4 Июля. Чувство собственности.
Схватываясь за собственность, человек стремится утвердить материально свою от-личимость (индивидуальность): «Это Я, – говорит он, – это Мое!» Так начинается война за себя, за то, что ты – единственный раз появился на земле и успел утвердить себя.
Личность реализуется в собственности.
Вопрос: если я узнал Христа в самом сердце своем и в том деле, которое называется «творчеством», то нужно ли идти в Церковь? Ведь пастыри церкви, – правда ли, что им дано право вязать живые души? Не сами ли они для себя и выдумали это право, чтобы властвовать?
Бой задавил 3-х утят из 9-ти, из-за этих утят и 6 гусят все мои собаки (4) томятся на цепях. И утята и гусята существуют исключительно для развлечения Павловны (купить во много выйдет дешевле). Вот из-за этого, из-за утят, Павловна не дала мне обедать, и я, сдавленный голодом, орал, воображая себя страдающим, и так довел себя до истерики, не исключающей возможности последней беды. На мои стоны и вопли и причитания она наконец пришла с водой, просила прощения: я больна. А когда я сказал, что ведь мне помогать надо, а не расстраивать, что у меня большое дело, имеющее значение для всего общества, она сказала: – Мне-то какое дело до общества. – Из-за каких-то утят ты срываешь всю мою работу. – Это не из-за утят. – А из-за чего же? – Из-за того, что мы изводим друг друга. – Ты меня явно изводишь, но чем я тебя извожу? – Я больна, – ответила она.
Так я ничего и не узнал от нее. Тут я понял..
5 Июля. Вот почему надо мне сейчас уехать и пожить одному. Когда долго живешь с человеком, приживаешься к нему, то тебе становится удобно здесь и, напротив, страшно где-то там, не у себя, на стороне. Это чисто эгоистическое чувство привязанности часто принимают за любовь. Вот и надо от этого освободиться.
Когда гениальный человек является и ведет за собой массы людей, то это, может быть, свидетельствует не так о высоте человека «гениального», как о пустоте масс, которые он ведет. Я помню учительницу в Рябинкове в 17 году, как она учила детей «с интернацио-на-а-а-лом» петь... и как дети деревенские, ничегошеньки не понимая, пели интернационал, а потом это все и пошло, и пошло, и мало-помалу стало ясно, до чего же пуст человек масс.
Т. е. проверить, не кошка ли ты: что не ее, человека, а место любишь, свой собственный покой.
И сделать, эту проверку сделать надо. (Этика побега.)
В основе этой ненависти лежит ревность, которая разрастается до всего, что меня занимает, в том числе и писательство: это она тоже ненавидит. Та же «болезнь» была у Лидии, сестры, и у С. А. Толстой. В эту болезнь входит и чувство своей никчемности, что она ни на что никому не нужна. Со стороны же смотреть, все от «жиру», «делать нечего», «бесится с жиру». Развивается злость, желание изводить другого. Утята только предлог для истерической разрядки.
Плохо, когда христианин в борьбе с женой своей пользуется советом попа: в этом унижение и мужчины, и самого Христа, и, главное, это ни к чему хорошему не приводит. К богам надо подходить вполне бескорыстно: надо чувствовать бога в себе, и тогда боги радуются и принимают тебя как равного.
Недешево стоила эта победа, но чтобы удержать завоеванное, надо поставить себя в такое положение, как будто живешь ты один и занимаешься своим делом точно так же, как если бы уехал в глухую деревню.
Итак, с завтрашнего дня я начинаю это одиночество, которое будет вступлением к будущему одинокому житью в деревне.
Разрядив себя в ссоре такой, чтобы ее изругали, Павловна делается здоровой на некоторое время; аналогия с половым актом: в молодости это они называли любовью, а в старости вместо этого они ссорились и после бурной разрядки злобы чувствовали такое же точно облегчение, как, бывало, после припадков «любви». В этом ничего нет удивительного, так все живут.
К таланту я отношусь, как пахарь к земле: земледелец напашет, насеет, а дальше хлеб растет сам; так точно, устроив талант свой, как землю, разбросав там мысли, нужно отойти и дожидаться, как ржи: две недели рожь колосится, две цветет, две наливает и две созревает. Да, талант, как земля, растит задуманное нами даром, и весь вопрос сводится лишь к тому, возможно ли в обработке таланта, как в земледелии, от сохи перейти к трактору. Вот это современный вопрос: кустарная страна Россия стала индустриальной во всех отраслях жизненного творчества, и только искусством, совершенно как в стародавнее время, занимаются одни кустари. В этом вопросе заключается вся болезнь современной литературы, и оттого она так несмела, так нерешительна, так плохо пишут. Именно потому так плохо пишут, что все не уверены в праве своем существовать как кустари.
на десять лет. Но пришла организованная сила и в неделю выбрала и выкорчевала весь лес, как будто не лес это был, а рожь. С горы от Торбеева стала видна и колокольня без креста Параклита, и новый завод ЗИМ возле Загорска. Мы дивились, что может сделать по-военному организованная общественная сила, вооруженная современными машинами. Вот эти-то силы, в отношении существа человека вовсе неуправляемые, и определяют нашу новую жизнь. Задача человеческая – взять эти силы в свои руки, но как их взять, если вместе с ростом их исчезает из сознания самое понятие человека.
Это о Боге, живущем в глубине души человека, говорят, что будто бы он для создания лучшего берет добровольно на себя бремя и страдание. Но то, что есть «человек» без этого, то это «жить хочется», это стремление к счастью. И вот если такому «человеку» дать волю, то каждый из них, стремясь к счастью, будет бороться с другим таким же за свое счастье. И тут ничего бы от людей не осталось, все бы поели друг друга, как пауки в стакане. Тогда в поправку этому «счастью» является государственная палка и берет счастливого «человека» как быка за рога.
Не из-за сострадания или желания творчества лучшего размножается род человеческий: он размножается в поисках счастья, он надеется, что сыну его будет лучше жить.
Начался сенокос. Яловецкий вчера обратил мое внимание на то, что день уменьшился на 1/2 часа. Я об этом не думал, но приближение осени очень чувствовал. – И я тоже так чувствую, но признаков не вижу, и почему чувствую поворот на осень, сказать не могу.
Мне, как и всякому, много приходит в голову такого, что приходится отбрасывать от себя как ненужное: кажется, никто не поймет меня, если я об этом скажу. Но случается, другой человек встретится и расскажет о себе точно то самое, что ты собирался отбросить из-за того, что это никто никогда не поймет. Вот тогда, если у двух одно и то же сошлось, пусть даже приснилось, является уверенность в реальности мысли или чувства такая сильная, что хочется скорей-скорей об этом везде говорить и писать.
Так вот, если кто-либо встретит предрассветный час и последующий сумрак новорожденного дня, то этот человек тем самым получает ключ к живой воде жизни. А если бы это все поняли и стали учить детей благоговейно в предрассветный час готовиться к наступающему дню, то человеческий мир весь бы переделался скоро и люди стали бы рождаться и жить здоровые душой и телом.
Я сам это чувство грядущего дня получил от матери, которая очень рано вставала, пила чай в одиночестве и очень радовалась, когда я просыпался и прибегал к ее чаю. Потом эта страстная любовь к предрассветному часу перебуровила всю мою жизнь. Много раз необходимость работать в городском обществе переделывала меня на некоторое время, и я тоже ложился и вставал, как все в городе. Но всегда от этого получалась неладная жизнь и плохая работа. А может быть, из-за того, чтобы жить, как учила меня мать, я и писателем-то сделался? Скоро уже будет 40 лет, как это случилось, и с тех пор, в деревне или в городе, все равно! я встаю в предрассветный час, а в полдень обедаю и отдыхаю.
И вот когда я узнал, что и Серая Сова живет точно так же, я так обрадовался, что прежде чем рассказывать о его жизни, не удержался и рассказал о себе.
– В этот сумеречный час, – пишет Серая Сова..
7 Июля. 6 утра. Оркестр: марш «Жить стало лучше», 6 ч. 4 м. Известия: О боевой задаче т. Шлепакова. 24 Июля флот в Мурманске.
После личного опыта всей жизни приходят иные к пониманию опыта человечества и через это становятся мудрецами. Иные же обладают способностью («умом») схватывать чужой опыт без труда, без личного опыта и пользоваться им. Эти люди – потребители в истинном смысле слова
Мы все, конечно, в известной степени и производители (мудрецы), и потребители (живем чужим умом). Но талант к чему-нибудь (своя земля) ведь есть у каждого, и, значит, каждый мог бы стать производителем (творцом нового), и в этом счастье, и все бы счастливы были, если бы все нашли себя самого в небывалом. (Производителем я называю того, кто создает небывалое.)
Живу в свое оправдание, потому что отчаялся в жизни для общего дела. Я живу так, лишь чтобы не совестно было перед самим собой, в свое оправдание.
Моя мания устроиться на каком-то участке земли – это значило потребность устроить свой талант: земля и талант – это одно и то же, только земля – для всех, а талант – это земля личная. В этом свете мнение Марии Сергеевны, что «все уйдут в город, а на земле будут машины работать» – особенно ярко: надо бы ей сказать не землю, а талант бросить.
Земля и талант – это Данное. Земля перестала быть личной: ее обрабатывают в пользу государства, так и всякий талант, как землю («спец»), стараются захватить и превратить творца в «спеца».
И вот разница таланта с землей, что землю захватывают, и в этом неправда, с которой борются. Но талант личный по существу своему, и оторвать его от личности в общества – это значит разрушить его и сделать с личностью то же самое, что с птицей, если обломать ей крылья: это значит обречь птицу живую на съедение лисиц или кошек, – так и оставить личность без ее таланта.
Не какой-нибудь частный план, а весь План, о всей жизни, о Всем-человеке неверен в основе своей. И это сознано в процессе необходимости удержать власть. Теперь задача в том, чтобы отступать и тем удерживать власть, отступать от своего собственного Плана, а куда – неизвестно: туда, куда можно отступать, сохраняя власть.
8 Июля. Он утверждает, что коммунизм явился не в отрицание, а в оправдание и в обновление капитализма. Потому что коммунизм метит в непорядки капитализма, пусть даже в капитализм как в недостаток. В том-то и беда, что существа человеческого он не понимает, но действует вместо него, объявляя своего человечка тем существом.
Он еще говорил, что делать тут нечего: со временем эта болезнь сама пройдет.
И еще, что народ в глубине своей это всё понимает и все, кроме обычных дураков, понимают.
И что делается вовсе не то, что говорится.
И что Герой нашего времени живет в маске.
– И ты, бедняк! – говорил он, – живи в таком одиночестве, из которого на всяком месте, в каждом приходящем ты можешь ожидать желанного друга.
Дуничка и все хорошие революционеры под конец завидовали верующим.
Горький обманывал сам себя и обладал даром прельстителя.
Свидетельства внутренней жизни человека у писателей похожи на взрывы вулканов: вулканы свидетельствуют о внутренней жизни земли, а такие творцы, как Шекспир, – о внутренней жизни человечества.
9 Июля. Бывают люди столь почтенные, столь часто их называют «по батюшке», что фамилия делается ненужной. Вот сколько лет уже я знаю Родиона Сергеевича, а фамилию его не могу назвать.
Раковые шейки (у них свое: у меня есть подозрение, что раковые шейки между собой сговорились и прислушиваются).
Кот: Кот ведь когда только бежит, кажется легок, а погляди на него, как он утром выходит: вот он вышел от соседа Тараса под забор, идет тяжело, переваливается весь с лапы на лапу, – когда-то дойдет!
Схватила меня тоска о том, что время у меня убегает: верно, где-то дырка в душе.
Схватила меня сегодня тоска о том, что дырка у меня в душе, треснуло что-то в ней, и туда, в щель, потекло мое время. Пробую за то схватиться, за другое, ни в чем работа не клеится, и ничто не может заклеить мою щель. И так это мне больно, что жизнь проходит невидимо, и я не знаю, куда протянуть мне руки, чтобы к чему-нибудь привеситься: к подножке, к буферу или к багажнику.
А я давно это подозревал, глядя на шейки в другое время, что не так они...
Сегодня снимал на Торбееве болотную овсянку, она сидела на сухой веточке в тростниках у озера. На всякий случай я снял ее на далеком расстоянии, и зеркало моей камеры дало изображение не больше комарика. Раз комарик есть, то можно смелей идти, и я вскоре снял ее в два комарика. Ну, с этого негатива можно сделать достаточное увеличение, и я смело пошел и снял на 5 шагов. Услышав щелчок спуска затвора, она пикнула – и к раковым шейкам, и там затрепетала крылышками над шейками.
Еще я снял березу против солнца, она сломалась и белым стволом лежала через тропу, а листья на ветке пожелтели, как осенью.
Разум – это все, чем от-личается человек на земле, это его гордость, слава и сила. Но в Разуме есть одно слепое пятно, к которому сходятся и скатываются все величайшие достижения: и с этого места весь мир глядит в нем, как в кривом зеркале, и кажется глядящему, что нет в мире ничего «разумного», что бы не шло человеку для удовлетворения его потребностей, и все только для себя, только чтобы использовать.
Жарко было, озеро лежало лиловое, покой сплывался. Вяло еще прокуковала последняя кукушка, пробубнил лесной голубь.
Бабочка большая белая распласталась на большом цветке, и другая с нее стирала пыльцу до того, что крылышки у нижней стали как слюда прозрачные.
На клеверах работают пчелы, шмели, и везде такое множество насекомых...
Лева опять без заработка. Ищет фотографической работы. В Мамонтовке видит, колхоз овощников приехал праздновать. – Почему в Мамонтовку с Воробьевых гор? – Потому что «Мамонтовка» (буржуазные дачи). – Колхоз богатый выделил 2 1/2тыс. на праздник. Леву пригласили снимать. Начало праздника: культурник вынул записную книжку и прочитал, кто лишен праздничного пайка: «Ты, Фадеев, ты...» и т. д. После того начали раздавать вино и порции студня. Началась матерная ругань, и кто получил, – с подругой удаляется в кусты. И так мало-помалу, изругавшись, все разошлись. А Леве не только снимать не удалось, а даже не досталось и студня.
Напоминаю: «ratio», доведенный до конца, показывает хозяину своему nihil, и тот предается мистике (постигает вещь в себе). (Это именно и совершилось с Разумником.)
Где-то моторчик неверно стучит, где-то радио рывками отхватывает.
День прошел нехорошо, не то от желудка, не то от малярии (проверить, не в это ли число был прошлый год приступ).
Тоскую по человеку, ограниченному порядком жизни.
Тамара Дедкова взяла у меня 300 р. и еще просит 700 р. Я не дал: первое, у самого остается мало, второе, я ведь не знаю, за что он сидит. Не дал, и когда мне хочется в этом отношении успокоить свою совесть, я докладываю Павловне, что вот не дал.
– И хорошо сделал! – <Зачеркнуто: слышу я от нее неизменный ответ> сказала она.
10 Июля. Прохладные ночи и жаркие дни. Цветы на лугах в полной силе, и покос закипел.
Наташа! Моя душа дала трещину, через которую стало утекать время без моего личного контроля. Я перестал чему-либо удивляться. Но все-таки... Раз. Вас. вышел из тюрьмы и сообщил мне о смерти Софьи Яковлевны. Я удивился тому, что Вы меня не известили. Хотя Р. Вас. пытался объяснить мне это обидой Вашей на то, что я не посещал Вас во время болезни С. Я., но мне это непонятно: Вам неизвестны причины моего исчезновения, и Вы не имеете права, более молодая, распоряжаться отношениями старших. Я объясняю Ваше отношение каким-нибудь катастрофическим случаем в Вашей личной жизни. Если это так, сообщите мне, как я Вам не раз говорил, я всегда готов помочь, чем могу (и помогал, когда Вы ко мне обращались). Если же Р. В. прав, то ничего не пишите: <Зачеркнуто: я буду вынужден с Вами совсем расстаться> и пусть все, что было у нас с Вами, утечет в ту трещину, о которой я сказал в начале письма.
(Не пошлю, потому что и сам отчасти виноват: то ли заплываю покоем, то ли не до того самому. Не пошлю, а просто вытащу эту занозу от последней щепки русско-еврейского нигилизма (пусть это знает Наташа), и боль пройдет.)
Илья Николаевич и Дуничка имели какую-то моральную власть не в одной нашей семье. Но эти избалованные потомки верующих рационалистов имеют только претензию.
11 Июля. Вчера навестил меня только что окончивший курс Горного института К. Хочет проходить по вечерам Литературный институт, писал рекомендацию, и вдруг оказалось, что после 10-летнего знакомства не знал (или не помнил) его ни по «батюшке», ни по фамилии. Новое доказательство, что иных хороших людей вовсе и не полагается знать по батюшке или по фамилии. <Зачеркнуто: Константин Васильевич Барыкин. >
– это счастье трудящихся – и что если к этому счастью да выпить! (Афанасий Мартыныч.)
<Зачеркнуто: Костя> рассказывал, что половина студентов, окончивших с ним курс, держат себя по-советски, а половина – каждый думает отдельно про себя, выполняя внешне все требования Советской страны. Психология тех, кто ведет себя «по-советски», понятна: они устраивают таким путем личную жизнь, стараясь стоять на ногах твердо. Это «средние» люди в государстве, и так быть должно. И то правильно, что половина все-таки про себя свое думает, и то правильно, что, думая, она выполняет советские требования. И то правильно, что «патриотизм» у всех: пораженцев не существует. Но правильно ли, что все идеи социализма и коммунизма брошены в помощь обороне страны и что, брошенные в огонь, они гадят и смердят и в то же время плавят металл для войны?
(В душе я давно сказал себе «правильно», и только мне трудно оставаться одному без «хороших» людей.)
Перестаю быть «добрым».
Бой разозлил меня суетой, и когда он посунулся, я вгорячах толкнул его палкой, и вдруг от этого нога у Боя повисла, он выкнул и лег. Через минуту нога у него прошла, но в эту минуту мне было так стыдно за себя, так больно за негодность свою, что я вспомнил Наташу и понял: я сам виноват. И простил ее.
– Но ведь и раньше так было, – сказал И. И.
– Разве?
– Ну да, конечно, да и когда и где этого не было, разве что в других странах.
И тут только я ударил себя по лбу и понял: – да, конечно, так оно и было, только мы глядели на то, как Надо, и не хотели видеть.
– А как же, – спросил я, – протопоп Аввакум, вот он же был одноликий, а мы все его уважаем?
– А это же в нас самих живет, в каждом из нас есть одно Лицо, и нам хочется все то же.
– Не Бог ли это в нас?
– Ну, конечно, Господь Иисус Христос распятый: в нем одно лицо, а те, кто его распинал, эти все с переменными лицами.
Про ум личный и общий и слава благополучия.
Павловна глубоко уверена в том, что у меня лишь «талант», а «ума» у меня нет ни малейшего. Я же, напротив, думаю, что у меня ум... У нее ум общий, каким все живут, скопленный ум тысячелетний неграмотного опытного человека, ум традиций, в котором все выходящее за его пределы – «дурачок». Ум, посредством которого мы все, и ученые и просто грамотные и неграмотные, понимаем друг друга... А то есть редкость большая, ум личности: так только Я думаю.
... в каком-то свете оценки культурного творчества эти люди просто разбойники (цивилизаторы-революционеры).
Есть особое чувство приятности: «удалось» что-нибудь, как, бывало, в тюрьме удастся махорочки достать, и становится хорошо. Есть в таком «хорошо» мирно-смазывающее начало, от которого, если это станет часто приходить, заплывает душа. Это испытывает каждый мученик жизни, и это понятно диктаторам: надо мучить и давать. «Дают!» – и все бросаются туда, где дают, и в радости забывают мученье, рады всему, что дают. Строители канала этим достигали успехов своих. На этом пути являются и преданные оптимисты: поют хвалу, и те, кто требует для себя задорно... последнее из того рождается, что чем же я хуже других, и если Пришвину дали, то чем я хуже Пришвина.
«Марья Васильевна, пожалуйте, да, если угодно», а когда все кончилось, зевнул и сказал: «Ну, Маруська, пошли домой». (Так умирает трутень, оплодотворивший пчелиную матку, и она, стряхнув его с себя, улетает в улей, влача за собой его кишку, знак оплодотворения; а при бесплодии у человека: «Маруська».) Блядь эта была одарена особенным воображением и оттого при сношении с каждым мужчиной вела себя, как будто он у нее один.
12 Июля. Петров день.
Липа цветет. Зной свалил. Открылись нектарники, и пчелы загудели на дереве.
Каждый стал проституткой, потому что ждет получить что-нибудь и дает всем и все за получку. И, получив, тратит все, как растратчик, не думая о будущем, а только о том, что хоть день, да мой. И время стало проходить у людей безответственно: никто не хочет не только отвечать, но и возвращаться к мысли о том, что прошло.
Последние свидетели моих поступков, иногда и постыдных, исчезают, и я остаюсь жить без свидетелей.
Грачи молодые пришли на дорогу, сидят и, когда старые прилетают, орут, рот раскрывши, и трепещут крыльями.
Повилика.
Есть умная болтовня и даже разумнейшая...
Задумчивый день.
Если есть противоположность личность и общество, то есть тоже личный ум и общий.
Вот опять это коренное чувство русского варвара, вроде Льва Толстого, что стоит только задуматься хорошенько, найти в себе нечто, потом решиться, и тогда силой можно будет переломить свою жизнь и направить ее к желанной цели.
Как бы ни вели себя большевики безобразно, жестоко и коварно вплоть до полного истребления оппозиции, вызвавшего письмо Роллана к Сталину, – все равно критики, идейно уничтожающей большевизм, ни с какой стороны не было. Какая это критика, если, заглянув в жизнь критикующих, видишь только внешнюю красивую форму, закрывающую от постороннего глаза такую же самую жизнь. И скажи я, то готовый вспыхнуть негодованием и на кого-то наброситься, – на кого? – то готовый смириться до растения в его священном деле удобрения земли, – я же сам, по правде говоря, ни в чем, ни в ком и нигде не находил себе убеждения в праве своем решительной критики. И та кривая от моих героических протестов до древесного смирения есть не что иное, как выражение бессилия души человека, вопиющего в пустыне. Но, чувствую, теперь во мне шевелится настоящая опора, с которой можно выступить бесстрашно и уверенно. И вот бы... Вот бы сразу стало, что я не один, а со мною великая непобедимая сила.
Тут, однако, опять стоишь на распутье: если только Христос как явление моего сердца, свет разума, то ведь это опять же Я, вопиющий в пустыне; а если это не Я, а Он, то вне себя я могу видеть Его лишь в Церкви. И вот тут-то страшно уничтожающе смирение, гораздо большее, чем поэтическое смирение до растения.
И поди вот, по-толстовски, поди и реши: завтра, к завтраму переменить.
Это я давно подозревал, что бессознательно в своей работе и часто в жизни иду этим путем и сознаю только одно, что и должен оставаться бессознательным и не называть имя Бога, которому служу. Для меня пуст этот звук, Бог, Христос, и пусты все связанные с этим понятием рассуждения и доказательства и та решимость (толстовская) на подвиг сразу (завтра), – все пусто, все суета. Но жизнь в Христе, про себя, в совершенной тайне, в ежедневном узнавании всего прекрасного, всего лучшего человеческого, лучами в природу исходящего, быть может, через тех, кто молится – трудится, – в этом я могу, это, мне кажется, я делаю. И так этот Бог совсем про себя в совершеннейшей тайне, и выражение его только в деле жизни и до того, чтобы и в делах-то моих люди узнавали Его не именем, а чувством: сами не зная того, переделывались бы.
Так что Бог не в произнесении Его, а в сокровенной природе Его во мне самом. И церковь не в <Зачеркнуто: молении> храме каменном, а в том усилии жить одному и везде так, будто не один, а всегда и всюду есть близкие.
Итак, «завтра» (толстовское) пусто. Есть сегодня и вчера – это есть, а завтра будет само от себя. «Завтра» – это суета, и ничего не надо: оно есть.
«А что это?» На этот вопрос я отвечаю: «папанинская», – и меня понимают в том смысле, что это особенная, прекрасная, героическая лодка.
Из этого я делаю вывод: первое, что герои наши весьма народны (хотел сказать: «популярны»), и что не следует шутить именами, называя, напр., «пневматическая», когда можно сказать «надувная».
По моей просьбе мне сделали на одном заводе такую лодку весом в 12 кило, так что в особом мешке носишь ее за спиной. А когда придешь к воде, то в пять минут ее надуваешь и, чуть шевеля байдарочным веслом, полулежа на мягком, плывешь, и мысли твои тоже, конечно, с тобою плывут, цепляясь то за белые лилии, то за темные спины лещей под водой, то за выводок дикой утки. (Фото: мой выводок уток.)
Найденная точка чувства открывает и точку зрения, притом такую, что можно видеть во все стороны в настоящем, и в прошлом, и в будущем.
Находка эта, оказалось, была тут же рядом, у себя под руками, только была прикрыта какой-то этической броней, возникшей в русской интеллигентской среде под водительством Льва Толстого. Нам казалось, что если сильно захотеть, ухватиться за что-нибудь, то можно стащить с себя шкуру всего нажитого, выпрыгнуть из шкуры молодым, сильным, уверенным и взяться строить хорошую жизнь. Казалось, что акт этот в своих руках, и если захочешь, то завтра же и можешь начать новую жизнь. Эта крышка жизни «на завтра» лишь отчасти была мной приоткрыта, когда я начал писать. Писательство иногда намекало на существование «точки чувства». Теперь же крышка приоткрывается больше, потому что падают все крышки жизни, и она встает во всей реальности своей так, что необходима для дальнейшего существования опора для борьбы со всеми иллюзиями.
Этим жить можно и творить, но сказать об этом никому нельзя: все слова, все названия этому забиты частым употреблением, и смысл от употребления стерся.
15 Июля. Продолжается жара, сушь.
А вот то, о чем я на днях писал как о «завтра» и о том, что уже есть и надо только найти в себе «точку чувства», – это самое нашло в истории человечества выражение в двух книгах. «Завтра» – это Библия, где народ ожидает Мессии, и Евангелие, где Он есть, то и другое есть выражение переживаний личности. (Вера в будущее (Библия), вера в настоящее, в жизнь (Евангелие).)
Во сне видел Семашку, которому я высказывался о требованиях масс. – А у них же нет ничего, – ответил С. И тут оказалось из его слов, вся наша [глухая] вера в народ уже использована как сила господства и сами верующие уничтожены. И что этого, как мы думали, вовсе нет ничего, а есть только сила размножения, и на этом возникает власть, которая и управляет размножением. – Больше ничего нет, – сказал С., – остальное всё неполадки, в том числе и Христос – был Христос, была беда, а церковь исправила.
В марксизме это ничто показано в такой разрушительной силе («надстройка»), что в пустоту со всех сторон вливается варварский оптимизм (сила множимости, сила числа) и заполняет ее и переделывает, как переделала Церковь учение Христа.
От Христа ничего не осталось, но церковь смягчила, украсила и сделала привлекательно-прекрасной грубую силу размножения.
Возможно ли, что Партия (как Церковь) сделает то же с учением Маркса?
– А что если я крепко усну, он же напьется чаю, уйдет, закроет за собой дверь, и мне останется только выть с горя.
Так думает Бой под лавкой, когда я пью чай, и, подумав (что несомненно), тихо, крадучись переходит к выходной двери и тут у порога ложится и закрывает глаза.
Ирландские сеттеры в комнате, в особенности в условиях городской жизни, кажутся самыми умными собаками. Наоборот, в поле они бывают такими дураками, что нет породы более трудной для натаски. Я объясняю это тем, что в поле их безумная страсть бежать за всем убегающим и улетающим закрывает их ум. Наоборот, в городе при явной невозможности куда-то бежать их ум освобождается.
Иванов-Разумник еще после первой своей отсидки заставил меня задуматься о себе. Помню, он на мои слова в «Журавлиной родине» о том, что крысы не могут знать о поставленной мине и вследствие этого перед взрывом покинуть корабль, – возразил: «Крысы могут знать». Воображаю теперь, куда он ушел от своего рационализма после второй отсидки!
Так и похоронил Разумник свой разум в могиле мистики.
Это оттого, что он [не] верил в Разум, а только им пользовался: при второй мучительной отсидке в течение двух лет, страдании великом за ничто, при освобождении без предъявления обвинения вера [в] закон, в разум жизни должна оставить всякого.
– А что Вера Фигнер, неужели жива?
– Жива!
Мы подсчитали: убийство царя было в 1881 году, с тех пор 1939 - 1881 = прошло 58 лет, плюс – ей было тогда лет 20 = 78, ну, скажем 80, не так-то уж много, если сосчитать Алек. II + Алекс. III + Ник. II + Ленин + Сталин.
На днях Косте Барыкину рассказал о моих встречах с Демьяном Бедным, – ох, сколько со мной пропадет таких рассказов. А между тем, пока чего-то главного не написал, этого нельзя делать.
Итак, есть две веры: одна в Будущее, которое мы должны сделать (родить Мессию), другая вера в Данное (мир спасен), в Настоящее, согласно которому надлежит устраивать свою жизнь. (Христос и церковь: Христос – Данное, уничтожающее природную жизнь, Церковь – Данное, принимающее жизнь.)
Я сказал И. И., что пчелы матку иногда убивают («тихое обновление»). – Нет, они ее любят, они ухаживают за ней. – А как же «тихое обновление»? – Это если она не хочет принять новую матку, если сопротивляется, что же делать-то? – И тогда? – Тогда бывает «тихое обновление», утром глянешь, а она лежит мертвая.
Это как священник не может принять резкости «убивают»: ему надо смягчить факт, обойти его необходимостью.
Ни облачка на небе, стрижи летают с раскрытыми ртами и хапают все, что им попадается. Пролетая мимо моей липы, стриж хапнул пчелу с медовым взятком.
В христианстве есть христиане, у которых все устремлено в отрицание настоящего, зараженного грехом; другие христиане – «мир спасен» и надо лишь найти свою личность, надо определить свою личность в отношении к спасенному миру.
И тут новое разделение:
1) Мир спасен – остается себя спасти.
2) Привести к спасению общество.
Липа цветет, липа пахнет, на липе сейчас все наши пчелы, и как поет липа, слышно из дома.
И вот это Здесь, а не Там, вот оно Сегодня, а не Завтра, и в этом вся двойная философия: Библия – завтра, Евангелие – сегодня. И та же самая двойственность в Церкви, две религии: Завтра и <Зачеркнуто: Ныне> Сей-день (религия Завтра и религия Сего-дня).
Моя работа: 1) Самое трудное – это Сказание, это работать ежедневно с утра хотя бы по 10 минут. 2) Фотографирование с целью добычи материала для «Круглого года», сюда же и охота. 3) Вечерняя бездумная работа над книгой Серой Совы.
их между собой, там делают их лучше, там хуже. В вещах теперь тоже нет ничего: они существуют на короткое время для удовлетворения коротких потребностей. Теперь надо искать в делах времени, чтобы понять, сравнивая с другими временами истории, наше время как время совершенно особенное.
Он не видел человека в быту, Иван, Марья... он видел Всего-человека в каждом и [относился] прекрасно, и все говорили: – Вот хороший человек!
16 Июля. Прохладные ночи и жаркие дни. Погода пошла на пересушку, если скоро не будет перемены, к началу охоты загорятся леса и все станет, как прошлый год.
У Серой Совы его Хочется порождает Надо. Бывает, гуси зовут в страну непуганых птиц, он вздохнет, поглядит на свои доспехи и отбросит это: ему нельзя теперь идти за своим Хочется: это прошло навсегда. Но из этого своего собственного Хочется произошло его собственное Надо: никто не заставлял его, никто не брал в плен, не обращал в рабство, он сам взял на себя долг, ему Надо служить бобровому народу. И, даже не стерев пыль со старого оружия – пусть пылится! – он идет в хижину. Какая цельная, какая прекрасная жизнь!
Вот эту мысль о Надо и Хочется вложить в Падун: «Надо» должно быть своим. (Мне найти свое Надо: успеть, пока не заставят.)
Над всей стройкой, как темная туча, висело чужое этим работникам Надо, и каждому надо было сделать это Надо своим... Хочется на родину и (сокращение).
Раньше человек, делая частное свое дело, совестился этим, и небогатый отмаливал грехи в церкви, богач жертвовал на строительство нового храма. Теперь совесть у людей чиста: все делают общее дело, храм не нужен. Частный интерес, устраненный от общего дела, стал просто мелкой корыстью...
Каждая пчела в молодости полетала немного на полной свободе и нашла свой интерес в том, чтобы служить общему пчелиному делу. <Приписка: NB. Два дня этой свободы в отношении к пчелиной жизни как раз будет то, что и мы, люди, для себя считали лучшим временем, а в дальнейшем – [мы пчелы и все], кроме антисоциальных людей.>
Встреча со скамеечкой, и тут вот опять этот свет: в этом много значит, что оно или Он (точка чувства) рождается при всяких условиях, Он может явиться везде и во всем, и себя можно подготовить, но для Него нельзя создать условий, Он приходит Сам (из этого вышел Мережковский).
Как поползень бегает по березе такой занятой, что и смотреть на тебя не хочет. Когда на той стороне, подходишь и думаешь, что вот он не видит... а он видит, да ему некогда (а трясогузка любопытна). Поползень и трясогузка.
Какая-то крупная птица принесла кусок войлока и положила на пне. Тут она его потрепала, взяла на гнездо и оставила. Прилетела трясогузка и себе потрепала, а потом и поползень: сошлись с трясогузкой.
Повилика оплела все дороги белыми цветочками прямо на земле.
Поющий весенний куст ранней ивы теперь густо оделся, и в нем в густоте поселилась семья подкрапивников. Так густо, что даже маленькой птичке, подкрапивнику, трудно вылететь, и он пырхает, пырхает, пока выбьется.
Снимал омут и думал о старом: Ласточки летели, и тени их неслись в глубине, и тени голубых и зеленых стрекоз, и наездники скакали, – но кто же это взволновал воду, и все отражения исчезли, частые, частые волны, кто же это? (бабочка, щуренок).
Весь белый берег в пышно-розовых громадных соцветиях медуницы.
Школа Толстого. Детям хотелось, каждому из них хотелось для себя пользы, и родители ждали чего-то необыкновенного. Но ничего эти дети не получили: Толстой, глядя на этих детей, думал не о судьбе каждого из них, он думал о всех детях и работал для всех.
Не видно в лесу ни одной липы, но аромат невидимой липы наполняет весь лес.
17 Июля. Празднуем Левино рождение (сам он поправляет, если скажешь «именины», – рождение! «Некрещеная Русь»).
Полный расцвет липы и спиреи (медуницы) на берегу речки.
Отчего Иван Степанович не приходит? Оттого, что завел коровку (под нее дали в Райзо 1000 р. с расплатой на 7 месяцев). Коровку завел, надо сено накосить. Сошлись все шоферы, имеющие коров, и выпросили луг. Теперь надо скосить: самому-то не управиться, самому-то [надо] всех туда свести, все наладить. Согласился, что за него кто-то скосит. Спрыснул сенокос на лугу, перехватил много лишнего: на другой день пришлось опохмелиться, с похмелья на казенной машине проведал сенокос, там неполадки, пришлось и всех опохмелить. Вот так и завертелся Иван Степ., и все потому, что и корова при шоферском положении, и сенокос, и найм рабочего, все это не заведенное, а заводится вновь. И так у всех и всё, все тратят время на первоначальное устройство.
сама заботится о посеянном, поставленная на место вещь ждет, чтобы ее взяли: приди и возьми. На этом и весь быт людей построен, и в этом его смысл, чтобы освободить человека от суеты расстановки вещей и поисков необходимого. Чуда нет в том, что земля сама родит: там, в земле, когда-то давным-давно заведено и поставлено на свои места, все готово.
Раньше пчелой пугали, что вот будет у вас пчелиная жизнь. А теперь представили пчелиную жизнь, кое-кто пригляделся к ульям и рассказывает, что не так-то уже и худо будет, если собственность заменится взятком. А что касается личной свободы, то каждая молодая пчела, прежде чем взяться за работу, некоторое время странствует возле улья по ройным взяткам без всякой работы, и это время облёта местности в отношении к сроку пчелиной жизни, пожалуй, не короче счастливых юношеских лет человеческой жизни.
18 Июля. Гуси прямо и родятся смелыми. У нас на дворе курица Пиковая Дама высидела гусей и водила их. А утка охотницкая Клеопатра вывела утят. Однажды гусята стали порядочные до того, что Пиковая Дама временами стала к ним приглядываться с немым вопросом: «Что же это такое?» Клеопатра из-за чего-то сделала короткую шею, раскрыла широко доски клюва и, страшная до ужаса, бросилась на Пиковую Даму. Тогда один из гусёнков, конечно, во множество раз слабейший, чем старая утка, бросился на Клеопатру и, защищая Пиковую Даму, загнал ее под Мазая. Он гнал ее, потому что и в крови у него было, что гусь должен быть сильнее утки, а кроме того, это был и сам по себе смелый гусёнок и гусиное свое достоинство понял раньше других. Те, пятеро, всё видели, и ни одному из них не вздумалось броситься на защиту Пиковой Дамы.
Из беседы с Левой и Вейнбергом вывел заключение: 1) что молодому коню выгодней, пока молод, самому по шее выбрать хомут, чем использовать золотую юность до тех пор, пока наденут другие какой-то хомут и отведут на работу.
Начать собирать рассказы с фото:
1) Трясогузка и поползень (в Мазай). 2) Омут Кутора.
19 Июля. Вчера ездили в поле и попали в дым горящего болота, так что жара и сушь, как всегда у нас, переходят в пожары.
Так что в состав того, что мы называем бунт, входит частично (всегда ли?) восстание против Непонятного, Неизвестного, Неизведанного, т. е. той силы, которой держат в руках Старшие молодежь. И бунтует именно молодежь. И отсюда, конечно, апелляция к Разуму.
«Медный всадник»: Евгений – религия, Петр – Разум (и так можно все понимать в поисках происхождения Бога и Разума).
В Евангелии Разум на своем месте: он подчинен Отцу и есть в Отце и в Человеке. В Революции и последующей Цивилизации Разум господствует.
N. сказал: – Хотя наша современная внутренняя политика в отношении предшествующей политики в точности характеризует контрреволюцию, но все-таки нельзя и назвать ее контрреволюцией до тех пор, пока все делается во имя принципов коммунизма. Мало ли что вам не нравится лично... – А как же, если без-лично, – Найдите же сами тоже принцип Личного и действуйте: а то ведь нельзя же выступать голеньким личником против Принципа. В этом и есть сила и правда принципа жизни для всех (общего дела), что этот принцип вызывает из души обывателя, т. е. жизненной особи, принцип Личности. Так в «Медном всаднике» Петр делает шаг ли ему единственное: «Смертию смерть поправ»). Христос и Антихрист.
Диалектика приспособлена к политике в том смысле, что революция пользуется средствами контрреволюции: если, напр., грабеж населения полезен контрреволюции, то давайте себе пограбим и лишим тем [самым] их силы; а если у них «чти Отца» и они тем соблазняют, то введем у себя законы «Чти» и похвалим Александра Невского. Нечто вроде Эндосмос и Экзосмос при изготовлении наливки. Зато уж и вкусно! То есть: вытягивание из жизни настоящей всех соков для пользы всех в будущем. – И так дошло до Меня, и Я дал им вытянуть из себя такой деготок, что одна ложка этого дегтя испортила всю бочку меда.
Леву обманули своей любезностью внешней евреи: заманили и ожгли. А Петю в «Лесной газете», а чуть-чуть не то же с Мазаем. Против такого разумного коварства у русского нет средств, и отсюда погромы. У евреев... это можно назвать теперь диктатурой : все, даже самого Господа, можно этим способом использовать. Пробуя участвовать в этой системе, русские разлагаются. (– Зачем же вы хвалитесь своим здоровьем, нет! больше пишите, печатайтесь, но пусть все звонят, что вы больны.)
(Снять , второй план речка с кувшинками, 3-й стена леса, 4-й высокая единственная ель, пятый облако.)
Палочка. В лес я хожу всегда с палочкой, она мне большие услуги оказывает (там обопрусь, там взберусь, там что-нибудь покопаю). Мою большую привязанность к палочке хорошо понял Бой, и когда ему захочется идти со мной, подбежит к ней, понюхает, и ко мне, и так обратит мое внимание, а когда я пойму, то он опять к палочке и опять понюхает.
Можно бы, конечно, ему и проще обращать мое внимание, просто схватывать костыль зубами и тащить. Но Бой знает, что палочка эта не простая, а связана тесно с самим Хозяином, – и что и так может случиться: Бой возьмет палочку в зубы, а хозяин возьмет палочку и... Раз было, одна Наташа так рассердила меня, что я жестоко наказал ее и сказал: – Этого я тебе никогда не прощу. – После того я, рассерженный, взял палочку, кликнул Боя и вышел. Бой, как всегда, шел рядом со мной, точно рядом, чуть сунется вперед – я преграждаю путь ему палочкой. Скоро поняв в этот раз, что [я] сердит и рассеян и на него не смотрю, Бой начал соваться: раз – я отозвал, два – отозвал, в третий раз я рассердился и палочкой задел по передним ногам. И вдруг от этого передняя нога у Боя повисла. Я до того испугался, что палочку бросил, а Боя обнял и стал ему говорить: «Бой, милый, прости меня, это не я, это Наташа виновата, злая девчонка. Но если только нога у тебя пройдет, честное слово, я Наташу прощу».
<приписка: и объяснил ей, почему я ей прощаю>. Вот почему теперь Бой, когда хочет позвать меня на прогулку, никогда не позволит себе палочку взять зубами, а только понюхает и на меня поглядит.
Евгений и неизреченное слово, которого именно-то и боятся все властелины. В том-то, может, и есть сила Евгения, что его проклятие не переходит в Слово и Евгения единственного нельзя изловить, соблазнить, использовать. Не словом, а бурей разражается его месть, и у Властелина мальчики кровавые в глазах. Евгений – это «народ безмолвствовал», а дела Бориса кажутся ему самому суетой. Евгений – это Смерть, хранящая культуру, укрывающая великие памятники духа под землю, чтобы они вставали потом и судили победителей.
Так что и очень хорошо, что речь Евгения была не напечатана: вероятно, у Пушкина это было плохо, это сильно в молчании, страшно как вопрос Делу Петра, вопрос молчания.
И так ясно становится, что все эти немые вопросы разрешаются фактом Распятия.
У маленьких людей, составляющих опору существующей власти, в самой их природе нет достаточно широкого кругозора для какой-либо оппозиции. Им «жить хочется», и они идут в сторону меньшего сопротивления. Государство идет им навстречу, и мало-помалу в этой идейно аморфной среде возникают идеи «патриотизма», организуется армия, и в дело государства волей-неволей вовлекаются на служение люди и с более широким идейным горизонтом, в аморфной среде чудесным образом вырастают личности...
– «А Христос?» – «Враг народа!» И кончено: масса благополучно распнет Христа.
Сколько же силы прибавится в государстве, когда оно окончательно освободится от Церкви и ее идейных сторонников. (Возможно, что вся идейно-революционная оппозиция вышла из Церкви.)
И как все просто и ясно становится, если стать на сторону теории благополучия масс. (Чтобы досконально понять наше время, надо научиться свободно перемещаться на ту точку зрения.)
Необходимо и почтенно жить человеку общим умом, значит, думать и жить как все<приписка: и нет никакого дела до тех, кто думает как всех Как счастливы были бы люди, если бы не существовало таких своевольных умов!
N. сказал, что у них на курсе приблизительно половина студентов думают «как надо», а другие молчат и в молчании про себя каждый думает по-своему.
Старое время. В царское время до чего же иногда встречались беспечные люди. Один князь до того увлекся фотографией, что решил пристроить к своему охотничьему дробовику камеру, и так, чтобы вместе с выстрелом спускался затвор камеры. В особенности он полюбил снимать взлетающих из-под собак куропаток. После него осталось их семье громаднейшее наследие негативов такой охоты с фотокамерой. Родственники не знали, что делать с такой коллекцией, и все-таки берегли ее до революции. Теперь от всей коллекции сохранились только в моей памяти преломленные в большом времени воспоминания, и я, вспоминая об этом князе, умном и образованном человеке, всегда думаю, до чего же в то время можно было беспечно лениться под предлогом охоты с фотокамерой.
Слепое время– Вы, конечно, понимаете, что время такое, и очень обижаться не будете. Но если Вы о своем заключении будете распространяться среди знакомых, то попадете опять и тогда уже и не выберетесь (т. е. в первой части человек, ссылаясь на «время», умывает руки, а во второй спохватывается и напоминает, что это слепое время еще не прошло).
20 Июля. 21-го в 6 в. поездка в Пионерский лагерь. Буду говорить о Великом Обмене в природе. И что город выражает собой нарушение обмена: не обмен, а обман. (Один из крупнейших писателей рядом жил...): питомник индивидуализма и, значит, господства. Пчелы и цветы. Такое же нарушение обмена есть Дача (загорают – отдых). Отдых – это работа как Хочется.
Каждый мастерит свою жизнь, и отчасти не прямо, как надо для себя, а и чтобы кто-то поглядел, похвалил или позавидовал. Но приходит этому срок, и все мастерство жизни для других, для показу отпадает, свидетелей вообще никаких не остается, и перед лицом Смерти ты разглядываешь сам себя во всех подробностях, каков ты сам есть, а не каким мастерил себя для других.
и всякой шушеры-мушеры. И вот хоть [бы] горсточка смысла вошла в прибывающих, [знающих] опыт прошедших, решительно никто из прибывающих не хочет думать о том, что жизнь коротка до крайности. Никто не хочет продолжать опыт предшественников, а всякий вновь открывает свою Америку.
После завтраго поеду смотреть некрещеное поколение (Лагерь пионеров). Мне снилось сегодня, будто уже все так живут и христианское самосознание стало никому не понятным предрассудком, суеверием.
Христианство есть процесс личного самосознания и к массам имеет отношение лишь косвенное, через действие выдающихся личностей: масса, как хлеб, принимает это от личности. И если речь идет о познании масс и управлении ими, то в массах не найдется и зерна христианства. Вот почему «некрещеные» теперь и являются силой: потому что они, как масса, не ослаблены личным сознанием. Их современность состоит в явлении массовости («массовка»).
В нашей стране происходит сейчас великое расширение культурной поверхности, т. е. цивилизации.
Прежде меня охватывало желание при работе поскорее сделать, поскорее выбросить из себя, и, казалось, промедлю, умру от чего-нибудь, и тогда все пропадет, и оттого надо спешить. Теперь я не очень тороплюсь и работу иногда откладываю с тем чувством, что если я и помру, это мое дело не пропадет: кто-то другой, по-другому, но сделает мне назначенное, может быть, много лучше, скорей и сильней. И мало того, что он укажет, он прямо и поведет за собой.
В 6 в. с Яловецкими ездили в Пионерский лагерь, и тут все вышло до того хорошо, будто вернулся с самой счастливой охоты. Особенно понравилось мне, что после ужина пришел снизу повар и дети, да и мы благодарили повара (Кузьмича).
Секрет моего успеха у детей состоит в том, что я умею рассказу своему придать непринужденность живой частной речи.
Когда на вопрос «За что вы получили орден?» я ответил: «По правде говоря, я-то не заслужил ордена, в лице моем был награжден Союз за его заслуги», – раздались дружные аплодисменты: значит, дети хорошо понимали то, что никак не могли понять писатели.
23 Июля. Ездили в Заболотье на старое пепелище. По жаре продвигали лодку от Федорцова к Заболотью. Жалкая была картина. За восемь лет будто восемьдесят прошло. Судьба «пала»: где росла ягода, распахали песок под овес, не вырос на песке хлеб, и ягода погибла, и грибы от порубок перешли на другие места, а искать, где они – некогда.
«развелась». Как в доме-то стало хорошо, и какая хорошая растет девочка. Наконец-то свободно вздохнула Д. И., и при рассказе вспыхнул в глазах ее подземный огонек.
Петя оказался весьма слабым человеком (как я раньше мало понимал). Вдруг отказался от «экспедиции»: вышло, что и Мазай, и фотография, и все наши сборы, – все даром. Очень я рассердился, но к лучшему: он явно неспособен к моему делу, и все у нас превращается в охоту. Мы, в сущности, очень мешаем друг другу.
На свете есть вещи до того привычные, что они уже и не кажутся нам столь отвратительными, но если бы удалось кому-нибудь посмотреть на них первым глазом! Вот, бывает, в июне придешь на цветущий, ароматный, гудящий насекомыми луг. Приезжает автомобиль, выходят женщины и, ничего не сказав, или не увидев, не подумав, принимаются рвать цветы, рвут одна перед другой больше, больше, превращаются в ходящее сено и все рвут и рвут.
Детям они подают пример, и дети только и думают о цветах, что их надо рвать.
Не было этого у прежних крестьян, женщины там рвали цветы лишь к празднику Троицы, чтобы с букетом в церковь пойти или в лесу веночек завить. Жадность к рванью приходит с цивилизацией, с беретами и прическами, варварские женщины делают, как делали раньше госпожи.
«Весь-человеке», в том понимании, что «Весь» – это важно, а отдельность имеет значение лишь в отношении к «Весь». Вот только что расправились с интеллигенцией, с крестьянами-индейцами, а в пионерских лагерях вырастает другая молодежь… Так что если стать в управление, то Весь-человек рассматривается совершенно как улей. А Евгений тогда является такой же непонятностью, как сокровенная жизнь пчелы.
23-го разоблачена двойственная политика Пети, и вместе с тем наступила у меня биографическая перемена: теперь я ориентируюсь не на своих детей, а на всех детей.
Начинаю с того, что сегодня же учусь ездить на Мазае.
Отношение цивилизованного народа к индейцам было приблизительно такое же, как нынешнее вульгарное отношение к животным: что животные представляют собой какую-то безликую массу. Напротив, представитель племен, к которым относились как к животным, требует теперь родственного внимания не только к людям, но и к животным. Безликое отношение к животным он называет извращенным и заявляет, что весь секрет его успеха в приручении животных состоит в глубокой убежденности его в том, что животные, так же как и люди, между собою различаются, т. е. состоят из личностей.
У соседей утенок пищал, и Павловна прислушивалась к своим и к тому. – Он! – сказала она решительно, – он! – И только собралась идти к забору, чтобы еще поближе послушать и установить окончательно, что сосед утенка украл, грянул гром, полил дождь, и за шумом дождя скрылись голоса всех утят. Четверть часа лилось и гремело, потом так же вдруг явилось солнце, все заблестело, и краденый утенок у соседа опять запищал.
А у нас, у людей, наша Гроза не проходит, и в этой грозе, умирая и рождаясь, пришел в движение Весь-человек.
26 Июля. Москва.
Звонок Пушкареву о Серой Сове.
Рукопись «Серая Сова».
Звонок [в] «Молодую гвардию».
Проверка денег.
Перо купить вечное или простое.
Встреча с Мих. Пет. Малишевским.
27 Июля. Линейка пионерская: у Аксюши это в церкви, и у нас, у детей, было тоже в церкви: старый Боженька и был нашей «линейкой».
На сегодня. В 4–5 в. поездка в «Фили».
Перегиб.
«Охотника»:
<Приписка: Вторая глава. П.> Женщин, деятельных в отношении внедрения нового порядка, одно время всюду называли «делегатками». У Алексея Денисова, охотника, с той делегаткой были вечные свары: как охотник, он понимал так коммунизм, что, если ты охотник и я охотник и у тебя вышла беда, я должен отдать тебе последнюю рубаху. А делегатка требовала от колхозников подчинения закону, – и то ведь правда, и у Денисова правда, сложить бы, но плюса такого, чтобы сложить, не находилось, и Алексей вечно вздорил и даже дрался с делегаткою. До чего дошло, что делегатка стала его ловить, когда он уходил на охоту, и возвращать к гражданским обязанностям. Время такое было, что так это можно было. Пойманный Денисов на другой день раньше вставал и уходил, а на третий делегатка вставала раньше его. В конце концов делегатке пришлось все ночи не спать, а Денисову вовсе не ходить на охоту и колоть дрова для колхоза. Две правды не складывались долго, <Зачеркнуто: но пришел счастливый день нашей встречи, и я умело рассказал в колхозе о двух правдах, и Алексей стал колхозным охотником с обязательством доставлять колхозу пушнину и мясо>
<Приписка: . 1.> Но что ни говорите вы, законники, о долге своем переделывать человека на службу общему делу, хорош и тот коммунизм, что был в древнейшие времена у первобытных народов. Это сохранилось до сих пор у многих охотников, но нигде я не встречал такой простоты, как в [Алмазове]. Недалеко от деревни был [овраг], сюда везли лошадей дохлых, и собаки всех охотников собирались сюда и кормились. И если у тебя нет своей собаки, приходи к [оврагу] с ружьем, свистни любую собаку, и она пойдет с тобой, и хозяин слова тебе не скажет, потому что сам, если ему надо, может свистнуть любую собаку. Удача – все выпьют весело, горе у кого – разговорят. Очень мне понравился, конечно, этот их путь к коммунизму: охота. Но я рассказал об этом в колхозе, что вот если бы такой коммунизм да законность. Меня [не поддержали], и Алексей стал охотником колхозным и с делегаткой помирился.
<Зачеркнуто: Рассказывал я раз в городе в одном клубе о таком естественном коммунизме, и некоторые, выслушав меня, сплюнули. Они дали понять, что в таком коммунизме нет твоего, а все только мое.
– Да, да! – вторили моему.
– Да, да! – вторил я сам, выслушивая и собирая в себе воспоминания о Денисове в отношении «мое» и «твое».>
<Приписка: III> Ведь это было лет пятьдесят тому назад. Я дал Алексею 200 руб. с просьбой купить мне собаку. Скоро он мне собаку привел, я попробовал, не годилась. А пока я пробовал, Денисов деньги спустил и сказал мне, что он собаку скоро продаст и тогда деньги мне сам принесет или пришлет.
– Не сумлевайтесь, – сказала его старуха, – если у Алексея и денег не будет, он осенью вам гусями отдаст.
Я ничуть не сомневался, но осенью ждал, ждал, Алексей не пришел ни с деньгами, ни с гусями.
Из этого гусиного места в город шла партия за партией, дешевые гуси были в тот год, много бы мне досталось гусей... Не пришел Алексей, и я не успел... и не был тут...
Лет через десять приехал я сюда на машине по первой пороше русаков погонять. Остановился возле избушки охотника, дал гудок. Старуха его выглянула и узнала меня, руками всплеснула.
– Алексей жив? – спрашиваю.
– Помер! – отвечает старуха.
Помер Алексей в ту самую осень, когда я его ждал, и когда помирал, он старухе сказал: – Ты ему гусями отдай.
Но гусей только что всех угнали в город, остались племенные, и она этих самых племенных принесла.
– Покойник мне строго наказывал, ты ему гусями отдай.
На спор наш пришла та самая «делегатка», все такая же, ничего ей не делается. Разобралась в споре и вернула старухе гусей, а та делегатке, как начальству, подчинилась, взяла. Я напомнил ей время, когда она стерегла Алексея и не пускала его на охоту.
– Перегиб! – сказала она.
И попыталась улыбнуться. Но, тут же заметив, что старуха опять пытается гусей всунуть в машину, строго поджала губу, взяла сама гусей и отнесла их в избу.
Весь-человек бессмертен, а человек... «Тьфу! – плюнул он, – все сгорим в крематории». Простой человек глубоко проникнут чувством к «Весь-человек» – это религия. Можно и любить человека, имея в виду «Всего человека».