23 Февраля. Друзья мои новые, встречаю вас, приветствую и приношу на ваш суд эти удостоверения сердца и посильные домыслы моего сознания.
Вы пришли на смену нашего поколения, и вам дана власть суда, но я, взращенный временем, которое вы призваны судить, счастлив сказать вам, что и в моей душе последние сроки плена моего времени истекают: умерли почти все, кого я любил и кого ненавидел, и я, как ваш современник, тоже по-своему сужу и переоцениваю прошедшее. Значит, друзья мои новые, я тоже участвую и сижу с вами за одним столом в суде времени, который совершается помимо отдельных наших желаний и отдельных воль.
Да, конечно, мы вместе сидим, за одним столом, но вы, сами не сделав еще в жизни ошибок, можете приступить к суду с чистым сердцем, я же, сознавая свои ошибки в прошлом, не могу приступить к суду этому, не осудив прежде всех себя самого.
Я осуждаю себя прежде всего за то наблюдательное спокойствие художника, с которым я проходил через нашу суровую жизнь. <Зачеркнуто: Надо бы вовремя положить душу свою за други, как это сделали миллионы моих современников, но я душу свою укрывал и берег.> Положа руку на сердце, я могу сказать, что в поте лица, как Адам, обрабатывал свою землю, не соблазняясь никакими внешними благами, но я проливал пот свой в труде, а не кровь, как сделали это миллионы моих современников.
Было бы мне очень плохо, и я, наверно, не осмелился бы взять голос на этом суде, если бы я ради сохранения души и жизни своей сознательно шел бы на сделки с совестью. Нет! мое сознание всегда упиралось в какую-то изначальную несправедливость, сделанную кем-то при самом моем сотворении. Я всегда, с малолетства принимал с благоговением и переводил на себя самого проклятие изгнанному на землю Адаму в поте лица своего добывать хлеб насущный, доколе... Вот это чудесное «доколе» с детства светило мне через жизнь маяком в том смысле, что мученью моему когда-то все-таки будет конец. Но когда я вышел из детства и оглянулся вокруг себя, то увидел, что при общем положении русского человека просто даже и непристойно удовлетворяться старой заповедью о работе на хлеб насущный в чаянии грядущего «доколе».
Странствуя по родной земле, я всюду встречал этого Адама в поисках земли, на которой он должен бы выполнить заповедь о работе на хлеб насущный в поте лица. Вокруг лежала земля в необъятных пространствах, но вся эта земля была неудобная, а удобная земля была вся занята, и на ней была теснота. Странствующих в поисках удобной земли было так много, и душа у них была отличной от старого Адама с его древней заповедью. Казалось, будто это народился уже второй Адам, обвиняющий самого Бога в том, что он лишил его самой возможности выполнить заповедь о хлебе насущном.
Всю свою юность я сам, лично задетый этой несправедливостью, соединял свою судьбу с судьбой этого второго Адама и вместе с ним искал себе нравственного выхода, и этот выход был один-единственный, - <зачеркнуто: положить душу свою за други> в общей борьбе за жизнь пролить свою кровь.
Но случилось, на пути моих страданий за дело Адамово во мне самом, мой личный талант явился перед моими глазами, как плодороднейшая, невозделанная, никем не занятая земля. И вот я тогда почувствовал страстное желание и необходимость лично для себя в поте лица вырастить сад на этой земле такой же прекрасный, о котором только мечтал второй Адам. Я знал тогда всю правду второго Адама и всем разумом оставался с ним, но душа моя была обращена в сторону создания для людей какого-то возможного прекрасного образа жизни. Все мое поведение было отдано на создание этого образца, и когда пришло время <зачеркнуто: положить душу свою> пролить кровь свою за дело второго Адама, я, виноватый, смотрел на его борьбу, а сам для этой борьбы не мог уже найти в себе силы.
Да, все мои силы отданы были на возделывание земли своей в поте лица: <зачеркнуто: я пот свой пролил, но не кровь> Когда же в борьбе определилась победа второго Адама и священной обязанностью его стало оборонять добытую землю, обрабатывать ее, украшать садами и цветами, я стал показывать образцы, созданные своим трудом, и образцы мои были зачтены и поставлены в мое оправдание.
<Зачеркнуто: Но я с этого и начинал, с этого суда над самим собой: при всем страстном желании я не мог и не сумел положить душу свою за други своя.> Так можно ли теперь упрекать себя в том, что во время борьбы второго Адама я нашел лично для себя особенный путь в той же самой борьбе?
На это я отвечу только, что как можно осуждать человека, если он не дезертировал с фронта, а внутренние его особенные способности определяли особенный личный выход из положения...55
Но когда меня поймут и оправдают, я сам открою, сколько раз я сам, робея за свой личный путь, осуждал себя и подчас ненавидел всего себя за то, что не могу не только пот, но всю душу и кровь свою отдать за други. Сознаюсь на самый конец, что и сейчас в себе самом не вижу конца в поисках оправдания окончательного своего личного пути. Пусть даже все меня оправдают и будут мои памятники на площадях и улицы названы будут моим именем, и я буду за это, конечно, благодарить и кланяться во все стороны, но в самой глубине души все [признание мое кажется, как не свое]. Единственное, за что я держусь, это за то, что следующее новое мое произведение оправдает мой путь навсегда, а если оно опять не удастся, то еще следующее, и еще, и еще, и еще, словом, как у Адама в его «доколе».
Новая глава. На своем пути я вел дневники, старался за собой все записывать. Извлечь теперь из этих тетрадок ценного для современности почти нельзя ничего: до того переменилось за это время самое наше отношение к фактам. Вот если бы, когда записывал, да знать бы точку зрения через 25 лет, вот бы тогда записал! Остается рассчитывать только на ту часть памяти, которая, как сито, отсеивает все мелкое и оставляет на будущее все покрупнее...
24 Февраля. Нет на свете звереныша более противного, чем звереныш-человек, и дети сами по себе, кроме немногих, отвратительны. Но если взрослый человек бывает похож на ребенка, то это во всем человеке самое лучшее. И когда говорят «будьте как дети», то этим не хотят сказать, что дети сами по себе хороши, нет, это относится только к людям взрослым, чтобы они, оставаясь, как взрослые люди, умными и добрыми, в то же время были и просты, как звереныши.
(Написано при воспоминании виденного в Загорске: очень древний священник с большой седой бородой, сгорбившись, шел по улице, вокруг него бесилась куча мальчишек, прыгали, бросали в старика грязью и все кричали на него: - Поп, поп, поп! - Он шел молча, сгорбившись, и только уж когда грязь ему попадала в лицо, крестился, поднимал голову и повторял вовсе незлобно: - Ах, деточки, деточки!)
Вечером был Л. В. Катынский, который взялся устроить Джони. После его ухода Ляля накинулась, как обыкновенно, на мои парадоксальные разговоры с Катынским. В ней это болезненное состояние, поврежденность, - впредь это надо иметь в виду. Но теперь я этого в виду не поимел и начал огрызаться. Слово за слово, она вывалила на меня миллион упреков за «эгоизм», что мать ее извел собаками, что туфлями по утрам шлепаю и т. д. Разошлись-разбежались и опять сошлись. Но все-таки надо иметь в виду, что мысль о собственной избушке - эта мысль здоровая, что отпуск друг от друга если и не является безусловной необходимостью, то все-таки много поможет, много облегчит жизнь, избавит от разрядок бытовой неприязни, к которым прибегает бытовой человек. Такая разрядка, как сегодня, не привела ни к какому нравственному раздумью, и, мне думается, в наших отношениях это был первый случай, напомнивший мне бесконечное точение Ефр. Павловны. Единственный нравственный вывод, который можно сделать, это поклясться так же, как при клятве не курить, - обходиться без подобных разрядок. Никогда! Обдумать это, имея в виду, что Ляля не Ефр. Павловна и сама пойдет мне навстречу. (Началось в этот раз с того, что Катынский подтвердил трудность держать собак на 6-м этаже. Между тем Ляля всю зиму думала, что, может быть, охотники так делают и ей надо собак терпеть. Она и терпела, и когда Катынский сказал, что «нельзя на 6-м этаже», она сразу уверилась в моем эгоизме, стала на сторону матери и пошла, и пошла...)
25 Февраля. Истоком моего чувства природы оказалось чувство одиночества, и как только явился друг, у меня исчезло желание уединяться в природе и отпала всякая охота заниматься своими игрушками: ружьями, собаками, фотографией, автомобилем.
Я уступил, сознавая свою неправоту, - это очень хорошо. Но, возможно, я уступаю ей иногда и будучи правым, уступаю из-за любви к ней, - это, конечно, тоже очень хорошо: она этим не избалована.
Отдали Джонни в Военное Общество. Ляля теперь днем и ночью видит собачку и жалеет ее. Отдала же она ее из чувства жалости к матери, которую собачка беспокоила. Чувство жалости у Ляли есть настоящая болезнь, и рядом с этой болезнью у нее еще чувство страха. И при наличии таких рабских чувств она живет на свете как человек, питаясь чувством свободы и личного достоинства (как же ей трудно-то!)
том, что вся наша русская жизнь характеризуется этикой всякого рода сектантов и что в подобном положении находятся лишь Индия и Китай. Самое же характерное во всем этом - это вера в возможность духовного перерождения.
Был N., говорил о недобитой интеллигенции, которая по своему гуманизму все еще ориентируется на победу англичан. В советской власти он видит мост к настоящей власти, которая придет после войны. А недобитая интеллигенция держится благодаря евреям. И тут дальше пошел Нилус, а как только появляется аргументом Нилус, в памяти встают еврейские погромы
27 Февраля. По-настоящему русским писателем был только Лесков, - зато он и не был признан (К. Леонтьев, Розанов)56. Ошибка народников в том, что они «народ» понимали как простой народ и смотрели в упор на мужиков. Бонч силится оправдать сектантов перед советской властью тем, что они были против царизма. Между тем время переменилось сто раз, и Бонч не понимает, что это «против» почтенно лишь в истории, в настоящем же требуется, чтобы люди были «за» власть, а не против.
Когда коммунисты (Бонн) призвали Легкобытова строить коммуну, Легкобытов потребовал, чтобы Бонч ему подчинился (как «внешний двор»).
Коммунист секты «Начало века» Легкобытов признавал наш коммунизм как «внешний двор» истинного коммунизма и потому, когда они сошлись с Бончем, то Легкобытов потребовал от него подчинения. Бончу это показалось просто смешным, и вся затея рушилась.
Катынский, Семашко и Сурикова сходны тем, что реализуются в добрых делах как люди любезные и тем маскируют идейную свою пустоту («светские люди»).
28 Февраля. Блины. Выступление Умного Пьяницы. В сущности, ни одной мысленки не было, но пьяница, взвинченный вином, замечательно живописал себя. Совершенно лысый, безбровый, хоть шаром покати по всему лицу, по огромному лбу ни одного волоска, на висках склеротическими жилками иероглифы, весь белый, и от переносицы вверх голубыми венами резко написана на лбу ижица. Раскольников, - подумал я сначала, а потом: сатана. - Анатема {Анатема (др. -греч.) - отлучение, анафема; в ряде европейских языков заимствовано через лат. anathema - проклятие.}, - подсказал Рыбников.
Говорит с ожесточением, нападая, утверждая, упирая на логику как истину нерушимую, и в то же время логически до того путано, что просто сразу ничего не поймешь и, ошеломленный путаным парадоксом, только с духом собираешься. Рыбников, слушая, жадно желая возразить, долго не мог вставить слово и только рот кругло открывал, как рыба на берегу.
А мысль начиналась какой-то чертой, разделяющей мир направо и налево. - С этого начнем и пора-пора с этого начать, с этого разделения, - говорил Пьяница, утверждая кулаком по столу, - и ни-ни-ни волоска в сторону: одни летят к чертям, к Люциферу, другие куда следует, первый к Люциферу летит Александр Сергеевич (Пушкин), гениальнейший поэт всего мира...
В сущности, больше он ничего и не сказал, но из-за того только, что сказал темпераментно, Ляля взялась со всей силой утверждать перед сатаной милосердного Бога любви, а Рыбников поднимать Пушкина как христианского поэта. Мне вспомнился Писарев, разносивший Пушкина, я спросил себя, почему? - и ответил: «Потому что Писарев не чувствовал поэзии Пушкина и не был в ее плену: ему легко было судить».
Так и этот «Анатема», и Феофан Яковлевич, и Легкобытов, и все сектанты, и большевики (Ленин, Крупская, Семашко, и Дуничка, и все наши верующие в социализм бабушки). Подумать только, наша-то многострадальная Русь, утопающая в навозной человечине, и тут будто бы Люцифер, гордый, блистающий красотой дух!
Как бы ни был Умный Пьяница вооружен Отцами и Библией, он, как и чемреки и множество других мнимых контрреволюционеров, целиком укладывается в лоно той самобытной претензии на право переделки всей жизни, приписываемое большевикам (в данном случае это выражается претензией на суд). Сейчас русская история, русская жизнь перед нами стоит -как в зеркале. С ума сойдешь, если станешь смотреть туда. Единственно, что ведет к лучшему, это если стать спиной к зеркалу в сторону солнца, как это сделал Пушкин, в той же стороне и Христос.
Писарев был ужасен для искусства Пушкина тем, что смотрел на это искусство со стороны, и в наше время ужас в том, что все простаки смотрят на нас со стороны, и эта традиция идет исстари от нашего интеллигентского сектантства. Они мерили искусство своей меркой претендентов на трон, пора заговорить самим деятелям русского искусства и представить его изнутри как образ поведения.
1 Марта. <Зачеркнуто: «Понимание» написанного (в литературе) то же, что в портретной живописи «сходство». Тут «похож», там «понятно». Но бывает, прочтешь, значительно кажется, а не понимаешь, и там портрет непохож, а чувствуешь, что хорошо>
- Молюсь не потому, что знаю или верю, я даже почти и не надеюсь. Я молюсь, потому что чувствую значительность самую большую из всего мира моих мыслей и чувств и обращаюсь туда, как меня в детстве учили, с обыкновенной молитвой.
Человеческое тело (плоть) мне всегда было закрытою дверью с железным замком без ключа. В простейших случаях, когда передо мной было действительно только тело и я не чувствовал чего-то за ним, я иногда приходил в чувственное возбуждение, создававшее иллюзию дома родного с открытым для меня входом. Но как только опьянение проходило, я сейчас же опять видел закрытую дверь. Препятствием входа внутрь человека мне всегда было тело его, вызывающее во мне чувство брезгливости. <Приписка: NB. Это не брезгливость, а особое чувство страха, стыда и ущемленности тем, что я не могу брать просто, как все.> Я потому и не «взял» Ину Ростовцеву, предоставлявшую в мое распоряжение свое тело, что не мог добиться от нее необходимого для моего входа в ее дом-тело единомыслия.
Только путем духовного единения я мог подобраться к телу Ляли так, что дверь открылась мне совсем нечувствительно и просто сама... Я впервые познал тело человека без брезгливости и без проходящего чарования: тело другого человека мне стало, как свое собственное, и я мог длительно пребывать возле него, потому что тело друга вошло в единство с моим путем единомыслия. Так открывается из моего опыта перспектива на двойную любовь человечества. Первая, Адамова, любовь происходит от возбуждения тела, и благодаря этому создается иллюзия единства двух, очевидно, необходимая для порождения третьего. Когда же проходит любовь-иллюзия, то рожденное третье существо обязывает к поведению, точно отвечающему заповеди Адамовой: в поте лица своего обрабатывай землю. Так любовь-иллюзия переходит в любовь-необходимость, выражаемую русскими народными словами: «стерпится - слюбится».
Я в точности выполнил заповедь Адамовой любви, оставаясь мучительно неудовлетворенным в любви, которую не мог найти, как мне казалось, из-за брезгливости к телу. Я [потому] и терпел Адамову любовь, что необходимая иллюзия для устранения брезгливости здесь сводилась к пяти минутам и все устраивалось почти механически. Никакого раскаяния я тут не чувствовал и держался в этом браке с большим достоинством, потому что в исполнении Адамовой заповеди был честнее других мне подобных.
Мое же занятие искусством слова в чистоте своей было удовлетворением той жажды единства с другим человеком, которого не мог я достигнуть из-за брезгливости к телу его, часто сопровождаемой даже страхом. Мое занятие искусством было песней любви, которой в Адамовом плену я зазывал к себе неведомую возлюбленную с чистым телом. И жажду этого чистого тела я удовлетворял нежнейшим прикосновением к земле, которая благодаря этому в моих писаниях становилась святою землей - родиной.
как в библейском проклятии: «в поте лица... доколе не придет». И когда мой друг пришел на мою песнь, то дверь с железным замком открылась, и я впервые вошел в плоть не через плоть, а через дух, и тут разъяснился до очевидности смысл рождения от Духа Свята и Девы. Оказалось, «Христос» есть не образ какой-то бесплотно-духовной любви, а самой обыкновенной земной любви, только не от плоти к плоти, а от духа к плоти, благодаря чему и происходит «спасение» плоти, ее преображение и святость.
Так искусство мое, достигнув как образ поведения сбоей конечной цели, должно бы смолкнуть. Но, сыграв роль в моей жизни как образ моего поведения, оно стремится вырваться из моего личного опыта и стать достоянием всех, у кого есть уши для слышания и очи для видения. Я из художника-странника, ищущего свой дом, становлюсь художником-хозяином, зовущим в свой дом на свой брачный пир всех, кто имеет уши, чтобы слышать, и очи, чтобы видеть.
Брат несчастный мой Николай, - так вот почему он был такой застенчивый (это моя брезгливость плоти), и вот почему, когда наконец-то он решил было жениться, то, застенчивый до слез, написал письма всем с приглашением на брачный пир. У него ничего не вышло (история с сюртуком). Итак, если «рожденный от духа» воплотится, то это воплощение сопровождается «пиром»...
Сборы. Сода, пирамидон, камфара.
Фото. Два аппарата, штатив, темная комната и проч.
1) Костюм спортивный коричневый. 2) Ватный костюм.
3) Пижама 2. 4) Гетры. 6) Синяя фуфайка. 8) Кепка и шляпа.
9) Резиновые сапоги, валенки, ботики, калоши.
10) Пишущая машинка. Кофейник. Термос. 1/4 чаю и сахару.
2 Марта. Воскресенье (Прощеное).
Художник выписывает мой нос. Опираясь на локоть, я должен глядеть в окно на крыши домов. И вижу я, что прилетела ворона туда, устроилась на месте антенны и начинает кланяться Москве в разные стороны. Это значит, она токует, кричит вороньим брачным голосом, подзывая себе пару. И видно, что как будто под этот брачный крик птицы черные полянки на крышах начинают разрастаться и снег разбегаться по водостокам.
Кричит, нагибаясь, ворона. Растут и растут черные полянки на крыше. Начинает падать снег большими хлопьями, и все больше и больше.
Кто же победит, тепло на железной крыше или падающий снег. Недолго продолжалась эта первая борьба зимы и весны. Скоро снег начал побеждать, и все пятна на крышах побелели, и стало опять как зимой. Ворона перестала токовать и улетела.
Тогда я встал поглядеть, что за это время сделал художник. Глянул и обмер: нос вылез из портрета и взял с собой всю душу его. Почти совершенно законченный портрет неузнаваемо переменился в дурную сторону и потерял даже сходство со мной.
- Что вы сделали с носом? - спросил я художника.
Он посмотрел на меня, на портрет и вдруг понял свою ошибку: такой нос, как теперь на портрете, стал не от себя, сам по себе нос написан правильно и вполне хорошо. Но, показавшись на полотне во всей своей натуре, нос вызвал напоказ все неправильности лица, все ошибки, допущенные художником, и от этого лицо стало неузнаваемо.
- Мы оставим нос, как он есть, - сказал художник, - а займемся этими ошибками, и вы увидите скоро, что нос сам по себе не при чем.
Мы так и сделали. Художник стал перед мольбертом, я сел за стол и принял обычную позу с глазами, устремленными в окно на московские крыши.
Снег за это время перестал идти. Коты вышли на крыши, оставляя за собой цепочки следов. Два из них, бегая друг за другом вокруг трубы, долго не могли схватиться, пока наконец не появился третий грозный кот черного цвета. Завидев его, пестрый кот убежал, а рыжий принял сражение, и оба кота, схватившись в клубок, забыли о всем, покатились по крыше до края и дальше полетели клубком с десятого этажа.
- Ужасно, - сказал я, - два хороших кота сейчас полетели с десятого этажа.
испорчен, и самая идея его, заключенная в глазах, исчезла.
- Ничего, ничего, все вернется! - сказал художник.
И опять он - писать, я - позировать. И через час правда все вернулось на место, но самый нос по-прежнему торчал, как бурак.
3 Марта. Делал примечания к письмам Горького и все время чувствовал какую-то неловкость, как будто Горький не от себя писал, а брал чужие слова, чтобы показаться умным. Я помню, и с живым у меня было точно так при свиданиях, - как будто он или стеснялся что ли, или я не вовремя с ним встретился, или он, рожденный для общества, попадал в личное общение и ему было нехорошо, как рыбе без воды, или он что-то тайное сделал, а я подсмотрел.
Еще может быть и так, что Горький ведь прославился благодаря рассказам о близости своей с народом. А потом он отходил от этой близости и становился далеким. Может быть, он, встречая такого же бродягу, каким был сам, теперь стесняется...57
4 Марта. Остается два дня: 4-е, 5-е, - 6-го утром уезжаю в Малеевку.
1) Подсчитать деньги с Лялей (сделано: 50). +
2) Кончить с архивом. (Прислать письмо решительное.) +
3) Написать Ляле NB о 15-м/Ш.
4) Лекарства взять - взято. +
5) Фото: два аппарата - сделано +
6) Конверты и марки (бумага).
Бумага, лента.
Люди, подобные Горькому, стоят на пороге большого нравственного сознания, но вместо того, чтобы перешагнуть через порог, они открывают какую-то широкую полезную деятельность, получая за это большое признание. Но никакое признание, никакая слава и внешнее преклонение никогда не удовлетворят их и никогда не затрут их памяти о том высоком сознании, которое находится за порогом, через который они переступить не посмели, и этот героический шаг подменили долгим добродетельным путешествием.
Мой вопрос сводится к тому, останется ли Горький большим и когда схлынет революция? Если останется, то ведь о том я буду писать, что останется, а не о том, что нужно для нашего времени.
<Зачеркнуто: А может быть, и так объясняется эта не то какая-то тень замешательства, не то виновности в чем-то на лице Горького, что он в тебе ждет друга высокого сознания и ему сейчас трудно отбросить от себя состояние необходимой суеты?>
5 Марта. (1-я неделя поста.)
Концерт Шаляпина, - самый прекрасный, хотя самого Ш. давно уже нет (и уже неудивительно!).
Я предчувствую, но это еще не начало. Когда же совершится то, я объявлю, что сознание «загробной» жизни остается в прошлом, что это вообще даже не сознание, а прием воспитания детей. Нет, вера в Христа должна быть такой, чтобы чувствовать себя спасенным от смерти: сущность человеческая есть богочеловек, и она как таковая едина, а то, что отмирает, это есть не больше, как процесс шелушения при выздоравливании и складывании в едином человеке (личности) всего человека. Итак, если я принимаю Христа, то тем самым я с той самой минуты, как скажут «приимите, ядите...», начинаю вечную жизнь во всем человеке (Христе) и моя личная смерть теряет значение черты, разделяющей земную жизнь от небесной58. <Зачеркнуто: Такое сознание сейчас во мне еще... но это план жизни.>
В 1 ч. дня приехал. Странно, что я без Ляли, что мне хорошо, а ее нет.
7 Марта. (3 ч. ночи.) .. я подумал, что если Ляля и меня покинет, как покинула мужа своего? Некоторое время я не мог уснуть, переживая воображаемое несчастье, но против унижения своего выдумал тут же в постели и средство: держись в любви своей высоко, чтобы, встав на цыпочки, на большие пальцы, земли касался бы, а концами длинных пальцев руки доставал бы до неба, - в такой любви тебя не унизит никакое несчастие.
Тут не в ней дело, а в себе: в Боге я ее полюбил или под формой Бога, - в своем легкомыслии. Если в легкомыслии, то я перетерплю, как все, а если в Боге, то Бог мне поможет и перенести возможное несчастье.
Это не весна еще, а оттепель. На дороге много снегирей. Немец говорил, что видел трясогузку.
Всеобщим мерилом человека у Бонча до сих пор сохранилась та или другая степень ненависти к царскому режиму. Он так судит по инерции революционного деятеля, хотя теперь уже давно мерой человека служит его производственная деловитость (стахановец). Так человек явно выходит из времени.
7 Марта весь вечер беседовал с немцами-коммунистами. {В авторской машинописной копии (1943) пометка Курелло - переводчик}.
Они уверенно ждут революции в Европе, на этом и стоят. А нашего черносотенца если спросить, то он ответит, что ему все равно, придет немец коммунистом или фашистом, лишь бы не еврейский капитал.
- Женское чувство жалости, - это знаете что? Это приготовленный вперед запас нежности для своего будущего ребеночка. Или можно и так понять, что когда женщина носит, то кровь ее питательная переходит к ребеночку. Когда же родится дитя и ему пуп отрежут от матери, то мать питает дитя свое не кровью, а жалостью. И так может быть велик запас этой жалости, что женщина становится кормилицей, кто бы ни пришел с голодной душой, склоняйся, пей и питайся жалостью.
Бывает, живет человек так как-то, вроде даже и вовсе не испробовав в жизни этой материнской жалости. Такой человек, будь ему хоть сколько лет жизни, если доведется ему на себе почувствовать эту жалость-любовь, он себе тут целый мир откроет, ему покажется, будто он впервые только и на свет-то явился и узнал впервые, чем люди живут на земле. Вот вы говорите о каких-то благодетельных силах вроде электричества. Избаловали вас, шалуны мои, вы лучше присмотритесь к несчастным, лишенным материнской питающей жалости, - и вы увидите, что любовь на земле есть единственная достойная удивления сила.
Но вот что нас удерживает от признания любви единственной творческой силой у нас на земле. Это первое, что нас отталкивает, это чувство животной собственности, которой сопровождается творческая сила любви. При любви себя хватает только на свое: так часто вся материнская жалость изливается лишь на свое дитя, а до других детей этой матери дела нет никакого.
И мужская сила направляется на дело обеспечения своего собственного ребенка, и так создается собственность, и начинается война за нее и смерть. Так вот эта смерть-разрушение и закрывает нам вид на созидательную силу любви. Значит, с любовью нас смерть разлучает, и, чтобы познать силу любви, мы должны очистить ее от собственности и порождаемой ею смерти.
Но все об этом уже сказано и сделано, всякий, причащаясь страданию, освобождает себя от смерти. Пусть она и совершится, эта смерть, она больше не повлияет уже на любовь, не осквернит ее собственностью, смерть потеряет свое «жало».
Да, все уже сказано, все сделано, мир любви нам открыт, и каждому из нас в отдельности больше не надо уже его открывать. Мы говорим теперь о том, что есть: мир любви в наших руках и здесь, в этой минуте, а не там где-то в жизни загробной.
И не затем я иду, чтобы найти, а чтобы напомнить себе о забытом.
Не пост определяет мое поведение, а любовь...
Так вот и если она, моя любимая, полюбит другого, чего же мне этого бояться, если я преодолею в себе чувство собственности, связанное со смертью, - пусть уйдет! но она, я знаю, никогда не уйдет, если я буду любить. Меня смущают тени оставленных ею мужей, мне унизительно думать, что я могу остаться в этом ряду. Но это неверно, [они] никогда не любили, как я, и моя любовь никогда меня не унизит. Боже мой! да какая же это мать, завидев другого младенца, бросит и разобьет о камень своего? Возможно ли это? Так невозможно и чтобы Ляля бросила меня и разбила жизнь мою о свое счастье.
8 Марта. Начал писать.
9 Марта. Совсем хорошо писал.
Христос дал нормы брака для всех, имея в виду все племя Адамово. Но насколько отступил от этих норм, имея в виду те или другие личные побуждения, достаточно говорится его отношением к блудницам. Во всяком случае, верующая блудница ему ближе, благополучной брачной пары. А в этом и есть вся трагедия человеческой жизни, что новый человек, идущий вперед (личность), должен сталкиваться и разбивать законы для всех.
чтобы ты без меня пожила и была бы, как я теперь, может быть, больше со мной, чем когда ты просто со мной.
11 Марта. Мартовские дни на нуле идут ровные, без морщинки, смотрятся день в день.
Читаю Евангелие от Матфея о браке и удивляюсь, как это не замечают, что Христос очень холодно говорит о нерасторжимости брака, имея в виду лишь «детей адамовых». Для Него же Самого Его любезнейшие дети - это кающиеся блудники, которых Он, конечно, предпочитает строго исполняющим закон о браке. Вот почему «грешнице» моей Христос так же необходим, как рыбе вода. Я сравнительно с нею счастливо-благополучный человек и представить себе не могу, как ей нужен Христос.
12 Марта. Сутки целые без остановки снег и страшная метель.
Ходил в Рузу (3-е письмо Ляле). От нее ничего. Думаю, что она после 15-го должна приехать.
Курелло (немец-коммунист) просвещает меня в политике и с некоторым успехом. Самое главное, это что нравственная деградация совершается и за границей, и еще, может быть, в большей степени, чем у нас. И скорее даже наоборот, надежды о лучшем могут собраться сюда, в наш Союз (пакт с коммунизмом подорвал фашизм). Если же к мировой деградации нравственности через войну еще прибавить деградацию через механизацию, направленную к злу, то... (я думаю о своих достижениях).
Понимаю, почему я всегда презирал людей, вооруженных Нилусом, это те люди, которые не могут чего-нибудь понять из себя, и им нужно какое-нибудь объяснение со стороны. Не потому, что евреи хороши, я стою против погромов, а потому что погром означает внутреннее бессилие. Я надеялся на то, что у Гитлера борьба с евреями есть частность в борьбе с капиталом, а Курелло говорит, что борьба с евреями у него точно на том же основании, как была у наших черносотенцев.
13 Марта. Венгерец (еврей) при имени Гитлер покраснел и сказал: «на 100 % уверен, что Гитлер погибнет». И так все евреи в один голос, и большинство (почти все) pro-английские (т. е. за капитал). А в самой Англии впервые из империалистической шкуры вырос патриотизм.
От Ляли первое письмо, и я успокоился. Чувствую, что Ляля вся со мной, как оно и быть должно. Я тоже весь. А хорошее не в этом, хорошее в уверенности, что мы за одно, и это «за одно» создает в своей душе столь желанное единство миров здесь и там.
Отрешиться от всего и уйти странствовать вполне соответствует «постригу», и, вероятно, это толстовское «отрешусь и начну новую жизнь сначала» происходит отсюда. А мое единство жизни «здесь» и «там» обязывает оставаться на месте и, сохраняя все обязанности к жизни, уходить в себя, заимствуя оттуда свет для тьмы.
14 Марта. Постиг все Евангелие из одной строчки о том, что Бог есть Бог живых, а не Бог мертвых (причем умершие могут быть тоже живыми). О мертвых надо говорить как о живых иногда... Значит, современные живые и современные мертвые.
Коммунисты народ правильный, выполнят Божье дело, но когда кончат назначенное - будут механизированы, т. е. войдут в государственный механизм как мертвые. (Напр., Бонч-Бруевич так и расценивает сейчас все с точки зрения ненависти к царизму: в этом он вырос, сделал карьеру и дальше - стоп! его не слушают больше. Так будет и...)
15 Марта. От весны только свет, и когда утром -20°, то знаешь, - не страшно: в полдень будет 0. Каждый день валит снег. Сорока скучает возле пустого скворечника. В лесу сосны голые, длинные, тихонько бесшумно покачиваются. И среди них есть две сросшиеся, - сто лет вместе росли и теперь тоже вместе покачиваются. Где-то скрипнуло, вот еще и еще... Это те две сросшиеся покачиваются вместе и поскрипывают, как люди, бывает, срослись и живут, и не хотелось бы, а срослись, - вот и скрипят.
16 Марта. Двигаю работу хорошо и тоскую по Ляле.
17 Марта. Приехала Лидия Ивановна Микитова, привезла весть, что Ляля не очень здорова; почти решил: махану-ка к ней завтра, а 20-го с ней вернусь. Махану.
18 Марта. Рассветает, - заря, снег голубой, мартовский. Но только потому, что лет 40 каждую весну света я трепещу, я и теперь что-то чувствую, вернее, не чувствую, а со-чувствую. Все это мое прежнее лучшее, вся радость жизни теперь содержится в Ляле, она без всяких оговорок литературных, поэтических есть та самая, которую ждал я всю жизнь.
Читаю «Новое время»59, и вдруг глаза увидели что-то о себе: да, не я ли это? Озаглавлено:
Господин в рыбьем пальто
и дальше описывается, как господин какой-то поздней осенью в пальто на рыбьем меху, в высоких грязных сапогах переправляется с Малой Охты в город и, ежась от холода, влезает на верхнее место в конке и едет, и едет, и все стучит зубами, стучит несчастный в рыбьем пальто. А вы знаете, куда он едет? он едет на религиозно-философское собрание, человек этот в рыбьем пальто богоискатель...
земле, которого у меня никто никогда не отнимет и какого ты не понюхаешь и во сне тебе не приснится.
19 Марта. Лучший день весны света. В поле по насгу нога не проваливается. Только больно глазам. По кошачьим хвостам видно, что это последний день света и завтра пойдет к воде.
Сейчас ясно чувствую, что будь во мне пусто (Ляли бы не было), я бы мог и на Кавказ пуститься, и на разное взамен того. Значит, и все мое чудачество было от пустоты. Теперь я занят, и новое в этом мне, что занятость занятней и слаще игрушек, и в то же время в этой занятости я свободней, чем раньше в «свободе».
20 Марта. (3-я неделя поста.)
Сегодня должна приехать Ляля и с ней все лучшее мое, что сдал я ей на хранение: и чувство природы и прекрасного, и мои игрушки, и мою любовь к родине. Две недели разлуки прошли как год. Так сошлись два сродные существа и друг в друга вошли... Ляля стала моим органом, как глаза, уши, только еще сильнее: этим органом я чувствую то, о чем без нее не мог знать и только догадываться и предчувствовать, через нее я чувствую такое невидимое и неслышимое, о чем можно только узнавать по любви и доверию к другим.
Курелло подобен Разумнику и всякому политику: политик, значит, дальше своего носа не видит.
Павлович читала стихи о Блоке. Блок у нее похож на засушенный цветок: двадцать лет пролежал в ее книжке-душе. Теперь на Блока надо бы посмотреть с востока и вообще на всех них, европейцев, хорошо бы поглядеть с востока глазами какой-нибудь бабушки Горького60. Ремизов хотел это сделать, но не сумел. Розанов ходил около этого61.
«Обезьянья палата» - это странный смех, об этом смехе меня Горький спрашивал, когда солдаты фараона с крыши тащили62: все смеялись. С другой стороны, как всем хотелось попасть в палату обезьян. - А что это, обезьянья палата? - спросил я Ремизова. - Да ничего, - ответил он, - просто ничего. Игрушки, иконы. Ремизов: все это как проба на людей: в них-то нет ничего, в людях, в разумниках... Нет ничего...
- А у вас талант, вы пишете лучше Горького, разве вы этого не чувствуете, почему вы, рожденный попом, в дьяконы становитесь: вы лакей Горького! - До того было странно видеть Ремизова в таком состоянии, что даже и не обидно. Но, рассудив про себя, что нельзя же и даваться так, я встал и, не прощаясь, вышел в переднюю. Меня, конечно, схватили, усадили, объяснили мне, что «лакей» сказал не в обидном смысле. - О таланте моем, - ответил я, - сказать не могу, какой он, и это не имеет никакого значения, был бы талант: человек не отвечает за то, много ли ему отпустила природа или поменьше. А вот за поведение свое при таланте каждый из нас отвечает. Вот мы с вами больше сказочками пробиваемся, а Горький открыл нам бабушку: ни в каких европах вы не найдете такую, а она у нас тут в мусоре.
Вечером Ляля приехала, и встреча наша была, как будто после многолетней разлуки мы случайно нашли друг друга в Вест-Индии. На самом деле мы расставались на две недели (6-20 Марта).
Независимость от природы, от рода, от физики земной, от смерти - вот что значит, мы спасены во Христе. Извне никто не спасен: все смертны, изнутри - каждый, прибегающий к Христу, спасается, и этот «каждый» есть личность, а «все» - кто распяли Христа.
Вопрос: «бабушка» (Горького) есть ли христианский образ? Взять христианку 3[инаиду], она прежде всего деятельна, а «бабушка» пассивна.
Писатели перед революцией разделяются четко на европейцев: Блок, Мережковский, Гиппиус, скажем, Пяст и т. д., и русских: Розанов, Ремизов63.
21 -22 Марта. Курелло и Караваиха.
Лидия Ивановна Соколова узнала, что в этой местности брюшной тиф. - Пусть не пьют сырой воды - вот и все, - сказал я, - вот если бы сыпной... - Да, - сказала Караваиха, - вот Полонский редактор собрался в командировку, ему выдали новый полушубок, в нем оказалась сыпная вошь, и Полонский умер. - Стали разговаривать о Полонском, между прочим и о том, что он троцкист. - А что такое троцкист? - спросил я Караваиху. - Как что такое? - И начала молотить солому, сто раз обмолоченную. - А вот, - перебил я ее, - слышал я, что Сталин назвал Ивана Грозного троцкистом, вы не слыхали? - Вытаращила глаза и завела. - Иван Грозный, - сказал я ей, - однажды так выразился: «я не русский». До такого отвращения дошел, что отказался от русскости. Значит, ему уже стала родина недорога, ему стала везде родина, а ведь в этом и есть троцкизм. -Ну, что вы, историю нельзя освещать обратно. - Я и не освещаю, я говорю парадоксом. Если хотите, могу иначе: Троцкий однажды вызвал Пильняка и спросил его, почему он вертится возле мужиков: это 17-й век. - А вы, - спросил Пильняк, -тоже недалеко от 17-го века. - Недалеко, - ответил Троцкий, -только потому, что здесь революция, а вот сейчас в Италии начинается, будет там - я туда. - Вот видите, - сказал я, - ему все равно где, лишь бы там была революция, а мне не все равно, у меня есть родина, и будь хоть какая она, я ее не брошу.
Курелло оправдывал время вступления в культурную жизнь огромных масс: миллионные тиражи. А я ему это выступление масс представил как новое обязательство к личности. Вступление масс совершается механически, дело писателя не радоваться этому, а только считаться с этим, как новым долгом отстаивать личность для масс.
<На полях: Этюд о семечке - к войне в Гродно64. 2-й этюд о стрекозе65>
Когда мой друг приезжает ко мне, я бываю счастлив, но пишу хуже. А когда уезжает, мне становится хуже, но писать я начинаю лучше. Неужели самый родник творчества исходит непременно из личной утраты?
23-24 Марта. После метели суточного снегопада опять в тишине подморозило и опять ослепительно сверкают снега. Ездил с Борисовым дом смотреть. Как ни хорош участок, но сердце отваливается от затеи, потому что душа моей жизни Ляля, а ей нужно не то, ей нужен Кавказ.
Ляля настолько женственна, что лучшее мужское втягивает в себя, как насос, и оттого женщинам кажется, будто у нее мужской ум. Но этот ум опять-таки «до того»: до того она женщина, что мужчину как бы воспроизводит в себе. Так она может и написать точно, как я, но в существе все-таки останется: я - мужчина, она - женщина и мужчиной она может показаться лишь женщинам. И вообще очень возможно, что на всякой мужской работе успешно действующие женщины - это кажущиеся мужчины и в существе своем более женственны, чем сущие женщины.
Курелло изобретает светокнигу: штука в том, что рукопись не будет набираться и печататься, а прямо передаваться светом. Это почище Гуттенберга, это почти Люцифер. А знаете, Розанов написал: «Будь проклят Гуттенберг»66. - А так бы и Гитлер сказал, - ответил Курелло.
Все реакционное, как опилки на магните, собирается к Гитлеру: все, и Розанов, и все, все там собирается. На другом полюсе магнита коммунизм. Тут и вся борьба, а демократия - это помесь и компромисс. Итак, три физиономии: Германия, Россия и Америка. Англия подлежит поглощению или Америкой, или Германией.
Саргиджан через Фадеева от Сталина получил заказ реабилитировать Ивана Грозного. - А как, - спросил я, - «Князь Серебряный»67, что делать с Алексеем Толстым? - Против Алексея Толстого пишет другой, третий... - Я хорошенько не разобрал, против кого пишет третий в деле реабилитации Грозного. Но, желая прощупать, как С[аргиджан] относится ко мне, пишущему совсем от себя и без оглядки на заказ и карьеру, так сказал: - Вот и теперь пишу, стараясь сделать, как бы и у меня вышло поближе к родине что ли... - Я думал, С. ответит: - Вам-то что, старина, вы себе право отвоевали писать от себя. - Но он помялся и промычал: - Да, вы в стороне. - Так расшифровываю, что или у них уже был с Фадеевым разговор о «в стороне», или же Саргиджан, как получивший заказ на Грозного, высоко задрал нос и смотрит на меня как стайный гусь на перелете смотрит на отстающего.
После этого разговора интересно было думать о чувстве современности, необходимом для писателя: именно это чувство современности делает произведение остающимся, но чтобы войти в эту современность, необходимо от нее не зависеть и уж никак не гоняться за ней. - Откажись от мира, - сказал Исаак Сириянин, - и он, как раб, ляжет у ног твоих.
У Ляли какая мечта: взять всю обслугу мою на себя, сделать так в конце концов, чтобы я, не заботясь о существовании, не тревожась страхами и вообще своей зависимостью, писал бы о своем, только о своем. И она в значительной степени к этому приблизилась.
О восточных типах, которых современный писатель должен противопоставить Европе, об исключительной личности Ляли, о горьковской бабушке, о расхождении Ремизова, последнего славянофила, с Горьким.
Курелло - это чистая форма представителя коммунизма, он не хитрит, как у нас, по-восточному, а действительно верит (в «массы»?) и прямо идет им навстречу. Его можно изображать как тип, как героя, но нашего советского коммуниста не изобразишь.
Вот и надо вполне современному писателю найти свои восточные типы, чтобы противопоставить их Европе: чего там не было? не было бабушки Горького и, наверно, не было Ляли. Ее вполне можно представить и чекисткой и церковницей, но в существе своем она ни чекистка, ни церковница. В существе своем она, как и «бабушка», святая мать с назначением родить сына героя. А вот какой это герой - кто? Горький хотел быть им, т. е. хотел соединить европейскую прямоту («активность») с восточной глубиной.
Ремизов как последний славянофил. Был один момент в 17 году, когда Ремизов был с Горьким в согласии. (А на другой день Ремизов проснулся и сказал: нет!)
Основной пункт расхождения Горького и Ремизова:
Горький верит, что жизнь на земле усилием воли может быть сделана лучшей.
Ремизов: лучшей ее может сделать лишь Бог, но не человек. И если это выходит, то это кажется только: это обман Люцифера.
<На полях: Алексей Максимович уже не может сказать нам, о чем мы с ним говорили при встрече в 1913 году в Мустамяках. Я скажу об этом.>
25Марта. Какое хорошее слово «отходить» (умирать). Тянет отойти совсем от Союза писателей, поселиться в Глубокой (на Кавказе)68
26 Марта. С тех пор как создалась наша дружба с Лялей, масса людей, на которых я лениво смотрел, признавая по привычке тоже за людей, превратилась в чурбаны.
Думал о себе, - что и правда заключается в неважной оценке советской властью моего труда, нужен скороуслужливый человек - я непокорно-упрямый и стою на своем, нужны труды как свидетельство государственно-патриотической верности, - нет таких трудов у меня.
Итак, Михаил, благодари за то, что печатают. Не тужи о плохих писателях, - лишь бы писали, придет время, кто-нибудь распишется, и будет хорошо. Ты не с горечью, не с обидой и раздражением смотри на них, не как на товарищей, а как на власть, и будь с ними почтителен и холоден, как с властью. Отними сердце свое оттуда вовсе и отдай тому целиком, кого любишь, и понимай эту любовь не как твое поглощение, но как рождение, и верь в то, что если в тебе что-то содержится для мира, то через любовь твою не только определится, но и выйдет из тебя. Если же тебе наступает время «отходить» («он отходит»), то отходи именно с любовью, а не с обидой, в этом и будет успех твоего ухода, что ты не разрываешь связи, не бросаешь, как убегающий из дома Толстой, а отходишь с миром, именно для того и отходишь, чтобы сохранить мир и согласие.
И еще помни, что, отходя в Глубокую, ты не разрываешь связь и со своей деятельностью, заменяя ее углублением в мудрость прошлого, не тобою сделанного. Внимай этой мудрости, но и будь по-своему проводником ее в современность...
27 Марта. К чему-то подговаривается Панферов - к чему? Дует из этого парня какой-то ветер, не сообразишь, с какой стороны. Назначено свидание в Малеевке, в пятницу.
Вечером были с немцами на Бахе, - какая скучища и немцы и Бах... и вот какое открытие: все немецкое разумно и скучно, потому что они все необходимое теоретическое, что другие прячут, не доглатывают, и оно у них торчит изо рта. Вот, наверно, почему у них история при всей их одаренности и разумности как-то не складывается.
28 Марта. Ляля не дает мне с вечера рано заснуть, и по утрам я встаю всегда не выспавшись, и мое великолепное рабочее утро пропадает. Переделаться невозможно: я весь пропадаю. Пробовал одиночество, - это значит непрерывное желание с ней видеться и тревога о ней. Не знаю, что делать.
Ляля советует, чтобы не зависеть мне постыдно от того, что напишут о мне... Я боюсь, что на этом пути отпадет вообще охота заниматься сказками. Мой же способ борьбы испытанный, верный и мужественный - это усиливать деятельность и побеждать врагов показом сотворенных вещей, пользоваться пустыней не для отрыва от борьбы, а для собирания сил. До сих пор это мне так удавалось! Я думаю, что и сама Ляля так желает, но она вообще перепугана...
Итак, задача самая насущная - это отстоять свое рабочее утро без малейшего огорчения для моей Ляли.
Ночью мы, как раки, шепчемся69 и часто мыслим одной головой. Вчера мы шептались о необходимости форм (канонов) для выявления мудрости.
Если бы жили одни мудрецы, то никаких бы для них не надо было делать установлений и форм.
Но живут и составляют большую часть живущих люди немудрые, чающие, готовые отдаться совету первого встречного. И они-то, большая часть людей, и нуждаются в форме, и в этих формах они, сами не думая, получают готовую мысль и делают именно то, что задумали мудрые.
Революция всегда бывает направлена против этих форм именно потому, что самая мудрость, на которой эти формы выросли, их покинула. И революция всегда есть обман, потому что в мертвых формах и нет ничего.
В Зимнем дворце - бронза вместо золота.
Христос говорил для этого притчами: создавал форму для усвоения мысли.
30 Марта. Термометр утром мороз -10, это не мешает весне. Эта температура, как у Ляли ее вечерняя прибавка на +0,5: нет болезни, а температура, и доктора говорят: так бывает у женщин.
Весна перестоялась, всюду в лесах нетронутые глубокие снега, и только где-то кто-то видел на каком-то дереве грачей. Зато в Москве в этом радостном свете и дома и люди преображаются. На Моховой когда-то ночью человек перелез через решетку в Александровский сад и оставил на снегу глубокие следы. Во время оттепели в эти следы, может быть, примыло какие-нибудь семечки, упавшие на снег с деревьев, а может быть, сам человек, тяжестью своего сапога сдавливая снег, соединял между собою семечки, лежащие в разных слоях снега, и превращал свой собственный след в кладовую драгоценностей для птичек?
<Приписка: Когда к полудню солнце перемогает мороз, в эти следы начинают собираться капельки тающего снега - и, вскоре застывая в тени колодца, мало-помалу, день ото дня цементируют дно. Сегодня в один след с проникающими в глубину его лучами в полдень собралось столько воды, что это заметили с деревьев веселые воробьи и начали купаться в первой весенней воде.>
чирикали, хохлились, ходили по снегу задиристо, петушками. На мгновение даже радуга вспыхивала в брызгах.
Так один только след человека сделался кладовою сокровищ для птиц. А сколько следов оставил я, десятки лет ожидая прилета своей желанной птицы!
Только теперь мне стало понятным, почему весну света я избрал, сделал для себя лучшим временем года и десятки лет упорно выходил из дома навстречу прилетающим птицам. Я потому избрал себе весну света, что такою весной все в будущем: потому что я ждал. Теперь моя птица прилетела и свила гнездо в моей душе. Я счастлив, я больше не жду своей птицы, и мне довольно этих воробушков: будто это детки наши играют в следу человеческом. Так теперь и вся новая жизнь моя складывается, будто вокруг нас это все дети наши хорошие, или плохие, или ничего себе, но только дети, все дети, играющие в следах человеческих.
31 Марта. Вчера в ½ 9-го вечера приехали с Лялей покупать дом и всю дорогу от Москвы обсуждали, - да покупать ли?
Оказалось, возле дома общежитие с большой детворой. Вся затея отпала.
<На полях: Моя и Ваша любовь к родине, Алексей Максимович, больше любви к искусству, - и в этом все.>
Ночью все думал о «бабушке» и родине-матери. Разбирал, почему это, когда хотят человеку о чем-то самом хорошем сказать, говорят: мать или родная земля или даже соединяют вместе и говорят: мать-земля. Мы до того к этому привыкли, что, вовсе и не думая, говорим это. И надо было, чтобы Вы (Алексей Максимович) много раз в своих письмах назвали меня «сын любимейшей своей матери-земли», чтобы я почувствовал необходимость раскрыть в себе значение этих повторяемых и стираемых слов.
Вспоминаю для этого мать свою, как она умирала и как я тоже расставался с той землей, где она меня родила и сад насадила своими руками. В сущности, как все переберешь в себе, «земли»-то и нет никакой, это не земля сама, а любовь к человеку, как бы приподнимающая на воздух все эти родные елки, березки, овражки и яблонки. Не будь у меня матери, никакого чувства я бы не испытывал к земле, это материнская любовь делает землю родной и прекрасной.
Может случиться, что у кого-нибудь и мать-то кое-какая, и никакой земли-то при ней не было, но это ничего не значит, тогда можно из бабушки мать себе сделать, как было у Вас, и даже без бабушки куда-нибудь отвести себе душу.
У нас в Москве один детский Зоопарк, который <зачеркну-то: ничего не стоит государству и> содержится трудом беспризорников. Ребята бегают по столовым, выпрашивают пищу и кормят, кто родного и любимого козла, кто динго, кто ястреба, кто антилопу, кто львицу. Ухаживая за животными, дети находят себе какое-то удовлетворение в своих естественных потребностях матери, родной земли, дома, и они, ухаживая за животными, удовлетворяя этим чувство родины, бескорыстно служат государству.
Но совсем не надо быть бескорыстным, чтобы кого-то любить взамен родной матери, можно тоже родиться поэтом, и тогда родную землю можно найти в любой земле и родиной сделать себе стратосферу и там на воздушных шарах утвердить любовь как дело родственной связи со всеми живущими.
<На полях: Ляля, когда я стал определять нашу любовь, чтобы поставить ее на место, сказала: - Над чем ты ломаешь себе голову? Наша любовь от Бога, и ты должен это знать раз навсегда, и все будет просто.
Вдруг (беседуя с Лялей) решил: «Родину» кончу тем, что написал, а примусь за 3-ю книгу «Кащеевой цепи» («Любовь»). И еще: найду тему исторического романа и дам ее Ляле. Она будет счастлива и по-моему сделает.>
Приходит время острого зрения, вот как теперь: можно твердые предметы видеть насквозь. Я твердыми предметами сейчас называю наши мнения и оценки, сложенные под давлением времени. Вот теперь с помощью силы родственного внимания, о котором я говорю, можно любого классика нашей литературы «просветить», и станет видно, за что мы его ценили, в чем ошибались и чего в нем вовсе не было, а мы под давлением времени ему навязали.
Чувствуя теперь в себе наличие этого современного, деятельного к переоценке острого зрения, признаюсь, с волнением я подходил к той полочке, где у меня стоят подаренные Вами книги Максима Горького. Я выбрал «Детство» и нашел в книге «Бабушку», перечитал и впервые понял Горького как поэта матери-земли. Я многих расспрашивал, очень многих о Бабушке, и все мои знакомые узнавали свою подобную старушку. Мне это сразу стало на заметку, что все в ней свое узнают. А еще один писатель тоже, как многие думают, сказал: - Горький и сам от себя сделал что-то с бабушкой. - Я ему ответил на это, что Горький сделал от себя только то, что приподнял свою бабушку и всем показал: больше ничего он не делал, а все увидели в его бабушке мать свою родную со всеми ее сказками и нашей землей родной и прекрасной, несмотря на всю мерзость человеческой помойки, в которой он ведет свою жизнь. Приподнять и показать - вот и все, а на это ушел почти весь Горький.
Вот я о своем задумался, - разве я-то, описывая русскую природу, не о той ли «бабушке» своими словами пишу, не из этого ли же родственного внимания родилась вся эта моя «природа», над которой критики ломают голову и некоторые считают даже без-человечным70 или обвиняют в том, что «у него вообще человек на втором плане», как будто эта наша с Вами бабушка, показанная березками, букашками и таракашками -не человек.
Да, если мать родная не человек, то кто же человек?
Не герой ли бумажный, выдуманный за письменным столом для маленьких детей? Но в том же и было бедствие литературы, предшествовавшей революции: это была литература героев с картонными мечами71.
<Приписка: И когда я настаивал на образе бабушки как самом современном образе чувства родины, мне возражали: не активно...>
В моральной области нет конца разбору и спору о тонкостях и оттенках. И вся эта путаница, как старая разбитая дорога, выбрасывается объездом, так и тут выбрасывается, если ввести Бога.
2 Апреля. Идет дождь («серые слезы»).
То мужское хамское мнение, что каждую женщину можно взять, было бы время и средства, родилось из своей противоположности (нравственной). Женщина по природе своей жалостлива, и каждый несчастный находит от нее утешение (она утешит, а он верхом). Все сводится к материнству: из этого источника пьют и потом бахвалятся: каждую можно взять. Сколько на этом обмане слез пролилось!
3 Апреля. Опять подморозило, и так весь день прошел (кроме полудня), подпертый морозцем.
Забросал Лялю письмами, и взяла оторопь: избалую ее...
Когда Ляля после моей отлучки умоляла меня бросить путевку и жить с ней на Лаврушинском. - Но ведь деньги заплачены... - говорил я. - Вот вздор! - отвечала она. А после того, как мы с нею свиделись и насладились друг другом, и уже в Малеевке я завел речь о том, что, пожалуй бы, нам вместе вернуться на Лаврушинский. - Но ведь деньги заплачены, - сказала она. - Вот вздор! - ответил я. Она же, подумав, сказала: - Ну, и дорого ты мне стоишь!
И такая вся любовь, и чуть упрись и задержи эти волны, все погубишь. Но где же, в чем неколебимая основа любви?
Она отвечает на это, что основа в Боге.
Но пример бедного Александра Вас. говорит обратное: и Бог не помог.
«как нынче»).
В «Анне Карениной» счастье Левина не уравновешивает не-счастия Анны: высота положительная оказалась много ниже отрицательной, и автор смерть Анны трагически не оправдал.
Стоят светло-морозные дни. Тает лишь в полдни. Хороша весна, когда чего-нибудь ждешь, пусть даже напрасно, лишь бы: все впереди. И хороша весна, когда дождался и быть вместе. Но когда дождался и добровольно разлучился из-за того, чтобы с весной быть без нее, - это вздор.
... но думаю про о. Даниила: «мы цари!» и чувствую питающую силу одиночества и необходимость его. То же ведь и Олег, но Олег... Решение такое: быть на положении ребенка и расти в смирении и восторге - быть ребенком лучше, чем царем.
Отчего это бывает, что ни с того ни с сего начинаешь подыскивать в друге такое нехорошее, за что бы можно было ухватиться и мучиться. Достаточно бывает, напр., что она не напишет или напишет небрежно. Надо покончить с этой ерундой, и чтобы раз навсегда: надо же наконец знать, что Ляля человек очень серьезный.
Скучаю по Ляле и стараюсь сливать представление о ней с Зиной, а Зина - это почти икона. От этого мне становится легче: недостаток Ляли при этом переносится как бремя, которое необходимо связываешь с подвижнической жизнью и вообще с отношением к Богу. Это не всегда верное представление, но оно в моей православной крови, и потому как представишь себе Лялю как Зину и Зину как икону, сразу миришься со скукой: без этого не проживешь.
Ходил в Нестерове, осмотрел дом и вот уже не могу решить, строиться здесь или бросить эту «природу» и вместе ехать на Кавказ и начинать новую «природу», не в том смысле, что именно кавказскую, а что вместе. Моя природа.
Приехал И. С. Соколов-Микитов из Ленкорани и уезжает на север. - А когда же писать? - Писать, - говорит, - могу лишь на ходу. - Но ведь так же не пишут, надо засесть. - Знаю и не могу. -Больной духом, разоренный человек «отводит душу» на птицах. Как писатель он не движется вперед по той причине, что лелеет свою «формочку», делает из нее себе кумира. И плохо, что больше уже и не верит в него, а лишь пользуется, как источником ренты.
Но если не считать себя нравственным мерилом, а просто случайным счастливцем, то сейчас лафа только нахалам. А И. Соколов застенчив и робок по природе и скромен. Не рекомендовать же ему быть нахалом.
«Тихого Дона», в которой герой неблагополучно кончается. Несмотря на пожелание благополучного конца даже со стороны Сталина, Шолохов остался при своем. Все удивляются теперь тому, что для всякого писателя обязательно: быть честным. Некоторые же думают, что Шолохов очень хитер: так показать себя в нарастающем подпольно общественном мнении ему выгодно.
Дождь (второй за весну).
Беседовал с И. Соколовым о Ремизове и его ненависти к Горькому. Главная причина: влияние Достоевского, и, конечно, Ремизов весь вытекает из славянофильской линии. А Горький -это Толстой без Христа...
Ремизов - Достоевский без Церкви.
Достоевский мог бы спорить с Толстым только за Церковь.
Чем больше служебное место, тем человек на нем чувствует себя умнее, и это потому, что на большом больше людей за него думают. А у писателя не место, а признание общества и слава: ему в славе передается уверенность в поддержке других.
6 Апреля. Теплая ночь, снег оседает, крупится. Слышали в лесу голос канюка {Канюк, или сарыч ястребиный - название птицы.}.
Передали устно, что Германия объявила войну Югославии, а мы одновременно заключили с Югославией пакт72. Поставлен вопрос, всерьез это мы - воевать с немцами, или это есть очередной дипломатический трюк. Итак, если всерьез... Если не наигрывать в унисон «за родину», а проверить себя и весь народ (столь знакомый и незнакомый) и всерьез. Первый вопрос, что советская интеллигенция, соль земли, если каждого спросить по очереди, думает он сейчас об интересах общества или как себе самому спастись - это не вопрос: скажут так, а поступят иначе. И вообще ни на какой подобный вопрос ответить нельзя, потому что мы не знаем того, что зреет во всем мире, к чему все идет. Если же подслушать «знающих», то убедишься, что они тоже ничего не знают.
7 Апреля. Благовещение.
Бездельничаю, играю на биллиарде с ребятами: Соловьев, Жариков, Лосев. А прошлый год в это время шла моя личная страстная неделя (до 12 Апреля). И опять вижу, грачи у гнезд (уже два дня) и птички поют весенними голосами.
8 Апреля. (Вторник 6-й недели.)
Горький должен был представить собой народную совесть в согласии с государственным делом, как было это во время Дмитрия Донского с преп. Сергием. При конце жизни Горького оказалось, что весь «монастырь» его состоит из «врагов народа».
«ушла в себя». Извне же в отношении к государству литература стала совершенно бессовестной, готовой на все, что закажут и прикажут. Не то ли же самое переживает литература теперь, что переживала православная церковь?
Что же, спрашивается, после того, если подсчитать все, что сделал Горький, с точки зрения народной совести, герой он и мученик или же самозванец, получивший себе соответственный конец?
Ляля говорит, что Бог пропустит Горького в рай, но только и Богу будет неловко: не хочется, но нельзя не пропустить, и Горькому в раю будет тоже очень стеснительно.
Горький есть Толстой без Христа, но в кончине того и другого есть что-то общее: Толстой умирал в обществе корреспондентов всего света, Горький среди разбойников-политиков.
Придворное эстетическое чудовище царского времени, обернувшееся в советское время Демьяном Бедным, - какая зверина!
73 (я сейчас не лично о нем говорю: может быть, и не так), то дальнейшее унижение должно дойти до конца, как и церковное, и там уже где-то таиться в невидимом граде.
9 Апреля. Вчера вечером приехал в Москву.
10 Апреля. (Четверг 6-я неделя.)
Вчера читал Игнатия Брянчанинова, по письму не очень понравилось, потому что это не творчество, а лишь переложение св. Писания, в лучшем случае воспроизведение. Что же касается его личного, того, что он сам дает, то создаваемый им тон аскетизма - не мой тон.
Может быть, аскетизм самоотвержения при неудаче своего выполнения и является источником самомнительного и резкого разделения материи и духа, мира будущего и здешнего.
Напротив, аскетизм моего понимания - это есть то состояние, когда говорят: «человек отходит».
Можно ребенком открыть глаза и начать отходить от мира, оставляя за собой след преображающей деятельности: это, наверно, и называется путем святости, ведущим к свету - из тьмы к радости.
11 Апреля. Так все и продолжается измором, весна на морозце, а Ляля на вечерней температурке. До того изморная весна, что я наплевал на путевку и живу в городе.
установлений: юбки, штанов, кофт, сюртуков и т. п.
<На полях: Сегодня: 5 в. Катынский - ружье. Зч. - Городецкий - письмо «Новый мир». Прогулка в «Октябрь». Написать Фадееву о прекращении работы. >
Прошлый год в этот день я покинул Ефр. Павловну и увез Лялю на Мазае { Пришвинский Дом на колесах, грузовичок с фургоном} в деревню Тяжино. С тех пор прошел год, и весь год не было возле меня моего вечного спутника тоски. Я на целый год собрал из жизни своей долгой пропущенные праздники и весь год праздновал ими, и не было у меня в этот год ни одного дня буднего без поцелуя, без радости.
Так вот отчего, дети мои, сказано «чти отца и мать» и «не прелюбы сотвори»74 - это значит: берегите свое целомудрие в юности, никогда не поздно будет открыть свой сундук, и беречь надо уметь, и открыть надо с умом, и все это значит: долголетен будешь ты на земле.
«Октябрь» «Бабушка Горького».
1) Еду в Малеевку, вернуться во вторник для выступления в среду в «Октябре». (Узнать о машине.)
2) Познакомиться с директором.
3) Письмо Фадееву.
4) Упаковать вещи и сдать на хранение.
6) Сказать о печке Караваевой.
Вечером приехал в Малеевку, по пути сочинил письмо Фадееву.
Немцы. Как вы думаете, мой друг, если я скажу, что протестанты силу религии используют как силу для практической жизни и этою силой теперь воюют. И к этому я прибавлю догадку свою о том, что рано или поздно окажется, что эта сила-насилие не нужна больше: и для Бога и для мирной жизни является источником скуки. Ни Богу свечка, ни черту кочерга.
13 Апреля. Все морозы, морозы, а снег с полей сбежал, остался лед и проталинки, а как проталина, тут уже и скворцы и зяблики. Я, еще не доехав до Малеевки, узнал о скворцах, увидал из окна поезда на телеграфных проволоках.
когда все будет готово, - пользуйся, дачник!
... вдруг вчера, прочитав от Иоанна: «Я - свет миру, кто последует за мною, не будет ходить во тьме»75, - вдруг узнал в этом Лялю и узнал в тоне мысли, если так можно сказать. Да, Ляля - это человек, созданный Евангелием. Не могу дать себе в этом словесного отчета, как бы это выразить... это в сочетании твердости мысли с любовью...
То самое, что люди привыкли видеть мягким, по чем они уже и привыкли ходить, как по мягкому, вдруг является, встает из-под ног твердым, как «не мир, но меч»76, и человек-песик поджимает хвост. Ляля, как будто скучая, живет в условиях обыкновенной войны, ждет в далеком резерве моральной войны. Евангелие - это моральная война быту.
«Голубая стрекоза».
Маленькое приветствие в 20 стр. в «Литературную газету»: [показать] рабочие праздники и будни войны. Два друга на войне, один раненый умирает у ручья, другой сидит возле. Зеленая травинка и на ней голубая стрекоза. - Сегодня 1-е мая? - И правда, как ты вспомнил? - Умирающий указал на стрекозу... -Почему-то стало темно. - Вечереет, но я еще вижу. - А я не вижу. И стрекозу видишь? - Она летает над водой: одна в воздухе, другая в воде: другая отражение... - Но почему я не вижу, я и тебя не вижу. А, понимаю: глаза мои умерли и прощай...
Быстро темнело. Один человек лежал мертвый и ничего не видел. Другой силился увидеть стрекозу, но не мог увидеть ее в воздухе на темном фоне леса. Но вдруг он увидел ее в воде, она летала, кружилась, и он радостно...
NB. Передать этим мысль, что жизнь продолжается, что умерший человек стрекозе передал свою радость жизни и другой узнает эту радость, что в этом смысл праздника 1-го мая: победа жизни над смертью.
Говорят, Маршак очень страдает тем, что не дали ему премию: слег в постель. И все, когда говорят, - смеются над этой страшной зависимостью личности человека от премии. Между тем по существу каждый литератор в какой-то мере находится в таком же глупом положении. Похоже на положение человека, исполненного любви, но зависимого от половых отношений: Маршак любит, но кто-то другой удовлетворил себя его премией.
Когда станут хвалить тебя - не верь и благодари крепко того, кто хвалит. Когда будут ругать - верь и говори сам себе: все ошибаются, и я тоже ошибся, наверно, а вот следующая книга у меня будет прекрасная.
А я думал, что и Ляля, почти святая, если бы я поддался влиянию какой-нибудь женщины, тоже бы очень страдала, тоже и я стал ей отчасти уже собственностью. Тут и винить нельзя, все в том, в каком тоне происходит борьба за свое: тон делает музыку. Тон у Павловны был кулацкий, а Ляля... ну...
Шишек урожай на елях такой, что иная верхушка, перегруженная шишками, согнулась, как яблоня от спелых плодов.
Урожай еловых шишек такой, что ветки перегруженные гнутся, как на яблонках в урожайные годы.
Мартовские теплые лучи сквозь мороз сильнее нагревали темные шматочки, чем снег, и они там и тут погружались в снег.
Дальше и больше грели лучи, ниже и ниже опускались шматочки.
И вот однажды с утра притюкнул мороз, и солнечный луч, когда стало пригревать, не мог уже проникнуть в глубину колодца, на дне которого лежал шматочек, зато капли тающего снега, стекая сверху, быстро наполнили снежный колодец.
Этого как будто только и ждали разные птички: воробьи, синички, овсянки, зяблики, снегири - и начали забаву купанья в этих колодцах. Брызги летели от множества крылышек, и над каждым колодцем стояла маленькая радуга.
«температурить». Ночью -5, -6, днем +14.
«Et nunc et semper et in saecula saeculorum» {Соответствует церковнославянскому: «и ныне, и присно, и во веки веков».} литургии бывает девизом этих возвышенных неведомых поэтов, которых творения состоят из великолепных эпопей, зарождающихся и погибающих между двумя сердцами. (Бальзак «Погибшие мечтания» {Имеется в виду роман Оноре де Бальзака «Утраченные иллюзии».}.)
Впервые, раздумывая о Ляле как о высшем существе, вспомнил себя, - что и я могу гордиться собой в отношении моей любви: в этой любви я не только ее открыл, но и себе самому узнал цену.
Что нас особенно сблизило - это устранение помехи любви. Мой поток любви упирался как бы в плотину, и река любви превращалась в стоячую воду, украшенную чистейшими белыми лилиями, - эти лилии и была моя поэзия земли. А плотина - это чувственная сторона любви, действующая отдельно от всей любви: часть выступала за целое и запруживала всю реку любви. Я не знаю теперь, чем устранилась эта помеха: люди ли нашли друг друга, или время пришло? Скорее всего и время пришло, и люди пришлись.
Уже два месяца весны света живу в Малеевке. И когда пришла весна воды, время уборки земли, подготовки майского праздника, большинству не захотелось участвовать в этой уборке, разъехались до дачного времени, и со мной осталась одна молодежь, человек пять. Грустно стало думать, - до чего большинство городских не умеет любить природу, покидает в [такое] важное время, когда каждый ручеек, каждая [полянка] готовятся к празднику Мая.
вышло, а каждый о себе думает: «неизвестно еще, выйдет ли что-нибудь из меня». <3ачеркнуто: Так вот, может быть, я им дам что-нибудь из своего опыта.>
- Вы-то сами, - спросили меня, - чувствуете ли, что чего-то достигли, что-то вышло из вас?
- Я это стал чувствовать, - ответил я, - с тех пор как меня перестал интересовать этот личный вопрос и вообще судьба этого маленького человека, свойственный всем нам, литераторам. Славиться не имею теперь ни малейшего желания, а писать еще больше хочется.
- А если не слава, то какой же мотив движет вас вперед?
- Праздник жизни, - ответил я, - жду праздника, всеобщего, вечного в своих повторениях рабочего мая.
празднику, озеленить, огладить, оветрить, дать расцвести. Так точно и в жизни человеческой совершается праздник - это не передник в рабочем процессе, а венец его, высшее достижение единства себя и [природы]... И когда приходит май, я...
- Я ведь только пишу о природе, - сказал я, - а сам про себя всегда о людях думаю, смотрю, как ручьи работают, и вижу, у них это дело выходит. Так и у меня с писанием выходит: люди радуются, значит, и я участник в создании праздника.
- Не всегда же вам так удается с праздником?
- Не всегда, но, бывает, и удается, вот на днях Маршак по телефону сказал, что разные мои детские рассказы будут напечатаны во всех хрестоматиях в миллионных тиражах. Вот это праздник, этим праздником я и живу.
Ее любили монах и попович, она любила монаха. Но монах ей не мог ответить на всю любовь, и она уступила поповичу.
искала: полную любовь к себе, делающую возможным вполне и самой отдаваться.
Вот так если смотреть со стороны, и так пишет Бальзак.
А я о всем пишу изнутри, т. е. пишу о себе самом и о людях, природе, поскольку соприкасался с ними всей своей личностью.
Сегодня в 7 веч. еду в Москву, завтра в среду быть на вечере «Октября» и тут решить о письме в Президиум.
Мало написал о заре утренней и вечерней - столь характерных для севера.
почесал голову лапкой. Другой день опять был плохой для тока, а на третий Яловецкий вернулся на службу и был в восторге от своей охоты: видел в первый раз в жизни, как глухарь почесал себе голову лапой. Такие были в наше время охотники!