26 Марта. Позвонил Акимыч и вдруг мелькнула мысль о Бронницах. Назначил разговор об этом в 4 (приготовиться).
Приходил Петр Акимыч, и вопрос о даче почти решен, и Ак-сюша рассказала, что Павловна тоже пришла в себя и мирится. Вечером с Левой покончу и буду считать, что с этого дня начинается перевал: острота пережита.
Пройдет немного времени и пусть друг Валерии «Умный пьяница» {Имеется в виду Птицын, преподаватель математики в школе, где работала В. Д.} (умен тем, что, ухаживая за В., знает меру, а не то, что я, феноменальный дурак) тогда поглядит. А то ведь, когда Валерия сказала ему (не утерпела!), как все завершилось ужасно и в каком я плену, то он изрек: «Вот и хорошо: выйдет он из плена или не выйдет, человек скажется, и будет ясно, за кого идете». Верно со стороны, но для любящего человека чересчур уже жестоко. Ладно! Сегодня протру очки Леве, а потом дойдем и до «Умного пьяницы».
С 8 до 10 у Чувиляевых разговор с Левой, который состоял в том, что я по пунктам разобрал его письмо и, прочитав обвинение меня в каком-нибудь моем преступлении в отношении матери, спрашивал, откуда он взял факт. Благодаря Чувиляевым он был так приперт к стене, что ему оставалось только подавать реплики бессмысленного сопротивления. Чувиляевы, наконец, поставили вопрос: почему и кто может иметь претензию на квартиру, если она дана писателю для работы. Под конец я ему напомнил его слова: «А женку твою мы уберем через НКВД».
- НКВД - я не говорил.
- А у меня записано.
Тут Лева замолчал надолго...
27 Марта. Утром зашел к Чувиляевым. Уверили, что Лева не ходил в НКВД.
Пока я ходил к Чувиляевым, Лева шмыгнул к Ефр. Павл. И когда я пришел домой, Е. П. была в слезах. Видно, что на фронте идет какая-то подготовка. Пробовал говорить с Е. П., ничего не выходит: - Никого, - говорит, - мне не нужно, я сама найду свой путь.
Пришел вечером к Валерии. Тут высшее напряжение. В. моментом начала нашей жизни считает момент нашего с ней отъезда.
Явился вопрос, где же нам сейчас устроиться, в Бронницах или в Малеевке.
Ляля, рассказывая о своей детской попытке вместе с Олегом перестроить вселенную, была мне прекрасна, как снежная вершина. Но она тоже глядела в мою долину с любовью. Так, наверно, самой вершине своя высота не в радость, и чем выше гора, тем с большей силой она желает долины.
Лева взял деньги и через Разумника передал желание занять в Загорском доме мой кабинет.
28 Марта. Ляля была во вдохновенно-философском состоянии («парение мысли»), и я весь вечер любовался ею, как вершиной снежной горы. Я чувствовал, что и она в своей высоте наслаждается долиной моего существования. Так это и бывает в природе: на что нужна высокой вершине ее высота? Она смотрит оттуда в зеленую мирную долину и ей хочется спуститься в эту долину...
А из долины так хочется подняться на высоту и разбежаться мыслью по [горизонту].
В своем физическом существе я давно уже чувствую и ее тело, как свое, и через это, самое главное, в беседе с ней как бы прорастает зеленая новая трава через прошлогодний хлам. Так вот она высказала известное мне с детства «Аз есмь истина». В ее высказывании, однако, явилась моя собственная излюбленнейшая идея о необходимости быть самим собой, и дальше эта основная идея моей жизни превратилась в деталь этого «Аз есмь истина». И я впервые понял сущность этого изречения.
Второе пришло мне при разговоре о разрушении мира. Я вспомнил свою детскую веру в прямолинейный прогресс, и как потом эта прямая линия превратилась в движение по кругу: получилось похожее на буддизм. Теперь же через Лялю меня вдруг насквозь пронзила мысль о прогрессивности и творческом оптимизме при разрушении мира: в этом разрушении и рождается для человеческого сознания Царство Божие. И что такое сознание не есть, как мне думалось ранее, идея вообще христианского сознания, а, напротив, идея нашей повседневной жизни. Взять хотя бы даже эту нашу любовь, это чувство радости, рожденное в страдании разрушения привычной мне жизни в своей старой семье.
Я любовался бесконечно своей подругой и повторял потом про себя: Ляля знает, что делает.
29 Марта. Весна воды в полном разгаре. Грачи, но ни жаворонков, ни скворцов еще нет. Ездил снимать жилище для нашей весны и нашел такую прелесть, о какой и не мечтал. Переживая вместе с весной вчерашний обмен мыслей с Лялей, утверждался все больше и больше в своем праве на это счастье и обязанности своей его достичь и охранять...
30 Марта. Ночью бежала вода, утром опустилось к нулю. Мало сочувствую страданиям Ефр. Павл.: жутко думать, что человек за 60 лет жизни и за 36 лет жизни со мной не может найти в себе что-нибудь, смягчающее такую примитивную боль. Мне тяжело не от ее страдания, столь простого, а от соседства моей сложнейшей любви, от которой должно родиться нечто не только для моего личного удовлетворения, а, может быть, и еще для кого-нибудь, - соседства этой любви со страданием впустую...
войне, теперь надо знать себя, свое устремление и не оглядываться на падающих людей.
«Остров спасения» («Рай плоти» и «Песня Песней»).
Резиновые сапоги. Керосин. Матрасики. Керосинка. Термос. Пирамидон. Элект. фонарик. Ружье 24 кал. Ящик патр. Лекарства. Бритва. Бумага. Договор Гослитиздат. V том: Лисичкин хлеб, Падун и проч. с собой. Пиш. машинка. Чернила. Письма Олега. Лейка. Темная комната.
Финансы: 1) октябрь - 8 тыс. 2) Пионер - 12 т. 3) Дружные ребята - 3. Гослитиздат - 27. Итого возможны 50 тыс.
Значит, можно долго ничего не писать.
Чемодан с замком (фото).
Дневник: такая же весна, как всегда, но только все в отношении к Ляле (я ей все показываю) к ее детской идее: «рай плоти». Будем идти к этому, а если это нельзя, то в опыте будет ясно, почему нельзя.
Мое: физический плен и освобождение через Лялю, только через Лялю, потому что с другой, пусть разумной, но невдохновенной, нельзя и нельзя в одиночество (искажение духа).
На остров спасения попадает только то, что на Страшном суде не сгорит.
Разумник нашел запись в 1916 г. о том, что я построю дом в Хрущеве и покину эту семью87 (так и сделал в 18 г., но на стороне ничего не нашел и вернулся). Разумник нашел в 16 г. запись о фацелии88 (26 лет вертелось, как бы написать рассказ).
Пройдет скоро время, когда все мое любимое от меня побежало к ней, скоро мы с ней вместе выйдем к ним, и они опять будут как прежде, только мы теперь двое и все покажется по-иному. Вот в этом-то и будет один из планов «Острова спасения»: мир глазами одинокого Адама и глазами, какие открылись у Адама, когда Бог создал ему жену.
Сегодня Ляля наконец-то поверила в меня и написала мне об этом, что поверила, и на этом основании предлагает теперь строить дом нашей брачной жизни. «Прими же теперь, - пишет она, - мою веру, как раньше принял любовь, и с этого дня я считаю себя твоей женой». Так что на мое предложение брачного договора она ответила согласием через десять дней.
Удинцев, узнав о нашем романе, сказал, что я из Ляли сделал себе кумира, после чего наше равенство будет нарушено и Л. опять будет не удовлетворена.
Эта мудрость, однако, не имеет никакого значения, потому что на второй же день знакомства с Лялей она мне сказала, что Удинцев знает ее 20 лет, а даже такого разговора, какой был у нас на другой день знакомства, с ним она не могла бы иметь.
Оба мы вчера признались друг другу, что к своим близким людям, с которыми теперь нам предстоит прекратить отношения, в смысле жалости к ним - чувствуем себя чурбанами.
Она не могла полюбить никого после Олега, потому что не находила никого себе равного. Только меня она познала, как равного, и полюбила «навсегда и до конца». Основа любви нашей - равенство.
Снежная вершина - моральная чистота и моральная красота, и моральная воля, - вот перед чем я робею немного, отступаю первый момент, но, подумав, опять подхожу как равный к своей снежной вершине и говорю себе: «Я не оттого робею, что не могу подняться до нее - я могу. Но я робею лишь потому, что я постоянный житель долин, и мне трудно подниматься на высоту снежной вершины. Но сил у меня много, и поднимусь, и мы поравняемся».
Е. П. беседует с Аксюшей о хозяйстве... Все это показывает начало выздоровления. Лева покорен, но не окончательно, и думает лишь о том, как бы ему устроиться на мое место в Загорске. Совершается то, что есть и быть должно: я уже давно живу сам по себе и к ним только езжу. Вместе с тем мне возвращается спокойствие и сознание победы, самой большой в своей жизни, больше чем все мои добрые дела, больше чем «Жень-шень» и все рассказы остальные и даже для детей.
Ляля говорит, что, не пережив смерти близкого человека нельзя приобщиться к духовной жизни, что, напр., мне надо пережить ее смерть. На это я ответил, что прежде, чем смерть пережить, надо полюбить и что если сильно полюбить, то можно обойтись и без смерти: при такой любви мне, может быть, довольно ее увидеть в горе или просто усталой, чтобы вообразить себе полную утрату. Нет, для духовной жизни нужна не смерть, а только любовь.
«большого чина»). Но я думаю, что мы - Калерия-Валерия и я с ней - мы ни с кем несравнимы и, главное, мы без чинов.
31-го 1) Гослитиздат: договор. 2) Узнать в «Октябре» о переводе денег. 3) Взять деньги в «Мол. гвардии» 4) Гараж. 1-2/IV - Загорск. Машина. 3/IV - Москва.
Наши чувства собрать в отношении нас двух и в этом наше все: мы стремимся друг к другу через всякие препятствия, - человек это, или пусть даже бог, - это не бог, если он нам мешает, и не человек. Наш настоящий Бог и наш настоящий человек мешать нам не будут, потому что наше дело правое, на этом вся жизнь стоит, и без этого вся жизнь на земле просто бессмыслица.
Начинаю себя чувствовать в этой любви как сахар в горячей воде или как воск на огне. Чувствую, что весь как-то плавлюсь и распускаюсь. Так, наверно, еще много будет всего, пока все во мне переплавится и выкристаллизуется.
В ее «брачном письме» от 30/111 выставлено обвинение против того, что можно любить всех (Пан), безлико (напр., просто бабу, самку). Она же сама любить может только личность. На самом деле она жила не с «личностью», и моя беда от несознания, ее же беда от сознательного преступления. Теперь мы сошлись равные, но в прошлом оба жили с неравными, и я ее упрекать могу много больше, чем она меня.
31 Марта. Сегодня к вечеру врач, лечивший Е. П., вызвал меня... Когда же я рассказал историю агрессии Е. П. и причину «травмы», он сказал, что необходим психиатр, который установит возможность ей жить и работать, или же... так или так. Осталось пока впечатление от слов врача, что может быть здесь и тяжелое заболевание, а может и симуляция.
1 Апреля. Созерцая Ладин живот («Неодетая весна»), я растворяю свою личную тоску в общей радости жизни, как египтянин радуется о священном быке Аписе.
Ляля, представляя себя в положении Лады, возмущается этой радостью, питающейся исчезновением личности в Ладе-Ляле. Она этого не испытывала, потому что не любила мужа, не испытывала сладость расставания (умирания, жертвы) с личностью своей ради Целого. Напротив, она уничтожала свое радостное производящее жизнь начало и сохраняла тем самым «личность» обезжизненную, потому что для сохранения этой личности она должна была плоть свою (священную) вывести из священной связи Целого и сказать о ней «че-пу-ха!»
Выходит так, что я, лишенный естественного общения с женщиной, увидал эту женщину в священно-жертвенном состоянии мира (плоть). Напротив, она, как естественная женщина, лишенная естественного общения с мужчиной, увидела это мужское личное начало (побеждающее сознание).
Итак, мужчина возвеличивает женственное жертвенно-производящее начало, а женщина мужское личное.
Вступая теперь в брак, мы вернемся на свои естественные места: я возвращу ей природу, она вернет меня к человеку. Мы разменяемся.
Вчера доктор, взглянув на меня, сказал: «А вы тоже больны, нельзя не быть больным в этих условиях!» Буду лечиться своим способом, т. е. бороться за близость с Лялей. На этом пути помогают силы природы. Я уже чувствую, что могу быть жестоким как надо: война так война!
Ефр. Павл. довела свой накал злобы до последнего: вот-вот и что-то случится. Она притворяется, лжет, когда говорит, что отпускает меня и скоро уедет. Она сознательно хочет и ведет к тому, чтобы разрушить мою жизнь и, может быть, довести до суда. Теперь все зависит от того, как скоро удастся отправить ее в Загорск.
И еще в этом романе выдался убойный день и такой трудный, такой тяжелый. Самое плохое было то, что, вспоминая в то время о друге своем, из-за кого и происходит у меня эта война, я чувствовал, что и у нее на груди нельзя мне отдохнуть. Мне ведь и прошлые разы было стыдно, что я заставляю мать и дочь переживать эту подавляющую грязь. Я еще тогда дал себе слово следующий раз промолчать... И в то же самое время думаешь и так: а какой же это друг, если стесняешься поделиться с ним своей бедой! Хочешь, не хочешь, а так оно есть: друзья мы, конечно, большие! - оба расписались в состоянии брака. А в то же время так мало жили и во всем у нас больше хочется, чем есть.
Еще было во время этого бедственного дня, - вдруг мелькнула мне во время езды где-то на бульваре березка. Тогда из человеческого мира, в котором сейчас я живу и так страдаю, через березку эту я перенесся в мой прежний мир поэзии природы, и мне поэзия эта показалась бесконечно далекой от меня, и мне удивительно было представить себя снова, как прежде, мальчиком, играющим в охоту, фотографию. Похоже стало, как было на войне: увидел я во время боя какие-то деревья, обитые, умученные снарядами, и вся красивая природа для меня исчезла.
Я очень мучился и особенно, когда убедился, что и болезни-то нет никакой, а все симуляция.
Из всего этого видно, какая это у них «любовь», какие это «любящие». Следовательно, надо оградить себя от таких вторжений и, если придется судиться, - суда не бояться. План действий: дождаться ее отъезда, стараясь не раздражать ее... А после, в течение лета ликвидировать отношения и добиться свободы жить и работать в своей квартире.
Настоящая война и такая же разрушительная сила, и такая же очистительная. И так же, как при войне - и воевать-то не хочется и тоже вовсе не хочется вернуться к спокойствию порядка до войны.
Вся эта война, все это разрушительное переживание входит в состав того сложного чувства любви к Валерии. Это настоящий переворот, переход от «счастливой» и глупой, застоявшейся жизни к серьезной. Пусть от всего переживания останутся только муки, - эти муки лучше мне, чем то прошлое счастье. Пусть даже и смертью все кончится - эта смерть моя войдет в состав моей любви, значит, не смерть, а любовь.
Весь этот последний период нашего замечательного и быстрого романа будет называться Война за Валерию.
Я чувствую, как весь во всем своем простодушном составе переделываюсь в этой войне за Валерию. Поэтическая лень, страх перед возможным беспокойством, особенно чего-нибудь вроде суда и многое такое меня теперь оставили. Когда поднимается в душе неприятность, я вспоминаю, за кого война, и снова возбуждаюсь, как бедный рыцарь, поражая мусульман.
нет ничего тайного, что ей нельзя было бы открыть. Единственное нельзя в отношении к ней, это нельзя приходить к ней с душою смятенной, вялой и пораженной, к ней приходить надо с победой. Ай-ай-ай, как хорошо напи-салось!
Вижу, я не угас, отрешаясь от былого обожания природы: все, что было прекрасного в этом моем чувстве природы, теперь пойдет на чувство к Валерии и останется в нем навсегда. И гигиеной этого чувства будет правило, что к Валерии приходить можно только с победой.
За что ты меня сколько-то еще и тогда - как давно это кажется! - могла полюбить, такого глупого и беспредметно рассеянного в счастливом благодушии писателя. Вот только теперь, во время войны, собранного для жестокого и умного действия, ты меня полюбишь и...
2 Апреля. Куй железо пока горячо: сговориться с Дмитриевым о гараже. Письмо сыновьям.
Аксюша вгляделась утром в меня и сказала:
- М. М., вы теперь стали не таким, как прежде.
- Каким же?
- А детство свое потеряли.
- Как так?
- И глаза у вас не такие, как прежде, и сердце ожесточенное. Теперь вы не будете как раньше любить природу.
- Довольно, Аксюша, природы: вот она, матушка, сама видишь, как она наколошматила, еле жив остался. То время прошло, теперь я иду к душе человека.
- Я знаю. Только если бы не Валерия Дмитриевна, вы, может быть, так бы в простоте и прожили, и хорошо, сам Господь сказал: будьте как дети.
Сердце мое сжалось от этих слов и... Но таков путь сознания, хочешь двигаться вперед, расставайся с пребыванием в детстве. И, во всяком случае, «будьте как дети» есть движение сознания к идеалу детства, но не покойное в нем пребывание.
Теперь я, кажется, разгадал план Е. П., внушенный ей Кожевниковой. План состоит в том, чтобы дом в Загорске продать, внедриться в мою квартиру, получать от меня пособие и с деньгами от продажи дома спекулировать. Немедленно найти поверенного и предупредить. А что зло засело в ее голове...
6-го к 11 у. в Загорск приедет Дмитриев за «Мазаем»89.
Разговор с Чувиляевым. Переговоры с адвокатом Орловским.
Вызвал А. М. Коноплянцева. Е. П. ответила ему: «В Загорск не поеду. Как я могу допустить, чтобы она вошла в эту квартиру и всем моим завладела: я жила 30 лет и все мое, а не ее».
3 Апреля. Ночью проснулся с отвращением. Я и так-то иногда ненавидел созданное рукою губернаторши мещанство своего ампира. Теперь же эта война за мебель с человеком, прожившим со мною долгую жизнь, возбудила во мне дремлющее отвращение к чужим вещам красного дерева. Острая боль пронзила меня насквозь, и первой мыслью моей было освободить землю от себя. Но я перечитал письмо Валерии и отказался от мысли освободить всех от себя: сделать это - значит, обмануть Валерию (она мне сказала: «прими мою веру»); сделать это, значит, обрадовать всех претендентов на мои вещи (красное дерево).
Я залежался в кровати при открытых дверях. Е. П., проходя по коридору, вдруг завернула ко мне, поцеловала в лоб и сказала: «Прощай!». И ушла. Через несколько минут она повторила это, и я понял, что хочет мириться. Пил с ней чай, согласилась, что она уедет в Загорск, будет получать от меня 500 р. в месяц, а комнату получит от Раттая. Я сразу выздоровел, но Аксюша мне шепнула: «М. М., не уверяйтесь, это хитрость». Разумник тоже: «Очередной обман?». Но я не думаю, потому что ей же, если она нормальна, больше и выхода нет.
Вечером был у Ляли. Почти решено уезжать 10-го. Маленькая ссора непонятно из-за чего. Но когда мать вышла и 15 минут за дверью грела чайник, мы успели помириться. Фазис войны за Валерию подходит к концу.
В нашем романе интересна та часть, в которой любящий человек должен превратиться в жестокого воина. И как в первой части состояние влюбленности самый организм переменяет, точно так же, как организм всех животных ко времени тока, так во второй части тот же организм готовится в драку вступить.
происхождения войны.
И еще можно написать 2-ю книгу «Жень-шень» о том, что пришла настоящая женщина.
Вспомнил обвинение меня в том, что я столько лет возле семьи без любви... А вот А. М. Коноплянцев служит в Наркомате Легпрома, и вообще все люди, кроме горсти счастливых, разве тоже не привязаны и не живут без любви? Я хотел разделить участь всех людей...
Заметить: в этой войне за Валерию сама Валерия мало-помалу при ожесточенном сердце превращается в принцип. Если бы не наши свидания, восстанавливающие живую связь, то, может быть, после войны и не узнал бы ее, и не захотел, и подивился: из-за чего же кровь проливал?
Проследить у Ляли борьбу черного бога аскетов с богом светлым и радостным (а имя тому и другому Христос).
Первый вопрос - «святая блудница».
Ляля скажет «люблю» не в порыве: вот пришло и охватило всю. Нет! она скапливает чувство, и когда бывает довольно,'то усилием воли заключает его в форму и уже не то, что есть, а то, что должно быть говорит «люблю» или «верю».
Я сказал:
- Она (Ефр. Павл.) дала мне народность.
- Ничего этого нет, - ответила Ляля, - все вздор: есть лицо, но не народ.
4 Апреля. Вечером после чая иду к Чувиляевым, от них в 8 веч. к юристу (хотя как будто и не нужно, а все-таки лучше узнать о своих правах). 5-го утром в Загорск, 6-го обратно в Москву.
Дела: 1) Пионер. 2) Трусову. 3) Детиздат «Неодетая весна».
У юриста (Николай Петрович Орловский): «Плохо вы дела свои устраиваете, но я сам, юрист, всем устраиваю, а себе не могу, вот сейчас дачу строю: если бы вы знали, как я ее строю, не пошли бы со мной советоваться».
И как глубока эта примета-поговорка, что «сапожник без сапог» и т. д.: словом, что производитель не делается потребителем своего товара. Писатель в особенности является производителем не для себя: написал и больше книга не нужна, и написанная книга его не интересует. Его интересует лишь книга ненаписанная. Вот на этой отчужденности производителя от потребления лично для себя своего товара возникла и семейная драма Л. Толстого, равно как и моя. На фоне этого разделения «духовного» (интерес к производству) и «материального» (потребления и заботы о будущем) и появляются такие существа, как Соф. Андр. или Ефр. Павловна.
5 Апреля. Загорск. Складываю вещи, налаживаю машину, увожу «Жень-шень», покидаю Загорск, семью, быть может, и навсегда. А весна задержалась так сильно, снег и лед, холодный ветер. Нет-нет, и рванет тоска, но тут сейчас же встает Ляля во всей своей внутренней красоте, и тогда показывается Е. П. - это дитя в 60 лет, огорченное, с атавистической жаждой мщения и захвата, и опять ожесточается сердце.
Представляю себе, как счастлива будет Ляля, как наполнится ее жизнь, если нам удастся так полюбить друг друга, чтобы явилось на свет дитя - не случайное, а желанное. При ее уме она не стала бы самкой-собственницей, и в то же время вся ее психология и половина мыслей, стремящихся сгустить мысль в плоть, получат иное назначение.
Александр Васильевич абсолютно бездарен в любви.
была чистейшим падением и отсюда вытекает все дальнейшее. Вот теперь только и стало понятно, почему, не разделавшись с прошлым, она не смела сказать мне «люблю». Потому что в ее «люблю» входит и самое дело любви, но как любить-делать, если руки связаны, если душа в плену.
Со мной это часто бывает, что от всего сердца хочешь чем-то обрадовать, а потом, когда сделаешь что-нибудь, как задумал, вдруг поймешь, как я это сделал неловко, и чем больше проходит времени, тем становится стыднее вспоминать. Так вот я, предлагая свой брачный договор, написал, что беру обязанности по обеспечению средств существования - это еще ничего, - но вот «чего»: тут же предложил 500 р. на переезд! Это уже, конечно, из далеких купеческих недр: купчик влюбился и швыряет деньгами. Ляля чуть-чуть дернулась, чуть-чуть сконфузилась, но взять не отказалась, чтобы не пристыдить меня. Сейчас вспомнишь и покраснеешь. Одно утешает: пусть смешно, да не худо, и самое главное, что я сознаю. А вот когда, как у Ефр. Павл. из древней глубины ее крестьянского рода, приходит хищник-собственник кремневой эпохи и при том во всей натуре и без всякой поправки сознания - вот худо!
Новый документ из любви Ляли и Олега мне прочелся, как глава из романа о нерожденном младенце и мадонне без младенца Христа на руках. Но «Песни Песней» тут нет и быть не может, потому что «страсть бесстрастная» не может ее напитать.
Ночь на 6-е Апреля. Все рассказал Яловецкому и ужаснул его, и он, как все хорошие люди, схватился за мое здоровье.
- Разве не видите вы, - сказал я, - что я выгляжу лучше?
- Вижу, вы стали на вид совсем молодым.
Яловецкий открыл мне, что собственническое чувство на отца вообще присуще детям, и потому объединение вокруг матери сыновей, с точки зрения психологии людей кремневого века, вполне понятно. Это собственническое объединение прикрывается заботой обо мне, как бы я не попал в руки такой же собственницы, как они.
Какая же это революция - наш советский свободный брак!
Человек, построивший себе дом (в Рыбной слободке), и адвокат, плохо построивший дачу себе. Так вот тот-то, кто построил для себя дом, и есть образ капиталиста, а тот, адвокат, работающий для всех, - коммунист. Отсюда раскрывается война капитализма против коммунизма. Все, что для других, - это серьезно, все, что для себя, - решается легкомысленно.
6 Апреля. Снега крепко лежат. Морозно-солнечный день.
Анализ: «уверчив» (может быть очень хитрым приемом аванса, с тем чтобы лучше подсмотреть за человеком). С другой стороны, «уверчив» бывает и действительно при слишком поспешных действиях, и часто в смысле «авось».
Яловецкий требует удаления Аксюши (нельзя доверяться).
С утра работаю и разрушаю все без сожаления и без упрека себе и даже без грусти: пришло время.
Собственники. Если бы они могли, эти «любящие», личность мою, как источник их благополучия, захватить, то они бы взяли и превратили во вьючного осла. Но они личность мою не могут забрать и потому хватаются за вещи. Комната в квартире, однако, ближе всего к личности и потому прежде всего надо захватить комнату.
Юрист сказал о Е. П.:
- Есть люди, которые, ничего не признавая, бросаются в бой по прямой. Некоторое время их движение невозможно остановить никакими средствами.
- И так невозможно бывает предупредить преступление?
- Как вы его предупредите? Конечно, невозможно.
- У нее сильный склероз, она может умереть во время борьбы.
В 4 д. приехал на «Мазае» в Москву.
Завтра узнать в ЗАГСе технику развода и сроки выполнения, после того командировать П. А. в Талдом добыть удостоверение о браке 1923 или 1924 г.
До своего отъезда 10-го или 12-го ни в коем случае не срываться.
После того, как развод совершится, надо Ефр. Павловне послать письмо, в котором все будет изложено по пунктам90.
А что теперь делает, что думает, как живет Ляля? Неужели придет время, когда она всегда будет со мной? Неужели сумеет она так обработать мое дикое чувство, что оно так и останется навсегда в моей душе? Надежда, нет! - вера моя в нее, вера, что она это сделает и так чудесно сделает, что плена своего я никогда не буду чувствовать.
7 Апреля. Вечером был у Ляли. Она мне говорила о своей любви ко мне, как вступившей в ее душу постоянной тревоги за меня, и что это настоящая, большая любовь. Я говорил ей тоже, что не вижу в ее существе ни одного «слепого пятна».
- Никто мою душу не мог понять - только ты, - говорила она.
И оба мы были уверены, что будем любить все больше и больше и что конца нарастания нашего чувства нет.
- А счастье? - спросил я. - Счастье, - сказала она, - зависит от тебя, это как ты хочешь и можешь. «Могу», - подумал я.
Мне было так, будто Кащеева цепь, которую принял я в жизни, как Неизбежное, на этот раз разорвалась, и я вкусил настоящей свободы.
Надолго ли! Ничего не знаю, но если это Ангел смерти прислан за моей душой, и я хоть завтра умру, то и такое короткое счастье свое перед концом сочту за лучшее во всей своей жизни...
Как ни корявы ее письма, но они гораздо лучше моих поэтических, в которых искусно замаскирована цель - писать красиво. Первое правило в письмах - это чтобы писать их сразу начисто и никогда не переписывать с черновиков.
9 Апреля. Это в глазу, кажется, есть слепое пятно, я же искал такие слепые пятна в существе Ляли. Я искал, не веря в такую возможность, чтобы человек, женщина пришла бы ко мне,и я бы не мог в ней найти слепого пятна. И я до сих пор не могу найти и удивляюсь.
Она писала мне письма, не думая о том, хорошо ли они написаны или плохо. Я же старался из всех своих сил превратить свое чувство к ней в поэзию. И если бы наши письма судить, то окажется (теперь уже оказалось), что мои письма прекрасны, а ее письма на весах тянут больше, и что я, думая о поэзии, никогда не напишу такого письма, как она, ничего о поэзии не думающая. Так, оказывается, есть область, в которой при всем таланте к поэзии, ничего не сделаешь: и есть «что-то» значащее больше поэзии. И не только я, но и Пушкин, и Данте, и никакой величайший поэт не может вступить в спор с этим «что-то».
Всю жизнь я смутно боялся этого «что-то» и много раз давал себе клятву не соблазняться «чем-то» большим поэзии, как соблазнился Гоголь. Я думал, что в этом соблазне поможет мне смирение, сознание скромности моего места, любимая моя молитва: «Да будет воля Твоя! (а я - скромный художник)». И вот, несмотря ни на что, я подошел к роковой черте между поэзией и верой.
Вот тут-то и мнится мне, и показывается «слепое пятно» не у нее, а у меня: слепое пятно на моем творчестве. После нее не захочется мне описывать своих собак, птиц, животных. Вот эта ее сладость духовная, поддержанная небывалой во мне силой телесного влечения, делает все остальное, включая художество, славу, имя и пр., чем-то несущественным, на всем лежит слепое пятно.
И в то же время - это не Чертков и не о. Матвей91. Смелость в критике бытовой церкви у нее не меньше, чем у неверующих, она в религиозном деле так же свободна, как я в поэзии.
Итак, если с точки зрения поэтического производства в ней и есть будто бы слепые пятна, то они объясняются моим недопониманием, и надо иметь в себе достаточно смелости, чтобы войти внутрь ее духовной природы, постигнуть ее до конца, обогатиться по существу (не поэтически) и потом с достигнутой высоты начать новое творчество по большому кругозору. И так будет: писать теперь не «красиво», а как она - по существу: тем самым и должно получиться восхождение и такое именно, чтобы ступать за ней след в след, не ослабляя внимания.
В последнем своем признании она заявила, что нашла во мне такое, что не встречала ни у кого: нашла во мне интерес к ней самой, готовность полную к пониманию ее души и стремление отдать это понимание ей в слове. Вот из этого и получается вечный и как будто неисчерпаемый обмен мыслей в словах и такой сильный, что как будто происходит самое рождение Слова, как будто у нас в задушевной беседе Бог воплощается в Слово. Это началось у нас давно - такой обмен, - а возникшее телесное влечение ускорило и превратило в любовь. И то, о чем я сейчас говорю, о слепом пятне моей поэзии, уже было в нашем опыте. Помню, когда я ей сказал, что для моего творчества необходимо одиночество, она в слезах, рыдая, упала на колени перед моим диваном: «Уходи, уходи от меня, нам надо было встретиться лет десять тому назад, ты для меня старик (устарел)». К счастью, талант во мне оказался так велик, что я преодолел старость, косность, рутину, омолодился и вернул ее к себе, убежденную в моем росте и силе. И мне сейчас даже кажется, что не видно конца моему восхождению.
«победам».
Наталья Аркадьевна при этом решилась даже сказать:
- Как же ты не понимаешь, Ляля, что Михаил Михайлович сильный человек.
Услыхав это «сильный человек», Ляля дернулась и вдруг поглядела на меня, как на ребенка с такой любящей материнской улыбкой, будто заглянула в колыбельку и шепнула себе: «Вот так силач!»
Сегодня утром говорил с Аксюшей о Павловне, как о враге. Но Аксюша сказала, что она вовсе не безнадежна, что в ней искра есть, и она может быть приведена к Богу, и что она не шла в Церковь из-за меня: я туда не ходил и ей того не нужно было. Еще А. говорила, что Е. П. теряется теперь: ведь если самой не взяться за работу, никаких средств не будет довольно, ей всегда всего кажется мало, потому что нет меня самого, неисчерпаемого источника. На старости лет основа подорвана. А за комнату она держится, чтобы угрозой не пустить молодую жену, держать меня в повиновении и страхе.
Так оформляется две политики: 1) Валерия за то, чтобы действовать решительно, без обещаний излишних и компромиссов: отрезать и кончено. 2) Аксюшина политика: вдумываться в положение и, повторяя «не знаю, не знаю», отпускать самую жизнь молоть своими жерновами, а перемелется - из всего мука будет.
Обе эти политики соединяются в личной мудрости, которую, слушая советы людей, можно найти только в себе самом. И этой мудрости, этой «кривой» я и буду следовать, всегда помня, что: 1) надо быть готовым к резкому действию, 2) надо быть внимательным к противнику и, выжидая, заставлять работать жизнь на себя.
Вчера у Чувиляевых мелькнула мне мысль о том, чтобы купить себе где-нибудь в Бронницах домик, как в Загорске, и жить в нем с Лялей, наезжая в Москву. Тогда борьба за квартиру станет борьбой за «люстру» и вообще чепухой.
Аксюша мне сказала, что при моем возрасте всем представляется, будто Валерия бьется «из-за куска».
- Они, - ответил я, - другой жизни, как не из-за куска, и не знают, они животные, но ты-то, верующая, ты видишь Валерию, неужели ты не можешь понять, что это не Валерия, что это Ангел прислан подготовить мою душу.
- И очень просто! - ответила А., - вот посмотрю, правда ли будете говеть, если правда - поверю, это бывает.
Был у Ставского, раненного еще в Декабре. Теперь он еще в постели: нога болит. Когда он увидел меня, то стал восхищаться моей книгой «Жень-шень».
- Разве вы только теперь прочли?
- Я десять раз прочел, - сказал Ставский, - но теперь только понял.
- Что же вы поняли?
- Сейчас я понял книгу, как мучительный призыв, чтобы пришла настоящая женщина...
Тут я остановил его и сказал, что он верно понял и он не один так понял: одна женщина, для меня самая прекрасная во всем мире, прочтя «Жень-шень», пришла ко мне узнать, есть ли во мне живом хоть что-нибудь от того, который описан в книге. И вот она узнала меня во мне, и я узнал в ней ту, которую всю жизнь ожидал. И узнав друг друга, мы соединились, и я объявил своей старой семье состояние войны:
- Вот как войны-то начинаются!.. И так вот в свои-то годы я начинаю новую жизнь...
Ставский был потрясен моим рассказом. И мне очень понравилось у него, что когда я потом намекнул ему, с каким мещанством встретился я, воюя со старой семьей за новую жизнь, он поправил меня:
- Это неправда, что они мещане, просто это огорченные люди.
«Откуда это у него?» - подумал я. И только подумал, вошли дети Ставского, почти взрослая девушка и совсем маленькие. И оказалось, что дети от трех, сменяющих одна другую, женщин. «Так вот, - понял я, - откуда у него взялось сочувствие к огорчению покидаемых женщин».
Когда мы расставались, то он сказал мне, что, если надо будет в чем-нибудь помочь - он поможет.
- Да мне-то, - сказал я, - едва ли...
- Я думал не о вас, - ответил он, - а о вашем новом друге.
Сегодня, когда я шел к Ставскому по Крымскому мосту, моросил теплый весенний дождик, первый дождик, «серые слезы весны». Я мечтал о том блаженстве, когда я через несколько дней буду вводить Лялю в свои владения и называть ей невиданных ею и неслыханных птиц, и показывать зверушек, и следы их на грязном снегу, и что это будет похоже на рай, когда Адам стал давать имена животным. И тут вспомнилось грехопадение и в отношении себя протест: не может быть грехопадения. И, во всяком случае, раздумывал я, мы столько намучились и так поздно встретились, что нам надо обойтись без греха, и, может быть, именно грехом-то и преодолеем «грех». И, во всяком случае, нам дана возможность длительного нарастающего в радости своей сближения. Мы сами, конечно, можем где-то ошибаться, но людей в нашем положении легко можно представить себе преодолевающими обычные разочарования друг в друге и последний последующий плен.
Может быть, я сделаю эту ошибку? Нет! я-то не сделаю. Вот разве она? Ну, уж только не она!
И я погрузился в раздумье о ее замечательных письмах и ее необыкновенно глубокой прекрасной любви, и девственной, и умной, и жертвенной, и обогащающей.
За что же это мне достается такая женщина? Подумав, я за себя заступился: «Ты же, Михаил, не так плохо воевал за нее».
И, вспомнив все муки пережитого в этой войне за Валерию, повторял: «не плохо, не плохо».
Ставский сказал, поднимая стакан с водкой: - От чистого сердца за вечную юность: этот ваш новый друг есть величайшее ваше достижение и самое дерзкое. За вечную юность!
На это я отвечал: - Вы говорите, даже не видев, но если бы вы могли видеть, какая прекрасная пришла ко мне женщина!
- Разыщу и увижу! - ответил он.
10 Апреля. Пяля, конечно, замечательная женщина, но ведь и я тоже, наверно, замечательный, если в своем возрасте могу так любить. Но вот чего не хватает у меня против нее: не хватает сознания своей значительности, я вообще похож на царя Аггея92, который покинул свое царство, чтобы поглядеть на жизнь народа, и когда увидел, то не захотел возвращаться на трон.
История нашего сближения. Я все хватал из себя самое лучшее и дарил ей, и все обещался, и обещался. Она принимала эти подарки очень спокойно и раздумчиво, уклоняясь от своего «да» и своего «нет».
Поэзия - это же и есть та самая «страсть бесстрастная», о которой писал Олег: если углубляться в сущность ее, то и поймешь, почему это во всей мировой литературе отмечено, что лейтенант у женщин предпочитается поэту (дуэль Пушкина). Единственное исключение из правила это, конечно, Валерия.
Когда себе что-нибудь скажешь твердо «так надо», то тем самым себе и отрежешь путь в стороны, и сомнения возникающие тоже гасишь. Я это знаю по себе и потому внимательно следил за Лялей, когда она сказала сначала «люблю», а потом «верю», - не замечу ли я у нее борьбу с соблазном отказаться. Ничего я заметить не мог.
Когда я Ставскому рассказал, как гнусно я чувствовал себя на войне в качестве писателя93 и как я спасся от гнуса бездействия санитарной работой, он ответил, что не совсем согласен со мной. И рассказал, что психология воюющего очень проста: постепенно в нас разгорается ненависть к врагу, страстное желание с ним покончить.
Ходил на Бахметьевскую (переехали), увидел Лялю без подготовки к моему приходу и ахнул: до чего она извелась! И мать извелась! А я ходил и не замечал. Мать хотела на кумыс ехать, осталась, боится за дочь. Дочь хочет ехать со мной - боится мать оставить. Ляля сказала мне:
- Напрасно резиновые сапоги покупал, я теперь могу только лежать, и только этого хочется - лежать и лежать.
«Умный пьяница»?
Все произошло оттого, что в жизни своей никого не любил, и вот теперь попал в огонь...
Ну и что же? Если Ляля слабая, надо ей помочь, не сумею помочь... я буду любить ее... Мне кажется, что я так люблю ее, что любовь эта от болезни ее сильнеет у меня и спасет ее.
11 Апреля. Аксюша спросила меня:
- Вы сознаете, М. М., что в свое время ошибку сделали?
- Какую?
- Да что сошлись с Е. П.
- Сознаю.
- А если сознаете, то должны ошибку поправить и дожить с ней до конца.
- Это, значит, и себя погубить и мою любимую женщину, и мать ее.
- Вы же веруете в Бога?
- Верую, но считаю того бога, которому жертва нужна, как ты говоришь, Сатаной. Я же тому Богу служу, который творит любовь на земле.
Вопрос: Почему эта любовь поднимает во мне неведомые жизненные силы и радостный трепет перед будущим достижением в оправдание мук настоящего?
И почему она, несомненно, тоже любя, изводится и всякую радость закрывает безнадежностью? Ее как будто ведешь на страдание, на Голгофу. И почему она не хочет принимать никакого участия в этой борьбе? Пусть бы тоже, напр., через своего «Умного пьяницу» взялась бы достать хорошего юриста и мало ли какую помощь бы дала в борьбе. Пора бы бросить стыд перед тем, что «люди скажут» и поймут ее борьбу не за мое спокойствие, а за свое личное счастье.
Это все оттого, что измучена она жизнью и преследованием Страдающего бога: не хочет верить счастью - и чувствует, что заслужила его.
Ездил к Ляле с предложением взять с собой Наталью Аркадьевну. Что же касается Нат. Арк., то она для этого очень устала и им хочется отдохнуть друг от друга.
Вообще они были искренно растроганы, и Ляля говорила матери: - Ну как же такого-то и не любить!
Да, тут у меня на Лялю поставлена жизнь, и если тут провалится (только это не может быть), то мне остается уйти в странничество, жить ради Христа, и тут возможна радость такая, какой я не знавал. Вообще, главный источник радости является, когда жизнь бросается в смерть, и эта добровольно принимаемая смерть уничтожает в сознании страх и зло физической смерти (смертию смерть поправ)94.
У Ляли душа столь необъятно мятежная, что лучшие зерна большевистского мятежа в сравнении с ее мятежом надо рассматривать под микроскопом.
Я давно это понял, и, наверно, это было главной силой души, которая меня к ней привлекла! Это революционер в священном смысле движения.
Как это ни смешно, а впервые я это в ней почувствовал, когда на вопрос мой: «А где эта церковь, где мы будем говеть?» -она ответила: «Эта церковь у черта на куличках».
В сущности, она содержит в себе весь нигилизм и атеизм русской интеллигенции, поднимаемый на защиту истинного Бога против Сатаны, именуемого тоже богом, против Антихриста. В этом я ей по пути.
12 Апреля. Легкий утренник с солнцем. Сегодня в 3 ч. дня наша брачная пара садится в «Мазай» и отправляется в Дриандию. Вот уж заслужили, до того заслужили, что еще бы немного, и я повез бы не Валерию, а какую-то желтую тыкву.
А еще, кроме склонности к мятежу, у нас с ней общая черта, это «будьте как дети», и склонность к игре глубокая, внутренняя и непобедимая.
Это замечательно, что когда свобода любви (была давным-давно) в государстве стала законом, в обществе, испуганном бытовой формой выражения этой свободы, среди лучших и умных людей в подсознательной области души еще долго сохранялась старая, злейшая брачная косность. И так у нас на Руси во время революции складывался консервативный класс людей. Все наши знакомые, хорошие люди, большей частью такие консерваторы.
А Лев Толстой. В том-то и дело, что в огромном большинстве Начала не сходятся с Концами, точно так же, как Рождение (счастье) не сходится со Смертью (несчастье). Между тем, во всяком творчестве основа - это единство Начала и Конца («любовь одна»). В этом оправдании Конца перед Началом, быть может, и есть весь смысл творчества и весь смысл культуры. И вот самое замечательное в нашем романе с Лялей, что в нем таится эта идея единства и оправдание: у нее это прямо биографически выражено... да и у меня тоже перекидывается ясно арочный мост к Единственной моей юности.
В 3-4 часа дня «Мазай» приехал на Бахметьевскую. Ляля сидела на стуле желтая, измученная до «краше в гроб кладут», и, как после оказалось, готовая к отказу мне (расстаться на время равносильно отказу). Нат. Арк., смущенная, отстранилась в этот раз от сочувствия мне. И когда Ляля сказала мне так: «Не верю тебе!» - мать безучастно смотрела на меня, будучи в полной зависимости от Ляли. В этот момент представилось мне, как я полчаса перед этим в пальто вошел к Ефр. Павл., положил перед ней деньги, и она мне сказала: «А комната моя, комнату никому», и я ответил холодно и резко: «О комнате решит суд». И вышел. И вот теперь: там все сгорело, и тут «не верю». Я почувствовал в себе холод, начало злого решительного действия. Однако холод как-то не стал распространяться по телу, замер, и пришла слепая точка души, когда все делаешь механически, не сам, каким сейчас бываешь, а каким был перед тем. И она тоже механически отдала свой чемодан Акимычу. Ехали в раздражительном состоянии, я вовсе не понимал, в чем я виноват, за что она меня мучит (она же мучила меня за себя и отчасти из ревности к Ефр. П.: что я мучусь)
19 Апреля. Прошла с 12-го неделя почти сплошь солнечная, неделя движения березового сока неодетой весны. Тогда 12-го Ляля из «Мазая» глядела на пустую землю и говорила: «Не знаю, что ты находишь хорошего в неодетой весне, какая-то пустая земля». Теперь она говорит: «Мне теперь с тобой живется, как с Олегом, я тебя люблю больше мамы, а неодетая весна, признаю, лучшее время года».
Прошли дни, которых нельзя было записать. Но счастье в том, что дни эти не только не прошли, а и не могут пройти, пока мы живы: дни остаются, и если не записаны, то можно о них написать.
В природе была неодетая весна, у людей незаписанная любовь.
Сегодня Ляля уезжает на какой-то день-два, много три, но мы прощаемся, как будто расстаемся на три года. Она меня перекрестила и велела себя перекрестить. И когда я руку свою, меряя по себе, провел справа налево, она поправила и помогла вести от меня слева направо. Это вышло у меня оттого, что, крестясь иногда, я думал только о себе и впервые подумал о другом.
Взялся, по ее совету, утром вставая и ложась вечером, креститься с молитвой Иисусовой: «Госп[оди], И[исусе] Х[ристе], С[ыне] Б[ожий], помилуй меня». Внешне все делаю и усиливаюсь думать в то время о ней, но чувство не загорается. Сегодня же попробовал к молитве прибавить от себя и стало хорошо: «Госп. И. X., С. Б., помилуй меня и сохрани до конца жизни нашу любовь». Так вот и буду молиться по-своему и каждый раз к новому повторению молитвы Иисусовой приращивать что-то свое. Это будет у меня называться - молитва о любви. Я буду каждое утро добавлять новое, отвечающее характеру движения чувства данного отрезка времени, после молитвы буду записывать, а на вечерней молитве повторять. Самое главное в этих молитвах должно быть живое чувство в своем движении и мысленном обогащении и расширении. Стоя на молитве, надо вспоминать и собирать мысли. Вот, напр., отмечаю наш разговор сегодня о любви. Она сказала:
- Бог есть любовь.
Я: - Не только любовь.
- А что же еще?
- Я чувствую Б. часто как Целое, и мне радостно бывает в целом занять свое место и сказать: «Да будет воля Твоя!» Когда же я займу свое место, сердце мое открывается, и начинается мое любовное внимание к твари. Так что у меня сначала бывает: «Да будет воля Твоя», а потом приходит и Бог как Любовь.
С этим она не спорила, и, наверно, это нельзя и оспаривать, мне дано понимание жизни через творчество, ей прямо через любовь.
Я пошел проводить ее в Кривцы, перед этим, оставляя комнату, мы долго прощались, и, казалось, невозможным одному остаться в этой комнате.
Автобуса не поймали, вернулись домой до вечера. Сидели на лавочке, пошел теплый дождь, я обрадовался, она же дождя испугалась, она не привыкла. Свистели скворцы, гуси летели: весна воды в полном разгаре.
Запомнить для описания любви, что любящие, развиваясь движением чувства, непременно возвращаются к пережитым этапам и, вспоминая, обсуждают прошлое в новом понимании.
Любопытно еще, как наши родные, ее отец, мать и ее знакомые разные и мои тоже родные, знакомые постепенно входят в общую нашу жизнь и начинают с нами жить: это своего рода воскрешение мертвых95.
- Ты чувствуешь царапинку в чувстве?
- Да, чувствую, но мне хорошо, я наслаждаюсь состоянием единства в полном безмыслии. В этом плане так и надо.
- Так надо, конечно, до какой-то степени, а потом надо усилием учиться поднимать чувство выше.
- Туда, где мысль начинается?
- Ну, да, где мысль и новое единство в различии: каждый по-своему, и оба в единстве. Понимаешь? И когда я ушел к себе, то она и заключила:
- Ну, теперь могу спокойно уснуть, теперь опять начну любить!
Так она боится и борется с единством любви при безмыслии. По-видимому, в этом и есть ее призвание - отвоевать мысль из страстного единства, быть акушером новорожденной мысли. Ново в ней и, может быть, единственно, что, отстаивая мысль, она ни капельки не делается умной женщиной...
Вера складывается в борьбе столь различных элементов ее, что Ляля, по-моему, вмещает в себя весь атеизм и нигилизм русской интеллигенции, а что остается в натуре ее или в заработной части личности, то и есть ее вера. Так вот в память отца, она каждую Вербную должна соединиться с матерью. Но если она сейчас любит - эта любовь живая больше прошлого, покойники могут подождать, а милый ждать не может. И она, отбросив все пред-рассудки, идет к милому.
Около 6 веч. мы вышли в поле. Оба согласились, что двум стоять в ожидании автобуса, когда одному ехать, другому оставаться, - нехорошо. И она пошла полем в Кривцы, я в лес на тягу. Долго мы оглядывались, пока она не скрылась за хвостиками леса. Я почти не почувствовал утраты, потому что душа ее прилетела ко мне и сопровождала мой путь в лес.
Дождик теплый на глазах вызывал из земли зеленую траву, обмывал почки. Я, чтобы не вовсе промокнуть, стал под большой сосной, ружье положил на землю, руками назад обхватил дерево и стоял два часа в ожидании вальдшнепов точно в таком со-стоянии с деревом, как с Лялей, тоже вихрем вырвались из сладкого единства мысли разные, как протуберанцы из солнца, а глаза в то же время спокойно и безучастно следили, как по веточкам у почек сбегались светлые капельки, росли, тяжелели и падали, как прилетела маленькая птичка - хохлатый Королек, и в двух шагах удивленно глядела на меня...
Раньше мне всегда казалось, будто я вхожу в природу как бы с краю, и дальше она постепенно меня охватывает и покрывает собой меня, как покрывает лес высокий всех своих маленьких существ, и я оттуда, из недр природы взываю к Целому миру, как ничтожная часть его: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь»96. Теперь же я, обнимая сосну, как будто всю природу обнимаю и заключаю в себя, и все совершится если не прямо во мне, то где-то близко, где-то у меня на дворе. И это все, весь этот переворот, происходит только потому, что я теперь не один и со-гласен в чувстве величайшей благодарности с другим существом. Раньше мне надо было смиряться до твари, взывая из темного леса: «Да будет воля Твоя!», теперь, как в раю, тварь приходит к нам, теперь мы и ее раз-личаем и каждому лицу даем свое имя.
Вальдшнепы сильно тянули, но старыми патронами рассеянно и плохо стрелял.
За два часа в со-стоянии с сосной перебирал этапы движения моего чувства «незаписанной любви» и все старался распределить материал пережитого в нарастающих кругах развития одной и той же мысли о единстве материального и духовного мира, плоти и духа. И мне казалось, что если бы удалось мне на глазах у людей раскрыть эту завесу, разделяющую мир духа и плоти, то мне удалось бы создать полный распад всего того, что люди называют ценными устоями жизни. Тогда бы Мысль человека была всегда в своем происхождении из чувства любви, и любовь бы стала одна во всем мире для всех людей, как родина Мысли, Слова и Со-гласия.
Наша Святая неделя пришлась на шестой неделе поста от 12-го вечера и до вечера 19-го.
Хрустальная ночь. Ляля прочла мне какое-то письмо; переживая его, я уснул у нее на руке возле груди в каком-то легком хрустальном сне, и когда проснулся, увидел ее над своим лицом в необычайном радостном возбуждении. Она была счастлива тем, что я спал у нее, что я был для нее в этом сне, как ребенок, и она, как мать: и у нее наяву от этого были тоже хрустальные сны. И все три-четыре дня ее запрета у нас были такие сны, золотые, хрустальные и после вечерних молитв сон гусиный о том, что гуси летят не по одной только радости, а и по долгу (нудятся), и что это гусиное «нудится» является вторым, черным ходом в природу. После этих хрустальных снов кончился запрет, и то, что было и страшно, и стыдно, явилось в необычайной простоте, невозможной для записи. Только можно записать, что она твердила: «Ты мой муж». Я же твердил: «Ты моя жена». И тут же она поясняла, что мужа своего теперь мужем не считает и вообще думала, что мужа у нее и быть не может.
После того как мы дошли в любви до конца, я, удовлетворенный, стал пить чай. Она осталась в постели. Я почувствовал, что не надо бы ей после этого одной оставаться. Ее в кровати охватила ревность за идею, она подумала, что, может быть, я и совсем отошел от нее, что я «достиг». Ее же идея в том, что нет достижения, и всякий момент любви, духовной или чисто плотской, равноправен в движении. К вечеру после чая она стала мрачнеть и сердито затаиваться. Во время приготовления ужина я поцеловал ее в локоть, она подумала, что я хотел этим поцелуем маскировать отсутствие чувств и отодвинулась к окну. Я же подумал, будто я ей надоел. Так мы поужинали, и я лег в кровать. Она тоже легла с отчаянной мыслью, что вся любовь пошла прахом.
- Ты о чем думаешь? - спросила она.
- Врешь! - сказала она.
- Прощай! - ответил я и замолчал.
Через некоторое время она сказала:
- Разве можно? - удивился я и бросился к ней. И долго, долго, уже несколько часов спустя, был у нас разговор (про царапинку в чувстве).
Я вышел из дома, месяц светил, звезды. Почему-то я вдруг почувствовал себя старым, немытым, небритым, неинтересным, а ее блестящей кокеткой в светском обществе. И мне стало жалко себя до слез. Вернулся я с мутными глазами.
- Ревность! - удивилась она, - вот ты выдумал, ревность к женщине, которая собиралась постричься97 и приняла эту любовь, как отсрочку смерти перед смертью.
- А если так будет, ты представь мне мое письмо, как документ.
- Умная женщина, а говоришь о документе в любви. Ты сама написала мне, что веришь мне и считаешь себя женой, а 12-го сказала: «не верю», несмотря на документ. Любовь свободна, и я готовлюсь сжечь все документы... Я ведь только перед месяцем и его звездочкой выказал свою тревогу и тебе сказал лишь на основе нашего договора о правде. Это не у тебя, не у меня, а в составе самой любви заложено чувство ревности, но как человек я готовлюсь к жертве на случай необходимости. На это она ничего не сказала. Я же ей напомнил Олега:
- Что мог сделать Олег, когда ты пошла за другого? А я разве не могу попасть в его положение? Только я должен на случай приготовиться и не упрекнуть. Так и буду любить тебя и буду готовиться к тому, что ты меня бросишь, готовиться облегчить не свою, а твою боль обо мне.
Ничего нет, и трудно подумать о возможности, но как хороший хозяин я готовлюсь теперь, когда все есть, к невозможному.
- Не избаловать бы, - сказала она.
- Пожалуй, - согласился я.
- Пожалуй, - сказала она, - это уже и совершилось: ты избалован.
Кто для кого?
- Нет, я существую для Валерии, а Валерия существует для литературы.
- Нет, Валерия для тебя, а ты через Валерию - в литературу.
«Крейцеровой сонате» сказалась вся сила изуверства в презрении к плоти посланника Сатаны. И через это раскрываются глаза на всю культуру этого разделения: так все и нужно это раскрыть, нужно всем глаза раскрыть на это (мысль Ляли).
20 Апреля. Вербная суббота. С утра туман и теплый дождь, первое начало позеленения на дорожках, в первый раз после Святой недели в отсутствии Ляли берусь за перо. Настолько сильно чувствую Л. возле себя, что от разлуки не страдаю, и мне хорошо. В сторону же Ефр. П. и сыновей ни малейшего чувства, кроме ожидания какой-то неприятности с их стороны. Замечательно, как успокоилась Ляля относительно Лаврушинского, когда уверилась в нашей любви. Очевидно, все споры со мной были из недостатка доверия.
«Брачная ночь» и, кажется, замечательно. На тяге в отношении охоты опять было мало страсти, и все думал о своем.
Раньше в природе я как в море плыл на корабле, и меня природа окружала, как на корабле. Теперь же в природе я стою, как у берега моря, и этот берег - мой друг.
Еще я думал на тяге о справедливости разрушающей силы всего Нового Большого, идущего против Старого Маленького и сокрушенного. И что есть милые, прелестные существа и создания, обреченные на гибель. Но есть в этом всеобщем исполнении закона развития непонятные исключения: в этом Малом, обреченном, открывается такая сила сопротивления, что на его сторону становится само Будущее. Так мы знаем все, что в «Медном всаднике» будущее не за Петром, а за Евгением. Так и борьба этой девочки Ляли за себя, за свой любимый мир...
21 Апреля. Вербное воскресенье. Сегодня удалась моя утренняя молитва. Я просто, как друг, попросил Иисуса Христа помочь мне уберечь Лялю с собой до конца жизни. И в ответ на эту просьбу получил уверенность в том смысле, что: «Все зависит от тебя самого, если ты будешь со Мной, она неизменно будет с тобой». После того я увидел ее как бы окруженную тем паром или дымкой, которые исходят от земли в Апрельские дни, через которую смотреть - все видимое колышется и преображается. Мне она была и как обыкновенная женщина, и как еще нечто, чего у всех нет. Странно было, что через это мне открылось правило чисто практическое, правило отношения к ней. Ни в коем случае не надо мне влиять на нее в отношении литературной помощи чисто практической, кроме того, что если самой захочется. Еще надо искать в отношении внутренней помощи, что же касается внешней, то она этим и так по существу своему преисполнена во всех отношениях слишком достаточно. Надо, напротив, стараться дать ей самой пожить хорошо: она это заслужила, и вот этим именно усиленным вниманием и можно удержать ее навсегда. И это в своих руках: любишь - и будешь держать, разлюбишь - уйдет.
Когда чего-нибудь в жизни ждешь со всей страстью, то в ожидании сама-то страсть ведь не расходуется. Так я всю жизнь свою ждал ту женщину, которая была у меня в юности. Я ждал ее, и когда она через мое ожидание пришла, то я все сохранил у себя для нее и встретил, не чувствуя приближения старости. Но удивительно мне было в то время оглянуться на людей, как они все пошли против священного огня, сохраненного в золе жизни от юности, и все упрекали меня в старости, и потихоньку над этим смеялись, и судили о моей любви «с физиологической точки зрения». Глупенькие, не понимают, что даже и с этой стороны я был сильнее их. Мне было трудно, конечно, бороться с ними внешними средствами, но я внутреннюю силу свою глубоко сознаю и за свою любовь в бой вступил, и, отбросив жалость, так называемые привязанности и другие рабские чувства, вступил в бой, готовый на все жестокое даже, без чего не бывает войны.
«небольшая плотная женщина». Этого довольно было. Не уехала! И на сколько счастья прошло за неделю, на столько здесь злобы. Теперь я уж больше ни видеть ее, ни говорить с ней больше не в состоянии. Очевидно, что жил перед отъездом на нервах только, и когда оправился, полученный шок при напоминании режет душу. Вот отчего тот или иной человек «ни с того, ни с сего» вдруг дергается, мигает, таращит глаза, кривит рот и т. п.
1) Дождаться Лялю. 2) Связь с Аксюшей. 3) Срок ультиматума. 4) Развод и суд.
Лично ни в чем не участвовать, работать и беречь Лялю.
Тужить теперь не надо: самое главное, чего тогда не было, теперь со мной. Это что Ляля со мной, что она зажжена не менее моего, и для двух все пустяки.
Извращенная любовь - это от слабости духа, и это есть не «поднимать» любовь, а опускать. Все это она понимает, как губительство всего святого. Пишу сейчас лишь для того, чтобы унять поднявшуюся тоску от вести о Ефр. Павл.
«Дневника», читаю свои искренние записи и даже в этих чисто художественных вещицах чувствую упрек своей жизни. Так вот описывается, что приходит тоска, и так об этом говорится, будто она неизбежна. Между тем, с тех пор, как знаю Лялю, нет этой тоски. И так вот жизнь эта отшельническая по существу только эгоистическая, по существу духовная с аскетическим презрением к самой жизни. И это в глазах чудаков имело вид «Пана», и сам я.. охотник' Ай-ай-ай, выходит аскетизм-то был предпринят ради литературы о Пане. Из-за этого призрака замариновал себя в банку и так провел жизнь, как наконец все оборвалось и захотелось страстно получить то, что есть почти что у каждого.
Бывало в этом романе и самого факта нет, а я делаю вывод из мнимого факта, как из настоящего. Взять, напр., поцелуй. Кажется, нет ничего более обманчивого: поцелуй может и совсем ничего не значить, а покажется Бог знает чем.
22 Апреля. Ночью призывал к себе Лялю и постепенно к утру, на молитве понял, что любовь моя к Ляле - вся любовь: что это чувство, сосредоточиваясь в Л., обнимает весь мир, преходящий и вечный. Эта собранная любовь (вся любовь), поднимаясь во мне, потому стремит меня к молитве, что нуждается в вечности. Продумав это, я уверился окончательно в правде своей при борьбе с Ефр. П. и ненависть к ней, которая вчера поднялась, перестал испытывать. Она получает то, что заслужила.
По-моему, Л. полюбила меня по-настоящему именно в те минуты, когда я уснул в постели на ее руке, тут что-то ей пришло от «спи, дитя мое», от ее призвания. Проснувшись, я изумился на нее: Мадонна, и даже свет от лица...
Анализ ее слов: «мне кажется, я люблю тебя больше мамы». А, между тем, сказала после очень чувственной ночи. Любовь же к маме у нее вышла из любви к Богу... Этой любовью она сама удовлетворяется. Не в состоянии анализировать, надо спросить у нее.
«Дневнику».
Эти мои заметки в дневниках.
В отношении движения сердца своего во время работы над литературными произведениями я вижу три пути:
первый путь - это писать для прояснения или радования своего собственного сознания, это, значит, писать для себя;
Огромное большинство всего написанного мною пишется для себя, а потом из этого выбирается для создания вещи для всех, часто под предлогом обращения к «другу».
Писать для определенного лица, любимого человека мне мало приходилось, потому что даже при отражении искреннего чувства в письмах этих я ловил в себе литератора. И думаю, что, может быть, этот третий путь личного обращения есть не литературный путь и не поэзия, а просто жизнь.
Из двух же оставшихся путей, для себя и для всех, путь «для себя», по-моему, имеет решительное право на существование, как надежнейший путь питания литературы «для всех».
Желая эту мысль развить в примерах, я хотел, было, свою новую вещь «Неодетая весна» представить, как она собиралась из этюдов, написанных для себя. Эта работа, однако, так меня увлекла, что я вышел из сезона «Неодетой весны» и собрал написанное для себя и про осень, и про другие сезоны.
После обеда явилась из Москвы Ляля, полуживая, с кашлем, с гриппом. Рассказывала о свидании с Аксюшей, о том, что Павловна не сдается... 5-го Мая назначено свидание с юристом. Даю обещание больше одну Лялю не отпускать в Москву.
Наше свидание после 3-х дней разлуки было такое радостное, такое бурное, будто год в разлуке прошел.
Хлебнув нового горя, Ляля как будто возвращается в свою привычную стихию мук и радость минувшую хоронит.
23 Апреля. Ночь любви, на которую не всякого и молодого-то хватит, дала мне только счастье, и утром я встал бодрый и бесконечно благодарный моей подруге.
она жила какой-то своей отдельной жизнью... В этот раз я спросил ее, какая во время сна моего у нее бывает любовь, та ли, как было перед тем. - Перед тем, -сказала она, - была у меня любовь к тебе, как к мужу, теперь я люблю тебя материнской любовью. Но этой материнской любовью я люблю не одного тебя и могу любить многих.
Мне пришло в голову, что в этой любви «к мужу» таится, конечно в преображенном виде, то собственническое чувство, которое Ефр. Павл. называет тоже любовью и ради этой собственности способна уничтожить меня самого. Напротив, в той любви Ляли, как она говорит «материнской», таится ее сокровенное желание достигнуть радости «умереть прежде смерти».
Есть во всем образе Ляли что-то ребячье, как у меня в такой же степени мальчишеское, и в этом «будьте как дети» мы находим себе соединение той любви и другой.
Вечером перед сном мы вместе молились, она перед образ-ницей на коленях, я - из-за печки. Не знаю, можно ли назвать это состояние собранности в любимом молитвой, но мне делается очень спокойно на душе и рождается уверенность в том, что я сохраню чувство свое к Ляле до конца.
После молитвы, лежа в спокойном состоянии с Л., я сказал ей:
а твое, напротив, служит источником даже и моей природной мужской любви, - как это понять?
- Это понять надо, - ответила Л., - что ты любишь меня по-настоящему и что я тоже тебя люблю по-настоящему, и твоему желанию я отвечу, мне кажется, если даже буду сама умирать.
Ходили на тягу с Акимычем, и он по пути рассказал мне, что Ефр. П. в крайне возбужденном состоянии советовала ему сушить сухари на дорогу в Сибирь вместе с Лялей, что она, жена орденоносца, постарается сделать им это удовольствие... Мне она еще грозила стрихнином...
Надо понимать, что по существу Павловна находится в безумии, но действует она в стиле крестьянской мелкособственницы: ее сознание мечется между убийцей и собственницей, и оттого-то она показывается то так, то по-другому. Двухмесячная борьба с ней породила во мне такую травму, что сил для спокойного тактичного разговора с нею у меня больше нет, и я вынужден действовать через юриста. К этой туче присоединилась другая: необходимость в очень скором брачном оформлении Ляли98.
24 Апреля. Холодно, мороз, ветер.
Чтение письма Олега о постриге...
Ляля сказала, что в ней все начинается от меня и ничего по своей инициативе, что «своя инициатива» в этих отношениях ей кажется бесстыдством. Между тем вокруг нее складывалось представление о «русалке».
25 Апреля. Великий Четверг. Читали последнее письмо Олега, и его страданья вызывали образ Христа распятого. Мне было особенно близко заполнение его душевного мира скорбью об утраченной душе Ляли: в мире больше ничего не осталось, ни людей, ни природы, ни искусства, кроме этой скорби об утрате Ляли.
Мне было близко лишь это заполнение своей души другой душой, но основное чувство, конечно, обратное. Мне теперь складывается все так, что цельный физически-духовный образ Ляли целиком сливается с тем, чего я достигал своим писанием. Смысл моего будущего искусства, его назначение заключается в том, чтобы привязать Лялю к земной радости, с тем чтобы она побыла с нами. Я, конечно, и раньше бессознательно точно так же относился ко всему искусству, мне всегда хотелось своими силами удержать на земле переходящее мгновенье. Теперь это мгновенье перемещается в сердце Ляли, и судьба моя, как писателя, совершенно сливается с моей судьбой, как мужа: сколько мне удастся удержать Л. рядом со своей душой, столько же удержусь и я, как писатель.
«Ах, зачем, зачем я это сделала!»
Она думала о браке своем с Александром Васильевичем. Вторую половину времени, когда отпала тяжесть долгов, она говорила о том, что скоро напишет ему отказ. И не могла написать. И, наконец, теперь, когда наши брачные отношения стали таким фактом, что и говорить об этом нечего, она решилась написать. Письмо это было до того дипломатическое, до того двусмысленное, что я затужил. Она написала другое, еще хуже. Тогда я стал резко спорить с ней и даже вызвался, как это ни трудно мне было, сам написать. После того вдруг она что-то поняла, просветлела, обрадовалась, стала целовать и благодарить меня и отчасти упрекать в том, что я не посоветовал ей раньше этого сделать.
- Ты ведь должен выводить меня на правдивую жизнь, как же это ты, понимая все, унижал меня худым помыслом и не решился прямо сказать?
Я ответил ей, что не смел. После того она быстро написала ясное, решительное и правдивое письмо о том, что нашла во мне человека, близкого к Олегу, и надеется, что с ним она выйдет на правдивый путь. После этого письма сгорела одна из последних разделявших нас перегородок, и сильно окрепла моя решимость идти с ней до конца.
На ночь читала она мне Евангелие. Знакомые с детства священные слова как-то особенно благородно упрощали мне сущность жизни, и сама Л. в своем стиле до того сливалась с Евангельским стилем, что ясно-ясно открывался мне путь жизни моей - понимать и принять Х[риста] без раздумья, и Лялю любить просто такой, как она есть. После вечерней молитвы вместе с ней душа моя переполнилась чувством такой безгрешной любви, что долго не мог оторваться от ее груди, и даже утром, когда проснулись и встали, все как вчера наслаждался простотой и благородством то ли ее самой в ее чувстве ко мне, то ли прочтенными страницами Евангелия.
в радостном сознании Целости мира, нас обнимающего, я с большей силой вернусь к своей работе. Нам остается стряхнуть с себя последние «долги» и потом так «умириться» с оставленными людьми, чтобы сердце не болело и не мешала эта боль...
Ляля сегодня говорила, что не любит что-нибудь у Бога просить, что ей это выпрашивание не по душе: какая-то торговля с Богом. - А выпросить, - сказала она, - видимо, можно. Александр Васильевич говорит прямо, что он меня у Бога выпросил.
- Почему ты думаешь, - сказал я, - что это он тебя у Бога выпросил?
Она изумилась вопросу и ответила:
- Да, я думаю то верно, что он не у Бога выпросил.
- Как же ты в это время не бросила Бога?
- Могла бросить, но не бросила. Только страшно бывает иногда подумать, что никому это - ум - во мне неинтересно, а требуют, чтобы я была им женой, любовницей и т. д.
Ляля вместе с хозяевами готовила Пасху и куличи. Я помогал и восхищался ласковой формой обращения Ляли с простыми людьми. Первую женщину вижу возле себя, которая хозяйствует без раздражения, напротив, хозяйствуя, как бы всех нас ласкает.
- Ты что же, Ляля, - спросил я, - неужели никогда не сердишься, никогда не споришь?
«Вот и все».
Ляля отнеслась к письму до крайности спокойно и даже меня успокоила: ей теперь совершенно все равно, где жить, в Лаврушинском в 4-х комнатах, или где-нибудь в двух. Выясняя причину такой перемены, пришел к заключению: теперь она окрепла и очень спокойна.
Я был очень спокойно и радостно настроен, как оказалось, исключительно волею Ляли. Как только загасили огонь, и я остался наедине с одним самим собой, началась во мне глухая тоска, связанная с мыслью о недостоверности всего моего прошлого. А мое прошлое состояло в подвиге ради поэзии.
Вот теперь представил себе столь волновавшие меня раньше явления природы и удивляюсь себе теперь, - как могли они меня волновать? Мало того! не могу вспомнить ничего написанного мною, что оставалось бы теперь, как прочное основание моего самоутверждения. Все кажется теперь легкомысленным по существу и тяжким по исполнению. Лучше бы уж родиться бы просто каким-нибудь гусаром что ли, вроде В. С. Трубецкого. И та достоверность, что меня читают маленькие дети и учатся добру, - тоже не удовлетворяет: мне-то что самому, и разве существо мое в детях, и чем они заслужили того, чтобы я отдал себя для них, а и вовсе даже я и не отдавал себя, а все добро восходило из моей потребности писать хорошо, все -от артиста.
состоянию духа подвела меня Ляля и что уйти мне от этого страшного испытания больше уже невозможно, потому что вся душа моя теперь заполнена ею. Оставалось теперь только, чтобы сама Ляля оставила меня, чтобы, как у Олега, душа моя попала в такое страдание. Когда же я так подошел к границе, разделяющей мир здешний и загробный, то живой наивный человек пробудился во мне с большой силой, и - вот смешно! - я вдруг нашел себе «достоверность»: 1) необходимость добыть паспорт для Ляли, 2) достать ей квартиру, 3) поставить на литературную работу. На этом с жизнью я помирился и заснул До утра.