда был чужаком. Ненависть Горького к свояку.
19 Октября. Начались серьезные дожди. Вчера было разрешение на зайцев, полки гончатников двинулись из Москвы. Петя говорит, что на каждой станции видел гончую, потерявшую хозяина, мокрую, растерянную.
Большое и Малое дела разрешаются также и в Служащем и Любителе (Надо и Хочется). На помощь моей фотографии «любитель-фотограф» = я и как писатель-любитель, и вся моя проблема есть проблема «любителя». Медный всадник и Евгений. Всадник есть проблема «службы», Евгений – проблема любителя жизни. В «службе» заключается идея универсальности («Большое дело» = Москва), в любительстве – идея личности.
У каждого ручья есть свой долг: ему Надо донести свою воду до большой воды, его цель – большая вода океана. И у той большой воды есть свое большое Надо – подняться на высоту и вернуть воду обратно маленьким ручьям. Солнце, Океан и Ветер в их вечном споре и дружбе решают свое большое дело о насыщении всех речек, всех ручьев. Но дальше каждый, даже самый маленький, ручеек должен о себе все сам решать и быть самим собой со своей географией и биографией и собственным именем. А есть и безымянные, вовсе маленькие и самые нарядные.
Мысль об этой книге зародилась у меня...
В 1926 году мой старший сын Лев, путешествуя где-то на Сахалине, променял свое ружье на Кодак размером 6 1/2 х 9 с превосходным объективом Кука. На обратном пути, в городе Хабаровске, он зазевался на улице, разглядывая вывеску комического театра, и в этот момент у него отрезали сумку с Кодаком и унесли. В безутешном горе явился ко мне путешественник и умолял достать ему «Лейку». В то время этот, теперь общеизвестный, аппарат возможно было достать только за границей. Мне это удалось, а кстати я достал и себе такой же аппарат и заинтересовался сам фотографией. Меня увлекло в этом аппарате то, что его можно было носить с собой в кармане и, между прочим, снимать все. Лет десять проработав довольно беспорядочно, я завалил свои сундуки отпечатками и негативами. Некоторое время я, однако, свои фото наклеивал в тетрадки, стремясь изобразить ими свою личную повседневную жизнь. Теперь, разглядывая на досуге эти альбомы, я понял, что не даром работал.
20 Октября. Сколько раз, обманутый видением лесного клена, я принимал чудо золотого цвета листа его за свет, снимал его, и на пленках ничего не получалось.
Так тихо, так понятно, так выразительны разговоры на тополе листиков с опавшими листьями, что пробуешь присоединиться к ним со своим словом и уговорить трепещущий лист не бояться передать современное чувство и смысл жизни, что смерть – это есть передача своих жизненных дел кому-то другому: жизнь продолжается. И тем, что болтовня: не страшно, хорошо им.
– Что же, листики, трепещите, сколько можете. Желаю вам слететь вниз покойно, в ясном кленовом сознании, что через несколько [месяцев] – будут на вашем месте зеленые, и дерево будет расти.
Не гнушаюсь никаким трудом, но чай люблю, чтобы наливал мне кто-нибудь.
С тех пор как я начал серьезно учиться, не перестаю дивиться, почему иной ученый всю жизнь смотрит в большие стекла телескопа на большие миры. А другой выбирает другие стекла, отдавая свою жизнь на изучение мельчайших существ. И так же во всем другом – есть Большое, великое дело, а есть Малое, личное, без которого невозможно великое. Вот хотя бы я сам: как писатель, может быть, большой человек, а вот во всем остальном во мне все чисто личное. Все признают, что как писатель я делаю Большое дело, смотрю на все в телескоп. А лично, как я живу и кто я сам, и то же каждый человек, если взять его под микроскоп, чем занимается он дома, у себя И тогда ведь каждая букашка имеет свой дом. Детские рассказы.
Всякая мысль, с которой я вхожу в лес, является планом моим
И всякий мой план, вся моя мысль, по мере того как иду, разогреваюсь, устаю, исчезают из головы, и я иду свободно и бесстрастно. Не до мысли, лишь бы дойти. Через несколько времени начинаются случайные встречи, совершенно неожиданные. И встречный [гриб], или белка, или дупло на своем языке своеобразном спрашивают: «А где же твой план?» И сами собой, одна на одну нарастая, образуют нечто целое. В этом организме нет плана, и его не могло бы создаться, если бы я вошел в лес просто без плана.
Не боюсь труда, не гнушаюсь никакой работы, но чай люблю, чтобы мне кто-нибудь наливал. И часто за чаем своим я раздумываю о себе самом не как деятеле, писателе, а лично о себе, когда я, ничего не делая, ем, пью чай, играю во что-нибудь со своими сыновьями и внуками.
– Почему, – думаю я, – один человек выбирает себе огромные стекла телескопа и всю свою жизнь определяет на то, чтобы открыть и описать какую-нибудь маленькую звезду, впрочем, равную величиной своей нескольким сотням нашего Солнца.
– Почему, – думаю я, – другой человек, как раз наоборот, выбирает себе такие стекла, чтобы видеть через них мельчайший мир существ, окружающих нашу повседневную жизнь, определяющих нашу родовую жизнь и наши болезни.
– Почему тоже иной возьмется за Большое дело, прославится через него так, что все о нем говорят. А другой делает необходимое для всех нас дело, но о нем ничего не говорят, и дело его считается маленьким
– И пусть я сам, как писатель Михаил Пришвин, считаюсь большим человеком. Но почему вот я сам, не писатель, а лично я, пьющий чай в Загорске в собственном домике на Комсомольской, 85, никому не интересен, и вообще почему я тут в своем домашнем мире маленький человек.
– Налей мне, пожалуйста, – говорю я своей жене, – еще одну чашечку и, если можно, дай мне варенья вишневого, без косточек. И вот послушай, что сейчас мне пришло в голову. Вот я сейчас кончу пить чай и пойду в кабинет выводить на бумаге своих героев – это Большое дело. Так что, когда я для других работаю и неплохо за то получаю, – я делаю Большое дело и я большой человек. А когда я сам живу, то я тут маленький человек. Странно, что я работаю утром 2 часа после чаю и вечером 1 час после чаю – всего три часа, и за эти три часа я считаюсь большим, а за все остальное время, 21 час, я [такая] ничтожная величина. Вот это, я считаю, в основном неправильно, и я хочу теперь взять самую свою жизнь как главное и представить ее как именно Большое дело.
20-го мы охотились в Териброве с Яловецким, убили 5 зайцев.
Очень тепло, потом дождь и после дождя солнце.
По моим наблюдениям, в первые годы революции те, кто брался за Большое дело и становился большим человеком, в своем личном, маленьком деле, в своем домашнем быту тоже переменился с уходом от спутницы своей трудной жизни, незаметного человека, и брал себе балерину [актрису, машинистку], сам Керенский, к примеру сказать, переменился в своем домашнем быту...
При описании жизни на дворе с самоваром вспоминаешь, что в моей квартире с газовой плитой нет дырки, куда бы можно было вставить самоварную трубу. И не только негде самовар поставить, а даже негде сжечь ненужную бумажку: печек нет при паровом отоплении. И когда мне тут взять и сидеть с самоваром, я же человек современный.
Большое и Малое дело, большая и коротенькая правда представлена еще в Иване-Осляничке: князь – Большое дело, женщина – Малое.
Аксюшин дом – это церковь. И это я хочу сказать о большом доме для всей твари, это же и есть идея церкви.
Анатолий Павлович Кочетков обманул меня, и зеркалку мне он не доставил, негодяй.
Парикмахер Маргулис Моисей Михайлович – К. 4. 72. 50.
22 Октября. Из-за чего писателю не стоит хорошо устраиваться: дорогие вещи всегда наводят на мысль о том, что раз вещи хорошие, то и ты хорош, и с тебя спрос велик. А вот часто бывает у всякого настоящего писателя, что и не пишется, и плохо пишут о нем, и спроса на него нет никакого. Тут-то вот и кажется, что дорогие вещи начинают дразнить тебя: «Ну-ка, ну-ка, писатель, подтягивайся». Вещи издеваются. «Провалитесь вы пропадом, вещи!» – воскликнет несчастный писатель, хватаясь за голову, и бросится бежать из Москвы. А хорошо как есть куда бежать и хватит духу жить без водопровода, электричества и парового отопления.
«Пролетарий» – это есть план человека, в действительности же это свояк.
План – это один из элементов творчества, как леса при строительстве. Так и план, как леса, играет лишь временную, служебную роль. Кончится постройка, и леса убирают, так точно и план.
И если план есть именно то, чем отличается человек от животного и чем он побеждает все в мире бессловесных, то все это не дает человеку право взять в план всю вселенную, потому что часть не может отвечать за целое. В таких случаях план не сходится с жизнью, и появляется враг (так что план исходит из разума, а враг – существо иррациональное).
Всякая мысль, с которой ты входишь в лес, даже грибы собирать, есть твой план, и в этом узком проходе и заключается весь твой лес: ты находишь гриб. А чтобы весь лес понять, ты должен забыть свой план. И ты не бойся расставаться с планом. Вместо «идеи» (плана) будут появляться случайные образы, и между собой эти образы будут связываться, так вполне будут отвечать твоему плану. Если же ты будешь о плане думать и тем насиловать лес, то образы тебе не покажутся. Образы не выносят прямого насилия и по существу своему автономны, как золотая рыбка автономна, хотя и состоит на службе у старухи.
И еще бывает, что, начиная свое строительство, ты не очень веришь, будто у тебя «все в порядке». Но в то же время ты твердо знаешь, что все неправильное выправится само собой в процессе работы, как будто ты должен быть простаком, который в глубине души своей знает правильный путь.
Шел по Каменному Мосту, глядел на Кремлевские башни и думал, что Большое дело соответствует центробежной силе, а Малое – центростремительной.
И наши переживания в разные моменты борьбы этих сил за движение по кругу представляются нам как Большое дело и Малое дело. Большое дело – это движение из дома вдаль, это вылет птенца из гнезда. Малое дело – это потребность в устройстве дома.
(Петр Великий – вон из Москвы и т. д., расширение на Восток. И опять возвращение в Москву и устройство нового гнезда.)
Я в своем писательстве есть человек, вернувшийся в свой дом (родственное внимание).
И я писатель потому современный, что это мое стремление соответствует бессознательному стремлению всего народа.
И это мое личное одухотворение машин и т. п. – есть результат стремления к центру, к Дому.
Начало главы: У каждого зверя, у каждой птицы и у паука, и у растения, и у кошки, и всюду и у всех есть место своего рождения, свой дом. Однако птицы улетают из своих гнезд, и маленькие звери покидают свои логовища, и пауки улетают на своей паутине...
И в этом их Большое дело: расширить места обитания своего рода. Во время своих перемещений многочисленные существа погибают. Да, покидая свою родину, они обрекают себя на смерть. Вот почему такое передвижение и называется Большим делом: много мужества, много героизма требуется от каждого паучка и пчелы, чтобы расширить ареал своего рода. Готовность умереть за других ценнее даже, чем самое рождение новых существ.
делом. За Большое дело награждают героев орденами, за Малое дело в виде поощрения выдают пособие. И так у нас, у людей и у всех живых существ, с точки зрения нашей человеческой, Смерть, пусть и героическая, но все же Смерть значительней (Большое дело), чем Рождение (Малое дело).
Героическая смерть есть высшее выражение Большого дела, а Рождение человека – Малого дела.
23 Октября. «Пейзажем» называется совокупность животных, растений, камней и всяких других составных частей природы, отнесенных к личности человека.
И все это расширение души, любовь, брачные полеты, ветровые перегоны летучих семян является началом посева. И у людей колонии?
Смерть – это самое широкое определение самых разнообразных способов... Смерть – это момент перехода жизненного дела от личности к обществу. Это последний момент жизни человека как собственника.
И был период героической революции, когда простой человек так и шел на это, как на смерть. А в дальнейшем, вплоть до сегодняшнего дня, происходит попытка материализовать этот духовный порыв, создать дом и вообще создать компромисс жизни и смерти (подобно как церковь материализовала Смерть Христа).
Ксюша начала обнаруживать психические эксцессы, подобные как и у Павловны, и в дальнейшем этот хороший человек соберет в себе собственнический склад, и к ней попасть в руки, точно как и к Павловне. Держи ушки на макушке.
Второй Адам: т. е. что без удовлетворения в Малом деле невозможно Большое. (Или тоже: пока не совершится большое, невозможна личная жизнь.)
25 Октября. Дивился я всегда, что русский, как всякий русский, имеющий неприязнь к евреям, когда достигал власти и вообще большого положения (вспоминаю Шаляпина, Семашко), то непременно брал себе в секретари не русского, а еврея. Теперь начинаю понимать, что всякое большое положение есть непременно и деловое отношение, и тут еврей умеет, а русскому чего-то не хватает. Так что русский человек, достигающий власти, не сам по себе, не по желанию, а по необходимости в деловом порядке приходит к еврею.
Дело человека бодрит.
Не так много деревьев в Москве, как у нас в Загорске, а все-таки поздней осенью листики над Москвой, как летом стрижи; кажется даже, что этих стрижей и листиков больше, чем граждан в Москве. Впрочем, понятно, никакой небоскреб не может вместить в себя столько граждан, сколько вмещает одно дерево листьев.
Если пойдешь за грибами, то и будешь только смотреть на грибы да корни. И если будешь искать дупло, то будешь видеть стволы деревьев. И совсем нехорошо будет, если станешь искать что-нибудь в кроне дерева, бродить глазами по верхам, так можно даже споткнуться и свернуть нос набок. Но как же ходить в лесу, чтобы сразу видеть все этажи? Надо не забивать себе голову чем-нибудь одним: грибами, корнями, дятлами, землеройками, глухарями.
Надо отвечать и лучу солнца, проникающему вглубь, и аромату ночной красавицы, и шороху белки, надо быть готовым ко всякой малости в лесу. Надо быть всякое мгновенье свободным, живым, готовым на все вокруг обращать внимание.
– напротив, очень редко бываю таким, но бываю; и сила моя в том, что все-таки я знаю твердо:
такие мгновения бывают, и я к ним готовлюсь по-своему. Я стараюсь в лесу как можно тише идти, чтобы все слышать и ничего не спугнуть. Стараюсь бродить глазами и слухом по всем этажам леса. Особенно мне помогает, что я всегда думаю о своем мальчике на лесной поляне и соединяю все мелкие разные находки в отношении к нему, на пользу ему или на вред.
26 Октября. Утром в 9 Петя отправляется в Военкомат на проверку своего положения в отношении воинской повинности. Перед этим за чаем мы обсуждали восхитительный план на весну 1939 г., что мы 1-го января закажем лодку с каютой, приспособим к ней наш мотор, и весной по воде мы поедем в фотоэкспедицию для иллюстрации моей книги. «Какие перспективы!» – сказал я ему в передней. «Да, – ответил он, – перспективы, а через полчаса вернусь из Военкомата с другими перспективами: через три дня с узелком...»
И в таком вот чувстве, что жизнь прекрасна, что тебе так хочется жить, а может быть, завтра же тебя убьют или обратят в раба, в этом особом чувстве человека не только нашего советского, но и на всей земле и заключается вкус изюминки XX-го века. (Цилиндр в Париже закрыт, для вскрытия через 5000 лет, и в нем Эйнштейн пишет об этой самой изюминке.)
Евреи, конечно, деловой народ, но дело их легкое, они литераторы, фотографы, спекулянты. Из-за того и Троцкий всплыл при тяжелом испытании нашей страны на поверхность: тоже литератор.
ни насиловать жизни исключительно потому, что смотрю на них на всех из себя и сужу о них по себе.
Так что, если хочешь завести себе секретаря, приучи себя смотреть на него как на собаку (я к собакам отношусь хорошо). Приучи себя, чтобы когда звать секретаря, вспоминать Ладу, и будет хорошо. И по правде сказать, такое собачье отношение к человеку и есть сущность холодно-деловых отношений в «цивилизованном обществе».
Чувиляевы рассказывали о дачных дамах (М. П. Лапина и др.), что они сохранили свои женские навыки от царского времени так, будто в революцию ничего не пережито. Правда, они лишены имущества, положения мужей, но это ничего: при первой возможности они живут, как и раньше. Такое же и у церковников: Аксюшин «бес». И в этой женской природе получить прививку и нести ее и коренится весь застой и вообще все, что удерживает мысль на земле и приспособляет ее к делу жизни, сила центробежная. А Дуничка в своем «протесте» – разве не тоже центростремительная сила?
Так вот букашки, козявки, паучки в своем стремлении к дому лезут на подсадную утку Клеопатру, представляя себе утку как остров.
С другой стороны, бывает, что смотреть на другого человека не из себя самого, не судить по себе, не быть «гуманным», а смотреть как на животное – бывает, что так и лучше для самого человека: тогда, по крайней мере, хотя бы заботятся о его пище.
«враг» у Аксюши называется «бесом», и когда я, читая газету, начинаю кряхтеть и отвечать ей на вопрос ее о причине моего беспокойства, что враги, со всех сторон враги наседают на Советский Союз, она успокаивает меня: «Эх, Михаил Михайлович, немало вам лет, скажите, а когда же их не было?» – «Кого?» – спросил я. «Бесов», – сказала она. Чем-нибудь она всегда старается утешить.
Так бывает, конечно, и не от врагов закряхтишь, какие-нибудь [причины], и скажешь на вопрос Аксюши, что вот там колет, там ломит, она охотно успокоит: «Эх, Михаил Михайлович, [не] один вы, что колет и ломит. Другой молодой... а вам теперь уж и недолго осталось потерпеть». Так вот она утешает.
27 Октября. Вокруг смерть косит людей, но живые в этих смертях себе примера не видят и живут, как будто они бессмертные; и каждому в отдельности больше хочется жить, чем если бы не было ежедневного примера смерти прямо же на глазах.
Сорвался в Загорск, хотя и больной.
Стоит любому уроду своей собственной рожей смеяться над всеми уродами, как он уже делается не уродом, а комиком, артистом, и всякий прощает ему личное уродство, потому что личное уродство – случайность, а настоящее его лицо прекрасное.
личный образец (вот человек и сохраняется...)
Есть прекрасные деревья, которые до самых морозов сохраняют листву и после морозов до снежных метелей стоят зеленые. Они чудесны. Так и люди есть, перенесли все на свете, а сами становятся до самой смерти все лучше. Есть такие люди, но только мало.
28 Октября. Если бы все женщины были одинаковые, полногрудые, с голубыми глазами и с ангельским характером, и дети от них рождались тоже все одинаково прекрасные ангелы, то, изведав жизнь, люди не захотели бы ее продолжить. Мы живем теперь при неравенстве у людей красоты и характера в надежде, что, авось, в моем личном опыте выпадет небывалое счастье. И эти энергичные, сильные люди, кто в своем опыте пытается дать пример небывалого и ранее невозможного, и являются истинными вождями людей и действительно ведут их вперед.
«планы», каких средств и жизней стоит все хорошее в промышленности... Ничего не сказав, как раньше, о перемене, стали думать о личном выходе из трудного положения.
Собственно говоря, с первых дней революции Кащей был изловлен и заключен в сундуке. Но почему же враги действуют, и зло все растет? Некоторые мистики объясняют это тем, что Кащеево зло действует и через сундук.
Камушек (был каменный дом, и его за это прозвали Камушек): один из героев Загорска.
Горский – маньяк воскрешения мертвых. Ввести в 1-ю же главу (о Загорске), что мое дело – создавать сказку, как в Загорске тысячи людей делают игрушку.
29 Октября. Работаю над собранием негативов за 10 лет, и мало-помалу все пережитое в лесах собирается в «домик в Загорске». Работа – одно удовольствие, будто яблоки поспели и сами от своей тяжести падают. Входят рассказы: Мишка (идея игрушки и сказки), Стахановец, Терентий, Пиковая Дама, Еж, Росстань.
«Пионером» на 10 листов с фото.
1-ые встречи в Загорском: дети, игрушки, голубятники, щеглятники и пр.
Мишку сделать из Загорских игрушек: что ему хочется в лес убежать.
– Позвольте, – спросили меня в Музее. – Но как же он будет двигаться, вы сделаете механизм?
– Он двигаться будет сам, – отвечаю я, – ведь я же его снимать буду, есть несколько приемов в фотографии придавать снимаемому движение: стоит, например, предмет расположить по диагонали, и как будто двигается.
– Но ведь это будет на картинке, на бумаге.
– А я все для книги и делаю, это будет...
Пока Ал. Степ, ходил на ток, мне удались такие приключения, какие редко можно бывает испытать путешественнику. Я пошел в Музей, имея с собой, как всегда, Лейку и пр.
Весь рассказ о Мишке в один день.
Ввести, как Петя открыл новый вид землероек, и наш разговор при этом: что, например, череп млекопитающего, даже величиной в наперсток, по существу своему, как сосуд, вмещающий ЦК нервной системы, мало чем отличается от такого же ЦК и у человека..
и привожу в порядок свои негативы за 10 лет.
Моя жена считает мое дело великим и дает мне полный простор им жить. Но в своем деле, в маленьком...
Моя жена, как и я сам, считает мое дело великим, но она и меня тоже в глубине души считает великим, тогда как я в глубине души считаю себя только маленьким, неуверенным работником на верном пути создания сказки, необходимой для жизни людей.
Зато в своем маленьком домашнем деле моя жена считает меня глупым человеком, и мне кажется, не уважала бы меня, если бы я всерьез стал доить корову, кормить кур и подтирать пыль. Так что я при своем Большом деле считаю себя маленьким, она же в своем Маленьком деле считает себя великим человеком и единственным, не допускающим никого другого, кроме себя. Так мы давно поделили между собой Берендеево царство: Большое дело – это мое, Малое – ее. Все мои попытки прямого сотрудничества были отбиты, мне пришлось в Малом деле ей целиком подчиниться, а ей подчиняться мне целиком в деле Большом.
(Большое дело – это легенда, Малое дело – жизнь как органический рост. Передать эту мысль в простом рассказе о том, кто моя жена: например, мы сошлись с моей женой Павловной давно, когда я начал заниматься сказками. Она, простой человек, поняла своей здоровой душой, что я взялся за Большое дело, что есть-пить – это Малое дело, а людям этого мало: есть-пить-спать могут и животные. И Малое дело [все] могут делать, а на Большое дело способны немногие.)
– кухня и дети. Нет, напротив, мы признаем, что женщины способны, как Жанна д'Арк или Софья Перовская, на всякое большое общественное дело. Однако если какая-нибудь женщина стала женой и матерью, то плохая это женщина, если не может взять на себя заботу о доме и о ребенке, это «Малое дело», без которого сама жизнь людей на земле невозможна.
За переборкой негативов: и так все хорошее собирается, как и рождение человека из любви, тут из любительства. А дело общественное и другое подобное из «так надо».
И все правильно, только неправильно «Надо» ставить туда, где все само, т. е. из любви рождается и делается из любви.
Надо = План - Плановое хозяйство.
Иной душу свою положит за правду в борьбе своей с противником, но тот в свое время учтет опыт, присоединяя его к своему опыту, и двинется вперед, оставив того думать, что он жил за правду. Род победы: [бескровная].
– и это весной всех радует, всем хорошо. Но осенью каждый листик слетает по-своему, иного капля сшибает. И одна тревога жизни и на мокрой земле, и на деревьях.
Так у нас старики разные.
Осенью листик покружится и привольно улетает.
Как свет белый распадается на цвета радуги, так и эрос (свет жизни) тоже разделяется на разные виды любви: языческую, платоническую, христианскую; и то, что в свете черный цвет, то в эросе – пол.
Убийство человека и зверька в лесу, или птицы, конкретно общего между собой ничего не имеет, но в абстракции – то и другое убийство. Есть люди сентиментальные, которые, взяв убийство в абстракцию, подменяют там, на высоте, одно убийство на другое и возвращаются к действительности с возражением против охоты (пишу это из-за подмены).
И это центростремительная сила нашей общей жизни с этой женщиной. ,
Мне же, хозяину и добытчику, так предоставляется, что раз добыт килограмм, то он уж и кончен. И все мои помыслы устремлены не на то, чтобы сохранить его, а чтобы добыть другой килограмм.
– пока не развалится или не сгорит.
Будь же моя одна воля, я бы давно этот домик продал и купил другой получше, а главное, возле реки.
Так что всегда и во всем мое стремление – двигаться, распространяться, менять свое положение на , уезжать в далекие страны, видеть там другую жизнь. У жены, напротив, есть стремление сидеть на месте и хранить то, что у нас есть.
При такой разности наших стремлений мы должны бы давно разойтись, вернее, она бы осталась на месте, я бы ушел. Нас удерживает то, что в душе мы уважаем друг друга и даже больше – мы иногда завидуем друг другу: ей втайне хочется изменить своей природе наседки и уйти в иную неведомую страну и в ней найти прекрасных дам. Мне кажется даже, что в самой глубине души своей она чувствует некоторую вину в отношении меня, что ей приходится держать мою душу в своем теле, вернее, прямо быть моим телохранителем, чем-то вроде лейб-ангела.
– душу человеку. Но мало того! По правде говоря, я очень недолго могу быть в больших неведомых странах: схватив там первое, лучшее впечатление, я стремлюсь домой, т. е. к чему-то прочному, основательному, неизменному, почти вечному. И то же в занятиях: как же я могу...
Вот из-за этого-то второго рода чувств: ей – желать далекой страны и сказок, мне – вернуться в свой дом – и происходит то, что мы вместе живем всю жизнь. И, вероятно, культура вот этого второго чувства и называется любовью, и не будь этой любви, мы бы все разбежались, и жизни бы не было.
Вчера на охоте. Теплый день. Мокрая мгла. Не узнаешь, земля вверх поднимается – холм или лес. На почках деревьев собираются капли. Сырость мелкими каплями осаждается на деревьях, эти мелкие собираются в огромные, стекаются на низ ветвей, на почки и, огромные, висят весь день.
было на листьях как раз так.
Время года, которое никто не описывал, и художнику оно недоступно. Только охотник может понять их особенную прелесть и глубину сокровенную. Сколько неожиданностей: папоротник ярко-зеленый. Поляна освещалась несколькими березками с тонкими светло-зелеными листьями, что будто фонарики: светло, радостно, легко.
Как крепко [залег] вчерашний заяц. Ворон в елке обмок, с трудом сорвался. И так по-своему хорош, что смешиваешь с галкой. Белка. Комарики мак толкут: живучи!
Только одно к этому еще запомните, деточки, что жить для игры и сказки трудней и больней.
1 Ноября. Совсем тепло: +10°. Начал по-новому писать «Этажи». В 5 1/2 выехал в Москву, в 7 1/2 был у себя на квартире. По пути обдумал главу «Весна света» и хочу 3-ю главу с 4-й соединить посредством захода цыгана к Екатерине Михайловне.
– я не умел и снимал неверно, хотя один из ста снимков выходил прекрасным.
Известно, что в Москве слово «дом», в смысле личного человеческого обитания, заменилось словом жилплощадь, т. е. как будто слово стало по существу бездомным и живет на площади.
2 Ноября. С утра до ночи звонки и все дела пустячные.
3 Ноября. Утром купил пальто и шапку камчатского бобра, пальто 4. 285, шапку 1. 200. Знай наших!
Вечером встречали героинь. В 9 вечера сошлись в Клубе, ждали до 11 вечера. Ничего нельзя было получить, даже чаю из буфета. Торговлю в буфете запретили из опасения, что встретят героинь пьяные. Приехала в 11 одна Осипенко. Ее стали разглядывать: она сидела, а мы стояли и сверху на нее, как на обезьяну, и с галереи тоже сверху. Не выдержала и скрылась в женскую комнату с Караваевой.
«Трудно им!» – сказал Замошкин. «А так и надо, – ответил я. – Слава дается дуром, а сохранить славу надо с умом: и это всегда трудно».
Так, не выпив, не поевши, стали дожидаться приезда второй героини. Я ушел. На улице теплый сильный дождь.
4 Ноября. Приехал в Загорск. Тепло. После обеда солнце, и как оно прекрасно в это время!
В Москве думал о «точке схода» перспективных линий, в которой и находится согласие сердца с умом (Ритм = Дом), человек говорит: «Я дома».
6 Ноября. Чем труднее достается детишкам, чем старше становишься сам и ближе могила, тем слаще кажется возможность жить. «Не будь войны, – вычисляем мы, – на эти средства можно бы каждую страну превратить в цветущий сад». И даже когда нужда, горе, смерть начинают травить и швырять людей, как швыряют ненужных щенят и котят в помойную яму, то вот тут-то и собирается вся сладость жизни в последнее чаяние: не здесь она, эта возможность чудесно пожить в цветущем саду, а там, в будущем, после нас, или даже там, по ту сторону земной мучительной жизни.
всем – это значит сказать никому.
Жизнь желанная – это игра, все, кто может, играет, а кто не может, трудится в надежде когда-нибудь поиграть. Иные даже, вовсе потеряв надежду когда-нибудь поиграть, переносят мечту свою в будущее на «после нас» или даже совсем далеко, на тот свет.
Письмо: Удачный ответ.
«Если бы так Пушкина или Лермонтова выправляли, – сказал я, – то не было бы их. Помните, когда Лермонтову в редакции указали на стих его: "из пламя и света рожденное слово", и он взялся выправлять стих, чтобы вышло не "из пламя", а из "пламени", и не мог ничего придумать и оставил так, и так его напечатали, при Лермонтове поэзия была грамотнее». – «Но вы же не Лермонтов», – сказал мне поэт. «Да, – ответил я, – но и вы, дорогой, увы! тоже не Пришвин».
Проявляется изображение на пленке, и часто это происходит, будто глаза открываешь все шире, шире. Диво! вышло совсем не то и не так, как снимал. Откуда же это взялось? Раз уж сам не заметил, когда снимал, значит, оно так само по себе и существует «в природе вещей».
Вот отчего радостно заниматься фотографией и отчего расширяется глаз: хорошо, очень хорошо, когда сам что-нибудь сделаешь новое и прекрасное, но лучше бывает, когда убеждаешься, что оно есть в самой природе вещей, и кажется тогда, что если бы удалось открыть какую-то завесу, то и всем это будет видно, что есть красота на земле, и в ней заключается смысл.
Красота на добро и не смотрит, но люди от нее становятся добрее.
6-го лил дождь теплый до ночи. К полуночи стало холодней. Трухануло снежком и остановилось до утра на нуле и рассвело – на земле вода не замерзла, а капли на деревьях все замерзли, прозрачные и живые...
6-го ноября сутки лил дождь теплый, но облака возвещали похолодание. Было похоже на то, о чем говорят крестьяне: «Снег выпал на талую землю, значит, прочно». Вот как раз если бы сейчас выпал снег, то это и было бы прочное наступление зимы. Но не выпало снега, а только [нападало] настолько, что на земле вода оставалась незамерзшей, а капли на деревьях замерзали, прозрачные и как будто живые, – и не узнаешь, пока не дотронешься.
Мы охотились в Двориках. Снимать было нечего – до того все подготовилось к снегу: все было серенькое, последняя краска-кровь сошла с осиновых листьев, внизу – прелые, серые, слежалые; от кленовых золотых скатертей под деревьями остались красные нити листовых черенков, сам лист посерел и съежился. (Какие-то еще признаки вполне умершего леса: все мертво, засыпаны листвой муравейники, в копках тетеревов – листики, самый лист посерел; и весь лес сверкает ледяными каплями: не капли это, а лед.)
С 7-го на 8-е ночью выпал глубокий довольно снег, и мы весь день охотились: брусника из-под снега, подбеленные бороды (лишайники).
9 Ноября. После угара охоты по первой пороше (как человек, что орал в лесу!) теперь похмелье: оставшиеся клоки снега промерзли, окрепли и, по-моему, остались так до зимы, как и у людей иные воспоминания остаются до гроба.
Ромашка.
Бывало, в ранней юности трепал я ромашку, гадая, любит меня барышня или не любит. Далекие милые времена! Теперь сама ромашка глядит на меня и гадает: любит он меня или не любит.
– Если он не любит, – думает-гадает ромашка, – то мимо пройдет, если заметит, сорвет.
И правда, у людей так всегда: если нравится цветок, то его почему-то непременно надо сорвать.
– Непременно сорвет! – думает-гадает ромашка.
И все-таки ей очень хочется, чтобы он ее заметил и пусть даже сорвал.
Ведь она-то его любит, а если любишь, то и не жалко, если любимый сорвет, возьмет к себе и будет трепать, как я когда-то трепал свою ромашку в ранней юности, <зачеркнуто: угадывая, любит она меня или не любит>
10 Ноября. -9°! Вот почти и зима! В лесу на деревьях одни только скрученные темные листики. В свое время, когда все вокруг было зелено, их подранило какое-то насекомое и уложило туда, в ранки, свои яички и закрыло все паутинками Листик стал подсыхать и закручиваться. И так всегда на деревьях, лист, ягода, плод всякий, если не вовремя зажух, то и присохнет, и ни ветер, ни дождь им нипочем. Так и теперь, когда весь лес опал, так и тут видишь, как треплются эти серые скрученные листики. Если очень тихо, то далеко слышишь шелест в лесу, это гаечки раскручивают сухие листики и выбирают себе на пользу то самое, для чего когда-то был ранен и загублен лист.
(Так записано Петино наблюдение. Вот и надо именно так наблюдать, как бы читать жизнь природы.)
°.
Если уцелеет наше государство, то дело (анархическое) нашей старой интеллигенции войдет в него как посев («сейте разумное»). И вера и оптимизм таких, как Яловецкий, Перовская и др., в том и состоит: они верят, что те семена взойдут.
Директора производств, имея власть уволить плохих рабочих, не увольняют их, а уговаривают, на эти уговоры и тратится основное время директора. Вот этого не покажешь, а это и есть наше лучшее. (Кажется, только в лагерях и в военном деле нет уговоров, зато только там и делают хорошо. Боюсь, что система уговоров именно и приводит к необходимости лагерной работы.)
В С. И. Огневе я угадываю сопротивление и недоброжелательство к проявлению личности в какой-нибудь личной и новой форме. Его личный пафос в том, чтобы в чистом виде удержать форму прошлого. Впрочем, такие люди настолько культурны, что не только не станут препятствовать проявлению новой формы, но постараются даже и виду не показать какого-либо неудовольствия. Этими людьми, вероятно, Англия держится, но у нас это такая редкость! Думаю даже, что теперь и нет у нас другого Сергея Ивановича.
Противоречия такие, что одно исключает другое, встречаются постоянно и в человеческом обществе, и в природе: они указывают яснее ясного на то, что ни у людей, ни в природе нет истины, правды, а что она делается всем существом в мире с надеждой на будущий какой-то конец всему, когда все будет сотворено, истина, правда и красота.
себе домик в Загорске. Да я бы и не пытался тогда рассказывать, все равно бы сказали, что конечно, это все я сам снимал. Правда, есть в жизни такое, о чем нельзя рассказать, а требуется все показать. Вот я для чего и ношу с собой маленький чудесный аппарат. Да, сказки, которые я создаю, были и у тех людей, которые боролись с пещерным медведем и рисовать умели тогда. Но чтобы снять моментально с одной тысячной доли секунды – это древним людям было бы чудесней, чем нам – их перо Жар-птицы. И мне хочется теперь такую современную сказку создать, чтобы в рассказе схваченные жизненные случаи действовали, как в старой сказке – перо Жар-птицы.
Вот было со мной в Сергиеве, когда я проснулся на другой день после приезда моего, на квартире у писателя Яковлева. Был заутренний час.
Примечание
1 Предрика – председатель революционного исполнительного комитета