• Приглашаем посетить наш сайт
    Маяковский (mayakovskiy.lit-info.ru)
  • Пришвин.Дневники 1905-1947 гг. (Публикации 1991-2013 гг.)
    1939. Страница 7

    6 Октября. Марш вместо молитвы утренней.

    Договор с Латвией.

    Продвижение «Этажей леса».

    Чудо: пороша как напала, так и лежит.

    У всего русского человека (знаю по Ефр. Павловне) со времени заключения пакта с Германией душа стала на место. Перестали даже самой войны бояться («нужная» война).

    Еще не верится, но мелькает надежда, что дождусь времени, когда люди станут на свои места и каждый будет уверен в завтрашнем дне.

    Прочитал, что великих людей нет, а есть лишь знаменитые. И доказательство в том, что сами так называемые «великие» никогда себя такими не считают.

    Тот же автор (православный) опровергает тех, кто думает, что можно детей воспитанием сделать хорошими: нет! в детях есть нечто, не поддающееся воздействию извне.

    Бострем, наверно, тоже мечтает, что он свои идеи скоро может открыть и получить признание. Думаю – нет: он относит эти идеи к людям, которых больше уже нет.

    Весь день идет снег, который до вечера таял, а к вечеру прихватило морозцем, и завтра будет зима.

    7 Октября. Снег шел и ночью, все завалило, только все это дождь, зиме поверить нельзя.

    На днях по радио сказали, что для урегулирования торговых взаимоотношений согласно германо-советскому пакту приехал в Москву г-н фон Шнурре. При этом почему-то вспомнился Достоевский, как будто Шнурре должен быть его героем.

    Еду в Москву до 13 (12 ч. с Петей к Шалагину).

    Собрать для «этажей» «пятна», разработать в связи с этим: место и стремительность, чтобы «пятна» распределить в месте и времени.

    Пятна: 1) Волк. 2) Трясогузка. 4) Дуб (и в воде). 5) Журавлиный Суд (место его «Осинник» поставить пониже Дуба). 6) Ящерицы и луч. 7) Антенна и Большая Волга (мы боги). 8) Муравьи. 9) Лоси (разбить на части). 10) «Барсук» и Хромка. 11) Гуси на косе – их говорок и их Надо. 12) Мышь лезет на небо. 13) Водяная крыса на закате (рождение человека): мост. 14) Клеопатра делает туалет. 15) Старый Мазай – куриная слепота. 16) С гуся вода. 17) Землеройка плывет. 18) Утки и острова. 19) Мазай – Маруська.

    Казанский вокзал. Электричка, ст. Удельная, лицом к Москве направо по Октябрьской улице лесом до мостика – 50 саж. лесом направо до 1-й дачи, 1-й дом, дача Наркомзема.

    Чувствую отвращение ко всякому собиранию, ничего не хочется хранить. Это получается в результате многолетней неуверенности в завтрашнем дне. И вот теперь как будто мелькает возможность... И видно, это в Европе у всех.

    Декларация Гитлера от 6/Х в рейхстаге чуть-чуть разочаровывает: так мало немцы хотят! Похоже не на мир, а на новую сторону войны.

    – чтобы стало единство власти.

    Ночью на 8-е. Перелет.

    Гуси летят ночью. Я спал. Лада заныла в кабинке. Пришлось вылезать из мешка и выходить. Я долго лежал в надежде, что Петя услышит, мне казалось даже, что он, может быть, слышит и ждет: мне это легче. Я вышел: Медведица и вот гуси. Петя! гуси летят! И только я сказал «гуси!» – он уже был здесь... Я понял, что он, конечно, не спал.

    – Слышишь?

    – Слышу.

    Через значительные промежутки:

    –Вот!

    И я: вот! Петя переслышал меня. Эх!

    2. Ночь вышла рябиновая: Джим захлопал и Вася схватилась, а тут Петя... И когда вышел: Скорей, папа, иди! – А! – (цапля). Повторить мотив слышания, но по-иному «эх!», т. е. что я слышал, а он не слыхал. Но это я слышал то, чего не было.

    3. Голос Мазая:

    – Теплая птица летит, видал ли теплую птицу? и пр.

    4. Столько прекрасного и что это тянет нас всех: есть ли в этом хорошем чувстве такое хорошее, чтобы и нам оно, людям, между собой годилось для лучшей жизни, а не просто «для красоты» и охоты?

    – Глядите, глядите! – сказала Аксюша.

    И мы по ее глазам нашли Хромку: она, хромая, добралась до воды и начала бить крыльями.

    Клеопатра даже на нее глядела.

    Аксюша сияла, и мы все глазами видели, как наше чувство всего хорошо.

    (С Хромкой соединить Аксюшу в Васиной главе... а утенка выходила. Бой утку принес: Хромка – селезень, Хромка и Клеопатра.)

    Мысль провести, что из этого чувства рождается близость. Или нет: пусть из близости рождается «всё» и что близость движет всем человеческим миром – и уже на этом, лишь как [следствие], надстраивается воспитание и проч.

    И вот почему неграмотные дружат с учеными.

    Верно ли, что люди не хотят воевать и что это делается «лишь в интересах международных банкиров» (Речь Гитлера).

    Через Петю полюбоваться ученым и провести параллель между «всё» и мышкой: я [на] него гляжу и учусь верному пути достижения близости ко «всему»: бывает мгновенье, когда «всё» в себе соединено и всё через себя понятно: пример – Журавлиный Суд (настоящий] человек).

    Сама фигура человека, как и явление всякой формы, есть действие силы свободы. И накопленные культурные ценности все были делом свободы. Можно ли так все на свете перевернуть, чтобы искусство, наука и религия стали делом неволи? Никогда! И если пирамиды и наши каналы делались невольниками, то каждый из этих невольников старался делать по-своему и тем самым обретал себе свободу: работая, глубже и глубже сознавал он необходимость работать и тем освобождался.

    Творчество свойственно не только писателям, едущим в творческую командировку, но решительно всем: творчество есть путь свободы.

    9 Октября, Отличная пороша даже и в Москве.

    В воздухе висит: война или мир? Ждут отставки Чемберлена. Слухи о возможности дружбы с японцами (запрещены антияпонские фильмы).

    Явилась мысль о «Рассказах дедушки».

    Роскошные вещи, собранные мной в московской квартире, имеют один недостаток: они не мои. Моих вещей как-то вообще нет, но в лесу деревья, цветы на лугах, облака на небе, – это все мои.

    По газетам, англичане плохо поддаются на речь Гитлера.

    Из беседы Риббентропа с японцами видно, что Германия желает дружбы России с Японией. И, вероятно, это будет: Япония, как Германия и Россия – директивная страна.

    10 Октября. 6 утра радио: Ллойд-Джордж о необходимости созвать конференцию держав.

    Вспомнить, – как произошло после распада Российской империи Советское государство, и отсюда понять, из-за чего и для чего возникают государства. (Напр., Соловьевская республика постановила коров не пропущать.)

    <3ачеркнуто: Приводные прессы. Револьверщица. В районах Шихона от Челябинска до Новосибирска. Коммунистка Леля Ефремова, калошница.

    Работницы-стахановки.

    Композитор Иванов.

    Орденоносец Штейнберг.

    По сообщению, 80 миллионов долларов, как только будет отменено Эмбарго. Сурьма. Олово.

    Голубь. Голубиная Связь.

    Какое перо пишет лучше?

    Какое, трудно сказать, потому что...>

    Лева был в Гослитиздате, Чагин его уверил, что издавать скоро будем на хорошей бумаге: будто бы из Финляндии будем получать, а потому из Финляндии, что с ней будем тоже будто бы заключать пакт, подобно прибалтийским.

    Пришел П. Н. Щекин. – Ваше первое слово? – спросил я. – Мое первое слово, – ответил он, – патриотизм.

    Это понятно, он педагог, он о всем мыслит в отношении к молодежи и практически: он теперь знает, о чем ему говорить в классе. Он, между прочим, говорит, что «идти на войну» среди молодежи непопулярно, они хотят идти в ученье.

    Потом я пробовал дать понять ему, что «варварство» Гитлера не может заполнить всю этику современного человека, что мы, конечно, варвары, но все-таки не совсем те варвары, которые были во время оно.

    Тут он поддержать разговора больше не мог. Он просто счастлив и вовсе не хочет помнить того времени, когда сам был в положении поляка или англичанина.

    – У пролетария нет родины! – сказал Лапинер.

    А когда сказал? Это было давно.

    11 Октября. Опять вернулось ясное время, мороз -6. Чаша весов покачнулась в сторону мира. Сегодня Вильну отдали Литве.

    Дошел слух о письме антифашистских писателей, в том числе и Ромена Роллана, выступающих в нем против союза коммунистов с фашистами. Сообщая этот факт как достойный сожаления, П. Н. [Щекин] что-то необыкновенно скоро перешел к приятному предположению, что предметы особенной необходимости, как, напр., чтобы прилично одеться советскому гражданину, будут включены в договор.

    Эти «лучшие» люди Европы протестуют, но я-то, я-то, считающий себя в смертельной оппозиции, почему я чувствую одно только удовольствие от союза с немцами?

    Вероятно, что я этого и желал. Но как я мог желать и когда у меня началась эта симпатия к «Надо» (вместо «Хочу»).

    Это началось еще во время оно (когда я стал писать) и кончилось, когда я отрекся от «разумников». И когда я узнал наконец о пакте, то главное удовольствие было от самооправдания: «грех, как гриб, съел» – одно удовольствие и «встреча» с Пав. Ник.

    – А как он будет разговаривать об этом пакте с Роменом Ролланом?

    – В этом разговоре я буду агрессором, не он, а я нападу на него и спрошу его, как мог он, Ромен Роллан, заключить пакт с коммунистами, когда мы...

    Ромен Роллан понимал коммунизм прекраснодушно и теперь съест пилюлю.

    – Меж ними нет ни одной моральной власти, ни одно имя не натвержено мне славою – пред чем же я робею?

    – Перед недоброжелательством, – отвечал русский. – Это черта наших нравов: в народе выражается она насмешливостью, в высшем кругу невниманием и холодностью. (Пушкин «Гости съезжались на дачу».)

    12 Октября. Пруды замерзли, и лед засыпан еще зелеными листьями.

    Поехали в Удельное к Шалагину.

    Приехал финский посол.

    Наступает время, когда политикой займутся специалисты и освободят нас, неполитиков, для нашего любимого труда <Зачеркнуто: и жизни>.

    13 Октября. Ясно, мороз. В Удельном березки светятся. Прудик – небольшой прудик является питомником пиявок на всю страну.

    – Германия есть Германия, и Англия – Англия, а мы сволочи.

    Мужик, который отдал на займ свои запасные гужи (а надо знать, что значит ехать без запасных гужей в Сибири).

    О том, как фантазия, поднятая чтением Пушкина, пригодилась Шалагину, чтобы устроить свою жизнь по разделе с отцом.

    Это был не пролетарий, а существо человека, независимое от имущества, от места родины, образования и случая: это было то, с чем родится человек и чему он наследует от неизвестных предков...

    Шалагин это наследовал от тех даровитых деревенских людей, которых называли «кулаками».

    – Германия, – сказал он, – как есть Германия, так она и есть, и Англия тоже есть Англия, а мы – сволочи.

    – Верно! – сказала Павловна.

    – Россия легла в немецкое лоно, и теперь ей скоро из него не встать.

    – Те, кто легли в лесах на севере, «кулаки», и те, кто хотел постоять за наше лучшее (интеллигенция), то плоть это, хорошая жертва... где был ты тогда, Ромен?

    14 Октября. Загорск. Мороз -5. Солнце.

    Я думал, что уж с того-то света (откуда мы теперь приходим в Европу) мы, наверно, за свои страдания выйдем оправданными, а оказалось, опять они хороши, а мы сволочи.

    Исследование.

    Окружение Мазая в Вежах.

    – а теперь хорошая погода.

    Почему Петя против фотографии (передний план и...). [Смотрит] как на слабость мою (он – натуралист Мантейфель – честный...)

    Слышал по радио, что немцев из Латвии переселяют в Германию.

    Русскую погань за то прощаешь, что она место свое знает, а еврейская погань занимает руководящие места. Но сердиться нельзя, и нельзя ни действовать, ни говорить, а надо терпеть и предоставить времени.

    Стахановцы и орденоносцы – лучшие мастера в своей специальности, но никак не лучшие люди: лучших людей вообще отобрать невозможно, они сами определяются.

    Покрытая позором пала Польша, но отдельные лица и до сих пор сражаются и как личности не только не пали, но возвысились и проявляют чудеса храбрости. Так что «поляк» имеет теперь два значения: поляк – представитель Польши, хвастливый трусишка, и поляк лично – мужественный человек, честный герой.

    Ход революции сопровождается таким нарастающим комом лжи – как лавина с высоких гор. И оттого я сомневаюсь, что возможно написать о революции подлинно художественное что-нибудь. Я даже замечал: иногда, читая что-нибудь с интересом, – вдруг поймешь, что автор ведет к революции, тогда становится вперед известно, чем кончится, и всякий интерес пропадает.

    Как будто жизнь дает такой образец лжи, что попытка автора дать свою «фабулу» (обман) не удается. Жизнь как бы лишает автора права на обман.

    Создалась бы интересная литература, если бы автор взял на себя говорить только правду: в то время как жизнь есть ложь, в книге была бы правда, – это было бы, наверно, очень интересно. Только такую правду говорить нигде не дадут.

    Вот почему никакой поэт не может любить эпоху революции.

    15 Октября. Загорск.

    Слышал по радио романс, или, может быть, во сне привиделось такое чувство, будто бы кто-то пел о своей ранней любви, когда он сливался со всей природой и видел красоту ее в теплое и тихо цветущее время и одинаково мог наслаждаться осенним завыванием ветров и зимними снежными бурями. – Теперь же, – заключает певец, – я природой могу наслаждаться только в хорошую погоду.

    И так огромное большинство людей на свете приходит к такому концу, к погоде вместо природы и к даче вместо Земли. Вот откуда произошел «Жень-шень»: из нерастраченного чувства любви, свидетельством чего и является сильное чувство природы. Весна была как бы вызвана человеком и заключена им навсегда для себя (осталась весна вместо любви).

    Единственный ли путь поэта? (Эрос вместо Пола?) или, может быть, есть другие пути, каких я не знаю, условие возникновения поэзии такое, чтобы сам поэт переживал, не зная ничего о поэзии, чтобы она рождалась сама. (Вот откуда именно и было так, будто не во власти ее (невесты) и его, влюбленного, было соединение: они искали друг друга с тем, чтобы расстаться: цель встречи была расставание, любовь переходила в смерть без посредника. В этом и есть путь поэзии.)

    Дикторы замучили информацией с Западной Украины и Белоруссии, – Телятников, Герцык и Толстова. Диктор – это явление механизации, все равно как шофер, едущий по приказанию. (Вели машины шоферы, говорили дикторы.)

    Упадок после подъема объясняется затишьем на фронте.

    Гитлер, вероятно, про себя думает, что этот потолок Маркса–Энгельса в России хорош для усмирения русского анархиста-нигилиста, а он же держит в руках... Словом, это учение как хороший кнут для всех иноплеменников (и евреев сюда же): для смешанной крови, а для Германии, чистой крови, другая идеология.

    Гений и Герой: гений – это единственный в своем роде, он раз пришел в свет, и такого именно больше не будет; герой же – это первый в своем роду: за этим героем стоит стена героев, тронь одного, и на смену выйдет другой. Герой – это начало, гений – конец, герой начинает свой род, он первый в роду, гений заканчивает и, как единственный, больше не повторяется.

    Пример: если бы не доплыл Папанин, другой бы доплыл, и кто открыл Северный полюс? Не открой он – другой бы открыл. Но Лермонтов другой не появится.

    16 Октября. (Загорск.) Ночью был наконец-то дождь. Вчера в овраге убил вальдшнепа.

    Напоминаю себе, что тогда только решится вопрос – будет или не будет моя вещь создана, когда станет писаться задушевно и так легко, как говоришь, когда встречаешь хорошего слушателя.

    В природу приходит человек и делом своим показывает: вы, мол, такие-сякие немазаные, а я – не чета вам, я – человек!

    Я же в природу прихожу сам как животное и как растение, я смотрю на них и стараюсь все ихнее открыть в себе и через это и их понять как своих родственников, добрых и злых. После такого изучения я под самый уже конец начинаю подумывать, как бы мне поскорее отделаться от неприятной родни и соединиться в общей работе для общего блага с хорошими. Особенной же гордости при этом практическом деле я не чувствую и человеком, венцом природы, считаю [себя] не в том, что я всё могу себе захватить и все мне подвластны, а что всех их в себе могу собрать и разделить как друзей и врагов. Удовольствия же в том, что я могу, – никакого не чувствую, и слава рабовладельца мне совсем не нужна.

    Журавлиный Суд: силой родственного внимания надо создать отличия и описать такими и таких, уже нам известных, собрать на Журавлиный Суд. И деревья и все облюбованное собрать.

    Какая это «любовь», если все сводится к тому... но ведь и без этого «платоническая» или «духовная» тоже – какая это любовь! И какое это лицо, если нет зада: это маска, а не лицо. И что это за ужас, если один зад, без лица.

    Вчера по радио слушал выступление «академика» по случаю 125 лет рождения Лермонтова. Он не мог и здесь не сподхалимничать.

    Между тем, как представишь себе немца в положении нашего колхозника...

    «Счастье» у нас сделалось понятием казенным в значении парада благополучия. Но есть и у нас счастье единственное, которым люди везде на свете живут: это счастье состоит в достижении лично самим собой поставленных целей. Оно, конечно, относительное, но бесспорное, и каждый этим живет даже в тюрьме: бывало, поставишь себе цель – достать табачку, и достанешь, и рад, и счастлив.

    17 Октября. Вся ночь дождь, тепло (+10), туман, снег растаял: все, чем можно показать себя – показывается: зеленая трава, папоротник и... и заяц показался: брюшко белое и задние лапки.

    И сразу весь аромат осени.

    Внезапный поворот в природе: то зима, а то проливной теплый дождь, – и то дождь, то солнце, и гром гремел, и сверкало.

    Как все живое бросилось жить, бабочки явились, мошкара, пчелы мои совершили облеты. Всякая травинка, мало-мальски зеленая, показывалась. Но главное, это впервые за всю осень был осенний чудесный аромат: пахли корни, пахли почки и опавшие листья.

    Когда шумел дождь – спать хотелось, когда в лес проникал солнечный луч и освещал группу разных стволов деревьев, случайно выросших вместе, то пни, то листья внизу разных цветов...

    Чудесны эти взрывы жизни самой поздней осенью, накануне всеобщей зимней спячки в лесу сойки, вороны, синички, ореховки: как ворон лаял, как ореховка наверху оправлялась, чистилась долго, как трещали последние дрозды (какой урожай рябины и какая она сладкая: ели, как лоси).

    Василий Алексеевич старался нам выразить свои чувства радости по поводу заявления Гитлером желания его помириться.

    – Англия, – говорил он, – ведь это люди, и Франция – люди, и Германия люди, и Англия и Франция и Германия и, откровенно говоря– все люди, и все жить хотят.

    Мы очень смеялись этому «откровенно говоря», а В. А. продолжал:

    – Отруби голову курице – она воскреснет, а человек, отруби ему голову, – и он не вернется никогда. Вот почему хорошо, если хотят как-нибудь урегулировать мир.

    Утрата народности и государственности русским интеллигентом сопровождалась дружбой с евреями: семинаристы-безбожники женились на еврейках (напр., Воронский).

    Пушкин зря опоэтизировал цыган: это те же самые евреи, только те паразиты интеллигенции, а эти воруют лошадей, повадки выпрашивания. Мальчишка подошел к нам цыганенок и стал предлагать купить у них гончую, а когда мы отказались, попросил папиросы, и он за это попляшет.

    Если от нас требуют хорошего «человеческого» отношения к евреям, то почему бы и нам от них не требовать того же, и прежде всего выполнения всего трудного, что мы, русские, выполняем. Почему они считают себя призванными на более легкое, интересное и почетное дело?

    Есть красота и есть служение красоте, и есть безучаственное, потребительское отношение к красоте: эстетизм. И очень похожий на эстетизм есть оптимизм, как тоже вовсе не оправдываемая личным творчеством добра вера в то, что все в мире идет к лучшему.

    Бывают, однако, бедняки, жизнь которых вечный подневольный труд, вечное бремя на службе, в семье. И вот таким-то беднякам можно быть оптимистами, единственно они только и могут объявлять, что все в мире идет к лучшему. Такой оптимист у нас В. А. Яловецкий.

    Петя убил трех зайцев, у одного задние ноги начали белеть.

    Случай на охоте: некий гражданин, вероятно, вор, привел суку в течке и стал трубить, отзывать наших кобелей. Но собаки наши не шли на чужую трубу. Тогда вор – делать нечего! – пустил свою суку, наверно, думая, что кобели бросят гонять и за ней пойдут. Но кобели на чужую суку не обращали никакого внимания, и она присоединила свой голос к ним и гнала с ними на равных правах. Когда же заяц был убит и они заметили, что жирная сучка к нему приближается, зарычали на нее. И только уже когда Петя зайца уложил в рюкзак, они заметили, в каком состоянии сучка: она даже хвост отвернула. Отец Трубач и сын Сват, оба пятно в пятно, стали соревноваться. А когда отец успел и повязался, то сын стал делать то же, что и отец, только в голову, и наслаждался все время, пока собаки были повязаны. А когда они разошлись, то сучка ушла на трубу, а наши кобели стали разыскивать другого зайца.

    Культура народов представляется отношением умственного труда к мускульному.

    Лица, как они есть у людей, интересные, разнообразные, – эти лица любовь делает. Для бесчувственных все лица одинаковы, человек и больше ничего.

    Видал ли кто-нибудь у нас под Москвой муравейники выше человеческого роста, похожие на стог сена, такие большие, что оторопь возьмет, испугаешься и остановишься.

    Если день проходить и каждую вершинку ногой толкнуть – хоть один раз заяц непременно выскочит, и в этом сила охотника – в терпении.

    Муравьиная куча больше куста можжевельника. Радиостанция. – Муравьи в движении: дерево околдовано и проч.

    Так связать всю жизнь на площадке.

    И что на муравьиной куче хорошо посидеть.

    Немного неловко сесть, – такая работа! Но и то сказать, я-то не муравей, из-за того, что я тут отдохну, можно муравьям и поработать.

    Одушевить Антенну, Мазая.

    Трагедия еврейского народа – в нарушении заповеди: в поте лица обрабатывай землю, т. е. занимайся мускульным трудом, и в этом есть связь с землей, в этом есть и «власть земли», и согласие через это со своим народом. И это в организованной нации является коррективом интеллигенции, ее умственного труда. Еврей нарушил эту заповедь, он гнушается мускульного труда, и при всем желании ему нельзя к нему возвратиться, как [всякому] «умному». Интеллигент, если занимается только умственным трудом, в совести своей знает эквивалент черного труда в своем народе. Евреи же как воры...

    18 Октября. Отдыхал, пытался писать и вечером поехал в Москву. По дороге любовался людьми русскими и думал, что такое множество умных людей рано или поздно все переварит и выпрямит всякую кривизну, в этом нет никакого сомнения: все будет как надо.

    19 Октября. Повернуло опять на Мороз. Радуюсь, когда бьют англичан, и тревожусь, когда бьют немцев.

    Мысли-чувства в детстве-юности, из которых потом развивается душевная жизнь, – это было, первое: в Тюмени (мне 19 лет) синичка на окне и мое необычайное волнение при виде ее, волнение от чувства связи их мира и нашего и что синичка эта есть во мне самом. Из этого развилось мое чувство родственного внимания и вся моя литература.

    Еще было мне раз, что по себе, своим переживаниям (марксизма) я могу судить и о будущем всех нас: что потом будут и все как я, что я переживаю то самое, что будут потом все переживать. Это было мне на переломе убеждений, когда я сказал себе: «Нет для меня в том никакого сомнения, что рабочее движение все победит и все устроится, как предвидит Маркс. Но это сделается и без моего участия, это так верно, что само сделается». Но вот вопрос, я-то для чего существую, или, вернее, что же есть на свете такое, чему без меня лично не бывать, т. е. 1) явился вопрос моей личности 2) и предвидение победы социализма у всех (как у меня). И это можно теперь видеть «у всех»: все равнодушно голосуют, равнодушно участвуют в парадах, в «счастье» и т. д. и в то же самое время в глубине себя переживают мой вопрос: «Есть ли на свете такое, чему без меня не бывать

    Читаю книгу Свечина «Основы человеческой деятельности», в которой говорится о государственных организмах на основе индивидуального организма, т. е. то, что я делал по чувству. Ошибка книги в излишней рационализации (использовании) интуитивной и верной правды.

    Сила моя состоит в чрезвычайной осторожности, с которой я подхожу к своему Данному (интуиции), и в то же время эта осторожность очень задерживает выход моего Данного из моего внутреннего мира в общий, т. е. я мало и робко Соз-даю. Медленно складывается внутри меня Данное (долго живу), и мало мое Соз-данное.

    Тот распад, о котором я сейчас поднял речь, на холодную уверенность в победе социализма и на вопрос о себе, претворился в Надо и Хочется.

    И взять хотя бы даже наш Союз писателей, разве не есть он воплощение этого Надо, взять самого Фадеева, как в нем борются это Надо (Секретарь) и его Хочется (писатель).

    В этом свете встает сейчас старая тема о войне: что будто бы «все хотят мира, следовательно, не надо войны». Все хотят – это верно, но следовательно – неверно. «Все хотят мира, и все должны воевать» – вот истинная трагедия.

    Коммунизм целью своей ставит Хочу, а средством для достижения этого делает Надо, через это Хочу (личность) отодвигается в будущее, а Надо заполняет все настоящее.

    Получается транскрипция христианского «здесь» (на земле) и «там» (за гробом).

    И все это еще виднее в жизни рода и в микрокосме государства, коммунизма и рода в семье.

    Чувствуется глубокий упадок государственного организма Англии, когда председатель министров Чемберлен в Палате общин на весь мир восхищается подвигом германской подводной лодки, потопившей в гавани, на стоянке лучший английский линкор с командой в 800 человек!

    Говорят, что в Англии талант (Хочу) для своего развития в общественном строе почти не встречает преград.

    Начинают поговаривать запросто о распадении Британской империи.

    20 Октября. Москва. Мороз -6. Посылаю Аксюшу в Загорск. Лада очень больна.

    21 Октября. Москва. Тургеневская комиссия. Турция: пакт с Англией, Францией. Эстония: расквартирование Красной Армии. Союз ведет политику мира. Сбежал от комиссии.

    Эстетически узаконенная слабость (Тургенев).

    в этом не было, и только под старость мало-помалу детские мечты свои стал я осуществлять одну за другой. И так наконец дошла очередь и до самого моего заветного желания детского устроить себе дом на колесах, как у Жюль Верна, и уехать в страну непуганых птиц и зверей.

    Фрайерман.

    Виталий Валентинович, Васильевский Остров, 3 линия, 58, кв. 11.

    Ленинград], т. 200-33.

    Гайдар.

    22 Октября. (Переехал в Загорск.)

    В собрание люди пришли каждый с готовым решением, и все знали, чем оно кончится, и шли вяло: «ходить-то незачем!» Но один гражданин на собрании поднялся и высказал неожиданно для всех такую мысль, которая в дальнейших дебатах все победила, и постановление вышло для всех неожиданное.

    Так бывает, и некоторые, настоящие общественники, верят, что в этих случаях побеждает какая-то «правда», и вот почему такие общественники часто побеждают то мнение, которое бы вышло из арифметического складывания мнений отдельных членов собрания, – они побеждают это среднее мнение, потому что верят в Правду, независимую от правды отдельных лиц.

    Несколько раз даже в наших рационалистических газетах повторялось, что «человеческому уму невозможно предвидеть, кто победит в этой борьбе». А если сам человек даже не может предвидеть, то кто же ведет борьбу?

    и, мне думается, немцы и русские вместе сильнее англичан и французов.)

    23 Октября. Загорск. Мороз. Солнце. Остатки снега. Охотились в Двориках. Ранили зайца и больше ничего.

    Был великий урожай рябины, а дроздов почему-то в этот год прилетело осенью мало, и оттого множество рябины осталось в лесу до морозов. Когда же октябрьские морозы один за другим хватили и лист опал весь убитый – рябина от этого только получшела. Ягода стала такая сладкая, такая вкусная, что мы, даже не трогая руками, как лоси, подходили и губами вбирали [в] себя целиком красные шапочки.

    24 Октября. Загорск–Москва.

    Рассказ в «Этажи»: Парень глупенький («Гусь»). На Стану рассказ: разбил 1/2-литровку и скажи: разбил и ничего, а когда [стал выше], вдруг вино запахло, будто вот лужа около меня под носом. Отчего это? – А вот у меня было, – ответил Пчелка, – мне сейчас 58 лет, а когда было мне восемь, родитель-батюшка поехал со мной в Кострому покупать к годовому празднику добро. Вот накупили всего, и еще [столько] – чтобы самому донести, а вино, целую четверть, дал мне. Бутыль огромная, четверть, пять бутылок – такое добро доверил мне родитель. Нес я четверть ту в мешке, сначала в обнимку, а когда стало мне тяжко, я и спустил пониже. А как раз тут возле меня чугунные плашки стояли. Мешок с четвертью и заденься за одну плашку, а как я потянул и он опустился, то качнуло [маятником] о другую, и о другую плашку стукнулся. Ну, конечно, бутыль о чугун вдребезги. Вот тут-то мне и было...

    – Что ж тебе от родителя было?

    – А то было от родителя. Я об этом и хочу сказать в ответ на вопрос: почему как я разбил бутылку не пахло, а как [поднялся выше], запахло. Вот с тех пор как я разбил бутыль и родитель-батюшка меня казнил, прошло ровно 50 лет, и то все и теперь, как в Кострому приеду – все мне пахнет вином.

    Об антенне и лодках: я смотрю на все это, ребятки, как на будущее: сейчас нам это попало в руки, и мы, как ребята малые, не знаем, что делать, а вот придет время, и как мы через это всё заживем. Это всё наше будущее!

    25 Октября. Падение барометра. Переживаю неприятности от второго письма Фадеева по поводу пчелки-свободы. Довольно было раз случайно сказать «свобода», чтобы все редакции взбеленились. Тут даже авербаховские времена вспомнились как свободолюбивые. Помню, тогда до того дошел, что умирать собрался. Теперь не хочу умирать, потому что прошел Авербах и это прошлое ручается в том, что и наше время пройдет.

    Побаиваюсь, не стать бы для всех них пугалом.

    Скоро такая начнется реакция, что во всех литературах останутся одни подхалимы. Но помирать собирайся – рожь сей: будем пока что писать для детей.

    Дорогой Александр Александрович!

    Ваша политграмота о свободе справедлива, но она коснулась моей души приблизительно, как коснулась речь Онегина души Татьяны Лариной. Увы! я свободой считаю то самое, что называют любовью: способность создавать из хаоса личности, уметь находить в себе, где надо, родственное внимание к окружающему миру. Моя «свобода» не фальшивая свобода [говорящих] либералов <приписка: политиков вроде Герцена>, а то самое творчество, которое рано или поздно создаст для всех нас желанный мир на земле... Если бы у вас всех не висела на глазах повязка косности, то вы все давно бы признали меня предтечей самого передового революционного писателя, хотя я пишу лишь о деревьях, цветах и животных.

    Мне было неловко, что Вы по поводу незначительной моей статейки написали мне два больших письма. Уверяю Вас, что слово «свобода» упомянуто было в статейке совершенно случайно, и выбросить его можно было бы без всякого ущерба. Что же касается объединения староверов 12 в. с колчаковцами, за это, дорогой А. А., я, старик, при случае как-нибудь Вас, мальчика, посеку. Поимейте в виду, что Селех, у которого раньше Вас была эта статья, просил меня изменить там две-три последних строчки, никакой речи у него не было ни о «свободе», ни о «староверах». Я резко спорил с Селехом, назвал его чуть ли не дураком или пробкой и сказал, что пошлю сначала Вам как третейскому судье между мной и им. К сожалению, Вы узнали, что статья была у Селеха, и это подстегнуло Вас, ревностный молодой гражданин, навернуть клубок догадок о староверах, свободе, Вам помогла еще в этом услужливая «коллегия».

    очень хорошим человеком, я искренно радуюсь <приписка: есть сведениям что Вы стали во главе Союза. Прошу Вас, только не думайте, что я политически глупенький и настаиваю на какой-то личной мещанской свободе и выявляю то, что мне лично Хочется, в то время как все делают что Надо при блестящем <приписка: (говорю без подхалимства)> руководстве Сталина. К сожалению, я абсолютно не могу писать без юмора, может быть, даже чуть-чуть без юродства, вытекающего из моей чисто великорусской природы. Я очень боюсь, что эта черта моего таланта становится теперь неуместна, иначе почему же ни один из моих очерков о Выставке не был напечатан ни в «Правде», ни в «Известиях». И в то же время если я дам это в большие журналы, то всё напечатают с большой радостью и те, кто делает «Известия» и «Правду», прочитав меня, опять будут просить меня и опять, когда я им поднесу, испугаются.

    Я, как русский, чрезвычайно гибкий человек и могу ко всему легко приспосабливаться, несмотря на свой возраст. Но я не вижу в современности такого литературного тона, ради какого я должен изменить себя. Напротив, пишущие мне кажутся теперь уже не писателями, с моей точки зрения, а дикторами. Я не хочу приспосабливаться к дикторам и лучше брошу навечно попытки писать в газеты, чем брошу способность смеяться. Однако есть хорошее утешение в наше время, что быстро все меняется: давно ли был Авербах. Так будет и с дикторами. На этом давайте закончим нашу переписку: обменялись нотабенками, и до приятного свидания.

    От всей души желаю Вам успеха в достижении Ваших целей. Преданный Вам, Мих. Пришвин.

    Одумка вследствие заминки на войне: возможно, что в таком роде война пойдет надолго, осложненная Дальним Востоком, Индией, просто до без конца так и будет. И что бы там ни кричали за мир против войны, – вся жизнь соберется около войны, и при всеобщей ненависти к ней ей только все и будут заниматься. Таким образом, величайшие мировые события, быть может, перестройка всего Мира, с какой-то точки зрения, изнутри, будет чрезвычайно скучна.

    Ужасно, что к каждому священному Надо, как в пустыне к огню, зажженному странником, собирается всякая нечисть и пользуется этим Надо, чтобы им гасить всякое священное Хочется. Напротив, всякое похабное Хочется, присоединяясь к великой Свободе, выступает против священного Надо.

    Если ты себя считаешь сыном своего русского народа, то ты должен вечно помнить, в каком зле искупался твой родной народ, сколько невинных жертв оставил он в диких лесах, на полях своих и везде. Наш долг перед потомством помнить о них и до того допомнить, чтобы наше сознание получило наконец-то понимание этих... удовлетворенных.

    Риббентроп сказал, что политическая дружба Германии и России «чрезвычайно популярна среди обоих народов». И это верно.

    «Серой Совы».

    Зацепился за нитку в своем писании и начал низать и низать. Теперь едва ли замнусь...

    27 Октября. Москва. Дождь.

    День тоски и лишних слов, за которые тоска прибавляется. – Работать ты не можешь, когда бывает у тебя эта тоска. – Работать не могу, – сказала Аксюша. – А молиться? – Она ничего не сказала. Но, думаю, едва ли можно и молиться. Походка неверная становится, бормочешь вслух... Это, конечно, от одиночества и слабости своей в борьбе с ним. Способность бороться и побеждать это состояние и выводит нас «в люди» (иначе «Барсук»).

    В словах Христа «Будьте как дети» важно «будьте», т. е. что детство это не есть просто детство физическое, а сотворенное, и что мы в нем не дети, а «как дети». В другой раз, если мне скажут, как часто говорят, «вы – ребенок», я поправлю: нет, я как ребенок.

    28 Октября. Загорск. Дождь.

    Вчера выслушал Кочеткова о мобилизации: как брали «вдруг» и шоферы все успели напиться, а это единственное, что оставалось в эти времена от «личности» (напился).

    – Что же, лучше стал жить?

    – Лучше: берег показался.

    В последней речи Риббентропа в Данциге условием мира ставится возвращение колоний Германии, т. е., сравнительно с Гитлером, требований меньше: уступка каких-то колоний, «соответствующих новому положению Германии». Зачем же Гитлеру этот мир? Играет ли он в миротворца? Опасная игра: он поднимает против войны те элементы, которые потом выгоняют собственников и делают коммунизм. А его сжатые силы... Хорошо нам сжимать массу – сжимается, а у него – вопрос, и на этом вопросе ведь Англия строит свою победу. И не того ли боится он сам, предлагая мир?

    скотского положения, от отупения через унижение через труд: тончайшая совесть иногда, чтобы не порваться, хватается за рюмочку и спасается, и человек начинает жить от рюмочки к рюмочке, от стакана к стакану, от бутылки к бутылке и так постепенно топит совесть в вине и становится пьяницей.

    29 Октября. При таком тяжелом, низком небе рассвет бывает столь темный, что капли в раздетом лесу светятся, как фонарики.

    Они (ученые, Петя) сознают, что всего обнять невозможно, и «всё» разбивают на классы, виды, подвиды, семейства и стараются найденное складывать в надежде, что когда-нибудь [будущее] человечество скажет всё <приписка: и стараются найти в этом «законы», заранее зная, что «всего» понять невозможно>

    Я же ищу, чтобы каждое отдельное сказало о всем и даже каждая мелочь, найденная мною, говорила за все.

    <Приписка: Я же не расстаюсь с чувством, что «все» во мне, только нет зеркала, чтобы его увидеть, и я ищу это зеркало и нахожу: блеснет росинка – и я внезапно чувствую, будто вижу в ней, как в зеркале, «все».>

    Но стоит попасть в лес в любую погоду, то сразу как будто в себя пришел или вернулся на любимую родину.

    Найти освящение почек и про мой ручей.

    Внести в рассказ: Петя предпочитает щуку поймать, чем сфотографировать, и не может слышать слова «передний план» – «задний план» и в особенности слово «разрешить» и композиция.

    30 Октября. «Свобода» есть название роста личности, или «» (сейчас, а не завтра).

    Способность души русских расширяться создает нынче «героев», которые, совершив назначенное, переделываются в чиновников. Может ли такое состояние длиться, сделаться постоянным?

    Лев Толстой мечтал писать так же просто и ясно, чтобы строчки его на бумаге были похожи на борозды пахаря. Ему этого так хотелось, что при разочаровании от своих попыток писать он брал соху и пахал.

    Надо и свои «чудеса» проверить на пробный камень писательских затей: оттуда выходят и все «чудеса» (и, наверно, весь мой роман).

    . Плохие литераторы напишут «как все», это безликое напечатают в газетах, а перед тем как газете выходить, дикторы превратят напечатанное в устную речь и стараются по радио передать по возможности интимно, как будто передаваемые слова вот только-только что родились.

    При этом тут же по радио слышится шелест гранок, которые они сердечно передают.

    Молодежь выросла без понятия о родине, – а это надо, и вот почему «Слово о полку» и Александр Невский и др. Надо привить чувство родины, надо бессознание

    Я знал, что получил право ездить не только бесплатно на трамваях, но и входить в трамвай с передней площадки. Но я не знал, что право мое входить было в моторный вагон. Я же входил с передней площадки в прицепной вагон, куда входят граждане с вещами и особенно те, кто рассчитывает проехать без билета, «зайцы». Однажды зайцев было так много, что, когда я нажал на них, они закричали все, набросились на меня.

    – Чего вы орете, – сказал я, – я имею право входить с передней площадки.

    – Нет у вас права такого, – закричали дерзко.

    – Так вы думаете, что я заяц? – спросил я.

    – А конечно, заяц! – ответили мне.

    И все засмеялись.

    А я вынул свою книжку и показал. Все зайцы так и ахнули.

    – Зачем же, – спросили они, – вы ездите во втором вагоне с зайцами, вы имеете право [входить] с площадки в передний вагон.

    – Мне нравится, – ответил я, – ездить с зайцами.

    «Мазай и зайцы», после чего все зайцы признали во мне Мазая.

    Так оно вышло, [что] как раз в этот раз появился контроль, и я не мог, как настоящий Мазай, этих зайцев спасти.

    31 Октября. Москва.

    Петя ставит вечером свои ловушки, утром их осматривает, потом взвешивает землероек, вскрывает, что-то находит там, записывает. Ему хорошо, у него есть ключ к своему исследованию: он делает как все ученые. Но у меня при моем сочувственном исследовании силой родственного внимания все время происходит так, будто висит замок, я тружусь, подбираю к нему ключи, и когда прихожу к тому, что никаким ключом не открыть – замок сам открывается. Тогда думаешь, – вот радость какая, я теперь навсегда открыватель чудес, я владею волшебным замком. А он опять как сам открылся, так сам и закрылся... пока вдруг опять замок сам не откроется. Казалось бы, бросить все хлопоты, – раз открывается сам, ну и жди. И опять нет, если не приложить труда, замок сам не откроется.

    Вот сегодня Петя так спокойно потрепал своих землероек, и я так завидую его счастью: он-то наверно сегодня что-нибудь сделает и ляжет спать довольный: на сколько-то он продвинулся вперед. А я, может быть, и скорей всего! так прохожу со своим фотоаппаратом.

    – Петя, я тебе завидую, – сказал я, втайне рассчитывая, что он завидует мне и так ответит, и мы поравняемся: художник завидует ученому, а тот завидует художнику.

    Но Петя улыбнулся и ничего не сказал.

    Когда совершается великое событие, я знаю, что надо быть готовым в этом великом потоке увидеть мелочь какую-нибудь, зернышко, пылинку, соломинку: если поймешь судьбу соломинки, через нее поймешь и весь великий поток; если же за всем потоком будешь следить – ничего не поймешь. И совершенно то же бывает при стрельбе в куропаток: в одну будешь целиться – убьешь наверно одну, а может быть, двух и трех и больше, а во всех будешь стрелять – никогда ничего не убьешь.

    Я хорошо это с куропаток перенес в свое исследование и всегда мечусь в мелочь, только не всегда из этого что-нибудь получается: только при наличии чувства огромного события в природе эта мелочь говорит о великом. Мелочи же сами по себе у меня ни о чем не говорят.

    1 Ноября. В 7 утра речь Молотова.

    «новым», когда старая мысль вставляется в мозаику непредвиденных случайностей и действительно по-новому освещает их смысл.

    Спор землеробов-единоличников против колхозов [перешел] на любовь: они говорили, что без любви земля не будет рождать, и клялись в этом, и ссылались на Бога. Но земля в эту весну на их любовь не посмотрела и без всяких усилий со стороны человека дала неслыханный урожай. А на следующую весну подошли тракторы в помощь коллективу, и земля опять родила без любви. Нет, земля может рождать без любви. И вы тоже, старые <Зачеркнуто: грешники> проказники, не прячьте в любовь свою привычку жить лениво и беспечно.

    Власть рождается в организации, вернее, в механизации общества: чтобы человек слушался, как шестерня: военная служба.

    2 Ноября. Слушал по радио заседание о присоединении Галиции. Выслушал от Левы о страданиях на фронте бедного плясуна, который никогда ни о чем, кроме пляски своей, не думал. Но видно, что у нас мобилизовали кое-кого и зря и чепухи при этом было очень много. «Вали всех!» – сказали. И гнали всех.

    Перед праздниками (так говорят) разные товары, напр., икру, которой мы уже с год не видали.

    Сидит человек возле шоссе и, не обращая внимания на проходящие машины, с великим наслаждением с... т. Я указал на него Пете:

    – Гляди, вот оптимист!

    Мы сейчас как опавший лес – мы сейчас в листьях, опавших для удобрения лесной почвы. Мало того! мы такими перележали зиму, и вот весна наступает, и мы ждем счастливого часа, когда нас закроет молодая зеленая трава.

    «Я». Лица многих людей в Метро отвечали моему чувству: я как будто узнавал в этих лицах то самое, что смутно чувствовал в себе. И мне приходило в голову, что, наверно, так и вся природа тоже во мне и всевозможные болезненные или воинствующие бактерии вполне соответствуют тем существам, которых мы называем своими врагами, крокодилами, ядовитыми змеями. Вся борьба, которая в мире, одновременно происходит и во мне, и единство силы, выходящей из этой борьбы, собственно, и есть мое «Я», моя Личность, мой Разум, отличающий меня от природы.

    3 Ноября. Трухануло снежком.

    10-го быть на вечере молодых писателей в Клубе.

    – Два основных своих стремления могу я в себе проследить, начиная от первых проблесков моего сознания (лет с восьми): это, первое, – быть не таким, как все, и второе, остаться со всеми. Но поглядим на каждое организованное существо, возьмем даже дерево, и мы увидим, что оба эти мои стремления являются условием существования в природе всякого организма (корни, листья, этажи).

    Быть не таким, как все, впоследствии оказалось, значило быть самим собою, а остаться со всеми – это превратилось в обязанность [быть] культурным человеком.

    с Чужим умом с целью превратить его в личное достояние при условии Быть самим собой.

    Быть учителем внешнего знания я не берусь, потому что даже средний преподаватель литературы может это сделать гораздо лучше меня. Что же касается того, чтобы научить других быть самим собой – это невозможно и не нужно: это приходит само собой, это есть сопровождение автоматическое роста таланта: есть яркий талант, и писатель непременно будет стремиться быть самим собой.

    Но хорошо «поглядеть» (анализ) дружелюбно (не по существу). Социальная природа «поглядеть». Поглядите мою работу, а делайте по-своему. Возможно, в этом и польза: поглядев на другого, захотелось бы более страстно делать по-своему.

    воспитания). Угрозы же Финляндии с этими словами «черт побери» весьма похожи на...

    К речи моей:

    1) В последнее время в Москве появился безупречно правильный русский язык. Дикторы. (В природе-народе правильность и неправильность, как во всяком организме: в этом борьба, вы видите, как из всех неправильных листьев создается идеально правильный лист. Если бы без этого – правильность мертва.) Настоящий, народный язык неправильный: записанный фольклор. Сказитель и диктор. Юмор невозможен [в] той речи.

    2) Я не из библиотеки, а из народа и природы: в этом весь секрет моего успеха и длительности.

    Поэзия, религия и «жизнь» перекликаются между собой, потому что они все дети одной силы – размножения. Вторая сила – насыщение – порождает из себя только «рационализм», тут один ум, полезное действие, техника, политика, государство, социализм и пр. Нам, поэтам, кажется, что сущность в размножении, а это уже второе дело – накормить людей. Но рационалисты это ставят на первый план. Мы: едим, чтобы жить, они: живем, чтобы есть. Одно упирается в мистику, другое – в Маркса (Рацио).

    «Рацио» покинуло нас и русское общество было предоставлено свободному размножению, то все кончилось абортом (сама жизнь с ее поэзией, аскетизмом и пр. была выброшена за борт). Жизнь была спасена вмешательством государства, аборты были запрещены.

    (Итак, является тема для размышления: почему же именно случилось так, что, «когда начальство ушло», жизнь была выброшена за борт. Эта тема вызывает воспоминание о призвании варягов.)

    Вчера по радио слушал «Онегина», и заря из листьев дерева сделала мне лицо Чайковского, который смотрел в мое окно вниз головой. Глядя на Чайковского, я думал о том, что сколько же могут люди сделать за мгновенье своей жизни – вот как Чайковский; и о том, что как это люди, видя на каждом шагу смерть, зная, что сами вот-вот умрут, живут кое-как, мирясь со всем, соглашаясь на всякую подлость, лишь бы не лишиться куска хлеба и кое-как дотянуть до конца.

    Не могу разделяться в себе, говорить что-нибудь с человеком, а глазами на другое посматривать. Я не вижу ничего кругом, если говорю с человеком. Я не вижу тоже часто, когда и один: погружаюсь в себя, нахожу себя, сосредотачиваюсь в себе, и вот тогда, если удается оттуда выглянуть, то замеченное становится предметом родственного внимания и входит в целое, как сливается капля с каплей и множество капель становится водой, размывающей скалы.

    Надо признать, что мужики привыкают к колхозам понемногу, [но] частная собственность, корова, овца, курица ни в какой мере не могут [стать] своей собственностью... и борьба Пети за коммунизм.

    «Мы имеем». «На сегодня мы имеем». Вчера было – Сегодня.

    7 Ноября. Охотились с Петей, Яловецким, Чистовым, убили 2-х зайцев. Один из них маленький стал за березой. Яловецкий ждал, а тот вернулся. – Хай живе! – сказал Яловецкий. Капля замерзла. Умный беляк.

    8 Ноября. Едем на Кубрю, те же плюс Лева.

    Поляна: кружева. Поляна очистилась: щавелевый дуб, красноватый щавель. Одновременно с крапивой. Смородина.

    Глава весны света: Местные жители: мы шли по насту познакомиться со следом. К счастью нашему, ночью тряхнуло порошей.

    Раздел сайта: