5 Июля. («Сплошные переживания».)
Отправил в «Правду» «Моему другу на фронт». Встреча с Рыбниковым, Кристи, Раттай и др. Все стали патриотами, пройдя через школу разумной коллективной работы по эвакуации.
Рыбникову дорога Третьяковка, и, укладывая картины с другими художниками, он нажил в себе уверенность и решимость не давать сокровища русской культуры немцам. Откуда это взялось? Чудо! Случилось такое, чего никак нельзя было ожидать: весь народ поднялся.
И ведь это старики. А молодежь поднимают бабьи слезы. Плачьте, женщины! лейте слезы, как можете: ни одна слеза ваша не пропадет даром. Я знаю по себе самому: именно эти слезы рождали во мне мужество. И как? А как дождь, этот небесный плач, поднимает силу земли, так в человеческой душе женские слезы...
14-й день войны. По замыслу Гитлера в 14-й день должно было им взять Москву, а бои на Березине, за 700-800 верст от Москвы... Москва, как и Ленинград, потихоньку эвакуируются, и уверенно никто не скажет, что Москва не будет взята немцами. Но всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы, а немцы придут в Москву в существе своем разбитыми. Они и теперь разбиты, потому что их расчет был на ненависти к большевикам. В этом они просчитались, и сами информаторы их просчитались, потому что сами не понимали себя.
С русским человеком произошло то же самое чудесное воскресение, как в секте Щетинина: все члены общины вдруг почувствовали, что плен кончен и мучитель Щетинин им больше не нужен115. Так и тут, кончается сектантское воспитание, необходимая государственная школа, и начинается народная жизнь, и каждый, раскланиваясь, благодарит воспитавшего.
6 Июля. Благополучно перебрались в Глухово и с благополучием в душе, полученным от преображения Рыбникова, наслаждались грозой. При такой жаре после ландышей прямо зацвели шиповники.
Но ведь с отчаяния идут люди на смерть и, умирая, именно смертью своей создают наше благополучие. Вот почему надо очень бояться этого чувства благополучия для себя и допускать его только... Я допускаю его в свою душу как удивление «чуду». Наверно, и Гитлер именно на этом и сломает себе шею, ведь умнейший его информатор, и не только умнейший, а мы сами в отношении себя не могли предсказать полнейшего переворота. Никто не думал о маскировке, столь идеальной, что истинное состояние вещей скрылось от немецкого глаза. (В микроскопическом виде то же самое я пережил только при гибели РАППа.)
7 Июля. (15-й день войны.)
После грозы и ливня вечернего из тумана развертывается славный летний день. Еще кукует в лесу кукушка. Каждый день, прибавляясь к пройденным от 22-го, ложится в копилку русской победы, всякое замедление для немца смерти подобно. Пораженцами теперь могут быть только люди заинтересованные в своей индивидуальности...
После объявления войны Ляля написала бывшему мужу христианское письмо с осуждением своих земных ошибок и умоляя о прощении. Он же это письмо понял так, что Ляля теперь сознается ему в своей ошибке относительно меня, снисходительно журит за «Фацелию» и до того нисходит, что советует недвусмысленно быть верной, даже если она сделала этот ошибочный шаг.
Казалось бы, потерпев крушение в отношениях с Лялей, этот грешник должен бы осознать свои ошибки как грехи и как христианин раскаяться в них. А он, напротив, грешницей считает Лялю и упорно читает ей христианскую мораль долга и в этом <зачеркнуто: идиотском> упорстве находит самооправдание как христианина. Ляле следовало бы дать ему такой отпор, который не посмел сделать Л. Толстой своему Каренину, именно указать, что такого рода «христианство» имеет корни в <зачеркнуто: пошлейшей мещанской> претензии на родовое господство и прямо противоположно истинному учению Христа. Но Ляля не может этого сделать, потому что по-своему любит его и, жалея оставленного, помимо воли своей сдается ему в плен.
Ляля - это открытый сосуд, наполненный жалостью и готовностью всем делать добро. Ей не хватает крышки для этого сосуда, и вот отчего в него попадает и муха, и бабочка, и червяк, и даже осуществляется древнее наставление: в непокрытых сосудах бес искупается.
8 Июля. (16-й день.)
Сводка благополучия: мы задерживаем противника на Бере-зинском направлении и задерживаем переправу через Днепр.
- Ну, как дела, Иван Федорович?
- Прекрасно, только давайте на карту посмотрим. В сводке говорится, что мы у Березины, и в то же время упоминается Днепр.
Посмотрели и обмерли: где Березина, где Днепр! А по сводке благополучия для глупеньких все хорошо. Это была такая кровная обида, все пошатнулось. Иван Федорович, бывший когда-то заместителем Ленина, сказал:
И он расстроился на весь день. И мне казалось, что свой внутренний враг, с которым я расстался было при грозной опасности, снова вернулся и живет среди нас, прикрываясь патриотическими фразами.
К этому еще Идеи в речи своей говорил о мужественной самообороне русских, но ни одного слова не говорил о возможности нашей победы. Из всего этого стало ясно, что надежда на «чудо» в связи с надеждой отстоять домик свой в Ст. Рузе есть самое легкомысленное и ненадежное состояние духа. Стало ясно, что домик надо бросать и утекать пока в Москву. На дальнейшее открываются разные виды: 1) поселиться недалеко от Москвы и участвовать своими статьями в борьбе. 2) Уехать подальше, на Белую к Уралу, жить охотой и дожидаться конца войны. 3) Устроить там где-нибудь старушку и Лялю, а самому вернуться.
Лялю захватила одна мысль удрать подальше, и она ни о чем больше слышать не хочет. Но я ей сегодня в лесу сказал: - Нам с тобой надо очень серьезно подумать, для чего так-то уж очень нам стараться о спасении своей жизни. - Она с этим согласилась, пока мы шли в прохладной тени, а как вышли на солнце, опять повела речь о Белой...
Рожь цветет, какая это богатая рожь, какая сила жизни. После вчерашней грозы согнулся еще пустой колосок, и его ости расположились, как щетинки на спине у ерша, и на каждой остинке блестит множество бриллиантов росы, а под колосом вниз расположились, как подвешенные колокола, скромные цветочки этой ржи.
- Это рай! - воскликнула Ляля, - какой воздух, сколько цветов!
- Цветочки все хорошие, - ответила Феня, - вот только время плохое.
Мы продолжили разговор о рае, что, конечно, рай именно такой, каким он показывается нам на земле во всей доброте, но здесь он только показывается, и вслед за тем все существа его умирают от зла. Наше творчество состоит в борьбе со злом...
Комар сел на руку. Я тронул его, и он упал мертвым. И, подумав, по этому комару я вспомнил о множестве, и в том числе был Маршак.
- Вот кто теперь трепещет! - сказала Ляля.
- Конечно, - ответил я, - но сколько вылетит потом из него комаров! И потом...
9 Июля. (17-й день.)
Знойно-безоблачные дни. Рожь начинает стеблем светлеть, цветущий легкий колос все еще тянется вверх, но от ветра уже начали ходить волны...
N. сказал: - Патриотизм! да ведь это же шкурный интерес масс, их кровные родовые интересы, - что тут хорошего? - Нет, это не только кровные интересы, тут на помощь им приходят бессмертные мертвецы. Пушкин с нами! Преподобный Сергий Радонежский, святой Серафим. Вся родина участвует в борьбе, все мы. - Но ведь и у тех, у немцев вся родина, и у англичан вся родина с Шекспиром. Как же понять эту борьбу? - Как Суд Божий. Мы сделаем все, чтобы победить. - Хорошо, но лучшее, то, что побеждает, победив, ложится в могилу: Пушкин, Шекспир, Гете и лучшие юноши из живых, а те, худшие, мерзостные существа, «эвакуированные» на время войны, появляются и пожинают плоды победы. - Вот против этого идет фашизм с «лучшей расой» и коммунизм с идеалом труженика. Обе идеи в борьбе уничтожат друг друга, и восторжествует еврейский капитал... (Чепуха!)
Тревога идет к нам из Москвы и несмотря на относительно утешительную сводку постепенно охватывает всех, и все только и думают, куда бы им убежать.
Подлость не ветер, она веет сквозь леса, не шевельнув ни листиком, ни былинкой. Все началось так благопристойно под предлогом эвакуации государственных ценностей, а потом с этими ценностями стали утекать и те, кто самих себя считает за ценность, и пошло, и пошло, и до нас докатилась эта волна, и каждый, не изменяя наружному спокойствию, затрясся внутри себя, как осиновый лист.
10 Июля. (18-й день.)
А может быть, это вчерашнее настроение есть только ревность к своему светлому чувству родины как лестницы в мир вечности.
И все-таки печка моя сложена! и все-таки в связи с этим написана «Голубая стрекоза», если только удастся отогнать немцев, то и печь моя, и «Стрекоза» покажутся свидетельством моего мужества.
Какую цену имеет рассказ о геройских делах отдельных летчиков, если войска в этом направлении отступили? Даже и после сообщения об успехе слушать рассказ о геройстве не хочется. Так обыкновенно, прочитав и прослушав официальную сводку, мы о делах героев не дослушиваем.
11 Июля. (19-й день.)
Церковный брак - это есть узаконенная моральная эксплуатация одного человека другим в целях охраны потомства.
В деревне с усердием налепливали лозунг о дисциплине, и через это показалась наша сила: она в том, что каждому дикарю давался понятный словесный лозунг, за который тот мог держаться и ориентироваться в малом кругу своих интересов.
Для образованных людей эти лозунги ничего не значили, и потому образованные большей частью своей и не сознавали скопление народной массовой силы на случай массового действия на войне.
Эта организующая словесность, конечно, питалась простейшей силой жизни, которой обладает в высокой степени русский народ, это сила «хочется жить».
Совершеннейший продукт цивилизации - самолет, танк, пулемет; организация массовых лозунгов - вот сила, о которую разобьется культурно воспитанный немец. В существе своем эта сила та же самая, какая разрушила Римскую империю. Через русских поднимается вся Азия.
Если оглянуться на весь период советского коммунизма, то окажется, что весь этот коммунизм, как и старая народно-крестьянская община, продиктованы государственной необходимостью и значение их не более как принудительной силы.
Вот почему на первое время после возможной победы нам будет непременно легче: по миновании близкой военной опасности не будет такой большой необходимости в принудительной силе.
Второе, почему будет легче, - это что на некоторое время будут держать голос фронтовики, третье, - что к нашей дикой революции присоединятся культурные народы и смягчат [жестокость] коммунизма.
Мудрость жизни состоит в том, чтобы, сохранив во всей силе свое детское «жить хочется», приучить себя к мысли о необходимости расставания со всем, чем обладаешь, и даже собственной жизнью. Все, чего страстно хочется - то вечно, а все, что собственное, то смертно.
Если не прийти к религиозному сознанию и не найти оправдание своему терпению в Боге, то после стольких унижений разве можно оправдаться тем, что просто «хочется жить».
Мое «хочется жить» начинается в солнечном луче, заключенном в кусочке черного хлеба, кончая лучом родственного внимания, открывающего доброту мира.
Очерк в районную газету.
Небывалое случилось на памяти нас, отцов наших, дедов, а может быть, даже и прадедов. Я слышал, будто бы в метеорологических записях за 250 лет тому назад не было случая, чтобы в Июле месяце под Москвой цвели ландыши! И случись такое за несколько веков до нашего времени, сколько бы суеверий возникло вокруг этого удивительного совпадения редкой катастрофы в мире природы и величайшей войны человечества (двух столь близких народов, немцев и русских, разделенных фанатической фашистской теорией).
И вдруг после таких страшных холодов жара и такой рост трав, что цвет ландышей сошелся по времени с цветом шиповника...
Сила жизни с такой силой вытягивала цветы из земли по направлению к солнцу, что, погостив в растительном обществе часа два-три, я с удивлением и восхищением отмечал везде и во всем перемены и думал о нашем русском народе, сколько вынес он в своей истории холодов, сколько перетерпел и как ему теперь хочется жить.
Есть ли еще в Европе другой такой народ, кому так хочется жить?
И если такой народ вооружен современным страшным оружием и пуще оружия организацией, небывалой в истории, то какая же сила может ему сопротивляться? Мы должны победить, и мне кажется, мы уже победили: лучшие дивизии немцев разбиты.
Я вспомнил юношу на платформе с зенитным орудием. Стон и вой и вопль был в воздухе от деревенских женщин, провожающих эшелон на войну. Слезы рекою лились о всех и о том юноше, который сидел и улыбался возле зенитного орудия.
- Он улыбается! - сказал кто-то возле меня. И кто-то ответил:
- А ты вглядись и пойми, чего эта улыбка стоит ему!
И вот теперь я смотрю на море радостных цветов под березой, на всю эту улыбку земли и сквозь свои собственные слезы вижу победителя юношу с цветами в руках.
Шел из Глухова в Старую Рузу лесами, и мне показалось в этот солнечный день, что при выходе из леса косцы костер развели и это синий дымок показался в лесном окошечке. Но это не синий дым был, а леса синели на Москве-реке и на милых холмах, похожих на улыбки земли.
Еще не выходя, сам незаметный для птиц на лугу, я увидел на скошенной полянке толстый черный портфель и двух глупых молодых ворон. Старая ворона, их мать, вероятно, услышала мои шаги и своим натужистым криком с березы предупреждала молодых ворон. Но мне казалось, и очень возможно, что это правда была: мне казалось, будто старуха предупреждала глупеньких о портфеле.
- Пор-р-рт-фель! - кричала старуха.
Молодые вороны не слушали, подойдя к портфелю, взобрались на него и сели, как ни в чем не бывало.
Тогда ворона с криком сорвалась с березы, и молодые тоже полетели за ней: на луг вернулись косцы. Они уходили позавтракать всего на полчаса, и когда уходили, ничего на лугу не было, а теперь вот портфель, толстый накругло, как большой беременный кролик. Все стали как вкопанные от изумления. Кто-то хотел сунуться, его остановили:
- Забыл войну с финнами? там даже часы, а не только портфели взрывались!
- Не бойтесь, - сказал я, набрав в лесу камней.
Я хотел камнями из-за дерева растрепать портфель и обнажить его содержание. Но женщины остановили меня и заставили бросить камни. Страшно казалось не то, что в портфеле может быть мина, а страшен тот, кто положил этот портфель.
- И разве можно касаться такого без милиционера?
Кто-то побежал, и скоро пришел милиционер, моим способом вскрыл портфель с одеялом и переменой белья.
Может быть, это вовсе и не шпион. Догадываюсь, что это собака вытащила портфель из куста, где ночевал и пошел по своим делам кто-то... Все может быть, но какая настороженность, какая организованность, какое особенное чувство к этому ветерку...
Я думаю не о том ветре, даже самом тихом, который отмечает осина трепетом своих листиков. Я думаю о том дьявольском ветре, который проходит с войны через леса, не задев ни одного листика.
12 Июля. (20 дней.) Тяжино.
7 дней немцы стоят на месте. Является подозрение, что их сюда на линию Днепра заманили и теперь начнется наше наступление... Так упавшая волна патриотизма вновь поднимается...
Сегодня утром мы переехали в свой дом в Ст. Рузе.
Еще не совсем отцвела сирень и не замолкла кукушка.
Стручки на акации. Сенокос в разгаре.
Мы вчера переселились в свой домик и мало тревожимся о возможной необходимости бегства. Я думаю, что и тот патриотический искренний пафос скоро кончится, потому что разве все то время, чуть не четверть века мы не находились в состоянии самой ужасной гражданской войны? Разве не привыкли мы к государственному механизму, который вовсе даже и не считается с наличием того или другого мнения в отдельном гражданине? И вот теперь фронт как последствие, как вывод не из «мнения», а из силы вещей (пусть «общества» даже).
Прошлый год я вел священную войну (за свою личность), нынешний год веду отечественную...
Что бы ни говорили, но та война больше. А впрочем... вот если Поповы потеряют сыновей на войне отечественной, то ведь едва ли даже полный разгром германской армии может компенсировать их потерю. Я же, в личной войне потеряв сыновей, в любви своей к Фацелии я получаю много больше, чем получал от привязанности своей к сыновьям.
Понимаю теперь, что именно эта борьба моя в литературе за мнение и создала мне положение гражданина второго разряда в своем отечестве116.
«Фацелия» именно потому и провалилась, что она была демонстрацией «мнения», а не лозунгом необходимости общественной. Она свидетельствовала о том, что несмотря ни на что кто-то еще может «дурить»117.
Слушал с Поповым по радио сводку (утята, гуси, куры, «Кузя» и жеребенок).
14 Июля. Петров день. 22 дня, т. е. четвертая неделя войны.
Иногда в глазах Ляли я чувствую то самое, что бывает у меня, когда я ласкаю свою собачку. - О чем ты думаешь? - спрашиваю. И она мне отвечает, что думает о мне: как это можно жить так беззаботно.
Меня охватывает тогда суеверный страх, как собачку, и мне приходит в голову: - А что если Ляля настолько умна, что смотрит на меня, поэта, как я на собачку, что, может быть, поэзия, вернее, готовность человека жить поэзией и есть именно то легкомысленное состояние человека, которому настоящий все понимающий человек должен удивляться.
Я дохожу до того, что иногда спрашиваю Лялю, не думает ли она, как я предполагаю. Она тогда смеется. - Но ты же сейчас, -говорю я, - глядела на меня двойным глазом и дивилась, «как можно жить так беззаботно». - Я это нарочно говорила, чтобы тебя подразнить.
И все-таки... я думаю, что все-таки есть где-то последняя возможность, последняя граница поэзии, за которой начинается «жизнь», и Ляля, определяющая эту «жизнь» как страдание, в конечном своем исходе ведущее к радости, смотрит на поэзию, как смотрят косцы на цветы: жаркий день, комары, едва сил хватает водить косой, а когда устал вконец, присел отдохнуть, то вдруг заметил, что косишь цветы, и такие прекрасные, и так бывает удивительно, что эти цветы могут существовать. Может статься тогда, что эти цветы намекнут на возможность жизни прекрасной... Вот тогда при сопоставлении жизни, как она есть, и той возможно-прекрасной страдающий человек и подумает о жизни загробной и жизни здешней.
Ляля охарактеризовала меня как величайшего эгоиста, стоящего перед необходимостью отречения от него: «В этом твое очарование». Я вспомнил при этом свою мать, жизнерадостную, добрую, сострадательную, с вечным страхом своим перед закрытой для нее мудростью страдания и смерти.
«Язычество» и есть утверждение жизни, а христианство антитеза; синтез - утверждение творчества жизни, творчества бессмертия. Церковь именно и есть организованное созидание человеческого бессмертия в единстве всего человека, а единство всего человека есть Бог. Церковь есть путь человека к Богу. Ученые, поэты и разные хорошие деятели, конечно, и вне церкви работают на пути творчества Бога, но их деятельность ограничена, тогда как церковь создает для понимания всех общий язык.
15 Июля. 23-й день. Сводки очень скупые. Тревожит, что иногда в утренней информации говорится: «Ничего существенного не произошло. По всему фронту ожесточенные бои». А в вечернем: «Ничего существенного. Боевых действий не было». Мы ждем нашего наступления, между тем как на линии Днепра как будто все замерло. Боимся, что немцы где-то прорвутся и линия Смоленска полетит, и тогда мы полетим из своего гнезда.
Обсуждения сводок с Поповым. Попов, как и я, как и все настоящие русские, человек зависимый. Это значит, что при всем своем уме, образовании и опыте он ничего своего резко не защищает, не говорит «знаю», а советуется: «вот я так думаю, а как вы?» И если собеседник сказал что-то новое и неожиданное, тут же и пересматривает свое положение. Такой русский человек подходит к другому человеку с вопросом и готовностью удивления. Я тоже такой, и Ляля такая, и все русские, истинно советские люди. Замечал эту задумчивость я и у англичан, но мне кажется, это у них от культурности, тогда как у нас это очень часто и у самых простых людей.
Стоит жаркая, безоблачная погода, быстро убирают сено, урожай, наверно, очень большой. Кукушку больше не слышно...
Сютаев когда-то сказал: «Все в себе и сейчас». В этой формуле поражает вторая часть, определяющая действие. Первая часть «в себе» может быть и буддийской, но «сейчас» - это христианство, это есть требование от «себя» готовности к преображению мира действием.
«и сейчас» (т. е. «довлеет дневи злоба его») требует от моей совести писателя сейчас во время такой войны полной связи своего духа с такой «злобой» в том смысле, что я, как писатель, т. е. свидетель нашего «сейчас» давал бы об этом «сейчас» информацию в вечность. Это значит, я должен напрячь все свои силы, чтобы стать на уровне времени («сейчас»).
Я прошу каждый день милости на Суде, который теперь происходит между националистами, коммунистами и демократами. Жду такого мира, от которого коммунизм наш советский стал бы национальным, а немецкий национализм сделался бы сверхнациональным (не «интер», а именно «сверх»), т. е. творческим ферментом каждого народа.
16 Июля. 24 дня войны.
Бедная Ляля! до чего же она беззащитна в своей жалостливой доброте. Вчера в лавке меня соблазнила коробочка папирос. - Ляля, можно мне папироску? - Как тебе не стыдно! - сказала она, - ты просто не любишь меня, если дал слово, сколько держался и теперь просишь. - Ну, не надо! - ответил я, - благодарю, что напомнила. - После того мы купили умывальник, еще чего-то и собрались уходить. Тут Ляля вдруг что-то вспомнила и говорит: - Может быть, тебе очень хочется покурить? Если очень, то давай купим. Мне правда очень хотелось, но почуяв в ней это движение расслабляющей характер жалости, я ответил: - Не надо, я пошутил, хотел испытать твой характер. Бедная ты...
В этом гонении церковного исторического христианства как возмущенная сила жизни взвились большевизм и фашизм.
В Евангелии то самое главное, что Христос великую мысль свою приводит к возможности ее понимания каждым простым сердцем...
Мысль эта состоит в творческом героическом преодолении смерти.
Но почему эта мысль превратилась в покровительство старых, убогих, калек... В каждом искреннем хорошем человеке, взять в пример брата Николая, есть врожденная брезгливость к этой будто бы христианской морали...
Какое-то отвратительное историческое извращение мысли Христовой. К могучему, сильному человеку обращается Христос, и могучий человек, смиряясь, становится Богом. Но эта сила смирения в руках ничтожного духом и телом спекулянта становится орудием самозащиты и эксплуатации. («Проповедую силу и мощь во Христе!»)
В этой подмене здоровья гнильем и есть «закат» христианской культуры и торжество неуправляемого безбожия.
Верно ли, если скажу, что для православного человека мысль о помощи человеку здоровому покажется нехристианской? Между тем такие времена и настали, в которых не больной, а здоровый нуждается в помощи.
Говорят, что Сталин, уничтожая противника, брал его идею и применял. То же самое делает Англия: Германия берет принцип национального здоровья и героизма, Англия же, уничтожая Германию, практически осуществляет героизм (оборона Лондона).
Это как будто показывает, что не люди борются, а боги (потому что дело в принципе, в идее, и начинающий борьбу за принцип гибнет за посягновение на его присвоение).
И вот почему принцип защиты и торжества здорового творческого человека и нации как питомника подобных героев, провозглашенный Германией, проваливается в самой Германии и торжествует в Англии и, наверно, оплодотворит страны нашего Союза.
Точно так же и коммунизм, начатый нами, вероятно, сделается основой внешнего устройства народов всего мира, а как моральный принцип у нас совершенно исчезнет.
Почему же идея всегда торжествует в примере и как необходимость (Англия), а не в инициативе своей и свободе (Германия).
Действуя для себя, они выходят из себя: тогда идея становится жестокой, бесчеловечной и достается другому для себя.
Величайшим ударом для меня было бы, если бы Ляля изменила бы своему высокому мнению обо мне (разочаровалась) и открыла бы меня для меня самого в ничтожестве. У меня, однако, есть уверенность в себе, в том, что в сердцевине своей я настоящий поэт и этому настоящему Ляля никогда не изменит.
Совсем плоховато становится с продовольствием, и начинаем подумывать, что после возвращения И. Ф. Попова из Москвы можно будет и нам туда перебраться, устроить тещу в Москве, а самим захватить провизии и вернуться и жить вдвоем.
Зараз будет решена и проблема продовольствия, и проблема тещи.
Жара продолжается. Небывалая уборка. В сводках показалось Смоленское направление. Волна настроения падает, и вот пришел N. и говорит:
- А если вы считаете, что война - это суд Божий, то почему же лучшие люди умирают, а подлецы спасаются? Нет, Бог тут ни при чем.
Женщина проникает в такие тесные поры жизни, что никакому мужчине в них пролезть невозможно, и если кому и удастся, то это будет не достижение, а падение. То же самое, мало ценного для человечества и в амазонке...
18 Июля. 26.
Вчера после обеда кругом ходили тучи, но дождь не удался. К вечеру стало прохладно. Утро в сплошном сером тумане.
В Ляле самое замечательное и, может быть, единственно ценное - это чувство правды и ясное сознание этого. Знаешь, что при всей шаткости ее повседневных суждений, поступков и настроений в основном своем жизненном деле она руководствуется ясным сознанием правды и непоколебимой готовности за нее постоять. Если бы в ней этого не было, я бы ее разлюбил, потому что моя любовь требует высокого уважения к любимой женщине.
19 Июля. 27 день войны.
Вчера в полдень приехал Попов на машине Панферова, забрал семью и уехал. Ему в Москве сказали, что перед Москвою немцам будет ловушка, но если говорить о личной судьбе, то ее не надо связывать с военным счастьем, а потому не только день, но и час дорог. Кроме того, Фадеев сказал, что мне совершенно необходимо выступить по радио. Решили на завтра все уехать в Москву, а Наташу оставить здесь и Норку. Через неделю или две будет ясно, куда ехать - сюда, назад, или вперед, за Москву на восток.
Сегодня встал рано и к 6 у. уже привел свою машину из Глу-хова, дом поручил Борисову, кое-какие вещи распихал к старухам: они-то будут сидеть. И колхозники, говорят, тоже спокойно работают, потому что их мысль не двоится о том, куда уходить, где прятаться... Ляля тоже хочет думать, что расчет в сравнении с судьбой дело маленькое и потому лучше положиться на судьбу...
В 9 у. выехали и в 11 д. были на Лаврушинском.
20 Июля. 28 день войны.
В чем переменилось в Москве за три недели моего отсутствия за время войны? По виду ни в чем, и долго казалось, что Попов своим внезапным решением покинуть Рузу вызвал панику. Но по внутреннему содержанию перемена большая. Тогда к нам приходили энтузиасты, и Ляля, как поплавок, прыгала на поверхности, теперь появились нытики, и поплавок больше не прыгает.
Все должно измениться и собраться в себе, и молитва должна сделаться независимой от поэзии, и поэзия независимой от благополучия.
Нытик думает, что немцы победят и посадят русское правительство, которое постепенно распространит свою власть на всю страну.
Энтузиаст думает, что немцы будут разбиты, что в Европе вспыхнет революция и загорится такая жизнь, в которой наши большевики выйдут из своего средостения и начнут борьбу за плановое мировое хозяйство.
Аргументация нытиков - это непорядки у нас в тылу, в Москве, бездеятельность, отлынивание, полная утрата веры в возможность лучшей жизни народа под руководством большевиков...
Энтузиаст считает непорядки жизни пустяками в сравнении с великой целью переустройства жизни народов так, чтобы исключалась самая возможность войны.
Малая правда жизнеустройства борется с большой правдой, как в «Медном всаднике».
Война 14-го года была истоком большевистского движения против войны. По-своему и немцы к тому же стремятся. Англичане же думают, что те и другие фанатики «вечного мира» истребят друг друга. Эта война русских и немцев кует единый народ.
немца.
Мой «энтузиазм» и патриотизм чисто шкурного происхождения: я знаю, что компромисс победит, т. е. «демократия», и наша победа будет этапом такой победы демократии.
И такой уж компромисс сам по себе, что он непременно учтет «рабочую ценность» большевизма и фашизма. Словом, никто даром в этой борьбе народов не прольет свою кровь.
N. говорил о том, что отступление может быть продолжено до Урала.
Нам казалось непонятным, почему же это на Малой Бронной нас с Лялей остановил милиционер и потребовал документы. Мы не понимали, и удивленный Раттай стал нас допрашивать:
- А откуда вы шли?
- От Анны Дмитриевны.
- Значит, за ней следят.
- Не думаю. Кстати, мы ее не застали дома.
- А не застав, вы прямо пошли домой?
- Нет, Ляля хотела оставить ей записку, но у нее бумаги не было...
При дальнейшем допросе Раттая оказалось, что я ушел в парк газету читать, а Ляля у прохожих выпрашивала бумаги, я же из парка ее дразнил и при отказе прохожих дать бумагу показывал язык, что потом она писала на улице и пр., и пр.
- Теперь, - сказал Раттай, - я не удивляюсь, что вас остановили.
21 Июля. Казанская. 29-й день страды. Среди всех этих хороших людей, ныне измученных, исстрадавшихся, изолгавшихся, единственным русским, желающим
России победы над немцами, оказался латыш доктор Раттай. Я думаю, что патриотизм пришел к нему бюрократическим путем: служба требует честности.
Но... чем это плохо? Разве это не лучше того, кто у холодеющей печи своей особы ждет поражения Сталина и надеется, что немцы подогреют его лежанку. А сколько и таких еще сохранилось, кто в 14-м году вызвал своим патриотизмом большевизм и теперь становится пораженцем против большевиков. Сталин теперь этим людям может сказать, как Христос сказал осуждающим блудницу: - Если кто из вас не грешен в измене родине, пусть первый бросит камень в меня.
Эти новые пораженцы не хотят победы из-за того, что тогда «партия» окончательно восторжествует над <зачеркнуто: Россией> русским народом и его истребит совершенно. А я думаю, что народ идет с партией и когда явится победа, то народ будет тем, чем надлежит ему быть, а не тем, что хотят от него устаревшие интеллигенты. У пораженцев такой расчет, что немцы установят правительство, более соответствующее духу русского народа, чем большевики и евреи, что на смену большевизма явится фашизм. Они забывают, что большевики жали их на вооружение против немцев, а немцы-фашисты будут жать их для войны против Англии.
Я лично думаю, что при победителях большевиках мне ближе православный Бог, чем старый кумир, восстановленный немцами...
Ночью видел во сне цветы, и все, что я делал в жизни, показалось тоже цветами, и я стоял вместе с цветами, и коса ходила по нам, и мы падали без крика и стона: в нас было бессмертие и вечность.
Из Лялиной «школы» лучшее - это ее протест сосредоточенности на собственных чувствах. Я это должен усвоить и не «страдать» от пустяков. Но в дело уходить, а не в чувства.
лишь сделать с наступлением темных ночей, что Нат. Арк. смело можно оставить в Москве и уехать в Керженец.
Невозможность найти Фадеева и все-таки спокойствие вследствие принятого решения не торопиться и даже съездить в Рузу за вещами.
К вечеру у Чувиляевых провал поездки на Керженец, потому что там в этих хвойных мрачных лесах нет хлеба. Ехать можно только на Каму, куда все едут.
На обратном пути от Чувиляевых пешком по улице Фрунзе услыхали сирену и попали в бомбоубежище, где с Лялей засели надолго. Когда слышались выстрелы из орудий, нам говорили, что это хлопает дверь.
22 Июля. Месяц войны.
В 10 вечера, когда еще было светло, прилетели самолеты врага и сыпали на Москву до 4 утра зажигательные бомбы. Вышли из подвала около четырех, кругом везде были пожары большие и маленькие.
Цел ли наш дом, Нат. Арк., машина? Оказалось, наш дом цел, но одна бомба упала почти возле самой моей машины. Теща, измученная и возмущенная, сказала: - Наши планы провалились! - И сам Рыбников по телефону сказал: - Порядки!
Ходил в «Госиздат» и выяснил, что прилетало 200 самолетов и 17 из них сбито. У Трусова устроил «Стрекозу»118. Имел разговор о том, что Сталин уехал на фронт и наступает «решительный бой». - Все элементы родины, - сказал я, - должны создать эту победу, вот и вера народная: говорят, на какой-то площади было допущено всенародное молебствие о победе. -Вот вздор! - Вера вздор? - Да, кто верит, какие-то старухи. - А как же Толстой, Достоевский, и Горький чему-то верил. - А... а... вы про это... - Он смутился и обнажил ту же самую нечувствительность к религии и вере, как, бывало, Лева.
В поисках Фадеева звонил к Еголину и, наконец, нашел, в 6 ч. он назначил мне свидание на дому. Денег не дают, и никто ничего сделать для кого-нибудь не хочет, а все будто бы сделает Фадеев. Какой-то Черкасов из Алма-Аты советует уехать туда.
Дома Ляля в восторге от эвакуации в Алма-Ату. У нее повышенное настроение и по внешности радостное, но это все ueber die Kraft {ueber die Kraft (нем.) - через силу.}.
В 6 ч. был у Фадеева. Он предлагает выступить на немецком языке по радио и по секрету сказал, что пожилых заслуженных людей, вроде Нестерова, Москвина, Качалова и др., хотят эвакуировать особым порядком и что я тоже могу с ними...
На мои слова о том, что при спасении родины должен наступить перелом в литературе, должно вместо казенного отношения выступить сердечное свидетельство, да, литература, не как в «Правде», а как сердечное свидетельство.
На этот намек об участии граждан 2-го разряда вроде меня он ответил, что кому надо - и так поймут нашу информацию, и вообще что обойдемся без этого: весь народ хочет победы.
- Сталин уехал, - сказал я, - на днях поведет наступление и все решится: положение Гитлера тяжкое. Мы должны крепко нажать, и немец отступит.
- Мы этого все желаем, - ответил Фадеев, - но ведь делается не всегда по нашему желанию, вот напр., Япония может выступить.
Одним словом, я убедился, что даже каких-нибудь признаков ориентации на мнение «граждан 2-го разряда» не имеется, что если победа, то это будет победа только большевиков. Мы расстались сухо и вовсе даже и не желая понимать друг друга.
В метро после Фадеева (7 ч. 30 м.) объявили тревогу, и я провел час (до отбоя в 81/2 ч.) и в поисках места на рельсе прошел под землей от ст. Дзержинская до Кировской. Духота, масса людей в подземелье... чужих людей с общей участью <зачеркнуто: страх>
Пришел домой, застал Птицына, который вместе с Лялей старался вкрутить меня в спор о немцах и большевиках. Повторяя про себя заклинание, я вышел из спора благополучно и сказал: - К сожалению, я настолько несовершенный политик и моралист, что немцев и большевиков судить отказываюсь - это Бог рассудит, мне же лично будет легче устроить своих близких людей, если победят большевики. И потому я желаю, чтобы немцев поскорее отогнали.
с самолетами возможна лишь посредством прорыва самого фронта враг[ом] и уничтожения аэродромов. И вот близко, вот наступает день, два, может быть, неделя, две, в которые все решится. Евгений (Птицын) в безумии своем восклицает: «Ужо тебе!»119 - но Медный Всадник (Фадеев) уверяет, что при управлении массами самое слово должно быть механизировано... И очень получается яркая картина при сопоставлении Птицына с Фадеевым.
- Ты знаешь, Ляля, - сказал я, - чего мне стоило не ввязаться в этот спор с Птицыным...
23 Июля. 31-й день войны.
В 1/г 4-го вышли из кочегарки, вокруг Москвы кольцом горели пригороды, медленно опускались аэростаты воздушного заграждения. Всю ночь Ляля праздновала труса и не спала, но когда вернулись, захрапела. Надо скорее их куда-нибудь увезти.
Появился некий Черкасов, по происхождению грек, молодой человек 28 лет. Я его встретил в Госиздате, когда говорил с Фадеевым по телефону, разговорились. Теперь хотим ехать с ним на Белую на моей машине, а вещи отправить по ж. -д.
В 6 ½ в. «тревога». Давка из-за ключа (ключ от входа в газоубежище пропал). Устроились где-то под лестницей: <зачеркнуто: полубезумные> расстроенные от утомления и нервного расстройства А. Н. Раттай с Нат. Арк. и тоже Ляля... Если так еще неделя, и все мы пропали. Надо куда-то укрыть Нат. Арк. с Лялей, а самому соединиться с греком и делать дело.
А когда там у члена ЦК зашел разговор о переезде в Красноярск, то это убежденный коммунист отсоветовал: - А если Япония? - Позвольте, - сказал я, - мы же разобьем, немцы отступят, и Япония не выступит. - Мы все так думаем, но если... разве можно связывать свою личную судьбу с военным счастьем...
А тут предлагают выступить перед Германией по радио...
А тут Рузвельт говорит, что опасность для Америки никогда не бывала так велика: это значит, что там не так-то верят нашей близкой победе.
А там Япония нависла и ждет, как морской рак ждет, когда крупная рыба акула зацепится на крючке перемета и тогда можно ей живой выесть глаза.
А там советский Евгений, обездоленный большевиками, включает свою личность в центр моральной системы и, не смиряясь, на кресте своем грозится: - Ужо тебе!
А там, утекая в дебри лесные, еврейки с младенцами в руках твердят, что Союз ССР не есть Россия, а многонациональное государство (сам слышал).
А там...
Около 7 вечера нас опять бросили в подвалы, около 8 в. выпустили, мы поужинали и в ½ 10-го снова одурелые, в жаре, в грязи сидим бессмысленно до утра...
24 Июля. 32-й день.
Как будто бомбежек было меньше, зато свои так палили, что невозможно было задремать. По лесенке я выбрался из бомбоубежища и попал в рабочие комнаты бюро по охране авторских прав. Там взял счеты вместо подушки, но от зениток, пулеметов, ракетных вспышек не мог заснуть. Пришла Ляля и в ужасе шептала: - Нас арестуют, разве так можно! - За что арестуют? - За то, что мы тут. - Глупенькая, это бюро авторских прав, а я автор. - Уйдем, уйдем, вот летит фугасная бомба. Я боюсь фугасных...
А потом, когда пристыдил: - Ты не разлюбишь меня, что я трусиха: но ведь я это физически, понимаешь, это физически, я с этим сделать ничего не могу, это не грех, это помимо сознания. А придет время, и я в области духовной тебе покажу, я не могу без сознания: [а тут] посадили в яму, не знаю за что, и хотят...
Еще до рассвета стихла стрельба, мы хотели уйти домой, но на нашей лестнице охранники стерегли Луговского для обыска и нас не пропускали. - Значит, и это продолжается.
- А как же, и разве может быть иначе, раз земное зло, заключенное в стеклянном сосуде, разлилось, то оно и будет бежать и все истреблять, пока его не заключат... вы говорите: победа! и я то же говорю, вполне возможно, при условии, если это победа зла... (и т. п. разговоры о том, что победы в смысле торжества добра не может и быть).
вплоть до убийства, и поток, восходящий к добротолюбию. Гений Лялиной любви состоит в направляющей сознательной силе потока любви, мира... Я не гадал об этом умом, а получал в свое же тело этот ток любви, в котором была и поэзия.
И все так прекрасно, только рано или поздно непременно придет Лукавый и будет шептать: счастье твое, что сейчас ты включен в этот поток, но кто-то и до тебя включался и может быть включен и после тебя... и т. д.
Рабочие планы: 1) Черкасова в «Известия»: договор. 2) После 12 свидание с Панферовым в Союзе и Дмитриевым (бензин). 3) Зарегистрировать ружья. 5) Взять два ружья.
Из разговора с Дмитриевым - невозможность из-за бензина и проч. длительной поездки. Установлено ехать в Заозерье (Переславль) за 160 км.
Отправили тещу. Запрещение стоянки машины. Ночевка у Дмитриева в Измайловском. Решено 25-го собраться, а 26-го утром выехать.
Характер бомбежки. 1) Бомбежка зажигательными для паники. 2) С выбором на главных разведкой. 3) С выбором.
25 Июля. 33-й день.
Характер облаков и вообще роль неба: все смотрят на небо. Огромный пожар со стороны Тушина.
4-й день раскапывают и не могут раскопать похороненных в бомбоубежищах людей.
Наше путешествие. Защитная маскировка.
Проехал красный семафор, и милиционер меня не остановил: смотрел на небо. Может быть, некоторых людей война вообще впервые заставила интересоваться небом.
Паника через Дмитриева и Погодина (листовки: если до 28 Москву не сдадите - берегитесь!). Выехать немедленно («часу нельзя пропустить»).
Ужасные сборы. Жизнь на табаке. Приехали в Измайлово.
Весть об успехе нашем на Смоленском фронте. Начало надежды.
Первая ночь в постели.
26 Июля. 34 день.
Почему налета не было? То ли что мы на Смоленском направлении немцев пожали (в газетах: разбита дивизия), то ли что была звездная ночь и самолеты не могли в небе укрыться. (Звезды были такие глупенькие, как глазки только что прозревших щенят).
Начали собираться в 5 утра, в 7 утра выехали через Сокольники, налили машину в колонке возле Виндавского вокзала { В начале XX в. так назывался Рижский вокзал.} и поехали в направлении Загорска.
За отдыхом после Загорска в цветах: как много цветов и вот странно: много бабочек. А почему это странно? И особенно непонятно, почему мы, спасенные, чувствуем какую-то неловкость?
Это похоже, как было у Ляли, когда она заключила со мной брачный договор и получила паспорт. Дело в том, что, хлебнув до конца горького вина самой настоящей жизни, самого страдания человеческого и вернувшись на остров спасения, начинаешь понимать, что война, как теперь, не случайность, война только открыла глаза, что сущность - страдание - это всегда и в благополучии мы лишь закрываем глаза.
Вечером попали на Остров Спасения.
27 Июля. 35 день. Заозерье.
Сняли домик и переехали от борца Ивана Яковл. Бобкова. По радио будто бы сказали, что в Смоленском направлении разбито еще 2 дивизии, но что налет на Москву вчера был и горела Пресня. Разговор о каком-то битом, который вез и будет везти небитого. - А что если откажется? - Вот то-то и страшно. - Ничего страшного: раз уже попробовали, что вышло? и проч.
В царское время богатые села, богатея больше и больше, мало-помалу становились городами. Заозерью только-только бы сделаться городом, как грянула революция. А в советскую власть такие богатые села постепенно пустели. Заозерье сохранилось лучше других...
Каждый день едут и едут из Москвы... Девчонка-комсомолка с воза объясняла народу: - В Москве неплохо: чуть что... и тревога, тревога - все прячутся. И все в порядке. - Так зачем же вы приехали?
Помню: днем германский самолет сбросил бомбу, начался сильный пожар. Женщина с балкона крикнула: - Германский самолет! - Другая, лежа на траве: - Вот вздор, тревоги же не было.
28 Июля. 36 дней.
Солнечные дни, сушь, но прохладные ночи. Милиционер говорил, что в ту ночь, перед которой мы уехали, в Москве опять бомбили, но что на фронте будто бы разбито еще две немецкие дивизии. Если немцы отступят, мы поедем в Москву и бомбардировка Москвы будет казаться кошмарным сном.
В том-то и состоит весь обман жизни: кому хочется жить, тот иллюзию считает действительностью, а самую сущность жизни, страдание понимает как случай, неудачу или даже просто как проходящий сон.
Не пора ли наконец покончить с этим заблуждением «передовых умов», что посредством какой-то благодетельной системы можно страдание сделать иллюзией, а житейское благополучие действительностью.
Пора наконец понять, что радость, преображающая мир, исходит не от мира сего и что все прекрасное, вся доброта земная появляется нам на земле, когда мы на землю смотрим не по-земному.
Это было море цветов, по которому вел я машину во время своего бегства из Москвы. Я показывал Ляле: - Гляди, гляди! -Но она глядела и не видела. А какие отражения были в Нерли, когда мы проезжали ее берегами, - она смотрела и тоже ничего не видела. Ей было жалко людей, обреченных на страдание, утрата друзей не позволяла ей видеть в этих цветах начало лестницы в вечность.
- А я смотрел и смотрю на коммунизм как на военно-полевую систему организации государственной власти, не коммунизм действовал, а необходимость центральной власти, разбитой революцией. Немцы не понимают того, что большевики у нас заменяют царя и нельзя теперь большевиков заменить царем. Евреи, понимая этот процесс, пользовались возможностью господства и, наверно, в отношении финансовой стороны дела принесли много пользы. В то же самое время, как чужеплеменники, они явились козлами отпущения и довели эксплуатацию необходимости подчинения русского народа центральной исполнительной власти до последнего предела.
Слушал радио в сельсовете в 12 дня и в 7 веч., вечером пробовали дойти до озера и не дошли: скучновато!
А между тем я корреспондент всего мира и должен давать сигналы бедствия.
Это нервы, поднятые в Москве, теперь опускаются.
29 Июля. 37 дней.
Лукавый мучил меня всю ночь, тот мой собственный Лукавый, который родился вместе со мною и всю жизнь искушал, и я всю жизнь его побеждал, расширяя свою душу в природе.
Читал германскую листовку, русскую и малограмотную, в которой говорилось, что «мы, немцы, вам никакого вреда не хотим, а только хотим избавить вас от жидов и коммунистов и поставить царя».
30 Июля. 38 дней.
Сегодня в полдневной сводке появилось Ржевское направление, но мы не придали этому значения, пока повар не сказал, что Ржев от Москвы лишь в 160 км. Тогда стало понятно, что наш удар под Смоленском не удался.
Бумагу в Нагорье о сливочном масле решили не посылать.
В Москву в «Известия» тоже.
31 Июля. 39 дней.
И вдруг открылось, что по радио называли не Ржевское, а Новоржевское, т. е. еще более далекое, чем Смоленск. Замечательный пример того, как в заключении и неведении можно быстро перестраиваться. Все мы знаем, что Гитлеру плохо, что план завоевания всего мира неосуществим. И однако стоило допустить, что Москва будет взята, как завоевание всего мира стало казаться вполне возможным.
Приехал из Москвы Женя, рассказывал, что с 28 на 29 Москву засыпали зажигательными бомбами, что сгорел клуб писателей и разрушены большие дома. Рассказал, что раскопки одних развалин открыли старичка, который благодаря термосу и кило хлеба просидел под кирпичами два дня, был здоров и даже выспался. Еще рассказывал он, что у немцев сейчас нет бензина и танки свои под Смоленском они закопали в землю и ждут.
1 Августа. 41-й день.
Какой-то прорицатель сказал, что 2-го Августа в Ильин день на 42 дне война кончится. Повар в этом так уверился через сына, что достал бутылку шампанского.
У немцев будто бы не хватает бензину, и они свои танки в ожидании бензина закопали в землю. И вот теперь складывается так, что если будет бензин и немцы победят нас, то, завладев Россией до Японии, почему бы им и не завладеть всем миром? А если бензину не хватит и победит пространство (борьба бензина с пространством), то где предел нашим претензиям на мировой коммунизм?
И вот так мы живем на острие, имея с Германией в сущности одну цель: свержение капитализма и основание мирового планового хозяйства. Вот из-за того, что по существу все равно, Германия или Россия, лишь бы не капитал, и получается такое легкое примирение с тем или другим концом этой войны. Кончится же тем, что Америка навяжет миру свой план, в который войдут частично идеи, руководящие Россией и Германией.
Что этот домик в Старой Рузе или квартира в Лаврушинском и нажитые вещи! все пустяки в сравнении с тем великим богатством, которое заключается в любви моей к Ляле: это мое все богатство, и сила, и слава!
Христос в существе своем жесток, потому что принципиален, и Ляля в этом смысле жестокая. Даже мать, с которой она нянчится днем и ночью, отбрасывается у нее, когда речь заходит о «Надо»: - Что же такое, умрет и умрет.
Да так и все в этой религии страдающего Бога: страдание неизбежно, следовательно, нечего распускать слюни в борьбе со смертью. И так же точно, как с жалостью, расправляется христианин с непосредственным поэтическим чувством: он просто не может чувствовать непосредственную радость бытия, все бытие для него отравлено зрелищем смерти, и радость земную он может принимать только в свете божественной вечности, не безотносительно, как мы, художники, а в отношении к Богу.
Мне нужно сейчас начать писать такую вещь, в которую современные события входили бы как жизненная иллюстрация. Так Олег расправился со своей любовью, когда писал «Остров Достоверности». Трагедия была в том, что он, отдавая любовь свою в жертву сознания, отдал себя самого и бедную Лялю на распятие. Тут его демон и соблазнил его. Ляля права, когда говорит, что я спас ее: из-за Олега она пала, а я поднял ее, и она стала жить, «как все хорошие люди». Мое же чувство целебным является для нее, потому что в нем нет, как у Олега, разделения -оно едино (земля и небо).
2 Августа. 42-й день.
По ромашке «любит - не любит» узнали, как война кончится, и какой-то прорицатель сказал, что все кончится в 42-й день.
Ильин день. Еще землянику берут, и черника поспела. Перепела кричат в поспевающей ржи. Вышли из овса все васильки. Косят траву везде. Возы сена везут по дороге. Очень сухо, -страшная пыль. Стало прохладно и ясно, купаться больше не хочется.
Из московских наблюдений. Три дня осторожно разбирали кирпичи разрушенного дома над бомбоубежищем. Тут где-то в толпе таился и Евгений, тот самый неумирающий Евгений, которого Пушкин изобразил в «Медном Всаднике». Три дня проезжая этим местом, я отрывался от руля, озираясь на страшное место: десятки людей, осторожно работая, разбирали кирпичи над похороненными людьми. Каждый из нас, внутренне содрогаясь, возмущался медленностью работы: третий день! А на четвертый день, оглянувшись туда, мы увидели забор из фанеры, и по забору безумный Евгений стучал кулаком.
«Медном всаднике».
И тут же искали виновника, на кого хотелось бросить эти слова. Мы не были так просты, чтобы все отнести к Гитлеру. Нет, дело было не в Гитлере, а в идее чьей-то, падающей на людей гораздо ужасней, чем фугасная бомба. Идея эта рождалась из суеверного представления о возможности героическим действием изменить и уничтожить злую необходимость человеческого неблагополучия.
Ужасная идея «большой войны» заключалась в том, чтобы миллионами истраченных жизней современных людей создать вечное благополучие будущих людей всего мира... Ужасная идея рождалась не как рождается вся жизнь на земле, в муках, а выходила из спокойного вычисления Среднего посредством арифметической пропорции: среднего несуществующего, которое должно существовать. В этом Должном, выведенном арифметически, и состояла ужасная идея, собравшая над городами самолеты, нагруженные зажигательными и фугасными бомбами.
... А Евгений, который стучал кулаком по фанерному забору и грозил кому-то: «Ужо тебе!» - это была живая личность человека, пропущенная при арифметическом вычислении Должного. Безумец грозил безликому математику Цивилизации, а Пушкин заключал: «Да умирится же с тобой и покоренная стихия». Стихия умирится, но Мысль? Никогда! Пусть вся стихия, пусть все благополучное человечество, но сокровенная личность будет в себе вечно наращивать «Не мир, но меч» и какой-то подзаборный скиталец твердить свою подзаборную молитву120: - Господи, помоги все понять, ничего не забыть и ничего не простить!
Друг мой! больше, больше укрепляйся в силе родственного внимания, обращенного к тварям земным, вглядывайся в каждую мелочь отдельно и различай одну от другой, узнавая личности в каждом мельчайшем даже живом существе, выводи из общего, показывай, собирай миллионы их и весь этот великий Собор живых выводи на борьбу против Среднего Должного. Не думай долго, смотри внутренним глазом и открывай.
Вот перед окном моим спеют зернышки в травках и гнутся стебли под тяжестью клюющих семена растений маленьких птиц. Вот прилетели красивые разноцветные щеголеватые щеглы на стойкие стебли каких-то малиновых цветов, распределенных между частыми головками клевера...
Вчера вместе с Лялей напали на унылую тещу и требовали от нее бодрости. Она защищалась от нас тем, что больна от рождения и веселиться не может: болезнь ее будто бы непобедима. Выходило, что сытый голодного не разумеет, а здоровые больного...
3 Августа. День 43-й.
Много есть цветов и птичек, названия которых мне вовсе неизвестны. Но я их всех видел и всех знаю. Так и с людьми тоже, имена им Господи веси, а их самих я знаю, и вы их знаете, так что я буду вам их только показывать, и вы будете их узнавать, а имена им мы будем приклеивать по ходу рассказа.
Не жалко мне было бросить свой домик в Старой Рузе и свою прекрасную квартиру в Лаврушинском. Стал сегодня бриться и увидел впервые, что кожа на моей шее за эти дни начала морщиться, как у стариков. С некоторым страхом я этого ожидал раньше, но теперь мне было не жалко: пусть дом, квартира, пусть шея, пусть все тело, пусть самая жизнь, - не жалко и этого!
Когда нива поспела и колосья согнулись от тяжести зерен, -не верьте колосу, что высоко над нивой стоит: этот колос пустой.
Рожь спеет вместе с малиной. Нынче рожь запоздала, и малина тоже: Ильин день прошел, а все еще она зеленая.
Подружились два жеребенка от разных кобыл и не бегут каждый за своим возом, а в сторонке от матерей всегда рядышком. За то, что они всегда вместе, их прозвали почему-то «панки»...
У нее любовь никак не соединяется со свободой и радостью, ее любовь ближе к службе и долгу и вообще уходу за ближним, внутренне радостному деланию для него... пока мать жива, она будет ее любить.
Характерная черта русского народа: очень быстрое, легкомысленнейшее самоуспокоение. Вот уже теперь все бабы на базаре говорят, что в Москве стало легче (Громов прилетел), что вообще война скоро кончится.
Сегодня по пути на базар Ляля, несколько огорченная матерью, легко раздражилась и между прочим сказала мне: - А может быть, если ты будешь показывать такой характер, после войны я уйду от тебя. - И уходи хоть сейчас! - резко ответил я, отдал ей корзину и ушел в лес.
Впервые с нашей встречи я поставил перед собою вопрос: -А если и вправду нам придется разойтись? - С этим мучительным вопросом я завернул на лесную полянку с березами, молодыми соснами, можжевельником в высокой цветущей росистой траве и спросил их: - А если Ляля оставит меня, вы не оставите? - И как бы в ответ прилетела большая оранжевая с черными крапинками бабочка, и я почувствовал в душе своей ответ, - что они все со мною, что если я лишусь своего счастья, то мне, значит, надо только сделать усилие подняться выше этого счастья. И мне представилось, что Ляля живет отдельно и я хожу, читаю свою Песню Песней и нет никакой перемены... Мне стало очень спокойно на душе, и сразу стало ясно решение попросить у нее прощения за невольную резкость. В самом деле, не я ли много раз ей высказывал готовность свою ни в чем не упрекать ее, если она меня оставит, и всегда чувствовать благодарность за время, проведенное с нею. Если же она будет сожалеть о сказанных ею словах, я отвечу ей, что слова эти принесли свою пользу, что я впервые представил себя в разлуке с нею и убедился, что могу, если надо будет, перенести и эту ступень моего нравственного испытания.
- Если бы ты, - сказала она, - не мог бы в этой истории с моим «уходом» стать выше «лукавого», я бы и не пошла за тобой.
А я хорошо помню, как в борьбе с «лукавым» в далекие времена победил его, поставив на место своей утраты мою любовь (писательство). Я тогда еще умел это делать, и Ляля единственная женщина, которая могла это понять, оценить и наградить.
не могли и не захотели понять меня и простить. Не могли или не хотели? все равно виноваты, если и не могли, потому что человек, если при сознании делает зло, -отвечает за него много, но если и без сознания делает злое, то отвечает за него тоже в порядке природной борьбы.
Одна из сущностей Ляли - это что она не может быть ничьей женой и то же самое не может подчиниться вполне церковному обряду. Для того и другого необходимо, как ей кажется, подчинить свое высшее постороннему низшему. Если принять во внимание, что в состав ее сознания «высшего» непременно входит и поэтическое чувство, то чем же оборониться ей'от обвинения в люциферианстве или в разделении ею принципов секты гнушающихся браком?
Ответом на это может быть наша действительная жизнь и наша деятельность, утверждающая, что мы горды на извне (не мир, но меч) и смиренны внутри, что внутреннее величайшее смирение извне может казаться величайшей гордостью.
4 Августа. 43-й день.
Босиком в лес ходили с Лялей и говорили о невозможности для нас как обычных норм церковного брака, так и вообще бытовой церковности.
Вечером Марина пробовала обворожить директора «МТС»и достать бензину.
5 Августа. 44 дня (I ½ месяца).
С утра бродил в лесу и думал: - А кто ты такой человек, имеющий право во время войны бродить без троп в лесу, присаживаться на пни и задумываться?
Любовь - это ритм размножения, бежит автомобиль и гудит, так род человеческий звучит любовью.
Но рождение и рост личности тоже сопровождается ритмом, который почему-то называется тем же словом «любовь».
- Почему это? - спросил я Лялю.
- Потому что одно предшествовало другому, та родовая любовь Ветхого Завета и личная Нового Завета.
А я думаю, так было во все времена и обе жизненные силы -сила рода и сила личности - имеют в основе одну и ту же силу, любовь.
5 Августа. 44 дня.
Достали в МТС бензину и собрались ехать за вещами. Но из Москвы приехал инженер и рассказывал, что там люди не спят, что надо за счастье считать огромное быть в тишине, а не стремиться в огонь за вещами. Послушались инженера и ввиду того, что Дмитриева нет и, значит, бензин на обратное возвращение не гарантирован, что, значит, можно застрять в Москве, решили подождать Дмитриева и послать ему телеграмму.
Повар доставил колхозу 1000 пудов сена и гарантировал себе колхозный паек. Он говорит, что не надо было заключать военного союза с Англией, - «зачем это надо было себе руки вязать?» Это единственный теперь, кто высказывается: все молчат. Становится тревожно от неподвижности фронта. Из Москвы люди продолжают бежать и наполнять деревни. Очень повышаются цены: ржаная мука 140 р. пуд, масло 35 р. кило (и говорят: это у нас только, очень недорого, а в Пензе, Уфе 50р.).
Хорошие признаки. (В «Правде» стали попадаться корреспонденции о героических действиях лиц с еврейскими фамилиями, и целиком было напечатано воззвание немецкого писателя Канторовича. Это они языки немцам показывают -признак хороший.)
Читаю «Остров Достоверности» Олега121, и мне очень нравится его исходное положение, что философия существует именно для обыкновенных людей (не для святых и т. п.)
Я при этом вспомнил, что трудности и усталости при чтении философских книг происходят именно оттого, что вместо просто-понятного дается сложное рассуждение, цель которого привести к тому, что ты сам хорошо знаешь без рассуждения.
В Америке, в Англии евреи делают свое специальное дело, как цыгане, кочующие в странах цивилизованных народов: цыгане спекулируют лошадьми, евреи - в банках. А спекуляция одинаково пригодна и в капиталистическом и в коммунистическом обществе.
Если мы победим немцев и Россия встанет как могучее государство, то кто, как не евреи, помогут сколотить ему в трудное время сильную центральную власть? Если же Россия будет разбита и окажется, что она была обглодана евреями, то какой же это народ, если дал себя обглодать, значит, так ему и надо.
Ляля любит мать и Александра Васильевича, жалея их и мучась, а меня любит радуясь.
6 Августа. 45 [дней].
Читаю Олега и вспоминаю себя в его возрасте: какой был я в его возрасте глупенький и сколько мне нужно было пожить, чтобы стать на его точку зрения и любить в мои 68 ту же Лялю, которую любил он в свои 24 года. Должны были пройти десятки лет, чтобы мы с ним стали единомысленниками.
Так и все люди в данный момент находятся на разных ступенях духовного развития, начиная от тех, кто всю свою личность тратят, чтобы родить другую в надежде, что этот сын его взойдет на недоступную ему ступеньку сознания. Для этих людей, движущихся по ступеням родового сознания, даются и особые «ветхие» законы жизни, и любовь у них между собой движется согласно движению рода.
Другие сосуществующие люди живут на высоких ступенях сознания, и внутреннее управление у них доходит до противоположного смысла (у одних «чти отца», у других «оставь отца и мать свою»122, одни должны молиться в храме, другим - везде храм и т. д.).
И все эти люди со столь разным сознанием располагаются вовсе не во времени, как нас в школе учили, т. е. что проходит будто бы время Завета одного и наступает Завет другой. Нет, во все времена люди разных Заветов, разных ступеней сознания жили рядом друг с другом, боролись между собой, и в зависимости от этой борьбы складывался характер эпохи.
сознания. Это варварское движение Германии и России вовсе не имеет свою антитезу в Англии.
Напротив, может быть, именно как следствие подмены культа духовной личности человека цивилизованным спекулянтом, вследствие недоверия масс к этим якобы высшим руководителям и организаторам жизни произошло восстание варварских масс России и Германии.
Никто не должен победить в этой войне, потому что все правы и все неправы. Война эта будет независимо от победы той или другой стороны разрушением обманных перегородок в обществе, революцией: это не может закончиться чем-то старым, это революция.
Подкрапивник-мать, серая птичка, заслышав меня, стала пищать и давать сигналы своим птенцам:
- Опасность!
- Сиди и молчи!
И так предупредив, явилась ко мне, села рядом со мной и стала непрерывно твердить:
- Опасность!
Помню, мальчиком я на таком близком расстоянии стрелял безжалостно таких птичек дробинкой из рогатки.
Поглядев на встревоженную птичку, я понял: это мать!
И когда понял, то вспомнил свою мать, которая всех нас выходила и даже всем дала высшее образование.
Но ведь и эта птичка такая же мать, как моя: те же заботы. Мать как мать.
И мне стало так, будто эта птичка лишь какой-то птичий образ одной общей всем матери. И теперь я это понимаю, а тогда я ничего не понимал, был жесток и стрелял в птичку, и сколько раз и как жестоко обижал свою мать!
Книгоиздатель купец Сойкин, когда я принес к нему свою книгу, дал мне гроши.
- Несправедливо! - сказал я. - Книгу я сочинил, и я, автор, получаю ничтожную часть того, что получает издатель.
- Напротив, - ответил Сойкин, - это очень справедливо, вы же получили свое удовлетворение в авторстве...
- Ах, так! - ответил я с негодованием и больше не стал говорить.
нации (для себя) и человечества (не для себя).
Велико ли дело в лесу найти себе лопух, а вот случилось, раз в жаркий день очень захотелось мне под картуз холодный лопух подложить. Место было низкое, самое бы расти лопуху, а вот поди, на версту вокруг обшарил лес и не нахожу нигде лопуха. Вдруг вижу...
7 Августа. 46 [дней].
Перестаем слушать радио, потому что все одно и то же слышим каждый день: «ничего существенного» и разные подвиги воинства. Замечательно, что задержка немцев в продвижении вливала в сердце надежду, каждый день задержки считался новым богатством. Так шло до какого-то дня, после чего оценка стала обратная: теперь начинают думать, что немцы сами не хотят идти почему-то, а мы не можем наступать. Мало-помалу Москва разбегается, и беженцы подумывают о зимовке. Одним словом, раньше мерили свое время на счастливый случай, теперь стали мерить на худой конец.
Читаю философскую разработку темы «Люблю тебя» = «Мы с тобой = Вселенная». Это и будет содержанием моей Песни Песней, т. е. «Мы с тобой как Вселенная».
Я потому не хочу больше считать дни войны, что оказывается и правда, - счет ведет не [к] счастливому случаю, а к худому концу. Пришли вести из Москвы, что от 11 [до] 2-х регулярно бывает тревога и все, кто может, из Москвы удирают. В нашем писательском доме на Лаврушинском выбило стекла. Когда-то их вставят и скорее всего вовсе не вставят, а забьют фанерой. Тут-то вот, на этом и скажется наша слабая сторона: у нас не хватит, как в Англии, упорства и культурной возможности отстаивать города.
Слышал, что будто бы Панферов отказался ехать на фронт и за то исключен из партии и отправлен к черту на кулички.
9 Августа. После Белой Церкви (80 верст от Киева) органические пороки нашего советского строя стали глаза колоть. Вот хотя бы эти огромные площади некошеной травы: сами не могут скосить и частному человеку не дают. И эти отцветающие луга, тускнеющее богатство колет глаза, и думаешь: «а ведь и во всем так, кроме ударного места». Такая была вся тактика большевиков, в военном деле рассчитанная тоже на удар. А вот удар не удался, и дома в Москве стоят без стекол, и наверное знаешь: нигде нет этих стекол.
Обсуждаем вопрос, где нам зимовать, здесь - через три недели мы будем отрезаны непроезжими для машины дорогами. Не в Переславль ли перебраться?
«худого конца». Я буду считать подвигом, победой, великим счастьем, если я в результате борьбы за жизнь напишу свой «Остров Достоверности», как Песнь Песней.
Солнце, холодная роса, тучи воробьев в овсе, и когда их спугнешь, все на сарай - один к одному, тесно рядышком, симпатично до крайности. Сено стало в стога, рожь поспела, повар ладит крюки для своей бригады.
После 11 веч. началась бомбардировка Москвы. Нам хорошо были видны разрывы снарядов зениток...
В газетах ликование англичан и Америки: им удалось стравить...
Мне так было ночью, что какая-то очень тонкая пленка разделяет меня от ясного сознания, понимания современной мировой борьбы. И мне казалось еще, что я должен сделать усилие и могу разорвать эту пленку. Я стал делать усилие, и современная борьба стала разбиваться на свои элементы: 1) Личность. 2) Общество. 3) Индивид в подмен личности. 4) «Человечество» в подмен церкви. 5) Нация. 6) Вождь. 7) Власть. 8) Спекуляция (капитал).
и на волю Божью в Москву за вещами (верим, что Д. нам достанет бензину на обратный путь).
Всего километров - до Переславля - 90 Москвы - 135
Достать в Москве = 40 литров.
Бензинный человек Д[митриев], на него вся надежда: у кого бензин, у того все.
12 Августа. В 8 у. выехали из Заозерья в Москву через Переславль, имея в виду найти возле Переславля место, более связанное с Москвой.
В Переславле остановились в Подгорной слободе у Ивана Сергеевича Холмогорова (его жена, хороший человек тетя Поля, Пелагея Александровна). Вечером полюбовались городом и собором.
13 Августа. Утром из Ярославля приехал Д[митриев]. Вместе с ним вернулись в Усолье. Ничего не решили, купили рыбы. Вечером выехали в Переславль с тем, чтобы ночевать на Кубре, а утром выехать чем свет и приехать в Москву в 8 утра. Так и сделали.
На Кубре ночевали у стога сена с погонщиками эвакуированных из Белоруссии стад. Узнали, что взят Смоленск. Погонщики наняты на 10 дней, но гонят уже 28, босые измученные люди, их семьи остались за эти дни по ту сторону фронта.
- Родина, а где родина? - Так, милый, нельзя думать, - сказал я, - что если моя деревня взята, значит, взята и родина. Мало того, что деревня, пусть Смоленск, пусть даже вся Россия взята, и это еще ничего не значит: есть еще Америка, есть еще весь свет: все против немцев. - Не вам бы это говорить, а говорить т. Ворошилову, это он говорил, что будем воевать на чужой территории... и т. д.
«он» - о немцах и «они» о большевиках, и какие-то «мы» как их пленники. Предлагали дешево барана, поили молоком, Д. жарил рыбу до тех пор, пока не стемнело и не пришлось из-за светомаскировки загасить костер. В[ечер], и лошади, и стога, Дмитриев под вечным вопросом: даст ли бензин на обратный путь. Сочинили с Лялей под Л. Толстого свое «ебж» {В последнее десятилетие жизни у Л. Толстого в письмах и дневнике появилась аббревиатура «ебж» - «если буду жив».}: едб = если достану бензин, а Ляля читает: если даст Бог.
14 Августа. Рассвет на Кубре и как хорошо умылись.
В Москве по радио люди впервые узнали то, что мы узнали от погонщиков стад, и это их пришибло: Смоленск взят. Бомба в нашем доме.
Веселая ночевка в Измайлове на лодке, которая за ночь превратилась в резину. Разговор о женском фронте (небывалое) и как за две недели женщины задергались (бунт из-за машины). Жизнь под властью вещей, а вещи спасают из-за детей...
Есть поэтический эгоизм. И есть христианский эгоизм. Моя «Фацелия» - не родилась ли из почвы поэтического эгоизма?
в радость. (Страдание на своей высоте переходит в радость: верю в чудеса, в преображенный мир, но только на время как вспышку вечности, а то есть еще труд, который во времени...)
Пробовали ночевать в метро, до тревоги туда не пустили, вернулись в Лаврушинский. Небо в тучах, и «зарницы» играют: это значит, под Москвой воздушный бой, совсем как «воробьиная ночь». В два ночи самолеты врага пробились в Москву, и мы спустились на 1 час в убежище.
16 Августа. Москва - Дворики.
Городецкий втащил меня в кабинет Чагина, и тут был под председательством еврея «всеславянский съезд».
ЕДБ решено: бензин есть. В 5 г
Ночевали в Двориках. Старуха говорила о турецкой войне, о том, что когда дождик, то это от Бога: тела на войне обмывает. И еще что предсказывали еще в то время, что будет такая война, когда всех мужчин перебьют и за редкость будет, когда увидят, где-нибудь на заборе порточки висят («значит, мужичок живет»).
Спали на сене очень хорошо.
<На полях: О. Л. Кардовская в Переславле сказала, что Смоленск взят обратно>
17 Августа. Приехали в Переславль к Холмогоровым и после обеда вернулись в Усолье. Отдыхали до вечера в Сосновом бору и видели длинные тела сосен. С квартирой почти все решено.
Оставил Лялю с вещами в Усолье и поехал один в Заозерье.
19 Августа. Заозерье.
20 Августа. Заозерье.
Складываемся, чтобы завтра (21-го) уехать в Усолье. Пошел к повару за веревкой, спрашиваю: - Правда, что Смоленск взят обратно? - а он: - Не верьте, Михаил Михайлович, Вязьма взята.
«Смоленск взят обратно» и «Вязьма взята» - и согласно тому или другому надстраивается, колышется туманом, распадается и опять собирается субъективный мир...
Уборка озими в полном разгаре. Грачи табунятся. Вечером вчера солнце из тучек спустило лучи свои вниз, как ножки небесного трона, и черные птицы (грачи) долго летели туда один за другим (грачи табунятся).
Кончил читать Олега «Остров Достоверности», замечательная попытка (а может быть, их было и много) дать святоотечественному опыту метафизическое истолкование.
Песнь Песней будет, как «мы с тобой» (вселенная). Еще замечательна эта работа юноши, [тем] что вся она есть философия любви, которую он переживал.
Чувствую после этого чтения для себя необходимость самому подняться и взяться за дело, поднять на высоту внутреннюю жизнь.
Нет спасенья теперь в одиночестве. Чувствуешь себя как рыбка на сковороде: пусть все далеко и за сковородою ничего не видно, все равно же чувствует рыбка на сковородке, что жарится, и не все ли ей равно, кто ее жарит.
Из Московских впечатлений самое главное, что известие о падении Смоленска всех придавило, все об этом думают, и дума из человека незнакомого и неведомого высвечивает как бы нимбом.
Сытых и самодовольных вовсе не видно, и заметно очень, что средний человек на улице стал лучше.
Только Чагин, председатель всеславянского совещания. -по-казался мне по-прежнему самодовольным.
21 Августа. Усолье.
В 9 у. выехали из Заозерья и около часу прибыли в Усолье. Борьба за квартиру. Семейство Павла Назарова...
22 Августа. С утра добывали паек у директора «болота». Среди дня теплый дождь и купанье и «все хорошо».
Мысли о героизме московских христиан в оправдание противодействия смерти.
«Минина и Пожарского»). «Если только найдутся еще Минины и Пожарские».
Он будто бы вовсе не жесток и «зверства» выдуманы (множество легенд о его справедливости). Они (большевики) - победи они, и их бы вознесли в оправдание всего прошлого, нет -«не придумать им казни мучительней». И вот мы... существуем ли мы?
Утешение наше бор, в котором сосны как встретили однажды восход солнца, так и остались такими всегда горящими свечами.
- Люди в церкви ставят свечи, - сказала Ляля, - а я бы вместо этого сосны сажала: посажу, и будто свечку поставила.
Так росли и росли сосны выше и выше, роняя отжившие сучки, поднимая выше и выше зеленые головки. И когда зеленая крона одной сосны сходилась с другой, то каждая отвертывала сучки свои назад и пропускала другую к свету. Но были две сосны, они росли не близко друг к другу и сучков своих не отвернули. Что-то случилось в природе, может быть, буря, и сосны эти сошлись кронами. И во всем бору только и были эти две сосны такие, что сошлись кронами и слились всеми своими сучками в одну и жили две сосны как одна.
- Красивы эти стрекозы, - сказала Ляля, - но чувствую в них гадость.
- Сладострастие?
- Вероятно, да.
- Но чем же это плохо, помнишь, у нас было вначале, когда мы были друг другу почти незнакомы.
«Я», как было, а стать «Мы», священное «Мы с тобой».
- Но ведь и они тоже познают себя и сливаются через сладострастие.
- Только чтобы продолжиться...
- Но если...