Пришвин М. М. Дневники. 1938-1939 / Подгот. текста Я. З. Гришиной, А. В. Киселевой; Статья, коммент. Я. З. Гришиной. – СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2010. – 608 с.
1939 год
1 Января. Вчера потеплело, и полетела пороша. Новый год вышел с обновкой. В душе праздник от вчерашнего письма «Сибирячки». Никогда еще от читателей я ничего такого не получал: недаром, кажется, старый год прошел – получено это письмо; недаром писал почти 40 лет – кое-что сделал.
Страх смерти создан жизнью: каждому так хочется жить, что умереть он боится больше всего. И этот страх именно и обеспечивает жизнь на земле. Преодолеть этот страх значит преодолеть самую жизнь, и это бывает надо в двух случаях: 1) когда требуется пожертвовать собой для жизни рода или общества, 2) когда хочется дольше жить, чем живут в природе: тогда надо бывает отдать эту жизнь за ту, после себя, а значит, это то же самое: «после себя» означает жертву для рода или общества.
2 Января. Опять мороз. Еду в Москву.
– Из вашего письма, дорогая Сибирячка, вижу я, что мы с Вами птицы одной породы: и давайте галку выберем, и пусть это будет, что мы с Вами галки. А Вы пишете «Учитель»! Не будет этого! мне у Вас как читателя, как женщины есть чему поучиться не меньше, чем Вам у меня. В том-то вот и дело, что в настоящем творчестве жизни, где мы, как Вы пишете, сами себя рождаем, нет больших и малых: там все мы птицы одной породы, все галки.
<Приписка: Две осени – две зимы.>
Фото (убитый глухарь) представить для иллюстрации «Орловского сборника».
Умер Г. И. Чулков.
3 Января. Вас. Павл. Ильенков и договор с «Октябрем»: 1-е Звено: «Сказка о покупке дома в Загорске» – вышло очень хорошо.
Разговор о Кольцове, – что это большое событие, что ведь с ним и Зозуля, и вся литературная нечисть и моральная мразь.
4 Января. Похороны Чулкова.
Сюжет «Записок охотника»: ходить и смотреть на свою же родную землю удивленным взглядом: это происходит от народных путешествий по святым местам (сказал по телефону П. Н. Щекин).
Троица: Уход Троицы – Колокола.
Мысль: я пережил, и все переживут: я – мертвец: и я жду, когда все переживут и можно будет дальше жить.
6 Января. -7° после метели. Жировка на пятачках. Ничего не убили (слишком хорошо).
Свойство власти: он думает, почуяв силу, что это он такой умный, и общее принимает за свое и в этом погибает (см. планеты).
Девушки наши, в связи... <Приписка: Девушки и фабрика.>
Изобразить спор девушек о своей трудовой копейке (горло перегрызу) и через Павловну как-то перевести это на власть: наш народ, получая власть, смотрит на нее как на собственность. Философское заключение Павловны при расширении географического горизонта «красавицы» (колхозы вращаются вокруг городов – планеты вокруг солнца – а власть, что все вокруг нее).
Теперь определилось, что Старое Рождество остается праздником народным, а Новое (Солнцеворот) предается астрономии. А Новый год удержится как новый.
1) Купить термометр и воронки.
2) Кристи о книге охотника.
3) Светофильтры для теле.
4) Лаборатория.
5) О фильтрах для теле, о пластинках 9/12, о ремне, учебник зоологии.
6) Крупа собакам.
7) Чернила вечные.
8) Книги истории ВКП.
9) Термометр и воронку, посмотреть бачок.
Читаю историю ВКП и ставлю себе задачу стать через эту работу на ступеньку выше, т. е. понять эту «историю» по-своему.
Рабочий ведь поднят у нас за то, что он работает. Но если рабочий не хочет работать..
Мысли о Большом деле и Малом.
Большое дело Малое дело
Мужское Женское
Разум Чувство
Война Любовь
Герой Прекрасная Дама
Я-сам
Обещающие Чающие
Герой Счастье: быть как все
Бюрократизм есть общественный Эгоизм
План Случай
Закон Игра
Центробежная Центростремительная
Наука Религия
Человек Свояк
Человечество Народ
Земля Родина
– Из-за чего поднят рабочий класс? Чтобы создать счастье (Большое-то дело, оказывается, работает для Малого: оно Большое, потому что труднее делать не для себя, чем, как в Малом, для себя: «А за свою трудовую копеечку я горло перегрызу»).
И все-таки Большое дело существует на пользу Малого, а Малое состоит из себя и для себя, само в себе, вещь в себе, счастье: исток человеческого рода.
Малое дело бессловесно: дело не в словах! оно сигнализирует Большому делу своим состоянием, хорошим или плохим, и весь разговор тут: «Ну. как дела?» Тут вместо слов быт (показывает): «Здравствуйте!»
в бюрократизм. Сталин у большевиков первый был вынужден заговорить о счастье, о родине, о семье, поднимать Игоря Святославича и Александра Невского на благо народа. Переход от класса к народу не назван в «Истории ВКП».
Появились борцы за Малое дело и явились как враги Большому. Уничтожение врагов внутренних после известного предела стало на пользу врагу внешнему: мы начинаем отступать.
Чающие (Малое Дело) и Обещающие (Большое).
Я думаю о всем, но позволяю действовать только образам. Мне всегда кажется, что если мысль моя переходит в образ, а ряд образов в сказки, то. значит, я «додумался» > и могу действовать. И так я думаю о всем, но действую, лишь когда мне становится ясно. А ясность дают мне только образы.
В образе я нахожу оправдание.
Образ есть выход из борьбы Большого и Малого – это моя «сказочка» личная («душа»). И то же самое «творчество».
Зачем рисковать собой и творить, если можно делать полезное без всякого риска... и оставаться в пределах «долга».
Педагоги именно по чувству «долга» остаются при классиках и не понимают новое искусство.
Ученые не любят литературу по существу и ограничиваются в лучшем случае знанием классиков.
8 Января. РАПП: 1) Исчезла высота: нет выше меня! 2) Разделяй и властвуй. Происхождение РАППа; было это и в «Круге», напр., Воронский о «Русской мысли»: что наше время великое и, значит, я – велик: нечто вроде ренты: там я, владелец земли, без труда и заслуг получаю себе в карман разницу между лучшей и худшей землей – так и тут я, представитель РАППа, получаю себе разницу во времени между нашим великим и прошлым.
А я-то! – и возраст мой меня упрекает, и мой талант – обращает на меня внимание, – и мое образование как сумма предрассудков. Бывало, – над собой сколько видишь людей выше и вот читаешь, учишься, чтобы догнать: теперь надо мной нет, и нечего мне и некогда сидеть над книгами: сама жизнь велика (тоже ведь: не я ее сделал, а ее сделали: «чужой ум»).
Два часа на платформе в Загорске в ожидании поезда. И все-таки это настоящий и единственный путь к коммунизму, к сознанию того, что человек един, что не нами свет кончается – это первое, – сознание человека в своем потоке. Второе, что путь к коммуне все-таки через личное сознаниежертвами. <Приписка: Личное же сознание является при беде, когда хороший человек не думает. >
– Интеллигенция! – сказал кондуктор, увидев, что я локтями пробиваю себе путь в вагон.
Кисловский... («СССР на стройке»). Федину... Бокову – в Переделкине жить. Петрозаводск, Каргосиздат, директору.
9 Января. В Москве. Подписал договор о грузовике и только после ночью вспомнил и осознал, что в моем договоре было сказано, что машина будет новая, а в этом слова «новая» – нет.
Разговор с Рудневым и Боковым о том, что коммунизм и должен непременно являться под давлением: надо, чтобы эгоизм индивидуальный расплющился и явилось личное сознание единства человека.
Слышал, что будто бы в Группком «Советский Писатель» явился Демьян Бедный и заявил, что Демьяна Бедного не существует и потому чтобы выдали ему документы на Ефима Придворова.
Буду строить передвижной дом (на грузовике), а тянет к писанию в Загорске.
10 Января. Стоят холода.
11 Января. Актер Комиссаржевский приезжал просить помогать строить жизнь в Арденских лесах (Шекспир: «Как вам угодно»), как в Даурии. Оказывается, что мое писательство и есть строительство Даурии, люди (читатели мои) собираются...
12 Января. Заявление Управдому.
Фото: 1) Адаптеры. 2) Лабораторное оборудование. 3) Проявитель и фиксаж.
Позвонить Трусову. Пете доктора.
13 Января. Сейчас только понял слезы Горького в Дмитрове, когда одна воровка благодарила советскую власть за свое исправление: Горький не то чтобы не знал, что она не исправилась, а может быть, и еще больше испортилась, – он это знал. Но он не мог удержаться от слез, просто слушая сюжет исправления, чувствительно переживая самую возможность его.
В детской литературе после разгрома ЦК комсомола, видимо, страшный упадок: говорят, что снова на 1-й план выдвигается Маршак. Я уклонился от предложения борьбы.
14 Января. Вчера перед вечером вдруг стало теплеть, и сегодня -5.
Лева вчера весь вечер сидел и не решился попросить денег, – рад бы ему дать, а нельзя.
Можно всегда делать бесстрастно, и «дела» выходят как бы сами собой. С автомобилем так у меня: мне все равно, будет он у меня или не будет, я не трачу сил никаких, а он будет. И тоже это же чувство спокойного и делового бесстрастия можно перенести на врагов своих и даже спросить себя, – ну, чем они хуже множества других? Что же касается их вреда, то стоит только быть спокойным и учитывать их возможные действия и выжидать, как они станут обезвреживаться.
Письмо Цветаеву, звонок Трусову, Аксюше «Женьшень», в «Молодую гвардию». Кнопки.
Друг мой погиб, но я готов завтра же разделить его участь: у меня все к этому приготовлено. Так зачем же унывать: день-то ведь, кажется, еще мой...
Чмут на старуху напал.
Запанел и замодился.
Обойдут критики, – промолчат о твоих несомненных заслугах, вместо тебя возведут в гении врагов твоих, совершенные ничтожества, – как неприятно бывает. И было бы хоть в утешение, что вот не сейчас, придет пора, и о тебе заговорят. Но вот в том-то и беда, когда о тебе заговорят, да еще с похвалой, то еще хуже бывает: тогда уж вовсе и надежды не останется услышать голос друга, который поднимет тебя, и ты узнаешь, что недаром искал...
И так без друзей, без внимания гаснешь к вечеру и ложишься в постель как в могилу. Но утром забудешь о том, что было вчера, садишься за работу с радостным чувством жизни: «Хоть день, да мой!» и пишешь, будто не день, а сто лет тебе жить.
И вот приходит заказное письмо, адресованное на Союз писателей, и я знаю, что это письмо от читателя.
Вот счастье бывает какое, дожить до преклонного возраста и не склоняться, даже когда согнется спина, ни перед кем, ни перед чем не склоняться, а стремиться вверх, наращивая годовые круги в своей древесине.
Вечером приехал в Загорск, по пути думал: «Когда пишу, то верю, что так надо, что все по чистой правде пишу. Если бы, однако, приставили ко мне человека, точно измерившего и взвесившего всю Правду, и он бы меня поправлял, когда я пишу, то я бы ничего по правде не мог написать».
15 Января. Русский простой человек не может стать выше крови, чтобы не свояк был ему человеком близким, а всякий согласный с ним человек. В прежнее время, когда огромное большинство крестьян так и держалось возле земли родовыми союзами, - вреда от этого не было. Но когда свояк полез в производство, в милицию и стал тянуть за собой свояка...
Может быть, это и непонятно кому-нибудь покажется, что такой способный человек обрадовался домику в три окошка на улицу. Но, положа руку на сердце, скажу, что не променяю его на особняк под Парижем.
16 Января. Все теплеет, дошло до -2 ночью, а снега все нет, земля чуть прикрытая.
Все народные богатства, <Зачеркнуто: леса и хлеб> все силы ума, искусства отданы рабочему классу, и на вот! сам рабочий до того стал бездельничать, пьянствовать, что приходится создавать для него каторжный режим.
Эгоизм (окостенение).
Сколько ни обманывай себя, играй в независимость от общественного мнения, – устанешь, и тогда окажется, что приятное чувство от признания тебя есть такая же реальная сладость, как мед. Отрава же через признание приходит после, когда ты разберешь, что ты не один в числе признанных, а и еще кто-то, по твоему мнению, совершенное ничтожество в сравнении с тобой. Вот отсюда-то и возникает презрение к общественному мнению и начинается игра в независимость. На самом же деле тебе просто хочется такого признания, чтобы признан был ты больше всех и как единственный.
Рядом же с этим тайным желанием всякого писателя быть единственным живет в той же самой душе готовность к встрече, способность такой радости от прекрасного в такой степени, что чувство «я – единственный» отрывается и падает, как ледяная сосулька от солнечных лучей.
Гуманность, красота, искусство, возрождение, – все это связано с человеческой личностью как с реальностью. Наше время (и у фашистов) направлено к обратному (реакция), и мы никак не можем свыкнуться с этой верой (хотя она уже была в прошлом). (Рабочий сказал: – Человек – это... хуй ли в этом?..)
Пожилому человеку во многом свободней жить и писать, чем молодому: мне, например, о возлюбленной моей теперь можно до последней ниточки говорить искренно и вслух, а когда-то себе самому правду шепнуть о ней я не мог.
Встреча наша была давным-давно, и мы разошлись навсегда. Но, как великий однолюбец, я все-таки про себя ее ждал, и она постоянно ко мне приходила во сне. Очень долго спустя, когда я уверился, что хотя писатель я очень медленный и неуспешный, но настоящий, и поэтическое свойство определилось как природная моя способность, как талант, я понял, что моя «Она» у настоящих поэтов называется Музой и что эта Муза, не существующая в действительности конкретной, существует и необходима в поэзии точно так же, как в математике бесконечность чисел. Только мало-помалу, с наступлением седины, я овладел своей Музой до того, что перестал бояться ее посещений, напротив, стал радоваться.
<На полях: Ты ждешь? И вот она появилась.>
излагались более определенные, и замечательно, что тогда в ответ им не пробегало во мне как от Музы. Об этом я не раз беседовал с Павловной, и она долго верила мне и в Музе моей видела мое отличие, то самое, за которое она меня высоко ставила.
Но однажды вот получилось письмо, и я его жене своей не показал, а вместо ответа в письме послал на счастье клочок шерсти из шкуры убитого мной медведя и небольшое перо глухаря. Каким-то особым своим женским чутьем Павловна учуяла что-то и с улыбкой сказала мне:
– А ты все еще ждешь?
Я был изумлен: я не допускал мысли, чтобы моя верная Павловна ревновала меня к существу, в котором я с таким трудом наконец разглядел свою Музу и ей же об этом сказал.
А всего через несколько дней после ее пророческих слов: «А ты все еще ждешь?» вдруг и появляется та самая с глухариным пером и медвежьей шерстью.
С тех пор я больше уже не могу ни слова своего рассказать о Музе своей Павловне, ни прочитать ей волнующие меня письма: тайна разгадана.
... что как в математике не существующая конкретно бесконечно малая величина способна бросать в воздух и превращать в пыль и прах целые пласты конкретных масс, так и Музу не возьмешь, а она сильнее всех... и я овладел ею, когда понял все это.
И после того кончилось у Павловны благоговение к Музе, как будто она поняла, что нет той особенной «духовной» любви, совершилось <Зачеркнуто: что-то вроде грехопадения, и я больше не мог уже, как прежде... вслух читать ей свои письма.> Как будто она поняла, что един человек и любовь одна. В свою очередь, и я стал остерегаться, а то как только я начну про духовную любовь, она мне грозит пальцем и спрашивает, помню ли я медвежью шерсть.
19 Января. (Крещенье)
Грубо говоря, сейчас происходит борьба двух народов, евреев и немцев (капитал и род).
Вчера был весь день дождь. Мы ходили на княжеские места. На козырьке вырастали сосульки, образовалась на снегу корка и стала греметь.
Впереди на снегу мы увидели – след выходил на дорогу, и решили, что, значит, Трубач это вышел из леса и пошел по дороге. Решив это, мы прошли пересечение следа с дорогой, не обращая как будто внимания на самый след. И так мы прошли довольно далеко вперед, как вдруг Петя обернулся ко мне и сказал:
– Мне сейчас кажется, что то был след человека, а не Трубача.
Я ответил:
– И мне тоже.
Мы вернулись назад и убедились, что точно: то был след человека.
– Эту способность заметить, – сказал Петя, – или, вернее, эту неспособность из замеченного сразу же сделать вывод и действовать ты мне передал от себя.
– В моем опыте, – ответил я, – эта неспособность стала полезнейшей способностью и прямо талантом. Процесс осмысливания замеченного у меня иногда растягивается на десятки лет. И оттого из прошлого к старости накопился огромный запас замеченного, подлежащего пересмотру и выводу: смысл же является посредством догадок и облекается в форму сказок. Все похоже на образование торфа из растений, не до конца разложившихся. Мои сказки – это и есть торф.
Трагическая действительность, которую мы переживаем, не сама собой умудряет, а тем, что вспоминаешь людей из прошлого, которые догадывались о будущем и нас предупреждали о нем.
В роду Бадыкиных было два типа людей: широкой кости и несколько рыхлые – и узкие, сухие, но жилистые и высокие и очень красивые. Первые были плодовитые и дельные, вторые с духовными способностями... (Лева и Петя)
«последних временах». Они говорят, что никогда не испытывали столь унизительного положения. И правда, рассказывают, что в Загорске в поликлинике во время приема больных сняли старейшего и лучшего врача Орлова, который опоздал на 20 минут.
<Зачеркнуто: Страшно подумать, что 20 лет напряженнейшей работы многомиллионной страны, неисчислимые кровавые жертвы, которые могли привести к такому... Нет! быть этого не может...>
19 Января. Всю ночь дождь. Под утро крупа закрыла черную землю. В природе этой зимой (и лето, и осень) было так же мало радости, как и в обществе.
Ждут перемен.
– Не от стихийного движения возникает социалистическая идеология, – сказал Ленин, – а от науки.
В народе сейчас, пожалуй, скорее можно найти человека, который предскажет о завтрашнем дне, чем среди ученых.
(Как мы узнали за 1/2 года, что Ежова уберут: они жили в Кремле, а квартиру старую они... отдали тетке, и та вызвала из-за границы родственников. Наша прислуга, однако, узнала от их прислуги, что Ежова Евгения Соломоновна тетке своей велела: «Не зови родственников, может быть, нам самим еще придется жить».)
Не дожил, не пережил, не прожил еще сколько ему надо, и вот хочется жить, вот какая чудесная показывается ему недожитая жизнь! как вода, чем больше жаждешь, тем больше готов «все отдать за один глоток», так и жизнь: так и жажда жизни приводит к тому, чтобы хоть одну бы еще минутку... и вот тут-то, при последнем напряжении, все перевертывается: там, на том свете, будет истинная жизнь. Я разрешил старухе Наталье Прохоровне прожить у меня в Москве несколько дней и помолиться (за тем ведь и в Москву приехала). Обрадованная, заплетающимся языком она бормотала о будущей жизни на том свете, что мне там за это что-нибудь да будет. – Если, конечно, верите... – сказала она. – Верю, верю, – успокоил я ее, – а то из-за чего же я хлопочу.
Вид у меня (все говорят) был хороший, но сам внутри себя я всегда чувствовал себя горбатым: <приписка: так, что мой горб никто не видел, он был внутри.> Горбатым чувствую себя, хотя никто не видит: мой горб внутри. И таких, как я, внутренне горбатых довольно на свете. Когда же я вошел в свой дом и начал устраиваться, то мне стало так, будто я преодолел свой внутренний горб и радуюсь, вот как радуюсь, что теперь такой же, как все!
20 Января. В Москве. После дождя хватил мороз -10, и голые поля оледенели.
Пьяный монтер о новом указе: полная кутерьма. Страстное чтение книги «История ВКП»: рядом же и моя жизнь бежала, – это первое, и второе, что время подходит к тому, чтобы разобраться и дать новую оценку всему.
Положение литератора похоже на положение горбатого человека: все кажется, я не такой, как все, все что-то мешает, и оттого постоянно завидуешь жизни самых обыкновенных людей и страстно хочется быть как все. И оттого, когда я вошел в собственный домик на окраине города, взял в руки метелку, чтобы размести улицу, стал воду носить из колодца, встретился с соседями, мне было в первое время, как будто вечный горб мой выпрямился и я стал таким же чудесно-обыкновенным человеком, как все.
Не о хлебе едином жив человек, ему еще нужны сказки, и так было всегда, от самых первых людей на земле: в шелесте листьев или в столкновении волн с каменистым берегом, в мерцании звезд... люди сливаются, и в ту минуту, когда сливаются с этим, сами начинают шептать.
Слияние – к горбу: я этим только и живу, чтобы забыть свой горб, и от момента к моменту провожу линию и это считаю за реальность и в этом понимаю «прогресс» как продвижение жизни своей к наибольшему слиянию и разливу.
С. И. Огнев, известный зоолог, сын известного гистолога И. Ф. Огнева, под выходной день всегда неизменно приезжает в Загорск провести вечер со своей матушкой, утром же пойти на охоту с ружьем или с огромной камерой. Он страстный фотограф, и у него уже есть книга фотографий живой природы. В своих книгах научных он задается целью отнять у науки ее сказку: книги его может прочесть только зоолог-специалист. Все же сказочное он, как хороший человек, бережет для друзей, для студентов. Ему, наверно, неприятно, что я занимаюсь сказками как профессией, и, по-моему, современной литературы он не читает: в прошлом великим людям это простительно, Шекспиру, Пушкину, но чтобы самый обыкновенный и хороший человек... Мы с ним обходим этот вопрос. В последнее время, однако, ему предложили написать популярно о лесе, и, мне кажется, он, краснея, эту книгу писал, и все по порядку: природа вступила в свои права, и прилетели птички.
Горбуны бывают двух родов, – злые, как обыкновенно о них думают, и те, которые свою злость до того преодолели, что люди смотрят в их глубокие, любящие глаза, и горб забывается, и когда кто о горбе этом напомнит, говорят: Дай Бог, чтобы все были такие горбатые.
Появился Кристи (Волчий Стан). Отозвался Руднев: машина будто бы будет.
Вспомнилось о Фрумкиной, – какой уважаемый человек! Когда случается с таким всеми уважаемым честным человеком беда (ее отстранили от редакторства «Юного натуралиста»), то все возмущаются, а потихоньку, иногда сами того не сознавая, отстраняются от него, отходят, как бывает с покойником или с тяжелобольным: уважаемый человек, но выполнил свой долг, поклониться и поскорей бы уйти.
Показывал Ксюше процесс проявления, и она видела и повторяла: «Это чудо!» И правда, это было действительно чудо, закрытое для большинства людей <Зачеркнуто: школьным, неверным> вредным объяснением традиции техницизма внушалось: раз оно так просто объясняется, то и нет никакого чуда и вообще нет ничего тут удивительного.
Через это объяснение человек лишился удивления, как будто все чудесное достижение человеческого разума было именно в том, что внутри всего чудесного нет ничего и смысл всего только в том, что все это новое, открытое – дай сюда, все это – человеку на пользу. <Приписка: ... я вступаю в борьбу с таким объяснением и вместо этого, чтобы вернуть удивление людям, даю свою сказку.>
Зрелище тяжело ступающей с тяжестью лошади на улице среди автомобилей тягостно – Слава Богу! – вспоминаешь прежнюю улицу – лошадки освободились.
Да! их уже больше нет: они и от жизни совсем освободились...
Удивление лежит в природе человека, и оно соединяет природу человека и природу мира в единство: там, в мире, что-то происходит, а человек удивляется, думает и создает свое. Другой же человек, увидавший созданное таким же существом, как он сам, тоже удивляется и тоже сам создает, порождая, в свою очередь, в своей среде удивление. И так каждый человек, кто что-нибудь создал свое, непременно начал с удивления. А человек, сам ничему не удивлявшийся и неспособный ничего сам создавать, посвятил себя объяснению созданных чудес для детей: нет ничего удивительного, все на свете объясняется.
Вот отчего нас и тянет в природу: там под действием света и воздуха человек приходит в себя и, оглядевшись вокруг себя и убедившись, что кругом далеко нет никого, начинает о всем думать по-своему, и тогда нет пределов, нет конца его удивлению. Он приходит с прогулки домой восторженный, с увлечением рассказывая о том, как белка спустила с высоты ели на его голову шишку. И потом вот еще что пришло ему в голову...
Рабочий класс (как и крестьяне) мне казался заповедником удивления, и я думал всегда, что научные открытия, изложенные в книгах ученых, – этот огромный драгоценный склад знания лежит в запасе человеческой природы, как торф лежит в природе первой... А вот придет человек, всему удивится и начнет создавать силой удивления, с помощью знания хорошую настоящую жизнь на земле.
Если считать себя личностью, а не как все (обывателем), то это значит взять на себя обязанность начать от себя такое, чего раньше не было. И эти слова известные «быть или не быть» я читаю: быть как все или не быть как все, а начать нечто свое, быть может, путем даже и жертвы того, чему предназначено от рождения быть.
Если быть личностью, а не следовать за другими, то, по-моему, это значит взять на себя обязанность начать от себя такое, чего раньше не было.
21 Января. Ленинские дни. Читаю историю ВКП. Понимаю, что РАПП целиком вышел из Ленина и сейчас он продолжается и перейдет в войну, которая и закончит все. Ленин центрировал в себе ход русской истории, в нем и народничество и раскол и всё... только нет Аполлона.
Красота – хорошо! но только мы ее обыкновенно не замечаем, и нужно что-то еще, чтобы мы ее увидели. Вот я каждый день проходил мимо библиотеки Ленина и не обращал внимания на верхние фигуры. Но сегодня в морозном ярком свете черные галки прилетели и сели на голову белой статуи. Вот тут я заметил: и с тех пор каждый день любуюсь. А сколько дней прошло, и я не видел, пока галки не сели на голову Красавца...
22 Января. Поездка в Загорск. Встретил Огнева: патриций-жизнелюбец и чувствует катастрофу как зло. Типы жизнелюбцев: Трубецкой, Пендрие.
– А если плохо рабочему, то почему же у него руки в карманы и локтями он пыряет в животы граждан?
Русская интеллигенция взялась, конечно же, от самого народа, и только простые народные хождения к святым местам, сектантские искания заменили хождением в народ и «в люди», исканием идейным в области культуры, хождением к местам культурных достижений человечества. Ленин всю эту творческую тревогу интеллигенции и народа вмещал в себя, в нем собрались все начала и все концы, искания и хождения, но он единственный из всех сказал: «Довольно исканий и хождений, давайте делом займемся!» И всю скопленную тревогу превратил в дело.
23 Января. Иногда самый маленький воришка догадается ходить воровать по самым большим кораблям, и тогда в успехе своем он обеспечен так же прочно, как если бы занялся самым честным, но медленным делом. Правда, отправляясь в далекие страны, кому придет в голову обращать внимание на мелочи: так вот и мыши путешествуют только из-за того, чтобы вдоволь наесться за дорогу муки, – и наедаются! Так и люди есть, как мыши, во всяком большом деле непременно притираются сначала из-за муки, а потом, когда навыкнут...
– просто сидишь, а время проходит. Но тоже приятно можно провожать время, если копаться в технике какого-нибудь любительства, что-нибудь свинчивать, подгонять, подпиливать, прилаживать, пристругивать, наклеивать этикетки, расставлять в ящики... Даже не надо фотографировать, охотиться, бегать на лыжах, ездить на мотоциклах, – довольно чистить мотоцикл, довольно... Так можно и страшное время проводить...
То, что сейчас деется на свете, было всегда, но только было для отдельных людей: они это видели, другие же ни о чем страшном не думали: жили-были. Теперь же это страшное, о чем отдельные люди предупреждали всегда, увидели все, и рядовой человек стал в положение героя, рядовой человек стал перед необходимостью взять на себя то, что добровольно берет на себя герой. А как же иначе, если знаешь, что жить для себя нельзя, а стать на место для работы на людей, – тоже скоро прогонят. Значит, надо выдумать такое, чего не было, надо всех перегнать и стать впереди всех, – а это же и есть путь героя.
Весна света зимой, – какая весна, какая зима! Был бы день – и слава Богу.
Ленин состоит из: 1) Лев Толстой, 2) Чернышевский, 3) Добролюбов, 4) РАПП – весь целиком (злость и разделение во имя добра), 5) Черный бог.
26 Января. Лицо ученого с высоким лбом или даже иконописное, вроде Николы угодника, и вообще, по признанию всех, красивое внутреннему человеку выносить почти так же трудно, как горб свой горбуну. Современное лицо человека должно выражать ту силу, с которой ты жил и находил свое выражение (Кирпичников).
А Тургенев-то ведь ненавидел Чернышевского и Добролюбова, для него они были наш РАПП.
Чернышевский, Писарев, Добролюбов, Лев Толстой как моралист и Ленин, – все вместе породили Сталина (с его РАППами и колхозами). (А Илья Валуйский?) Другая сторона – гуманизм, либерализм («барин»), бессилие.
– Почему это Пушкина РАПП обошел? – Я думаю, М. М., Пушкин – это такая, такая высота, ну, больше Гете, это такая свобода..
Пока он выдумывал и говорил, я сам догадался: нет, он тоже не миновал РАППа, ему тогда РАППом был непосредственно сам царь (а декабристы в то время, как РАПП, еще не набрали силы).
Почему в языке Ленина, как у семинариста, много церковно-славянских слов, постоянное «ибо», «архи-»?
27 Января. – Ах, нет? (напр., бумаги фотографической). Ну, так и я не стану работать. (Как будто лично кто-то виноват, и он лично за это мстит и даже губы надул).
28 Января. Женщины пришли к колодцу, поставили ведра и забыли о них: одна рассказывала, будто за ней белый камень бежал, что остановится – и он лежит, а она пошла – и он за нею гремит, оглянулась – и он стал, пошла – бежит.
– Сон это? – Какой сон: было!
Женское движение«Гоп!» – и поезд, взревев, двинулся.
И тут терпение, настойчивость, Рапп'ство бесконечное.
Загадка: в какой семье это было, чтобы между мужем и женой не борьба была, а совет и дружба?
Сват.
Ты же, батюшка,
Не сват мне и не брат
И не деверь и не зять
Не свояк
Стой, дорогой1
Мне ты, батюшка, не брат
И не деверь
И не зять
И не кум
И не свояк
И не матушка
Не сестрица
Не кума
Не невестка
Ты мне, дорогой,
Стой!
Ты просто мне доводишься
<Зачеркнуто: девятая> седьмая вода на киселе.
29 Января. Сергей Владим. Вейнберг и Лева и Петя и я на последней охоте на зайцев в Териброве: два беляка. Шел снег, выглядывало солнце-не солнце, а волнистые, снегом покрытые холмики серебрились.
а по сторонам на обрезах льда сидели вороны. Смотреть из троллейбуса на ворон было жутко: неодетые, только в перьях, на голых ногах сидят на обрезах льда у черной страшной воды и дожидаются, когда принесет зимняя вода издохнувшую, тухлую рыбку. А ведь тоже живые существа, и давно ли во время голода мы тоже почти как вороны были, а когда-то, чего не вспомнишь, но угадываешь, в далеком прошлом... исчезает в тьме...
Вдруг яркий голубой свет с треском вспыхнул, и наступающая темнота осветилась: это провода на мгновенье разъединились, и электричество, совершающее полезную работу перевозки граждан, утекло и сделалось светом.
Все оживились, я же подумал, что наши страстные стихи и роман, которым я сейчас занят, тоже утечка тока любви, приводящей человеческий род в движение: это не больше Как тоже вспышка голубого света.
Я понял тогда, почему читатели так упорно добиваются личной встречи с автором: казалось бы, чего же в авторе может быть привлекательней вспышки голубого света? а нет, читателя тянет поближе, ему хочется...
А вот тоже дипломатам тоже ведь мало писания бумаг, чего-то не хватает им в словах и нужно видеть друг друга в лицо.
– только вспышки разных цветов, а самой силы жизни не хватает в словах, и как ни пиши, как ни трать свою жизнь на слова, никогда не добьешься чего-то в них, чтобы слова даже Шекспира, даже Христа стали действительно плотью, как хочется.
Так залейся, автор, слезами, но мужайся, пиши и не теряй своей веры, что когда-нибудь скажешь – «Остановись!» – и твое чудесное мгновенье остановится и воплотится...
Странно, что, раздумывая так в глубине себя о Слове, я каким-то образом пришел к необходимости войны... Ах, да, вспомнил. Раз, значит, в Слове-то людям окончательно нельзя встретиться и решить отношения словами, то надо признать, что иногда приходится лично встречаться и решать не словом, а личным прикосновением, так что двум дипломатам надо друг друга, двум любовникам обниматься, двум врагам драться.
... Когда же уймется война и начнет действовать сила любви, то движение рода человеческого силой любви сопровождается таким же свечением, как при перевозке пассажиров в электрическом вагоне скольжение проволок тоже сопровождается явлением вспышек голубого света.
«как человек» он слабее даже всякого самого маленького лейтенанта. Вот почему всякая женщина непременно делает писателя своей собственностью и в лучшем случае относится к нему как к своему ребенку и защищает его, как курица.
У философа жена должна быть курицей. (Так же сложились и отношения Толстого с женой: ему все хотелось быть лейтенантом...)
Безвыходность труда находит выход 1) в разумном действии, порождающем веру в то, что посредством науки (Ленин) можно изменить жизнь к лучшему. На самом деле эта вера приводит не к лучшему, а удовлетворяет новые потребности, возникающие с размножением; 2) в сердечном стоне, разрешаемом песней и сказкой (личность), искусством и верой, что «слово плоть бысть», хотя слово никогда не сделается плотью.
Из всего этого получается, что, делая
30 Января. Телеграмма от Новикова: завтра 31-го в 6 ч. в. Тургеневская комиссия.
Потихоньку про себя я уже который год разрабатываю одну и ту же тему «Медного всадника»:
«дело из разума» есть Медный всадник;
дело из сердца, «личность» есть Евгений.
«идее», напр., общего дела, а в каждом отдельном случае знает, как надо действовать. Еще должна быть у хорошего человека внутренняя свобода (а не служба и «долг»).
Большая Волга, Большое дело, Медный всадник – в понятие «большое» входит и жестокое, как будто большим делом оправдывается жестокость. (Курорт и крестьяне: Бетал.)
«Большое дело» есть и отвлеченное дело, т. к. оно складывается из малых дел путем уничтожения их особенностей.
Умирающий Горький и Сталин. (Горький оглянулся: всё ложь у писателей, все его дело ложь. А Сталин стоит...)
Не мир an sich1«воронка», – по скольку кто вложил себя в нее – она тем и жива.
– Платонический, поскольку нет денег.
– Не проявили достаточной инициативы.
1 Февраля. Тальников сообщает о получении Знака Почета и последующая кутерьма.
Расширение души, похожее на разлив рек, или обрадованность я считаю чудесным проявлением человека в художнике. Такой был Горький, и недаром и самая улица имени Горького получила свойство расширяться.
<приписка: ордена> ворошиловский значок перестал – научились стрелять.
Знак почета. Художество – сказка как электричество. Мои читатели – Будущее: все.
Заключение: улица Горького – главная улица Москвы, но каждый писатель потихоньку, про себя главной улицей считает тот переулок, в котором у него жилплощадь.
Советский деятель до того пронизан готовностью услужения коллективу, что не допускает возможности отношения индивидуального, и если это даже писатель или художник, то говорят о нем не «писатель такой-то» или «художник», а «такие писатели и такие художники, как (имя рек)», имея в виду, что если таких сейчас нет, а раз-два – и обчелся, то все равно в таком роде при поощрении государства народится сколько угодно. Одним словом, имеется в виду род, а не личность: в этом и ужас весь современности. – Мы навоз! – сказал N.
2 Февраля. Митинг орденоносцев. Ни слова не дали, не выбрали и в президиум, и глупо вел себя я с репортерами, глупо говорил, – ничего моего не напечатали. Сижу в перекрестном огне прожекторов, щелкают лейки, слепну в жаре. А Толстой пришел, прямо сел в Президиум, и после [того], как сел, Фадеев объявил: «Предлагаю дополнительно выбрать Толстого». Все засмеялись, – до того отлично он сел. И даже мне, обиженному, понравилось. Маршак, смертельный враг, получил Орден Ленина и поздравляет меня «с почетом».
«свет» и в то же время умирали за положение в свете, и вот это-то и есть «чертовщина» (т. е. что все хлопают, и ты должен хлопать). Спасение только в читателе.
3 Февраля. Собрание деятелей «Детиздата». Маршак счастлив. Чуковский, как получивший «ордер» степенью ниже Маршака, заболел. Торжествующий Михалков.
<Зачеркнуто: Страуc> – Кто лучше?
«ордера». Шолохов будто бы где-то сказал, что он желал бы иметь такой... орден, какой у Пришвина получается благодаря его таланту и читателям. Только искренно ли это? Если бы искренно, то почему бы тогда и не сделать, т. е. не сказать об этом хозяину.
Говорили потихоньку вчера на собрании о враге, что ведь и в этом вот деле награждения писателей действовал враг. И вот пришло мне в голову поискать черты этого «врага» непосредственно возле нас. Итак, начинаем искать врага (творчества).
5 Февраля. Здешние, московские, все, встречая меня, как бы сомневаются, поздравлять или нет: поздравлять, может быть, обижать. Напротив, читатели отдаленные шлют от всего сердца искренние приветствия, поздравления «с высокой наградой».
В журнал «Охотничий промысел» рассказ о художнике Мищенко: 1) Вороны. 2) Селезень и утята. 3) Глухарь с лирой. 4) Бекас и дятел. 5) Дом рушится – 5 тыс., дачу куплю, и тогда все в порядке. Так ошеломило, что я ничего не мог сказать, и когда очнулся – адреса не знаю.
Даже дипломаты должны посмотреть в лицо друг другу, и всякое дело нужно в лицо посмотреть («освоить»). Примеры из зверосовхоза.
– что страшно было: а вдруг просветят, доктор сказал: «Это у вас было близко к действительности, возможно, что и теперь уже можно до некоторой степени просвечивать».
Бывает, Я – и весь мир в согласии (пан), и бывает, Я (душа) – и мир как бы весь вовне восстает на тебя. Бездушный мир – без вдохновенья – а все-таки в восторге.
Тут к чему-то тебя вызывают, чего ты не можешь, – к восторгу без вдохновенья, и в то же время и угроза какая-то, и тебе страшно становится, мелькает мысль, что тебя юпитеры просветят насквозь и все увидят, какой ты – и разорвут. (Вспомнилось радение возле головы Маркса на Сенной площади в Ельце.)
Тамара рассказывала, что чем выше поднимался Коля на своей козе, тем [более] суживался светлый круг впереди: как будто не на «козе» уже ехал, а в автомобиле ночью и видел только, что видно в освещенном кругу впереди.
До того дошло, что все отношение к людям сводилось к отношениям пяти лиц. И так на этих-то пять лиц пришлось донести (оказались врагами народа), после чего его посадили, и лиц этих посадили, и свет закрылся (вот так карьера!).
«враг» в наших маленьких делах является лишь отблеском борьбы наверху, где «враг» не жертва необходимости найти личную форму расстройства созидательной деятельности, для того чтобы ее покарать как врага.
Это совсем новое явление, точно так же, как новое явление прямое участие всего тыла в войне. Раньше борьба министров при царе за власть не так скоро сказывалась на состоянии общества, напр., от Аракчеева до Столыпина сменилось четыре царя, а банные шайки оставались в достаточном количестве. Теперь же через несколько дней после перемены в составе правительства вдруг исчезают банные шайки, носовые платки.
Положение писателя похоже на положение человека, прижатого подушкой, на которой сидят: изволь освободиться!
7 Февраля. С. И. Огнев, как натуралист, далеко ездил и снимал орлов и думал, что в этом красота: снять орла. Но через меня он понял, что красота не [в] отдаленных и трудных предметах, а везде, и если снимешь хорошо, то все и будет хорошо. Поняв это, он, почти старик, снимает возле дома в Загорске веточки деревьев после метели.
Получение ордена.
Сохранялся стыд в душе, и жил свидетель моего стыда. Но вот теперь больше нет того человека, и, может быть, я бы и не вспомнил его. Но стыд в душе сохранился, и каждый раз, когда мне при воспоминании становится стыдно, я вспомню того человека и говорю себе: «Да ведь нет же больше на свете свидетеля твоего стыда, чего же ты?»
9 Февраля. «Клара Милич» – не упадочная вещь, в ней человек жизни вступает в борьбу со смертью и побеждает: любовь сильнее смерти.
«Жень-шень» свой понял как такую же борьбу, и свою собственную жизнь, и последнюю тему мою о сказке, что сказка есть такая же сила, как электричество.
Происхождение врага? В море чужой кит показался, и наш Кит его встретил как врага. Сильное волнение было в море, и большие волны катились далеко и вдали дробились на малые, и малые потом дробились на маленькие, и всякая мелкая тварь чувствовала по дробным волнам борьбу китов и что один из них «враг». Понаслышке знали...
Так, наверно, и до нас доходит «враг», – в этом же смысле, т. е. по дробной волне доходят какие-то толчки? тук-тук! (Я это понял, выслушав историю Коли.)
По всей улице, где я живу (Загорск, Комсомольская, 81), люди называют друг друга <Зачеркнуто: то сват, то свояк, то кум, то зять> то брат, то сват.
– Нет, брат, ты мне этого не говори, – сказал один. И другой ему сердито:
– Уходи!
– Брат! – зовет первый.
<Приписка: А когда рассердятся, то говорят: не сват, не брат, а седьмая вода на киселе. >
А второй:
– Уходи, ты мне, батюшка, не сват, не брат.
«батюшка», хотя и вправду вовсе не батюшка, и не брат и не сват.
А то еще называют друг друга то кум, то зять, то свояк, то тесть.
Раздобыл я недавно себе гончего щенка <Зачеркнуто: стал думать, как назвать его, и мне пришло в голову> и назвал его «Сват». А у нас на улице все между собой родня, кто кум, кто сват, кто тесть, кто зять, кто свояк. И так все между собой и говорят и называют друг друга кто кого сват, а кто кого брат, кто – кум, кто зять, кто свояк.
Всем у нас на улице понравилось, когда я своего щенка назвал Сватом.
– Сваток! – кричит один.
– Сваток! – зазывает своего другой...
Зазываю своего друга.
А он стоит и смотрит, прислушивается, туда голову скриви г, туда глаза покосит. И такой умница, только не скажет:
– Ну я же вам не сват, не брат!
Страсть как понравилась эта кличка на улице, нельзя показаться со щенком, только из ворот выйдешь за водой, и все провожают:
– Сват!
А он, как назовут, [стоит] в недоумении и все не может узнать, не всем же он сват.
Однажды мне захотелось его снять, и нужно было, чтобы он чуть-чуть постоял, а он никак не стоит. Но мне пришло в голову, и я сказал:
– Сват.
Он стал. Я снял аппарат. Надо было приготовиться. Я опять сказал:
– Сват!
А потом, чтоб занять его, говорю:
– Но ты же, батюшка, мне вовсе не сват, не брат. Навожу аппарат и приговариваю:
– Не кум, не зять.
Стоит.
– Не тесть, не деверь.
Стоит.
– И не свояк.
Все стоит. А я нажал пуговицу, – щелк!
Сват сорвался с места, прыгает и как будто спрашивает:
– Ну если я тебе не сват, не брат, не кум, не зять, не тесть, не дверь, не свояк, – кто же я? И я отвечаю ему:
– Ты, братец, мне седьмая вода на киселе.
Как я научил собак своих есть горох.
10 Февраля. Привезти фото Осень и Зима. Барто определилась в Союзе четко, как пуговица.
Женщина в секретарской ССП, причисляя меня к глухим старикам Вересаеву и Шишкову с Шагинян, кричит, когда хочет мне что-то сказать.
Бачок у Давида.
Нас, ребят, в свое время до того строго учили не делать чего-нибудь дурного, что, когда надо было делать хорошее, мы тоже боялись и думали: а кто его знает, нам кажется хорошо, а потом окажется плохо.
Так что нас учили «не делать», но мало учили делать. И когда нам приходил случай делать, мы боялись и случай пропускали.
Больше всего эта запуганность сказывается на поэзии: мы все чувствуем сказку в душе и все боимся о ней сказать. И когда она вот-вот готова сорваться с языка, мы пугаемся и сказку поэтическую рассказываем прозой. Такая проза у Перовской.
Рассказы Перовской о животных хороши, когда, читая, думаешь о детях, но если выпрямиться и, не склоняясь к детям, читать для себя, то чего-то в них для полного удовольствия не хватает, кажется, что рассказы эти как-то пересушены. Но ведь и у Льва Толстого детские рассказы тоже суховаты и до того строги, что почти что как наука – может быть, так и надо писать детские рассказы? А что рассказы Перовской прямо вытекают из рассказов толстовских, в этом нет никакого сомнения: рассказы подчинены и этическому сознанию автора, и познавательной силе.
Я лично высоко ценю рассказы Толстого и удивляюсь, почему писатели, ученые, педагоги, занятые вопросами популяризации знаний, не обратят большего внимания на образцы Толстого, так дивно сливающие знание, нравственный долг и красоту. Всегда, когда я пишу свои рассказы для детей, я думаю о толстовских образцах, что «вот бы и мне так». Но это влечение к Толстому у меня бывает в самом начале, когда я чувствую еще себя взрослым. Для того, однако, чтобы написать хороший рассказ для детей, мне надо сделаться самому маленьким и не склоняться к детям, а действительно стать точно таким. И вот когда, покидая толстовский образец, становишься на увлекающий тебя собственный как бы мальчишески-озорной путь, то и кажется тогда, будто удрал из классной комнаты...
Так невольно и разделяешься в себе: как взрослый дивлюсь и не понимаю, почему так мало дивятся писатели, ученые, педагоги толстовским рассказам для детей, а как сам маленький стремлюсь выхватить заключенную в них сказку и с ней убежать. Да, вот я сейчас это нашел: толстовские рассказы именно тем и влекут к себе, что в них закована сказка.
Таится ли в рассказах Перовской о животных эта самая пленяющая нас сказка? Ответить на этот вопрос трудно, повторяю, чаще всего, читая рассказы этого автора, я принуждаю себя стать на сторону маленького читателя и тогда вижу ясно, что рассказы эти очень хорошие, очень нужные, очень полезные. Но тоже чаще всего эти рассказы не обращают меня самого в маленького и не совращают на озорной путь, необходимый мне для создания сказки. В трех рассказах новой маленькой книжечки под длинным названием «Необыкновенные рассказы про обыкновенных животных» можно видеть все достоинства и недостатки поэтического дела Перовской. В самих названиях этих трех рассказов по одному только «который» чувствуется влияние Толстого со стороны этической претенциозности: 1) родина...
«Про собаку, которая», самый умный и дельный «про кошку, которая», и рассказ неудачный – это последний рассказ «про поросенка, который»... В этом последнем рассказе очень хорошее начало, превосходно исчерпывающее сюжет, очень милый: двойка...
Перовская имела счастье в детстве своем находиться в обществе диких животных. Теперь, взрослая, она пишет о животных, но, к сожалению, не всегда умеет вернуться к своему детству и писать так, будто она и теперь маленькая. Рассказы Перовской иногда хороши, только когда сам, читая, думаешь о детях и пр.; см. выше.
Были, конечно, и в этих глухих местах коммунисты и говорили от имени настоящих большевиков. Но тут же вслед за настоящими коммунистами приходили враги их и тоже действовали от имени правительства. Вот ведь с незапамятных времен здесь занимались хмелем, как описано и у Некрасова. Но пришли враги и от имени правительства потребовали прекратить занятие хмелем и назначили в здешнюю культуру табак. Плохо пошло с табаком, еле-еле. А потом вдруг открылось, что хмель необходим. Бросились искать черенков и нигде не могли найти…
Так и разделились, «мы» – это те, кто хмелем занимались, и «они», кто назначил бросить хмель и заняться табаком.
Тогда я еще не понимал, но только знал: это «они», теперь вместо этого говорят просто «враги». Я понял теперь их как претендентов на власть, не ради народа они действовали, а ради себя, и каждый по-своему хотел [использовать] народ.
Так исстари на этой навозной [кочке] жил русский человек и привыкал переносить все худое. Но для настоящего, [полного] человека надо привыкнуть к тому, что называют хорошим: к счастливой жизни.
После худого лета хорошо и это.
Примечание
1 an sich (нем.) – в себе.