12 Ноября. Ранним утром, в предрассветный час, когда я в полной тишине ставлю сам самовар, пью чай и потом прямо от чая сажусь за пишущую машинку, я чувствую полное слияние бытия моего с сознанием, и о чем бы я ни писал, все равно написанное выходит из бытия моего, да, о чем бы я ни писал, все написанное мной современно. Нет более раннего утра, чем предрассветный час, и я думаю, что я самый современный писатель, никто-никто раньше меня не встанет, и в этот ранний час никто, как я, – разве только певчая птичка! – так не чувствуют святость бытия в момент перехода его в сознание.
Чувствую, что радость жизни моя аскетического происхождения: я не растрачиваю, я сохраняю жизнь в себе и так заставляю ее выражаться в сознании.
С. И Огнев, русский барин, консерватор из палаты лордов, – как мог такой англичанин сохраниться и дожить до 21-ой годовщины Октябрьской революции? Как это случилось, что сам консерватор себя самого консервировал?
Вчера мастер Иван Иванович, разбирая вместе со мной вопрос, почему директор так терпеливо уговаривает рабочих работать и они все так плохо работают, сказал: «Не хотят работать, а каждый о чем-нибудь думает: или домик ему купить, или куда-нибудь попасть в очередь, или чем-нибудь спекульнуть. У каждого что-то есть такое, и будто и не [дело], а где-нибудь в стороне».
Никто бы не поверил, что на 21 году Октябрьской революции может сохраниться
Не красна изба углами – какие тут углы в моей избе' Не красна и пирогами – неважные у нас пироги. Моя изба красна согласием: я нахожусь под башмаком.
День просверкал алмазом, и весь день на нежно-голубом зимнем небе провисел бледный обрывок старого месяца.
13 Ноября. Пороша ночью мелкая, похожая на сахарную пудру. С -5° упало до -1°.
Вчера весь день солнце и мороз -5° при солнце греющем напоминали или весенний утренник, или в снегах на горах. Снимал замерзание воды и репейники.
Продвигаю «Этажи леса» и фотографии.
«Елецкому» написал о его сочинениях, что: 1) несвободен в языке (мучит литературностью природный язык), 2) не по времени его «дневник»: весь скептический яд старой интеллигенции, разлагающий церковь, армию, быт «мещанский», взяло на себя теперь наше новое государство и тем избавило нас от хлопот. То, чего мы раньше добивались анархически, т. е. лично, всякий на свой лад, теперь того же самого добиваемся мы организованно и при поддержке больших разрушительных механизмов.
Нужны ценности положительные, чувства небывалые, мысли, подчиненные великому целому, – вот что должен теперь давать писатель.
Вчера день просверкал алмазом, и весь день на голубом небе провисел бледный обрывок старого месяца.
Глава N-я: Сказку делать – это не математика. Тут идешь наугад, и если не выйдет, запутаешься, то это, значит, от того же самого, от чего запутался в лесу: взял неверный путь Но зато если выйдешь, и сказка получится, то ценится это много больше, чем вычисления в математике: тут ведь знаешь, что выйдет, а в сказке на счастье выбираешь путь.
Есть люди, которые раз в жизни устроились и начинают работать, создавать новые ценности, – это люди-производители. И есть, кто всю жизнь устраиваются, – это потребители, ни то ни се, мещане.
Одна из глав, описывающих мой дом, начинается так: – Не красна моя изба углами – какие тут углы! окошки, двери слеповатые. И пирогами тоже не похвалюсь – не в пирогах дело. Моя изба красна согласием – вот это да!
Нет – изба хороша и пирогами.
Грачи, галки, вороны приспособились к «Сталинцу» и берут червей, не обращая [внимания] на гром и свист. Зайцы поняли пользу для себя резиновых шин и по следу автомобилей удирают от гончих, а мы?
14 Ноября. С ночи в день перешел нуль, и к вечеру дошло до +2°. Мы гоняли по белой тропе в Бужанинове, и к вечеру стало черно. Петя убил 4-х зайцев.
Дать сказку в игрушке – одна из задач Института игрушки (Сходить в Институт познакомиться через Яловецкого с соседом Олешкиным).
– будет когда-нибудь общим для всех переживанием, ныне осуществляемым. Советский праздник 7 ноября становится семейным праздником. Добрый молодец возвращается в отчий дом. Но рано или поздно в такой же семье родится новый молодец, для которого пути будут расходиться (потому что семья движется двумя силами: 1) Малого дела – внутрь рода, 2) Большого дела – из рода (из государства)).
15 Ноября. В круге Малого дела все живет не только без перемен, но и стремится навязать это всем и каждому, быть как было и быть как все. Заяц хочет быть, как были зайцы, каждый заяц хочет быть как все зайцы, и грач – как грачи, и вороны – как вороны. Вот была соха, была телега, грачи ходили за сохой, заяц удирал от охотника по дороге, пробитой телегой, и в колее скрывал свой след от гончей. Ныне, несмотря на весь рев, свист и гул, грачи, галки, вороны идут так же вплотную за Сталинцем, как шли за сохой и плугом, а заяц в широком следу автомобиля скрывает свой след. И зайцу от широкой резиновой шины, и грачам от Сталинца достается больше, но если бы их спросить, они все бы были против и Сталинца, и автомобиля.
Так что глава моей моторизации и индустриализации Загорска должна изобразить это как новые условия этой же самой жизни (грачи остаются грачами).
Есть люди, которые один раз в своей жизни устраиваются и потом работают в этих лично для себя созданных условиях. И есть люди, которые вечно устраиваются.
Есть производители по своей природе и есть потребители.
Ест люди, направляющие свои силы к перемене условий жизни людей, и есть, которые просто живут и с неудовольствием приспособляются к переменным условиям.
Лева, как тип партийца, сам лично ничего не умеет делать, но вмешивается в работу других, набирает власть и организует. (Такой же был Тройский и др.)
Если вдуматься в его натуру, то можно все понять в наших партийцах (народных). Петя, напротив, тип работника «спеца». Петя непременно консерватор (накопляет в себе и сохраняет знания, культурные навыки). Лева знать ничего не хочет, он господин, парт-человек. Моя тяга в Москву поражает Петю. Тяга Павловны сохранить дом – поражает Леву.
Конец какой-то главы:
Какие ни есть дети, а все-таки это свои дети, и было хорошо нам вместе охотиться и вернуться к столу, уставленному скромной, но вкусной едой. Мне хотелось сказать что-нибудь хорошее Павловне.
– Лада! – сказал я. – Ты за то Лада, что дочь согласия. Изба наша не красна углами, не красна и пирогами, но зато красна согласием.
Павловна повеселела, глубоко проникла в нее сокровенная ее мечта удержать нас всех возле себя (потому и с невестками ссорится). И она ответила мне, гордая и довольная:
– Нет, все-таки изба красна и пирогами.
В удавшихся своих сказках я люблю себя самого, они поднимают в хорошую сторону мое самомнение. Но в детях своих мне доставляет неудовольствие, когда я узнаю себя. Я не люблю в Леве ту энергию, которая движет меня из глуши в Москву.
Жень-шень начинается словами: «Новой лучшей жизни на земле» – А. М. Коноплянцев против: «Новой лучшей жизни на земле быть не может». Это яркий пример центростремительной силы грачей, галок.
Религия – это воинствующая центростремительная сила. Большевизм - воинствующая центробежная.
Грибы сушат так, что шляпками вниз воткнут на лучинку, и конец лучинки втыкают в песок - и в печку. Тепло в печке вверху, и чем лучинка выше, тем гриб сохнет лучше. Иногда хозяин берет лучинки подлиннее и пересаживает гриб повыше: грибу же лучше, скорей высохнет, но сам гриб по своей доброй воле ни за что бы не согласился переместиться повыше. Так вот и люди: их надо было пересадить повыше. И вот пришли большевики, пересадили. «Прощайте! – сказали им пересевшие грибы. – Теперь больше вам делать нечего, теперь мы сами высохнем». И те прежние большевики исчезли вместе со всей интеллигенцией старой России.
Все, чему учила хорошему трагически погибшая на наших глазах интеллигенция, должно воскреснуть в новых поколениях и материализоваться. Некоторые и живут теперь этой верой (Перовская, Яловецкий и др.). Нечто вроде веры простого человека в загробную жизнь.
Мы с женой друг другу ни в чем не обещались и жили на счастье до тех пор, пока дети сдали последние экзамены в средней школе. Тогда настала необходимость для детей или благодаря детям узаконить нашу связь, и мы пошли в Загс и потом торжественное справили свидетельство. С этим торжественным днем совпало, что жена моя стала меня считать тоже своим сыном и всем нам вместе постоянно [говорить] «вы». Это было очень досадно для меня в иных случаях: Петя набьет голубей в деревне и за это... А мне говорила: «Вот я вам всегда говорила». Словом, она всем трем нам стала матерью, и мы все трое стали называть ее мама Павловна.
На 15-е. Купить (Аксюше) детскую клеенку для обивки футляра камеры.
Сюжет охотничьего рассказа «Враг»: зайцев гоняли, а он сейчас неграмотный и газету читает. «Хорошо1» – говорит.
16 Ноября. Вчера к вечеру переехал в Москву. По пути «ячейка» пела: девушки так нажимали, что голова в прическе и берете клонилась в сторону кока, а на шее с другой стороны наливались до черноты и выпирали жилы. «Стахановец» каким-то чудом, быть может, по Тургеневу или [кому-то еще], приобрел манеры светского льва и пользовался ими среди девочек. Губернская дама важная появилась и села и ошеломила всех: долго смеялись.
Вчера вечером в Москве был у меня Вальбе, критик из тех, кто по существу-то ни в сон, ни в чох, но принюхался к литературной среде, кое в чем разбирается и этим кормится. Он говорил о Горьком, о его упрямстве и торжественности.
И как только мы с ней сошлись, так и начали заживать наши раны. И мне было как доброму молодцу в сказке: были ему три дороги, и по всем путям – смерть, но добрый молодец не побоялся и поехал. Так вот и стало мне, будто добрый молодец домой вернулся и погибельной дороги не перепугался, а вел сам детей к дому. И когда шел домой – был лес...
Когда пишешь от своего лица, надо иметь постоянно в виду общее, т. е. то, что всем свойственно, и это общее передавать как личное переживание. В таком случае «Я» будет иметь смысл как бы личной своей заявки в каких-нибудь там золотых или других россыпях. Так что «Я» условно должно быть личное, но не индивидуальное, как, например, у [Слепушкина] постоянное: «Мне грустно» и проч.
С первых дней революции из деревни в город начали выходить грудастые девки с широкими спинами. Эти девки народят скоро других таких же грудастых в красных и белых беретах с прической «Перманент» и…
17 Ноября. Моросит. Делал фотографии. Появление Кристи: просит волков бить. Щекин просит в музей Тургенева и прочая суета. На завтра в 1/211 с Яковлевым к художнику Кузнецову, в 4 вечера Кристи.
Жестокость Сталина (чтобы слушались) точно так же находится и в составе религиозного дела (церкви) и в самом процессе жизни (смерть). Ведь только в виду смерти спешит набрать силу любовь. Точно так же и свобода гражданская возможна лишь при наличии деспотизма (если объявить свободу всем, то каждый сосед делается деспотом своего соседа). Вот почему и «египетское» житье.
– она.
Захава. Евгений Вахтангов и его театр.
На Моршанск (Казанский вокзал), ст. Кустаревка, за ней «14-й километр» (д. Салтыковка – деревня новая, 3 км). Гринева Прасковья Андреевна.
20 Ноября. Родина (новый враг и старый враг другом).
Родина, как я ее понимаю, не есть что-то этнографическое, ландшафтное, неподвижное, к чему я теперь прислоняюсь. Для меня родина – все, что я сейчас люблю и за что борюсь, родина – это я сам, как творческий момент настоящего, создающего из прошлого наше будущее.
Натуралистами называют ученых людей, которые узнают законы природы: они меряют, вешают, анатомируют и ломают, как дети, чтобы узнать, из чего сделана игрушка. Но те, кто игрушкой [природой] пользуется для игры, кто любит природу страстно, всякого рода любители, спортсмены, художники, – почему-то не называются материалистами.
Солдат спит – его [дело] растет.
21 Ноября. Сегодня по термометру нуль и падает снег. На земле снег ложится на снег и не тает. А на липе снег тает, на каждой веточке капля – это значит, что липа живая и теплая, и оттого теперь вся липа в слезах.
22 Ноября. Солнце.
Запрос был на такую сказку, чтобы она могла быть людям как хлеб.
И уравновесить себя можно было лишь тем убежденьем, что моя сказка будет как хлеб.
(Вот почему радость о «Звере Бурундуке».) Купить винного спирту, бочек и др., ремонт стоит подключения.
Завтра: взять 1000 руб. и справку в бухгалтерию Детгиза.
Ночью все капли на деревьях замерзли, с виду и не узнаешь, только догадываешься по воздуху и блеску, что это не капли, а лед. Утром ни облачка. Снег на елках в сосульках, и эти сосульки закапали. Казалось, после обеда, к вечеру будет мороз. Но вдруг повернуло: солнце скрылось, небо нависло серое, и все потекло.
Глава о Звере Бурундуке. Никто не понимает, чему я радуюсь: успеху детской книги своей, выпуск в 200 тыс. А я сделал с детьми: это Ярик?.. Я достиг, мое дело теперь как хлеб. (Все хотят учиться.)
Глава о борьбе: Все, кто был в то время моими врагами, теперь стали врагами народа. Но тогда они диктовали, выдавали себя за представителей революции. Некоторые называли себя урбанистами и повели борьбу с теми, кто писал о природе. Мои рассказы в детских журналах перестали печатать. Я же принял вызов и не стал писать о машине, я глубже в лес: ближе к истине.
23 Ноября. В Москве +4°.
Дела: 1) в 10 утра сберкасса 2) Динамо, Кочетков. 12 дня Детгиз.
Доренский Леонид Михайлович – К. 0. 31. 58 (фотограф).
мы не ушли от себя, и моя настоящая не пришла: под конец жизни оказалось, что моя настоящая и была та самая женщина, с которой я жил.
Страшной, неразрешимой загадкой мне было всю жизнь, почему меня всегда пленяли женщины с мужским выражением. Меня к ним всегда тянуло, как магнитом, хотя я сам человек с ярко мужским выражением, люблю быть везде «сам» и опоры себе не ищу ни в женщинах, ни в начальниках. Такие загадки разрешаются <зачеркнуто: не> только временем, и не старость разрешает, а спелость. Придет время, встретится случай, и вдруг все разрешится и станет понятным. Вот этот случай встретился мне на одном большом строительстве... Я увидел там в большом начальнике за столом с двумя телефонами женщину в кожаной куртке, ее звали товарищ Клавдия. Клавдия, одеколон.
Так вот и разрешился вопрос, почему меня тянет к женщинам с мужским выражением. Потому что скрытая женщина там еще больше женщина, чем обыкновенная, и победить ее еще труднее: приходится побеждать вооруженную женщину.
Я подошел к ней... И вскоре она пришла ко мне со своей огромной собакой, предупредив меня, чтобы я не делал в ее сторону случайных движений рукой.
Мы сели пить чай.
24 Ноября. Когда я покупал этот домик в три окошка на улицу, я покупал его по недостатку квартир. Мог ли я тогда думать, что мне такой домишко достанется в удел, что это и будет мой настоящий дом. Но проходил год за годом, и теперь, за двадцать-то лет больших советских, наполненных борьбой неустанной за все, что любил, во что верил, в маленьком домике не осталось квадратного вершка, на который бы не ступила много раз моя нога. И домик оказался моим настоящим домом, стал необходимым основанием того большого дома, о котором я думал всю свою жизнь.
Однажды весной, самой ранней, меня так потянуло в леса далекие, далекие – в леса так в леса. И я поехал с Петей на север по железной дороге, когда вскрылись реки, мы ехали по рекам на пароходе, потом по маленьким речкам на лодке, и дальше настоящим лесом мы шли пешком к Зырянской границе на реке Мезень.
Что мы видели? – я об этом рассказывал, а сейчас я хочу рассказать о том, какими глазами мы смотрели после того леса на лес наш подмосковный.
Завести тетрадь «Тургенев».
– Многие, с кем я говорил о Тургеневе, при общей несомненной симпатии, обязательной для культурного человека, держат про себя секретное чувство как к писателю более легкому, чем Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков. И я сам часто замечал за собой, что Тургенева как-то легко забываю, тогда как Гоголя, Толстого, Достоевского все, что раз прочитал, не забыл, и когда вновь читал, то все прежнее помнил и прибавлял новое! Вследствие этого я тоже про себя относился к Тургеневу так себе, в глубине души считал его легким писателем. Мне и в голову тогда не приходило, что, может быть, не он, Тургенев, легкий, а я как читатель, отравленный этическими сгустками нашей русской литературы, почти что религии, а я – читатель тугой и не воспринимаю красоту?
Клавдия. Долго непонятно, прямо странно мне было, – рассказывает некто с актерскими данными, – скажу прямо, даже загадочно
25 Ноября. Рапп: разобрать, из каких элементов состоит это явление, свойственное русской общественности (литературной) во все времена (и до Раппа, и теперь). В нем и поповское начало (религия), и еврейско-эгалитарное (семинарист Воронский, женатый на еврейке).
Отношения мои к N (еврей) были такие же приблизительно, как к телефону: нет ничего более несносного, наглого, назойливого, чем телефон, вспомнишь одно, как отрывают от мысли, и на ваш ответ: «Слушаю!», спрашивают: «Университет?» или «Гараж?» Что-то подобное было у нас в отношениях с N, как с телефоном. Но в то же время и нужен же телефон и... в современной жизни, кажется, нельзя без него обойтись.
Падая в непостижимую, безмолвную вечность, уже созерцая в себе ее величие и непостижимость, человек хватается за минутки жизни. И мы не понимаем в это время, что при встречах с нами такой человек за нашу встречу хватается как за соломинку жизни и. (Воронский погибал...)
Надо глубже проникнуть в этот союз еврейства с семинаристом: какая-то обезбоженная церковь.
27 Ноября. Нам, ребятам, когда-то казалось, что они что-то знают и тем знанием или верой они живы и бессмертны вроде Кащея. Но теперь оказалось, что их вера и вечность были в рубле, что рубль – вечен, в это одно они и верили. До того ведь дошло, что когда у Сундукова дом отобрали, он рядом выстроил другой, простой, не каменный и хуже, и когда этот отобрали и он выстроил еще, похуже, то стало понятно для всех, что Сундуков глуп и дальше веры своей в вечность рубля не идет.
История Сергеева – есть индустриализация, я тоже завожу машину, чтобы стать поближе к лесам.
на Бетховене в больших концертных залах я замечал таких людей – равнялись тоже между собою, лица прекрасные и уродливые существовали в чем-то общем. И тут я вспомнил эти же самые прекрасные тогда лица из окон вагона, задушевные, глядели в лес. Мне казалось, будто каждый из них глядел в лес из вагона, поняв свою сказку.
И когда я теперь сел в вагон, и старый Берендей прислонил горячий лоб к неприкрытому окну вагона и стал глядеть на запасы Берендеевых болот с торфоразработками, то вспомнился мне тот поезд с прекрасными лицами, и мне пришло в голову, что сказка, конечно, находится непременно в самой жизни, что она есть составная часть жизни.
Какой-то вполне деловой человек [с ушанкой] и в валенках с тяжелыми резиновыми калошами не глядел в лес.
Всем на улице у нас по вкусу пришлась кличка «Сват», придуманная мной для гончего щенка – чуть задумаешься, а он забрался к жильцам. «Сват!» – кричит одна, и другие оглядываются, потом люди оглянувшиеся думают, что их зовут, а поняв, хохочут и сами кличут: «Сват, Сват!»
В молодости трудно помириться с тем, чтобы жить без темы жизни, без плана. А потом часто оказывается, что не только без плана жить можно, без идеи, а даже и за кусок хлеба, просто, как животное четвероногое, как птица, ящерица, стрекоза и муравей, можно жить и человеку. Но трудится муравей, и кажется нам, что он не один. А Ив. И. работал как муравей и чувствовал себя одиноким и, как птица, подбирал корм, оглядывался в постоянном страхе, не схватили бы его...
На рассвете был такой легкий морозец, что нигде на земле его не заметили, только в воздухе на сережках ольхи, на почках тонких веточек замерзли большие, светлые капли. И не узнал бы даже, что это не капли, а лед, да уж очень-то они велики
Изобразить Рапп как Кащея.
Рапп моей юности: мы верно думали, что мы – конец и начало; неверно было представление, что это движение от конца к началу вмещает движение всего мира. После оказалось, что мир движется сам по себе и по кругу, а наш поток прямой – это поток внутрь круга мира.
28 Ноября. На сказку и на всякого рода искусство огромное большинство людей смотрит, как дачники на природу: сказка и всякое искусство, как дачная природа, существует для отдыха. И наш труд сказочников они считают тоже полезным трудом, потому что благодаря нам они отдыхают. Сказка – пустяк! а поди вот: отдохнет человек и больше сработает, значит, сказочник тоже пользу приносит.
А для кого же эта «польза»? Конечно, для рода; в чистом виде это у Петра Михайловича: он живет для семьи, вся Сизифова работа – устроить семью. Сам же он знает, что пойдет в лагеря, именно за то пойдет, что хороший работник. (Конец Сундукова.) Это религия жизни, это вечность: так он продолжает себя. И к этому приходят все простые люди, рабочие – к семье. Они приведены к этому.
Корнеев Петр Михайлович - последний в роду (смысл труда).
Налетов Касьян – счастливый человек: из фельдшера-ветеринара сделался сейчас зубным врачом, а потом и доктором, ездит на коне, пчелы и все множество способов извлечения средств жизни: язва его – сын.
Григорьев – белая мышь.
29 Ноября. Петя вчера не приехал, и охота сегодня не состоялась. Лева заключил в Орле договор на издание рассказов охотника.
Были, конечно, были у меня друзья, которые тайно мне помогали, иначе как же мог бы я один победить своих врагов. Я их не знаю, этих друзей, но узнаю их в каждом хорошем человеке, которых нередко встречаю и радуюсь им. Да, теперь, под старость, я очень мало могу назвать таких людей, которых бы мог определить как друзей. Но зато я знаю, что нет на всей земле уголка, где бы я не встретил хороших людей, готовых делать для меня то же самое, что и друзья.
Моя книга «Большое гнездо» будет в скобках называться еще и «книга о хороших людях».
Большое гнездо.
(Книга о хороших людях).
30 Ноября. Только бессилие гончей догнать зайца вызывает у нее лай, она неустанно кричит, зовет на помощь охотника.
На небесах, конечно же, нет ничего, но до чего же хочется подняться и поглядеть – и надо подняться.
Попали в Редриковы горы, и оказалось – это не «горы», а деревья на холме. Как-никак, а подняться на машине не могли. Выходной день, заяц понял, что в лесу ему не найти покоя, и сел на шоссе: всюду видно, машина идет – прыгнет в куст, и опять сядет на вид. Как Петя без ружья отбил зайца у 6 охотников: когда сказал: Пришвин, охотники ему и говорят: «Почему же вы это сразу не сказали?»
Весь день, как все эти дни – все серое: и земля, и лес, и вода, и небо, все безразлично. И весь день через час по. столовой ложке слетали крупинки пороши. Так вот даже эти крупинки вносили разнообразие. Трубач ушел за лисой, и мы зря простояли три часа.
... Только бессилием гончей объясняется, что она, когда бросается бежать за лисой или зайцем, начинает лаять: невозможность догнать вызывает из нее звук, призывающий себе на помощь. Люди этой слабостью воспользовались и стали подбирать и воспитывать именно такую собаку, чтобы догнать не могла и звала на помощь. По звуку собаки охотники понимают круг бегущего зайца, становятся на лазах и убивают. Когда собака по следу прибегает к убитому зайцу, ей всегда за труды дают лапки (позанки).
Сказочник (или поэт) в человеческой жизни тоже как гончая: самую жизнь он чует и желает больше других и бежит за жизнью, и не может догнать ее и зовет на помощь к себе. Его стихами, его сказками все пользуются и догоняют жизнь, и убивают и ловят своего зайца, а сказочника и поэта тоже не забывают и дают ему лапки (позанки).
Жить как-нибудь надо, поэт и лапки берет, поест и опять сочиняет стихи и сказки.
Но среди гончих попадут умные с быстрыми ногами, поняв, что хозяевам достали зайца, а им только лапки, они в решительный момент смелеют, схватывают сами зайца и съедают. Коротка бывает расправа с такими «молчунами»: раз! из ружья и готово. В человеческом обществе такой расправе с молчунами-поэтами мешают гуманисты. И потому множество умных и бездарных «молчунов» прямо сами же живут своей поэзией и хорошо устраиваются, и долго их терпят, и многие успевают так всю жизнь прожить, и только после их смерти, впервые поймут своих молчунов...
1 Декабря. Заседание Тургком. Возвращение в Загорск. Пороша.
Психология «отрыж»! Звук происходит от слабости, но силу получает большую, чем от которой он и начинается.
Разве можно видеть, когда хотят показать. Рост городов.
2 Декабря. Пороша ничтожная, хуже, чем чернотроп. Погода безликая: все серое, как и все это время.
Отрыж!
Сила в звуке. Мы боролись с Трубачом за обладание убитым зайцем: он считал его своим, потому что он целый день его гонял. Я же считал своим, потому что я его застрелил. Он тянул к себе, я – к себе, пока, наконец, Трубач понял, в чем дело и, бросив зайца, кинулся на меня. «Отрыж!» – закричал я ему и хватил его попавшимся под руку колом. Он отошел от меня угрюмый и пасмурный. С тех пор в это слово «Отрыж» собралась моя сила, и эта сила стала больше, чем прямая сила моего «могу» в борьбе с огромной собакой. И так постоянно бывает, когда я убиваю зайца: Трубач бросается и хватает его, и если я тоже брошусь к зайцу и схвачу его, то Трубач одолеет меня, вырвет зайца и с ним убежит. Но стоит мне крикнуть «Отрыж», как он бросает его. И вид его бывает, когда я забудусь и пробую вырвать у него зайца, какой-то презрительный ко мне. Когда же я крикну «Отрыж», он гнется, ежится, приземляется, как Мефистофель, когда ему в «Фаусте» показывают крест.
Моя сила в слове и будет пребывать в нем всегда: даже если когда-нибудь в глубокой старости я не буду в состоянии поднять зайца, а крикну «Отрыж», и он послушается меня, потому что я для него высшая сила, я – бог!
И раз лисичка оставила сучок и прилегла возле. С хитростью делала она это или нет – трудно понять. А сорока поняла, что лисица уснула, подскочила, хвать за сучок, а лисица хвать за сороку. Хорошо еще обошлось, у лисицы в зубах остался только длинный радужный сорочий хвост. Тогда собрались сороки возле бесхвостой и принялись стрекотать. И в самом деле, у сорок хвост весь упружистый, длинный, переливчатый – радужный, прекрасный. И вот она без хвоста. И как же опростоволосилась умная сорока: хоть бы из-за кости, а то из-за простого сучка лишилась всей своей красоты. Это бывает и у нас тоже, у людей: выкопаешь яму кому-нибудь, а и сам в нее же и попадешь.
Коля Дедков
или например, Борис Алексеевич Ермак и всякий самоотверженный коммунист в борьбе своей за (что?) забывший себя самого, свою личную жизнь. Сказать такому, как я говорю, «будь самим собой» – это значит вернуть его на какую-то низшую для него ступень. Напротив, если он художник, то ему высшая заповедь в том, чтобы самим собой быть. То дело – Большое (экспансия), это – Малое (возвращение в дом, родина). Так что в то время, когда все боролись за расширение круга жизни («поближе к редакциям»), я звал на родину.
Коле приходилось бороться на два фронта: с настоящими, природными врагами коммунизма и с теми, кто именовал себя коммунистами, а жил для себя.
Есть люди такие деловые, что им невозможно по самому ходу дела (каждое мгновенье в деле) читать серьезную литературу или философию: от этого бы дело пострадало.
А чтение второго сорта, текущая литература, – все это, вся эта вертлявая мысль невозможна и прямо порочна для них.
Перемены за 12 лет в Загорске: рост городов. Конкретный материал: семья Карповых (спросить у Павловны о других). Это связано с учением, с техникой.
Разве можно что-нибудь видеть, когда показывают?
Пришел человек, художник (Бострем), и начал меня сбивать: совсем не обязательно «вперед». (Его семья победила: победа одностороннего лозунга «к лесам».)
Неизбежна каждому смерть, но пока далеко, никто о ней не думает и живет как бессмертный. Так жил прежний русский человек и в отношении закона: неизбежен закон, а пока меня не коснулось, поживу без закона.
– Всем закон придет! – сказал Петя.
4 Декабря. К начальникам я отношусь, как к телефону: мешает он мне работать до крайности, а без телефона нельзя.
Могу вспомнить свое детство, когда еще Тургенев был жив – и то время теперь сравнить, например, с тем сравнительно очень недавним временем, когда у власти был еще Луначарский. Так вот, мне кажется теперь, что от Луначарского до сейчас – больше во много раз души моей было в деле, чем от Тургенева до Луначарского. А подсчитать – там будет лет пятьдесят, а тут всего десять. Можно ли, значит, жизнь годами считать? Не годами я считаю, а книгами, сколько, как и когда написал – в этом и счет.
А то вот еще часы – какая это ужасная вещь, если вглядываться в них, вглядываться, вдумываться. И самое страшное в часах, что они построены на счете всей жизни планеты, что не только это мои часы проходят, а и всей планеты, что и она тоже умрет. Можно жить, имея в кармане часы, только не обращая на смысл их никакого внимания, не замечая, а пользуясь ими, как счастливый юноша для свиданий... и старики, чтобы вовремя хорошо пообедать, вовремя отдохнуть, вовремя пойти на прогулку или что-нибудь сделать по мере сил.
Если бы знала девушка, что непременно будет рожать и что их у ней будет шестеро, а муж будет пить, а она будет 8 часов на службе, а потом забирать чужое белье и ночами стирать на чужих, шить на своих – то не пошла бы замуж. Нет, она рассчитывала, конечно, на счастливую личную жизнь, когда выходила. А которая все это поняла и учла и не пошла, то, оказывается, и она тоже не выгадала: с виду живет, конечно, легко, но в тайне души грызет вечно тоска о том «счастье», которое мелькнуло ей, и она не посмела его взять.
В поисках темы вот что бывает ужасно: что, кажется, вот нашел себе тему, наконец, и пришел желанный человек, и ты его изобразил, и думаешь, что вот теперь найден секрет, больше не надо искать, а только сидеть и работать. И случилось как-то между делами – взгляд упал на яблоко, и захотелось его написать, и когда написалось яблоко в совершенстве, то оказалось оно лучше того лица человека, которое столько лет ждал. Может быть, и не яблоко, а даже муха попалась, и оказывается тут ужас какой: что все равно в совершенстве написанная муха может значить больше, чем желанное лицо человека. Утешение жестокого искусства лишь в том, что если бы ты не тратил себя на поиски желанного лица, то и муху тебе в совершенстве написать не удалось бы. Так что труд поисков не напрасен, надо непременно искать, надо даже прямо тему ставить и план, только надо помириться с тем, что найдешь, может быть, совсем не то, что искал.
5 Декабря. Внутри СССР скрытое устремление к роду, такое же, как у фашистов, только песня другая.
Идет человек и поет – нет в песне того, куда и зачем он идет, он идет по делу, а песня поется сама по себе. И так многие делают одно и то же, а песни у всех разные. Мне же надо, чтобы и дело и песня сошлись, как в книге Бюхера «Работа и Ритм»: к этому счастью, мне кажется, когда-нибудь и добежит Род человека.
Охота 5-го. Дятел дорогу в елке проделал, думая – найдет червяков. Но ничего не нашлось, и дереву пришлось лечить эту рану Долго лечило оно у себя болезнь, ароматную смолу, весь ствол донизу залило белым. Но болезнь не проходила.
История групп... лесник.
Ходили в лесу – было пасмурно – и ничего не видели, но солнце пробилось сквозь дымку, и все показалось.
– весь день. Убили 3-х зайцев, 4-го ранили, и съел Трубач. Всего поднято 8 зайцев. Убил глухаря и рябчика.
Надо в солнечный день пойти в лес и, переходя от дерева к дереву, записать множество историй, например: Дятел пробил дорогу в сосне в надежде найти червячка, но не нашел ничего: ошибся. Тогда дерево стало лечить свою рану, выделяя, как лекарство, ароматную смолу. И вся нижняя часть молодой сосны была залита до земли смолой, но рана не зажила. И рост дерева остановился. За это время, пока сосна лечилась, под ее покровом успела вырасти елка и обогнала ее, и когда оставалось еще немного, чтобы сосне выправиться, на нее пала тень елки, и сосна умерла, и к ней, уже мертвой, прислонился муравейник.
N. говорил, что «никого не осталось, только Сталин и с ним несколько автоматических фигур». – «А при Петре! – ответил я, – при Грозном разве кто-нибудь оставался, кроме автоматов?» В такие эпохи, – да, бывают, повторяются такие эпохи, – каждый человек, таясь в себе, делается своего рода самодержцем (в своем кругу).
– И потом, нам-то, народу, быть может, и лучше, если «никого не останется, кроме Сталина», т. е. поменьше будет претендентов на трон: они же нам денег стоят. И пусть будет «жить начальство в страхе, а не мы», и прочее.
Когда я купил домик свой, он был под номером 75 на Комсомольской. После номера переменили, предупредив нас за месяц, и у меня стал номер не семьдесят, а восемьдесят пять. К этому второму номеру я некоторое время себя приучал, и, наконец, эта цифра 85 стала такой же моей личной цифрой, как раньше была 75. Недавно же новое начальство наше городское поступило проще, чем старое: однажды утром без всякого предупреждения я написал номер 85 в своем почтовом ящике, а у меня на моем доме был прибит новый номер 81. После этого я понял, что напрасно я привыкал к номеру 85 и что вовсе не стоило тратить себя на привычку к номерам. Мне стало легче, и теперь я пишу 81, и все выходит совершенно так же, как и когда был номер родным.
Смешно было смотреть на соседей, когда в первый раз менялись нумера (и пр.).
Давно ли – года нет! как все кругом возмущались, что закрыт театр Мейерхольда. А теперь уж, когда видишь в чем-нибудь ошибочное, неверное, то говорят: «Вот как раз в этом была и у Мейерхольда ошибка». Так что изгнание кого-нибудь тут же производит тем самым переоценку, соответствующую изгнанию, и, что хорошо, часто и забвение. Мейерхольд, говорят, уже получил назначение директора оперного театра им. Станиславского.
6 Декабря. В далекое досоветское время мой дружеский и семейный союз с Павловной был вроде чего-то незаконного, и в «обществе» нам с ней было неловко. В то время для семейного счастья и положения в обществе требовалось некоторое равенство в образовании и происхождении. Теперь же, в советское время, все фальшивые цепи рухнули, конечно, хорошо считается, если муж и жена имеют высшее образование и в обществе могут одинаково хорошо разговаривать; но теперь хорошо стали понимать, что образование идет только в помощь, служит женщине средством борьбы за свою свободу, но Мать – это выше всего. Теперь и у тех старых людей, кто бывало, скрепя сердце, давно бывали у меня и смотрели на мой союз как на чудачество, словно повязка спала с глаз, и они же теперь дивятся на мою жизнь и считают умным за то, что я выбрал себе такую жену. Я теперь лавры пожинаю за то, что тогда на них не глядел... и только с ними в одном не согласен и сейчас, что я себе жену «выбрал», как выбирают себе лошадь или костюм. Нет, я сходился с женой, а не выбирал. А когда я сошелся и от этого почувствовал счастье, то стал с этим счастьем круто обходиться и крепко держать его за узду и поступать так, чтобы я им управлял, а не оно бы мною. Даже и так я думал, что если оно и уйдет от меня, то ничего, а может быть, и так обойдусь, и, во всяком случае, никто меня никуда не уведет.
7 Декабря. Ницше сказал о женщине слова, возмущающие всех в нашем Союзе, что «идешь к женщине, бери плеть». Я же эти слова обращаю к славе, и получается хорошо и верно: «Идешь к славе – захвати плеть».
Заключен договор с военными – Вас. Арским и Александром Павловичем Иоанидисом о машине «Мазай».
8 Декабря. А. Островский – Тургеневские записки современников.
Эйхен 1909. Заседание Тургеневской комиссии. Решил писать Падун.
Падение Ежова (и стало всем ясно и все стали после того говорить: «беспризорник!»).
Визит Григорьева: к Федину и Фадееву-Молотову.
9 Декабря. Поездка в Загорск за: 1) Падуном, 2) <зачеркнуто: за> «Пиковой Дамой» и пр. 3) «Мазай и Зайцы».
Черт такой маленький, что залез в телефонную трубку и стал подслушивать.
Кто ездил по Волге и смотрел на нее из парохода, тот не видел ее целиком. Только весной во время разлива, где-нибудь в большой низине с речками, впадающими в Волгу, можно понять, какая [настоящая] Волга. Надо пожить в такой местности, где реки весной под напором Волги текут обратно и все затопляют. Люди тут приспособились, они оплели свои деревушки плетнями, окружили лодками, и вода смотрит на них, как лисица на виноград. Но леса затопляет, и только самые верхушки деревьев торчат, как кусты над водой. На эти кусты [всякие разные животные]... острова.
«Мазай и зайцы».
В августе около Малых Вежей с старым Мазаем я бил дупелей.
Нам сказали, что теперь Вежи – зимовка, и живы потомки Мазая и спасают зайцев и лосей. [Так] о Некрасове вспомнили. И мы решили с сыном поехать посмотреть на Волгу настоящую...
В нашем охотничьем кружке Союза писателей создалась легенда, что будто Новиков-Прибой давным-давно знал Вежи и лет десять возил оттуда уток в таком количестве, что все изумлялись, все спрашивали, а он (хитрый мужик) улыбался и не говорил... легенда... и еще Алексей Силыч мне сам говорил, что [он лично принес] в жертву...
Вечером в 5 1/2 выезжаю обратно в Москву и в ожидании поездки думал: есть культура в смысле ее усвоения (потребления) массами, и в этом смысле «культурный» имеет одно значение, определенное, в смысле обязательства каждого достигнуть нормального образования и [понимания] времени. Другое – это культура в ее творчестве отдельной личностью, т. е. культурный человек – это личность.
И есть – для всего: забота о [насущном] всем... чтобы уборная правильно действовала...
А то надо создать условия для творческой личности, чтобы человек не пропал, тут сам человек и человечество, то и другое сходится с двух сторон в потоке размножения: государство поощряет, но человек един, и сам человек хочет быть самим собой.
10 Декабря. Насморк. Поправлял «Падуна». Вечером – 38°
11 Декабря. Провалялся. Вечером поправлял переписанный «Падун».
12 Декабря. «Уничтожаясь, перестаю быть лишним» (Тургенев «Записки лишнего человека»).
Писательство есть самоуничтожение в том смысле, что как лишний человек у Тургенева: уничтожаясь, перестает быть лишним.
Ни в «Записках из подполья» у Достоевского, ни у Тургенева «Дневник лишнего человека», при всем желании авторов, у читателя не возбуждается симпатии к этим героям, читатель не находит им оправдания.
Только в «Жень-шене» оправдание лишнего человека сделано, и вот именно на том основании, что, уничтожаясь, человек перестает быть лишним – уничтожаясь, или предчувствуя свое близкое уничтожение, или раз навсегда остановившись на необходимости самоуничтожения. В таком состоянии, кратком в жизни и, может быть, длительном в поэзии («раз на всю жизнь»), человек чувствует необычайно резко радость и любовь к оставляемым предметам жизни. Этим чувством радости жизни и переполнен «Женьшень» и все мои сочинения («помирать собирайся – рожь сей»).
«Лишний человек» по существу своему и должен быть конденсатором жизни, т. к. сам ею не пользовался, а только желал. Никто не догадался таким способом оправдать своего желанного лишнего человека – ни Чехов, ни Достоевский, ни Тургенев! Разве только этот намек Тургенева «уничтожить, перестать быть лишним», да вот Алеша Карамазов, да «клейкие листики» Ивана Карамазова.
Мне же удалось оправдать лишнего человека своей биографией: это я нашел себе такой выход сам и сам его описал. Мое писательство и есть выход и оправдание лишнего человека, т. е. превращение лишнего в личность.
Каждый человек должен в той или другой степени в жизни почувствовать себя лишним, и каждый этого лишнего должен в себе уничтожать и, уничтожая лишнего, сделаться личностью.
13 Декабря. «Три встречи» Тургенева есть вариант «лишнего человека», и, по-видимому, «лишний человек» распространяется на всего Тургенева, на всю его личность, в его семейном и общественном быту. И в России он лишний. «Пустая минута пустынника», о которой я пишу и так ее знаю – и есть родина «лишнего». У Тургенева – это отображение Гамлета. Моя же тема есть борьба с «лишним» и его преодоление и победа: «Второй Адам» и есть «Лишний». В «Жень-шене» – путь победы: творчество.
А может быть, не уничтожаясь, надо сказать: а в творчестве я перестал быть лишним.
Лишний человек есть то, что каждый должен сам лично в себе преодолеть своим творчеством.
Тургеневская Комиссия у Тюркина (нарком просвещения). Простота: без чинов и орденов. «Ты» (согласование).
В ночь на 15-е стало холодать очень быстро (после снегопада). Телеграмма от Пети: приедет 16-го.
15 Декабря. -24°! (после -1–2°). По-видимому, кончилась безразличная погода.
Добыть машину.
Машины – это вместо рабов, и люди при машинах – тоже рабы.
Утром написал телеграмму о своем приезде в Загорск и о Петином приезде 16-го из Архангельска. За обедом в 1 час дня я вдруг почему-то вспомнил, что не написал в телеграмме, кому. «Задали вы мне хлопот с телеграммой», – сказала Аксюша. Она знает, верно, я не написал кому, и Аксюша приписала сама. Так со мной бывает, и даже не часами, а днями, неделями ношу в себе ошибку, сознавая внутри про себя, но не обнаруживая.
Решил пока что обработать начало «Большого гнезда» как самостоятельную «Сказку о покупке дома в Загорске».
16 Декабря. Утром приехали в Загорск: мороз -24°, ветер. В деревянном домике чувство зимы. Снимок с зайца в черном лесу: «Зимы ждала, ждала природа». А снега и сейчас – чуть припорошило. Вечером Петя приехал.
17 Декабря. Тот же мороз. Передача дома Павловне (ей это хочется). Удивление во всем городе. Мечты с Петей о «Мазае». Новые лица в «Большом гнезде»: Камушек, Фролов (по собаке о жене), Егоров-старик. NB. Разработать хронологию с 26-го года по дневникам.
Чкалов погиб, и ему отдаются все почести, как герою. Но люди прекрасные частенько погибают сейчас у нас на глазах без всяких почестей, просто, как будто на твоих глазах люди проходят куда-то совсем «без права переписки» с оставшимися. Есть что-то великое, библейски беспощадное в этой непрерывной смене людей: уходят без благодарности, проходят, не оглядываясь на предшественников. Мало-помалу должна же прошибить всех мысль о том, что не в нас тут дело...
Мы ехали в поезде, на душе было так хорошо, что казалось всюду хорошо, но в нашем поезде случайно подобрались самые милые люди. Говорили доверчиво о самом лучшем, острили, смеялись. Между нами, никем не замечаемый, сидел тот самый, кто этой ночью разрыл могилу только что умершего от тифа человека, снял его новый костюм, надел на себя и ехал в Москву его продавать. Еще кто-то подсмотрел, что я небрежно обращаюсь с деньгами, и вытащил у меня 400 рублей. Может быть, и наверно тут были и другие, кто не участвовал в общем нашем веселье, но виду не показывал, и мы сами на них не хотели смотреть. Мы были в хорошем расположении духа, и оттого они были незаметны, если бы мы были в дурном расположении, то показались бы дурные. Вот так в течение революции [люди] и показываются разными ликами.
18 Декабря. По пути в Москву разговаривал с Бостремом. «Вегетарианский стол, – сказал я, – обходится раза в четыре дороже говядин». – «Раз в пять! – сказал он и словно чему-то обрадовался и продолжал. – А дороже всего... нищенствовать, один хотел, считая это за высшее благо, но тоже так говорил: а сколько оно стоит! Прекрасно, только невыгодно!»
19 Декабря. Власть происходит в Комиссиях, тут скопляются ценности, нечто вроде ренты, даются без усилий, без труда, умный человек этим пользуется в смысле: «И человека человек послал к Анчару властным взглядом».
20 Декабря. Комиссия: сумбур о Тургеневе.
«в кулак»).
22 Декабря. Нашел в ящике рассказ «Кайзер» и подвел его к Новому году в «Известия» – вышло очень остро на немцев.
Погода вчера переменилась, мороз упал до -12°, и к вечеру пошел мелкий снег. И сегодня утром все идет. В 3,57 вечера выехал в Загорск.
23 Декабря. В 4 утра проснулся и вдруг вспомнил... ... кто-то в Клубе писателей шепнул мне, что будто бы арестован... Он назвал имя. Я изумился, я сказал, помню, с удовольствием: «Неужели и до него дошло?» А потом, когда вернулся домой, стал вспоминать, кто же это, и не мог вспомнить. Это было 20-го. И 21-го, и 22-го в Москве я все вспоминал, как в Лорелее, и не мог вспомнить эту «какую-то сказку древних времен». Только уже когда место переменил, переехал в Загорск, ночью вспомнил, наконец, что это Кольцов.
Собрались, будто тучи небесные, предчувствия, и после разговора с Петей не прояснилось, как бывает, а капнуло в сознание. Пусть в небесах по-прежнему неясно, но раз дождь, то все понимают: капнуло! Так и тут вдруг стало все понятно: эта причина, что мы все в Китай отдаем, есть не причина, а последнее усилие порядочного человека объяснить разумно такое, чего нельзя уже разумно объяснить. Мы сами по себе развинчиваемся, мы погибаем.
°. Но мы с Петей гоняли зайцев и лисиц возле Дерюзино.
Неотступно преследует тревога о нашем положении. Быть может, еще сколько-то протянем, сбрасывая балласт вроде Ежова и проч., но больше ничего не видно: упадок небывалый. Упрекаешь себя за попытки понять непонятное.
24 Декабря. Прочитал «Историю одной вражды» (Достоевского с Тургеневым): это упрек больного, бедного, несчастного человека здоровому, богатому, счастливому.
Кустики.
труп. «Я побежала домой, – улыбаясь, говорила женщина, – и мне было страшно, спешила и все не могла добежать». И улыбнулась. «А ведь близко же, – заметил кто-то, – вы совсем близко живете». – «Близко, – говорила женщина, – но по пути... кустики...»
И когда сказала «кустики», улыбнулась опять.
Запевка ко 2-й гл. «Большое гнездо».
Бывает, далекое прекрасное почувствуешь как возможное хорошо устроиться и жить у самой реки. А это же и есть самое блаженство: жить весной у реки.
И так зимой начинаешь приближать к себе далекое и переживать его, как будто оно уже здесь, возле тебя.
Хорошо! но это ведь только мечта, а самой весны нет, на дворе зима, и тебе надо брать это счастье зимы: лыжи, каток.
А то бывает еще лучше: далекое прекрасное здесь, где-то возле тебя, и ты свою близкую желанную минуту узнал, ты подвинулся к своему столу, взял перо и остановил мгновенье, и оно стало так же близко тебе, как птице свитое гнездо – ты остановил мгновенье. Тогда долго перечитываешь свою сказку и не хочешь выйти из нее, как человек, создавший себе горячий огонь в собственном доме во время морозной метели, никуда не хочет идти от [родного] огня.
Да, есть что-то очень близкое к дому в этой сказке, но она колышется: кто-то сказал, кому-то не понравилось, явилось сомнение. И тогда оказывается, эта сказка была не дом, не жизнь, а лишь огромным желанием жить, таким большим, что заспорило с самой жизнью и стало вместо нее.
А вот я купил дом за свои сказки, он вышел, этот деревянный домик, отлично обшитый, из сказок моих, и это не призрак, не сгущенное желание, а настоящий дом, как у всех настоящих хозяев, и как у всех настоящих, у меня есть соседи, и я через это тоже как все. И какое же это великое наслаждение, наконец-то, наконец-то чувствовать себя не призрачным существом, сочиняющим сказки, а как все живые, настоящие люди!
Гронский и Цыпин.
Анализировать скандал мой в «Новом Мире»: ненависть к Гронскому и ненависть к Цыпину.
То, что есть прекрасного в «Записках охотника»... Достоевский...
«Записках охотника», преломляется в душе Достоевского как «клейкие листики» Ивана Карамазова. Счастливый человек, кто может обнимать жизнь, как обнял ее Тургенев в «Записках охотника». И бесконечно несчастлив, кому жизнь остается лишь в клейких листочках грядущей весны.
И так начинается расхождение людей, история их вражды.
«Но вы не Тургенев и не Толстой». – «И не хочу быть ни Тургеневым, ни Толстым, – ответил я, – хочу быть, какой есть я сам». – «Не в том смысле я говорю, – поморщился П. – Я хочу сказать, что у Толстого было имение, и у Тургенева». – «А у Достоевского не было». – «Вы мне подаете мысль, – сказал П., – что одно и то же поэтическое стремление к природе при поддержке имения воплощается в "Записки охотника" и без поддержки – в "клейкие листики" Достоевского».
В сильные морозы маленькие птички, которых в другое время нигде не видно, обитают у корней стволов деревьев, одно дерево обскочет, перекинется к другому и к третьему – ищут они так умно себе семечки: ведь, конечно же, большинство семян деревья должны обронить под себя. А может быть, тут, внизу, и чуть-чуть потеплей, чем там, наверху?
Пьяному, конечно, никогда не совестно перед трезвыми, но бывает время, когда трезвым совестно перед пьяными, с тех-то и спросу нет: пьян! а ты вот трезвый, и если ты в уме, то укажи...
обманываешь, и в таком трижды глупейшем положении прилично держаться.
Из-за чего старики, больные, разбитые, часто в креслах недвижимые или даже в гипсовых корсетах, работают до последнего вздоха? Это им жить хочется, несмотря на все болезни: это значит – жизнь хороша.
Тема: человек един. (И тот, кто ехал со мной в вагоне с узелком: в узелке был костюм, снятый им с человека, умершего от тифа – разрыл для этого могилу. Узелок вез в Москву, продавать.) «Человек един» – хорошая вера: молодость. Рационально взяться – чудовищно-разрушительная сила, отчего весь рассыпается на личности...
Пенсия по службе 50р. (год), по прежней службе в Загорске (с Фединым): (открытку Проспект Красной Армии, д. 139, кв. 12, Загорск). Курьер Толстовского музея – 135.
26 Декабря. Прислать: 2 кг масла, дрожжи, мандарины, шампанское – московское.
Улица:
Но человек опытный, улыбаясь на узбека, шел, покуривая, совершенно спокойно, он даже иногда останавливался и вообще как будто стоял, а вокруг него все мчалось. Так вот и я стоял и улыбался, описывая зверушек, когда все мчались по стране в погоне схватить революцию: самому надо было стоять.
– Дела! И вот потеха: целый день не является, два не является, на третий приходит с побитой мордой.
– Ты, – говорю, – почему не приходил?
И он отвечает:
– Дела!
Все засмеялись. А оба пожилых человека, начавшие о «делах», продолжали:
– Чего торопиться-то: месяц больше проживешь, месяц меньше,
– Ну, не говори: сейчас самое интересное подходит. Хоть день проживу, да мой.
– Нет, жить хочется, всем хоть денек да мой. Вот намедни случай был в поезде: садились в электричку. Два толстых и молочница застряли в дверях, толстые заслонили дверь, подрались, сзади напирали и тоже дрались, кто-то в свалке упал, его давили, он орал. Толпа собралась большая, нажимали, а вагон был пустой! Вот...
– Да, так бывает, но к чему же это, ведь вы сейчас говорили, что всем хоть денек да мой и что всем жить хочется,
– Вспомнили! – сказал он. – Да, всем жить хочется: а вагон пустой, да всем хочется, а никто не живет.
– Да! – поняли. Всем ехать хочется.
27 Декабря. Происхождение власти: Аксюша, и ее тетка (и тоже Павловна), и Лева – родятся властными.
Есть люди – прямо родятся властными. И есть, которые делаются властными по своим заслугам (власть мертвецов, например, Пушкина – культура), а кто властвует по рождению – тот варвар (Петр I).
Тургенев о себе говорил Достоевскому, что он реалист. На это отвечал ему Достоевский так: «Это вам только кажется» (в этом и есть философская сущность вражды этих людей).
Созревает серия памяти мертвым: 1) Тургеневу – «Цапля», 2) Чехову – «Гриша» (из тетради 26-го года), 3) Некрасову – «Сказочный охотник» из Мазая, 4) Горькому – «Песня на Волге» или «Спор журавлей», 5) Толстому: выстрел – крик – гриб: не умирает; и «гусями отдам» (Алексей Денисов), 6) Пушкину – «Гость».
и говорит совсем о другом, чем задано в теме, потому что красота выше всего, и наши нравственные усилия, наши темы и планы становятся мусором.
Но мы не имеем права на прямой доступ к красоте и должны непременно мучиться в поте лица для добывания темы и для постройки и осуществления плана; мы должны непременно мучиться, трудиться, в то же самое время убежденные в том, что дух веет, где хочет, что красота приходит сама.
28 Декабря. История вражды Тургенева и Достоевского. Философски это от смешения понятий: Тургенев под цивилизацией разумел «культуру», и «Европа» (немцы) – это у него значило культура, и в России ненавистно ему было то, что против культуры. А Достоевский ненавидел «цивилизацию» и противопоставлял ей русскую совесть народа, подобно как Серая Сова отстаивает от цивилизации индейцев.
Психологически же Тургенев – счастливец, Достоевский – несчастливец, значит, та же самая жизнь, но у одного в ширину (счастье), у другого в глубину (несчастье).
«Вражда» очень напоминает отношение Ремизова к Горькому.
Возился в поисках 3-х малых рассказов для Орловского сборника и нашел их массу. «Пиковая Дама» появилась в «Юном Натуралисте»: замечательно, что идея «Надо» в отношении к курице – принимается с удовольствием в отношении человека: рассказ очевидно имеет успех.
Единство человека. Из книг, «В краю непуганых птиц»: «Падун»: человек един. «Сыр» – и другие:
единстве существа человека: и это есть в чувстве рода («свояк»). Это очень сильно в нашем русском человеке.
– Как писатель, я от-личный, но как человек я считаю себя обязанным, и эта обязанность есть мое желание, чтобы быть (все мы страдаем и радуемся, любим: любовь выходит из этого родового чувства). Писатель может восторгаться произведением другого писателя, но лично любить его он не может: любовь является из обратного.
Чаще, чем раньше, стало случаться со мною, что взгляну на что-нибудь и пройду и как будто ничего не заметил, ничего не понял, а потом через неделю-две вдруг вспомню и пойму и начну согласно действовать.
Красота есть победное окончание борьбы – победа!
«Это вам только кажется», и посоветовал купить телескоп.
Эти мгновенья гармонии, когда является ко всему вокруг чувство родственного внимания, – сколько раз я пытался найти секрет (или метод) к постоянству этого чувства: чтобы когда захотелось, так чтобы и показывалось все в этой перспективе родственного внимания. И вот оказывается теперь, что эти моменты гармонии есть вершины длительных процессов борьбы, происходящих в душе моей...
Рядом с этим «открытием» является мысль о чудовищной медленности во мне процесса самосознания: решение поставленных вопросов, у меня, бывает, растягивается лет на 30.
31 Декабря. Иной человек длительностью жизни своей разрешает какую-нибудь коренную мысль, иному (например, Лермонтову) дано выпить всю сладость сознания в короткие дни. Я беру долготой своих дней.
Из дневника 29-го года: европейское индустриальное безверие, поддержанное и обращенное в веру русской революцией: .
Встречать Н. Г. приехали Лева с Галиной, Надежда Петровна, Яловецкий пришел. Было получено письмо от «Сибирячки» (вот пришлось к Новому-то году).
Петя рассказал гадости, и пусть они останутся в старом году: Нина Портнова: суд состоялся над мужем, она пришла в комсомол, ее спросили: «Как могла она жить с вредителем». – «Он не вредил», – ответила Нина. Все на нее. Она продолжала: «Пусть хоть кто-нибудь скажет, чем он вредил...» и т. д. Ей дали строгий выговор. Другая жена, толстушка, ей сказала женщина из НКВД, производившая обыск, что вот как она хорошо сохранилась: «Очень хорошенькая, вы еще можете выйти замуж за порядочного человека». И подготовив так, добавила: «Искренно жалею, что вы, такая миленькая, и столько лет жили с негодяем».
Говорят, комнаты в Москве подешевели, можно за 5000 р. купить. Это оттого, что высылают мужчин, а женщины, отправляясь к мужьям, ликвидируют квартиры в Москве.
Желание, загаданное мною, было одно: дожить до Нового года и всем опять встретиться. При сложившихся внешних и внутренних обстоятельствах это простое желание – пережить год – значит очень много!
«Хоть денек, да мой!»