Пришвин М. М. Дневники. 1940-1941 / Подгот. текста Я. З. Гришиной, А. В. Киселевой, Л. А. Рязановой; статья, коммент. Я. З. Гришиной. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. – 880 с.
1940
1 Января. Собрались мои инвалиды, Чувиляевы, Разумник, Зиминкины, Петя, Павловна и здоровые только Лева с Галиной. Жгли в кумирне арчу1 и загадывали, у меня в загаде вопрос: «Крестик» или «Приди!» И мгновенно, как на охоте стрельба по взлетающей птице, я сказал: «Приди!»
В Марте надо перезаказать газеты еще на три месяца (а на журналы даже и вовсе не принимают подписки). «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва». «Правда» и «Вечерняя Москва» – в Москву, «Известия» и «Комсомольская правда» в Загорск.
Поди, разбери-ка «Войну и мир», как песню «Приди!». А между тем и это непременно... или... взять Тургенева, там все только и есть, что «Приди».
Ждали 10-го номера трамвая целый час и не дождались, Павловне пришлось остаться в Москве до утра2. Тем и кончился праздник наш, и в последний раз мы поели пельменей и улеглись.
2 Января. Установилась зима. Работа над «Неодетой весной»3 вошла в берега, и теперь уже наверно знаешь, что выйдет, и уже ясно видишь конец: «Живая ночь»: «Приди!», выражающая песню всей моей жизни.
Решил пригласить К. {Клавдия Борисовна Сурикова, сотрудница Литературного музея.}, чтобы документировать мою работу, начиная с последней - «Неодетая весна».
Сегодня продвинул до «Ящериц» и можно будет после описания «говорливой ночи» (Бубнило, Звонило, Говорун) взяться за «Уток и охоту». «Утиная охота» переходит в лосей и от лосей «Живая ночь».
Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну и сказала:
- Будет война.
И так объяснила мне о <зачеркнуто: войне детей>. В прежнее время, бывало, старики заговорят о войне и детям до того становится страшно, что долго не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать: война пойдет, но к нам не придет, нас война побоится. Мало-мальски успокоят, и уснут дети, и все-таки снится страшное и не хочется войны.
- А теперь, - сказала Аксюша, - дети играют в войну и так охотно, стреляют чем-то друг в друга, падают, будто раненые, их поднимают, уносят. И все в охотку. И если детям не страшна война, то значит будет война.
Жалко мне этих писателей, которых вы разложили по кирпичикам.
3 Января. Вчера в разгаре работы мне стало совершенно ясно, что весь труд, который я положил на все предыдущие вещи, входит в состав этого моего труда: не будь того - не было бы и этого. Отсюда я сделал заключение, что если бы кто-нибудь со стороны сейчас вошел в мою лабораторию, то он понял бы всего меня, и не только с тех пор, как я начал писать, а даже и с тех пор, как я родился: ведь я именно таким и родился, какой я есть теперь. Какой легкий, какой интересный труд был бы для такого исследования написать жизнь Пришвина.
Мало того! ведь я, не говоря о размере своего таланта, совсем настоящий поэт, чистая валюта, следовательно, по мне можно будет потом разбирать и других. И даже откроется новый метод исследования творчества, именно, чтобы начинать исследовать самые последние вещи и, по возможности, в процессе их созидания. Мне казалось, что я сделал открытие и, вспомнив о милой женщине - Суриковой, позвонил к ней и назначил встречу, уверяя ее, что это очень важно, и мы с ней приступим к работе по новому методу.
- По какому же новому? - спросила она меня деловито.
Теперь я не сомневаюсь, что она ничего не поняла и ответила мне:
- Ну, хорошо, мы об этом поговорим при встрече.
Все шло дальше прекрасно, я лег спать в отличном настроении, и вот, снится мне, будто я, переходя перекресток или площадь, упал без сознания, и бобровая моя шапка соскочила, и ветер ее покатил. А когда очнулся - шапки моей не было.
- Где моя шапка? - спросил я милиционера, и проснулся.
И тут вдруг в ужасе вспомнил, что пригласил Клавдию Борисовну, совсем не знакомую мне женщину, исследовать интимнейшую свою жизнь. Казалось, будто во сне слетела с меня шапка-невидимка, и я стал наконец видим сам для себя.
«Что же мне теперь делать, что говорить, когда она придет?» -спрашивал я себя со стыдом. И вспомнил, что она обещала позвонить в 4 дня. Позвонит, решил я, и я под каким-нибудь предлогом откажусь от встречи. Вот что бывает с такими дураками, как я, и как это верно сказано, что горбатого только могила исправит. И горб мой, узел, которым завязано все мое существо, есть эта непонятная тяга к женщине, которую я не знал и не могу знать, и мне недоступную. И самое непонятное в этом, что и будь она доступна, я стал бы сам создавать из нее Недоступную и утверждать в этом ее реальность. В этом же и состоял мой роковой роман на всю жизнь4: она сразу согласилась, а мне стало скучно, и она это заметила и отказала. Я настаивал, и после борьбы она соглашалась за меня выйти. И опять мне становилось скучно быть женихом. Наконец она догадалась, и, умница, отказала мне наотрез, навсегда, и когда сделалась тем самым Недоступной, узел завязался надо мной на всю жизнь, и я стал Горбатым.
Не остается теперь никакого сомнения, что комическая просьба по телефону к незнакомой женщине и есть какая-то форма того основного романа с Недоступной.
Начало дружбы с К. Б. Суриковой.
- А у вас есть чувство природы? - спросил я.
Она подумала и меня спросила:
- А что это?
И я не мог ей ответить ясно.
- Каждый день, - сказала она, - я хожу по набережной на работу и смотрю на реку, и каждый день она бывает разная. Без чувства не было бы внимания: не в этом ли чувство природы.
- Во внимании? - спросил я.
- Ну да.
И я ей рассказал как внимателен весенний солнечный луч на опушке, как он проникает в старую листву, как вызывает букашек.
Оказывается, Станиславский учил ее постоянно вниманию5. Так что мое родственное внимание происходит от Солнца: описать горячий луч весной на опушке.
- Смотрю я на вас, - сказала Аксюша, - вы как в 20 лет живете, таких людей бывает из тысячи один. Я же ей на это ответил:
- Аксюша, не годы - талант, дар такой душе дан, цветы последние милей роскошных первенцев полей6.
- Это правда, - сказала она, - это бывает, но все-таки в эти годы надо быть осторожней.
И она известную басню о лягушке и чурбане передала мне в этом смысле, что если не будешь осторожным, лягушка на тебя залезет, как на чурбан.
- Аксюша! - с отвращением сказал я, - цветы последние милей роскошных первенцев полей.
- Надо беречься, - настаивала она, - это соблазн.
- Как же бороться с соблазном?
- Надо вооружиться двумя орудиями: молитвой и постом.
- Значит, я, живой человек, должен просить Господа, чтобы он сделал меня чурбаном?
- Да, нужно быть как дерево или камень, и тогда соблазн не коснется.
- Понимаю, - ответил я, - если по молитве твоей Господь дает бесчувственность, то если на тебя и заберется лягушка, тебе ничего не будет: тогда ты ничего не почувствуешь, по молитве своей ты не живой человек, ты - чурбан.
И тогда в третий раз я ей сказал:
- Цветы последние милей роскошных первенцев полей.
7 Января. (25 Дек.) Рождество. -25°. Все завалено снегом. Разумник принялся за архив7: они с Бончем хотят меня хоронить. Я же, не будь дураком, архив-то архивом (это ведь тоже деньги), а жизнь - жизнью: Клавдию-то Борисовну все-таки у них отобью, будут помнить, как они хоронили кота Пришвина.
Прошлый год еще «Комсомольская правда» имела лицо, а теперь кончено: все газеты одинаковы. И этот процесс уравнения, обезличивания шествует неумолимо вперед, и параллельно ему каждое живое существо залезает в свою норку и только там, в норке, в щелке, в логове, о всем на свете позволяет себе думать по-своему.
Среди своих ранних писем нашел я такое письмо, из которого ясно видно, что в то время я был именно тем самым безлико-общественным существом8, какое сейчас обслуживает зверя Левиафана9. И вот этот процесс «олевиафанивания» жизни пошел без меня, я же, благодаря любовной катастрофе прозрел и забрался в нору. И все писательство мое как борьба за личность, за самость развилось в этой норе.
и успеха не казенного, а органического.
8 Января (ночью). Я думал: любить женщину - это значит открывать в ней девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней это откроешь: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и много детей.
- Кто ее муж? - спросила Аксюша.
- Не спрашивал и не интересуюсь.
- Напрасно, я бы спросила.
- Твое дело, но мне совсем это не нужно. (Разговор с Аксюшей.)
Можно жить в духе, не пользуясь духовенством.
Чем больше будет «болеть» Павловна, тем мне надо быть к ней более внимательным.
Нарушение девственности не всегда связано с физическим сближением. Сущность «нарушения» в том, что нечто более высокое подменяется более низменным.
С этого у нас и началось, что исследование своей жизни я предложил делать не с года моего рождения, а с настоящего дня, в котором содержится все мое прошлое. Когда же мы приступили к делу, то настоящего уже не было: оно прошло, а будущее не наступило. Момент настоящего, как мы ни бились, от нас ускользал (дальше я сочиняю).
- Дайте мне руку, - сказал я.
И когда я взял к себе на колени ее руку, в этот момент я понял, почему вошло в обычай, когда люди хотят остановить мгновение, выражать это словами «прошу вашей руки» приписка: мне нравится это «прошу>».
В тот момент, когда я взял ее руку, текущее мгновение остановилось и предстало перед нашим сознанием как вечность. И так мы нашли желанное мгновение, и я понял, чего я хотел, когда предложил исследование своей жизни не с далекого прошлого, а с настоящего, в котором содержится все прошлое.
Разговор с N. {Имеется в виду Иванов-Разумник.} о его сочувствии английской демократии. - А японцам, - сказал я, - в 1904 году? [Никогда] японцам, - сказал он, - я тогда не японцам сочувствовал, а ненавидел царизм. -А в 14 году - помните? Как вы сочувствовали немцам? -Тоже из ненависти. - В таком случае, как же не подумать, что теперь англичанам сочувствие - тоже из ненависти? - А вам разве нравится? Нет, но я русский человек, люблю русский пейзаж, люблю язык и народ его творящий. Я за это стою, а не из любви к Сталину10, впрочем, Сталин... в высшей степени подходящий ко времени человек.
9 Января. Снилось мне, будто я плавал в замерзающей воде, над которой струйки пара перебегали, как сейчас на Москве-реке.
И следовало бы так поплавать, вся бы дурь сразу прошла.
Не забыть «Живая ночь», «Чутье»: пусть Сват поймал стойку через мысль о том, что у человека нет чутья.
Литературный музей превращается у меня теперь постепенно в Кащея Бессмертного, у которого я должен отбить свою невесту.
Дорогой Владимир Дмитриевич, <зачеркнуто: в договоре, который вы заключили с Р. В. Ивановым относительно описи моего архива, по-моему, пропущен один пункт, касающийся лично меня>. По Вашей инициативе и личной поддержке меня, я приступил к описи своего архива. Вследствие этого считаю своим долгом в дополнение к договору вашему с Р. В. Ивановым настоящим письмом заявить, что я беру на себя обязательство этот архив по снятии копий с дневников предоставить в распоряжение Литературного музея на обычных условиях <зачеркнуто: за обычное вознаграждение> на тех условиях, какие предоставлял Музей другим писателям <зачеркнуто: дает Музей для подобных архивов. В случае же смерти моей...>
11, и, чтобы отбиться от мешающей мне мысли о «ней»12, ставил черточку на полях каждый раз, как приходило на ум что-нибудь о ней. Какое же это было мученье!
Подробности сна: Провожаю я будто бы Кл. Бор. через 3-й мост и чувствую: кто-то за нами шагает тяжелым шагом, вроде Командора13. И когда я проводил ее и вернулся, он встретил меня на мосту и только меня коснулся - я полетел с моста в мерзлую воду, по которой от стужи ходят дымки. И плаваю я, и спрашиваю вверх Командора: - Долго ли мне плавать тут? -Нет, - отвечает он, - вода холодная, как дурь у тебя из головы выйдет, так все и кончится.
Сговорился с Огневым на консультацию фильма «Грызуны» на 11-е в 5 вечера, с Клавд. Бор. на 12-е вечер.
Вечером приходил кум {Речь идет об А. М. Коноплянцеве.} и мы с ним вели долго неумолкаемый юношеский разговор о женщине-богородице. Я теперь вспоминаю свое и смирение, и молчание, и непонятность утраты своей личности, и упование на будущее, как на беременность. И сейчас время именно такой всеобщей беременности. Вот и надо бы дать то же, что в «Жень-шене», только в отношении к женщине.
10 Января. -36.
Когда моя новая сотрудница ушла от меня, Аксюша спросила: - А кто у нее муж? - Не знаю, - сказал я, - не все ли нам равно, какой у нее муж.
В следующий раз тем не менее мне почему-то захотелось , спросить у нее, кто у нее муж, но мне было совестно спросить, я не спросил. В этот раз она мне очень понравилась, и я решил ее проводить. Теперь мне уже очень хотелось ее спросить о муже, и вопрос этот на мосту чуть не слетел с моих губ. Он замер, когда я услышал за собой тяжелые шаги. Мне уже не хотелось обертываться, как будто я уже знал: это шел позади Командор, ее муж. Я проводил свою даму и, когда вернулся к мосту, мне стало страшно: Командор стоял на моем пути. И только я с ним поравнялся, он тронул меня пальцем, и я полетел с моста в студеную черную воду, дымящуюся от стужи. И я плавал. - Долго ли мне тут плавать? - спросил я Командора. - Нет, - ответил он, - не долго, вода холодная, как дурь твоя пройдет, так все и кончится.
И я проснулся.
11 Января. Мороз сломило (-15). Жим погиб.
Катастрофа с продовольствием в Москве очень напоминает 1917 год. Но тогда хотелось бунта, теперь это, как смерть личная: теперь не пережить. А впрочем: «что будет, то будет».
- Боюсь я вашего Музея, вы в нем всегда с дельной головой, а у меня голова всегда шальная.
- Плохо вы о мне думаете, - сказала К. Б. (Кабэ).
Такой ли мой талант, чтобы мог заменить молодость, такая ли женщина, чтобы могла удовлетвориться талантом?
В первом не сомневаюсь: кому-то он может заменить, но та ли это женщина - неизвестно. Очень близко, но не знаю. Если бы это было так, моя жизнь получила бы полнейшее поэтическое оформление.
Сегодня в 6 утра по радио сказали, наконец, об угрозе со стороны Швеции и Норвегии14. Сразу же объяснилась нехватка хлеба вследствие расстройства транспорта.
Борьба с очередями должна быть такой же как борьба с самым лютым врагом, пораженческие идеи именно тут-то и возгораются.
15 и о кооператоре, который хочет растратить и попасть под суд вместо того, чтобы попадать на войну.
В ту войну с Германией во время царя...
Телефонные переговоры с К. Б. (завтра придет).
Любовь и поэзия - это одно и то же; размножение без любви - это как у животных, а к этому поэзия - вот и любовь (у религиозных эта «любовь», именно эта, есть грех, и тоже они не любят и не понимают поэзии).
Психологический материал всех романов разделяется на две группы:
1) переживание любовное вместе друг с другом и 2) в разлуке.
13 Января. <Зачеркнуто: Дорогая Клавдия Борисовна>, теперь стало ясно, что из работы над моими дневниками у нас ничего не выйдет. Мало того! Моя «Неодетая весна» по всем швам, видно, затрещала. <3ачеркнуто: еще немного и я>. Очевидно, что поезд подошел к моей станции и приходится выходить из вагона. <Зачеркнуто: Желаю Вам счастливой и благополучной жизни и счастлив, что имел возможность искренне сказать Вам свое восхищение> Уношу от нашей чудесной встречи новую уверенность, что Марья Моревна существует на свете16, и мой колобок недаром бежит по земле.
Конечно, посылать письмо это незачем, это ведь только предлог для возобновления. Все кончено: против Командора невозможно идти. Рассказом о Командоре так все и кончилось и не нужно ни письма посылать, ни креста надевать. Да! не нужно ни письма посылать, ни креста надевать, все прошло как неважная репетиция.
Весь роман продолжался три недели и состоял из четырех свиданий: первого случайного в Литмузее, второго у меня с Маминской комиссией и двух свиданий у меня на дому, каждое часов по шесть. 12-го вечером все кончилось «Командором» (написал рассказ за час до последнего свидания). Конец.
6 вечера по пути в Загорск.
Не страшно, что будут судить, а страшно, что может быть при общем смехе меня оправдают. (Не страшно, что будут судить, а страшно, что при общем смехе еще и оправдают.)
В 7 вечера приехал в Загорск. Павловна сразу же ни за что накинулась на меня, как зверь: вот какая болезнь, что человек звереет.
Эта боль не от того, что не нашлось мне ответа - это старые раны я растравил и сам себе вскрыл. Теперь буду зализывать их.
15-го послать с Разумником письмо: «Мне захотелось работать немедленно и быстро над своими дневниками, чтобы месяца через три все закончить и сдать в Музей вместе с тем, что приготовит Раз. Вас. Нужен человек, могущий работать у меня часов восемь в день. Если знакомая Бориса Дмитр. никуда еще не поступила, то прошу Вас направить ее ко мне.
<Зачеркнуто: Вы меня извините>. Причины, по которым пришлось перейти на спешку, тут я не буду Вам излагать. Вы мне поверьте на слово, что делаю это ни в коем случае не в обиду
Вам: ведь спешная механическая работа - это совсем не то, о чем мы с Вами думали {Имеется в виду В. Бонч-Бруевич.}. Всего Вам доброго».
14 Января. Ходили с Петей на лисиц. Трудно гонять: и холодно (-20), и снег слишком глубок. Свету заметно прибавилось, и свет не тот: вечером Голубой стоит у окна17.
рану, а в том, что воспользовался этой болью и написал, и, мало того! прочитал и тем объяснился: вот, мол, какого рода моя любовь: я, мол, не для себя только (эгоистически), и не для вас, а я для всех люблю, эта любовь есть победа над таким собой.
В этом опыте я как в зеркале увидел всю свою жизнь, как я из боли своей сделал радость для всех. Я увидал весь свой путь к свободе от себя, к выходу из себя и утверждению прекрасного мира вне себя.
Но позвольте! разве во всей-то природе не к тому же самому приводит любовь, чтобы выйти из себя, т. е. родить, и, значит, начать нечто новое в мире?
И вот она, весенняя песня «Приди!» - это призыв к творческому страданию, к необходимости принять его в себя, чтобы создать нечто новое в мире. И это страдание состоит в утверждении «Я» и его преодолении (бой петухов - явление «Я»). Самка, получив семя, несет яйцо и садится, самец, окончив песню, линяет.
15Января. В ту войну, 1914 г. у нас, у каждого в личном своем деле брала оторопь, мы думали, что наше личное дело надо бросить, а ход великих событий потом укажет, что нам делать. Теперь же, напротив, каждый в личном своем деле от хода событий не ждет перемен и держится за свое личное дело, как за последнюю реальность.
Вот почему Разумник разбирает в Москве мой архив.
На завтра на юбилее Новикова назначил встречу с новой сотрудницей вместо отступившей К. Б.
16 Января. -43° с ветром. Устроил «смотрины» (ее зовут Валерия Дмитриевна)18. Посмотрели на лицо, посмотрим на работу (19-го).
В свете этом опять встала боль с такой силой, что почти всю ночь не спал.
Задумал выступление в комиссии по изучению Мамина:
1) Любовь к отечеству: «Слово о полку Игореве» или Мамин: будут знать «Слово» - «Слово» не скажет о Мамине, но Мамин скажет о «Слове».
2) Почему тянет <зачеркнуто: посмотреть> «поглядеть» на писателя (простой народ: еда - материя; поглядеть - это дух. В этом таится стремление к «настоящему». Руку поцеловать женщине («просить руки») = материализоваться.
3) Исследование писателя с чего-то наиболее нам близкого (настоящего).
4) Романтизм (белая барышня).
19. Куда-то исчезла «Белая девушка», и это еще что, взамен пустоты настоящего создается мечта.
Я болею, я мысленно пишу:
- Из меня вот вышел этот рассказ, и люди говорят о [рассказе] и будут долго говорить: «Это очень хорошо!» Но почему из Вас навстречу этому ничего не вышло, и Вы <зачеркнуто: не только> даже не пожали мне руку, даже забыли у меня на столе подаренную Вам рукопись? Почему же именно Вы, ради которой это и было написано, ничем не ответили мне. Неужели то лучшее, что я открыл и взял себе для рассказа, уже стало моим, и Вам нечем мне ответить?
18 Января. Голодный повар - как это может быть? А вот бывает же: <зачеркнуто: голодный повар - это поэт> поэт похож на голодного повара, он, создающий из жизни обед для других, сам остается голодным.
Черты из жизни Пепко - это поэма о голодном поваре жизни. И что ужасно: как будто оно в отношении писателя так и быть должно <приписка:. мои первые книги> сытым писателем так же трудно быть, как голодным поваром. Сытые писатели -все-таки есть, голодные повара.
К записанному 15-го/1: в 14 году крестьяне стремились к помещичьей земле и видели в этом выход из малоземелья. Ныне крестьянин едва ли верит в возможность...
Моя первая запись жизни была в 1902 году в Марте (или Апреле?) в поезде из Парижа в Берлин. На клочке бумажки, обливая ее слезами, я записывал этапы моей первой любви20 к девушке, с которой почему-то решил навсегда расстаться. Этот клочок бумажки приблизительно такого содержания: 1) Встреча и розы. 2) Розы в холод не пахнут. 3) Розы в комнате запахли и т. д. - этот клочок и был моим первым произведением. И самое замечательное в этом романе, это что я сам по собственному желанию сделал ее Недоступной для себя, как будто эта недоступность необходимо нужна мне была для того, чтобы сделаться настоящим писателем, о чем, конечно, в то время я вовсе не знал. Стремление выйти <зачеркнуто: из себя путем> из мучительного состояния путем записи было совсем бессознательным, совсем «ни для чего».
Материалист не тот человек, кто утоляет свой голод, поедая хлеб, а тот, кто голодный, не имея куска хлеба, понимает <зачеркнуто: солнечную природу> солнечную материю хлеба.
Писатели из дома на Лаврушинском живут во много раз [в] лучших условиях, чем писатели из дома в Нащокинском пер., но пишут-то в Лаврушинском ничуть не лучше, чем в Нащокинском.
А между тем я сам помню, когда шла жестокая борьба у писателей за квартиру в Лаврушинском, в одном из таких бурных собраний выступили два друга. Один, выступая в защиту своего права на квартиру в Лаврушинском, перечислил свои заслуги в отношении составления сценария одному знаменитому кинорежиссеру.
И когда он кончил, выступил его друг и рассказал, в каких ужасных [квартирных] условиях этот его друг пишет свои работы. И закончил: - Можете себе представить, какую творческую деятельность разовьет мой друг, если получит приличную квартиру в Лаврушинском переулке.
Поэзия документа (Бонч-Бруевич).
Победа будет: я знаю, что для этого надо. Для этого надо вперед исключить себя от обладания благами этой победы: я не для себя побеждаю...
19 Января. -20 (потеплело).
«Дурь» проходит окончательно и показывается дно души, похожее на дно мелкой городской речки: среди камешков лежит чайник без носика, эмалированная кастрюля с дырочкой, разбитый урыльник и всякая дрянь. И когда это показывается, то и мучительная «дурь» становится так хороша! И эта дурь и дно с урыльником и составляют всю «любовь».
Самое близкое мне повествование Мамина - это «Черты из жизни Пепко», где описывается «дурь» юности, и как она проходит, и как показывается дно жизни, похожей на мелкую городскую речку с ее разбитым чайником и дырявыми кастрюлями и всякой дрянью. И как, когда показывается дно, является оторопь от жизни и хочется вернуть себе «дурь». Делают серьезные усилия, и «дурь» становится действующей силой, поэзией писательства. В «Пепко» вскрывается внутренняя двигательная сила всего написанного Маминым; «Пепко» есть свидетельство, что Мамин - настоящий поэт, независимый от внешних условий.
20 Января. Мороз сломило (-15).
Напряжение на полюсах на + и -, угрожающее разрядом большой силы, от которого, вспыхнув, гаснет свет (короткое замыкание). Корректив спасительный - «Неодетая весна».
«Весну» Разумнику и был доволен собой.
Как «недоступность» является составной частью поэтической любви, так точно и «неизбежность расставания» заполняется перипетиями. Неизбежность расставания не устраняется, даже если влюбленные живут в одной комнате: когда это понадобится, влюбленные надуются и не будут между собой говорить.
Валерия Дмитриевна в тот мороз отморозила себе ноги и не пришла на работу: вот не везет с дневниками. Не утопить ли их в Москве?
Не надо закрывать глаза, что В. Д. и мое выступление относятся к «неизбежным» маневрам романа.
И то относится к «неизбежности», что «плюс» читает мысли «минуса», питается и сладостью догадок и горечью внезапно освещающего сознания, что «минус» совсем ничего не чувствует.
Говорят, что Мамин - это русский Золя, и в этой книге он так и назван по шкале Золя: писатель-натуралист. Натурализм: это берется золото - лирическое волнение, к нему прибавляется механическая лигатура. А у Мамина: блудный сын из богемы, больной, измученный, возвращается к отцу на родину и восстанавливает родственную связь со своим краем.
Каждый из нас в лице своем гений, единственный в своем роде: один раз пришел и в том же лице больше никогда не придет. В лице своем каждый гений, но трудно добиться, чтобы лицо это люди узнали. Да и как его узнать, если не было на земле еще такого лица.
И вот почему критики, если появляется на свете оригинальный писатель, прежде всего стараются найти его родство с каким-нибудь другим, похожим на него писателем. Бывает, удачно сравнение, бывает совсем хорошо, если критик того или другого гения будет измерять силой изображения чего-нибудь для них общего. Более неудачного определения Мамина как русского Золя я не знаю. Мне грозит лицо Тургенева, Чехова...
Почему же у нас Мамина не узнали в лицо? Я отвечу: потому не узнали, что смотрели все в сторону разрушения, а не утверждения родины. Тогда патриоты были не нужны и даровитому русскому писателю наклеили чужое лицо французского писателя. В то же время как писателю почти что французу наклеили русское лицо (Тургенев).
И теперь же из настоящего: патриотизм.
Заключение: исследование от настоящего, потому что в настоящем содержится все прошлое. Если писатель жив и движется, надо брать его последнее лучшее и освещать им прошлое. Если он умер, но живет в своих произведениях, то в настоящих [и] надо искать смысл... Не надо гоняться за Александром Невским и притягивать, все это есть в Мамине: [откроют] книги Мамина, о Невском и Игоре сами поймут.
Не верь, что свободен от этого ненужного чувства, если даже обнажится самое дно души: это временное, а душа снова наполнится. Сегодня впервые только показалось равнодушие -и вот это есть начало настоящего конца и начало обычной свободы.
Только вижу по этому примеру, как же мало взял я у жизни для себя, как дал этому чернильному червю насквозь иссосать свою душу.
Это была женщина не воображаемая, не на бумаге, а живая, душевно-грациозная и внимательная, и я понял, что настоящие счастливые люди живут для этого, а не для книги, как я, что для этого стоит жить и что о нас говорят, потому что мы себя отдали, а о тех молчат, потому что они жили счастливо: о счастье молчат.
И вот захотелось с этого своего мрачно-высиженного трона сбежать...
Как прыжок косули в лесу, - прыгнет и не опомнишься, а в глазу это останется и потом вспоминаешь до того отчетливо,что взять в руки карандаш и нарисовать. Так вот и пребывание этой женщины в моей комнате: ничего от нее как женщины не осталось, это был прыжок. Но... как же счастливы те, кто не пишет, кто этим живет. А и вполне возможно, что это «соблазн»,что это путь не к себе, а от себя.
Газета. Кино: Новосибирская киностудия. Сегаль Семен Яковлевич.
Революционеры все это хорошее - любовь к отечеству (Мамин), откладывали на будущее, а Мамин был в настоящем. А символисты связаны с революционной интеллигенцией отрицанием: те [революционеры] - боги, эти: я - бог!
Мамин же был органически здоровый человек, был «дома», а не искал его: дом у него был.
К началу лекции: в 14 году жизнь за перевалом, а не здесь: перевалим и жить будем. Теперь дальше идти некуда, и лучшее разовьется из того, что есть, что под ногами и вырастет из-под ног, как трава. Мамин же и тогда стоял на своих ногах, на своем уголке земли, на Урале.
21 Января. И вот еще со мной как бывает, что я хочу поступить как все и начинаю так, но по пути оказывается, что я и не могу «как все» и что это худо и стыдно мне. Одним словом, что о себе я думаю хуже, чем я сам.
Иные люди о себе думают хуже, чем они есть и, рассудив, что в чем-нибудь все поступают вот так-то, начинают делать «как все». И тогда оказывается, что натура им не дозволяет поступать как все, и они со стыдом отступают. (Мать моя, и во мне есть страх перед этим.)
Подлинная любовь не может быть безответной, и если все-таки бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь прежде всего должна быть внимательной, и от силы этого родственного внимания зависит сближение.
Интеллигенция и Мамин: Мамин дома, и я - блудное дитя.
Писатель должен обладать чувством времени, когда он лишается этого чувства, он лишается всего, как продырявленный аэростат. Это чувство времени входит в состав его таланта. Как это ни странно, а часто бывает, что люди очень близкие к жизни бывают несовременными...
Мамин чувствовал органичный строй русской жизни, от которого уходят и к которому возвращаются блудные дети его21. Это чувство и отличает его от интеллигенции и писателей, кроме Льва Толстого.
N. сказал: - Если бы можно было всех сделать умными, то можно бы сделать и всех сытыми, а как умных немного, то всех дураков и не накормить.
22 Января. Мой выбор: интеллигенция - это вожди, и народ. Как писатель, я народ. И мой народ без народничества.
О Мамине и себе: писатель и народ.
Вчера была вторая встреча с новой сотрудницей: Валерия Дмитриевна, фамилии не знаю.
23 Января. Загорск. -22.
К. Б. Сурикова - ее характерная черта, что она побаивается высказываться и всегда что-то прималчивает.
Нас пугали в юности эстетизмом.
Культ отца у Мамина. Уезжая от родных мест, становился меньше. А я становился себя больше....
24 Января. Есть писатели, у которых чувство семьи и дома совершенно бесспорно, другие, как Лев Толстой22, испытав строительство семьи, ставят в этой области человеку вопрос, третьи, как Розанов, чувство семьи трансформирует в чувство поэзии23, и четвертые, как Лермонтов, являются демонами семьи24, разрушителями (Гоголь)25
Только двух писателей, для которых чувство семьи бесспорно, можно назвать: это Аксаков26 и Мамин-Сибиряк.
Из разговоров с Петей о том, как люди живут. Его рассказ о ветвраче, который 20 лет грел мечту построить себе дом и освободиться от казенной жилплощади. Пока занимал казенную квартиру - все дрожал, что откажут от места и лишат жилплощади. А теперь, как только выстроил, переехал даже в мороз, живет без печей, и от службы отказался. Из Мамина, воспоминание о том времени, когда каждому в конце концов можно было «уйти в мужики» и сказать: «не чужой хлеб ем».
Вся страна сейчас сидит на картошке, кроме армии, новостроек и служащих. Живет впроголодь и мечтает о своем угле.
Петя еще говорил о типах женщин в совхозе, простых девок, которые ничего для себя сделать не могут и, получая все продукты, ходят в столовую и болеют животами («Белозорки»): обезличиние.
Но есть ли где-то в глубине еще люди? По-видимому, есть. Из Рязанского края приходят торфушки27 в домотканой одежде, бородачи со своим выражением.
Вал. Дм. говорила, что время - это нечто несуществующее, и человек сам по себе остается неизменным от времени.
И автомобиль, и хорошая квартира в каменном доме хороши сами по себе и против этого ничего невозможно сказать. Плохо только, что когда ездишь в машине, то отвыкаешь понимать пешехода, а когда живешь в каменном доме не чувствуешь, как живут в деревянном... Тогда остается владельцу машины и каменной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике.
По моей вине разговор о Вашей работе у меня прекратился (очень горевал и себя упрекал). Но работу делать надо, и я через Уцинцева пригласил ту женщину (Вал. Дм., фамилии не знаю), когда был у Вас. Считаю своим долгом известить Вас об этом и уверить, что архив будет сделан вовремя. Переговоры о работе Вашей у меня прекратились сами собой. Значит, так надо.
Через Бориса Дмитриевича28 я пригласил его знакомую Валерию Дмитриевну. Она сразу же крепко взялась за работу, и можно быть уверенным, что архив будет приведен в блестящий порядок. Об этом я считаю своим долгом Вас уведомить {Имеется в виду К. Б. Сурикова.}.
25 Января. Политика вместе с самим государством, по общему мнению, является неизбежным злом. Но политика в отношениях личных между людьми является просто злом и может быть устранена.
Валерия Дмитриевна Лебедева. Я ей признался в чувстве своем, которого страшусь, прямо спросил:
- А если влюблюсь?
И она мне спокойно ответила:
- Все зависит от формы выражения и от того человека, к кому это чувство направлено, человек должен быть умный.
Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался. После того я попросил ее посмотреть на купленное сегодня мною сукно. Она отняла из куска одну ниточку и размотала: в одной нитке оказалось две, одна шерстяная, другая бумажная.
- Очень плохое сукно, - сказала она, - и вы заплатили втридорога.
мы все стали несчастными, измученными, встречаются двое и не могут наговориться, не могут разойтись. И наверно не одни мы такие.
26 Января. Ночь плохо спал. Встал, как пьяный, но счастливый тем, что дурь мою вышибло так основательно, что как будто ничего и не было. Если вправду выйдет, как мы сговорились, то работать буду во много раз больше...
Ко мне пришла новая сотрудница.
27 Января. Чарушин, наблюдая и зарисовывая движения животных29, очень хорошо понимает, что чем зорче глаз его, чем быстрее ум и чувство вместе сойдутся, чем наблюдатель больше будет самим собой, тем и в изображении животных будет больше индивидуального. А это и есть анималисту вся его задача, чтобы показать нам животное, не как делают ученые, в его общих признаках, а найти в каждой мухе ее отличие от другой, соседней мухи.
Не могу сказать, чтобы все удавалось Чарушину, слишком трудно... чтобы не уклониться в сторону классификации [натуралистов], с одной стороны, и антропоморфистов, с другой. Но, во всяком случае, путь его верный. В большинстве рисунков много движения и у животных их общее выражено.
В литературе, напротив, вместо того, чтобы тоже стремиться быть самим собой...
Шампанское с хреном. Мы собрались трое измученных жизнью людей, и мы встрече нашей обрадовались и на время стали счастливы. Мне, хозяину, захотелось их угостить, и я побежал купить что-нибудь в Дом Правительства {Имеется в виду гастроном в здании кинотеатра «Ударник» и Дома правительства, ныне известного как «Дом на набережной».}. Оказалось, никакого вина, кроме шампанского, и в огромном количестве, и никакой закуски, кроме хрена. И тем не менее, было в магазине много народу, и все покупали хрен и шампанское. И мы вечером трое, на радость нашей встречи, пили шампанское с хреном.
Валерия Дмитриевна, копаясь в моих архивах, нашла такой афоризм: «У каждого из нас есть два невольных греха, первое, это когда мы проходим мимо большого человека, считая его за маленького, и второе, когда маленького принимаем за большого». Ей афоризм этот очень понравился, и она раздумчиво сказала вслух:
- Что же делать, у меня теперь своего ничего не осталось30, буду этим заниматься (работой над архивом) как своим.
40-й год начался у меня стремительным пересмотром жизни, что даже и страшно: не перед концом ли?
Старец благословил ее на целомудренную жизнь31, и Разумник Васильевич считает, что этим и создал этой женщине несчастье.
28 Января. Загорск. Меня эта мысль, что мы к концу подошли, не оставляет. Наш конец есть конец русской бездомной интеллигенции. Не там где-то за перевалом (за войной, за революцией) наше счастье, наше дело, наша подлинная жизнь, а здесь, и дальше идти больше некуда, тут, куда мы пришли, ты и должен строить свой дом.
Знамение конца: появление женщин и девушек, не умеющих изготовить пищу и шить («Белозорка»).
Разумник Васильевич сделал открытие, что все яства, о которых объявлено на витринах продовольственных магазинов всегда и везде отсутствуют. Из этого он сделал заключение, и оно стало открытием, что в «гастрономах» именно и объявляется то, чего нет.
Ко мне подходит то, что есть у всех и считается у всех за обыкновенное, и потому они этого не замечают. А мне это приходит, как счастье.
То же самое происходит теперь и с душой: моя душа открывается...
«На весах своей совести...» (Как это хорошо!) Так вот я именно и жил и о Боге не думал (Бог был в моей совести), <зачеркнуто: и мне кажется теперь, что я шел правильно>.
В моей сумке всегда лежит необходимая тяжесть, и потому я никогда для здоровья не прибегаю к спорту. Здоровье у меня в сумке и Бог - в совести.
Я сказал своему секретарю:
- Мое самохвальство вас дергает...
Она ответила:
- Нет, я начинаю уже привыкать.
Буржуазный индивидуализм кружка Мережковского против индивидуального «Я - бог»32, «Ты - мой возлюбленный!»33 -вехи Зинаиды Гиппиус. «Мы» - хотел Мережковский34.
Тут все было хорошо, правильно, и плохо одно, что все это бумага, что не кровью истекала природа, а словами35.
Мамин умирал, но в этой кузнице, для меня хотя бы ковалась та вера, которая держит меня и сейчас, и [это счастье]36.
Эти книги читать с конца можно.
Душа моя в разливе за соблазн: ни у кого нет «козы», все это мираж-Конец жизни Мамина является началом моей литературной дороги. Как и Мамин, с детства я был окружен теми святыми народниками37, от нравственных пут которых меня спас мой временный, но очень страстный марксизм38. Но время сказывалось, и что умирающему Мамину казалось отвратительным -символизм, то для меня было соблазном39, открывающим пути во все стороны. Давили святые народники и святые марксисты [давили] меня своей нравственностью - хочу быть самим собой.
29 Января. Лева, Петя, я и Разумник съехались у Павловны в Загорске. Пробовали гонять, но снег без осадки собаке по уши, а заяц не проваливается, и лисица, если не скачет, тоже держится на совершенно рыхлом снегу.
Разглядывая фигуры в заваленном снегом лесу, вспоминал, как в молодости Она исчезла и на место ее, в открытую рану, как лекарство, стали входить звуки русской речи и природа. Она была моей мечтой40плоть моей мечты я оставлял без внимания. И вот за то я стал глядеть вокруг себя с родственным вниманием, стал собирать Дом свой в самом широком смысле слова. И, конечно, «Павловна» явилась мне тогда не как личность, а как часть природы, часть моего Дома. Вот отчего и нет в моих сочинениях «человека» («бесчеловечный писатель»)41.
<Зачеркнуто: Женщина, рождая живое существо, является причиной и в этой «причине» заключаются корни религии. А в поэзии рождается Образ. Вот отчего все религиозные люди не очень ценят поэзию; почему лейтенант у женщин предпочитается писателю. Эта грубая ошибка произошла от замены истиной религии бытовой поповской практикой. >
30 Января. Закончил главу о глухарином токе («Неодетая весна»).
Приходила моя обезьяна42 - я же сам только в обезьяньем виде. И я почувствовал, что перед кем-нибудь, стоящим духовно выше меня, я, претендующий на какую-то роль через свой талант, тоже являюсь подобной же обезьяной. Не тем ли и обыкновенная человекообразная обезьяна так неприглядна нам? Именно тем, что перед внутренним сознанием своим настоящего человека, мы все более или менее обезьяны. (Вспомнилось, как дергалась Вал. Дм., когда я хвастался своим мастерством.)
31 Января. «Неодетая весна» вступила в последний фазис: еще 1 1/2 листа - и конец. Боюсь за переработку деталей: слишком густо будет.
С разных сторон слышу, что «Кащеева цепь» плохо читается и мало-помалу отходит в историю. Для новых людей в ней описано то, что стало теперь за спиной и так близко еще, что и не видно.
Любовь и стыд.
Любовь стыдливая.
Любовь бесстыдная.
Родственное внимание создает на земле святую плоть.
1 Февраля. Пришла В. Д. = Веде = Веда и сразу, одним взглядом определила, что я со времени нашего последнего свидания духовно понизился. Она очень взволновалась и заставила меня вернуться к себе и даже стать выше, чем я был в тот раз. Это за-бирание меня в руки сопровождается чувством такого счастья, какого я в жизни не знал.
- У вас была с кем-нибудь дружба? - спросила она.
- Нет, - ответил я.
- Никогда?
- Никогда, - и самому даже страшно стало.
- Как же вы жили?
- Тоской и радостью.
Аксюшу она тоже сразу покорила, и так мы отправились путешествовать в неведомую страну вечного счастья. Теперь все пойдет по-другому, и я знаю твердо, что если и тут будет обман, я умру.
- Уверчив, - сказала Аксюша. Но как же иначе, как не на риск можно было в моем положении выбиться в люди? Рыба и та в поисках выхода тукается о сетку и, бывает, находит выход. Я тукался множество раз, и мне было иной раз очень больно, но какой же другой путь был для меня, как «не уверяться»? И вот я дотукался, вышел на волю и, не веря открытой воде, говорю о возможности обмана и смерти. Какой же вздор! Смерти нет, я не умру.
- Аксюша, - сказал я, - ты знаешь, я обещался во всем открываться (Веде). - И хорошо сделали, она вас приведет к хорошему. - Но за что мне такое счастье? - Это Бог делает за вашу правду, за ваше добро Господь ее к вам прислал.
2 Февраля. Изучая письмо Веды, нашел, что логика ее не покидает ни на мгновенье: очень умная, а я совершенный дурак («уверчив»). Но вот выступает контролер доверия Разум и спрашивает: «А если?» И какая кутерьма поднимается, и «сладкий недуг» исчезает в одно мгновенье, и все лучшее, чему я радовался в «сладком недуге» становится доказательством обратного. И вот как посмотришь «с холодным вниманием»43 (не родственным) так сразу и становится ясным, что то мое одиночество, на которое жаловался я новому другу, и было и есть средство моего спасения, и разгадка для всех удивительного, что такой мог сохраниться в Советском Союзе.
Получена машинка и удивительное совпадение, что машинка явилась, и вместе с ней и Разум пришел с его вопросом: «а если?»
3 Февраля. Странно вспоминать эту самую Веду, когда она, в первый раз увидев меня, предложила свою дружбу и когда я ей ответил: «Давайте лучше говорить о работе, а не о дружбе». Я ли это был тогда?
Теперь же она предлагает Разумнику распространить «Погорелыцину»44. И Разумник откланивается и потом мне говорит: «А если?»
- Но разве, - говорю я, - вы не видите, какая она?
- Вижу, да, но все-таки: «а если?»
- Но так ведь, если думать всегда о «если» - с места нельзя двинуться.
- Почему же, вот Аксюша: она несомненно не «если».
Когда же она явилась, то неописуемый ужас охватил меня за себя, за возможность из-за какой-то химеры пропустить свое счастье: из-под «если» ведь уж больше никогда не встанешь, тогда жизнь останется лишь как «и прочее время живота моего»45. Ночью ужас от такой возможности охватил меня, и я написал «Мое рождение».
Как же не понять, что такой человек и должен быть со странностями, и должен из себя выпрыгивать навстречу «хорошему» человеку.
Она сказала: возраст тут ни при чем, это своего рода паспорт. И еще в другой раз сказала о дружбе, что слово употребляется иногда, как отрицание чего-то, и что наша дружба не в смысле отрицания.
А, по-моему, первое правило - это что любовь надо найти и путь к этому дружба, что же касается всех прочих сомнений, тo это лишь другая форма «а если?».
Замирает в серьезной задумчивости, спросишь о чем-нибудь, и она словно придет откуда, засмеется открыто и от своего же смеха покраснеет.
5 Февраля. Мое рождение (1873 г.)
Гебурстаг. <3ачеркнуто: Договор. >
После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь в моих глазах, и чем-нибудь я перед самим собой становлюсь все ниже. Не только архивы мои, дневники и т. п. теряют былую значимость, но и книги мои написанные падают в моих глазах и последние остатки вкуса к славе исчезают. Предвижу, что на этом пути Пришвин, каким он был, может и вовсе кончиться. В присутствии Вашем я лишаюсь даже последнего своего дара остроумно и весело говорить, самоуверенность моя исчезает.
Напротив, все что Ваше в моих глазах вырастает и даже некоторые, раньше, казалось, некрасивые внешние черты лица преображаются и становятся для меня дороже красивого (родинка отцовская).
Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять, как настоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную, и такую бескорыстную. Могу ли? Я хочу понять возвышение Ваше в моих глазах, как силу жизни, которая может воскресить меня. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами путешествие в неведомую страну не когда-нибудь и в чем-нибудь на поезде или в самолете, а завтра же и не уходя никуда. Мы обдумаем вместе радостно путь нашего путешествия, обсудим все его детали и уговоримся выполнять все, что надо, неуклонно и строго.
В Вашем существе выражено мое лучшее желание, и я готов на всякие жертвы, чтобы сделать Вам все хорошее и тем самому выше подняться и [вырасти] в собственных глазах. Все, о чем я говорю, вышло от Вас, и я не хочу лицемерить и спрашивать Вас о том, согласны ли Вы со мной путешествовать в неведомую страну. Это не от меня идет, это я Вам отвечаю, что я согласен и пишу это Вам, как выражение обязательств со своей стороны. И я подписываю договор.
Автор «Корня жизни». Михаил Пришвин, в день своего рождения (23-го Января {23 января по старому стилю.} 1873 года).
7 Февраля. Веда превратила мой Geburtstag в день именин. Но водицы (холодной), о которой писал в «Командоре» я все-таки изрядно хватил. Чего стоит одно то, что вскоре после моего взволнованного чтения она сказала о возможности проверки моего чувства тем, что будет призван 3-й секретарь, и, если при этом опять возникнет роман, то и окажется, что хотя моя любовь и возвышенна, и героична, и все что угодно, только безлика. Это не только «вода холодная» - это раскрытие всей моей любви, изображенной в «Кащеевой цепи». Похоже даже, что она не только холодной водой окатила, но вытащила из меня на солнечный свет какую-то старую залежалую шубу, повесила на забор и принялась выхлестывать из нее моль. Сознание, как молния, простегнуло меня сквозь всю жизнь, но она была расположена принять меня всего, каким я у нее за это время сложился. И потому никакого стыда я не почувствовал, напротив! Проще самого простого она позволила себя поцеловать, и самое главное, рассказала мне о себе все самое сокровенное. Больше дать нечего: все! И все так просто и ясно, и в то же время «Geburtstag» был разгромлен до конца. (Припоминаю, что после разгрома «Geburtstag'a» я даже пролепетал в полном смущении о своем «приданом», что я не с пустыми словами пришел к ней, а принес и талант и труд всей жизни, что талант этот мой идет взамен молодости. «А я разве этого не знаю? Я первая обо всем этом сказала и сразу пошла навстречу».)
Вообще похоже было, что экзамен я сдал на 3 (удовлетворительно), но она сумела уверить меня, что это же и слава Богу, что может быть тройка-то и к лучшему, и жить с ней по нашему-то времени может быть и лучше будет, чем с пятеркой. Замечательно, что в этом любовном объяснении деятельное участие принимала Аксюша, что самое предложение («Geburtstag») было прочитано предварительно Аксюше! Вообще же введение Аксюши в роман меня как-то высоко поднимает над тройкой, этим я горжусь и выправляюсь. А когда мы все трое, с Аксюшей во главе, на радостях хватили водки и стали весело хохотать, мой стыд совершенно кончился. Так мы все трое смеялись и радовались, все трое в чем-то чрезвычайно похожие и близкие: и глупенькие, и пьяненькие, и замечательные. Самое же главное, что до того был предрассветный час, и мне чудилось, а теперь на рассвете нашей дружбы стало показываться все, как есть, и жить захотелось больше, чем раньше.
К 7-му Февраля
Когда я Аксюше сказал, что Веда мне сильно нравится, и прочитал ей «Geburtstag», она мне так ответила:
- Помните, эта женщина прислана Вам, М. М., и она Вас приведет, куда следует: за вашу доброту она Вам прислана. Почему мы знаем, может быть наступает страшное, трудное время, и душа Ваша становится на место.
Дни 3-4 Февраля были самыми трудными, я ужасно страдал. Разумник рассказал мне о женщине, которая вышла замуж за человека, подлежащего исследованию, 8 месяцев спала с ним, все выведала и предала. И под влиянием рассказа, не видя Веды, я поставил вопрос «а если?». И когда 4-го она спросила Разумника о «Погорелыцине», тот ей не ответил. - Почему? - спросил я. - А если? - ответил он. Ночью под 5-е я в ужасе проснулся: я представил себе, будто спросил ее об «а если?», и она от меня ушла. И ничем уже стало невозможно исправить малодушие: ушла, не придет никогда, и мне останется «и прочее время живота». Вот тут-то все во мне закричало: «Спасать, немедленно спасать!» И я написал тут «Geburtstag». И как мне казалось это хорошо, и легко, и верно, будто «Да воскреснет Бог!»46 прочитал. И как я люблю в себе это чувство покаяния, из которого воскресает мой настоящий человек. Надо было бы ей к себе, в свой счет поставить это покаяние: как мог я дойти до такого покаяния, если не полюбил бы ее как единственную. Она же забыла это, когда выслушала «G» и сказала о «третьем секретаре».
9 Февраля. Она пришла желтая в лице: ночь не спала точно так же, как и я ночь на 7-е, и тоже из-за того же «а если?». И мне-то, мне, после всего, принесла доказательство своей невиновности47. И опять 9 часов в обнимку, душа к душе. Что касается работы, то раз такой...
9 Февраля, ночь. Есть научная отвлеченность - это решето, в которое проливается жизнь, и остаются на решете одни книжки. А то есть и поэтическая отвлеченность с ее Прекрасной Дамой и рыцарством. Тут ничего не поделаешь, это в существе самой поэзии. «Гебурстаг» именно и есть чистый продукт поэзии, и вот отчего при встрече с жизнью возник юмористический образ 3-го секретаря. В сущности, и у Олега была та же поэзия, только по молодости с неблагополучным концом, в результате чего появился тоже в своем роде «третий секретарь».
Как бы там ни было, а Гебурстаг и его реализация 7-го Февраля есть самое замечательное событие в моей жизни, день огромной силы, поднимающей на своих могучих плечах все годы моей жизни с того детского дня, когда появилась Марья Моревна.
«мастера любви» после чтения Гебурстаг. Это будет исходным моментом для глубочайшего проникновения в душу женщины.
- Скажите же, «мастер любви», чем отличается поэзия от любви, не есть ли это одно и то же, поэзия - с точки зрения мужчины, любовь со стороны женщины? Так что мужчина всегда в существе своем поэт, женщина - всегда любовь. Радость -при встрече того и другого, боль от подмены.
Трагедия Олега в том, что поэзия лишила его необходимой силы внимания, у нее же сил не хватило ждать. Сущность любви и состоит в ожидании, «мастер любви» учит ждать.
Психология поцелуя: со стороны женщины конец ожиданию, со стороны мужчины - стремлению. Дон-Кихот должен прийти в себя исключительно лишь от поцелуя: она поцеловала, и все кончилось - проехало - началась жизнь.
Надо запомнить о том, что я признался в своей ревности, она же ответила, что верно мне это предстоит пережить.
- Не вас ли, - спросил я, - придется мне ревновать?
- Нет, - ответила она, - просто, по-бальзаковски я не могу, а такого существа... на свете нет.
Не знаю, любит ли она, как мне Хочется, и я люблю ли ее как Надо, но внимание наше друг к другу чрезвычайное, и жизнь духовная продвигается вперед не на зубчик, не на два, а сразу одним поворотом рычага во всю зубчатку.
(Одно уже то, из-за чего я чуть не умер: отказался крестик надеть для охраны себя48, здесь разрешается одной ее фразой: «Вам надо это сделать, чтобы со всеми быть: все хорошие люди так делают». Что может быть прекрасней этой духовной простоты такого совета. И я, конечно, это сделаю.)
не только в прошлое, как в религии «упокойников».
Словом, больше и больше о здравии, чем за упокой, довольно отдали прошлого, довольно страдали за будущее, будем жизнь брать настоящую, жить и строить Дом жизни. (Хорошо бы вложить это чувство в песню торжествующей любви, которой закончится «Неодетая весна».)
Я говорил ей, что мы будем вместе создавать современную литературу. Она же:
- Но почему же непременно писать, хорошо, например, тоже в море искупаться (это против литературщины, интеллигентщины и т. п.).
И не там где-то вдали, в делах, в будущем и т. п., а здесь: наши добрые отношения дороже доброй книги.
Вкусив той высоты с Олегом, она и не может найти себе пару.
- Вы, мастер любви, скажите, пройдет ли когда-нибудь эта острая тревога?
- Она и проходит.
- А дальше?
10 Февраля. Читал в Литературном музее о Мамине. В зале было чисто чрезвычайно и бездушно. К. Б. была похожа на моль, высокая, без форм, лицо простовато... Куда что девалось? Читал и чувствовал полное отсутствие слушателя: музей как музей. Но я хорошо отдохнул от «пьянства»: «сладкий яд» мало действует, в голове дятел долбить перестал. Но тем сильнее поднимается в душе «Песнь Песней» и стоит закрыть глаза, как появляется Валерия с ее вечной задумчивостью, обрываемой улыбками.
11 Февраля. Сегодня еду в Загорск и пробуду там всю шестидневку. (19-го вернусь.)
Какое же это счастье быть избранным: ведь много-много разных людей проходило, и напрашивалось, и, узнав свое «нет!», уходило в Лету. Но я пришел, и мне ответили «да», и среди множества званых я один стал избранным49. А сколько тоже и их проходило и прошло, и только единственная получила мое «да» и стала избранной, и мы оба избранные без вина напиваемся и блаженствуем в задушевных беседах.
становится заманчивой, и самому начинает хотеться сделать свою поэзию такой же простой и значительной, как жизнь дочери, посвященная матери50, и как все такое, настоящее.
Аксюша говорила, что у нас любовь не духовная, когда духовная, то становится от нее всем хорошо, а от этой - от этой, сказала она, только вам двоим.
Вы меня тогда только полюбите по-настоящему, когда узнаете во мне своего Олега. Подумайте только о дорогом существе, которое Вы утратили, и пусть перед Вами бы стало, что он может вернуться к Вам изуродованным, горбатым, старым. С какой бы радостью Вы тогда вернули его к себе, с какой любовью обходились бы с ним и горбатым, и старым. Какое дело Вам до этих уродств внешних, если он сам, находится внутри этого урода! И вот я жду, что когда Вы узнаете его во мне, то и полюбите меня по-настоящему и навсегда. И меня тогда вовсе не будет стеснять, что я старый урод, а Вы молодая и прекрасная.
Я будто живую воду достаю из глубокого колодца ее души и от этого в лице я нахожу, открываю какое-то соответствие той глубине, и лицо для меня становится прекрасным. От этого тоже лицо ее в моих глазах вечно меняется, вечно волнуется, как звезда.
наконец, во время ожидания трамвая на улице Герцена, она стала вдруг очень ко мне нежной, очень даже (она ночь не спала, а я стал ей говорить о дятлах, как они усыпляют песней детей, и еще ей сказал о будущем нашем, когда мы всем «бабам» покажем, кто мы). Что ей понравилось, какую мою песенку она себе выбрала, но когда я ей в этот раз сказал, что я просто смиренный Михаил, а она моя госпожа, то она вдруг мне ответила: - Не говорите мне этого, мы равные люди (т. е. друг друга стоим).
Форма рассказа:
Я ее провожаю. Ждем номер 26 у остановки. Прислонились к стене. Уютно: улица стала Домом. Содержание беседы: Приходит трамвай.
- Давайте пропустим!
- Давайте.
И еще приходит трамвай, и еще.
- Пропустим?
И как сказки Шахерезады.
А конец: больше трамвая не будет.
12 Февраля. Загорск.
Не было на моей памяти собрано столько людей, заменяющих друг друга, как в Литературном музее десятого февраля и комиссии Мамина. Не было еще такой внешней и внутренней пустоты. В этой пустой чистоте зала среди заменяющих друг друга людей невидимо присутствовала Незаменимая.
От собачьего лая В. Д. перед носом Аксюши закрыла дверь. Аксюша не поняла и обиделась, и так говорила, жаловалась мне: - Если бы это любовь была духовная, то зачем же закрываться: духовная любовь не стыдится, нас у о. Н. (старца) было 200 девушек, и мы не стыдились друг друга. - Хорошо, Аксюша, - ответил я, - ты права, любовь духовная не стыдится, не уединяется, но кто же нам запретит [утешаться] любовью друг к другу.
Мы говорили о будущей нашей литературной работе.
- О работе радостной, - сказал я, - работе в наслаждение.
- Хорошо, - возразила она, - но почему же непременно видеть радость в занятиях литературой: можно, например, в море искупаться, и это будет, по-моему, еще радостней.
Так взрослая женщина говорила со студентом, но так же точно она бы говорила и с Олегом, если бы она могла вернуться к нему: «не только молиться уединенно, а на радость тому же Господу Богу искупаться в море».
И я, когда написал ей последнее письмо свое о том, что лучшее средство борьбы с действием сладкого яда есть уединенное писание Песни Песней в память Олегу, я, конечно, рассуждал, как монах. И все мое писание, в том числе и «Жень-шень» есть монашеское дело. И неспроста она мне тогда сказала о морском купанье во славу Господа.
«Жень-шень»? И «Гебурстаг», конечно, тоже написан монахом. Но откуда же у меня, у признанного всеми «Пана» явился монах?
Во всяком случае, я раньше его в себе не сознавал, а явился он вполне отчетливо лишь теперь, при сближении, значит... в этом сближении что-то (пережитое) противопоставляется чему-то новому. Отсюда вывод: хочешь мариноваться и заниматься собственными консервами - занимайся и достигай Мавзолея, хочешь жить и обогащаться - прими ванну морскую во славу Господа.
И случилось, у нее как раз в эту минуту с поджатой ноги соскочила туфля и мягко шлепнулась на ковер...
Сколько надо переговорить, передумать, сколько с той и другой стороны должно обменяться, смешаться, чтобы возможно было без стыда и по праву поцеловаться.
NB. А вот, если удастся записать за собой все - это и может стать новой, небывалой Песнью Песней. Почему нельзя одновременно и жить и сознавать: день прожил - день записал?
святы перед лицом Господа.
А ведь для того же и была моя Песня Песней на протяжении 30 лет, чтобы она пришла. 30 лет я ее звал, и когда она пришла, и я увидел: она самая! Ее замечание о Ванне во славу Господа есть доказательство ее совершенной откровенности и пренебрежения к мещанской морали.
Нужно всегда помнить и то, что я самый свободный в стране человек, и мне с жиру можно думать о Песне Песней, она же наряду со всеми находится в неволе, и надо еще удивляться, что из-под тягости повседневного труда она еще находит силу взывать к Господу о Ванне Морской. Помочь такому человеку полегче вздохнуть - вот что не стыдно назвать любовью, а Песня Песней есть просто эгоизм монашеский. Надо принять ее письма к матери и - поучиться: вот это любовь! Так и себя надо, и если это сумеешь найти в себе, то все остальное, и Песня Песней, и Ванна Морская, само собой приложатся.
Лес завален снегом, но я не вижу фигурок снежных и, главное, не чувствую той прелести пустыни, как я это обычно чувствовал. У меня гвоздь в голове, вокруг которого и складывается моя душа.
неровность и была причиной образования далеко заметной формы.
Так вот, и в душе моей тоже какая-то неровность, и благодаря ей нарастает и разрастается всезаполняющая форма.
Я помню в далекие времена, когда расстался с «Иной»51, собранная в одну точку мысль долбила мою душу, как дятел дерево, но мало-помалу в больное место, в пустоту стала собираться пустыня с деревьями, цветами, полями, лесами, морями. И я привык этим жить.
Так точно и сейчас вошло в мою душу нечто новое, и я старого не вижу, а к новому не привык.